"Смерть, какую ты заслужил" - читать интересную книгу автора (Боукер Дэвид)

1

Билли ненавидел Манчестер. Он ненавидел его вокзал Пиккадилли, «Театр Королевской Биржи» и то, как в отеле «Молмейсон» не открываются окна. Он ненавидел телеведущих из Манчестера, особенно Тони Уилсона. Он ненавидел «Манчестер юнайтед» и «Манчестер сити» и всех их болельщиков. Он ненавидел популярные манчестерские дуэты, включая Дылду и Кроху, Брайана и Майкла, Столкера и Эндертона. Он ненавидел Арндейл-центр и до, и после теракта ИРА. Он ненавидел закопченные манчестерские здания и их неприязненные фасады и угрозу неминуемой смерти в воде, притаившуюся в вонючих каналах.

Но ненавидеть Манчестер было богоданным правом Билли Дайя, потому что он здесь родился. Он вырос, чувствуя на щеке отдающее пивом дыхание санта-клаусов в универмаге «Льюис». В Садах Пиккадилли за ним крались извращенцы. На Бельвью в него плевали дети татуированного отребья. Его обчистили на Гасьенде, и в два часа ночи он улепетывал по Оксфорд-роуд от убийц, которым нечем заняться.

В Манчестере Билли чувствовал себя живым. Тут его место. Если приезжие критиковали его город, Билли невольно бросался на его защиту. И потому так вышло, что криминальные элементы Манчестера интересовали его больше, чем какие-либо еще преступники на планете.

В предрождественскую неделю, ту самую, когда его бросила подружка, а четвертый его роман вышел без единой рецензии, ему неожиданно позвонил Малькольм Пономарь. Как многие коренные манчестерцы, Пономарь был болезненно тучным и розовощеким и вопреки всей очевидности продолжал болеть за футбольный клуб «Манчестер сити». Но Пономарь был знаменитым гангстером. Его банда «Пономарчики» контролировала Большой Манчестер, и ходили слухи, что Пономарь держит своих парней в ежовых рукавицах.

Голос в трубке подходил к виденной Билли фотографии: высокий, с одышкой, хриплый от мокроты и бравады.

– Кажется, ты пытался получить гребаное – как оно там... – интервью со мной, – без предисловий начал Пономарь.

Это было правдой. Как у большинства сомнительных личностей, у Пономаря был прикормленный пиарщик: озлобленный на жизнь бывший учитель по фамилии Босуэл, цеплявшийся за свою неспособность поддерживать прочные дружеские отношения как предлог не перезванивать. Несмотря на настойчивость Билли, Босуэл клялся и божился, что у Билли больше шансов публично отыметь премьер-министра в прямом эфире, чем поговорить с Малькольмом Пономарем.

А теперь ни с того ни с сего злодей, правящий Манчестером и регулярно отправляющий старших офицеров полиции в заслуженный отпуск на Гавайи, «подвинул» своего пиарщика и сам позвонил Билли домой поздно ночью, когда писатель был пьян, а его самооценка опасно приблизилась к нулю.

– Только что проснулся? – спросил Пономарь. – Голос у тебя, ну, сам знаешь...

– Честно говоря, я дрочил, – солгал Билли в расчете на оригинальность.

– О ком? – без заминки деловито спросил Пономарь.

– То есть?

– О ком думал, пока дрочил?

– Это мое личное дело, вам не кажется? Пономарь фыркнул.

– Ты первый, мать твою, начал. Ты первый стал выделываться под крутого и пречестного, назвавшись дрочком.

– Я не выделывался. И я не дрочок.

– Знаешь, что я тебе скажу? Тогда ты и не писатель, – сказал Пономарь. – Я видел брехню, которую ты написал про алкоголизм среди актеров «Улицы Коронации»* [Популярный телесериал о повседневной жизни нескольких семей с одной улицы на севере Англии. – Здесь и далее примеч. пер.]. И знаешь, что? Хреново ты пишешь.

– Только потому, что читаю не чаще раза в месяц. Пономарь не рассмеялся.

– Этой статейкой ты многих оскорбил, включая мою мать.

– Почему? Она играет в «Улице Коронации»?

– Нет. Лечится от алкоголизма. – Повисло долгое молчание. – Ладно, я не затем звоню. Большинство журналистов, кто обо мне пишет, из Лондона. Я подумал, было бы неплохо поговорить ради разнообразия с кем-нибудь из местных, с кем-нибудь, кто не слишком много знает и у кого, возможно, поменьше предубеждений насчет того, кто я и что я. В общем и целом, с тупицей вроде тебя.

– Понятно, – отозвался Билли, сознавая, что его испытывают.

– Так о чем будет интервью? – рявкнул гангстер. У Билли было такое чувство, что он и так знает ответ, поэтому покорно сказал:

– О Малькольме Пономаре. О том, кто он и что он.

– В точку.

Они встретились в «Марокканце», фешенебельном ресторане, который Пономарь держал в Динсгейте.

Нет, это был не деловой ленч. Для этого Билли был слишком мелкой сошкой. Ему велели прийти к десяти. Как можно было предположить, Пономарь заставил его ждать и протиснулся через вращающиеся двери вскоре после одиннадцати, в компании высокого мрачного шестерки с типичной для Манчестера скверной стрижкой. О шестерке Билли предупредили, а вот о стрижке нет.

Но наихудшим сюрпризом оказался Босуэл. Будучи ветераном бесчисленных очерков о знаменитостях, Билли знал: если пиарщик настойчиво желает нянькаться с клиентом, ничего хорошего не жди. Это предполагает, что пиарщик не доверяет журналисту и беспокоится, как бы интервьюируемого не скомпрометировали. Откровенно говоря, Билли и сам бы себе не доверился. Но от гадины вроде Босуэла это было серьезным оскорблением.

Пиарщик был жилистым мужичонкой при бороде и очках в стальной оправе. Он все время улыбался или, точнее, нервно гримасничал, словно боялся, что его ударят. Вероятно, потому что сидеть ему выпало рядом с Малькольмом Пономарем.

Шестерка примостился на барном табурете у стойки, где дулся и ел арахис с блюда. Билли, Пономарь и Босуэл заняли стол у окна. Пономарь сел к окну спиной, что позволяло ему видеть разом Билли, весь ресторан и входную дверь по правую руку. Пономарю было лет пятьдесят пять: среднего роста, с круглым животом, огроменными руками и плечами, над которыми полностью отсутствовала шея. Воняло от него сигарами и дорогим лосьоном после бритья. Из-за безвкусно крашенных каштановых волос и невозможно розовых щек он выглядел так, будто над ним потрудился тот же малый из похоронного бюро, который так поизмывался над покойным дядюшкой Билли.

Как водится среди закоренелых преступников, лицо у Пономаря было почти комично-грубым. Но посмеяться мешала (помимо вполне понятного желания избегнуть физической боли) сама его аура. Не столько харизма, сколько всепроникающие психические миазмы, которые медленными, мерными волнами распространялись от его массивного тела и как будто говорили: «Я мог бы тебя покалечить. Скорее всего я получу удовольствие, калеча тебя. Я каждый день кого-нибудь калечу».

Билли побаивался Малькольма Пономаря. А когда Билли боялся, то атаковал, не думая, что говорит. Началось интервью не с той ноты. Первым вопросом Билли было:

– Кто ваш любимый философ?

Пономарь уставился на Билли приблизительно так же, как на пятно спермы на гостиничном покрывале. Прошло секунд двадцать, прежде чем он заговорил:

– Ты еврейчик? Я не против. Просто интересно.

– Не ваше дело, – отрезал Билли.

– Вопрос, который ты мне только что задал. По мне, так чисто еврейский вопрос. Пойми меня правильно. Я против евреев ничего не имею. Просто думаю, что им надо бы вернуться в Ветхий Завет.

Заметив, что в диктофоне крутится пленка, нервно вмешался Босуэл:

– Мальк не расист.

– Расист? – вскинулся гангстер. – Да как я могу быть расистом?! Да я для ленивых иммигрантов сделал больше любой другой сволочи. Я отдал миллионы клубам для голубых мальчиков в Манчестере и окрестностях. Я даже собирал деньги на благотворительность, чтобы дамочки заваривали чай умирающим гомикам. И это у меня какие-то предубеждения? Я вас спрашиваю? Какие?

– Не знаю, – осторожно ответил Билли.

Пономарь однако уловил нюанс.

– Что значит не знаешь? – вскинулся он.

– У Малька нет предубеждений. Никаких, – настойчиво встрял Босуэл.

– Не умничай со мной, приятель, – мягко предостерег Пономарь. – Мой ресторан я назвал в честь темнокожего. Марокканцы ведь темнокожие, так?

И в доказательство он протянул рекламный коробок спичек с грубой карикатурой на араба в феске. Постаравшись не рассмеяться, Билли потихоньку убрал спички в карман.

– Слушай сюда, – гнул свое Пономарь. – Ты можешь быть любой национальности, и все равно тебя пустят сюда обедать, мне хоть бы хны. Свершенно плевать. Если уж на то пошло, черные сюда не ходят только потому, что им не по карману цены белого человека.

Билли глянул на диктофон, радуясь, что все записывается.

Перехватив его взгляд, Пономарь подался вперед – во всяком случае, настолько, насколько позволяло брюхо. В его глазах не было злобы, только откровенность и легкое веселье.

– Дружеское предупреждение, приятель. Не зли меня. Такого врага, как я, никому не пожелаешь, уж ты мне поверь.

Слова сорвались у Билли с языка прежде, чем он успел подумать:

– И, уж конечно, друга тоже.

Босуэл изменился в лице, став цвета сала. Шестерка у стойки, который как будто не слушал, вдруг соскользнул со своего насеста и направился к Билли. Свирепо глянув на нахала, он перевел взгляд на Пономаря, ожидая только знака, любого знака, что босс желает, чтобы журналиста порвали на части. Но, улыбаясь как злобный Будда, Пономарь отослал его взмахом руки. Заметно сдувшись, шестерка отступил.

Надеясь снять напряжение, Босуэл вскрыл пакетик «Имбирных Маквитти с орехами» и предложил одно Билли. Билли имбирное печенье не любил, но все равно взял одно.

– Итак, как вы бы сами себя описали? – робко начал он.

– Жирный гад, – отозвался Пономарь. – А ты себя?

Не в силах придумать оригинальный ответ, Билли ляпнул:

– Популярнее Иисуса.

И тут Пономарь Билли удивил:

– Гребаная ложь. Никакой ты, мать твою, не популярный. Твой единственный кореш – коп. А это – посмотрим правде в глаза – все равно что вообще не иметь друзей. Тебя никто на любит.

Силясь взять себя в руки, Билли сказал:

– Такие, как я, приобретают популярность задним числом. – И вдруг вспомнил, что надо бы возмутиться: – Откуда вы знаете, что я никому не нравлюсь?

– Навел справки. И выяснилось, что ты гребаный нищий. И крыша над головой у тебя есть только потому, что покойная бабуся оставила тебе свой домишко. Ты наглое, докучное шило в заднице.

Билли растерялся.

– Тогда почему вы даете мне интервью?

– Потому что однажды ты написал очень симпатичную статейку про игрока из старого «Сити» по имени Фрэнсис Ли.

– Вы шутите, правда?

– Нет, так уж вышло, что Фрэнсис мой кумир. Он играл в те времена, когда «Сити» были на коне.

– Значит, поэтому я здесь? – изумился Билли. – Потому что однажды напился со старым футболистом?

Пономарь широко ухмыльнулся.

– Ну уж точно не из-за смазливой внешности.

Повисла тишина. Пономарь подчеркнуто поглядел на часы.

– Пять хреновых минут, а у него уже кончились вопросы.

– Как по-вашему, вы приобрели репутацию гангстера?

– Господи, помоги! – устало протянул Пономарь и умолк, чтобы закурить тонкую панетеллу. – Аты как, мать твою, думаешь, бестолковщина?

– Значит, вы закоренелый правонарушитель? – спросил Билли. Обычно он так не выражался. Он цитировал старый фильм «Томас Танковый Мотор», просто чтобы проверить, заметит ли Пономарь. Но гангстер, очевидно, не был фанатом «Томаса».

– В прошлом я нарушал закон. Подтвержу под присягой, – объявил Пономарь, поднимая пухлую розовую ладонь. – Я родился и вырос в Гульме, а край там бедный. Когда я был ребенком, у нас не было ничего. Я этого не знал, потому что у всех вокруг тоже ничего не было. Папа с мамой тут не виноваты. Они были хорошими людьми и всю свою жизнь работали не покладая рук. И какую награду они получили за свои труды? Несколько гребаных пенни.

Затем последовала скучная сентиментальная речь о том, как отец Пономаря умер трагически молодым в возрасте шестидесяти семи лет и потому не дожил до того дня, когда сын завел директорскую ложу на стадионе «Манчестер сити».

– Старик так и не увидел, каким я стал крутым. У меня денег больше, чем у кого-либо в гребаной истории Манчестера. У меня яхта хренова шире Оксфорд-роуд. Завтра я мог бы перебраться в Португалию, если бы захотел. Да я мог бы купить Португалию, мать ее. Я мог бы купить все, что мне понравится, включая тебя.

– Значит, я вам нравлюсь? Пономарь рассмеялся.

– Ты о чем, мать твою?

– Вы только что сказали, что можете купить все, что вам понравится. Выходит, я вам нравлюсь.

– Да от тебя с души воротит, уродливая ты задница.

– Вы признаете себя преступником?

– Я и есть гребаный преступник, приятель. Второго такого нет.

– И у вас есть банда. Под названием «Пономарчики».

– Ха, банда! Это движение, мать твою! – Он скривился на Босуэла, погрузившегося в собственные унылые мысли. Шестерка улыбнулся и кивнул, словно говоря: «В яблочко».

– Тем не менее в тюрьме вы были лишь однажды. Как так вышло?

– Потому что у меня есть деньги, и люди меня боятся. Поэтому мне всегда удавалось найти придурка, который отбыл бы за меня срок. Но если ты это напишешь, то Рождество проведешь в сраном гробу.

– Значит, о преступности вы говорить не хотите. Тогда о чем же вы хотите поговорить?

Без всякого предупреждения злое комичное лицо сложилось в маску благочестия.

– Я уйму чего сделал для благотворительности, мать ее. Пора общественности и прессе это заметить.

Следующие восемь минут Пономарь разглагольствовал о своих трудах на благо инвалидов. Не тех, кому он лично помог приобрести инвалидность, но о детишках на костылях, которых так горячо любят все прирожденные сволочи.

– У меня сердце кровью обливается, – заключил он. – При виде этих малышей у меня сердце кровью обливается. Но кто-то же должен им помогать.

После краткого неуважительного молчания Билли спросил:

– Не ошибусь ли я, сказав, что у вас есть друзья в полиции?

– У меня повсюду друзья, приятель. Мне повезло. Однозначно.

– И вы отправили Дерека Паркса, заместителя начальника полиции Большого Манчестера, на Ямайку после смерти его жены?

– Отвали.

– Мистер Паркс один из ваших друзей?

Слегка приподнявшись, Пономарь подался к Билли, так что его брюхо легло на стол. Он придвинулся так близко, что Билли ощутил вонь сигары.

– Который из слогов в «от-ва-ли» ты не понял?

– Сколько у вас денег? – спросил вместо ответа Билли.

– Чертовски больше, чем у тебя.

– Видно, да?

– Еще как, – отрезал Пономарь. – На самом деле, когда ты сюда вошел, я подумал, ты хочешь всучить мне подписку на «Энциклопедию». – Пономарь кивком указал на кольцо с черным черепом на пальце у Билли. – Ты только посмотри, что у тебя на руке, мать твою! Словно в грошовую лотерею выиграл.

Билли зевнул, но Пономарь еще не закончил:

– Для кого эта статья?

– Для «Блэг». Мужской журнал о моде.

Босуэл с жаром закивал:

– Хороший журнал. Двух мнений быть не может.

Пономарю было глубоко плевать.

– И сколько тебе заплатят?

– В зависимости от объема текста. Сотен пять, наверное.

– И все? Я ради такого с кровати не встану.

– Вы когда-нибудь убивали?

– Какой гладкий переход! – Пономарь довольно ухмыльнулся. – Как мои слова о том, что я не встану с кровати, подвели тебя к этому вопросу?

– Я вдруг подумал про всех тех, кто вас разозлил и больше никогда с кровати не встанет.

Пономарь потряс кулаком.

– У большинства обычных придурков на насилие кишка тонка. А если нет, они останавливаются, когда у самих кровь идет или если пустили кровь другим. Тут есть, понимаешь ли, разница. Я не останавливаюсь. Я продолжаю, пока у гадов ни капли крови не останется. Но предупреждаю: если это напишешь, тебя ждет то же самое.

– Откуда вы знаете, что победите? – довольно глупо спросил Билли.

Пономарь нахмурился.

– Что ты несешь?

– Если попытаетесь меня убить, откуда вы знаете, что победите?

– Что, мать твою? – не веря своим ушам, рассмеялся Пономарь.

Поджав побелевшие губы, Босуэл решил, что пора вмешаться:

– Все. Интервью окончено.

Но Пономарь выбросил вверх руку, затыкая пиарщика.

– Еще секундочку, мать твою. Давай-ка внесем ясность. Ты хочешь сказать, что если мы подеремся, мы с тобой, лицом к лицу... Ты хочешь сказать, что меня завалишь?

Билли опустил глаза, так как где-то читал, что, встречаясь взглядом с гориллой, обязательно ее провоцируешь.

– Я ничего не утверждаю. Вы крупный человек. Но знаете, мне, возможно, повезет. Людям ведь везет.

– Не таким, как ты, – безразлично ответил Пономарь.

Изо всех издевок гангстера эта оказалась самой болезненной. В глубине души Билли Дай всегда считал себя проклятым. Он был странным, а странность сама по себе проклятие. Он не носил женскую одежду, не вожделел к животным, не намазывался каждое полнолуние клубничным джемом. Но не проходило и дня, чтобы он не думал про всех тех, кто умер и превратился в призраков. А еще он писал рассказы и романы в жанре хоррор. Мало кто думает о призраках, и еще меньше пишут рассказы ужасов, поэтому рынок для книг Билли и, если уж на то пошло, для самого Билли был пугающе мал. Но, предположив, что писатель неудачник, что ему никогда не повезет, Пономарь разбередил его глубочайшие страхи.

Повисла долгая тишина, которую Билли нарушил, задав свой последний вопрос:

– У вас есть невоплотившиеся амбиции? Пономарь на минуту задумался.

– Да, – наконец сказал он. – Мне бы хотелось сжечь дотла город Ливерпуль.

– Почему?

– Что значит почему? Ты когда-нибудь там бывал?

Тем вечером, вернувшись в ветхий домик на Альберт-роуд, Билли дважды прокрутил запись интервью. После первого прослушивания он почувствовал, что его как будто вываляли в грязи, ему стало стыдно. Ему показалось, он дал Пономарю легко отделаться, позволил жирному Мальку увернуться от всех вопросов, кроме самых банальных. Проще говоря, Билли решил, что провалился как журналист. Но журналистский провал еще не обязательно повод для самобичевания. Можно потерпеть неудачу в профессиональном плане и тем не менее победить в человеческом. Однако Билли, который требовал от себя слишком многого, счел, что провалился по обеим статьям.

Но позже, уже пропустив пару рюмок рома, он прослушал запись еще раз и осознал, что если сохранить все то, что Пономарь требовал выбросить, то статью еще можно спасти. Подгоняемый алкоголем и непутевым энтузиазмом, он взялся за работу. К двум утра статья была закончена. В ней остались вся похвальба, все оскорбления и пустые угрозы, и этого было более чем достаточно, чтобы упрочить за Малькольмом Пономарем славу злобного паразита. Преисполненный ликования, но слишком пьяный, чтобы встать, Билли лег на диван и закрыл глаза.