"Прошел караван столетий (сборник)" - читать интересную книгу автора (Моисеева Клара Моисеевна)

ЗВЕЗДОЧЕТ НЕПРАВ

Через несколько дней Якуб уже входил в калитку знакомого с детства двора. Никто не ждал его, и никто не встретил у порога. Только серый осел Абдуллы, привязанный к изгороди, протрубил что-то.

Уж не приветствие ли это?

Якуб погладил ослика, поднял с земли только что упавшее с дерева румяное яблоко и весело закричал:

– Мир и благоденствие этому дому!

Тотчас же показалась Лейла, а вслед за ней и Мухаммад. На лицах родителей Якуб увидел и радость и недоумение.

– Ты внял моим мольбам, Якуб! – обрадовалась Лейла. – Я так тебя ждала!

– Не случилось ли чего? – забеспокоился отец.

– Устод сказал: «Утоли свою печаль», и вот я здесь. Что это ослик Абдуллы совсем отощал? Устод учил меня жалеть животных. А где Абдулла?

И, не дожидаясь ответа, Якуб тотчас же обратился к Мухаммаду:

– Знаешь, отец, я задумал выпросить у тебя для опыта те лалы, которые ты хранил в красной сафьяновой шкатулке. Они нам очень нужны. Ал-Кинди пишет, что если лал нагревать постепенно, а потом оставить тигель в печи, пока он не остынет, тогда огонь увеличивает его красноту и чистоту его цвета. Я бы хотел это проверить.

– Ты одержим, сын мой, – рассмеялся отец. – Ты готов сжечь целое состояние для того, чтобы что-то проверить. Но кто же даст для этого драгоценные камни? Я продал свои лалы, но должен тебе признаться, что при всей моей любви к тебе я бы не позволил их сунуть в печку. Это ведь богатство! Помилуй аллах, какие причуды!

– Для того чтобы постичь истину, нужны затраты. Я видел, как Абу-Райхан тратит на свои опыты все свое достояние, и я подумал, что тоже должен тратить.

– Но у тебя нет достояния, сынок, – возразил Мухаммад. – Я смогу дать тебе совсем немного. Да и нужны ли твоему учителю траты? Ему покровительствует сам хорезмшах…

– Я почти год пробыл в Хорезме, – ответил Якуб, – но ни разу и слова не слышал о щедрости Мамуна. Устод тратит на опыты все, что имеет, а достояние у него самое скудное… Как жалко, что ты продал лалы!

Ребячество и бескорыстие сына даже позабавили Мухаммада. Он видел, что Якуб всем существом захвачен своими благородными занятиями, и подумал, что при такой преданности делу сын непременно достигнет тех вершин знания, которых достиг Абу-Райхан.

– Я дам тебе янтарь для опытов, это будет мой подарок устоду. Но почему, сынок, вместо приветствия ты сразу же принялся просить лалы? Я вижу, что в голове у тебя только опыты.

– Я всю дорогу думал об этом. Мне хочется помочь моему благородному устоду.

– Боюсь, что Якуб наш забывает даже о еде, – сказала Лейла. – Не слишком ли много забот у юноши в такие годы?

– Какие годы? – возразил Якуб. – Мне известно, что в моем возрасте врачеватель ибн Сина уже лечил эмира бухарского, а я еще ни на что не годен, кроме того, что послушно выполняю поручения Абу-Райхана.

– Но ты ведь учишься, сынок? – спросила мать. – Отец говорил мне, что нет числа тем премудрым книгам, которые ты постиг. Да удалит от тебя аллах заботы, горе, беду и печали.

Кроткая и тихая Лейла, всю жизнь привыкшая к мысли, что сказанное мужем – закон, не прекословила, но в душе горевала о своем Якубе. Ей казалось, что сын похудел и побледнел в чужом городе, его занятия казались ей ненужной причудой.

– Грустно мне, сынок, – говорила Лейла. – Прискорбно мне, что не вижу тебя. Тебе, сыну купца, надо сидеть в лавке. Продавал бы ты златотканую парчу, и каждый почтенный житель Бухары смог бы увидеть, какой достойный сын растет у Мухаммада. А что толку от этих премудростей? Ни денег, ни почета тебе не даст твоя ученость. Я молчала, сынок, но душа моя в печали, и я говорю тебе это.

Якуб понял, что сердце матери изболелось о нем. Никогда прежде мать не решалась в чем-либо прекословить отцу. «И почему это она так тревожится? – думал Якуб. – Ей кажется, что если сын не поел вдоволь, то это беда вроде стихийного бедствия. А какая там беда! Все это пустое! Надо только объяснить ей, чтобы не проливала слез понапрасну». Она никогда не понимала его, и потому он был скрытен, у него всегда были тайны. Когда он стал постарше, он боялся ее огорчить. А тайны накапливались, и Якуб наконец понял, как далеки они друг от друга. Сейчас, когда Лейла убеждала его в тщетности намерений, ему очень хотелось от всего сердца объяснить ей, что она неправа. Ему хотелось рассказать ей, как много интересного он узнал за время, проведенное вблизи ученого. Он бы охотно рассказал про астрономические измерения, которые показались ему не только очень важными, но и таинственными. Но поймет ли она, он не знал, и потому не стал ничего рассказывать.

Настала пятница. Незадолго до вечерней молитвы мать позвала цирюльника и стала просить Якуба, чтобы он немедленно постриг волосы.

– Сынок, ты ведь знаешь: кто подрежет волосок в пятницу, от того будет отвращено семьдесят болезней. Прошу тебя, не откладывай, – говорила мать.

– Зачем торопиться? – отвечал Якуб. – Я пробуду здесь еще три дня. Времени хватит и для стрижки.

– Ты неправ, юноша, – вмешался цирюльник. – Ведь в пятницу как раз и следует стричь волосы. Вот я поставил сегодня отцу твоему пиявки, да будет над ним благословение аллаха, и теперь он будет в безопасности от потери зрения и множества болезней. Поторопись, юноша. К тому же со мной астролябия с семью дисками, выложенными серебром, я хочу предсказать тебе твою судьбу на ближайшее время. Пользуйся тем, что я призван к вам в пятницу.

– Теперь я понимаю, – рассмеялся Якуб, – дело тут совсем не в стрижке, а в том, чтобы сделать мне предсказание. Но что ты можешь мне предсказать, почтенный брадобрей? Откуда тебе ведома моя судьба, когда я и сам о ней мало что знаю?

– Ты молод, юноша, что ты можешь знать об этом таинственном и загадочном? Ты отлично знаешь, что я говорю не вымысел, а основываюсь на расчетах по звездам.

– А я с некоторых пор не верю в эти предсказания, – ответил Якуб. – Я считаю их вымыслом и болтовней.

– Как ты смеешь так говорить! – рассвирепел старик, и его нижняя челюсть задрожала. – Я, старый человек, которого многие считают мудрым, должен выслушивать дерзкие слова от неоперившегося птенца.

– Помилуй аллах! – воскликнула Лейла. – Не надо ссориться. Ты устал, сынок, и потому так говоришь. Ты ведь знаешь, что почтенный брадобрей уже не первый год предсказывает отцу удачу в торговых делах. Он же разумным врачеванием сохраняет здоровье отца. Почему же ты ему не веришь? Я говорила доброму цирюльнику о своих сомнениях, и он сказал мне, что в его власти рассеять мои сомнения и внести ясность в мое сердце. Позволь ему, сынок, сделать тебе предсказание по астролябии с семью дисками, выложенными серебром.

– Какая причуда! А если мне не хочется выслушивать предсказания брадобрея, почему я должен покорно внимать его глупым речам? Какая будет мне польза?

– Не хочешь ли ты сказать, что отцу твоему не было пользы от моих предсказаний? – Теперь цирюльник уже не говорил, а кричал, потрясая кулаками.

Он был зол и сейчас просто ненавидел упрямого юношу, но он и не подумал покинуть поле битвы. Он решил во что бы то ни стало сделать свое предсказание. Это было нужно ему не только из упрямства, но и потому, что Лейла пообещала ему хорошее вознаграждение, если предсказание поможет ее сыну избрать истинный путь. А истинный путь, каким его представляла себе Лейла, должен был увести Якуба далеко от дерзкого мыслителя, который сумел за короткий срок внушить юноше, что звездочеты – болтуны и шарлатаны. На этот раз кроткая Лейла решила всеми средствами добиться задуманного и сделать так, чтобы Якуб по своей воле отказался от поездки в Хорезм и чтобы пожелал стать помощником отца.

– Поистине ты шакашик![49] – кричал цирюльник, тыкая в Якуба указательным пальцем.

– Аллах свидетель, – кричал Якуб, – ты настоящий аль-бакбук![50]

– Не прекословь старому человеку, – взмолилась Лейла. – Он пришел к тебе с добрыми намерениями, к тому же я его позвала. Мне стыдно будет, если он уйдет с обидой в сердце. Сделай милость, сынок, покорись, и добрый человек выполнит свое намерение.

– Пусть сделает свое предсказание и скорее оставит меня в покое! Ведь не для этого я прибыл домой? Клянусь всемогущим, я не думал, что в Бухаре мне будет такая неудача! Я так стремился домой, и сердце мое предвкушало радость…

– Какая же в этом неудача, Якуб? Тебе хотят сделать добро, у матери сердце разрывается от тревоги, а ты недоволен.

Лейла посмотрела на сына своими большими выразительными глазами.

А тем временем цирюльник взял астролябию и стал предсказывать:

– От нынешней пятницы, пятого дня сафара,[51] пройдет три дня, и ты будешь иметь дело с верблюжатником. Он будет способствовать твоей встрече с человеком, но тебе лучше его не встречать. Я это говорю с полным знанием дела, потому что мои расчеты по звездам сулят неудачу в этой встрече. Ты покинешь свой родной город Бухару и пойдешь по караванным тропам для своего дела, но тебе не предвидится удачи. Согласно расположению звезд над тобой путешествие следует отложить до лучшего времени.

– Слова нашего уважаемого цирюльника близки к истине, – сказала Лейла, увидев, как старик прячет за пазуху свою астролябию.

– Я предвижу, что встреча с верблюжатником принесет один только вред. Ты должен остаться дома, сын мой. К чему торопиться? Как говорят умудренные опытом, поспешность – от дьявола, а медлительность – от милосердия.

– И все же через три дня я добуду верблюда и доберусь до Хорезма. Я снова примусь за книги. Только они способны открыть мне путь к знаниям и снять покров невежества, который мешает нам видеть прекрасный мир.

Лейла с плачем покинула сына и дрожащей рукой отсчитала цирюльнику несколько дирхемов за предсказание. Оно не было добрым, это предсказание, но оно справедливо предостерегало ее сына от грозящей опасности. Лейла всей душой надеялась, что сын внемлет голосу истины. И вот оказалось, что все ее усердие ни к чему не привело. Что же ей делать? Как помочь сыну распознать истину, поверить звездочету? Лейла решила на этот раз превозмочь свою робость и поговорить о делах Якуба с Мухаммадом. Он, конечно, удивится и скажет, что это не женское дело, но, узнав, что звездочет предсказывает неудачу, отец постарается уговорить Якуба не покидать родной дом, остаться в Бухаре. В тот же день Лейла обратилась к мужу и со слезами на глазах рассказала ему о предсказании, сделанном цирюльником.

– Помилуй аллах, – удивился Мухаммад. – Я всегда верил моему брадобрею, человеку честному и знающему свое дело. Но ведь он сделал хорошее предсказание, когда Якуб еще только собирался в Хорезм. Когда же его предсказание было верным – в эту пятницу или в ту пятницу? Я хорошо помню, как в ту пятницу, почти год назад, старик говорил, что начало пути у юноши будет светлым, вселяющим радость. Он предсказывал, что никакие помехи не стоят между ним и задуманным желанием. А теперь он говорит, что сыну моему не предвидится удачи. Поистине мне надоел старый аль-фашшар.[52] Я больше не стану его звать, а себе и пиявок ставить не буду.

– Как ты можешь так обижать преданного тебе человека! – Лейла расстроилась и от огорчения уже не могла сдерживать себя. – Одна беда другую погоняет. Мухаммад, ты не должен гнать от себя старого цирюльника. Якуб назвал его аль-бакбуком, ты назвал его аль-фашшаром. А чем он провинился перед вами? Не тем ли, что сказал истину? Разве он виноват в том, что небо отказало нам в своем покровительстве? Пусть аллах прибавит нам силы и терпения.

– И я верил своему звездочету! Но согласись, что он неправ.

Впервые за много лет родители Якуба поспорили, и Мухаммад впервые подумал о том, что его кроткая Лейла уже перестала быть кроткой.

– Звездочет неправ! – воскликнул Якуб вслед за отцом.

В душе он праздновал победу.

Размышляя перед сном о случившемся, Якуб подумал о том, что его учитель полон мудрости, если осуждает занятия звездочетов. Конечно, он, Якуб, поедет в Хорезм. Бредни старого цирюльника не остановят его. Ему только жалко мать, он бы не хотел ее огорчать. Она не виновата, ей с детства забивали голову всякими вымыслами. Но отец – он больше понимает, он теперь уже не должен верить в лживые слова звездочета. Отец не станет препятствовать сыну в его добром начинании. Пройдет еще два дня, и он сговорится с верблюжатником.

В эту ночь Якуб спал сладко и беспечно, а проснувшись поутру, он прежде всего подумал, что ему очень хочется в Хорезм к мудрым книгам устода, к трудным и заманчивым занятиям. Не прошло еще и года с тех пор, как он впервые покинул дом своего отца, и как сильно все изменилось вокруг него! То, что прежде казалось ему важным и значительным, выглядело сейчас пустым и ненужным. Ведь совсем еще недавно он с трепетом выслушивал предсказания старого цирюльника, которые неизменно предшествовали выезду отца с караваном. Если старик предостерегал отца, Мухаммад покорно слушался и откладывал свою поездку, будучи уверен, что старому звездочету заранее известны удачи и беды, подстерегающие путника. И он, Якуб, прежде так думал. А сейчас что-то изменилось, и он уже больше не верит глупым рассуждениям самонадеянного старика. И доверчивость матери кажется ему нелепой.

Размышляя о происшедшем, Якуб думал о том, что приезд в Бухару не доставил ему радости, какую он предвкушал, покидая Гургандж. Впрочем, он неправ. Есть все же в Бухаре человек, к которому стремится его сердце. Вот кто доставит ему истинную радость – его добрый старый мударис. Он сегодня же навестит старика и с удовольствием поговорит с ним. Кстати, и подарок есть. Старик всегда очень любил жареный миндаль, вот хорошо будет угостить его миндалем, привезенным из Хорезма.

Якуб пришел к мударису в полдень, после дневной молитвы, когда старик, утомившись от утренних занятий, имел обыкновение отдыхать.

– Добро пожаловать, Якуб! – приветствовал юношу мударис. – Я рад тебя видеть. Исполнилось ли твое желание? Достиг ли ты того, к чему стремился?

– Я весьма доволен, – отвечал Якуб. – Поистине у меня открылись глаза, и я стал видеть окружающее так, будто сняли пелену, которая заслоняла белый свет.

– Чем же ты увлечен, Якуб? Расскажи о твоих занятиях. Мне весьма любопытно знать, чем занимается при дворе Мамуна прославленный хорезмиец Абу-Райхан ал-Бируни.

– Легче сказать, чем он не занимается. Ученость уважаемого Абу-Райхана удивительна. Он пытается распознать такие загадки природы, что просто диву даешься. Я рядом с ним песчинка на бескрайнем берегу, маленький камешек у высокой горы, но я кое-что делаю и кое-что вижу. Из всех занятий, разнообразие которых может удивить любого ученого, моему сердцу дороже всего наука о камнях. Когда мой учитель делает опыты с драгоценными камнями, я готов дни и ночи помогать ему. Очень это заманчиво – увидеть своими глазами, как влияют на драгоценные камни жар и холод, узнать их свойства и особенности.

– Это любопытно! – оживился мударис. – Ну-ка, расскажи, как вы определяли качество драгоценных камней.

– Мы многое делали, но вот совсем недавно мы пытались изменить окраску некоторых камней, нагревая их. Мы взяли сердолик, поместили его в жаровню, переложив кусками кизяка, и накаливали. Затем оставили до охлаждения и после этого извлекли. От огня кусок сердолика несколько уменьшился, но цвет его стал лучше. Чтобы очистить красный цвет рубина от фиолетового оттенка, его нагревали закатанным в глину столько времени, сколько нужно для того, чтобы расплавить один мискаль[53] золота. Огонь уничтожает все цвета, кроме красного цвета яхонта. Изумруд не выдерживает нагревания и теряет цвет, а зеленый лал не меняется.

– Все это удивительно, Якуб! Но помилуй бог, где же взять такие богатства, чтобы сжигать на огне драгоценные камни? Ученый должен обладать несметными сокровищами, если он вздумает таким образом проверить правоту своих суждений. Неужто так богат ал-Бируни?

– Представь себе, он вовсе не богат. Наоборот, я бы сказал, что он подобен бедному, безвестному человеку, у которого есть только насущный хлеб и халат, чтобы в пристойном виде предстать перед великими мира сего.

– Откуда же эти лалы, сердолики и яхонты? Ведь их не подберешь на пыльной дороге?

– Насколько мне известно, все это достается Абу-Райхану с величайшим трудом. В одном случае он тратит на покупку камней все свое достояние, в другом – пользуется подарком хорезмшаха. А бывает и так, что гранильщик или ювелир рискнет небольшим камешком из любопытства. От каждого понемногу, а в результате можно сделать опыт. Мы делаем много опытов, прежде чем ал-Бируни сделает свои выводы, раньше никому не ведомые. Но опыты делаются после того, как прочитаны горы книг. Многие люди посвятили себя этой благородной науке и написали о своих опытах. Есть книги индусов, древних греков, персов.

– И вы читаете такие книги? – удивился мударис. – Да ведь это святотатство! Разве ученый-хорезмиец забыл слова правоверного халифа Омара? Он говорил: «Если науки учат тому, что написано в коране, они излишни; если они учат другому, они безбожны и преступны». И я давал тебе книги, но то были книги правоверных мусульман. Увы, как я ошибался, считая Абу-Райхана ал-Бируни правоверным мусульманином! И опыты ваши нечистые! Не говори мне больше об этом ученом, Якуб! Я слушать не хочу о нем! Боюсь, что он отступился от веры аллаха, а ты последуешь за ним. Для того ли я учил тебя долгие годы и внушал веру и уважение к священной книге мусульман?

– Помилуй, мударис! Для чего же я учил грамоту? Неужели только для чтения корана?

– Ступай! Сердце мое наполнилось горечью сомнений. Не говори мне больше о дерзком хорезмийце.

Мударис был разгневан. Он вскочил так быстро и порывисто, что задел поднос с жареным миндалем, и Якуб увидел, как покатились по комнате орешки миндаля.

– Воля твоя, мударис… Я не хотел вносить смятение в твои мысли. Аллах знает, я пришел с добрыми намерениями.

С этими словами огорченный Якуб покинул медресе и даже не заглянул к своим сверстникам, которые, пользуясь отсутствием мудариса, весело играли в кости.

Через два дня, покидая Бухару, Якуб с горечью думал о том, что теперь его уже ничто не влечет в родной город. Встречи и разговоры, связанные с его занятиями, вдруг совсем неожиданно раскрыли перед ним невежество близких и дорогих ему людей. Ему было обидно и больно, словно он потерял что-то очень дорогое его сердцу. Но зато он по-новому видит все то значительное, что он обрел в обществе своего устода. Он понял, что теперь не скоро захочет приехать в Бухару; а благородному Абу-Райхану он смело сможет сказать, что излечился от печали. Да, он скажет: «Разлука с близкими больше не тревожит меня».