"Тишина" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)

2

В Москве хлестал по улицам дождь, сильный, грозовой, неистово-летний, свинцово кипела вода на тротуарах, буйно плескала в канализационные колодцы. Потоки, бурля, катились по мостовой, мутными реками залили трамвайные рельсы, и трамваи, потонувшие колесами в наводнении, остановились на перекрестках; гроза согнала людей в ворота, к подъездам, прижала к витринам магазинов.

Константин, не доехав остановку, сошел с троллейбуса на Зацепе и целый квартал бежал под дождем, не разбирая луж, проваливаясь по щиколотку в дождевые озера, но, когда, до нитки промокший, вбежал в свой переулок, тяжко отпыхиваясь, на миг замедлил шаги, повторяя мысленно: "Привет, привет, Петр Иванович! Вот я, кажется, и вернулся".

Он был рад, что маленький их двор, весь в пелене летящей сверху воды, был пуст, - никто не стоял, не прятался от дождя под навесом крылец, и никто не видел его, он был рад, что дверь парадного была открыта, не надо было звонить. Он шагнул через порог в полутемный коридор, стремительно прошел мимо двери кухни и, не постучав, вошел к Быковым, на пороге выговорил, раздувая ноздри:

– Где Петр Иванович? Где он?

Серафима Игнатьевна в ситцевом переднике сидела около обеденного стола, грустно, медленно протирала полотенцем посуду. В комнате сумрачно, и сумрачно было на улице; быстрые струи барабанили, стекали по стеклу; бурлило, шепелявило в водосточной трубе под окном.

Увидев в дверях Константина, промокшего, в помятом, облепленном влажными пятнами грязи плаще, увидев его набухшие грязные ботинки, набрякшие водой брюки, ахнула, уронила полотенце на посуду, зашевелила мягким ртом:

– Костенька… Костя… Что это?.. Что это?

– К дьяволу "Костенька"! - крикнул он, швыряя заляпанный грязью чемодан на ковер. - Где этот паук? Я спрашиваю - где? Где эта харя?

– Костя… Костенька, что ты? Что ты… на работе он… - поднеся к подбородку пухлые руки, как бы защищаясь, выговорила Серафима Игнатьевна. - Что, что ты?.. Разденься! Мокрый весь, господи!

– Ладно, - сказал Константин, посмотрел на свои ноги и вытер один ботинок о ковер на полу. - Ладно, - обещающе повторил он и вытер о ковер другую ногу. - Эта тряпка, кажется, стоит тысяч пять. Все равно - ворованная. Ясно? Дошло? А я подожду вашего супруга! - Он схватил чемодан, оглянулся бешеными глазами. - У меня есть время, милая Серафима Игнатьевна. Я подожду!

В коридоре он тоскливо замялся против двери Вохминцевых, не решаясь войти, стоял, пытаясь успокоиться, потом все же постучал несильно.

– Можно?

– Войдите.

Сергей лежал на диване, листал толстый учебник по горным машинам и одновременно, наматывая волосы на палец, сбоку заглядывал в тетрадь. Константин сначала, чуть-чуть приоткрыв дверь, увидел его утомленное лицо и пепельницу на стуле, заваленную окурками, вошел совсем бесшумно, спросил шепотом:

– Здорово. Ты один?.. Один?..

Отбросив книгу, Сергей пристально взглянул на Константина, опустил ноги с дивана, изумленный.

– Подожди, насколько я понимаю, ты удрал в Одессу? Ты откуда? Ну и видик у тебя, хоть выжимай! Что там, землетрясение? Раздевайся!

– Один? Больше… никого?.. - переспросил шепотом Константин, скашивая брови на дверь в другую комнату. - Аси и отца нет?

– Никого. Да раздевайся! Чихать начнешь завтра как лошадь. Вон влезай в отцовскую пижаму! - грубовато приказал Сергей. - Ну что стряслось? И вообще, что напорол с институтом?

– Плащ сниму, пижаму не надо, а под копыта дай старую газету - твоя Ася насмерть убьет за лужи! - И Константина передернуло. - Вот, Серега! Если я сегодня не изобью Быкова - понял? - буду последняя сволочь. Я влип, как цыпленок…

– Что? Куда влип? - Сергей нахмурился. - Говори яснее!

– Чемоданчик, который он мне сунул для дальнего родственничка, был не с маслом, не с хлебом - с отрезами бостона! И этот домик, куда я приехал, - спекулянтский. Удрал, как заяц, фамилию свою забыв!

– Дурак ты чертов! - выругался Сергей. - Совсем ошалел, что ли? Чемодан чужой повез… Ты что, не знал, что такое Быков?

– Пойдем, - попросил Константин, пощипывая усики. - Пойдем в павильон к Шурочке. Пообедаем. И поговорим…

– Никуда не пойдем!

Сгущались в комнате сумерки, дождь перестал, и лужи во дворе, влажный асфальт, мокрые крыши домов блестели, отражая после грозы тихое вечереющее небо.

Сергей открыл форточку, свежо потянуло речной сыростью, звучно шлепались об асфальт редкие капли, обрываясь с карнизов. Он повторил:

– Никуда не пойдем. Пообедаем здесь. И поговорим здесь. Ты мне еще ни черта не объяснил, почему удрал из института. Завтра сдавать горные машины. Знаешь это? Или спятил?

Константин с ироническим выражением полистал толстый учебник, насмешливо заглянул в записи Сергея, сделал движение головой, будто кланяясь в порыве светской благодарности.

– Целую ручки, пан студент, целую ручки… Вечер добрый. Желаю пятерку. Что ж, - он вежливо улыбнулся, - каждый умирает в одиночку. Но если уж ты стал равнодушным - наступил конец света. Целую ручки. - И, язвительно кланяясь, потоптался на газете, зашуршавшей под его грязными ботинками.

Сергей, не расположенный к шуткам, ударил его по плечу, заставил сесть на стул.

– Иди… знаешь куда? Гарольд Ллойд, юморист копеечный! Сиди, никуда не уйдешь. Пока сам не выгоню, понял? Будем обедать.

Но он не прогнал Константина ни через час, ни через два - сидели после обеда и разговаривали уже при электрическом свете, когда вспыхнули первые фонари на улице и во дворе зажглись в лужах оранжевые квадраты окон.

– Так где эти деньги? - спросил Сергей.

– Вот. Десять тысяч. - Константин достал из внутреннего кармана пачку, положил на стол. - Вот они, десять косых.

– Спрячь, - быстро приказал Сергей. - Кажется, отец!..

Хлопнула дверь парадного, шаги послышались в коридоре, потом - покашливание за стеной, стук снимаемых галош возле вешалки.

– Отцу ни слова, - предупредил Сергей. - Ясно?

– А! Знакомые все лица, и Костя у нас! - сказал Николай Григорьевич, входя с потертым портфелем и газетой в руке и близоруко приглядываясь. - Что-то ты редкий у нас гость! Обедаете? Отлично. Я перекусил в заводской столовой.

– Что значит перекусил? - возразил Сергей. - Когда?

Николай Григорьевич как-то постарел, особенно заметно это было после работы - пергаментная бледность, морщины усталости вокруг глаз; густо серебрились виски, сединой были тронуты волосы. В последние дни был он молчалив, рассеян, замкнут, тайно пил утром и перед сном какие-то ядовито пахнущие капли (пузырек с лекарством прятал за книгами в шкафу). По вечерам подолгу читал газеты, а ночью, ворочаясь, скрипел пружинами, при свете настольной лампы все листал красные тома Ленина, делал на страницах отметки ногтем, засыпал поздно.

– Ты сел бы с нами, отец, - сказал Сергей недовольно. - Я сам готовил обед. Консервированный борщ.

– И я вас давно не видел, - сказал Константин.

– Не стоит, я сыт. Не буду мешать. - Николай Григорьевич с предупредительностью кивнул обоим, прошел в другую комнату, за дверью тихо скрипнул стул, зашелестели листы газеты.

– Старик, кажется, болен, но виду не подает, - сказал Сергей вполголоса. - Все время молчит.

– Так, может, для старика схлопотать профессора? - предложил Константин. - Завозил одному дрова в сорок пятом. Телефон есть. Терапевт. Из поликлиники Семашко. Блат. А-а, вот и мой шеф! С фабрики приперся. Наконец-то!.. - вдруг сказал он и, привставая, словно бы поставил кулаком печать на столе.

Донеслись бухание парадной двери, громкое перхание, топот ног, с которых сбивали грязь, грузные шаги по коридору - и тотчас медленный темный румянец пятнами пошел по скулам Константина.

– Это он. Я пошел!

– Подожди! - задержал его Сергей и вылез из-за стола. - Что ему скажешь? Что будешь делать? Бить морду?

– Н-не знаю!.. Может быть. Здесь я не ручаюсь! - Константин блеснул заострившимися глазами на Сергея. - Что это за осторожность, Сереженька? Кажется, тогда, в "Астории", этой осторожности не было?

– Подожди! Вместе пойдем!..

В это время раздался басовитый, раскатистый голос из коридора: "Костя, Константин!" - затем вибрирующий стук в дверь, и в комнату суетливо втиснулся в неснятом, защитного цвета полурасстегнутом пальто Быков; от свежего уличного воздуха квадратное лицо розово; брови расползались в настороженно-радостном удивлении; развязанный шарф болтался, свисал с короткой его шеи.

– Константин, вернулся, шут тебя возьми? Ты чего же от Серафимы Игнатьевны удрал, шалопай эдакий? - вскричал Быков, излучая весь добродушие, приятность, одни складки морщин неспокойно затрепетали над бровями. - А ну идем, идем! Обедать идем!

Он схватил Константина за локоть, потащил к двери, возбужденно посмеиваясь, и тогда Константин высвободился сильным движением и, загораживая дверь, стал перед Быковым.

– Я пообедал, благодарю вас, - выговорил он. - Вам привет от Аверьянова. И благодарность… За подарочек. Просил передать вам, что Кутепов засыпался с бостоном. А мне позвольте доложить: чесуча, чесуча идет! А не ваш бостончик!

– Что? Ты зачем?.. Зачем?.. Что такое? - задыхающимся басом проговорил Быков, дернул Константина за лацкан пиджака и начал багроветь - с полнокровного лица багровость эта переползла на глаза, на белках проступили жилки. - Какую ты глупость говоришь! О чем болтаешь?..

– Спокойно, Петр Иванович, без нервов! - Константин нежно отвел руку Быкова от лацкана пиджака, нежно-фамильярно потрепал его по чугунно напряженному плечу. - Я хочу вас спросить: значит, вы хотели, чтобы я транспортировал в Одессу ворованный вами бостон в чемоданчике и привозил вам денежки? И сдавал в сберкассу? Или вам лично? Вы хотели сделать меня коммивояжером?

– Какая сволочь, какая паршивая сволочь! - с презрительным изумлением выдавил Быков и засмеялся. - Вы посмотрите на него - какая сволочь! - выдохнул он, обращаясь не к Константину, а к Сергею. - Вытащил его из дерьма, устроил… поил, кормил, как сына… Сволочь паршивая!.. Клевещешь? Клеветой занялся? А, Сергей? Послушай только!

– Когда моих друзей называют сволочью, я даю в морду! - резко сказал Сергей. - Это обещаю…

– Та-ак! - протянул Быков, опустив сжатые кулаки; щеки его затряслись от возбуждения. - Оклеветать захотели? Грязью облить? Сговорились? Вы в свидетели не подойдете, не-ет!.. Со мной - не-ет! Оклеветать?

– Вот свидетель! Вот ворованный бостончик! Держи-и… десять тысяч!

Константин выхватил из кармана пачку денег, со всей силой швырнул ее в грудь Быкову, пачка разлетелась, сотенные ассигнации посыпались на пол; Быков попятился, делая отряхивающие жесты руками, прохрипел горлом:

– Подлог? Деньги? Подкладываете? Ах вы, гниды! Оклеветать?.. Оклеветать?

Константин, надвигаясь на Быкова, топча грязными ботинками деньги на полу, проговорил сквозь зубы:

– Я… могу… попортить вывеску!.. Не шутя! Заткнись, идиот! Думаешь, не кумекаю, как делаются эти отрезики? Объясню!..

– Костя, подождите! Не трожьте его!..

Они оба оглянулись. Николай Григорьевич стоял в дверях, лицо было бледно, в подрагивающей руке - свернутая газета. Он серыми губами выговорил:

– Не надо, Костя, не марайте рук! С этим человеком надо говорить не так. Не здесь… В прокуратуре. Оставьте его.

– Та-ак! Оклеветать?.. Меня?.. - выкрикнул Быков, выкатив белки, и потряс в воздухе пальцем. - Поймать! Свидетелей сфабриковали? Не-ет! Деньги не мои! Номерок не пройде-ет, Николай Григорьевич!.. Я вам… вы меня семьдесят лет помнить будете! Я вас всех за клевету потяну, коммунистов липовых! Вы меня запомните… На коленях будете!.. Я законы знаю!

Он попятился к двери, распахнул ее спиной, задыхаясь, крикнул на весь коридор накаленным голосом злобы:

– Клеветники! За клевету - под суд! Под суд!.. Честного человека опорочить? Я законы знаю!..

И все стихло. Тишина была в квартире.

Константин со смуглым румянцем на скулах закрыл дверь, посмотрел на Сергея, на Николая Григорьевича. Тот, по-прежнему стискивая в кулаке газету, проговорил шепотом:

– Этот Быков… дай волю - разграбит половину России, наплевав на Советскую власть. Когда же придет конец человеческой подлости?

– Ты ждешь указа, который сразу отменит всю человеческую подлость? - спросил Сергей едко. - Такого указа не будет. Ну что, что ты будешь делать, когда тебя оплевали с ног до головы? Утрешься?

– Не говори со мной, как с мальчишкой. - Николай Григорьевич слабо потер левую сторону груди, сказал Константину своим негромким голосом: - Соберите деньги, Костя. Ах, Костя, Костя, не подумали? Не надо было объясняться с Быковым, выкладывать ему карты, это все напрасно. Это мальчишество. Соберите деньги и немедленно отнесите их в ОБХСС или в прокуратуру. Это нужно сделать. Иначе к вам прилипнет грязь, не отмоетесь. Вы меня поняли, Костя?

– Я идиот! - яростно заговорил Константин, собирая с пола деньги, и постучал себя кулаком по лбу. - Экспонат из зоопарка! Слон без хобота! Зебра с плавниками!

– Хватит! Началось самоедство! - прервал Сергей раздраженно. - Будем кричать "караул"? Действуй, и все! Это отец, старый коммунист, боится, что к нему прилипнет грязь!

– Сергей! - с упреком произнес отец, и лицо его посерело. - Замолчи! - И очень тихо, виновато добавил: - Пожалуйста, замолчи…

Сергей увидел седину в его волосах, землистое, дернувшееся лицо, его руку, поднятую к левой стороне груди, к пуговичке на потертой и застиранной пижаме, сказал отворачиваясь:

– Прости, если это тебя…

И Николай Григорьевич как-то стесненно в грустно улыбнулся:

– Когда-нибудь ты поймешь, что значит для коммуниста душевная чистота.

Дверь захлопнулась - безмолвие исходило из другой комнаты, не доносилось шуршания газеты; затем скрипнули пружины: должно быть, он лег.

И этот звук пружин, и нахмуренное лицо Сергея, и видимое нездоровье Николая Григорьевича, и отвратительная сцена с деньгами, и ощущение своей легкомысленности и глупости - все это вызвало в Константине чувство стыда, неприязни к себе, будто пришел и грубо разрушил что-то здесь.

– Наворотил я тут у вас! - проговорил он. - Гнал бы ты меня к такой хорошей бабушке. Сам виноват - какая тут… философия? По уши в дерьмо провалился, так самому и расхлебывать это дерьмо! Не невинная девочка. Ладно, пойду.

– Подожди! - остановил Сергей. - Подожди меня. Накурился и зазубрился до тошноты. Ночь не спал над конспектами. Пойдем подышим воздухом… Отец! - позвал он, подойдя к двери. - Мы пошли. Слышишь?

Было молчание.

– Отец! - снова позвал Сергей и уже обеспокоенно распахнул дверь в другую комнату.

Отец сутулился возле письменного стола, позванивала ложечка о пузырек, в комнате пахло ландышевыми каплями.

– Иди, иди, я слышу.

– Тебе бы полежать надо, отец. Вот что!

– Оставь меня.

Сергей вышел.

Прижатая к крышам чернотой туч узкая полоса неба просвечивалась водянистым закатом. Было зябко, мокро, от влажных заборов несло запахом летнего ливня.

Они шли по тротуару под темными и тяжелыми после дождя липами.

– Ну, что думаешь делать? - спросил Сергей. - Как дальше?

– Не знаю. В наш железный двадцатый век длинные диалоги не помогают.

– Понимаешь, что ты наерундил? Решил бросить институт? Три года - и все зачеркнул?

– Сам, Серега, не знаю! Сяду опять за баранку. Надоело мне все! Вот так надоело!

Константин провел пальцем по горлу, оступился ногой в лужу, выскочил из нее, потряс ногой с остервенением.

– Везет! Все лужи - мои. Есть счастливцы, которым вся пыль - в глаза! Не проморгаешься… Ну а ты… Ты институтом доволен? Только откровенно. Или так - не чихай в обществе? Привычка?

– Привык. Уже привык. Даже больше, чем привык. Что морщишься?

– Ну?

– Что ну?

– Размышляю. Туды бросишь, сюды. Куда? Куда бедному мушкетеру податься? Откровенно? Баранку крутить - убей, надоело! Тоска берет, хочется лаять, как вспомнишь! Институт? Конспекты, учебнички - жуткое дело вроде разведки днем. Сидеть за партой - седина в волосах. Денег была куча, сейчас одна стипендия в кармане. Идиллия! А хочется какой-то невероятной жизни.

– Какой жизни?

– Вон, читай - дешево, выгодно, удобно! Это относится к таким, как я…

Константин рассмеялся, моргнул на рекламу авиационного агентства - неоновые буквы над корпусом электрического самолета вспыхивали, перебегали по высоте восьмиэтажного дома.

Они шли безлюдным переулком, в сыром воздухе отдавались шаги.

– Тогда что тебя тянет? - спросил Сергей. - Что тебя тянет, в конце концов?

Константин сплюнул под ноги, ответил полувесело:

– Ничего, Серега, ничего. Я как-нибудь… Я как-нибудь… Не в таких переплетах бывал. Было шоферство. Хотел создать независимость. Деньги - они дают независимость. А денег больших не скопил. А что было - будто швырнул в уборную. Четвертый год в институте - и не могу зубрить, не могу сидеть с умным видом за столом и изображать будущего инженера. Мне чего-то хочется, Сережка, сам не пойму чего? Ладно, кончено! Давай в кино рванем, что ли. Или куда-нибудь выпить!

– Ты как ребенок, Костька, - сказал Сергей. - Брось сантименты, не сорок пятый год. Мы только начинаем жить. Это после войны все было как в тумане. Пойдем пошляемся по Серпуховке, может, что-нибудь придумаем.

– Да, Серега, сорок девятый - не сорок пятый…