"Прошел караван столетий (сборник)" - читать интересную книгу автора (Моисеева Клара Моисеевна)

МОГУЩЕСТВУ ХОРЕЗМА УГРОЖАЕТ МАХМУД

На закате, когда голос муэдзина, всегда пронзительный, а иногда и зловещий, призывал рабов аллаха к молитве и когда все правоверные, живущие в Гургандже, обращали свои взоры к Мекке, ал-Бируни, следуя обычаю всех мусульман, опускался на маленький потертый коврик. Стоя на коленях, он повторял слова вечерней молитвы, всегда одни и те же, давно знакомые и привычные. Без особых мыслей к аллаху, не переставая держать в памяти начатую формулу расчета, ученый выполнял свой долг мусульманина, а затем снова принимался за работу.

Когда наступала вечерняя прохлада, Абу-Райхана нередко навещал его друг ал-Хасан, занимающий почетное место в диване вазира. Обычно он приходил с новостями, которые казались ему значительными, и это, как он думал, давало ему право нарушать занятия ученого.

В последнее время становилось все больше и больше новостей, которые волновали ал-Хасана. Много было тревог у Мамуна, появилось много забот у служителей дивана. Спокойствие покинуло дворец правителя. Этого не мог не видеть Абу-Райхан, близкий ко двору хорезмшаха. У ал-Бируни появилось такое ощущение, словно над ясным небом Хорезма нависли зловещие тучи.

На этот раз, когда в настежь распахнутых дверях, ведущих в сад, появился ал-Хасан, Абу-Райхан тотчас же отложил свой свиток с формулами и, приветствуя друга, как-то многозначительно сказал:

– А вот сегодня я знаю, о какой грозе ты хочешь сказать. Больше того – я сам в какой-то мере призван разогнать тучи и очистить от мрака синее небо Хорезма.

– Не тебе ли, Абу-Райхан, поручено встретить посла халифа Кадира? Мне известно, он послан в Хорезм с почетной одеждой шаху Мамуну и титулом «Око государства и украшение религиозной общины».

– Мне доверено встретить этого посла, – ответил Абу-Райхан. – Мамун хочет перехитрить халифа Кадира. Он понимает, что все эти почести пожалованы ему не от доброго сердца, а для того чтобы вызвать ярость султана Махмуда. К чему это, когда султан и без того со злобой взирает на удачи Мамуна? Поручив мне встретить посла где-то в пути, хорезмшах надеется скрыть от султана Махмуда внимание, оказанное ему халифом. Мамун понимает: как только султан узнает о почестях, дарованных хорезмшаху халифом, он не стерпит обиды и затаит недоброе против Хорезма.

– Я давно уже думаю об этом, – сказал Хасан. – От султана Махмуда можно всего ждать. Жестокость и коварство уживаются в нем с фанатичной преданностью аллаху, но мне иной раз кажется, что и преданность его не лишена корысти. Может, правду говорят, будто он устраивает походы для грабежей и прикрывает их знаменем священной мусульманской войны? Да и как понять отношение султана Махмуда к хорезмшаху? Казалось бы, что здесь проявилась его благосклонность: иначе почему же султан отдал в жены Мамуну свою сестру? И почему он так сердечно называет Мамуна зятем, свои братом?

– Боюсь, что добрые слова прикрывают дурные помыслы. Это очень прискорбно.

Ал-Бируни тут же пояснил это:

– Но если бы Махмуд Газневидский не был таким, то вряд ли ему, простому тюрку, сыну саманидского гуляма Себуг-Тегина, удалось бы стать всемогущим султаном. И все же нам неведомо, чего хочет султан Махмуд. Не задумал ли он завладеть Хорезмом?

– Но разве мало ему земель, которые простерлись от северной Индии до южного берега Хазарского моря? – заметил ал-Хасан. – Ведь все это под пятой Газневида. Нет, нет! Это вымысел. Он не пойдет на Хорезм. Но лазутчики хорезмшаха лишили Мамуна покоя. Их ложные донесения сделали его чрезмерно осторожным. Я не знал, кому поручено встретить почетного посла халифа Кадира, но мне известно, что хорезмшах не пожелал принять его во дворце, боясь, что вся эта затея станет известна в Газне.

– Мне неведомо, какие козни готовит Хорезму султан Махмуд, – ответил ал-Бируни, – но я видел тревогу на лице хорезмшаха. Он был озабочен необычным вниманием халифа Кадира и принял сообщение о наградах как некий вызов. Он не ждет добра и за этими почестями ничего хорошего не видит. Он говорил мне о своих тревогах. А мне трудно понять, что задумал коварный Махмуд. Но что-то он задумал!

– Одно могу сказать, – воскликнул ал-Хасан, – могуществу Хорезма угрожает Махмуд!

Последние слова услышал Якуб, вернувшийся с книгами для устода. С его появлением разговор прервался, но по лицам собеседников Якуб видел, что они чем-то взволнованы и, возможно, еще не все сказали. «Не помешал ли я им?» – подумал Якуб и, оставив книги, хотел уйти.

– Не торопись, – остановил его ал-Хасан. – Меня ждут, я все равно Уйду.

Прощаясь с Абу-Райханом, ал-Хасан, как всегда, просил посетить его дом. Против обыкновения, ал-Бируни пообещал. Это было настолько необычно, что Якуб в изумлении уставился на устода. К тому же в ушах звучали слова, сказанные ал-Хасаном. Они словно повисли в воздухе, казалось, что они звенят: «Могуществу Хорезма угрожает Махмуд…» Если так сказал человек, близкий ко двору хорезмшаха, то слова эти что-то означают. Но как узнать, что они означают? Об этом не спросишь ал-Бируни. Устод не имеет обыкновения говорить с ним о делах хорезмшаха. За четыре года, проведенных в Хорезме, Абу-Райхан ни разу не говорил с Якубом о шахе Мамуне и его дворе. И то, что ал-Бируни делал для самого правителя, также оставалось тайной для Якуба. В доме устода велись весьма скупые и немногословные разговоры. Они касались лишь опытов, исследований, книг. Якуб долгое время не обращал на это внимания. Он был слишком занят и увлечен наукой. Постоянные занятия, чтение книг, опыты – все это отнимало время с утра до поздней ночи. И бывало так, что долгие месяцы Якуб не знал о том, что делалось при дворе хорезмшаха и что занимало жителей Гурганджа.

Но случилось так, что Якуб свел знакомство с одним молодым чиновником из дивана переписки, и этот приветливый молодой человек, по имени Хусейн, нередко рассказывал Якубу о том, что знал. Бывало так, что они встречались на дворцовой площади, когда Хусейн возвращался домой после своих занятий. Иной раз Якуб встречал Хусейна на базаре, у продавца книг. Хусейн увлекался поэзией и частенько заходил к продавцу посмотреть, нет ли новой книги стихов. Якубу было приятно узнать, что Хусейн любит Рудаки, читал ал-Балхи и Фирдоуси. Но он был несколько разочарован, когда узнал, что все это не бескорыстно. Как-то при встрече Хусейн сказал Якубу:

«Для того чтобы стать дабиром, надо быть сведущим в поэзии. Дабир Мамуна читает на память стихи всех поэтов Востока».

Хусейн любил поговорить и не терял случая показать себя всезнающим.

Послушав его, можно было подумать, что диван переписки вершит судьбу государства, а он, Хусейн, главный в диване. Якуб понимал, что Хусейн хвастлив, но ему было так интересно говорить с ним, он был так далек от государственных интриг, которые были известны Хусейну, что неизменно радовался встрече с юношей.

Якуб как-то не задумывался над тем, сколь богат и могуществен Хорезм. А вот Хусейн рассказал ему, что Хорезм самая богатая и могущественная страна среди стран Востока и соперничает с ней в богатстве только Газна.

О султане Махмуде Газневидском и его походах Хусейн мог рассказывать бесконечные истории, но все они были похожи на сказку, и как-то не верилось, что так в самом деле бывает. Но это было очень занятно, и при встречах Якуб уже сам спрашивал, а что говорят о великом завоевателе Махмуде.

– А ты знаешь, как пришел к власти султан Махмуд? – спросил как-то Хусейн. – Он был старшим сыном Себуг-Тегина, правителя небольшой и бедной страны. Еще совсем юным Махмуд считался преемником Себуг-Тегина. Но перед смертью Себуг-Тегин объявил наследником младшего сына, Исмаила. Представляешь, в какой ярости был молодой Махмуд? Он двинулся с войском на Газну и завладел страной. Тогда еще мало кто слыхал о Газне и о Махмуде. Но вот Махмуд Газневидский выступил против Саманидов[55] и овладел всем Хорасаном.[56] Настало время, когда багдадский халиф признал Махмуда и наградил его почетными титулами. После этого Махмуд почувствовал себя всесильным и двинулся в поход на северную Индию. Он совершил несколько походов, называя их «священной войной во имя ислама», но все знали, что Махмуд жаждет богатства. Ох, и поживился же он тогда!..

– И войско его обогатилось? – спросил Якуб.

– Не думаю, – ответил с важностью Хусейн. – Люди знающие говорят, что сокровища Махмуда неисчислимы.

– Что же, он строит города? – спрашивал Якуб.

– Говорят, что Газна богата и красива, но больше всего добра идет в сокровищницу султана. О жадности Махмуда Газневидского знает весь свет. Слыхал ли ты о страшном голоде, который загубил многих людей Хорасана?

– Нет, не слыхал.

– Это было года три назад. Стоило султану Махмуду пожелать, и не было бы этого несчастья. Но он ничего не сделал. В Нишапуре и его окрестностях от голода погибли тогда тысячи людей. Люди до того обнищали, что не могли себе позволить купить хоть немного зерна, которое изредка появлялось на базарах и продавалось втридорога. В эти страшные дни люди съели всех кошек и собак, и иные даже стали людоедами.

– А султан не велел доставить зерна голодным?

– Нет, не велел. Он был занят украшением своей столицы. Тысячи рабов таскали на себе мраморные плиты, чтобы замостить двор в соборной мечети. Дворец султана в Газне был завален драгоценными украшениями, доставленными сюда из дальних стран. А рабов было согнано такое множество, что для них пришлось построить целый город за пределами Газны.

– Куда же девать все это? – удивлялся Якуб.

– Говорят, что в часы досуга Махмуд приказывает приносить мешки, наполненные серебряными дирхемами и золотыми динарами, шкатулки с драгоценными камнями. Он раскладывает все это вокруг себя и любуется сокровищами. Должно быть, и теперь так забавляется.

– А какая от него польза халифу Кадиру?

– Польза большая: завоевав страну, султан Махмуд силой заставляет людей принять веру ислама. За это его и ценит багдадский халиф.

Размышляя над словами, брошенными ал-Хасаном, Якуб думал о том, что Хорезм может быть в опасности, если султан Махмуд посягнет на его могущество.

Ему очень хотелось спросить, что думает об этом Абу-Райхан, но он не решился и предпочел поискать Хусейна.

И на этот раз Хусейн был у продавца книг.

– Я провожу тебя, – предложил Якуб. – Мне хотелось кое-что спросить. Я видел дурной сон, и в нем султан Махмуд предстал предо мной в черном. Я проснулся и подумал: «Не к добру это».

– Да ты ясновидящий! – воскликнул Хусейн. – Если ты умеешь хранить тайну, я расскажу тебе такое… Только не выдай меня. Ведь я перед аллахом давал клятву хранить в тайне все, что проходит мимо меня в диване переписки. Но пойми, иной раз невозможно умолчать. Я верю тебе… Ну вот, знай: твой устод ал-Бируни не сегодня-завтра встретится с послом багдадского халифа Кадира и примет от него почетную одежду и титул «Око государства и украшение религиозной общины» для шаха Мамуна. А знаешь ли ты, почему такое почетное дело поручено ал-Бируни и почему встреча будет где-то на дороге, а не во дворце?

– Не знаю, – признался Якуб.

И тогда Хусейн на ухо шепнул Якубу:

– Чтобы лазутчики султана Махмуда не узнали об этом. Но теперь можно всего ждать от Махмуда. Вот пройдет немного времени, я тебе кое-что сообщу. Не может быть, чтобы все прошло тихо, спокойно, без козней.

Когда они расстались, Якуб впервые позавидовал Хусейну. Может быть, и хорошо сидеть в диване переписки и первым узнавать важные государственные тайны? Якубу было очень интересно, как его устод отправится навстречу послу из Багдада. Ведь превыше халифа багдадского, наверно, нет человека на свете. Должно быть, и посол важный. Посмотреть бы на этого посла!

Нет, лучше на халифа! А каков из себя султан Махмуд? О нем идет дурная молва, но воин он хороший, если так успешно вел свои походы.

Как Абу-Райхан выполнил поручение хорезмшаха, Якуб так и не узнал. Через несколько дней устод снова принялся за работу и по-прежнему сидел за своими свитками с рассвета до полуночи. Ученый ничего не говорил о делах хорезмшаха, но забота омрачила его лицо и сделала его еще более суровым, чем прежде.

«Неспокойно на душе устода, – думал Якуб. – Чем ему помочь? Может быть, узнать у Хусейна новости?»

Якуб внушал себе, что ему нужны новости для того, чтобы помочь чем-либо благородному устоду, но на самом деле он просто сгорал от любопытства и был страшно рад, когда наконец встретил Хусейна. Занятия и заботы, связанные с ними, не оставляли ни минуты свободного времени, и он уже целый месяц не мог увидеть Хусейна, хотя думал о нем чуть ли не каждый день.

– Я узнал столь удивительное, – говорил при встрече Хусейн, – что едва дождался свидания с тобой. Душа моя горела! Подумать только: Махмуд, называющий себя братом хорезмшаха Мамуна, потребовал прочесть хутбу[57] и на свое имя и в честь халифа багдадского.

– Я, право, не пойму, что в этом удивительного.

– Ну где уж тебе понять! Я понимаю, потому что узнаю все из донесений. Поверь мне, все самое важное проходит через мои руки. При дворе Мамуна нет дивана, который бы так сосредоточил в себе все нити заговоров и козней, как это случилось в диване переписки.

– Ты отошел от своей мысли! – Якуба раздражала хвастливость Хусейна. – Ты хотел сказать другое, Хусейн.

– А ты не прерывай меня, – рассердился молодой чиновник. – Уж если хочешь послушать новости, так слушай! Началось с того, что посол Махмуда Газневидского пришел к хорезмшаху Мамуну и предложил ему прочесть хутбу в честь правителя Газны и халифа. Он настаивал, чтобы это было сделано в придворцовой мечети, в присутствии всей знати Гурганджа. Он уверял хорезмшаха, что султан Махмуд ничего не знает об этом и он предлагает сделать это от себя, чтобы тем самым доказать и дружбу и преданность Мамуна Газне. Но ведь и хорезмшах имеет лазутчиков. И вот они донесли Мамуну, что вовсе не посол настаивает на этой хутбе, а что это козни коварного вазира из Газны. Нашлись люди, которые присутствовали при разговоре вазира с султаном. И слышали, как вазир советовал Махмуду таким образом испытать верность хорезмшаха Мамуна. Узнав это, Мамун не стал торопиться с ответом. Но посол из Газны не унимался и, должно быть, угрожал. И вот на днях…

Хусейн, склонившись над ухом Якуба, зашептал что-то невнятное, озираясь по сторонам и страшась, как бы прохожий не услышал недозволенное слово. Они были на тихой улочке, и ни один прохожий не мешал их беседе.

– И вот на днях, – шептал Хусейн, – хорезмшах Мамун созвал всю хорезмийскую знать, всех своих военачальников и стал спрашивать у них совета. И что же ты думаешь? Все, как один, вскочили и, обнажив свое оружие, стали угрожать Мамуну смертью. Никогда еще стены дворца не слышали таких воплей и таких угроз. «Ты что же, – говорил ему один из старых недимов, – ты соглашаешься выполнить требование своего родственника Махмуда и с легкостью забираешься под его башмак!»

– Отчего же? – удивился Якуб.

– Оказывается, что хутба, прочитанная при всей знати в дворцовой мечети, означала бы признание власти Газневида… Ты понял, Якуб, что это означает? Это означает… Не могу этого сказать… Ну, словом, все равно, что отдать Хорезм в руки султана Махмуда. Но ты не подумай, Якуб, этого еще не произошло. И молчи, не вздумай кому-либо сказать…

Якуб с восхищением выслушал новости. Этот безусый молодой человек с горящими глазами, должно быть, был значительным лицом в диване переписки, если ему было известно все это.

– И ты говоришь, что они стали угрожать Мамуну смертью? – переспросил Якуб.

Закатив глаза, Хусейн с важным видом повторил слова безвестного мудреца: «Суть этого мира – печали и заботы, а лучшая часть жизни без омрачения невозможна».

– Эти слова мудреца как нельзя более кстати, – заметил Якуб, – но я жажду узнать, чем же кончилось все это. Не мучь меня, Хусейн!

– А дальше произошло самое удивительное. Я своими глазами видел письмо султана Махмуда Газневидского хорезмшаху Мамуну. Я запомнил каждое слово, но боюсь здесь говорить тебе. Пойдем вон к тем тутовникам. Пойми, это тайна, которую никто не знает, кроме меня и вазира.

– Пойдем, – поспешил Якуб, – я не могу больше ждать. Мне кажется, что у меня все волосы дыбом встали.

– Если не встали, то встанут дыбом! Есть чему удивиться. Но я не стану читать тебе все подряд. Оно слишком длинное, это письмо. Да и к чему лишние слова! Он писал: «Известно, на каких условиях был между нами заключен договор и союз и насколько хорезмшах обязан нам. В этом вопросе о хутбе хорезмшах оказал повиновение нашей воле, зная, чем для него может кончиться это дело. Но его люди не позволили. Я не употребляю выражения „гвардия и подданные“, так как тех нельзя назвать „гвардией“ и „подданными“, которые в состоянии говорить правителю: „Делай это!“, „Не делай того!..“ В этом видны слабость и бессилие власти. Так оно и есть! На этих людей я разгневался. Долгое время пробыл я здесь, в Балхе, и собрал сто тысяч всадников и пехотинцев и пятьсот слонов для этого дела. Надо наказать мятежников, оказывающих сопротивление воле правителя. Надо наставить их на истинный путь. В то же время мы разбудим хорезмшаха, нашего брата и зятя, и покажем ему, как надо управлять государством. Слабый правитель не годится для дела…»

Вот теперь Якуб почувствовал, что у него волосы поднялись дыбом. А Хусейн, видя, как взволнован его приятель, торопился рассказать все, что ему было известно. Оказалось, что Махмуд предупредил, что может вернуться в Газну из Балха лишь при условии, если хорезмшах прочтет хутбу в честь его, Махмуда Газневидского, или пришлет достойные его, султана, подарки и деньги, которые потом будут тайно отосланы обратно хорезмшаху, так как он, Махмуд, настолько богат, что в них не нуждается. И еще он предлагал Мамуну выслать в Газну знатных вельмож с просьбой о милости, чтобы люди Махмуда видели степень покорности Хорезма и его правителя.

Хусейн с волнением потирал руки. Не спуская глаз с Якуба, он повторял страшные слова:

– Очень шатко могущество Хорезма! Хорезму угрожает Махмуд!