"Считаю до трех!" - читать интересную книгу автора (Алмазов Борис Александрович)

Глава первая Полоса невезения

Мальчишки сидели на пустыре. Огромные многоэтажные коробки новостроек подступали к нему со всех сторон, по утрам здесь уже тарахтели бульдозеры и экскаваторы, громыхали компрессоры.

Совсем недавно пустырь был полем. Его ещё пересекала речка. Теперь она уже ниоткуда не вытекала и никуда не впадала.

Кое-где торчали изуродованные деревья — остатки садов бывшей здесь деревни. Но каждый день самосвалы везли сюда битый кирпич, ломаные железобетонные конструкции, опилки.

Высокий вал мусора накатывался со всех сторон на пустырь, и был он уже не деревня, но ещё и не город, а строительная площадка.

Мальчишки любили пустырь. В новых домах, куда они недавно переехали, были для них организованы игротеки и Красные уголки, спортивные залы и кружки, но их тянуло сюда.

Дурная слава ходила о пустыре. Два раза в неделю дружинники проводили рейды, и тогда отсюда разбегались те, кто состоял на учёте в милиции, кем занималась комиссия по делам несовершеннолетних при районном исполнительном комитете народных депутатов.

— И правильно сделал, что ушёл! — сказал Штифт. — Пусть милуются как хотят. Но без тебя. Тоже мне придумали! Догадались! Сколько твоей матери лет?

— Тридцать четыре!

— Ге! — сочувственно усмехнулся Штифт. — Это скоро у тебя вполне может брат появиться!

— Есть уже! — буркнул Алёшка. Ему хотелось завыть от слов приятеля. — Она на то и упирает, что, мол, у Ивана Ивановича сынишка без матери. Маленький. Сегодня утром села ко мне на диван и давай: «Лёша! Что ты скажешь, если Иван Иванович будет жить с нами?» Ну, я ей сказал! Надолго запомнит!

— Я поражаюсь! — сказал Штифт. — Скоро на пенсию, а они… Противно. Тьфу! — Он плюнул в маленький костерок, который развели мальчишки просто так, чтобы сидеть у огня, смотреть на пламя.

— Этот Иван Иванович всё ходил, ходил к нам. Всё про море болтал, а сам в море-то и не был — в порту на буксире плавает! Моряк из лужи! — рассказывал Лёшка. — Всего в нём и морского что фуражка с «крабом».

— Главное, — засмеялся Штифт, — как это она: «Мальчишке нужна мать, а тебе нужен отец…»

— Во-во! — подтвердил Лёшка. — А мне такая мать не нужна! Обойдусь!

— Главное дело, тебе «отец нужен», — не унимался Штифт. — Да у тебя отец — позавидовать можно! Такого отца поискать… Не то что какой-то буксирщик. С таким отцом не бойся, не пропадёшь! Что тебе, отец не поможет? Уходи жить к нему, вот и всё…

— Конечно, — согласился Лёшка.

— Всегда надеешься на лучшее, мечтаешь, мечтаешь, а получается наоборот, — сказал, помолчав, Штифт. — Всегда думаешь: «Ну, повезло!», а на самом деле — нет. — Он горестно шмыгнул носом. — На прошлой неделе специально с уроков удрал: накопил, понимаешь, шестьдесят копеек, хотел в центре жвачки достать. Приезжаю — дают. Чинно-благородно стал в очередь. На шестьдесят копеек четыре штуки выходит, это целый день жевать! И представляешь, перед самым носом на обед закрываются! — Белёсые брови Штифта поднялись, как у Пьеро из «Золотого ключика» — домиком. — Выхожу на улицу — подваливает парень. «Прикупи, — говорит, — жвачки. Я, — говорит, — перебрал, уже так нажевался — тошнит». Я ему как порядочному — «спасибо», а он не по пятнадцать копеек продаёт, а по двадцать! Спекулянт! Ну, думаю, подавись моими деньгами. Купил! Тут нас дружинники и сцапали. И до шести вечера в штабе дружины с нами разбирались.

— И жвачку отобрали?

— Конечно. Ему назад жвачку, мне назад деньги. Пожевал называется. Ему ещё в школу напишут. Он выходит из штаба, говорит: «Лучше бы я тебе эту жвачку даром отдал…» — Штифт горько засмеялся. — Там один тип чудной сидел, у него на руке наколка: «Нет в жизни счастья». Это точно. Я себе тоже такую сделаю! А на другой руке у него написано: «Ах, судьба ты моя, полосатая!»

— В тюрьме, что ли, сидел?

— Вот именно, что нет. Это — он мне объяснил — жизнь, как зебра, то хорошая полоса, то плохая. Как придёт плохая полоса, хоть ложись и помирай!

— Точняк! — согласился Лёшка.

Сегодняшний разговор с матерью и его уход из дому был последней каплей в огромной чаше бед. Начались они ещё в марте, когда его выгнали из секции дзюдоистов. Не посмотрели, что Лёшка чемпион среди юниоров, выгнали за неуспеваемость в школе.

Об этом он не говорил никому, даже Штифту.

«Как только во дворе узнают, что я больше не чемпион и вообще не в секции, — думал Лёшка, — весь мой авторитет как песочный домик рассыплется». «Уважение и авторитет только у сильных и у везучих» — так говорил отец, и Лёшка с ним был совершенно согласен.

Он вспомнил, как вызвал его тренер. Лёшка занял второе место на городских соревнованиях, и ему только что вручили Почётную грамоту. Вот уж действительно: готовишься к радости, а получается несчастье.

«Как у тебя дела в школе?» — спросил тренер вместо поздравления. «Обыкновенно», — холодея от предчувствия беды, сказал Лёшка. «Звонил завуч, — глядя в окно, сказал тренер. — У тебя три двойки в четверти…» — «Но я же всё время на тренировках…» — прошептал Лёшка. «Я тебя предупреждал? — всё так же не оборачиваясь, спросил тренер. — Ты мне что обещал?»

Он поднялся и стал ходить по тренерской.

«Ты кем собираешься быть?» — «Дзюдоистом!» — выпалил Лёшка. «Нет такой профессии! — отрезал тренер. — В общем, так, — сказал он, опять поворачиваясь к окну, словно там за окошком было что-то такое интересное, от чего этот плотный широкогрудый человек с крепкой шеей и с седыми висками никак не мог оторваться. — В общем, так! Исправишь двойки — приходи». — «Но я же в секции самый способный!» — закричал Лёшка. «Ну?» — спросил тренер, обернувшись к мальчишке, словно впервые его увидел. «Я же всех победил. Я — чемпион!» — опять закричал Лёшка. «Что? — поднял брови тренер. — Иди исправляй двойки!»

Наверное, у Лёшки в это время было такое лицо, что тренер смягчился и добавил: «Кимоно можешь оставить у себя, до возвращения».

Он положил руку Лёшке на плечо. Но мальчишка стряхнул её…

«Выгнали! Выгнали!» — эта мысль постоянно стучала у Лёшки в голове.

«Ну, ничего! Ничего! — приговаривал он, обливаясь потом, тридцатый, сороковой раз отжимаясь от пола. — Я ещё вам всем покажу! Перейду в другое спортивное общество, я всем из этой дурацкой секции пятки на затылок заверну. Не исподтишка! Честно! На соревнованиях. И вы ещё пожалеете, что выгнали меня». Он не собирался исправлять двойки, а целыми днями возился с эспандером и гантелями, с пособиями и рисунками по дзюдо. У него болели мышцы, но, стиснув зубы, Лёшка продолжал тренироваться в одиночку днём, а по вечерам отрабатывал приёмы со Штифтом.

— Вот ты уйдёшь — я без тебя здесь совсем пропаду! — вздохнул Штифт.

— Я тебя год учу драться! — сказал Лёшка. — Ты кучу приёмов знаешь и не слабак, а защитить себя не можешь! Ты же не трус!

— Не трус! — согласился Штифт.

— Так в чём же дело?

— Так ведь жалко! — сказал Штифт. — Одно дело — грушу колотить, а другое — живого человека.

— Жалко? — закричал Лёшка. — А они тебя жалеют? Ты что, забыл, как тебя Монгол с дружками отделал, «жалко»? На таких добреньких, как ты, воду возят.

Штифт только вздыхал в ответ.

— Мой отец знаешь как говорит? Жизнь — это война: либо ты бьёшь, либо тебя! Она, подлая, так устроена, что всегда один едет — другой везёт! Тот, кто везёт, — ишак! Ты что, ишак?

— Ну чё ты, чё ты, — сказал Штифт, — чё ты обижаешься? Тебе хорошо: у тебя мужской характер. Раз — и ушёл. А я так не могу.

— Чего ты не можешь? — глядя на конопатый нос Штифта, спросил Лёшка.

— Ничего не могу! И уйти не могу. Без меня мать совсем сопьётся!

— Что ты её, теперь до конца жизни тащить обязан?

Штифт в ответ пожал плечами.

— Вот если бы она замуж вышла да пить бросила, я бы сразу от неё ушёл, — сказал он, — так не могу. Пропадёт она без меня. Вчера позвонила с работы. «Приходи, — говорит, — сынок, получи мой аванс, и пусть теперь все деньги у тебя будут, а то я их размотаю. Меня деньги не любят…» Вот! — вздохнул Штифт, подкладывая щепки в огонь. — Теперь прощай жвачечка!

— Как это? — удивился Лёшка. — Теперь же все деньги у тебя — бери сколько хочешь!

— В том-то и дело, — засовывая руки в старенькую курточку, сказал Штифт. — Это раньше — от завтрака накопишь или там у матери из кармана мелочь возьмёшь, а теперь нельзя. Что ж я, сам у себя деньги воровать буду?

— Ну а завтрак? От завтрака же можешь оставлять? — удивился Лёшка, совершенно не понимая философию Штифта.

— Нет, — ответил Штифт, — не могу! Я так подумал, что мне теперь нужно быстрее сил набираться, нельзя на жратве экономить…

— Ну ты даёшь… — только и смог сказать Лёшка.

— Я знаешь что хочу? — повернул к дружку раскрасневшееся от огня лицо Штифт. — Я хочу мать вылечить! Я ее в больницу положу, где от пьянства лечат! Она же не плохая, она даже очень добрая, только несчастная и безвольная! Её все обманывают и никто понять не может… А так она хорошая.

— Ты счастливый! — сказал Лёшка. — Ты своей матери нужен. А я своей не нужен!

— А мне? Я бы без тебя пропал!

— Ты не в счёт! Ты мой единственный кореш. Только уж больно ты добренький. Нельзя таким быть. Надо быть резким человеком. Волевым и целеустремлённым… Нужно в себе развивать жизнестойкость и бойцовские качества — так отец говорит, — иначе ничего не добьёшься в жизни.

— Может быть, и я когда-нибудь таким стану, — сказал Штифт, — ты, что ли, всегда таким был, как сейчас?

— Всегда! — отрезал Лёшка, но это была неправда, и он это прекрасно знал.