"Двое из ларца" - читать интересную книгу автора (Болучевский Владимир)Глава 3Лежащий до этого момента неподвижно в дальнем углу нар обитатель камеры, которого Адашев-Гурский, исходя из его размеров, принял за ребенка, приподнялся, перебрался поближе и, оказавшись достаточно взрослым мужчиной-лилипутом («маленьким» надо бы его называть, как именует сам себя этот народец), тем не менее совершенно детским голосом сказал: – А мне бы можно… позвонить? Только я кода Пензы не знаю. А вы не знаете? – Не знаю, – сказал Гурский. – А мне и звонить-то некому, – сказал тот, что докуривал сигарету. – Слышь, мелкий, а ты чего – из Пензы? – Из Пензы. – А сюда чего приперся? – Пальтишко хотел купить. – Купил? – Опять не успел, – вздохнул маленький. – Бедолага… Братан, дал бы еще закурить, а? Александр протянул пачку. – Спасибо, братан. Ты это правильно, ты так на том и стой: я не я и хата не моя. А то им, знаешь… им только слово скажи, навесят столько, что… У тебя ходка первая? – Ну… вроде да. – Еще ничего. На крайняк – непредумышленное, пятерик от силы. А если этот твой терпила выживет, то всяко химия, жить можно. Как себя поставишь, конечно. А на хате до суда матом не ругайся. Тюрьма этого не любит. – Да не трогал я его. – А я и говорю – на том и стой. Не трогал – и шабаш. Пусть сами маракуют. Им только слово скажи. Вообще молчи, понял? Если сможешь, конечно. Пусть сами доказывают. Презумпция невиновности, слыхал? – Слыхал. – Ну вот. А я… трояк отмотал, ну, по бакланке, не скрываю, двести шестая голи-мая, ну там, с нанесением тяжких телесных, и все такое, трояк – это еще ничего, могли бы и больше. Ну, отмотал, откинулся, ну, думаю, – все, больше на кичу не пойду. Нахлебался, хватит. А чего? Вышел, к мамке прописали, все честь честью, но работать-то где? Мыкался, мыкался, да еще я ж под надзором. Ну на сплошном нервяке. И вот, прикидываешь, с бабой познакомился, ага, в кабаке, ну я-то на голяке, понятно, но друзья-то остались, хоть тоже, знаешь, друзья… Я как вышел – то к одному, то к другому, вроде стоят неплохо, у одного – одно, у другого – третье, а чтобы меня в дело взять – извини, пойдем лучше водки шарахнем по сотке, пока время есть… Ну вот. А тут – она халдейка, то-се, засиделись мы, закрытие уже, ну, выходим из кабака, я ей и говорю: «А что же это ты красивая такая – и не провожает тебя никто?» А она: «Да я живу далеко, да и двор у нас темный, боятся». А я: «Танки грязи не боятся!» А она: «А дома-то тебя никто не ждет, танкист?» Я говорю: «Если б такая, как ты, ждала, я б вообще из дома не выходил». А она: «Ишь ты! А деньги кто бы зарабатывал?» Я говорю: «Да если б…» Ну, короче, слово за слово, хером по столу, проводил я ее домой, заночевал и поселился там в оконцовке. Она разведенка, детей нет, хата упакована, и только мужика ей и не хватает. И ведь на работу меня устроила, экспедитором, харчи всякие развозить. Бабок дала, меня и взяли, хоть я и судимый. Ну и живем мы с ней, и все вроде как у людей… Дай еще сигаретку, а, браток? Спасибо. Ну вот, а тут, прикидываешь, меня – в командировку на неделю. Я и уехал, надо было по области мясо собрать. В деревнях скот резали по осени, у барыг скопилось, как, почему – не знаю, вроде поздновато, конец ноября, ну мое-то дело десятое, что за мясо, откуда… Ну, понятное дело – тут стакан, там банку, короче, управились мы с водилой дня на два раньше, а сами и не просыхали все это время, и, знаешь, стали у меня мысли всякие дурацкие крутиться: «Как она там? Неужели ни с кем, ну… это самое?» Ага… Ну, я же на стакане постоянно. В оконцовке возвращаюсь я на два дня раньше, да еще и вечером поздно. Ключи у меня свои, открываю тихонечко и – оба– на! Она в ванной плещется, а за столом мужик без рубашки сидит и водяру хлещет. Ну чо тут думать? Я ему с порога в репу! А она из ванной выскакивает, халат нараспашку, на руках у меня повисла и голосит: «Да ты чего?! А ну прекрати!..» Она на мне висит, а этот – мне в торец! Ну, тут у меня от этого визга, от кровищи да от обиды, ну от всего вообще, все перемкнуло, я, короче, за нож и обоих и положил… Вот так. А это к ней брат из Череповца в гости приехал. Я-то, когда прочухался, решил было ноги сделать, но, думаю, ведь все равно найдут. Пошел, сам ментов и вызвал. «Вот, – говорю, – был в состоянии аффекта. Делайте что хотите, все равно я на себя руки наложу». А?.. А ведь все водка. – Да. Водка, она – да. – А тебе – пятерик максимум, если не химия. – Ребята, – раздался голос с нар, – что-то мне плохо. Если я умру, передайте матери. Город Пенза, улица Мира, дом шестнадцать, квартира сорок восемь… – А тут всем плохо. Тут, чтобы кому хорошо было, такого никогда и не было. Угости еще сигареткой, а? – Держи. – Ребята, что-то плоховато мне… Если умру, передайте матери, что Виктор, мол, Богатырев… Город Пенза, улица Мира, дом шестнадцать, квартира сорок восемь… – Ну что за… – Погоди-ка, – Адашев-Гурский всмотрелся в сумеречную глубину камеры, освещаемой тусклой лампочкой, затянутой металлической сеткой. – Ему вроде и правда плоховато. «Маленький» лежал на спине, закатив глаза, и на его губах начинала пузыриться пена. Спина стала выгибаться. – Надо бы врача, что ли… – Эй, начальник! – забарабанил в железную дверь «танкист». – Тут у нас попытка побега из-под стражи! Эй, в натуре! Пассажир соскакивает! Он прислушался, приложив на несколько секунд ухо к запертой двери, а потом вновь забарабанил двумя кулаками и закричал в закрытый глазок: – Начальник! Ну человек же отходит, ну! Где-то в глубине коридора возникли звуки неторопливых шагов, потом в дверь снаружи вставили ключ, несколько раз провернули, отодвинули засов и открыли дверь. В дверном проеме, ярко освещенном жужжащими неоновыми лампами, возник милицейский сержант таких размеров, что и не входя в камеру он, казалось, заполнил ее всю целиком. – Ну? Кто здесь человек? Где? Он оглядел присутствующих, увидел выгибающееся на нарах тело. Устало склонился, взял «маленького» Виктора Богатырева за лодыжки, подтянул к себе и, перехватив поудобнее, поднял его за ноги в воздух прямо перед собой. С конвульсивно дергающимся телом в руках медленно повернулся, вышел из камеры и резким движением встряхнул его, как половик. Потом, все так же держа его на вытянутых руках, вернулся в камеру. Аккуратно положил тело обратно на нары. – У меня не соскочит. Не положено. Гурский склонился над «маленьким». Пена на губах у того еще не высохла, но дышал он ровно, тело его расслабилось и обмякло. Александр взял «маленького» за запястье – пульс был учащенным, но наполненным и ровным. Александр пожал плечами и полез в карман за сигаретами. – Я у тебя еще стрельну, а, братан? Спасибо. Во бля… Так и живем. – Ну так и что?.. Не в Америке. – Это точно. Гурский протянул сокамернику зажигалку. – Ну и ладно, – сказал тот, забираясь на нары и устраиваясь поудобнее. – Тюрьма, она порядок любит. У этого-то, скорее, административное что, а за нами по утрянке воронок, поди, подгонят. Надо хоть немного поспать, а то с такой башкой ляпнешь еще чего, потом век не расхлебаешь. Ты ложись, тут места хватит. Не тужи, еще и хуже будет, это пока еще что… – Я посижу пока. – Дак ты и так сидишь. Хоть ты стой, хоть лежи. Гурский аккуратно присел на краешек дощатого настила, закурил сигарету и в который раз задумался о правоте и неизбежной актуальности для русского человека старой пословицы «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». |
||
|