"Маленький человек из Архангельска" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

2. Женитьба Ионы

Он еще стоял перед шкафом, и капельки пота блестели у него на губе, когда в лавке, а потом в каморке послышались шаги. Летом наружная дверь закрывалась редко: дом стоял в глубине, и воздуха в нем не хватало. Иона не двигался, выжидая, когда подаст голос тот, кто вошел в лавку. Однако шаги послышались уже около кухни; там посетитель помедлил, потом вернулся к лестнице. Походка была тяжелая, мужская, немного шаркающая; замерев, Иона гадал, поднимется ли неизвестный наверх, но тут снизу донесся хриплый голос его тестя:

— Где ты, Джина?

Почему Мильк испугался, будто его поймали с поличным? Не закрывая стальной шкатулки, он захлопнул дверцы шкафа и заколебался: спуститься или сделать вид, что его нет дома? Заскрипели ступеньки. Голос повторил:

— Джина!

— Иду, — только теперь невнятно произнес Иона.

Покидая комнату, он взглянул в зеркало и увидел, что покраснел.

В этот час Палестри не был еще пьян. Впрочем, он даже к вечеру никогда не шатался. По утрам глаза у него были красные, заспанные, вид подавленный, но стаканчик-другой виноградной водки, предпочтительно итальянской — граппы, прибавлял уверенности его походке. Он пил не только граппу, которую Ле Бук заказывал специально для него, но и все, чем его угощали или что он находил в других барах, встречавшихся по пути. Спустившись, Иона увидел, что зрачки тестя уже поблескивают, а лицо оживленно.

— Где Джина? — просил тот, бросив взгляд в сторону кухни, где ожидал ее увидеть.

Его тоже удивило, что зять спускается со второго этажа, тогда как внизу никого нет; казалось, он ждет объяснений. Времени раздумывать у Ионы не было. Его застали врасплох — как только что у Фернана. И раз уж он однажды упомянул про Бурж, то не лучше ли продолжать в том же духе?

Он ощутил потребность защищаться, хотя ничего не натворил. Палестри подавлял его своей грубостью, своей рослой фигурой, сухой и узловатой.

— Она уехала в Бурж, — пробормотал Иона, чувствуя, что говорит неубедительно, а его взгляд за толстыми стеклами очков убегает от взгляда собеседника.

— К Лут?

— Так она мне сказала.

— Она попрощалась с матерью?

— Не знаю.

Луиджи лениво вошел в кухню и, по примеру Джины достав из буфета бутылку красного вина, поставил ее на клеенку рядом со стаканом.

— Когда она уехала?

Позже Иона ломал голову, почему в ту минуту он вел себя, как будто был в чем-то виновен. Вспомнил, например, про чемодан жены в стенном шкафу. Если бы она уехала к подруге накануне, то взяла бы его с собой. А так выходило, что она ушла из дома сегодня. Поэтому он ответил:

— Сегодня утром.

Луиджи протянул руку к стакану, но, казалось, был в нерешительности, не веря словам Ионы.

— Автобусом семь десять?

Ионе пришлось подтвердить: другого автобуса до половины двенадцатого не было, а тот еще не проходил.

Это было глупо: он опутывал себя ложью, одна ложь тащила за собой другую, и он никак не мог выбраться из этой сети. В семь утра рынок пустовал. Это был промежуток между оптовиками и мелкими торговцами в розницу. Мать Джины обязательно увидела бы ее, да та и сама зашла бы в лавку попрощаться. Другие тоже бы ее заметили. Бывают улицы, где люди живут в своих домах, как в водонепроницаемых отсеках, разве что знают соседей в лицо. Площадь Старого Рынка была не такой: она смахивала на казарму, где двери всегда открыты, — там все всегда знали, что делается в соседних семьях.

Почему Палестри с подозрением наблюдал за зятем?

Не потому ли, что тот, похоже, врал? Он все-таки залпом осушил стакан, утер привычным жестом губы — так же, как эго делал мясник, — но покамест не уходил, оглядывая кухню; Иона вроде бы понял, почему тесть нахмурился. Этим утром в атмосфере дома было что-то неестественное. Он был слишком прибран. Нигде ничего не валялось, не чувствовалось того беспорядка, который всегда оставляла за собой Джина.

— Привет! — проворчал наконец Луиджи, направляясь к лавке и, как бы про себя добавил:

— Скажу матери, что дочка уехала. Она когда вернется?

— Не знаю.

Может быть. Ионе следовало задержать Луиджи и сказать правду: дочь его исчезла и унесла с собой ценные марки?

Внизу, в ящике стола, лежали лишь нерассортированные марки — те, что он покупал целыми конвертами, а также уже разобранные, которые он обменивал или продавал школьникам. В шкатулке же еще вчера хранилось целое состояние — редкие марки, собранные им благодаря чутью и терпению более чем за двадцать пять лет: филателией он начал интересоваться еще с лицея. На жемчужине его коллекции, французской марке 1849 г., была изображена голова Цереры на ярко-красном фоне; по каталогу она стоила шестьсот тысяч франков. Он никогда не подсчитывал стоимость всей коллекции, но составляла она не менее десяти миллионов. Люди со Старого Рынка и не подозревали о таком богатстве. Он никому не говорил о нем и все же слыл маньяком.

Однажды вечером один из его каталогов валялся на столе, и Джина стала рассеянно его листать.

— Что значит «с двойной надпечаткой»?

Он объяснил.

— А «ол-кор»?

— Оливково-коричневый цвет.

— А «2 п.»?

— Две песеты.

Аббревиатуры ее заинтересовали.

— Как сложно, — вздохнула она и, уже закрывая каталог, задала последний вопрос:

— А цифра «четыре тысячи» в этом столбике?

— Стоимость марки.

— Ты хочешь сказать, что эта марка стоит четыре тысячи франков?

— Ну да, — улыбнулся он.

— Все цифры в этом столбике — это стоимость марок?

— Да.

Она с новым интересом принялась листать каталог.

— Тут написано: «семьсот тысяч». Бывают марки, которые стоят семьсот тысяч франков?

— Да.

— У тебя они есть?

— Этой нету.

— А другие, такие же дорогие?

— Почти такие же.

— Очень дорогие?

— Достаточно.

— Так ты для них купил несгораемый ящик?

Это было прошлой зимой; он помнил, что шел снег, внизу на оконных рамах лежали снежные валики. В каморке гудела печка. Было около восьми вечера.

— Ничего себе!

— Что?

— Ничего. Я и не подозревала…

На Старом Рынке считалось, что деньги у него водятся; но как родились эти слухи, понять было трудно.

Может, оттого, что он долго не женился? Простые люди читают естественным, что холостяк откладывает деньги.

Кроме того, до женитьбы на Джине он ел в ресторане у Пепито, другого итальянца, ресторан этот располагался на Верхней улице, за бакалеей Гриму-Мармиона, находившейся на углу площади. Конечно, в глазах розничных торговцев, у которых лавка занимала весь день, он торговал как любитель. В самом деле, мог ли он заработать на жизнь покупкой, продажей и обменом старых книг? Разве не случалось, что к нему в лавку по часу, а то и по два никто не заходил? Но он сводил концы с концами; к тому же к нему на два часа в день, а по субботам даже на полдня приходила прислуга — значит, деньги у него водились.

Была ли Джина разочарована тем, что после женитьбы он не изменил образ жизни? Ожидала ли она чего-то другого? Он никогда не задавался этим вопросом и только теперь отдал себе отчет, что жил, не очень-то интересуясь происходящим вокруг.

Интересно: все ли окажется на месте, если заглянуть в кассовый ящик, где в толстом потрепанном бумажнике хранились деньги? Иона был почти уверен в обратном.

Джина порой таскала у него понемногу — как дети, которым ужасно хочется купить конфет. Вначале она довольствовалась несколькими стофранковыми монетами, которые брала из ящика с перегородками, где лежала мелочь.

Потом осмелела и стала залезать в бумажник: время от времени он замечал, что не хватает тысячефранковой банкноты. А ведь он давал ей достаточно денег на хозяйство, никогда не отказывал в покупке платья, белья, туфель.

Быть может, сначала Джина делала это по дурной привычке; он подозревал даже, что она брала деньги из кассы у родителей, когда жила с ними. Только тогда это было труднее: Анджела хоть и напускала на себя вид жизнерадостной матроны, но за денежками присматривала.

Иона никогда не говорил об этом с Джиной. Поразмыслив, он решил, что она ворует деньги для брата. Она была старше его на пять лет, и тем не менее между ними чувствовалась незримая связь, какая встречается обычно лишь между близнецами. Иногда казалось даже, что Фредо влюблен в сестру и та отвечает ему взаимностью.

Чтобы понять друг друга, им порой хватало взгляда, и если Джина хмурилась, брат беспокоился, как влюбленный. Может, он из-за этого так не любил Иону? На свадьбе один его не поздравил и ушел в середине торжественного ужина. Джина выбежала за ним. Они долго шептались в холле гостиницы «Коммерс», где происходило торжество. Она вернулась со следами слез на лице и сразу же выпила бокал шампанского. Фредо было тогда семнадцать. Иона с Джиной поженились за две недели до замужества Клеманс Ансель, которая была на их свадьбе подружкой невесты.

Иона смиренно отпер кассу, взял бумажник и, против ожидания, увидел, что все деньги на месте. Это объяснимо. Он просто не сообразил. Накануне Джина вышла из дома только после обеда, и он в любой момент мог заметить, что она открывает кассу. С марками все иначе: иногда он целую неделю не притрагивался к шкатулке.

Теперь непонятными оставались кое-какие подробности, но они были очень важны. К примеру, ключи Иона всегда носил на серебряной цепочке в кармане брюк. Как удалось жене завладеть ими без его ведома? Ночью он спал более чутко, чем она, утром спускался вниз первым.

Правда, иногда, чтобы ее не будить, шел варить кофе в пижаме и халате. Так было и позавчера; с тех пор он к шкатулке не прикасался.

— Нет ли у вас книги по пчеловодству?

В лавку только что вошел двенадцатилетний мальчик: голос решительный, лицо испещрено веснушками, медно-рыжие волосы искрятся на солнце.

— Собираешься разводить пчел?

— В огороде на дереве я нашел рой, и родители разрешили мне на свои деньги построить улей.

Иона тоже был светло-рыжим, его переносицу тоже испещряли веснушки. Но в возрасте этого мальчика он уже носил очки с такими же толстыми, как сейчас, стеклами. Он иногда задумывался: может, из-за близорукости он видит людей и предметы не так, как другие? Этот вопрос занимал его. Он, например, прочел, что животные из-за особенностей зрения видят нас не такими, какие мы есть на самом деле: для некоторых из них мы выглядим в десять раз выше, почему их так и пугает наше приближение. Не происходит ли то же самое с близорукими, даже если их зрение более или менее выправлено с помощью очков? Без очков мир представлялся ему светлым облаком, в котором плавают настолько воздушные формы, что он даже сомневался, можно ли их потрогать.

Через очки же он видел предметы и лица словно под лупой: ему казалось, что они выгравированы резцом.

Жил ли он из-за этого в каком-то особенном мире?

Неужели очки, без которых он мог передвигаться лишь на ощупь, служили барьером между ним и окружающим миром?

На полке с книгами про животных он нашел книгу о пчелах и ульях.

— Эта подойдет?

— А она дорогая?

Иона посмотрел на цену, написанную карандашом на задней стороне переплета.

— Сто франков.

— Вы мне ее дадите, если я половину заплачу через неделю?

Иона не знал мальчика. Он был не из их квартала, а, по-видимому, из деревни; мать его, наверное, привозила на рынок овощи или кур.

— Забирай.

— Спасибо. Я обязательно приду в следующий четверг.

И на солнечной улице, и в тени рынка состав покупателей незаметно изменился. Рано утром это были главным образом простые женщины, приходившие за покупками, перед тем как отвести детей в школу. Кроме того, это был час гостиничных и ресторанных грузовиков.

К девяти, а тем более к десяти часам покупательницы были одеты уже лучше; в одиннадцать попадались и такие, что приводили с собой прислугу, которая несла за ними покупки. Стружка в канаве уже утопталась, став из золотистой — коричневой и липкой; она перемешалась с ботвой лука-порея и моркови, с рыбьими головами.

Джина не взяла с собой ни одежды на смену, ни белья, ни даже плаща, хотя ночью было еще свежо. С другой стороны, если она намеревалась остаться в городе, разве хватило бы у нее дерзости взять самые ценные марки?

После семи вечера автобусов ни в Бурж, ни в другие места уже не было; только в восемь пятьдесят две проходил скорый на Париж да в девять сорок — пассажирский из Мулена. На вокзале ее знали, но Иона не осмелился пойти туда и расспросить. Было слишком поздно. Он дважды упомянул про Бурж, и теперь ему приходилось держаться этой выдумки.

Почему он так поступил — Иона не знал. Не из-за боязни показаться смешным: все вокруг, не только на Старом Рынке, но и в городе знали, что до замужества у Джины были многочисленные любовники. Не следовало также забывать, что и после замужества она неоднократно убегала из дому. А может, это стыдливость заставила его ответить сперва Ле Буку, а потом Палестри: «Она уехала в Бурж»? Стыдливость, родившаяся из робости? То, что происходило между ним и Джиной, никого не касалось, и он считал себя последним, кто имеет право говорить об этом. Если бы марки не исчезли, он ждал бы весь день, потом ночь в надежде, что она вот-вот вернется, словно сбежавшая собачонка.

Спальня была не прибрана, шкатулка не закрыта; он поднялся и убрал постель так же методично, как прежде, когда был холостяком и обходился без постоянной прислуги. Джина появилась в доме именно как прислуга. До нее у него убирала старая Леони, в свои семьдесят лет еще работавшая ежедневно по восемь-девять часов в разных домах. У нее страшно опухали ноги. В последнее время она с трудом поднималась по лестнице; дети Леони, жившие в Париже, не собирались брать ее к себе, и доктор Жублен устроил старуху в богадельню.

С месяц Иона оставался без прислуги, но это его не очень беспокоило. Он, как и все вокруг, знал Джину: встречал на улице, иногда продавал ей книги. В то время она вела себя с ним вызывающе, как, впрочем, со всеми мужчинами, и он краснел всякий раз, когда она входила к нему в магазин, особенно летом: ему казалось, что она приносит с собой слабый запах подмышек.

— У вас все еще никого нет? — спросил однажды утром Ле Бук, когда Мильк пил кофе.

Он никогда не мог понять, почему Ле Бук, как и другие соседи, обращался к нему на «вы», хотя между собой все они были на «ты» и называли друг друга по имени.

Его, однако, не называли ни «Мильком», считая, что это не имя, ни «господином Мильком», а почти всегда «господином Ионой». А ведь он с двух лет жил на площади, рядом с мясной лавкой Анселя; это ведь его отец переоборудовал рыбный магазинчик «Прилив и отлив», которым владеют теперь Шеню. Дело было и не в том, что он посещал не коммунальную школу, как большинство, а сперва частную, затем лицей. Ведь отца-то его они тоже звали «господин Константин».

Итак, Фернан спросил:

— У вас все еще никого нет?

Иона подтвердил, и Ле Бук нагнулся над стойкой.

— Вам надо бы переговорить с Анджелой.

Иона так удивился, что спросил, словно среди его знакомых были две Анджелы:

— С торговкой овощами?

— Да. У нее неприятности с Джиной. Она ничего с ней не может поделать. Думаю, она не станет расстраиваться, если Джина наймется на работу — девчонку нужно пообтесать.

До сих пор Джина кое-как помогала матери в лавке, удирая оттуда при первой возможности.

— А вы с ней не поговорите? — отозвался Иона. Ему, холостяку, казалось неуместным, даже неприличным просить, пусть и без задней мысли, такую женщину, как Анджела, доверить ему дочь на несколько часов в день.

— Я поговорю с ее отцом. Хотя нет! Лучше с Анджелой. Завтра дам ответ.

К его величайшему удивлению, на следующий день ответ оказался положительным — почти положительным; это его несколько напугало. Анджела бросила Ле Буку:

— Передай своему Ионе, я к нему зайду.

Во второй половине дня, улучив минутку, она зашла посмотреть дом и поговорить о жалованье.

— А вы не хотите, чтобы она и обед вам готовила?

Это меняло его привычки; он не без сожаления отказался от обедов в ресторанчике Пепито, где у Ионы была своя ячейка для салфетки и его всегда ждала бутылка минеральной воды.

— Понимаете, уж если она будет работать, пускай работает как следует. Пора ей браться за готовку, а у нас в полдень хватает времени только на колбасу да сыр.

Быть может, сначала Джина злилась на него за то, что он ее нанял? Казалось, она делает все возможное, чтобы он счел ее невыносимой и выгнал. Неделю спустя она работала у него с девяти до часу. Тогда Анджела решила:

— Нелепо готовить на одного. На двоих дороже не встанет. Тем более что она обедает у вас и моет перед уходом посуду.

Жизнь Ионы внезапно изменилась. Он не знал всего, так как не слышал сплетен — может быть, потому, что в его присутствии язык особенно не развязывали. На первых порах он не понимал, почему Джина все время чем-то подавлена, почему она то ведет себя агрессивно, то минуту спустя плачет, убирая квартиру.

Тогда прошло уже три месяца с тех пор, как арестовали Марселя Жено, а газеты Иона читал редко. Он, правда, слышал разговоры у Ле Бука — это же была сенсация!

Марсель Жено, сын портнихи, которая обшивала преимущественно женщин с рынка, в том числе семью Палестри, служил помощником повара в гостинице «Негоциант» — самой лучшей и дорогой в городе. Иона, должно быть, встречал его, но внимания не обратил. На фотографии в газете это был парень с высоким лбом, серьезный, с чуточку вздернутыми — опасная примета! — уголками губ. Ему был двадцать один год, он только что вернулся с военной службы в Индокитае и опять поселился с матерью на улице Бельфей, за рестораном Пепито. Как у большинства парней его возраста, у Марселя был мотоцикл. Однажды вечером на Сент-Аманской дороге какой-то мотоциклист остановил большой автомобиль, в котором ехали парижане; они сочли, что мотоциклисту нужна помощь, но он, размахивая пистолетом, отобрал у них деньги, после чего проткнул шины автомобиля и уехал. Номер мотоцикла был залеплен чем-то черным.

Как полиции удалось все же добраться до Марселя?

В газете, наверно, были объяснения, но Иона их пропустил.

Когда Джина нанялась к нему, шло следствие, а месяц спустя в Монлюсоне начался судебный процесс. В курс дела букиниста ввел Ле Бук.

— Как Джина?

— Делает что может.

— Очень волнуется?

— Из-за чего?

— На будущей неделе судят Марселя.

— Какого Марселя?

— Ну, того, грабителя. Он ее любовник.

Джина и в самом деле отсутствовала несколько дней, а вернувшись, долго и упорно молчала. Это произошло почти три года назад. Через год после того, как Джина нанялась к нему в прислуги. Иона женился на ней, сам удивляясь, как это получилось. Ему было тридцать восемь, ей — двадцать два. Но в те минуты, когда она, освещенная солнцем и почти обнаженная под платьем, сновала туда и сюда и до него доносился ее запах, — тогда он не позволял себе никаких вольностей. У завсегдатаев Ле Бука вошло в привычку бросать ему с кривой ухмылкой:

— Ну и как Джина?

— Ничего, — наивно отвечал он.

Кое-кто ему даже подмигивал, но он притворялся, что не замечает; другие считали его себе на уме. Он без труда мог бы прислушаться кое к чему, задать несколько вопросов и узнать имена всех любовников Джины — тереться в мужском обществе она начала с тринадцати лет. Он мог бы также узнать, что у нее было с Марселем. Он знал, что в ходе следствия полиция неоднократно допрашивала Джину, а Анджелу вызывали к следователю.

Но зачем? Это было не в характере Ионы. Он всегда жил один и не представлял, что однажды заживет по-другому. Джина содержала дом не так хорошо, как старая Леони. Ее передник, когда она давала себе труд его надеть, редко бывал чистым; иногда она напевала за работой, но случались дни, когда взгляд ее был неподвижен, а рот кривился от злобы. Часто по утрам она под предлогом каких-то дел исчезала, а вернувшись через два часа, и не думала извиниться. И все-таки, быть может, ее присутствие в доме стало для Ионы необходимым? Был ли, как утверждали некоторые, сговор, чтобы заставить его решиться?

Однажды днем к нему пришла Анджела, одетая как обычно: по-настоящему она одевалась только по воскресеньям.

— Послушайте, Иона!

Она была из тех немногих, кто не называл его «господин Иона». Правда, она «тыкала» почти всем своим покупателям.

— Не трогай груши, красавица! — кричала она жене доктора Мартру, одной из самых церемонных дам в городе. — Когда я прихожу к твоему мужу, я не роюсь в его инструментах.

В тот день она без спроса проследовала на кухню и села на стул.

— Я пришла вам сказать, что у меня есть хорошее место для дочери. — Ничего не упускающим взглядом она как бы делала опись помещения. — Парижане, только-только обосновались в городе. Муж — инженер, его назначили заместителем директора завода. Ищут прислугу.

Место хорошее, Джина там будет жить и питаться.

Я обещала ответить им послезавтра. Подумайте.

Двадцать четыре часа Иона прожил в панике, обдумывая вопрос со всех сторон. Пока он холост, он не может иметь прислугу, которая жила бы у него. К тому же в доме только одна спальня. Анджела знала это.

Почему же она предложила решать ему? Он не мог держать Джину у себя по целым дням: столько работы для нее нет. Подумала ли Анджела обо всем этом? Джина в эти дни вела себя как обычно и, казалось, ни о чем не знала.

Они всегда обедали вместе на кухне, сидя напротив друг друга, причем Джина — спиной к плите; не вставая с места, она по мере надобности брала с нее кастрюльки.

— Джина!

— Да?

— Я хотел бы спросить вас кое о чем.

— О чем?

— Вы обещаете отвечать откровенно?

Произнося эти слова, он еще видел ее отчетливо, но секунду спустя она уже казалась ему призраком — у него вдруг запотели очки.

— А разве я не всегда откровенна?

— Нет.

— Обычно меня упрекают, что даже слишком.

— Только не я.

— Так о чем же вы хотите спросить?

— Вам нравится этот дом?

Она огляделась — и, как ему показалось, равнодушно.

— Я хочу сказать, — настаивал он, — хотели бы вы тут жить?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Потому что буду счастлив, если вы согласитесь.

— Соглашусь на что?

— Стать моей женой.

Если сговор и был, то Джина в нем не участвовала: с нервным смешком она бросила:

— Шутите!

— Серьезно.

— И вы бы женились на мне?

— Это я вам и предлагаю.

— Мне?

— Вам.

— Вы что, не знаете, что я за девушка?

— Думаю, что знаю вас не хуже других.

— В таком случае вы смельчак.

— Так что же вы ответите?

— Отвечу, что вы милый, но это невозможно.

На столе дрожал солнечный зайчик; Иона пристально смотрел на него, а не в лицо девушки.

— Почему?

— Потому.

— Я вам противен?

— Я не сказала этого, господин Иона. Вы, несомненно, порядочный человек. Единственный, кто не пытался воспользоваться своим положением. Возьмите хоть Анселя: пусть он и отец моей подруги, а все равно заманил меня в сарай, когда мне не было и пятнадцати. Начни я перечислять, вы только диву дались бы! Сначала я все ждала, когда же и вы расхрабритесь.

— Вы думаете, что не будете здесь счастливы?

— Во всяком случае, жилось бы мне спокойнее, — откровенно призналась она.

— Это уже кое-что, верно?

— Конечно. А если у нас не заладится? Давайте лучше не будем говорить об этом. Я не та девушка, которая может сделать счастливым человека вроде вас.

— Дело не во мне.

— А в ком же?

— В вас.

Он был чистосердечен. Когда он говорил это, нежность переполняла его, он не смел пошевелиться из опасения дать волю своим чувствам.

— Я — и счастье!.. — процедила она сквозь зубы.

— Пусть будет спокойствие, как вы только что сказали.

— Это мать говорила с вами, — метнула на него взгляд Джина. — Я знаю, она была у вас, но…

— Нет. Она сказала только, что вам предлагают лучшее место.

— Ей бы только сбыть меня с рук.

— Вы не хотите подумать?

— Зачем?

— Подождите хоть до завтра, прежде чем окончательно ответить, ладно?

— Если вы настаиваете…

В этот день она разбила тарелку, когда мыла посуду, и так же, как и два года спустя, ушла, забыв вымыть сковородку. Около четырех Иона, как обычно, отправился к Ле Буку выпить кофе; тот внимательно наблюдал за ним.

— Это правда, что говорят?

— А что говорят?

— Что вы собираетесь жениться на Джине?

— Кто вам сказал?

— Луиджи, только что. Он поругался из-за этого с Анджелой.

— Почему?

— Они думают по-разному, — смутился Ле Бук.

— Он против?

— Пожалуй.

— Почему?

Луиджи, конечно, объяснил причину, но Ле Бук повторять не стал.

— Никогда не известно, что у него в голове, — сказал он уклончиво.

— Он злится?

— Он сказал, что набьет вам морду. Но это ничего не значит: он сделает так, как велит Анджела. Он лишь ругаться горазд, дома ему не дают и слова сказать.

— А Джина?

— Вы лучше меня знаете, что она вам сказала. Труднее всего будет с ее братом.

— Почему?

— Не знаю. Сказал просто так. Он чудак, у него свои взгляды.

— Он меня не любит?

— Он, пожалуй, кроме сестры, никого не любит.

Только она может помешать ему наделать глупостей.

Месяц назад он собрался добровольцем в Индокитай.

— Она не хотела этого?

— Он мальчишка. Ему везде плохо. Там было бы не лучше, чем здесь.

Иона увидел, что в его лавку вошел посетитель, и направился к двери.

— До скорого!

— Счастливо!

В эту ночь он плохо спал. В восемь Джина пришла и молча, не глядя на него, принялась за работу; он прождал долгих четверть часа, прежде чем заговорил с ней.

— У вас есть для меня ответ?

— Вы в самом деле настаиваете?

— Да.

— Потом не будете меня упрекать?

— Обещаю.

— В таком случае пусть будет, как вы хотите, — пожала она плечами.

Это было так неожиданно, что Иона ничего не почувствовал. Он смотрел на нее ошеломленный, боясь подойти, взять за руку; ему и в голову не пришло поцеловать ее. Опасаясь недоразумения, он переспросил:

— Вы согласны выйти за меня?

Она была моложе его на шестнадцать лет, однако посмотрела на него, как на ребенка, и покровительственно улыбнулась:

— Да.

Чтобы не дать перед ней волю своим чувствам, он поднялся в комнату и, прежде чем облокотиться на подоконник, задумчиво постоял перед зеркалом у шкафа.

Был май. Только что прошел ливень, но солнце опять сияло вовсю и высвечивало лужи на мокрой шиферной крыше. Был базарный день, как и теперь, и Мильк отправился за клубникой — первой в том году.

Крупная сильная женщина в черном, с синим фартуком вокруг бедер решительно вошла в лавку, отбрасывая большую тень. Это была Анджела; от рук у нее, как обычно, пахло пореем.

— Это правда, что рассказал мне Луиджи? Зачем это она поехала в Бурж?

Иона был ниже ее и намного слабее. Он пробормотал:

— Не знаю.

— Она поехала утренним автобусом?

— Да.

— И не зашла ко мне? — Анджела тоже смотрела на него с подозрением. — Вы что, поссорились?

— Нет.

— Да отвечай же как мужчина, черт побери! В чем дело?

— Ни в чем…

Она перешла с ним на «ты» в день помолвки, но Луиджи так и не последовал ее примеру.

— Ни в чем, ни в чем! — передразнила она. — Ты мог бы и помешать ей уехать. Когда она обещала вернуться?

— Она не сказала.

— Вот это мне нравится больше всего!

Казалось, Анджела хочет раздавить его взглядом, всей своей массой; выходя, она резко повернулась к нему спиной и буркнула:

— Тюфяк!