"Южные Кресты" - читать интересную книгу автора (Кригер Борис)
Глава 24 Что имеем – не храним, потерявши – плачем…
Любовь к жизни – капризное дело. То хочется парить над крышами домов и верить в целесообразность даже самых мелких и незначительных начинаний, а иногда все становится лишним и нестойким, даже собственное тело превращается в холодное нагромождение чуждой нам плоти. То ли время суток, то ли таинственный гормон в недрах нашего организма, а может, они вместе, сговорившись, играют с нами злые шутки, от которых то хочется жить, то снова одолевает тоска и ощущение полнейшей никчемности себя и окружающего.
Не далее как вчера Сеня заснул с мыслью о том, что ему не страшен нож Файзала, что жизнь его все равно пропала напрасно и ему больше нечего от нее ждать. Но стоило ему сегодня переговорить с родным домом по мобильному телефону, одолженному у пожирателя стэйков, как жизнь снова обрела смысл. Сенина мама радостно сообщила, что приедет его навестить. Сеня удивился: «Почему одна, почему не со Светой?», но потом вспомнил, что со Светой они даже не были расписаны. Да, да… Так часто случается в Израиле, что люди, имея двух общих детей, живут, не заключая законного брака. С одной стороны, таким образом жена получает право на приличное пособие от государства как мать – одиночка, а с другой стороны, вступление в брак в Израиле чрезвычайно затруднено, если у одного или у обоих вступающих в брак не все порядке с документами, подтверждающими несомненное еврейство по матери. Другой причиной отказа от регистрации брака может служить отсутствие обрезания у жениха.
Раввинат постоянно отказывает в регистрации брака, руководствуясь этими соображениями пещерных времен, хотя сыны Авраама, пасшие коз на холмах Иудеи, имели, пожалуй больше свободы в заключении браков в те стародавние времена. Гражданских браков в Израиле не существует. Конечно, возможны приключения с поездками на Кипр, где подняла голову целая индустрия по заключению браков между израильтянами. Но многие откладывают эти авантюры в долгий ящик и предпочитают продолжать получать пособия от государства, которое, как перезрелый остолоп, продолжает их им охотно платить, лишь бы в Израиле сохранялись вековые традиции ортодоксального иудаизма.
Дело вовсе не в иудаизме и не в исламе… Когда государство забывает, что его основная и единственная функция – это обслуживание своих граждан и защита их личных интересов, то любая религия или идеология превращает жизнь простых людей в перманентный кошмар, простирающий свои мертвенные щупальца во все закоулки человеческой жизни от колыбели до могилы. Причем не оставляя в покое и после смерти. Ведь неевреев в Израиле официально хоронить не разрешают. Неофициально же в последнее время стали использоваться какие-то пустыри, где кибуцы[27] содержат платные кладбища для покойников с недостаточной степенью еврейства! И это происходит не в темное Средневековье. Это происходит сейчас, в начале третьего тысячелетия, в государстве, которое принято считать цивилизованной страной!
Сеню, надо сказать, как раз все в этом положении со Светой устраивало, потому что это был уже второй его брак, и он не торопился снова сковывать себя официальными семейными узами. Его скоропалительный развод в Москве, в годы звонкой юности, оставил несколько неприятных царапин в душе, и он был отчасти рад, что государство надежно защищает его от излишнего брака!
– Браки заключаются на небесах! Так зачем же закреплять их на бумаге? В небесах все бумажки разлетаются по ветру! – философски отшучивался Вечнов.
Света тихо страдала. Что бы там ни говорили, но, родив от мужчины двоих детей, как-то хочется иметь что-нибудь посущественнее, чем заверения в вечной любви и дружбе, закрепленной на небесах. Она считала, что деньги, получаемые от государства, того не стоят, а тот факт, что она была еврейкой только по отцу, а потому не признавалась еврейкой по религиозным законам иудаизма, не должен был препятствовать законной регистрации союза двух сердец.
Вечнов гадал, почему же Света не собралась поехать с мамой? Но поскольку Сенина жена официально как бы не имела отношения к своему мужу, Сеня решил, что, возможно, поэтому его семья ограничилась организацией поездки только для мамы, потому что жене, которая, как бы совсем и не жена, могли препятствовать встречаться с мужем, который официально вроде и не муж. А вот почему с мамой не поехал отец, оставалось для Сени загадкой.
Сеня в семье был безусловным лидером, и так уж повелось с самого начала, что тема незарегистрированного брака обычно не обсуждалась псевдосупругами. Только недавно, в телефонном разговоре, будучи снова пьяна, Света прокричала ему на другой конец света в трубку, что вообще не знает, кто он такой, что он жалкий подонок, оставил ее с двумя детьми, и что она проклинает тот час, когда его полюбила!
Сене было очень больно слышать эти слова, отдающиеся эхом во всемирных сетях сплетенных телефонных проводов, сетях, в которых запутывался ее нестойкий, отчаянный голос. Сеня терпел. Он молчал, потому что ему нечего было ответить. Как ни погляди, он был кругом виноват. Какого черта его понесло в Новую Зеландию? Зачем клюнул на халяву? Больше всего Сеню мучило бессилие! Он ничего не мог исправить! Дай ему сейчас второй шанс, и он ни за что не поднялся бы на этот проклятый самолет. Сеня даже воображал себе, как он рвет билет и бежит прочь из Гонконгского аэропорта. Но Сенина судьба давно уже махнула на него рукой и катилась сама собой под откос, не обращая на него никакого внимания.
Зашуршали бесконечные дни, остающиеся до маминого приезда. Свете Сеня старался больше не звонить, потому что, кроме рыданий и обвинений, от нее ничего нельзя было добиться. На любой вопрос она отвечала скандалом.
– Света, как дети?
– О детях вспомнил? Ты бы лучше подумал о них, когда связывался с мафией!
Света не верила, что Сеню обвинили напрасно. Она относилась к тому довольно широкому кругу людей, которые считают преступным занятие любым бизнесом.
– Света, потерпи, я очень тебя люблю, я скоро вырвусь отсюда! – говорил Сеня упавшим голосом.
– Как же… Тебе же дали три с половиной года! Когда ты вернешься, мне будет уже под сорок. Я тебя ненавижу! Ты переломал нам всю жизнь! – рыдал в трубке пьяный Светкин голос.
Внезапно она начинала плакать тише и шептала сквозь всхлипывания и шмыганье носом:
– Сенечка, миленький, что же с нами будет? Ну когда же тебя отпустят? Ведь ты ничего плохого не сделал. Дети же остались без отца. А Людочка уже начала играть на пианино! Денег нет. Все разваливается. Кредиторы досаждают. Мишеньке я купила барабан. Он вчера никому не давал спать! Сенечка, любименький, прости меня. Я очень по тебе скучаю…
А потом снова:
– Чтоб тебе неладно было, пес ты паршивый… Всю жизнь переломал. Как ты так умудрился влипнуть!
Сеня почти не осуждал Свету. Слишком много выпало ей на долю. Тем более перед этой роковой поездкой она буквально на коленях упрашивала его не уезжать. Говорила:
– Сенечка, пожалуйста, останься. Я тебя умоляю! Чует мое сердце недоброе!
Вот и накаркала… Во всякой женщине есть нечто от колдуньи-предсказательницы! Сенина мама всегда переворачивала веник, когда Сеня сдавал экзамены. И Света все нашептывала какие-то заговоры…. Сеня вспоминал ее, стоящую на коленях, в смешной пижамке со слониками, которую он подарил ей на день рожденья, цепляющуюся за него и плачущую. Света тогда боялась, что Сеню убьют в Киеве, там действительно могли запросто пустить пулю в затылок без особого на то повода…
В моменты таких воспоминаний Сеня хотел провалиться сквозь землю… Раньше Света никогда не пила, ну разве что бокал вина. Не любила она спиртное. А теперь…
Сенина мама, Ида Иосифовна, наоборот, держалась молодцом. Говорила по телефону спокойно и всячески старалась Сеню поддержать, хотя тоже иногда начинала прощаться с ним навсегда. Вечнов восхищался выдержкой своей матери. Ей было за семьдесят, но она редко выдавала свое отчаянье, и вот теперь, истратив последние сбережения, оплатила дорогостоящую поездку на край света к сыну.
В спокойные времена Сеня старался быть заботливым сыном, насколько это соответствовало его понятиям о сыновней заботе, но по совести говоря, тяготился своими родителями. Отец его был настойчивым и упрямым человеком, и поэтому Сеня не любил вступать с ним в разговор, который практически всегда превращался в горький спор, ведь ни сын, ни отец не любили уступать… Мать же была слишком не от мира сего, часто упрекала его за Свету, которая ей, как, это часто бывает, сразу не пришлась по душе. После переезда в Израиль родители стали совсем беспомощными и полностью полагались на материальную помощь сына. Теперь эта помощь иссякла, и семью ожидала полная финансовая катастрофа, однако мать изыскала средства на билет в Новую Зеландию.
А Сеня неожиданно для себя остро страдал от разлуки с ней. Так случается, когда поднадоевшие родители умирают, и вдруг оказывается, что больше не с кем поговорить, некому позвонить. Больше некому сказать «мама» или «папа», и это ужасно. Холодно и неприютно становится в мире, в котором больше нет ни мамы, ни папы. «Что имеем – не храним, потерявши – плачем…», – вспоминались Сене слова его покойной бабушки. Что бы там ни говорили о конфликте поколений, но особая связь, существующая между матерью и ребенком, остается на всю жизнь, и не важно, что судьба разметала их по планете, – эта тонкая нить вибрирует на пыльных перекрестках и трепещет от каждого переживания, от каждого вздоха родного человека.
…Наконец наступил исключительный, можно сказать, триумфальный день. Впервые за все время заключения Сене сообщили, что к нему прибыл с визитом личный посетитель. До этого с ним встречался только адвокат.
После тщательного обыска Вечнова нарядили в шутовской оранжевый комбинезон, предусмотрительно застегнутый сзади на ключ, чтобы заключенные не выносили и не вносили ничего недозволенного. И вот в таком виде его повели по тюремным коридорам на встречу с мамой.
Неожиданно охранник остановился и открыл какую-то железную, окрашенную серой краской дверь. Вечнов вошел в небольшую комнату для свиданий, в которой стояло несколько стульев и стол. Вся мебель, как и всюду в тюрьме, была прикручена к полу. В углу на стуле сидела хрупкая старушка. Вечнов даже не сразу понял, что это его мать. Подолгу не видя своих постаревших родителей, мы по-прежнему воображаем их огромными, как в детстве. Мама – это нечто огромное, не так ли? А вот теперь мамой оказалась махонькая такая старушка…
– Мама! Ты?! – бросился к ней Сеня.
– Сенечка! Сынок! Что ж они с тобой сделали! – старушка с трудом поднялась и тоже бросилась к Сене. Охранник покашлял и попросил их сесть за стол друг напротив друга.
Оба подчинились и, по-прежнему крепко держась за руки, уселись за стол. «Боже, как она постарела!» – ужалило Сеню, и он сам удивился обыденности своей мысли. Слезы подступили к горлу.
– Боже мой! Как ты исхудал! – запричитала мать. Сеня не мог более сдерживать слез, хотя весь путь по тюремным коридорам заклинал себя вести спокойно, чтобы не расстраивать мать. Он даже собирался пошутить насчет своего шутовского облачения, мол, смотри, мама, – я первый новозеландский космонавт! Но, зайдя в комнату свиданий, он совершенно забыл и о шутке, и о своих самозаклинаниях. Вместе с матерью в его новозеландский ад пробился луч потусторонней реальности, в которой остался для Вечнова весь окружающий свободный мир, которая не могла быть настоящей, ощутимой, физической реальностью, потому что она казалась ему слишком эфемерной и недостижимой. Вся его жизнь раскололась на два огромных обломка айсберга, на «до» и «после», с точкой перелома в тот момент, когда на его руках впервые защелкнулись наручники. Первая часть айсберга осталась на плаву, там, в недосягаемых просторах голубых эфиров, а вторая, почерневшая и несущая на своей перевернутой вершине настоящий момент Сениной жизни, вопреки всем законам физики погрузилась в удушливые глубины океана, опустившись на самое дно, где Сеня представлял себя сплющенной глубоководной рыбой с фонарем, висящим на носу.
Сколько раз в своих тюремных снах Сеня видел свою родную, любимую мамочку, но теперь, встретившись с ней наяву, не мог освободиться от мучительного чувства невыносимой, буквально запредельной нереальности момента! Казалось, он чувствовал бы себя не более реально, если бы в комнате, веселая и живая, очутилась его бабушка, умершая более двадцати лет назад.
«Как же это может быть частью одной и той же жизни?», – лихорадочно думал Сеня и продолжал крепко сжимать сухие и невесомые руки матери в своих ладонях. «Бабушка, которой давно нет на свете, ручейки-дорожки в детском саду, детские игры, советская школа, потом Израиль, и эта новозеландская тюрьма – просто не могут быть частью одной человеческой жизни!» Но мама была неоспоримой связующей нитью, на которую, как бусинки, нанизывались события столь разных пластов жизни Семена Вечнова. «Как она стала похожа на бабушку… Вот скоро и она умрет, неминуемо умрет, и рассыплются все мои бусинки – так рассыплются, что и не собрать!», – подумал Сеня, и слезы ручьями потекли у него из глаз. Охранник, которому надоело наблюдать эту сцену, отвернулся к стене и закурил.
– Перестаньте курить! – вдруг с удивлением услышал собственный голос Сеня. – У мамы астма!
Охранник раздраженно погасил сигарету и со вздохом уселся в углу комнаты.
 |
Мама слегка ободрилась, увидев, что слова Сени возымели действие. «Значит, не такие уж застенки», – подумала она с надеждой.
– Сенечка, я записалась на прием к почетному израильскому консулу. Я уже говорила с ним по телефону. Он обещал тебя навестить и помочь…
– Мама, это все неважно. Спасибо, конечно. Но это не поможет. Они боятся меня, как огня, – консул и вся еврейская община… но это неважно. Не волнуйся. Береги себя! Где ты остановилась? Как ты долетела?
– И с раввином местным я тоже говорила. Он тоже обещал тебя навестить…
– Мама, мама! Все это неважно! Главное, что ты до меня добралась! Как ты себя чувствуешь? Как дети? Как Света?
– Я сняла комнату у русских иммигрантов, родственников тети Розы, – стала рассказывать мама, почему-то избегая говорить о Свете.
– Не дорого? Комната хорошая? Далеко от тюрьмы?
Сеня машинально задавал вопросы, хотя по-настоящему ему хотелось рыдать в голос, крича: «Мама! Мама! Забери меня отсюда! Мне здесь очень плохо! Меня каждую ночь могут убить!» Но он сдерживал себя и спрашивал то, что и полагалось спрашивать в таких обстоятельствах. Однако Ида Иосифовна словно читала мысли сына. Она внимательно смотрела в его заплаканные глаза.
– Боже мой, что же они тут с тобой делают! – тихо прошептала она, и на ее старческом, испещренном, словно веточками, мелкими морщинками лице отразилось такое же бессилие, как и то, что пожирало все существо Сени с самого первого мгновения его пребывания в неволе.
– Ничего, мама. Все обойдется. Все будет хорошо. Я уже подаю на апелляцию. Они обязательно меня отпустят. Очень скоро! – торопливо заговорил Сеня. Ему по-прежнему казалось, что он полностью погружен в тяжелый злосчастный сон. Его охватило чувство отчаянья и бессилья, во много раз более оглушительное, чем то, что охватило его в пионерском лагере, когда он попросил приехавшую навестить его маму забрать его с собой, а она сказала, что не может… А потом вдруг передумала и забрала! Сене долго потом казалось, что вряд ли в его жизни будет момент более несчастный, чем тот, когда мама отказалась его забрать, и более счастливый, когда она вдруг согласилась… С тех пор Сеня подсознательно верил в сверхъестественную способность мамы его спасти. Но теперь он был бессильнее и бесправнее, чем в детстве, и его мама была столь же бессильна что-либо изменить. Теперь он точно знал, что просить бесполезно, что мама действительно не может его забрать и спасти от ежедневных побоев, от ножа Файзала, и главное, от него самого, того самого червя по имени Сеня Вечнов, который день за днем точил сам себя изнутри… От него самого, которому временами казалось, что больше незачем дышать воздухом и ступать по холодным полам меж зарешеченных окон, который сам уже не верил, что выберется из этого каземата живым, хотя и не решался себе в этом признаться…
– Тебе здесь очень плохо! – снова заплакала мама, и Сеня, пытаясь ее успокоить, стал гладить ее по совершенно седым волосам, собранным пряжкой в жесткий пучок на затылке. Он вдруг обратил внимание на эту коричневую мамину пряжку. Он на тридцать лет совершенно забыл о ее существовании, но сейчас, внезапно увидев, словно провалился в колодец своего детства. Когда-то он играл этой пряжкой, воображая ее волшебной каретой и запрягая в нее свою миниатюрную лошадку. Ему даже показалось, что он снова держит в руке эту малюсенькую пластмассовую игрушку. У Сени закружилась голова. «Не может быть, чтобы этот предмет оказался здесь, почти на другой планете… И где сейчас эта моя лошадка? На какой помойке? А я? На какой помойке я сам?!»
– Я вижу, тебе здесь очень плохо! Ведь так? – снова услышал Сеня всхлипывающий голос мамы.
Он не мог ей врать. Он понимал, что это бесполезно. Она всегда легко читала его мысли. Сказать правду он тоже не мог, и поэтому молча гладил ее по голове, а мама все плакала и плакала…
Два часа иссякли со стремительностью затягивающейся удавки. Расставались долго и мучительно. Охраннику даже пришлось взять Сеню под руку и оттащить от мамы. Сеня понимал, что это нехорошо. Что, видя эту его беспомощность, мама расстроится еще больше. Но поделать с собой ничего не мог. Мама приехала всего на две недели, и Сеня полагал, что увидит ее еще только раза два, не больше. Таковы были тюремные порядки. Мама же была в таком возрасте, в котором с человеком нужно проводить время так, словно видишь его в последний раз.
На следующий день Сеня не поверил своим ушам. Ему сообщили, что опять поведут на свидание! Оказалось, что мама, совершенно не зная английского, добилась немедленной аудиенции с начальником тюрьмы и невероятным образом уговорила его разрешить так называемые специальные визиты. В исключительных случаях, когда у заключенного нет родственников в стране и к нему приезжают из-за границы, ему могут разрешить две недели ежедневных визитов, по два часа каждый. Но это было возможно только в отделении легкого режима, а Сеня отбывал наказание в отделении общего режима, где таких исключений обычно не делали. Визиты здесь были разрешены только раз в неделю, по воскресеньям.
В этот раз мама принесла Сене много еды, и тот стал жадно поглощать ее. Конечно, он был голоден, но в основном набросился на еду, чтобы погасить трагичность момента. Ему не хотелось и эти два часа провести в слезах. Когда Сеня поел, мама погладила его по руке.
– Сенечка, я не смогла принести тебе домашней еды вчера, потому что у меня все отобрали в аэропорту. Я не знала, что в Новую Зеландию нельзя ввозить продукты… – заговорила какими-то напрасными словами мама, мы ведь всегда говорим не о том в подобные моменты…
– Как Света? Как дети? – настойчиво спросил Сеня.
Мама собралась с духом и выпалила на одном дыхании:
– Сенечка, я понимаю, что тебе будет трудно сейчас об этом услышать, но Света забрала детей и уехала в неизвестном направлении, ничего мне не сказав. А в тот же день ее разыскивал какой-то мужчина и вел себя очень вызывающе, так, как будто пришел за собственной женой…
Сеню залило ошеломляющим чувством ревности. Он даже сам от себя такого не ожидал. Иногда, когда другие чувства приходится подавлять, человек выплескивает все свое раздражение и досаду в появившееся новое чувство, и тогда оно достигает катастрофической силы. Все его естество сначала как бы затянулось в единый узел, и когда боль стала нестерпимой, то в груди внезапно разорвался снаряд!
– Мужчина с темными волосами?! Широкоплечий мужчина с темными волосами?! – заорал Сеня. Мама испугано отдернула руку. – Мама, отвечай: мужчина, который приходил за Светой, высокий, широкоплечий, с темными волосами?
– Да, – тихо сказала мама.
– Вот сволочь!!! – заорал Сеня, и охранник тут же предупредил, что если он не будет вести себя спокойнее, свидание будет прекращено.
– Ты его знаешь? – нерешительно спросила мама.
– Конечно! Это же Осип, мой партнер по бизнесу! Он давно на нее глаз положил. Вот подлец! Ненавижу! Я его убью! Я выпущу ему кишки! Дай время! Я выйду отсюда и обязательно его убью! Клянусь всем святым!
– Сенечка, что с тобой здесь стало, как ты ожесточился, – испуганно зашептала мама, – ты никогда таким не был! Может быть, Свете так будет лучше. У нас совсем было плохо с деньгами, ей было тяжело с нами жить. Вот только детей нужно было оставить, а твой партнер наверняка сможет поддержать ее материально! Может, между ними ничего такого нет! Может, он просто решил ей помочь! По дружбе!
– Что? По дружбе? Что ты такое говоришь, мама? Что такое ты говоришь? – завопил Семен.
– Ну, хорошо, хорошо… Только успокойся! – замахала руками мама, и Сеня заметил, что ее обычно бледное лицо стало землистого цвета.
«Боже мой, только бы не умерла!» – испугался он и вежливо попросил охранника принести матери воды. Кроме астмы у нее было слабое сердце.
– Воды не положено! – сухо ответил тот. – Закончите свидание – вот тогда и попьете вдоволь.
– Изверг, – прошептал Сеня, но решил впредь стараться держать себя в руках.
– Сынок, такая она штука – жизнь, – запричитала мама. – Света – молодая женщина, у нее двое детей… Вы ведь даже не расписаны! Ах, я тебя предупреждала не связываться с этой женщиной…
– Ладно, хватит, – отрезал Сеня, – расскажи лучше о себе, о папе.
– Сенечка, о себе мне рассказывать нечего, о папе тоже…
При последних словах мама снова изменилась в лице.
– Мама, я вижу тебя насквозь, как и ты меня. Что с папой?
– Папа очень серьезно заболел, – тихо проговорила мама.
– Что с ним? Что именно? – заволновался Сеня.
– Рак легких. Я не хотела тебе говорить по телефону, но врачи сказали, что ему осталось месяцев шесть, не больше, и я боюсь, что ты не успеешь его повидать…
– Господи, что же это такое! Что же это такое! – застонал Сеня, обхватив голову руками.
– Беда не приходит одна, – грустно сказала мама и поджала губы. – Беда никогда не приходит одна!
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |