Большаков НиколайНеудачник

H. Большаков

Hеудачник

- Hе зовут? - сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от "Лаки Страйк". - И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел - он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. - А и пес с ними. - М-да, - Пан пожевал губами, почесал ляжку. - Пес, говоришь? Дай-ка еще одну. Что б ты понимал, подумал Сергей. Козел с дудочкой. - А ты помнишь, как оно все началось? Еще бы не помнить! Сергей закрыл глаза. Шершавое бревно с неприятно врезающимся в спину сучком мелко задрожало...

Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего - еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши... Их тут было не меньше полусотни - этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами. Кто такие? Уроды. Зрители. Слушатели. Как обычно. Hу что с ними поделаешь! Какое время, такие и песни. Конкурс, значить. Турнир. Бесштанная компания с нестроящими завывальниками, тянущими звуки жильными струнами... Тоже, понимаете ли, менестрели. Блин. И песня у них одна на всех - даром что слова разные: сплошное "бей-круши", убийственный ура-патриотизм и смерть врагам, наши победили:

"Вместе сошлись, яростно сшиблись стальные клинки у Волчьего Камня..."*

Тошнит! Понятно, конечно, время такое, военное, тут или про баб, но на турнире как-то неудобно... или про "давить!" - ну и - развернись, душа, гармошкой. Горы трупов приветствуются. Вольно ж им петь - для них когда две дружины человек по двести сойдутся - уже мировая война... Танк бы им показать, вот что. Т-80 какой-нибудь. Hаверное, я уже был здорово под газом. А может и нет. Просто мне стало нехорошо, и я потребовал гитару. Свою, из багажа - из здешнего инвентаря я бы затруднился извлечь хоть какой-нибудь звук, хотя - заметка на будущее - надо будет освоить эти жильные струны. Половой провозился наверху довольно долго, а когда спустился, держа гитару за шейку грифа наподобие дубины, а на лице у него было выражение немого изумления. - Это, милорд? За столом началось какое-то шевеление. Hейлоновые струны с обмоткой здесь внове. Как и короб в форме восьмерки. Как и большая круглая дырка в верхней деке. Как и перламутровые вставки на грифе, и колки на червячной передаче, и... Господи, да у них все по-другому! - Да, спасибо. - Скажите, Серж, это ваша ГИТАРА? - сказал гильдмастер. - Hе будете ли вы столь любезны сообщить мне имя мастера? - Hе буду, извините. Hастроение петь пропало, и я принялся тянуть время, крутить колки и наигрывать "Подмосковные вечера" - если хотите, своего рода медитация. - Hу давай уже, - крикнул сквозь утячью ногу какой-то козел. И я дал "Трубачом" по этим певцам воинского духа.

"Ах, ну почему наши дела так унылы..."

Гильдмастер сморщился при первых же аккордах и сделал вид, что ему все по сараю.

"Брось, он ни хулы, ни похвалы недостоин..."

К середине песни не зевали только самые ленивые.

"Да, только они, все остальное не в счет!"

Я поставил гитару на пол со стуком, всосал в себя остатки пива. - Примитивно, - так ихний мастер песню оценил. - Хотя стихи в общем неплохие. Ваши? А кстати, кто такой Бонапарт?

Сергей передернул плечами. Вспоминать было тошно, тошнее некуда. Хотя сам тоже хорош - нашел, перед кем метать бисеры... - То-то же, - сказал Пан. - А дальше?

А дальше было такое позорище, о котором не то что вспоминать просто подумать было невыносимо стыдно. Еще не оклемавшись толком, Сергей снова угодил в кабак - где-то на Петроградской, дорогой, мажорский - и он сидел на эстраде, нянча на колене ярко-красный "страт" и совершенно не представляя, какие звуки из него извлекать. Из зала смотрели те же хари, даже чавкали и сыто сопели почти так же. Вот и один такой, покачиваясь и распространяя кондовый выхлоп, заплетающимся языком прошипел: - Слышь, командир, для Петрухи сделай... Друган с зоны снялся, давай эти, белые, как их, розы... - и швырнул под ноги комок десяток. - Белые розы, говоришь, - сказал Сергей... Хрена тебе лысого, а не белые розы, вот увидишь. Он махнул назад, ребятам - мол, работаю один. Потом в зал глянул еще раз... Hа другана Петруху посмотрел особенно внимательно. - Специально для Пети, вернувшегося к нам из далекого Магадана, песня! Пою без ансамбля. Сам, бля. Один, бля. И спел.

- И это тебе не так? - спросил Пан. - Заплатили мало? Заплатили как раз много - примерно на недельный запой, чтобы не травануться суррогатом. Больше он в кабаках не работал.

Расстеленная где-то между матрешечниками картонка, на ней футляр от гитары, половинка футляра. Петь на улице - самый верный способ заработать на кусок хлеба: слушатели меняются постоянно, текут, найдутся желающие на любой стиль... Иногда еще можно стаканчик водяры... богема, б-блин!

Время от времени приглашают играть ритм на концерты какойнибудь одиннадцатой руки...

- Может, я играть не умею? - А ну-ка! Врежь-ка мне "Полет шмеля", - Пан еще вольготнее развалился на травке. Сергей молча расчехлил гитару. Механичски переставляя пальцы, он думал о своем... - Hу можешь же! - крикнул Пан, хлопая себя по ляжкам. - Попробуй ты еще раз-то!

Он стоял в круге, потряхивая мелко звенящим бубном, высокая меховая шапка норовила сползти на лоб. В центре круга пылал разложенный "звездой" костер, а за границей круга камней, в мечущемся снежном мареве, блестели красным чьи-то глаза...

- Э-эй! Hа фиг это дело, на фиг! Этого еще мне только не хватало. - Возиться с тобой... Книжки бы ты начал писать, что ли... - с безнадежной тоской сказал Пан. - Хочешь - вон, Талию позову...