"Юность командиров" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)

5

В это время в спортивном зале, за учебным корпусом, туго стучали боксерские перчатки. В конце месяца ожидалось первое соревнование на гарнизонное первенство, и пары тренировались даже в перерывах между экзаменами.

Когда утомленный всем этим утром Алексей вошел в спортивный зал, под шведской лестницей сидел Борис, уже без гимнастерки, с оживленным лицом; узкие его глаза светились весело.

– Алеша, поздравляю с пятеркой! Говорят, ты устроил фейерверк? Верно это?

– Фейерверка не было, - сказал Алексей. - По крайней мере, я не заметил.

– Не скромничай же, - Борис встал, с несколько капризной гримасой положил руку ему на плечо. - Молодец - и все. Ведь я тебя люблю, Алешка!

– И я тебя, - полушутливо сказал Алексей, - и сам не знаю за что. Ты с Толькой сегодня?

– С ним. Серьезный противник. Ты посмотри на него - Джо Луис, а?

В спортивном зале сейчас собирались курсанты из всех батарей, стоял шум; перчатки глухо, плотно ударяли в грушу; в стороне от ринга Луц в майке, в широких трусах прыгал через веревочку - тренировал ноги; возле вешалки раздевался Витя Зимин; сняв гимнастерку, стыдливо шевелил голыми плечами, а поодаль Дроздов, подаваясь вперед, наносил удары по груше, мускулы упруго играли на его спине. Борис, не без ревнивого интереса наблюдая за ним, сказал утвердительно:

– Да, у Тольки великолепный прямой, видишь?

Перестав прыгать через веревочку, Луц, отдуваясь, показал на свои бицепсы, прокричал на весь зал Борису:

– Побоксируем, чемпион? Получишь нокаут!

– У тебя слишком узкая грудная клетка, - добродушно ответил Борис. - Я не убийца слабосильных, Миша.

В эту минуту подошел высокий рыжий спортсмен, батарейный тренер, с секундомером в руках, придирчиво оглядел Бориса с ног до головы, спросил:

– Как настроение?

– Как всегда, маэстро! - охотно ответил Борис и задвигался, разминая ноги. - Я готов.

– На ринг!..

– Веселое дело, - войдя в зал, сказал Гребнин и втиснулся в толпу курсантов, тесно обступивших ринг, пытаясь через головы увидеть боксирующих.

Дроздов уходил в защиту. Несведущему в боксе Гребнину показалось, что Борис избивает его, мощно и уверенно наступая, слегка нагнув голову, собрав корпус, мускулы бугрились при быстром движении его рук. И в его смуглом, разгоряченном лице, в жесткой прядке волос, взлетавшей при каждом ударе, было что-то упорно беспощадное. Дроздов, уходя в защиту, короткими ударами отбивал этот натиск, видимо стараясь не вступать в близкий бой, но Борис, наверно, терял нужные ему минуты и, вдруг сделав боковое движение и мгновенно разогнув руку, справа нанес неумолимо резкий удар, голова Дроздова откинулась.

– Братцы, это ж избиение! - закричал Гребнин. - Куда смотрит судья?..

А Дроздов упал спиной на канаты, прикрыв грудь перчатками, потом опустился на одно колено, обмяк, лег на бок, щекой к полу; Борис стоял перед ним, тяжело дыша.

– Раз, два, три, четыре… - отсчитывал рыжий судья, отмахивая рукой, глядя на Дроздова остри и ждуще, - пять…

– Дроздо-ов! Толя-а! - заревел кто-то диким голосом. - Встать! Встать!

– Семь… - отсчитал судья.

– Дроздо-ов! О-ох!.. - прокатилось по залу, и раздались громкие хлопки.

Было удивительно, что на восьмом счете Дроздов медленно поднялся, левой перчаткой откинул волосы с виска и сделал два шага вперед, взглянув на Бориса упрямо и серьезно. Тот, со всхлипом переводя дыхание, ждал, покачиваясь от нетерпения. Он никак не мог отдышаться. Он старался улыбнуться, выказывая каучуковую накладку на зубах.

Всем телом собираясь к атаке, гибко нырнув, нанося почти незаметные удары, Дроздов заставил его отступить на несколько шагов назад и сейчас же снова нанес удар левой рукой. Это была великолепная серия. Зал охнул от неожиданности. Борис, изумленно вскинув брови, Прикрылся, не сводя испытующего взгляда с лица Дроздова, осторожно отходил в угол, с ожесточением защищаясь, - он, очевидно, не ожидал этой атаки. Обливаясь потом, он жадно заглатывал воздух.

В зале тишина.

После одного удара Борис упал спиной на канаты, но тут же пружинисто вскочил на ноги и стоял оглушенный, ожидая следующего удара. Дроздов сделал движение к противнику. Борис закрылся перчаткой. Внезапно лицо его приняло какое-то новое выражение, взгляд остановился, как припаянный, на белой, незагорелой полоске ниже груди Дроздова, и губы сжались.

В зале закричали, засвистели, возник шум. Гребнин ничего не понял - впереди подпрыгнули сразу несколько человек и головами загородили Дроздова и Бориса. Когда же Гребнин протиснулся к самой площадке, то увидел: оба они сидели на стульях в разных концах ринга, и Борис, откинувшись, потирая перчаткой потную, вздымавшуюся грудь, прерывисто вбирал ртом воздух. Вокруг неистово кричали: "Брянцев! Дроздо-ов!" С бледным лицом, слушая эти крики, Борис рывком встал, пошатываясь, подошел к Дроздову, обнял его и, как бы обращаясь к залу, сбившимся голосом выговорил:

– Спасибо, Толя, за прекрасную атаку!..

Алексей улыбнулся. Ему было ясно: Дроздов обладал хорошей техникой, без всякого сомнения, тем не менее казалось странным слышать это открытое признание Бориса: его великодушие непонятно было.

Тут Гребнин, наконец пробравшись к Дроздову, пожал его влажный локоть и сказал, что его вызывают в штаб училища. Дроздов спросил:

– По какому поводу?

Гребнин ответил, что не имеет понятия.

– Ты, Борис, все-таки защищаешься однообразно. У тебя хороший удар справа, но ты не используешь все комбинации, не экономишь силы. Левая сторона у тебя открыта.

Дроздов говорил это, стоя под душем, растирая ладонями мускулистое тело; он ощущал, как струи плещут по спине, по плечам, омывая бодрой силой здоровья, как ветерок веет в открытое окно душевой и солнце блестит на кафельных полах, на мокрых решетках раздевалки.

Борис мылся в соседнем отделении; еще возбужденный боем, фыркал, звучно шлепал себя по мокрому телу.

– Понял мои слабые стороны?

– В том-то и дело, что сказать тебе это нужно. Не со мной одним драться будешь. А впрочем, можешь и не слушать.

– Ладно, учтем, - небрежно ответил Борис. - Благодарю. - И, помолчав, спросил: - Ты идешь сегодня в увольнение?

– Не знаю.

– А я иду. Ты веришь… Кажется, я влюбился. У тебя не бывало? Из-за этого чуть на экзамен не опоздал. Звонил, звонил по телефону - не дозвонился.

– Как ее звать?

– Майя.

– Хорошее имя… Майя… - повторил Дроздов. - Какое-то весеннее.

Когда Дроздов вышел из корпуса училища - немного расслабленный, затянутый ремнем, в фуражке, сидевшей строго на два пальца от бровей, - он почувствовал себя так, будто только сейчас, после душа и бокса, испытал всю прелесть июньского субботнего дня. Возле училищного забора густая зеленела трава, облитая жарким полднем, и жарко было в орудийном парке. Везде было лето - и в голубом небе, и в этой зеленой траве возле заборов, где сухо трещали кузнечики, и в улыбках курсантов, и в часовом, стоявшем со скаткой в пятнистой тени. Везде пахло горьковатыми тополиными сережками; они, как гусеницы, валялись на плацу, вокруг разомлевшего от зноя часового, на крышах проходной будки и гаражей. Они цеплялись за фуражку Дроздова, за его погоны.

Дежурный по контрольно-пропускному пункту спросил увольнительную, но Дроздов объяснил, что идет в штаб, и вышел через проходную на улицу. Соседний дворник в мокром переднике с бляхой, известный всему училищу дядя Матвей, поливал из шланга тротуар. В дебрях его дореволюционной бороды торчала поразительная по размерам самокрутка. Упругая струя звонко хлестала, била в асфальт, в стволы деревьев; вокруг бегали босые мальчишки в намокших майках, стараясь наступить на шланг.

– Брысь отседова! - отечески покрикивал дядя Матвей. - Долго вы, пострелята, будете хулиганить на водопроводе? Чему вас в школе учат, шарлатаны?

Увидев Дроздова, он широко ухмыльнулся, борода разъехалась в разные стороны, и он, зажав шланг под мышкой, приставил руку к кепке.

– Командиру - здравия желаю!

– Здравствуйте, - приветливо сказал Дроздов и козырнул в ответ.

На углу виднелся белый двухэтажный дом - штаб училища, возле которого в тени продавали газированную воду и стояла очередь, совсем как в Москве в знойный день.

Только что подвезли на машине лед; он лежал прямо на тротуаре голубыми кусками. Дроздов с удовольствием выпил холодной газировки. Ему не хотелось пить, просто решил вспомнить Москву, постоять в очереди, как давно, до войны, посмотреть, как наполняется стакан пузырящейся, шипящей водой, взять мокрый гривенник - сдачу. Когда он пил, на него глядели из очереди, и это немного стесняло его.

Дроздов легко взбежал по мягкому коврику, разостланному на широких ступенях прохладной лестницы, поднялся на второй этаж, в штаб.

В маленькой дежурке двое дневальных сидели у телефонов. Один принимал телефонограмму и записывал в журнале. Другой - стриженый, полноватый, весь белесый, с минуту таинственно разглядывал Дроздова, морщил ужасно конопатый нос, смежив ужасно белые ресницы, - выражение было загадочным.

– Значит, Дроздов? - спросил этот дневальный хитрым, всезнающим голосом. - Моя фамилия - Снегирев. Два сапога - пара.

– Меня, кажется, вызывали.

– Хм. Та-ак, - протянул Снегирев значительно. - Так и запишем. Ты откуда сам? Где у тебя, скажем, семья?

– Что за допрос?

– Закурить, скажем, есть? - не отвечая прямо, тактически увильнул конопатый Снегирев и еще сильнее смежил ресницы. - Скажем, на папиросу?

Дроздов выложил папиросы на стол, и Снегирев, закурив неторопливо, выпустил длинную струю дыма, искусно надел на эту струю дымовые колечки, покосился на часы и протянул весьма серьезно:

– М-да-а, такие дела-то, папиросы сыроватые… Старшина, что ли, такие получил? Н-да-а, значит, твоя фамилия Дроздов? Это значит, прадед или какой предок дроздов ловил. А мой - снегирей.

– Слушай, честное слово, в чем дело? - начиная терять терпение, заговорил Дроздов. - Чего ты тянешь? Получается как у двух скучающих. "Вот дождь идет". А другой: "А я утюг купил". Говори сразу, откуда ты такой хитрый?

– Я? Из второго дивизиона. - Снегирев опять невозмутимо пустил струйку дыма, опять нанизал на нее колечки. - А уйти ты не уйдешь. А может, тебя, скажем, к начальнику училища вызвали, ты откуда знаешь? - И он довольно-таки притворно принялся разглядывать свои сапоги с совершенно независимым видом.

– Слушай! - Дроздов поднялся. - Я ухожу.

– Так и уйдешь? - заинтересовался хитроумный дневальный.

– Уйду, разумеется! Какого черта!..

– От своего, можно сказать, счастья уйдешь, - сказал Снегирев и наконец с, разочарованным вздохом протянул телеграмму. - На. Да ты и не рад, вижу. А я-то, скажем, думал…

Дроздов вскрыл телеграмму, прочитал:

"Получила назначение. Буду проездом третьего. Пятнадцатым, вагон восемь. Вера".

– Проездом… - ошеломленно прошептал Дроздов, с трудом веря, и пошел к выходу.

– Вот тебе и проездом, - философски заключил дневальный и вскричал: - Папиросы-то, папиросы! - И, догнав Дроздова в коридоре, спросил любопытно! - Что, хорошая телеграмма или плохая?