"Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста" - читать интересную книгу автора (Кригер Борис)

Глава двадцатая Как мы согласились со Временем на ничью

Я Времени сказал по совести, что не хочу перекантовываться. Что дело в том, что, может, для него этот миг и ничтожный, а мне с собой как-то надо жить. Что жизнь мне кажется огромной, как Великая китайская стена, которую видно даже с Луны, если по-китайски прищуриться. Конечно, эта стена уменьшается, уходя вдаль, подчиняясь правилу перспективы, но все равно мне как-то ее надо жить.

Я, конечно, могу попрыгать с зайками на полянке, но наш мир, к сожалению, вовсе не мир Яроба… Не мне тебе, Времени, рассказывать… Он полнится соблазнами и опасностями, ненавистью и темными страстями, жуткими катакомбами и светлыми залами, затаившими шепоты далеких симфоний. Я не успеваю… Я ничего не успеваю. Жизнь мчится, как груженная гирями колесница.

Я просил, я звал: «Остановись, мгновенье!» Но в ответ ко мне пришёл Гёте, сухой и, кажется, равнодушный. Он всегда появляется на этот пароль. Можете попробовать.

Я ему:

– Герр Гёте, я не вижу выхода, как мне остановить мгновенье… Я не вижу…

– Man sieht nur das, was man weiB[35], – ответил он. – Постарайся больше узнать, и ты больше будешь видеть.

– Я грыз камень науки, но у меня больные зубы, – пожаловался я. – Наука не дает мне ответа, она только все больше и больше меня запутывает. Мне вообще кажется, что занятие наукой стало своего рода опиумом для забвения собственной неполноценности и вздорности устройства нашего мира, полного несчастий…

– Герр Кригер, – официально обратился ко мне Гёте. – Gliicklicherweise kann der Mensch nur einen gewissen Grad des Ungliicks fassen; was dariiber hinausgeht, vernichtet ihn oder laBt ihn gleichgiiltig[36]. Успокойтесь, жизнь не представит вам большего испытания, чем вы можете выдержать. Либо она вас вовремя убьет, либо оставит равнодушным.

Время нетерпеливо выслушало меня.

– Да слышало я все это миллион раз, – зашипело оно. – Хватит! Мол, если не вечно – то я вообще жить отказываюсь, чтобы не раскатывать губу…

– Да не в этом дело, – парировал я. – Мне не нравится, что ты нас всех держишь за идиотов. Мы, слезшие с деревьев обезьяны, только что отказались, скрепя сердце, от интенсивного каннибализма, и вдруг —венцы творения, единственные высшие разумные существа, которые нам известны… Какая путаница в голове… С одной стороны, я чувствую себя, как во сне, всю свою жизнь еле ногами-руками передвигаю, а с другой стороны, сознание работает четко и ясно. Но память ни к черту, не могу думать две мысли одновременно, не могу выучить все языки, пожить во многих странах, подняться к звездам, выпить море… А так хочется…

– Все это суета сует. Вот я все могу, а к звездам уже не поднималось несколько тысячелетий. Я редко их двигаю. Они у меня вообще что-то вроде фона. И что вы нашли в этих звездах? Вы, как безмозглые мотыльки, стремитесь к раскаленным лампам себе на погибель. Ничего там нет, кроме огня, жесткого излучения и смерти… И что вы нашли в этих звездах?

– Время, как ты можешь быть таким неромантичным? – разочарованно вопросил я. – А мне бы так хотелось…

– Эх, пошлый ты, Боря, человек, – вздохнуло Время. – Я думало, что ты хоть чем-то отличаешься от других. Нет. Оказалось, что ты такой же, как все, – просто пошлый человек. Плевать тебе на устройство мира. Всё, что тебя интересует, – это твое собственное благополучие, любопытство и гордыня. Надо поговорить с моей тетушкой Природой, чтобы она у вас в ДНК чего-нибудь подправила, а то совершенно невозможно стало с людьми работать… Пошлый ты человек.

– Да уж какой есть, – рассердился я и на себя самого, и на Время, что нас почему-то сблизило.

– Ладно, предлагаю тебе ничью, – сказало Время. – Ты поставишь точку на этих вопросах: время не время, иллюзия не иллюзия. А взамен я подарю тебе тысячу жизней. Сто тебе будет маловато, а миллион – не унесешь.

– Может быть, тысячу двести? – заговорил во мне потомственный еврей.

– Тысячу, – жестко отрезало Время. – Проживи тысячу, а там приходи, поговорим, если тебе это не покажется достаточно.

– По рукам, – сказал я и весело зажил своей тысячей жизней, уже более не переживая ни о времени, ни о математике, ни о смерти.