"Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1" - читать интересную книгу автора (Борн Георг)

III. РАВАЛЬЯК

В то самое время, когда король выезжал с герцогом д'Эперноном из Лувра, богатый дом на улице Сен-Мартен, где жил Милон, покинули три мушкетера: геркулес Милон, Каноник и их товарищ, необычайно красивый мужчина лет двадцати восьми. Его лицо с густой темно-русой бородкой являло мягкость, благородство и какую-то затаенную грусть, которая особенно была заметна, когда он улыбался. Голубой мушкетерский кафтан его и короткий плащ были сшиты из самой дорогой материи, на черной шляпе развевалось редкой красоты перо, бархатные панталоны и белые чулки также имели безукоризненный вид.

Он взял Каноника под руку и торопливо вышел с ним на улицу, пока Милон говорил что-то на лестнице лакею.

— Что случилось, маркиз? — спросил Каноник со своей обычной невозмутимостью.

— Мне надо сказать тебе пару слов пока нет Милона, — отвечал он, — вернее, у меня есть к тебе просьба.

— Говори, в чем дело, приятель! Ты знаешь, что Джузеппе Луиджи всегда был преданным другом маркиза Эжена де Монфор.

— Несмотря на его осторожность и сдержанность в проявлении чувств, — с улыбкой добавил маркиз. — Как раз эти твои качества и заставили меня обратиться именно к тебе, а не к нашему Милону. Он великолепный человек, но слишком бурный, а ты, я знаю, не станешь добиваться, чтобы узнать больше того, чем я тебе скажу.

— Можешь быть уверен, я ведь никогда не расспрашиваю тебя о твоих тайнах, и теперь ты волен говорить мне лишь то, что захочешь.

— Так к делу, монсеньор, пока не подошел Милон Арасский. Я попрошу тебя быть свидетелем одного обряда.

— В котором ты будешь участвовать, маркиз?

— Разумеется. Ты знаешь маленькую церковь Св. Флорентина в предместье Сен-Дени, недалеко от заставы? Она стоит на небольшой площади, в глухом месте.

— Не знаю, но найду.

— Через три дня, в полночь, я буду ждать тебя на паперти.

— Как, ночью? — спросил Каноник, пытливо вглядываясь в лицо маркиза.

В это время послышались шаги догоняющего их Милона.

— Да, в полночь, остальное узнаешь там. Дай мне слово, что никогда не станешь расспрашивать меня о том, что увидишь в церкви?

— Даю, — быстро ответил Каноник, и они замолчали с приближением своего товарища. Его прозвали Милоном Арасским, потому что ростом и силой он напоминал гиганта Милона Кротонского. Его старик-отец имел богатое имение Сент-Аманд на севере Франции, недалеко от Арасса. Огромный доход от имения давал ему возможность содержать сына в Париже, в королевских мушкетерах, куда поступали, как известно, только самые знатные дворяне.

У Генриха де Сент-Аманд, прозванного Милоном Арасским, было добродушное, открытое лицо с выражением уверенности в собственной силе. Ему незнакомы были подозрительность и страх, так же, как и хитрость и фальшь. Большие черные глаза отражали всю его душу, в противоположность Канонику, который больше всматривался в других, нежели позволял заглянуть в свой внутренний мир.

В то время как трое мушкетеров повернули с улицы Оньяр на улицу Рени, Равальяк, вскочив на подножку королевского экипажа, убил Генриха IV. Мушкетеры в первую минуту не поняли, отчего бежит и кричит толпа народа.

Вдруг маркиз увидел Равальяка с ножом в руке, убегающего от своих преследователей. Тут и товарищи его заметили королевскую карету, услышали плач женщин и крики мужчин. Милон и Каноник бросились к экипажу, а маркиз пустился в погоню за преступником, чтобы предупредить новое кровопролитие.

Бледный, весь в черном, с растрепанными волосами, Равальяк бежал со всех ног, но, поняв, что ему не уйти, прислонился спиной к углу одного из домов и стал отчаянно бить ножом направо и налево. Страшно было смотреть на него. Его платье и руки были в крови, вид которой еще больше разжигал в нем злобу.

С минуту никто не решался подступиться к остервеневшему злодею. Бросившийся было к нему высокий коренастый кузнец не успел даже руки протянуть к убийце, как тот воткнул ему нож в горло. Кузнец упал замертво.

Раздались крики разъяренной толпы.

Между тем преступник с каждой минутой становился все увереннее. Наступив ногой иа убитого кузнеца, он ударил ножом еще одного буржуа, который пытался остановить его. И тот со стоном повалился на руки стоявших возле него людей.

Равальяк уже надеялся, что ему удастся убежать и, оглядевшись, хотел отойти от дома, но в эту минуту увидел подходившего мушкетера и понял, что теперь для него наступила серьезная опасность. Он опять прижался к стене, ожидая нового врага.

— Возьмите ружье!.. Убейте убийцу короля! — кричала толпа, — разорвите его на куски!

— Прочь! — спокойно и строго крикнул маркиз. — Убийца должен быть взят живым и предан закону. Вы не должны убивать его!

Бесстрашный мушкетер быстро приближался к Равальяку.

— Сдавайтесь! Я вас арестую! — крикнул он ему.

— Он вас убьет… вы погибли! — закричали из толпы, увидев, что злодей опять замахнулся ножом. Но маркиз, в одно мгновение выдернув из ножен шпагу, ловко выбил нож из рук Равальяка. Толпа радостно вскрикнула и бросилась за ножом, который воткнулся в противоположную стену.

Маркиз не мог сдержать народ, кинувшийся на убийцу. Равальяка повалили и непременно разорвали бы на части, если бы за него энергично не вступился мушкетер.

— Свяжите его, но не бейте! — приказал он. — Мы должны сдать его в ратушу. Не троньте его, прочь! Он должен назвать суду всех своих сообщников, — наверняка он был не один. Даю вам слово, что он не уйдет от суда!

Хладнокровие маркиза подействовало на толпу.

— Мушкетер прав! — раздались голоса со всех сторон. — Отдайте ему убийцу, у него есть сообщники, их тоже надо найти и наказать!

Между тем подошел отряд швейцарцев. Маркиз передал им Равальяка. Его повели в ратушу, на Гревскую площадь, и посадили в глубокую подземную тюрьму. Раненых также подняли и унесли.

Народ неистово требовал выдачи преступника, чтобы разорвать его в клочья.

Кончини, советник Марии Медичи, вышел к горожанам и громко объявил, что негодование жителей Парижа вполне справедливо, и убийца подвергнется заслуженному наказанию. Затем он возвестил о вступлении на престол Людовика XIII, за малолетием которого управлять государством будет вдовствующая королева с помощью герцога д'Эпернон и маршала Кончини.

Все это произошло на другой день после убийства короля Генриха IV. Мария Медичи поставила свой трон на его труп; первыми советниками ее стали убийцы, в руках которых Равальяк был лишь простой пешкой. Он должен был умереть, и казнь его должна была совершиться как можно торжественнее, как можно ужаснее, на открытой площади, чтобы удовлетворить народ. Все зависело от Элеоноры и Кончини. Судьи были их креатурами, парламент состоял из их приверженцев.

В камеру к заключенному, под страхом смерти, не велено было никого пускать, кроме священника и палача. Старый тюремный сторож Пьер Верно получил строгое приказание подслушивать их разговоры с Равальяком и подробно передавать их Кончини. За верное исполнение приказа ему была обещана награда чистым золотом. Допрос Равальяка, проведенный формально, ничего не дал. Он сознался, что совершил преступление из ненависти ко всему человечеству, и не назвал сообщников.

В один из следующих вечеров в тюрьму явился старый почтенный священник.

— Мне поручено до конца быть при этом несчастном, — сказал он Пьеру Верно, — и подготовить его к смерти. Пустите меня исполнить мой скорбный долг, чтобы бедный грешник покаялся и облегчил свою душу.

— Да, уж не первый раз вы приносите сюда это благодеяние, патер Лаврентий, — отвечал сторож, много лет знавший его. — Разве приговор уже объявлен?

— Объявлен, и через несколько дней назначена открытая казнь, — сказал старый патер.

— К чему его приговорили?

— Несчастного будут четвертовать лошадьми… страшная смерть!

— Но он ее заслужил, отец мой, — отвечал Пьер Верно, — это будет настоящее зрелище для народа.

Старик взял фонарь и повел монаха вниз — в мрачную камеру преступника. Свет проникал в нее сверху из крошечного окошка в потолке. У стены стояли стол и стул, на столе была кружка с водой и распятие, на полу лежал соломенный тюфяк, покрытый одеялом.

Равальяк не встал с тюфяка при входе патера и сторожа. Глаза его злобно сверкали; он внимательно смотрел на вошедших.

Пьер Верно поставил фонарь на стол и ушел, заперев за собой дверь.

Узнав духовника, Равальяк поднялся и стал говорить с ним. Пьер Верно тихонько прокрался в соседнюю камеру и приготовился подслушивать, как велел это делать ему Кончини. Оттуда, приложив ухо к стене, можно было слышать каждое слово.

— Облегчите свою душу, — сказал патер Лаврентий после нескольких набожных увещеваний. — Признайтесь во всем, чтобы я мог помолиться с вами, пока не наступил ваш последний час.

— Мой последний час еще не скоро наступит, — уверенно отвечал Равальяк. — Молитесь о себе, святой отец, вам раньше меня придется умереть!

— Кто внушил вам такие надежды, несчастный? Не верьте этому, вас обманывают!

— Человек, который гораздо сильнее вас, поклялся меня спасти. Не расспрашивайте меня, я вам ничего не скажу!

— Да разве вы не знаете, что вы уже приговорены?

— Приговор не будет приведен в исполнение! Уходите с Богом к себе в монастырь!

— Вас обманули! Никто не спасет вас, даже сам король не смог бы этого сделать. Поэтому не отталкивайте меня, я один могу принести вам утешение. Вам не удастся избежать смерти, ибо весь народ стережет вас, требует вашей крови. Не надейтесь спастись бегством… если бы вам и отворили тюрьму, свое пристанище вы все равно нашли бы только в могиле.

— Ты правду говоришь, старик?

— Клянусь Святой Девой, сама королева не смогла бы теперь спасти вас! Судьи объявили приговор, и народ ждет казни. Не дрожите, будьте мужественны, вам предстоит суровая смерть, ищите утешение и силы в молитве и покаянии! Вас будут четвертовать…

Келья огласилась таким воплем, что сторож вздрогнул.

— Вы лжете! Вон отсюда! Вы лжете! — закричал Равальяк.

— Примите утешение господне, несчастный! Я до последней минуты буду с вами! Облегчите душу от тяжкого бремени.

— Так, негодяй изменил клятве и бросил меня?

— В чем заключалась эта клятва?

— На третью ночь после моего дела мне обещано было дать мешок с золотом и устроить так, чтобы я смог бежать. Так вы говорите, народ стережет меня?

— Верьте мне, вы уже в руках палача. Кто же дал вам такую лживую клятву?

— Кончини и Элеонора Галигай клялись мне в этом! Они — мои сообщники. И если меня ждет казнь, то на помосте мы должны стоять вместе!

Сторож дрожал от страха…

— Несчастный! Вы потеряли рассудок, — сказал патер Лаврентий.

Равальяк насмешливо расхохотался.

— Уж не заодно ли вы с ними, — сказал он, — вы, верно, сговорившись, решили выдать меня за сумасшедшего? Я в полном уме, как и вы сами!

— Так расскажите мне все. Патеру Лаврентию вы можете довериться.

— Поклянитесь, что никогда, пока я жив, вы никому не откроете тайны моей исповеди?

— Клянусь!

— Если меня казнят, вы отомстите им за предательство. Я дрожу от бешенства при одной мысли об этих людях. Кончини и Элеонора Галигай подкупили меня, чтобы я убил короля. Они поклялись на распятии вознаградить меня и дать возможность уехать морем. Они подогревали во мне ненависть и ручались, что я получу отпущение своих грехов!

— То, что я слышу — ужасно, и я едва верю, — сказал патер Лаврентий, — но вы ведь не станете усугублять свою вину в последние часы вашей жизни. Этим вы уже ничего не измените в своей судьбе.

— Плохо им будет, если они отдадут меня в руки палача! Тогда и их будут четвертовать, потому что я громко назову их своими сообщниками. Народ и их бросит ко мне на эшафот! — отчаянно прокричал Равальяк.

За стеной Пьер Верно понял, что слушать больше нечего. Патер Лаврентий начал увещевать арестанта и склонять к раскаянию.

Выйдя из камеры, старик постоял несколько минут в раздумье, не зная, передавать ли маршалу Кончини слышанное. Пьер Верно помнил, что ему приказано передавать все до последнего слова, но он боялся оскорбить маршала, повторив слова Равальяка.

Послушание, однако, взяло верх, и старик отправился к Кончини.

Маршал велел сейчас же впустить его к себе в кабинет, где разговаривал в это время с Элеонорой.

Пьер Верно почтительно извинился, робко ссылаясь на то, что передает не свои слова, а слова арестанта, и подробно повторил разговор Равальяка с патером.

Кончини и Элеонора отлично умели скрывать свои чувства и только украдкой переглянулись, дослушав рассказ сторожа до конца.

— Благодарю вас, Пьер Верно, — сказал маршал, когда он кончил. — На днях вы получите обещанное вознаграждение. Этот убийца, сумасшедший, бесстыдный негодяй надеется спастись, придумывая себе сообщников. Продолжайте хорошенько стеречь его. Я верю, что почтенному патеру удастся смягчить его зачерствевшую душу и привести к полному раскаянию.

— Идите скорей, — прибавила Элеонора, — и ни на минуту не оставляйте арестанта.

Старик, низко кланяясь, обещал исполнить все, еще раз попросил милостиво простить его и ушел в ратушу.

— Кончини, — тихо и серьезно сказала Элеонора, — этот сторож и патер Лаврентий могут быть нам опасны…

— Скажите лучше, что они могут быть опасны королеве и нам, Элеонора! Но, будьте покойны, они не заговорят, — ответил маршал.