"Письма, несущие смерть" - читать интересную книгу автора (Литтл Бентли)

Глава 14

Я не выдержал и все рассказал Стэну. Я просто не мог больше носить это в себе.

— По-моему, все это — анонимные письма, ведьма — дело рук фирмы, — сказал Стэн. — Вот почему Генри изображает полное неведение.

— Но зачем им это? — удивился я. — В чем смысл?

Стэн придвинулся ко мне.

— С какой стороны посмотреть. Одно дело, если ты работаешь ради какой-то неведомой альтруистической цели; совсем другое, если тебя просто убрали с дороги, загрузив никому не нужной работой. Или ты счастлив тем, что «неисповедимые пути господни» привели тебя к любимому делу, или твердишь: «Они манипулируют мною в каких-то своих гнусных целях». Я склоняюсь к последнему и давно пытаюсь тебе это втолковать. На мой взгляд, у тебя есть альтернатива: либо ты миришься с существующим положением и живешь жизнью трутня-сочинителя, либо играешь в Патрика Макгухана Номер Шесть и пытаешься выяснить, что, черт побери, за всем этим кроется.

Я не очень-то верил в теории заговоров Стэна… однако и отмахнуться от них не мог.

— И как мы это сделаем?

— Не знаю, — признал он.

Я хлопнул его по спине.

— Спасибо, приятель. Ты мне здорово помог.

Ведьма вроде бы исчезла, во всяком случае, не давала о себе знать, и через пару недель я решил, что она сделала свое дело, высказала все, что хотела, а Стэн ошибается. Если за ведьмой и стояли какие-то силы, больше они ее не использовали. Не знаю, была ли ведьма призраком или нет, и по какой-то причине даже не думал об этом, но она снова предупредила меня: «Не пиши».

Пришлось признать, что я готов внять ее предостережению. Я любил писать письма не меньше, чем раньше, но впечатление новизны стерлось, и меня опять начали тревожить мрачные предчувствия. Как ни наслаждался я своим талантом, как ни убеждал себя, что письма, которые я пишу для фирмы, корреспонденция, которую отсылаю, служат маленьким людям, дарят голос безгласным, исправляют зло, которое иначе осталось бы безнаказанным, однако по ходу дела страдали невинные люди. Я это знал. Я это чувствовал.

И мне это было безразлично.

Мое безразличие тревожило меня, не давало спать по ночам, заставляло думать о том, что, возможно, теории Стэна не так уж притянуты за уши, как думали остальные наши друзья.

Ведьма была права. Мне следовало прекратить писать письма.

Но я не прекратил. Я не смог.

Ведьма исчезла, однако анонимные письма продолжали приходить. Одно в неделю, потом два. Я читал их, надеясь найти какие-нибудь ключи к разгадке, но находил лишь жутковатые описания своей повседневной жизни вперемешку с вульгарным сексуальным жаргоном:

Дорогой Джейсон!

Я тоже люблю «Синий бархат»! Ты не знал, но я смотрела его с тобой прошлой ночью. Дэвид Линч — мой любимый режиссер. А ты видел «Твин Пикс»? Я надеялась, что ты будешь мастурбировать после фильма, но ты сразу отправился спать…

И

Дорогой Джейсон!

Я знаю, что ты не любишь убирать дом (ты из тех мачо, что считают домашнюю уборку женской обязанностью?), но ты иногда должен хотя бы подметать. Особенно пол на кухне, он совсем зарос грязью. И меняй простыни! Если ты рассчитываешь привести на ночь такую женщину, как я, у тебя должны быть чистые простыни…

И так далее и тому подобное.

Я показал эти письма Стэну, а потом и остальным, надеясь, что хоть кто-нибудь узнает стиль или почерк или какая-нибудь крохотная деталь наведет на след автора. Но все были озадачены не меньше нас. Никто никогда не сталкивался ни с чем подобным, и мысль о том, что поблизости обитает чокнутый преследователь Писателей Писем, встревожила всех. Сейчас его жертвой был я, но следующим мог стать любой, и — кто знает? — преследователь мог быть и не один.

Естественно, Стэн считал послания фальшивками, сочиненными Писателем Писем, заманившим нас сюда, тем, кто возглавлял фирму, — Верховным Писателем Писем, как называл его Стэн, — чтобы испытать меня и помучить. Неотступная слежка за каждым моим шагом до смерти напугала Стэна. Он был уверен, что и за ним неотрывно следят.

Может, да, может, нет. Я все больше и больше думал о том, что я другой, что я особенный.

Вы очень могущественны.

Я продолжал верить в то, что ведьма, которую я видел здесь, действительно ведьма Акации, затаившая против меня злобу. Я продолжал верить в то, что письма присылает чокнутая поклонница или тайный враг. Я также верил в правоту Стэна и в постоянную слежку, хотя не понимал, как все это связано.

Как часто бывало, мыслями я возвращался в сновидение с цирковым шатром в пустыне и гниющим телом Христа. Тот ночной кошмар не давал мне покоя, и я не мог не чувствовать в нем какого-то скрытого метафорического значения. Может, все рассыпается, все трещит по швам, думал я. Может, нет никакой логики, никакого порядка, никаких причин, только хаос писем и беспорядочные действия, все больше выходящие из-под контроля.

Заглянула Вирджиния узнать, как идут мои дела. Это было для меня сюрпризом. Я собирался начать серию жалоб от покупателей сети «Стор», как вдруг услышал стук в дверь и увидел на пороге Вирджинию.

— Я думала о вас! — бодро воскликнула Вирджиния, сдержанно, но вполне искренне обнимая меня. — Как поживаете?

— Отлично, — ответил я, не желая вдаваться в детали. Вирджиния плюхнулась в мое кресло, окинула взглядом кабинет и захихикала, увидев музыкальные постеры:

— Так вот вы какой!

Я ощетинился. Откуда она знает, какой я? Мы общались только раз, и то недолго. Никто не может понять меня так быстро. Я не настолько предсказуем.

Правда, долго злиться на нее я не мог. Вирджиния поднялась и стала мерять шагами мои маленькие владения. Что-то было в ней обезоруживающее, и я вдруг обрадовался ее приходу.

— Где вы работаете? — спросил я.

— На десятом этаже. Хотите посмотреть?

— С удовольствием.

— Тогда идемте.

Первый раз я улизнул с рабочего места в разгар дня. Как верно заметила Вирджиния, я взял на вооружение служебную этику среднего класса и, несмотря на разрешение Генри работать где и когда я захочу, каждый день являлся в свой кабинет и отрывался от работы только на кофе и ленч, а если я все же линял с работы пораньше, то на следующий день наказывал себя лишением одного из перерывов.

— Расслабьтесь, — сказала Вирджиния. — Наслаждайтесь жизнью.

Лифт остановился на десятом этаже. Металлические двери заскользили в стороны. Я не удивился бы, увидев множество замысловато оборудованных рабочих пространств, как на нашем четвертом этаже. Я не удивился бы огромной викторианской библиотеке.

Но то, что я увидел, меня поразило.

Офисные закутки.

Под резким светом флуоресцентных ламп рабочие места были сгруппированы по четыре или по шесть в квадратном зале, явно не вступавшем в конфликт с законами физики и точно соответствующем размерам здания, каким оно казалось снаружи.

Вирджиния непринужденно взяла меня под руку. Почти все гости с той вечеринки и еще дюжина или больше других сотрудников сидели в серых эргономичных рабочих креслах за простыми, одинаковыми столами. Эрнест печатал на машинке, у Лео было несколько каллиграфических ручек, у Джеймса — персональный компьютер, но — за исключением нескольких личных предметов — все рабочие места выглядели одинаково.

На рабочем месте Вирджинии я обнаружил груду бумаг, фотографию какого-то сада, красную розу в вазе и — как я решил, неуместный — плакат со сценами из комикса о Дилберте, приколотый чертежными кнопками к серой низкой передвижной стенке. Пластмассовый стаканчик охлажденного чая с ломтиком лимона и растаявшим льдом оставил круглое пятно на бумагах.

Все казались вполне счастливыми или, по меньшей мере, довольными — что может принести счастье Писателю Писем, если не сочинение писем? — однако окружающая обстановка показалась мне невыносимо унылой.

— Вирджиния, это ваше рабочее место?

Она ответила утвердительно.

— Но почему вы не… почему вы… как случилось, что вы работаете в таком месте?

— На нашем уровне уже не нужны ухищрения, искусственная среда, как у зверя в зоопарке. — Вирджиния улыбнулась. — Наш уровень. Подумать только, кому я это говорю! — Она крепче вцепилась в мою руку. — Если честно, вы тоже могли бы работать здесь. Вам не нужна искусственная «атмосфера». Это для новичков, поденщиков, тех, кому требуется внешний стимулятор. Нам подобные излишества ни к чему. И держу пари, вам тоже.

Я не ответил. Может, я и не нуждался в, как она выразилась, «атмосфере», чтобы писать результативные письма, но мне гораздо больше нравилось работать в своем индивидуализированном кабинете, чем в этой стерильной обстановке.

— Ваше место здесь, с нами, — сказала Вирджиния и оглянулась, как будто опасалась, что нас подслушивают. — Видите ли, у нас здесь есть вакансия.

Я опять промолчал.

Мы останавливались ненадолго у отсеков, где работали люди, знакомые мне по вечеринке, и болтали непринужденно, как случайно встретившиеся друзья, однако вскоре Вирджиния явно занервничала, и я почувствовал, что пора мне выметаться отсюда. Вирджинии явно пора вернуться к своей работе. Я так и не понял, зачем она пригласила меня, разве что сообщить о вакансии, но спросить не посмел. Вирджиния мне нравилась, однако полностью я ей не доверял. Вдруг тот чиновник, что допрашивал меня и прервал нашу вечеринку, дал ей это поручение? Я не видел его с того вечера, только у меня было четкое впечатление, что он все еще где-то рядом и следит за мной.

Докладывает обо мне большому начальнику, главному администратору, Верховному Писателю Писем. Я определенно поверил этой части теории Стэна.

Попрощавшись с Вирджинией, я вернулся к лифту. Двери закрылись не сразу, и я, глядя на цифры между десяткой и четверкой, думал, что там на тех этажах? Кто там работает? Я бросился нажимать на все кнопки по очереди, и по мере загорания все новых лампочек мой пульс учащался. Вирджиния улыбалась. Она наверняка видела, что я делал, и я воспринял ее улыбку как молчаливое одобрение. Занимает ли она какой-нибудь руководящий пост? Близка ли она к властным структурам этого заведения? Может, и нет, но Вирджиния здесь давно, она должна многое знать о фирме, и это поднимало ее в моих глазах. Ее улыбка придала мне уверенности. Я готов был сделать то, на что в других обстоятельствах не отважился бы.

Лифт проскочил девятый этаж, восьмой, седьмой. Лампочки мигали и гасли. Лифт не замедлялся, двери не открывались. Я снова нажал на кнопки, но лифт проскочил шестой этаж и наконец остановился на пятом.

Двери разъехались.

Почему-то мне не было дозволено посетить другие этажи, но этот оказался открытым для меня, и я вышел в нечто, похожее на представление писателя-фантаста о полиграфическом царстве. Посреди пустого открытого пространства стоял большой печатный станок — массивная черная, похожая на осьминога установка высотой почти в два этажа с путаницей рычагов, похожих на улыбающуюся физиономию. Из нескольких отверстий внизу станка на металлические подносы выталкивались отпечатанные письма. Вокруг этой гигантской машины тянулись встроенные кабинеты с окошками, выходящими на центральное пространство. Некоторые окошки были закрыты ставнями или жалюзи, но в других я видел напряженно пишущих мужчин и женщин разных возрастов и национальностей. В ближайшем ко мне кабинете справа было темно. Его хозяин отсутствовал по болезни или еще по какой-то причине, и я воспользовался шансом, приложил ладони к стеклу и заглянул внутрь. Я увидел большой старомодный дубовый письменный стол, заваленный грудами бумаг, с монитором и клавиатурой в центре. На черной стене, едва различимой во мраке, висел постер, на котором, как мне показалось, была изображена красная пагода. Отойдя от окна, я взглянул на табличку с именем, прикрепленную к запертой двери.

Киоко Йосицуми.

Сердце глухо ударилось о ребра, ладони взмокли.

Киоко здесь! Они и ее завербовали.

Но где же она? В кабинете темно и пусто. Может, заболела. Может, в отпуске. А может, еще не приступила к работе.

Киоко — Писатель Писем.

Я давно должен был догадаться.

Я вспомнил — так ясно, как будто видел только вчера, — фотографию Киоко со спущенными к коленям платьем и трусиками.

Мы оба Писатели Писем. Странное совпадение. Но не зря я даже сейчас, несмотря на ее ломаный английский, помнил тексты нескольких ее писем. А ее сочувственное письмо после того, как я сообщил ей о мнимой смерти отца? Гениальное. Не вдохновляли ли мы друг друга? Не раздула ли наша краткая переписка какую-то искру, превратившую нас в Писателей Писем? Могло ли сложиться иначе, если бы у нас были другие друзья по переписке? Кто бы поверил, что мы оба станем Писателями Писем и окажемся здесь? Каковы были шансы?

Что сталось с моей учительницей пятого класса, мисс Накамото? Не была ли и она Писателем Писем? Нет, это уж слишком. И все же сколько ей было лет? Как она выглядит сейчас?

Я не любил думать о прошлом. Я и раньше, и теперь предпочитал жить настоящим и не грустить об ушедшем.

Только в последнее время я, кажется, изменил своей привычке.

Накатило непрошеное воспоминание об Эрике. Хорошее воспоминание: в прошлом году, летом, мы вдвоем бродили по магазину игрушек «Тойзарас». Эрик держал меня за указательный палец своей крошечной ручонкой и щебетал о паровозике Томасе. Я помню, как думал тогда: лучшего в жизни быть не может.

Увижу ли я его когда-нибудь?

Мне вдруг захотелось заплакать.

Из соседнего кабинета вышел мужчина. Он явно направлялся к одному из металлических подносов у подножия печатного станка, чтобы забрать копии написанных им писем, но краем глаза заметил меня и обернулся:

— Кто вы? Что вам нужно?

Я был таким же Писателем Писем, как и он, а потому заговорил уверенно:

— Я ищу Киоко Йосицуми.

Он с подозрением покосился на меня:

— Сегодня ее нет, но она будет завтра.

Киоко была здесь!

Меня замутило. После всех прошедших лет я мог наконец встретиться с ней. Эта перспектива меня нервировала. Я поблагодарил мужчину и пошел к лифту, вернулся на четвертый этаж и затаился в своем кабинете. Мне предстояло пожаловаться на канал Эн-би-эс за то, что они закрыли одно из моих любимых шоу, но работать мне расхотелось. Я просто сидел и грезил, пытаясь представить жизнь Киоко между детством и настоящим моментом.

Я думал обо всех верхних этажах. Нет ли в офисах или воссозданной обстановке других моих знакомых? В этом здании работает множество людей. Гораздо больше, чем машин на парковке. Откуда все они взялись? Где они живут? Почему я никогда их не видел?

Я ушел с работы рано и поехал прямо домой. Мне было тревожно. Я не находил себе места. Я не знал, хочу ли наконец встретиться с Киоко. А вдруг она толстая, страшная и злая? Несмотря на сентиментальный тон ее писем, вдруг она ненавидит меня за все плохое, что случилось в ее жизни?

Утро вечера мудренее, решил я.

В ту ночь, лежа в постели, я услышал шум на крыше… Постукивание.

Ведьминой клюки.

Я сел в постели, перепуганный, как маленький ребенок, пытаясь подавить желание натянуть одеяло на голову и спрятаться. Ведьма там, ходит по покатой крыше. Несмотря на страх, я заставил себя вылезти из постели и на цыпочках, тихонько пробежал по коридору в гостиную. Я собирался как можно быстрее распахнуть парадную дверь, выбежать на лужайку и встретиться с ведьмой лицом к лицу. На мне были одни трусы, но я давно не верил в существование соседей.

Над моей головой, на крыше, сначала над коридором, потом над гостиной стучала ведьмина ключка.

Тук-тук-тук.

Ведьма следовала за мной.

Она знала, где я, и можно было не таиться. Я рванул к двери, быстро отпер замки и выскочил на улицу.

Сюрприз, сюрприз. Ведьмы там не было. Она уже ушла, но оставила что-то похожее на клочок бумаги. Он был прикреплен к трубе и трепетал на легком ветерке. Талисман или амулет, а когда он на мгновение распрямился, я увидел на нем что-то вроде рисунка или надписи. Несомненно, какое-то проклятие, но я не собирался посреди ночи лезть на крышу и снимать его. Кто знает, где прячется ведьма? Я просто еще раз окинул двор беглым взглядом, вернулся в дом, запер дверь и перепроверил все задвижки на окнах. Утром сниму с трубы проклятую бумажку.

Однако утром и бумажка исчезла, а когда я забрался на крышу по лестнице, то увидел на черепице над своей спальней красные руны, будто начертанные кровью. Водой из шланга я не смог бы их смыть, и ботинком они не отскребались. Придется закрашивать или оттирать наждаком, если я действительно хочу от них избавиться. И действительно ли я верил, что проклятие или заговор может сработать? Нет. Однако какого черта старая карга гадит мою собственность и почему ей это сходит с рук?!

— Я знаю, что ты можешь сделать, — сказал Стэн, когда я сообщил ему о случившемся. — Помнишь, ты рассказывал, как избавился от ведьмы в первый раз? Ты написал письмо в полицию. Сделай то же самое сейчас. — Он доверительно склонился ко мне. — В любом случае они этого от тебя ждут. Они испытывают тебя, проверяют, хватит ли тебе духу.

Безумная идея, но, возможно, Стэн прав. И уж конечно, попытка не пытка. В общем, я написал начальнику полиции, подробно изложил дело о преследовании и нарушении границ частного владения, описал все, что случилось с тех пор, как я впервые увидел ведьму на своей лужайке.

Я отнес конверт к почтовому ящику, бросил его в золотую щель и сразу почувствовал себя лучше. Лекарство начинало действовать. Я вернулся к себе в прекрасном настроении.

Мы часто получали приглашения на закрытые предварительные кинопросмотры, поскольку многие из нас писали письма о популярной культуре. Фирма обычно организовывала просмотры в мультиплексе в Бри, новом кинодворце, с креслами амфитеатром, с большими экранами, современными проекторами и звуком. Мы видели все новые фильмы, часто раньше обычной публики, и не только блокбастеры, но и иностранные фильмы, и новинки авторского и независимого кино. Эти мероприятия были похожи на вечеринки, на голливудские премьеры. Иногда я встречался там со старыми знакомыми, иногда заводил новых друзей. А однажды на меня набросился с объятиями пожилой джентльмен и долго извинялся, когда понял, что совершил ошибку.

В тот раз я пошел с Фишером и Элен посмотреть японский фильм ужасов с субтитрами. Критика восторгалась этим фильмом, и Фишер тоже хотел дать ему оценку. Вскоре после начала сеанса я почувствовал приближение приступа кашля и вышел в вестибюль выпить воды.

И встретил Киоко, спешившую в кинозал.

Я мгновенно узнал ее, а она — меня. Киоко была прекрасна: тоненькая, сексуальная, современная, похожая на ультрамодных японских моделей. Она выглядела моложе меня, и если бы я не знал, что мы ровесники, то дал бы ей где-то от восемнадцати до двадцати четырех. Мы неловко с минуту таращились друг на друга, а потом я сказал:

— Привет.

Не самое умное начало разговора, но лучшее, что я смог выдавить при неожиданной встрече.

— Здравствуй, — с акцентом произнесла Киоко и застенчиво улыбнулась.

Я совершенно растерялся. Даже в самых благоприятных обстоятельствах меня нельзя было назвать интересным собеседником. Я неизменно мямлил, запинался и смущался от собственной скованности. И сейчас я не смог придумать ничего приличествующего случаю.

— Ты — Писатель Писем, — запинаясь, выдавил я.

Она кивнула, покраснела.

Я понял, что не испытываю к ней никаких чувств. Искра не проскочила. В тех давних письмах я лгал, я никогда не любил ее, я так и остался к ней равнодушным. Объективно она, вероятно, была привлекательней Викки, но никакая сила в мире не сподвигла бы меня на обмен. Я любил Викки, и только Викки. Хотя в то утро я написал письмо губернатору Техаса, требуя отказать в помиловании невиновного — парня вот-вот должны были казнить за убийство, которого он не совершал, — мои чувства к Викки были чисты и возвышенны. Несмотря на преступное, черствое сердце, я не был безнадежен.

— Ты получаешь мои новые письма? — спросила Киоко. — Тебе больше нравятся?

Тревожный звонок прозвенел в моем мозгу.

— Новые письма? — осторожно переспросил я.

Она кивнула что-то слишком уж восторженно.

— Да! Я уже послала тринадцать. Письма тайная поклонница. Это я пишу. Моя профессия. Я хочу удивить тебя, как сейчас. Ты не узнал, что это я?

Если между нами была или могла бы возникнуть какая-то связь, то в этот момент она разорвалась навсегда. Киоко оказалась автором тех жутких посланий. Она шпионила за мной, преследовала меня, явно надеясь, что я безумно влюблюсь в нее и мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день.

Была ли она одержима мной все эти годы?

Я покрылся мурашками, не имеющими никакого отношения к кондиционерам.

— Извини, — пробормотал я, пятясь.

Я не знал, что сказать, как отвязаться от нее, как выпутаться из этой ситуации. Киоко начала что-то говорить, но я быстро нырнул в зал, пробрался в темноте к своему ряду и плюхнулся рядом с Фишером.

— Ты в порядке? — спросил он.

Я кивнул. На самом деле я хотел выбраться из кинотеатра и бежать как можно дальше. Я боялся, что Киоко сядет рядом со мной. Или сзади. Я боялся, что она последует за мной к моему дому.

Хотя какая разница? Она знает, где я живу.

Беспросветно. Я обмяк в кресле, тупо таращась на экран, даже не пытаясь читать субтитры. Фишер и Элен с удовольствием хрустели попкорном из общего стакана, не подозревая о моих проблемах, а я с ужасом ждал появления Киоко.

К моему огромному облегчению, она не появилась. Я успел хорошенько все обдумать и успокоиться. Может, я неправильно оценил ситуацию в целом. Может, просто сыграли свою роль различия в культуре, в восприятии. Может, Киоко вовсе не собиралась превращать мою жизнь в кошмар, как героиня фильма «Роковое влечение». Однако я вспомнил эпатирующую откровенность ее писем, намеки на визиты в мой дом, и она явно шпионила за мной, когда я встречался с друзьями. Я понял, что легко не отделаюсь. Внутреннее чутье меня не подвело, мгновенно подсказав, что Киоко — упорная преследовательница.

Каким будет мой следующий шаг? Столь одержимого преследователя не остановить простой просьбой оставить меня в покое. Мы оба работаем на одну и ту же фирму, а это все равно что жить в маленьком городке. Мы просто обречены сталкиваться друг с другом снова и снова.

Особенно если она этого хочет.

Особенно если она не перестанет меня преследовать.

Фильм подошел к концу. Свет в зале зажегся. Фишер, как обычно, стал уговаривать остаться, пока не закончатся титры с перечислением членов съемочной группы, хотя не понимал ни слова. Я воспользовался моментом и украдкой огляделся. Ни среди зрителей, направлявшихся к выходу из зала, ни среди оставшихся переждать столпотворение я Киоко не заметил.

Значит, она поджидает в вестибюле.

Когда мы выходили из зала, я держался как можно ближе к Фишеру и Элен, пытаясь спрятаться за ними, но Киоко в вестибюле не было.

Почему-то ее отсутствие еще больше подействовало мне на нервы. Если бы я мог встретиться с нею лицом к лицу, особенно при свидетелях, то по меньшей мере получил бы удовлетворение от каких-то собственных действий. Я хотя бы знал, где она. А так я лишился очищающего воздействия открытого столкновения, испытал острое разочарование и с ужасом оглядывался по сторонам, боясь, что в любой момент Киоко выскочит из-за угла.

Мы распрощались на автостоянке, и я поехал домой… И в почтовом ящике меня ждало послание от Киоко. На этот раз я разорвал конверт и прочитал письмо:

Дорогой Джейсон!

Как чудесно было снова увидеть тебя. Жду не дождусь нашей встречи! Я застала тебя врасплох? Надеюсь! Тебе понравилось, как я выгляжу? Пусть мои груди не такие большие, как у американских женщин, но уверяю тебя, я умею пользоваться тем, что имею.

Я хранила себя для тебя. Я знала, что в конце концов мы будем вместе. Ты не сохранил себя для меня, но я прощаю тебя. Если я когда-нибудь поймаю эту суку Викки, я…

Шутка! (Хотя в каждой шутке — только доля шутки!)

Я знаю, ты должен писать письма. Я тоже. Не пропадай! Скоро увидимся.

С любовью,

навеки твоя Киоко

Невероятно! Я отъехал от кинотеатра всего десять минут назад, а письмо Киоко, судя по штемпелю, оказалось в моем почтовом ящике вместе с дневной почтой.

А почему я решил, что письмо написала Киоко? Слог безукоризненный, а говорила она на ломаном английском. Трудно представить, что это письмо женщины, с которой я разговаривал. Хотя я в этом не сомневался. Письменный язык — это совсем отдельная история. Некоторые Писатели Писем, будучи косноязычными олухами, могут своими эпистолярными творениями заставить монашку забыть об обетах. Этот дар или талант, похоже, существует независимо от всего остального. Я вспомнил историю, прочитанную в средней школе: один ученый обнаружил, что даже самым глупым людям снятся сны, не уступающие по сложности и изысканности сновидениям умнейших философов.

Я перечитал письмо несколько раз и отправился в постель.

И долго-долго не мог заснуть.

На следующий день Киоко прислала мне два письма. Одно было оклеено стикерами «Хелло, Китти». В другом конверте оказалась пластинка японской жвачки. Нам что, по десять лет? Сами письма были гораздо более взрослыми. Киоко без стеснения описывала свои желания, хотя и без порнографии, характерной для писем тайной поклонницы.

Наутро по дороге на работу я заметил, что она меня преследует. Она держалась чуть позади, но я ясно различал ее через широкое ветровое стекло ее «корветта», а потом вспомнил, что видел этот автомобиль и в городе, и перед своим домом.

Пока я обедал, Киоко оставила на моем столе записку с подробным описанием своего эротического сновидения. Я не знал, что делать.

Пожалуй, я мог бы добиться ее увольнения.

Да! Отличная идея.

Только я понятия не имел, как подступиться к этой задаче; может, послать письмо ее шефу или даже главному администратору фирмы —

Верховному Писателю Писем,

— но она такой же сотрудник, как я. Не приведет ли моя выходка к неожиданным неприятным последствиям? Киоко работает этажом выше и, вполне возможно, занимает более высокое положение.

Вирджиния наверняка знает, как поступить, и помогла бы мне. Она давно здесь работает, знакома со всеми влиятельными служащими и, похоже, искренне мне симпатизирует. Если кто и может помочь мне избавиться от Киоко, то только она.

Я не знал, позволят ли мне просто так подняться на десятый этаж, поэтому пересек коридор, постучался в дверь Генри и вошел в его кабинет. В конце концов я выложил ему всю историю, и, хотя он заявил, что находит ее невероятной, в моей правдивости не усомнился.

— У меня есть идея, — сказал он.

— Валяй. — В тот момент я был готов выслушать любое предложение.

— Убей ее.

Я заморгал и уставился на него. Его лицо лучилось обычным спокойным дружелюбием, и даже взгляд был мягким и ласковым.

— Если хочешь, поговори с Вирджинией. С любым, кто, по-твоему, может тебе помочь. Собери сколько сможешь разных мнений, но лично я другого выхода не вижу. Даже если Киоко потеряет работу, то не обязательно переедет. Она может преследовать тебя… вечно. Поэтому, если ты не хочешь с ней встречаться, а она этого отчаянно хочет, либо тебе придется смириться с вечным преследованием, либо один из вас должен исчезнуть.

— У фирмы будет на одного Писателя Писем меньше. — Я сам не поверил, что пытаюсь оправдать это безумное предложение. Генри не мог говорить серьезно.

Или мог?

— Иногда, — раздумчиво заговорил Генри, — идеал важнее индивидуала. Ты думаешь, что на протяжении истории человечества все Писатели Писем, которые подвергались мучениям и преследованиям, желали такой судьбы? Ты думаешь, что узники Бастилии, царапавшие на стенах послания, не зная, прочитают ли и, уж тем более, напечатают ли их слова, мечтали о подобном существовании? Нет. Письмотворчество — дело и призвание, гораздо более важное, чем мы сами. Мы не выбирали эту жизнь, возможно, она нам навязана, однако наш долг — принять вызов, вымостить дорогу к будущему. Сотворить будущее.

Генри говорил как по писаному, но не механически, а со страстью, с чувством.

— Я думаю, твой единственный выход — убить ее.

— Но разве это не… грех?

Генри рассмеялся:

— Ты уже делал это. Как и все мы.

Он был прав.

Я уже убивал… и не раз.

Я кивнул, делая вид, что согласен, и пробормотал нечто похожее на извинения. Неожиданный поворот нашего разговора испугал меня. Я хотел поскорее спрятаться в своем кабинетике, оклеенном постерами и напоминающем конторку магазина грампластинок.

С Вирджинией я решил поговорить как-нибудь в другой раз, а пока просто изо всех сил избегать Киоко и при случайной встрече попытаться отвадить ее.

Остаток дня я сочинял простенькие письма о музыке в «Роллинг Стоунз», «Вайб» и «Спин».

Я, Стэн и Шеймус стояли на тротуаре у офисного здания, собираясь отправиться на парковку за нашими автомобилями. Я только что закончил рассказ о Киоко, но не упомянул о разговоре с Генри. Мне самому трудно было поверить в реальность того разговора.

— Странно, — сказал Стэн, а Шеймус согласно кивнул.

— Да, — мрачно подтвердил я.

Шеймус обвел взглядом покидающих здание Писателей Писем.

— Она здесь? Ты ее видишь?

— Я не смотрю. Не хочу случайно встретиться с ней глазами. Она примет это за поощрение.

— Может, мне за ней приударить? Вдруг, если я ее отвлеку, дам ей все, что ей нужно, она оставит тебя в покое?

— Благословляю. Действуй.

— Возможно, она ждет тебя дома, — серьезно произнес Стэн. — Возможно, в твоей постели.

Эта мысль и мне приходила в голову.

— Хочешь, я поеду к тебе? Или можешь переночевать у меня.

— Бежишь только потому, что она предложила себя необычным способом? Пижон!

Мы со Стэном уставились на Шеймуса, и он смущенно замолчал.

— Это моя проблема. Я должен научиться справляться с ней.

— Ну, желаю удачи, — сказал Стэн. — Мой номер телефона ты знаешь. Звони, если что.

— И мне, — объявил Шеймус.

Мы распрощались и направились к своим машинам. Я был настороже, опасаясь, что Киоко прячется за одним из припаркованных седанов, мини-вэнов или джипов.

— По крайней мере, тебе некогда будет думать о ведьме! — крикнул Стэн и помахал мне.

Я поднял средний палец, показывая, какого я мнения о его юморе, и подошел к своей машине, отпер дверцу. Киоко не пряталась на заднем сиденье, так что первый барьер был взят. Я прыгнул на водительское место, нажал на кнопку автоматического запирания двери и завел двигатель.

Киоко я увидел по пути домой.

На углу бульвара Бри и Империал-Хайвэй перед автозаправкой. Киоко помахала мне, как будто я был участником парада, а она — одним из многочисленных зрителей, выстроившихся вдоль шоссе. Она красовалась в короткой юбке в обтяжку и в топе, открывающем голый живот. По ее расчетам, я должен был завестись. Она действительно выглядела очень сексуально, но это была дешевая сексуальность проститутки, и я только укрепился в своей решимости держаться от нее как можно дальше.

Я помчался домой, уверенный в том, что она не сможет опередить меня. Заперев машину, я вбежал в дом, запер парадную дверь и проверил все замки и запоры.

Невероятно, но в тот вечер я увидел Киоко на телеэкране. В надежде отвлечься от реальности я посмотрел какую-то комедию и переключил канал на местные новости Эн-би-си. И увидел Киоко. Не знаю, уговорила ли она кого-то перехватить сигнал, или это вторжение было санкционировано властями, но ее хорошенькое личико заполнило экран, и она беззвучно повторяла одними губами: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя…»

Я выключил телевизор.

В ту ночь мне приснилось, что я лежу в постели, а Киоко, обнаженная и прекрасная, сидит на моем лице. Только пахло от нее дерьмом, а не сексом, но, как я ни старался подняться, как ни старался выскользнуть из-под нее, у меня ничего не получалось. Я задыхался, я пытался столкнуть ее с себя, но мои пальцы тонули в ее коже, как в воске, а тяжесть ее тела все увеличивалась, сдавливая мне рот и нос, не давая мне вздохнуть.

Я проснулся, когда уже умирал.

Ведьма исчезла. Стер ли я ее жизнь письмами? Удастся ли так же стереть Киоко?

Я много думал об этом и решил, что имеет смысл попытаться. Я накатал несколько писем разным адресатам, излагая разные точки зрения. Я работал вдохновенно, как никогда, приводил причины, по которым Киоко должна быть уволена, по которым ее следует изгнать из общества Писателей Писем. Причины были реальные и вымышленные: потому что она психопатическая преследовательница, потому что она некомпетентный писатель писем. Я использовал все оружие из своего арсенала и отправил письма сразу же, надеясь, что одно их количество произведет необходимое мне впечатление и приблизит меня к цели.

Наутро, когда я приехал на работу, Киоко стояла перед моим кабинетом с изысканно упакованным подарком, который и передала мне с совершенно не нужным мне поцелуем. Разозлившись, я вернул ей подарок и с мрачным удовлетворением смотрел, как она вся в слезах несется к лифту.

И написал еще кучу писем.

Назавтра Киоко прислала мне официальное извинение за подарок, но во время ленча плюхнулась на стул рядом со мной. Мои друзья не знали, как реагировать. Все умолкли, а Стэн вежливо предложил ей оставить нас. Шеймус, как и обещал, попытался приударить за ней, но она пристыдила его на милом ломаном английском, очаровавшем даже Элен. Расправившись с Шеймусом, Киоко устроилась поближе ко мне и под столом прижала голую ногу к моему бедру. Я вскочил, бросив недоеденный ленч, извинился перед приятелями и вернулся в свой кабинет. Как рассказал потом Стэн, до конца ленча Киоко болтала исключительно обо мне.

Я написал еще больше писем.

На следующий день я нашел на куске мыла в душе длинный черный волос, а сортируя для стирки грязное белье, обнаружил в корзине пару женских трусиков. В моем почтовом ящике оказалась фотография обнаженной Киоко в той же позе, в какой она сфотографировалась в детстве.

Это была последняя капля.

Я должен был убить суку.

Я постарался отогнать эту мысль, но не сумел и вспомнил свой разговор с Генри.

Я думаю, твой единственный выход — убить ее.

Нет, я не мог это сделать.

Да, я делал это раньше с помощью писем и, честно говоря, если бы я мог избавиться от Киоко таким же образом, то не почувствовал бы ни вины, ни угрызений совести. Черт побери, я был бы счастлив, если бы она сдохла в ту самую секунду и никогда больше не омрачала мою жизнь. Однако одно дело — морально отвечать за смерть человека, и совсем другое — убить своими руками. Вот почему президенты, ответственные за гибель сотен невинных граждан во время военных действий, спят по ночам как младенцы, а пьяный водитель, нечаянно насмерть сбивший пешехода, мучается до конца своей жизни.

Разве это не грех? — спросил я Генри, имея в виду убийство другого Писателя Писем.

Грех. Почему я воспользовался этим словом? Подобная терминология не из моего лексикона.

Я подумал о сновидении с гниющим телом Христа.

Бог мертв. Греха нет.

Да, решил я. Я убью ее.

Я прочитал письмо, приложенное к ее фотографии:

Дорогой Джейсон!

Сегодня я написала письмо Эрику. Я рассказала ему о нас все. Я рассказала ему, что знала тебя задолго до Викки и не только полюбила тебя первая, но и люблю тебя больше ее. Я рассказала ему, что мы будем вместе, и у нас будет наш сын, сын, которого ты будешь любить гораздо больше, чем ты любил его.

Иногда правда бывает болезненной, но так всегда лучше. Лучше раз и навсегда покончить с болью, чем растягивать мучения.

Прошлой ночью мне опять приснился сон о нас. Я сидела на унитазе, а ты стоял передо мной, тыча пенисом мне в лицо. Я не смогла справиться с искушением и открыла рот и вобрала твой пенис целиком и сосала, пока ты не кончил.

Я всегда грезила о нас в ванной комнате. Думаю, потому, что именно в ванной сделала ту свою фотографию. Ты сохранил ее? С тех пор я думала о тебе каждый день. Ради тебя я написала письмо, убившее моего отца. Ради тебя я прогнала свою мать. Ради тебя я здесь.

И теперь мы снова вместе. Об этом знают и Викки, и Эрик, и весь мир!

Никто и ничто никогда больше не встанет между нами!

С любовью,

навеки твоя Киоко

Я в ярости изорвал письмо на мелкие кусочки и отшвырнул их. И смотрел, как они планируют на ковер. Она посмела написать моему сыну? Забила ему голову черт знает какой ложью и бредовой полуправдой? Если бы в тот момент Киоко оказалась рядом, я размозжил бы ее голову о стену. Моим единственным утешением была надежда на то, что Эрик не получит ее письмо. Я до сих пор каждый день отправлял письма жене и сыну и ни разу не получил от них ответа, так, может, нашу личную корреспонденцию фирма не отсылает? Даже если письмо Киоко дойдет до моей семьи, Викки наверняка откроет его первая. Она прочитает письмо и, очень вероятно, поверит, но она не передаст его Эрику. В этом я был уверен. Она ничего Эрику не расскажет.

Я взглянул на клочки. Хорошо хоть мне хватило ума не разорвать конверт. На нем был адрес Киоко.

Он мне понадобится.

Я подъехал к ее дому, когда уже стемнело.

Киоко жила не в нашем комплексе, а в японском квартале, где уживались разные стили и эпохи, восточная и западная архитектура. Несмотря на крыши, как у пагод, несмотря на неоновые вывески на японском и японские садики перед простыми одноэтажными домами, все казалось слишком уж тщательно продуманным и распланированным. Конечно же улицы были пусты, автомобили, припаркованные у тротуаров, неподвижны, и только благодаря миганию огней и редким, непонятно откуда доносящимся звукам квартал казался обитаемым.

Я проехал мимо жилища Киоко и припарковался через два дома от него.

Хорошо, что она жила не в квартире, хотя я предусмотрел и такую ситуацию. Отдельный дом сильно облегчал мою задачу. Я мог войти и выйти гораздо быстрее.

Я сидел в машине, сгорбившись на переднем сиденье, и ждал, не проедет ли кто-нибудь мимо.

Улицы, как и тротуары, оставались пустынными. Я наконец открыл дверцу и вышел из машины. Воздух здесь был совсем другим, одновременно и более задымленным, и более ароматным, как будто караван автобусов работал на холостом ходу рядом с заросшим цветами полем. Интересно, в ее родном городе в Японии пахнет так же? Вероятно, я этого никогда не узнаю.

Киоко уж точно никогда больше не вдохнет этот воздух.

Потому что сегодня ночью она умрет.

Не испытывая никаких угрызений совести, я открыл калитку перед ее домом и ступил на мшистую, вымощенную камнями дорожку. Из открытого освещенного окна доносилась музыка. Я остановился. Не радио и не телевизор. Киоко слушала пластинку или компакт-диск. Я мгновенно узнал мелодию.

«Трещина в колоколе». Дэниел Ленц.

Дэниел Ленц был нашим композитором, моим и Викки. Мелодия Ленца в доме Киоко! Это подействовало на меня как пощечина; показалось более отвратительным вторжением в личную жизнь, чем даже проникновение в мой дом. Киоко растоптала мои воспоминания, мою интимную жизнь с Викки.

И почему ей разрешили оставить пластинки, а мне — нет? Тем более что ее музыка была моей музыкой. У меня отобрали мои компакт-диски и пластинки. Это более глубокое оскорбление придало мне сил, и я заколотил в дверь.

— Киоко! — крикнул я, притворяясь дружелюбным, надеясь, что голос не выдаст мою ярость. — Это я! Джейсон!

Дверь распахнулась.

— Я знала, что ты придешь! — сказала Киоко со своим сильным акцентом. Она была одета не для тихого вечера дома, а как будто собиралась повеселиться в клубе и вернуться не одна.

Насколько я знал, на улице никого не было, но, учитывая мои намерения, мне вовсе не хотелось торчать на ее пороге.

— Можно войти? — спросил я. — Я бы хотел с тобой поговорить.

Она явно разочаровалась. Ее лицо вытянулось.

— Только поговорить? — капризно протянула она.

— Больше, — пообещал я, ощутив, как вспотели ладони.

Киоко просияла, улыбнулась:

— Я тоже хочу больше. Секс. Ты хочешь секс?

Сколько еще мне торчать на виду? Я оглянулся, никого не увидел, ничего необычного в темноте не заметил.

— Да. Секс.

Киоко схватила меня за руку и втянула в дом. Ее пальцы были нежными, но крепкими. Она закрыла за нами дверь и сразу же потянулась к моему ремню. Я откинул ее руку. Она взглянула на меня удивленно и обиженно:

— Ты говоришь, что хочешь секс.

— Я солгал.

Я схватил ее за горло, сжал изо всех сил и с удовольствием увидел, как она потрясена. В кино или по телевизору удушение выглядит легким, но на самом деле человеческая шея крепче, чем кажется. Ее горло словно распухало под моими ладонями. Повинуясь инстинкту самосохранения, она напрягала мышцы. Хрящи, защищавшие трахею и пищевод, затвердели, как коровья шкура. Я осторожно опустил Киоко на пол, стараясь не ослаблять хватку. Теперь душить было удобнее.

Я так хотел придушить эту суку! Хотел видеть, слышать, чувствовать, как жизнь покидает ее тело.

Киоко отбивалась руками и ногами, но, видимо, почти до самого конца думала, что это какая-то шутка, что-то вроде грубой сексуальной игры. Она неуклюже выгнулась, раскинула ноги, чтобы я мог заглянуть под ее юбку. Трусиков она не носила и была чисто выбрита.

Однако ей не удалось возбудить меня. Ее уловка напомнила мне трусы, оставленные в бельевой корзине, и я мог думать только о том, что она вторглась в мой дом и в мою личную жизнь. А музыка — наша с Викки музыка — все звучала, как тошнотворное напоминание обо всех моих потерях.

— Это… тебе… за… Эрика! — выдавил я.

И я ее убил; она умерла.

Но сначала она описалась и обкакалась, а как только я отпустил ее шею, из ее рта стала медленно вытекать рвота. Я отпрянул, и меня тоже вырвало на консольный столик. Я подумал, что оставляю улику — ДНК, но в тот момент мне было все равно. Открыв дверь, я вывалился из дома в ночь и поспешил к своей машине, на ходу утирая рот. Меня тошнило, но не потому, что я только что убил человека, а от мерзкого запаха ее испражнений, мочи и рвоты, от животного отвращения, не имевшего ничего общего с моральным аспектом моего деяния.

Черт побери, если бы она не обкакалась, не описалась и не облевалась, я был бы на седьмом небе от счастья.

Я радовался ее смерти. Я поступил правильно и, несмотря на физическое отвращение, чувствовал, как огромная тяжесть упала с моих плеч. Точно так же, как когда пристрелили моего отца. Я умом понимал, что совершил преступление, но эмоционально ощущал необыкновенную правильность содеянного и… эйфорию.

Я поехал домой.

И все было кончено.

Я долго стоял под душем и успел лечь в постель, чтобы посмотреть повтор «Скорой помощи».

Утром я ехал на работу, насвистывая веселую мелодию. В кабинете я не нашел ни нежеланных конвертов, ни незваных гостей.

Я боялся только одного — того, чего в моих обстоятельствах боялся бы любой человек, — я боялся, что меня поймают. Несколько дней я прилежно смотрел все новости по местному телевидению, читал все местные газеты — искал сообщения о смерти Киоко, хоть какие-то намеки на то, что полиция напала на мой след. Однако нигде не было никаких упоминаний об убийстве, имя Киоко не появилось в некрологах; я не нашел ни ее адреса, ни вообще никаких упоминаний об убийствах и в еженедельном полицейском отчете, напечатанном в пятничном выпуске «Бри газетт».

Неужели ее тело еще не обнаружили?

Или фирма покрыла мое преступление?

Мне очень хотелось рассказать об убийстве Стэну. Я не знал, поймет ли он, но он был моим другом и точно бы меня не выдал, а подвел бы под случившееся какую-нибудь теорию. Однако я решил Стэна не впутывать. Зачем расширять круг посвященных? Это мое деяние, и только мое. Было бы неправильно вовлекать еще кого-то.

Когда и следующая неделя пролетела без новостей, я набрался смелости и проехал мимо дома Киоко. Ни желтой полицейской ленты, ни таблички «Продается», ничего необычного, ничего, что указывало бы на убийство домовладельца.

Я заторопился домой.

Назавтра я вернулся с одним из ее писем в руке и притворился, будто явился по приглашению. Во рту пересохло, ладони взмокли, но я заставил себя пересечь маленький дворик и позвонить, а потом постучать.

— Есть кто-нибудь дома? — громко спросил я.

Естественно, никто не ответил.

Я посмотрел по сторонам, не увидел ни пешеходов, ни движущихся автомобилей. Снова позвал и подергал ручку. Не заперто!

Я проскользнул внутрь. Коридор был безупречно чист. Никаких признаков борьбы, никакой грязи: ни дерьма, ни мочи, ни блевотины. Ни трупа. Я обошел весь дом, проверил все помещения. Везде было чисто и пусто. Более того, я не нашел никаких признаков того, что в доме кто-то жил. Ни еды на полках, ни одежды в шкафах, ни туалетных принадлежностей в ванной комнате.

Все закончилось.

И мне это сошло с рук.

Я должен был бы обрадоваться. С моей точки зрения, все было отлично в этом мире.

Но я чувствовал себя странно. Мне было неуютно, и я быстро покинул дом.

И, охваченный смутной тревогой, поехал к себе.