"Другие правила" - читать интересную книгу автора (Большаков Валерий)Глава 6 ОРБИТАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ СПУ-1 «ПРОМЕЖУТОЧНАЯ»Все вместе они проплыли в кессон станции, уцепились подковками за магнитную дорожку и прошкандыбали в переходной отсек. А там — не протолкнуться, отсек был битком набит. Добровольцы, межпланетники, планетологи, любопытствующие пассажиры. Говорили все сразу: — А пробы? Пробы вы хоть брали? Да? И что? — На Церере, ты имеешь в виду? — Ну а мы о чем говорим? — Да все то же самое — углистые хондриты и клатраты, «нифе» мало. Из чего там строить — не знаю… — …Ред, дай глянуть! Нет-нет, вон ту! Ага… — Черт, всю регистрограмму размотал… А? На, держи… Да ты сматывай, сматывай… — …Нет, разлом доходит до Земли Афродиты, вот досюда, а здесь вот… нет-нет, здесь — да что ты мне говоришь! Я же знаю… Обнажения суперские, классные просто — дунит, гиперстеновый пироксенит, эклогиты… — О-ля-ля! — Заметь: те же глубинные ультраосновные… слышишь, что говорю? — …Ой, да согреем мы этот Марс! Подумаешь… Разговору больше. — Думай, что говоришь! Это ж тебе планета, а не банька! — Пф-ф! Подумаешь, планета! Да хоть две планеты! — …Это только так кажется, что «Бора» велика. Внутри-то тот же ионолет — смотреть не на что… — Ну, ты как скажешь! Рейсовик есть рейсовик. Целый километр в длину — это тебе не что-нибудь! — Это ж Виджай, ему лишь бы поспорить! Сам же видел, какая там «юбка» — полкилометра в растворе! — Во-во! А в длину эта «макси», считай, метров семьсот, даже семьсот пятьдесят! И что от самого корабля остается? Фиг да маленько! Ну, метров сто от силы… — Да?! А двести пятьдесят — не хочешь?! — Ну, двести пятьдесят… Жилин отодвинул дежурного диспетчера, чесавшего язык со всеми за компанию, и повелительно сказал: — Проходите на палубу, не стойте! Чего зря толкаться? Ребята и девушки, звякая и цокая по магнитному полу, протиснулись в помещение с куполообразным потолком. Галдеж почти прекратился, и все посмотрели на Жилина, парни — выжидающе, девушки — с интересом. Глеб непринужденно улыбнулся. — Меня зовут Жилин, — представился он, — Глеб Жилин. Я — главный киберинженер проекта и ваше непосредственное начальство. По всем вопросам обращайтесь ко мне. Толпа зашумела. — Все тут, никого не забыли? — повысил голос Жилин. — Корелли… Алишеров… Ивернева… Никольский… Черняк… Соловейчик… Так, вижу… Сугорин… Свантессон… Вижу, вижу… А Шимшони где? — Здесь я! — А, извини, Яэль… Завьялов… Быстров… Вожжеватов… Я правильно назвал? Ага… Вот тебя не помню. — Морган, сэр! Тимофеем звать! — Из Джакоя? Ясненько… Все, что ли? Что-то мало вас… Раздались голоса: — Щас еще придут! — А Танька с Катюхой где? Где? Скажите им, чтоб сюда шли! — Вон Родин еще! — Вылазь, вылазь давай! Стесняясь, из толпы вышел Антон Родин. Голова у него была обрита наголо. — Антон Родин, — сказал он с ноткой нерешительности, — стажер. — Ну и как, стажер? — улыбнулся Жилин. — Дозвонился до… одного человека? — Дозвонился… — засмущался Антон. В толпе никто ничего не понял, только Марина хитро улыбнулась и что-то прошептала на ухо бледненькой Рите Иверневой. Рита поджала губки, боясь засмеяться. — Не вижу Гупту… — заозирался Жилин. — Ты где, Виджай? — Да вон он, в «малинник» забрался! — Тут я! — поднял руку смуглый парень приятной наружности. Он покосился на стайку девушек и сказал, соображая: — Получается, все девушки будут работать на Базе? — Получается, — улыбнулся Жилин. В толпе зашумели. Слышались возгласы: — Ничего себе! Так нечестно! — Гунилла, ты-то хоть с нами? — С ними! — Предательница! — Не, вы как хотите, а я перевожусь на Базу! — А то никакой жизни! Из «малинника» звонко утешили: — Ничего, будет и на вашей улице праздник! — Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем… — добавил кто-то после короткой паузы. Тут лекторский голос Йенсена покрыл веселый шум: — Добрый день, господа! Здравствуйте! Толпа расступилась, и Ларс Юлиус Йенсен, лауреат Большой премии Яна Амоса Коменского, лауреат Геродотовской премии, профессор Ладожского университета, директор Петербургского института планетологии, почетный доктор Кембриджского университета и действительный член Всемирной де сиянс академии, оказался в середине круга. За ним выдвинулся высокий, стройный африканец, сложенный, как равнобедренный треугольник, и симпатичный по европейским стандартам — губы у него были не так чтобы тонкими, но и не вывернутыми, нос — вполне прямым, а все лицо — длинным. В общем, не совсем африканский фенотип. — Знакомьтесь, господа! — торжественно провозгласил Йенсен. — Габа Оле-Сенду, штурман корабля «Бора»… Глаза бваны Оле-Сенду выпучились абсолютно по-африкански. — Худжамбо, бвана афанде! [9] — возопил он, да так, что Йенсена, бедного, шатнуло, и ринулся к Жилину. — Х'веве? [10] — Сиджамбо, Габа! — ответил, посмеиваясь, Жилин и попал в объятия здоровенного масая. — Сикуона веве тангу замани! [11] — выдавил он. По толпе пронесся шепоток. — Мой командир был! — похвастался Габа хмыкающему Гирину. — Мы с ним и с нукерами Мехти-хана дрались, и штурмовикам Чанга жару дали — помнишь, на Таити? О-о, а как интернацистам всыпали — до сих пор вспомнить приятно! У моего афанде орденов больше, чем пуговиц на блейзере! — Габа… — пристыдил Жилин разошедшегося штурмана. — Что люди подумают? Толпа шумела с одобрением. — Везет же Габе! — добродушно прогудел Гирин. — Вон, как огурчик! А тут… — Он помассировал мешки под глазами. — Что лыбишься? — Ликую бо! — радостно вскричал Габа. — Скорблю о нищих телом, ибо не дано им вкусить утех невесомости! В толпе начался хохот. — Юрод… — буркнул Гирин. — Ладно, пошли! Мы еще техконтроль не закончили… Пошли, пошли! Насмотришься еще на своего афанде! — Поговорить уже не даст с человеком! Толпа с хохотом провожала Габу, а тот весело скалил зубы. Некоторое время из бесконечного коридора Спу еще слышался его голос, вопрошающий «чертова медведя», куда тот так несется, и бас Гирина, советовавший «морану недоделанному» живее перебирать ногами. Громыко поджал губы и просипел: — Вот взяли моду… Только и знают, что ругаться… — Не обижайте моего Максика, — весело сказала Марина. — Это все Габа на него дурно влияет! — Да оба они хороши, — сказал Громыко. — Когда порознь — люди как люди, а как сойдутся… Все! — Господа! — воззвал из коридора Йенсен. — Господа, особенно не расходитесь! Сейчас все идем на предполетный медосмотр! Из толпы послышался вопрос: «А куда идти-то?» — А вот так вот, по коридору, — любезно пояснил Йенсен, — до самого конца и налево, там будет кают-компания. Вот туда. Добровольцы дружно повернулись и, беспорядочно клацая магнитными подковами, повалили в коридор. — Пупа, пупа, пупа, пупа! — грянули в толпе «Марш добровольцев». — Дзюмба квели капитоли камикадзе! — наяривали в первых рядах. — Пи-пи, па-си-пупа! — подтягивали сзади. — Ква-кварель! Ква-кварель! Йенсен открыл в конце коридора круглый люк, и все по очереди стали пролезать через него в кают-компанию. Это был обширный круглый зал со сферическим потолком. Рядышком с прозрачной переборкой, отмеченной красного цвета крестом, полумесяцем, молотом, колесом Сансары и звездой Давида, оболочку станции прорезал огромный круглый иллюминатор. Кто-то завопил: — Тимка, смотри! Твоя Австралия! — Bloody [12]! — восторженно взвыл Тимофей Морган, рыжий и конопатый «осси» [13], самый молодой метеотехник в группе. — Bloody great! Жилин тоже подошел. Спу проплывала над Австралией. Песок пустынь светился очень чистым бледно-желтым цветом, леса на этом фоне казались темно-темно-бурыми, чуть ли не черными. Атмосфера была прозрачна до невозможности и полностью свободна от облаков, только какой-то стратолет, несясь на гиперзвуке, оставлял за собою прерывистый инверсионный след — зыбкий пунктир, зачеркивавший Квинсленд наискосок. — Сугорин, Гупта, Черняк, пожалуйста! — раздался за спиной тонкий голосочек девушки-практикантки. Все обернулись. Гупта замешкался и вошел к врачу последним, пропустив перед собой длинного как жердь Сугорина и плотного, долгорослого Гошу Черняка. — Йенсен, Соловейчик, Родин — приготовиться! Жилин занял очередь, а тут и неразлучная парочка появилась. Штурман и командир «Боры» ввалились в кают-компанию, словно из 3-го «Б» на переменку выскочили — сразу стало шумно и тесно. Габа хихикал, вертел головой и хлопал себя по бокам, а русский медведь о чем-то с азартом ему повествовал. «С виду — свирепый гризли, — пришло в голову Жилину, — а ведь по натуре своей — большой плюшевый мишка…» — Кто крайний? — закричал Габа. — Я, — отозвался Жилин. — Мы за тобой, афанде! Ну-ну… — подбодрил штурман командира. — Ну, что… — затянул командир, — было это аж в позатом году. Афросоюзу только-только передали две ядерные ракеты — старую «Шелонь» и почти что новую «Стрелу» — и меня к ним инструктором прикрепили. Ага… Ну, пока я доехал до Найроби, пока нас устроили в общежитии университета — деньги, считай, все вышли. Африка же, за все платишь наличкой — да, настоящими бумажными деньгами! Я с собой привез маленько, да все раздарил… (Добровольцы подходили и обступали Гирина.) И вот буквально на другой день мне приходит перевод на 500 рублей. Мой аванс. Ну, думаю, живем! — А что это такое — перевод? — робко спросили из толпы. — А… Ну, это когда деньги тебе по почте присылают. Как письмо. Ага… А почта там рядом, на Муинди Мбингу-стрит, ну, ты знаешь… (Габа кивнул.) Ага… Я туда. Так и так, говорю, вот, денежки мне пришли. Как мне их получить? И сую свою писульку. А за стеклом негритяночка, симпопончик такой, даже не обтянутая — облитая своим костюмчиком, тычет мне другую, чистую бумажку. «Хапана [14], — говорит, — хапана». Сначала, мол, заполните. Ну, ладно, думаю. Достаю стило, пишу — фамилию вывожу, имя проставляю… И тут — стоп! «Личный номер в паспорте». Я-то совсем забыл, что паспорт нужен! Я ж его сроду в руках не держал, паспорт этот. Привык, что везде компы. А тут — здрасьте, приехали! Ну, что делать, пришлось идти за паспортом. А теплынь такая на улице, джакаранды в цвету — тротуара не видно, все усыпано фиолетовым… Поднимаюсь я к себе, лап-лап по карманам — нету паспорта! Все сумки перешарил — нету! И ведь я же помню, что он у меня был! Нам их всем перед отъездом выдали — синенькая такая карточка, там стереофото мое — ну, все, как полагается, и вот на тебе! Неужто, думаю, посеял? Вот гадости! Иду я на почту, руками вожу, вздыхаю тяжко — нету, мол, паспорта, тю-тю! Негритяночка мне посочувствовала, конечно, языком поцокала и говорит — тогда несите другой документ. Щас, говорю, моментом! Возвращаюсь в комнату, достаю членский билет Питерского Клуба Межпланетников и дую обратно на почту. Вот, говорю, билет. А негритяночка мне из-за стекла: «Хапана, хапана!» По членскому, втолковывает, можно на сумму до 50 рублей, а у вас целых 500! Нужно, вдалбливает, удостоверение личности! Ну что ты будешь делать! Я опять в общагу— искал, искал… Ну все перерыл — нету паспорта! Ну хоть ты тресни! Я на почту. В четвертый раз, — поднял Гирин палец. Габа хихикнул, добровольцы пересмеивались, а те, кто подошел позже, пристраивались к веселящимся и заранее улыбались. — Ну и вот, — продолжал командир «Боры». — Подхожу — моя негритяночка мне уже улыбается: узнала! Я ей объясняю: м'дами [15], ну, потерял я этот паспорт, понимаете? А может, и ухитили, не знаю. Войдите, говорю, в положение! Дайте по билету хоть 50! Она опять свое: «Хапана, бвана, хапана!» Подзывает заведующего — седого такого индийца, — он ее выслушал и говорит мне: все, мол, ясно, получите по доверенности. Мзури сана [16], говорю, мзее [17], а как это? Те мне объясняли, объясняли, но… то ли я их не понял, то ли они мне чего-то не того наговорили, а только я вернулся в общежитие и постучался к соседу. Слушай, говорю, Мэйсонье, будь другом, выручи! Сходи получи за меня деньги, а то я, раззява, паспорт потерял! Я, говорю, сейчас доверенность накатаю, и тебе по ней выдадут мои денежки. Вырываю лист из тетради и пишу: «Я, Гирин Максим Васильевич, пилот, КДК, Евразия, доверяю Мэйсонье Лассаву, пилоту, ЕКА, Евроамерика, получить за меня денежный перевод на сумму 500 рублей». И подпись. Габа согнулся от хохота. — Тебе смешно… — улыбнулся Гирин. — А ты представь, что у меня это в первый раз, вся эта возня с бумажками. Я же в жизни ни с чем таким не сталкивался, пока в Африку не попал. Там же все, как в прошлом веке! И вот, словно дите малое… А Мэйсонье — такой же балбес, как и я был, иначе помогать не стал бы… Ну, в общем, опять «хапана, хапана», и опять я пошел, солнцем палимый. Надо было, оказывается, чтобы доверенность в отделении КДК подписали и печать шлепнули. Ну что ты будешь делать! Пришлось плестись аж на Харамбе-авеню, тогда там представительство было. Прихожу — а оно закрыто! Когда откроется, спрашиваю? А после уикэнда, говорят, сразу и приходите! Нет, вы представляете?! Я жрать хочу, сил нет, а они мне — до понедельника! Короче, достаю я свою доверенность и расписываюсь за представителя — была у меня его роспись на пропуске. Это… — Мы знаем, знаем! — вразноголосицу сказали добровольцы. — Ага… Расписался я, значит, и печать поставил. На пропуске ведь и печать была — яркая такая, жирная, — я ее послюнявил и к доверенности приложил… Гомерический хохот потряс кают-компанию. Габа выпучил глаза и сложился пополам. Широкие плечи его мелко затряслись. — Чего только с голодухи не придумаешь, — горестно вздохнул Гирин. — А пришел на почту, там один заведующий за стеклом — то ли обед у них, то ли сиеста, не поймешь. Тот только на мою доверенность глянул и вернул. Печать, говорит, яйцом сведена. Все! Тут я сдался. Поплелся обратно. А что тут делать станешь? Перекантуюсь, думаю, как-нибудь до понедельника, у Нзубе займу или у Мэйсонье. А потом прохожу мимо комендантской, мне и стукни в голову: может, думаю, я коменданту за постельное белье паспорт оставил? В залог? Я ж говорю — там все, как в прошлом веке! То справки этим симфорантам подавай, то паспорт, то квитанции разные… Вот уж точно: «Без бумажки ты — букашка, а с бумажкой — человек!» Захожу я к коменданту — бритоголовый такой масай — и точно! Вынимает он мой синенький! Я аж затрясся весь! Оставил масаю вместо паспорта билет свой, вышел в коридор и — не поверите! — карточку эту синюю расцеловал! И вот тогда — в седьмой раз! — я только и получил свои кровные. Вот позорище… — Зато есть что вспомнить, — утешил его Жилин. — Да уж… — довольно ухмыльнулся Максим. — Это тебе не баран начихал!.. — А вот у нас… — начал Габа с воодушевлением, но договорить ему не дали. Стеклянная дверь медотсека раздвинулась, и в кают-компанию, повернувшись спиной, выбрался Йенсен. — Обижаете! — воскликнул он для кого-то в медотсеке. — Конечно, передам! До свидания! — И обернулся к троице: — Заходите! — А где девчонки? — спросил Жилин. — Что-то я их нигде не найду… — А где же им еще быть? — сказал Йенсен, радостно улыбаясь. — В скафандровой, конечно! Да вы заходите, не стесняйтесь! Кнуров и парочка зашли. В медотсеке все сверкало белизной. Матово белели пластмассовые стены, блестела белая груша киберхирурга под молочным потолком, похрустывали белоснежные халаты громадного старшего врача Клунина и тоненькой девушки-практикантки. Сразу за столом-пультом ждали своих жертв стационарные диагностеры — длинные массивные ящики с герметическими крышками. Тоже белые. Грузный врач благосклонно посмотрел на вошедших. — Андросы, — пророкотал он густым архиерейским басом и неодобрительно уставился на сутулого Антона, облачавшегося у шкафчика. — Как бы богатыри! Да, Ленусик? — Да, — пискнула Ленусик и зарделась, как маков цвет. — Что там у нас?.. — громыхнул старший врач, плавно перебирая клавиши на пульте. Компьютер забубнил, услужливо выдавая на экран какую-то врачебную цифирь. — Порядок… Раздевайтесь и ложитесь в любой, какой на вас смотрит. Диагностеры стояли рядком. Жилин выбрал крайний слева, за коим стыдливо прятался Антон, Стажер явно комплексовал из-за своих узких плеч и тонкой, кадыкастой шеи. Трепыхаясь и вертясь в воздухе, он неловко запихивал ноги в мягкий распах комбинезона, нервно дергая его и подсмыкивая. Рот Жилина сложился в беглой усмешке. Он распустил комбез до самого низу— Ленусик шарахнула паническим взглядом, — выпростал одну ногу, уцепился за поручень, разделся и нырнул в диагностер. Было тепло, как в нагретой постели. — Как бы расслабьтесь! — грянул врач. — Ноги врозь, руки вдоль тела! Девушка-практикантка неловко придвинулась, ухватилась обеими руками за крышку и, отводя глаза, захлопнула ее. Диагностер басисто загудел. Присоски биодатчиков облепили кожу; мягко, щекочуще, прошлись по ней микрощупы — словно кошка потерлась. Звонок колокольчика — и крышка пошла вверх. — Можете одеваться, — прогремел голос эскулапа. — Ленусик, сделай доброе дело — включи стерилизацию. — Сейчас! — пропищала Ленусик. И снова закраснелась. «Наверное, переживает из-за какой-нибудь ерунды, — подумал Жилин, — из-за голоса или из-за того, что невысокая. Небось считает себя коротышкой-недоростком. Глупенькая…» — А теперь куда? — спросил он у Гирина. — Макс! Тот отвел взгляд от миниатюрной практиканточки. — А?.. — Куда теперь? — На борт, — спокойно сказал Гирин, скрепляя магнитные застежки на башмаках. — Все уже… Нет, ты погляди, какая лапочка! — произнес он приглушенным голосом. — «Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон»! — процитировал Габа нараспев и заклеймил друга: — Маньяк, сразу видно! Гирин ответил немедленно: — Сам ты маньяк! Смотри ты на него — нашел маньяка! Котяра хренов… — Хватит вам ругаться, — благодушно проворчал Жилин. — Габа, что ты к нему пристаешь постоянно? — Я?! — возмутился Габа. — Да он сам ко мне лезет, афанде! Ты его еще не знаешь просто! — Ничего — протянул Гирин, — он меня однажды выведет… — «Я мстю, — съязвил Габа, — и мстя моя страшна!» Покачав головой, Жилин попрощался с медиками и направил стопы в скафандровую. Голос Ленусика за его спиной промяукал: «Следующие, пожалуйста!» Жилин отворил круглый люк и шагнул в отсек без иллюминаторов, но со множеством шкафов и стеллажей. Ну, естественно… Все девушки были здесь. Они оживленно обсуждали фасоны спецкостюмов, прикладывали их к себе, вертелись перед зеркалами, дефилировали и прихорашивались. — А вам что, особое приглашение нужно? — весело спросил Жилин. — А ну, марш в медотсек! — Да мы сейчас! — хором заныли девушки. — Мы только померить! — Мы что, — сказала Марина прекрасным голосочком, — и скафандры будем мерить? Никогда не надевала скафандра… — Ты мне тут зубки не заговаривай, — сказал Жилин, улыбаясь. — Давай-ка топай… — Нет, ну правда! — Будем, — заверил ее Жилин. — И мерить будем, и подгонять. Ну, что ты на меня так смотришь? Марина одарила его чарующей улыбкой. — Думаю, что бы такое умное сказать… — проговорила она. — О! А давай я тебе глазки буду строить?! — Я тебе дам «глазки»! — засмеялся Жилин и сгреб завизжавшую девушку в охапку. Он вынес Марину в коридор и шлепнул по тугой попке, налаживая в медотсек. Пересмеиваясь, покачивая крутыми бедрами, девушки проследовали в кают-компанию. Проснулся и заревел громкоговоритель всеобщего оповещения: — Внимание! Экипажу «Боры» собраться на борту! Объявляется готовность один! Повторяю… Жилин взял Марину за руку своей мозолистой левой, а правую прижал к отпечатку пятерни, выдавленному на терминале регистратора. Прямо перед Глебом и Мариной, за прозрачным люком, тянулась длиннющая галерея-переходник. Круглая снаружи, восьмигранная внутри, она метров на двадцать уходила в перспективу, стягиваясь вокруг внешнего люка «Боры». — Идентификация успешна, — произнес терминал нежным женским голосом. — Доступ разрешен. Пройдя вакуум-отсек «Боры», Жилин выбрался в кольцевой коридор и повел девушку, огибая выпуклую стену. Их обгоняли, толкаясь и спеша, добровольцы с чемоданами и модными заплечными мешками. Откатывались толстые двери, чмокали люки, цокали и гремели подковки. Удалые добровольцы были очень шумным народом и никак не могли успокоиться, все в них играли гормоны и кипел энтузиазм. — Четвертый БО, — прочел Жилин. — Наш. Он отодвинул дверь и заглянул. Чисто. Опрятно. Пусто. Бытовой отсек номер четыре состоял из двух хают. В первой, с мягкими стенами кремового цвета, стояли пара кресел и диван, в стене наличествовал шкаф, а под обзорным экраном был выдвинут столик. В маленькой каюте за перегородкой были откинуты две койки с широкими эластичными ремнями. Голая функциональность. Развесив одежду, Глеб с Мариной уселись в кресла и пристегнулись. Жилина сморило. Он потянулся и, с облегчением выдохнув, откинулся на спинку кресла. Лениво смежил веки. Марина улыбнулась: ей пришел на память лев Кларенс из Серенгети-Цаво, где дядя Саша работал рейнджером-аскари. Кларенс, тот тоже после легкого завтрака (полбака «живого» мяса и тазика витаминизированной воды) делал «потягушечки» и ложился в тенечке — подремать. Однако спал он вполглаза и вполуха: ни одна тень, ни один звук не проходили мимо царственного лентяя. Всегда готовый к отпору, он с легкостью взрывался движениями, и не было среди них ни одного лишнего. Удар его лапы ломал хребет буйволу-мбого… Глаза девушки задержались на Жилине. Какое у него лицо… Твердое, суровое… Линии рта и подбородка жесткие, тонкий шрам на щеке… «Мой мачо…» — подумала Марина с нежностью. …Посмотришь, вроде бы и Глеб, как все мужчины — из мягкого такого, податливого воска, и ты берешься лепить его по-своему. Но пальчики нет-нет да и нащупают под воском прочнейший стержень, этакий костяк жилинской натуры — и все! Не смять его, не согнуть. Может, этим и отличен стопроцентный мужчина? Да и так ли уж плохо, если вдуматься, чувствовать себя слабой и ведомой? Неужто ее влечет душа, покорная малейшей женской прихоти? Как же, знавала она такую «душу», знавала… Биологом он был, что ли? Помнится, клялся ей: «Я всегда буду говорить тебе „Да!“ А она ему сказала… что же она ему ответила тогда? Что-то вроде: „Незачем со всем соглашаться“. „Я всегда буду говорить „Нет!“ — метнулась „душа“. „Противиться — тоже не лучше“, — рассудила она. „Тогда я буду молчать“, — сник он. А она сказала: „Ну, молчать — это и вовсе никуда не годится“. „Так что же мне делать?!“ — возопила бедная «душа“. Гордая дева лишь пожала плечами… — Внимание! — раздался из интеркома напряженный голос Гирина. — Готовность ноль! Жилин с удовольствием потянулся — до хруста, до приятной ломоты, до звонкого пульса, — положил голову на спинку кресла и сомкнул глаза. — Отдохни еще, — сказала Марина ласково. — И так весь день на ногах… Жилин улыбнулся, не раскрывая глаз, и переплел свои пальцы с Мариниными. — Приготовиться! — огласилась каюта гиринским басом. — Старт! |
||
|