"Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II" - читать интересную книгу автора (Штерн Борис Гедальевич)

ГЛАВА 15. Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)

«В лето, от, февраля. После изгнания из Киева Гайдамака подлетал к поверхности Земли по касательной, наподобие Тунгусского болида, ломая лес и с тихим гулом. Он падал и думал о Боге, ибо, как говорил князь Мономах, „едучи на копе и не имея никакого дела, думай о Боге, нежели думать безлепицу, ездя, от“. С огнем и грохотом Гайдамака обрушился оземь за Уральскими горами в районе среднего течения Оби неподалеку от нынешнего Нижневартовска (в тот год никакой нижней варты здесь еще не существовало, и Обью река еще не называлась, а назвал ее так через пятьсот лет сам богатырь Ермак Тимофеевич, впервые выйдя с разбойной дружиной на этакий простор и матерно выругавшись от восхищения: „Ебь твою мать!“ — так по первому слову и назвали), — итак, упал Сашко с превеликим шумом, образовав большой, по неглубокий кратер, — сам же не рассыпался на куски, а пробурился сквозь вечную мерзлоту в глубь Земли до нефтяной залежи, которая с воем бросилась наверх и выплеснулась на тундру черным фонтаном — и потому утверждается, что первое нефтяное месторождение в Западной Сибири было открыто Гайдамакой еще в эпоху Киевской Руси.

Но далее: он продолжал тонуть в этом подземном нефтяном озере, как с привязанным камнем, и, дойдя до самого дна, угодил в вонючейший кипяток, на котором нефть плавала. Запаху такого ядреного Гайдамака больше никогда не нюхал — кипяток этот сильно вонял сероводородом. Делать нечего — воротя нос, он начал в нем томиться и свариваться; его уже можно было солить по вкусу, протыкать серебряной вилкой и пробовать на предмет сготовки; его передергивало от подземного гула и каких-то металлических гаечных лязгов; как вдруг прямо над ухом раздался истошный крик:

«Прорвало!!!»

Гайдамака сильно перепугался — но не от страха, а от неожиданности. Потом кто-то по-собачьи взвизгнул, а еще кто-то командирским голосом закричал:

«Куда?! Куда побежал, дракона пасть! Назад! Краны закручивай! Саня, беги к лифтам! Посмотри, чего там, а я здесь!»

Гайдамака услышал топот, потом заскрипела железная дверь, потом загудело, его подхватило восходящим водоворотом, и он начал куда-то всплывать, как пельмень в кастрюле. Вскоре вода из сероводородного кипятка превратилась в родниковую и ледяную, и Гайдамака, пребольно ударившись головой, разломил ею тонкий лед и всплыл под мостом посреди Невы напротив Зимнего дворца.

По мосту на Невский проспект шла революция. Гайдамаку не замечали или делали вид, никому не было дела до какого-то тонущего индивидуума, а он никак не мог выбраться из проруби, лед проламывался под ним, он уже замерзал, с блаженством вспоминая, как несколько минут назад чуть не сварился в кипятке.

Но вот какой-то дурак с моста заорал:

— Гля! Бля! Тело!

Второй завопил:

— Гришка всплыл!

Этот вопль произвел нужное действие. Слух о том, что Гришка Распутин, недавно утопленный, всплыл посреди Невы, привел к давке. С моста Гайдамаке бросили спасательный круг — мимо! К нему по льду побежали корреспонденты желтой прессы. Первым подоспел корреспондент «Нью-Йорк тайме» и, держась от края проруби на приличном расстоянии, спросил, как Гайдамака относится к ожидаемому с часу на час отречению Николая Второго от трона. Гайдамака со злостью дунул на этого дурака морозным паром, тот превратился в ледяную глыбу и уже не мешал ему. В городе стреляли. На берегу гремел духовой оркестр. Медный всадник аж привстал на стременах и наблюдал за Сашком колючим петровским взглядом. Конь его заржал на весь Петроград. Революция шла бескровно, а Гайдамака балансировал на краю проруби. Репортеры, видя, что случилось с ихним собратом, близко не подходили. Среди них был фотограф с ящиком и треногой, он готовился к съемке. «Ага, вот пожарные», — с надеждой отметил Гайдамака. Пожарные на берегу совещались — как его вытащить. Они стали вязать какие-то морские узлы. Внизу, под ним, на дне Невы, опять заскрипела дверь и кто-то заорал на весь Петроград:

— Ноги!!!

В Питере наступила мертвая тишина, оркестр перестал играть, стрельба прекратилась, было слышно, как трещит лед. Под Невой у Дворцовой площади произошел следующий диалог:

— Саня, какие ноги?

— Вижу ноги, Герман Борисыч!

— Так тащи их сюда, дракона пасть!

Пушка в Петропавловской крепости выстрелила в полдень. Народ застыл на мосту и набережной, как заговоренный. Какой-то таинственный подводный Саня схватил Гайдамаку снизу за ноги и потащил на дно, вызвав на Неве гигантский водоворот. Гайдамака опять ненадолго угодил в кипяток и очнулся на куче угля в какой-то превеликой подземной кочегарке, весь красный, пухлый, рыхлый и рассыпчастый. Здесь было сыро, жарко, полутемно и безархитектурно, а запах стоял, как в дворовом сортире; но воздух был хотя и тяжел, но кислороден, и Гайдамака наконец-то вдохнул с облегчением.

Над ним склонились две человеческие фигуры, но с хвостами и с песьими головами беспородных кудлатых дворняг, и с безграничным удивлением его разглядывали. Первый (Герман Борисыч) был, как видно, начальником смены, второй (Саня) старшим после него. Oстальные пятеро суетились около печей, труб и кранов с кочергами, лопатами и разводными ключами; один возился со сварочным аппаратом.

— Ну, Сашко, скажи «спасибо», что я тебя спас, — сказал Саня, вытирая руки ветошью.

Это был могучий человеко-кобель высотой метра два и с широченной грудью. Он тяжело дышал, вывалив длинный розовый язык.

— Это ты оригинально сморозил — йогами вперед и к нам. Переполох! Нет уж, спасибом не отделаешься — с тебя бутылка!

— Помолчи, — задумчиво произнес Герман Борисыч, разглядывая показания какого-то манометра.

Этот тип был с кудлатыми бакенбардами и бородкой.

— Тут такой парадокс, что нас за ушком не почешут. Этот штымп в трех водах искупался, а живая и мертвая вода не для этих дел. Скажи, тебя куда послали? — спросил он Гайдамаку.

— К чертовой матери, — пробормотал Сашко.

— Вот! А он к нам попал.

— Что же с ним делать? — спросил Саня, оглядываясь на печи.

— Куда сварочный аппарат поволок?! — заорал Герман Борисыч нерадивому работнику. — К третьей тащи, к третьей!

— Черти собачьи! — испугался Гайдамака. — Отправьте меня к чертовой матери, и все дела!

— Куда, на Луну?

— Да хоть на Луну!

— Она, конечно, женщина добрая, — задумался Герман Борисыч. — Но как бы тут под сокращение не загреметь, дракона пасть.

— Что ты! — испугался Саня.

— Так меня ж транзитом через вас послали — к чертям собачьим и к чертовой матери! — придумал Гайдамака. — Вот вам и алиби!

— Га! Соображаешь! — обрадовался Герман Борисыч. — Транзит — он и есть транзит. Решено — катись к чертовой матери!

— Ну, Сашок, поздравляю! — залаял Саня. — Она у нас замечательная женщина, вот ты с пей познакомишься!

— Саня, приготовь лифт, но чтоб тихо, — приказал Герман Борисыч. — Фитиль на складе возьми. И толу.

— Я динамит возьму, можно? Или противотанковую мину, — обрадовался Саня.

Он всему радовался. Этот малый не мог молчать или находиться в спокойном состоянии — он чесался, вилял хвостом, садился в кучу угля, однажды подпрыгнул, клацнул зубами и проглотил пролетавшую зеленую муху.

— Понравился ты мне, Сашко, — сказал он. — Понравился ты мне за то, что я тебя спас. Я добрый, я люблю спасать, я душеспасительные книжки читаю, на спасателя учусь, не век же в этой кочегарке сидеть.

— Шевелись там! — гавкнул Герман Борисыч.

Саня повел Гайдамаку к лифту, где опять пронзительно запахло сероводородом. Кнопок в лифте было всего три. Саня нажал на третью, лифт поднялся, надо полагать, на поверхность, и Саня подготовил Гайдамаку к старту: проделал дырку в штанах, размотал и вставил куда надо фитиль, еще немного повозился и чиркнул спичкой. Позади Гайдамаки зашипело, очко его сжалось (не казенное, не железное и не чужое); Саня сказал: «Ну, бывай! Привет там!» — и поспешно выскочил из лифта.

Лифт перестал гудеть и дрожать, фитиль перестал шипеть, взрыва Гайдамака не услышал, но почувствовал мягкий толчок, пробил головой стальной потолок лифта и не спеша поплыл наподобие подводной лодки или батискафа в какую-то очередную неизвестность.

[На Луне никакой чертовой матери не оказалось. Уже потом, задним числом, Гайдамака понял, что Герман Борисыч обманул его. Начальник смены хорошо понимал, что не имеет никакого права вышвыривать Сашка в лунную неизвестность. Он обязан был подать рапорт по начальству, или в самом деле отправить Гайдамаку к чертовой матери, или, на худой конец, отфутболить его к какому-нибудь своему подземному коллеге, но он побоялся сокращения. К Сане, конечно, никаких претензий, но и Саня-дурак мог бы догадаться, что с противотанковыми минами шутки плохи и что вполне хватило бы обычного пиропатрона, чтобы вышибить Гайдамаку хоть в какую-нибудь устойчивую реальность, чтобы он мог там худо-бедно прижиться. Но не судьба.]