"Жизнь Кости Жмуркина" - читать интересную книгу автора (Брайдер Юрий, Чадович Николай)

ГЛАВА 6. ЗАПАДНЯ

Утром, как обычно, Костя заскочил в контору узнать всякие служебные новости и расписаться в специальном журнале за якобы проверенные посты.

Так гадко на душе у него давно не было. «И какой дьявол меня за язык потянул, — думал он. — Человека только расстроил, да и себе неприятности нажил».

Он специально явился пораньше, дабы не встретиться лишний раз с начальником, но тот паче чаяния уже сидел в своем кабинете. Хорошо еще, что не один. Сквозь приоткрытую дверь видны были только колено и локоть гостя. У Кости почему-то сложилось впечатление, что говорили они именно о нем. Тягостное предчувствие заныло, словно больной зуб.

Он уселся за пустующий стол бухгалтерши, положив справа от себя дерматиновую папку, содержавшую всю бригадную документацию: дислокацию постов, графики дежурств, журнал инструктажей по технике безопасности и закрытые больничные листки, а сверх того — еще цветные карандаши, копирку , и складной пластмассовый стаканчик.

Незнакомец внезапно вышел из кабинета и стал у дальней стены, глядя на Костю нагло и откровенно, как на голую бабу. Человек он был немолодой, но подтянутый, щеголевато одетый и явно не из местных.

— Жмуркин, зайди ко мне, — глухо произнес Корыто.

Едва не сбив телефон. Костя встал и на ватных ногах проследовал в кабинет. Некоторое время начальник молчал, а потом спросил, глядя в стол:

— Сколько тебе сторож Курков денег дал?

— Мне? Денег? — Костя даже не успел удивиться. — Нисколькою

Курков работал сторожем недавно, но Косте сразу не понравилось его крысиное, вечно перекошенное в непонятной ухмылке личико. Поговаривали, что в молодости он успел покантоваться в полиции, но вину свою смыл, если не своей, то чужой кровью. Лучшего натурщика для портрета Иуды трудно было подыскать. Костя, неоднократно застававший Куркова на месте преступления, мог даже предложить несколько сюжетов: «Иуда, в служебное время собирающий пустую стеклотару», «Иуда, сливающий бензин из казенной машины».

— От сторожа Куркова поступило заявление. — Корыто по-прежнему не поднимал глаз. — Три дня назад он попросил у тебя отгул. Законный, между прочим. А ты с него за это потребовал двадцать пять рублей. Которые вчера вечером и получил.

— Выверните карманы. — Заезжий франт беззвучно подобрался сзади и сунул Косте под нос удостоверение в красном коленкоровом переплете. — Не сомневайтесь, права на обыск у нас имеются.

Костя беспомощно оглянулся по сторонам, словно бычок, которого на бойне огрели кувалдой по первому разу. Кассирша вытянула шею так, что ее увядшие груди встали чуть ли не торчком.

— Ну, веселее, — легонько толкнули Костю в спину.

Ощущая себя человеком, без парашюта сброшенным с самолета. Костя извлек из карманов ной совой платок, тощий бумажник, в котором всяких ненужных бумажек было куда больше, чем денег, оторванную от пиджака пуговицу и связку ключей! Жесткие ладони ловко, но не особо тщательно ощупали его бока, после чего чужак, уже казавшийся Косте живым воплощением мирового зла, поинтересовался:

— А эта папочка, случайно, не ваша?

Не дожидаясь ответа, он приподнял папку и, как мешок с картошкой, тряхнул за углы, («Странно, а почему замок не застегнут?» — успел подумать Костя.) Вместе со служебными бумагами на стол желтым листопадом посыпались рублевые бумажки, которых там никак не должно было находиться.

— Ай! — Кассирша вместе со стулом отпрянула к стенке, как будто это были не деньги, а порнографические открытки.

— Чье это? — с глумливой улыбкой спросил заезжий инквизитор.

— Не знаю… — Слова срывались с Костиного языка уже без всякой связи с мыслительными процессами.

— Пересчитайте. — Купюры были передвинуты поближе к кассирше. — И перепишите номера.

Рублевок оказалось ровно двадцать пять. Номера их совпадали с теми, которые Курков указал в заявлении. Торжество справедливости было полным, безоговорочным и подробно задокументированным.

Странный гость звонил куда-то, начальственным голосом требуя конвой, зардевшаяся от всего случившегося кассирша костерила не столько Костю, сколько начальника, под влиянием которого молодой бригадир сбился с пути истинного, из кабинета Корыта слышалось бульканье и доносился аромат лаврового листа.

Когда Костю уводили, он, как легендарный Овод, не обронил ни единого звука. Все случившееся было так неожиданно и кошмарно, что ему не хватало не то что слов, но даже и воздуха. Ревущая лавина смяла его, подхватила и, расплющивая обо все встречные валуны, понесла в бездну.

— Ну и что там у тебя слышно? — неделю спустя спросил Быкодеров у своего приятеля.

— Скажи, дело мое закрыто? — просипел в ответ Корыто.

— Да его пока и не открывал никто. Все как-то само собой улеглось. Генерал посмеялся да рукой махнул. Повезло тебе. Не парнишка ли подсобил?

— Не знаю… — Корыто вздохнул, словно автомобильная камера спустилась.

— Ты все сделал, как я велел?

— Сделал. Подсадили Жмуркина в камеру к двум рецидивистам. Те по пятому разу шли. Особо опасными признаны. По десятке им было заранее нарисовано. Это еще в лучшем случае. Я с ними быстро столковался. Дюжину флаконов «Тройного» пообещал. Обработали они Жмуркина знатно. Всю ночь гоняли.

— Ну а потом? — нетерпеливо перебил его Быкодеров.

— А потом суд состоялся. Дали им по три года общего режима. Это за грабеж с нанесением тяжких телесных повреждений! Рецидивистам! Каково?

— Выходит, мы с тобой из кривого ружья прямо в десятку попали?

— Вроде того. Придумал ты все красиво, ничего не скажешь. А теперь думай, как Жмуркина на волю вытащить.

— Это зачем? — Быкодеров изобразил крайнюю степень удивления.

— Ну как зачем!.. — Корыто даже заерзал на стуле. — Я ведь тебе объяснял. От его симпатий со мной беда случилась. А теперь все по местам стало. Разобрались. Фарт ко мне вернулся. Даже за кабанов страховку получил. И дочка вернулась. Пора и честь знать. Жалко парнишку.

— С каких это пор, дорогой товарищ Корыто, ты таким жалостливым стал? Забыл, где служишь? Да и вообще, при чем здесь ты? Тебя он невзлюбил, ладно. Да только этого мало, как в песне поется. Меня-то он только мельком видел, пару минут. А я на этом месте давно засиделся. — Быкодеров ласково погладил свой стол. — Пускай этот щенок и меня невзлюбит. Да так крепко, чтобы я через год министром стал.

— Да в своем ли ты уме, Захар Захарыч? Не-е, я в этом деле не участвую. — Корыто затряс башкой влево-вправо, словно слепней отгонял.

— Участвовать ты будешь во всем, что я тебе прикажу. Посмотри, — Быкодеров сунул ему под нос какую-то бумагу. — Приказ о твоем увольнении. За проступок, дискредитирующий высокое звание работника милиции. Только номер осталось поставить и дату. Прямо сейчас ставить или подождем?

— Да ты же только что сам говорил… заглохло все… Генерал посмеялся только…

— Не толкали, вот и заглохло. А захотев, можно знаешь какой трезвон поднять. Не станет же генерал из-за тебя своей шкурой рисковать.

— Вот ты, значит, как… — Корыто сгорбился. — Со мной ты, значит, разобрался. Подмял. А с ним как думаешь поступить? Как его ненависти будешь добиваться? Ногти станешь щипцами рвать?

— Ногти? — Быкодеров пожал плечами. — Придумаешь тоже. Ногти отрастут скоро. Тело заживчиво, а сердце забывчиво. Нет, мне надо, чтобы он меня каждый день ненавидел. Из года в год.

— Чую, ты крупную пакость задумал.

— Задумал, чего скрывать. Жмуркина твоего из рук выпускать нельзя. Он атомной бомбы пострашнее. Надо, чтобы он не только меня ненавидел, но и органы целиком. Неужели тебе ради процветания родных органов какого-то вахлака жалко?

— Ничего мне сейчас не жалко… Ни его, ни себя. Только процветать вы уже без меня будете…

— Ладно, не раскисай. Будешь ты еще полковником. Я об этом позабочусь.

Он нажал кнопку внутренней связи и сказал в микрофон коммутатора:

— Катя, сооруди нам чего-нибудь на двоих. Кофе, лимончик… Ну, сама знаешь.

— Я кофе не пью, — тупо сказал Корыто. — Мне бы чаю.

— Будет тебе чай, будет тебе и к чаю. — Быкодеров достал из сейфа два высоких хрустальных бокала. — Слушай, этот, как его, Сучков…

— Курков.

— Верно, Курков. Он от своего заявления не откажется?

— Не должен… Но только мое дело сторона;

Я завтра в госпиталь ложусь.

— В гроб ты ляжешь, — ласково посулил Быкодеров.

Обитая красной искусственной кожей дверь бесшумно отворилась, и секретарша Катя, среди работников управления, не утративших еще репродуктивных способностей, известная под ласковым прозвищем Килька, впорхнула в кабинет. Отстукивая каблучками ритм, на манер боевого барабана побуждавший мужчин к безумству и самопожертвованию, она прошествовала по сверкающему паркету и водрузила на стол мельхиоровый поднос, на котором имелось все, что нужно двум мужчинам, заливающим горе или, наоборот, отмечающим успех. После этого, закинув ногу на ногу, она уселась на подлокотник полковничьего кресла.

Впрочем, на Корыто, кроме больших звезд и алкоголизма, нажившего на службе еще геморрой, простатит и целый букет других хворей, это никакого впечатления не произвело.

«Печенку и ту видно», — неодобрительно подумал он.