"Бегство в Соколиный бор" - читать интересную книгу автора (Изюмский Борис Васильевич)БОЯРСКИЕ ГРОЗЫСвидин взялся за дело проворно. На следующий же день был в книгохранилище. Когда выходил оттуда, что-то топорщилось у него на груди. К вечеру навестил Елфима. Тот недавно повечерял и, сидя на порожке, старательно выковыривал языком застрявшее в зубах мясо. При этом он так вытягивал шею, так запрокидывал голову, что казалось, вот-вот захлопает черными рукавами, закукарекает. Зашли в избу. После третьей кружки стоялого меда Свидин дал понять, в чем дело: исчезла из книгохранилища любимая книга князя, переписанная Вокшей, князь в гневе, а след ведет в училищную избу. Елфим полазил языком меж зубов, издал такой звук, словно прочищал горло: – Кх… Кх… – Поглядел вопросительно на Свидина: «Что бы все это означало?» – Татя открыть надо, – поглаживая живот, продолжал Свидин, – и мню, не иначе свершил сие Гришка Черный, чеканщика Фрола сын. Елфим поперхнулся: «Лучший унот?» Свидин с сожалением поглядел на недогадливого, намекнул, что Вокша даже доволен будет, если подозрения его подтвердятся. – И тебе, коль докажешь Гришкину вину, три гривны перепадет, – закончил Свидин, пытливо уставился на Елфима. Тот заерзал на лавке: «Но как?» Свидин извлек из-за пазухи кусок пергамента, протянул: – Вот… листок из рукописи, Гришкой украденной. На следующий день после занятий Петух оставил в избе одного Харьку Чудина, невесть о чем беседовал с ним. А еще через день на уроке вдруг сказал, строго прикрывая веки: – Уноты! Пропала в книгохранилище книга «Девгениево деяние», переписанная для вас собственной рукой боярина Вокши. Брат-книгохранилец в отчаянии власы рвет, знает – за пропажу эту наказанье грозит безмерное. Не ведает ли кто, кем книга схищена? Поднялся Харька – решительный, мрачный, сказал, глядя исподлобья на Григория: – Черный ту книгу схитил, а за него книгохранильцу в ответе быть. Григорий вскочил: – Поклёп! И Клёнка от неожиданности закричал: – Наговор! Тогда Чудин повернулся к Клёнке: – А ты перелистай его букварник. Клёнка словно к месту прилип, Петух же подскочил к Григорию, схватил его букварник. Оттуда выпал пергаментный лист с надписью: «Девгениево деяние». …Последнее время все чаще неспокойно было на сердце у Олены. Казалось, над головой собираются мрачные тучи и становится все тяжелее дышать. Она была одна в светелке, когда вошел Вокша. Побледнела, ожидая чего-то страшного. Сердце забилось до боли. Вокша поглядел ласково: – Здравствуй, Оленушка! – Здравствуй, – тихо ответила она. Вокша присел на скамью, огладил бороду. – Вот пришел… – добро улыбнулся он, – лучшего слугу свого хочу осчастливить. Будешь у него при дворе жить вольной помощницей. Олена похолодела, поняла – Свидин ее домогается, замыслил сделать послушной, запретить плясать, как грозился не однажды. А Вокша отечески говорил: – Жаль мне с тобой расставаться, да там будешь в счастье. – И сурово: – Чего же молчишь? Нашла сил прошептать: – Отпусти домой. Боярин приподнял голову, посмотрел вопрошающе: – С ближниками посоветоваться? – Нет. Совсем… – пролепетала Олена. Он гневно сверкнул глазами, встал: – По-хорошему не хочешь – силой заставлю. Или мыслишь – силы не хватит? О встречах твоих тайных с Гришкой ведаю. А он подлый тать, и о том ты узнаешь вскоре! Ушел, оставив ее в смятении. Олена побежала на Девичью гору, словно там ища спасения. Бежала в слезах, казалось, если сейчас, немедля, не добежит, сердце не выдержит, разорвется от обиды, отчаяния, безысходности, от тревоги за Григория, за себя. Вот и осины любимые. Вспомнила: как-то стояла здесь, туман увлажнял щеки как слезами радости, платье прилипло к телу, а не стыдно было, не холодно. – Пора, Гриня, домой, – сказала тогда. Он поглядел укоризненно, произнес, словно жалуясь: – Все ты торопишься уйти. Кто меньше любит, тот первым вспоминает, что пора… И неожиданно спросил: – Как тебя батя в детстве ласково звал? Она доверчиво положила ему руку на грудь: – Олёк… – Можно, и я так?.. …Она мыслью возвратилась к тому, что ждало их сейчас: «Глупая! Верила в справедливость Волка!.. Нет, не сдастся она… будет свободна и будет плясать… Сбережет свое сердце…» И трава шелестела: «Не сдавайся… Лыбедь не сдалась… Пусть сердце твое станет горой недоступной. Не страшись боярских гроз». «Нет, не сдамся…» Григорий слонялся по избе, не находя себе места. За что ни брался – помочь ли отцу, поиграть ли с малым Савкой, – все было немило. Мать, с тревогой поглядывая на него, спросила жалостливо: – Может, сынок, тюри дать? Он мотнул отрицательно головой, выбежал из клети на улицу. «Что придумали, подлые! Хотят расправиться! Но зачем им понадобилось это? Ну, Харька – понятно. А обучитель?» Стал взбираться без тропки, прямо по отвесному склону Девичьей горы. Не Олек ли то возле их осинок? Она! Григорий кинулся к ней, прижал к груди, заглянул в измученные, заплаканные глаза: – Кто обидел тебя? С чего плакала? Олена, словно ища защиты, только крепче прижалась к нему – не хотела расстраивать Григория: – По дому тоскую… Тогда Григорий, волнуясь, сжимая кулаки, стал рассказывать, что произошло в училищной избе. Чем дальше слушала Олена, тем больше бледнела, и теперь тревогой за Григория наполнялись глаза. Григорий, тряхнув головой, произнес с презрением: – Пыль небо не закоптит! Олена не выдержала, разрыдавшись, рассказала обо всем. «Значит, вот кто решил загубить меня, – ошеломленно думал Григорий, – вот кто…» Темнели песчаные отмели Днепра. По серому осеннему небу плыли дождевые тучи. Тревожно и жалобно кигикали чайки-вдовицы, где-то внизу заунывно звонила на отход души церковь, дрожали осины… Беспроглядная ночь опускалась на Днепр, на город, обступала со всех сторон тревогами и страхами. |
||
|