"Юность командиров" - читать интересную книгу автора (Бондарев Юрий)

8

Целые дни кричали и шумели грачи; тополя гнулись в госпитальном саду - шел с юга теплый влажный ветер. Под деревьями кое-где еще лежали островки снега, но песчаные дорожки на солнцепеке уже подсыхали. С намокших ветвей косо летели капли - на пригревшийся песок, на сырые, темные скамейки, а на крыльцо то и дело падали сосульки, тоненько звенели, скатываясь по ступеням, которые дымились легким парком, - настоящий апрель.

Алексей, укутанный в госпитальный халат, сидя на перилах, смотрел вокруг, возбужденный весной: сегодня в первый раз ему разрешили выйти на воздух из палаты. Вокруг толпились раненые, нежились в соломенных качалках, грелись на солнышке, расстегнув халаты.

Разбитной пулеметчик Сизов, с орденом и медалью, привинченными прямо к нижней рубахе, увеличительным стеклом выжигал на перилах "1945 год". От перил взвивался струйкой белый дымок, а Сизов говорил подмигивая:

– Оставлю девчатам о себе память. Небось посмотрят, вспомнят: был такой Петька Сизов. Гляди! Гляди! Сейчас подерутся, дьяволы! - он захохотал. - Вот черти весенние, на передовую бы их. И горя не знают.

В саду под скамейкой сошлись, подрагивая хвостами, два госпитальных кота и, выгнув спины, орали угрожающе и тягуче. Раненые заговорили:

– Трусоват рыжий.

– Этот самый белый на горло взял. Дипломат!

– А вот по Украине шли - все кошки черные. В какую хату ни зайдешь - и тут тебе с печи кошка прыг! Посмотришь - черная!

Молодой парень Матвеев, на костылях, с добрым лицом, стал вспоминать случай, когда из сожженной дотла деревни на батарею пришла обгоревшая кошка с двумя котятами: прижилась возле кухни, так и дошла с армией до Карпат. Потом кто-то рассказал, что до войны в деревне была кошка, которая по-особенному храпела - спала и храпела на всю избу, без всякой церемонии. Все засмеялись, задымили цигарками, по очереди зажигая их увеличительным стеклом.

Петр Сизов покрутил головой, ухмыльнулся.

– Это конечно! А вот у нас был случай. В городке Малине, когда было непонятно, где немцы, где наши, ночью спим в хате, народу, как обыкновенно, - и на полу, и на печке… Вдруг слышу - за окном мотор ревет. Выглянул, смотрю: "пантера" стоит прямо у двери и стволом-набалдашником водит. Эх, мать честная, думаю…

– Да погоди ты, - перебил Матвеев и глубоко втянул носом воздух. - Слышь, мокрой почкой пахнет. Апре-ель!..

В "тихом этом госпитальном переулке блестели на солнце прозрачные тополя, нагретые потоки воздуха волнисто дрожали над их вершинами. Среди теплого бездонного неба, сверкая в высоте нежной белизной крыльев, кружилась над госпиталем стая голубей, а мальчишка, в одном пиджачке, ходил по крыше сарая в соседнем дворе, заваленном щепками, и, задрав голову, глядел в эту синеву, завороженный полетом своей стаи.

За низким забором дворники обкалывали истаявший лед. Изредка, фырча, проезжала машина, разбрызгивая лужи на тротуары.

Училище было в центре города, далеко от госпиталя. Там, наверно, сейчас идут занятия, в классах - солнечная тишина…

– Больной Дмитриев, в палату-у! Ай оглох?

Тетя Глаша вышла на крыльцо и, словно бы из-под очков, с неприступной суровостью ощупала глазами всех поочередно.

– Опять, Петька! А ну застегнись. Ты что, никак на пляже? Или в предбаннике подштанники выставил?

И, подождав, пока спохватившийся Сизов, крякая и ухмыляясь, справился с пуговицами и поясом халата, Глафира Семеновна проговорила командным тоном:

– Однако, больной Дмитриев, марш в палату! Ужо насиделся на сырости!

И Алексей умоляющим голосом попросил:

– Еще минуточку, ведь совсем тепло, тетя Глаша…

– Сказано! - прицыкнула Глафира Семеновна, взяв его за руку, настойчиво потянула за собой в палату. - Вам распусти вожжи, кавалеристы, на голову сядете и погонять будете!

Всем известно было, что "кавалеристами" она называла капризных или своенравных больных, которые, по ее убеждению, готовы были враз сесть на голову, как только еле-еле поослабишь вожжи, и при ее последних словах пулеметчик Сизов прыснул:

– Верно! Нашего эскадрону прибыло, видать! - И, тотчас погасив это беспричинное веселье под пресекающим взглядом Глафиры Семеновны, сделав независимый вид, почесал за ухом увеличительным стеклом. - М-да. Народ пошел… хуже публики.

В палате Алексей лег с унылым лицом, все время поглядывая на Глафиру Семеновну просяще, но та в момент исполнения своих обязанностей была непроницаема: стряхнула градусник, без колебаний сунула ему под мышку и ушла, выказывая непоколебимость, закрыв за собой плотно дверь.

Алексей потянул с соседней тумбочки газету двухдневной давности, прочитал заголовки, затем устарелую сводку. Но даже по этой старой сводке весь мир кипел, сотрясался от событий: армия давно миновала Карпаты и Альпы, вошла в Болгарию, Венгрию, Австрию, Чехословакию, продвигалась в глубь Германии. Да, там - тоже весна… Размытые, вязкие дороги, лужи, даль в сиреневой дымке, незнакомые деревни и солнце, весь день солнце над головой. Проносятся машины с мокрым брезентом: на перекрестках - "катюши" в чехлах, до башен заляпанные грязью танки. И, как всегда в долгом наступлении, идут солдаты по обочине дороги, вытянувшись цепочкой, подоткнув полы шинелей под ремень, идут, идут в туманную апрельскую даль этой чужой, теперь уже достигнутой через четыре года, притаившейся Германии… "Где сейчас батарея?"

Закрыв глаза, Алексей лежал, стараясь представить движение своей батареи по весенним полям. И вдруг из этого состояния его словно вытолкнули суматошные шаги в коридоре, как будто бегущий там перезвон шпор и чей-то возглас за дверью:

– Куда нам? Где он?

– Сапоги-то, сапоги, марш к сетке очищать! Грязищи-то со всего города притащили, кавалеристы?

В коридоре - топот ног, движение; потом, впустив в палату рыжий веселый косяк солнца, совершенно неожиданно возникла белокурая голова Гребнина; лицо его широко расплылось в неудержимой улыбке.

– Страдале-ец, привет! Вон ты где!..

– Сашка!

– Алешка, живой, бес! Неужто ты, не твоя копия!..

Дверь распахнулась, и, неузнаваемые в белых халатах, стремительно, шумно, звеня шпорами, ввалились в палату Саша Гребнин и Дроздов. А когда Алексей, вскочив с койки, кинулся к ним навстречу, оба одновременно протянули ему красные, обветренные руки, столкнулись, захохотали, и Гребнин тщетным криком попытался восстановить порядок, боком оттесняя Дроздова:

– Подожди, Толька, подожди! По алфавиту! Похудел! Ну, похудел! Ну как? Что? Ходишь?

– Погоди ты с сантиментами! - засмеялся Дроздов. - Не видишь, что ли?

Он так сжал руку Алексея, что у обоих хрустнули пальцы, обнял его рывком, притянул к себе, говоря с грубоватой нежностью:

– Здоров! Слона повалить на лопатки может, а ты: "Ходишь?" Вот не видел тебя никогда без формы.

– Не затирать разведку! - командно кричал Гребнин. - Восстановить алфавитный порядок. Я на Г, а ты на Д! Толька, отпусти Алешку, не то тресну по затылку!

– Вот черти, вот черти! Как я рад вас видеть, - повторял дрогнувшим голосом Алексей. - Не представляете, как я рад!..

У Гребнина и Дроздова из явно коротких рукавов наспех натянутых на гимнастерки халатов торчали красные ручищи, сапоги со шпорами были в грязи, от обоих так и веяло теплом улицы, весенним ветром; лица были крепки, веселы, обветренны, плечи так широки, что вся палата сразу показалась маленькой, а эти узенькие халаты не вязались со сдержанной силой, которая кричаще выпирала из них.

– Ну рассказывайте, рассказывайте, - взволнованно торопил Алексей. - Все рассказывайте, я же ничего не знаю! Как я рад видеть ваши рожи, черт возьми! Садитесь вот сюда на койку, вот сюда садитесь!..

– Во-первых, изменения, Алешка, - начал Дроздов, присаживаясь на край койки. - Предметов новых ввели - кучу. Немецкий язык, арттренаж, огневая. По артиллерии перешли к приборам…

– Хоть стой, хоть падай! - вставил Гребнин, пребедово подмигивая. - Понимаешь, мы с Мишей Луцем еще в четверг собрались к тебе. Приходим к помстаршине. Считает белье, бубнит под нос, не в духе: наволочки какой-то не хватает. Обратились по всей форме, а он, дьявол, не отпустил: обратились, мол, не по инстанции. Хотели на следующий… - тут Гребнин покосился на улыбнувшегося Дроздова, - а на следующий день нам с Мишей "обломилось" на неделю неувольнения. Формулировка: "За хорошую организованность шпаргалок во взводе". Короче говоря, хотели написать ответы на билеты по санделу вместе с Мишкой, даже использовать не сумели, как майор Градусов попутал… Оказывается, он перед зачетом слышал, как мы с Мишей договорились в ленкомнате. Представляешь номер? Сразу, конечно, вызвал Чернецова, построение всего взвода. "Курсанты Гребнин и Луц, выйти из строя! Так вы что же, голубчики…" И пошел раскатывать! Нотацию читал так, что Мишка от отупения дремать перед строем начал. Я говорю: "Товарищ майор, разрешите объяснить…" - "Не разрешаю!" Я говорю: "Товарищ майор, пострадали зря - шпаргалки и написать не успели". - "Что-о? За разговоры и оправдания - две недели неувольнения!"

– Сашка, неужто верно это? - смеясь, спросил Алексей.

– Легенда, - махнул рукой Дроздов.

– Да что там! Ребята свидетели. Ты хоть пушку на меня прямой наводкой наводи, не приврал. Это что! Понимаешь, такая еще штука случилась…

– Саша, стоп! Переходим к делу, - внезапно остановил его Дроздов и, разглядывая Алексея своими по-детски ясными глазами, проговорил неловко: - Алеша… Когда тебя думают выписывать? Это главный вопрос.

– Не знаю. По разговорам врачей - не очень скоро. Это дурацкое ранение открылось… Вы не представляете, как надоело мне лежать тут, хоть удирай!

– Ты должен, безусловно, бежать! - воскликнул Гребнин. - И мы тебе поможем. Ночью откроешь окна - и конец простыни будет у тебя. Ну, ты, конечно, привяжешь конец простыни за ножку кровати и…

– И… сначала Алешка, а потом и кровать, вытянутая его тяжестью, попеременно обрушатся на голову Сашке, который будет стоять под окном и держать под уздцы двух вороных коней, из-под копыт которых будут лететь снопы искр, - в тон ему договорил Дроздов и, отдернув рукав халата от своих трофейных часов, показал их Гребнину. - С твоим трепом ушло время. Увольнительная у нас на полчаса фактически - отпустили со строевой, Алеша…

– Эх, жаль, не досказал тебе одну историю! - сказал Гребнин сокрушенно. - Да ладно, в следующий раз. - Он вынул из кармана какую-то бумажку, грозно скомандовал: - Сидеть смирно! Слушай приказ дежурного по батарее. Привет от Бориса, от Зимина, Луца, Кима Карапетянца, Степанова, Полукарова и прочих, и прочих… список огромный, заплетается язык. Короче - от всей братии. Заочно жмут твою лапу, так и ведено передать! Особенно и категорически настаивал на привете помстаршина Куманьков. "Я, - заявил он, - завсегда почитаю геройство". Молчать! У меня здесь все записано. Топором не вырубишь! Жди три свистка под окном лунной ночью и открывай окно…

– Ладно! Идите, понимаю. Передавайте привет ребятам! - Алексей поднялся первым и, стискивая им руки, спросил: - А что Борис не пришел? Что он?

Дроздов отвернулся, стал рассматривать трещинки на стене.

– У меня с ним в последнее время отношения не особенно… Ты не знаешь - ведь он теперь старшина дивизиона.

– Его назначили старшиной? Вот этого я действительно не знал!

– Не будем копаться в мелочах. Ей-богу, все - детали, - заметил Гребнин, явно уходя от этого разговора. - Человек, естественно, пошел в гору. В общем, придешь - увидишь. Ну, ждем.

В палате стало пустынно и тихо; за дверью удалялось по коридору, затихло треньканье шпор, и лишь несколько минут спустя откуда-то снизу, из парка, донеслось:

– Але-еша-а!

Натыкаясь от поспешности на стулья, Алексей бросился к окну. Там, внизу, возле госпитальных ворот, стояли товарищи и махали шапками.

– Але-еша! Привет от лейтенанта Чернецова! Забы-ыли!

Затем он увидел, как они надели шапки, зашагали по тротуару, а под тополями раздробленными зеркалами вспыхивали на солнце апрельские лужи, лоснился, блестел мокрый асфальт, шел от него парок, и везде двигались уже по-весеннему одетые толпы гуляющих на улице.

"Нет, - подумал он растроганно, - я жить без них не могу!"

Перед вечером в палату вошла Глафира Семеновна, зажгла свет, спросила:

– Один лежишь? Это кто же был такой - маленький, а горластый, больше всех тут говорил? Такой попадет в палату - все вверх дном перевернет. Ну и говорун!..

– Это Саша Гребнин, разведчик, - ответил Алексей, засовывая под мышку градусник. - Температура нормальная. Замечательный парень, тетя Глаша.

– Ты меня, вояка дорогой, не успокаивай. "Нормальная!" Залазь под одеяло. Тут еще бы цельный полк пришел. С барабанами. А это кто ж - высокий, русый такой?

– Это Толя Дроздов. В одном полку служили.

– Все вы - молодежь, - сказала со вздохом Глафира Семеновна. - Не было бы этой проклятой войны - сидели бы себе дома да с девчатами гуляли. Самые лучшие годы. Не вернешь.

– Все впереди, тетя Глаша, - задумчиво ответил Алексей.

– Верно-то верно… да не совсем.

А палата была полна светлых сумерек, и за черными сучьями тополей текла по западу розовая река заката, на середине ее течения уже робко, тепло переливалась первая, нежнейшая, зеленая звезда. Над парком огромным семейством опускались, устраивались на ночлег грачи, неугомонно кричали, кучками темнея на деревьях.