Блок РобертЧестное слово

Роберт Блок

ЧЕСТНОЕ СЛОВО

Перевод с английского Л.Брехмана

В 14.27 Хомер Ганс, банковский кассир, вошел в кабинет своего босса, президента Первого национального банка.

- Хочу вам кое-что сказать, - пробормотал он в некотором замешательстве. - Это касается резервного фонда. Я украл из него 40000 долларов.

- Вы - что сделали?!

- Я растратил сорок тысяч долларов из резервного фонда, - уже более уверенно повторил Хомер. - Между прочим, я несколько лет этим занимаюсь, и никто ничего даже не заподозрил. Около трети денег я проиграл на бегах, а остальная часть пошла на оплату одной уютной квартирки. Глядя на меня, никак ведь не подумаешь, что я содержу блондинку на стороне, верно? Хотя, может быть, вы бы и подумали, если б знали, каково бывает дома.

Президент нахмурился:

- Ну, мне ли не знать, каково может быть дома... - И сделав глубокий вдох, он выпалил: - Я ведь тоже, между нами говоря, содержу блондинку. Правда, она у меня крашеная.

Хомер помолчал, потом, вздохнув, грустно признался:

- Если уж начистоту, то моя - тоже крашеная.

Между 14.28 и 14.43 произошло довольно много интересных событий. Образцовый племянник заявил своему богатому пожилому дяде, что тот может катиться к черту и больше не портить ему жизнь. Не менее образцовый муж сообщил своей жене, что давно ненавидит и ее, и детей и искренне желает всем им скорой смерти. Продавец-виртуоз в обувном магазине посоветовал покупательнице не тратить время на примерку туфель малых размеров, а пойти и купить себе пару солдатских сапог. В одном из консульств иностранный дипломат запнулся в середине цветистого тоста и молча вылил содержимое своего бокала на лысину американского представителя.

И...

- Господи, боже мой! - воскликнул Уолли Тиббетс, главный редактор "Дейли экспресс". - Неужели все с ума посходили?

Репортер Джо Сэттерли молча пожал плечами. |

- За девять лет работы в этой газетенке мне еще ни разу не приходилось останавливать пресс. А сейчас хоть выкидывай полтиража и начинай печатать заново. Но нам придется сидеть и ждать, пока наконец не выяснится, что к чему. У меня сейчас великолепного материала на двадцать первых страниц - и я ничего не могу пустить в номер: слишком невероятно.

- Что, например? - невозмутимо спросил Сэттерли.

- Да что угодно. Вот, пожалуйста: наш сенатор только что сделал заявление о своей отставке - утверждает, что не соответствует должности. Профсоюзный деятель, недавно построивший для своего союза новое огромное здание, взял и застрелился. Полицейские участки не справляются с потоком людей, которые желают срочно сознаться во всевозможных преступлениях - до убийства включительно. И это еще не самое поразительное - вы пойдите, послушайте, что творится в отделе рекламы. Никто уже не хочет помещать объявления, наша рекламная полоса пустует. Три крупнейших в городе торговца подержанными машинами только что расторгли с нами договор.

- Так что же все-таки происходит? - довольно равнодушно поинтересовался Джо Сэттерли.

- Вот это я и хочу узнать. И как можно быстрее. - Уолли Тиббетс поднялся. - Найдите кого-нибудь, кто может все объяснить. Например, в университете. Лучше всего начать с факультета естественных наук.

Сэттерли молча кивнул и вышел.

По всему городу машин на улицах почти не было, а с пешеходами творилось что-то непонятное. Многие бежали куда-то, не разбирая дороги, другие двигались медленно, механически или просто стояли, глядя в пустоту. Лица утратили привычную невозмутимость. Кто смеялся, кто плакал. На траве университетских газонов лежали обнявшиеся пары, а в двух шагах от них другие пары яростно дрались. Сэттерли равнодушно смотрел на них и ехал не останавливаясь.

В 15.02 он затормозил у административного корпуса. На краю тротуара пританцовывал от нетерпения дородный мужчина. Похоже было, что ему нужно или такси, или в туалет, причем срочно!

- Извините, пожалуйста, - обратился к нему Сэттерли.

- Декана Хэнсона я смогу найти в этом здании?

- Я - Хэнсон, - буркнул тот.

- Меня зовут Сэттерли. Я из "Дэйли экспресс"...

- Боже милостивый, там уже знают?!

- Что знают?

- Да нет, ничего, это я так... - Хэнсон покачал головой. - Сейчас я с вами никак не могу поговорить. Мне необходимо найти такси, иначе я никогда не попаду в этот аэропорт.

- Вы покидаете город?

- Нет. Я должен добраться до доктора Ловенквиста... Это он всему причиной...

Сэттерли открыл дверцу:

- Садитесь. Я довезу вас до аэропорта. А по дороге поговорим.

С запада подул холодный ветер, и солнце испуганно спряталось за облаком.

- Гроза будет, - встревоженно пробормотал Хэнсон. - Хоть бы этот дурак проклятый успел приземлиться...

- Ловенквист - он ведь возглавляет стоматологическое отделение? - спросил Сэттерли.

- Да, это так, - вздохнул Хэнсон. - Хватает и того, что постоянно пишут всякую чепуху о сумасшедших ученых, - теперь еще сумасшедший дантист!

- А что он натворил?

- Взял напрокат самолет, поднялся в воздух и выпускает сейчас из баллонов свой газ. - Хэнсон опять вздохнул: - Я заурядный декан, научных исследований не веду, занимаюсь исключительно выпрашиванием денег у наших богатых выпускников. Но даже до меня дошли слухи, что Ловенквист создал новый обезболивающий препарат - вроде пентотала или амитала натрия, однако значительно более мощный.

- Эти препараты используются в психотерапии для наркогипноза, верно? спросил Сэттерли. - Их еще называют "сывороткой правды"?

- Только у него-то не сыворотка, а газ.

- Ну да, - кивнул Сэттерли. - Так он, значит, дождался ясного безветренного дня и осчастливил наш город с самолета "газом правды"? Я правильно понял?

- Вот именно, - ответил Хэнсон. - Я вынужден это признать - лгать-то я не могу. Никто больше не способен лгать. Очевидно, газ настолько сильный, что достаточно одного вдоха. На кафедре психиатрии мне наговорили массу всякой ерунды: исчезновение внутреннего торможения, действия в обход сознания, негативизм... Но все это сводится к тому, что газ действует. Все, кто был на улицах, в комнатах с открытыми окнами или помещениях с кондиционером, получили какую-то дозу. Иными словами, почти весь город. И никто теперь не в состоянии произнести ложь. Никто даже не хочет! лгать.

- Но это же очень хорошо! - воскликнул Сэттерли и посмотрел на сгущающиеся тучи.

- Хорошо? Я не уверен. Когда эта история получит широкую огласку газеты, радио, - у всего факультета будет плохая репутация. Я бы и вам не должен был этого рассказывать, но - сами понимаете - ничего не могу с собой поделать. Чувствую, знаете ли, неодолимую потребность быть откровенным. Об откровенности я и говорил сегодня своей секретарше, когда она закатила мне пощечину...

Сэттерли свернул к аэропорту.

- Это и есть ваш герой? - спросил он, показывая на появившийся из-за туч самолет.

Тот, казалось, едва выдерживал удары внезапно налетевшего ветра...

- Да! - крикнул Хэнсон. - Он пытается приземлиться. Но ветер слишком сильный...

Небо расщепила длинная ветвистая молния. Самолет на мгновение повис неподвижно, потом вошел в штопор.

Сэттерли резко нажал на акселератор, мотор взревел, и машина понеслась по зеленой траве аэродрома. В отдалении завывала сирена, а сквозь хлынувший дождь виден был стремительно падающий самолет...

* * *

Уолли Тиббетс откинулся на спинку кресла и потянулся за сигаретой.

- Вот так все и кончилось, - завершил свой рассказ Сэттерли. - Когда беднягу вытащили из-под обломков, он был уже мертв. Однако баллоны с газом и прочее снаряжение почти не пострадали. Бумаги, обнаруженные на трупе, Хэнсон отдал мне. Он был в таком трансе, что и не пытался возражать. Так что теперь мы можем написать всю историю, имея веские доказательства. Формулу газа я для себя переписал. Я вот думаю - не поделиться ли нам этим материалом с радио?

Тиббетс покачал головой:

- Нет. Более того, на все вопросы, касающиеся последних событий, я буду отвечать категорическим отрицанием.

- Но сообщение...

- Не будет никакого сообщения. По крайней мере, в вашей газете. Да ведь все равно все уже кончилось. Вы заметили, как люди переменились после грозы? Очевидно, ветер быстро унес остатки газа. Все опять стали нормальными. И большинство людей убедили себя, что ничего не произошло.

- Но мы-то знаем, что это было! А как же теперь с тем сенсационным материалом, о котором вы говорили?

- Он уже не существует. После грозы - опровержение за опровержением. Оказывается, сенатор вовсе не подает в отставку - он баллотируется в губернаторы. Профсоюзный деятель застрелился совершенно случайно. Полиция не может никого заставить подписать свои признания. Наши клиенты опять желают помещать у нас свою рекламу. Помяните мое слово - к завтрашнему утру город обо всем забудет, да они просто заставят себя забыть. Никто не может взглянуть в лицо правде и сохранить рассудок.

- Я совершенно не согласен, - заявил Сэттерли. - Доктор Ловенквист был великим человеком. Он знал, что его открытие все перевернет - и не только здесь, а где угодно. После первого опытного полета он собирался пролететь над всеми столицами мира. Этот газ способен изменить мир. Разве вы не понимаете?

- Конечно, понимаю. Но мир не следует менять.

- Почему? - Сэттерли решительно расправил плечи. - Послушайте, я все обдумал. Формула газа у меня есть. Я могу продолжить дело Ловенквиста. Мне удалось скопить немного денег. Я найму несколько самолетов с пилотами. Неужели вы сами не видите, что миру необходима правда?

- Нет. Я насмотрелся на то, что произошло здесь, в "опытных масштабах", так сказать.

- Ну и? Преступники сознались в своих преступлениях, люди перестали лгать друг другу. Разве это так плохо?

- Что касается преступников - нет. Но для обычных людей это может оказаться катастрофой. Представьте себе: врач говорит больному, что тот умирает от рака, жена сообщает мужу, что он не отец ее ребенка, - примеров сколько угодно. У всех есть тайны или почти у всех. И лучше не знать полной правды - как о других, так и о себе.

- Но вы посмотрите, что сейчас происходит в мире.

- А я смотрю. Моя работа в том и состоит - сидеть за этим столом и смотреть, как мир вертится. Иногда от этого верчения голова кругом вдет но, по крайней мере, мир не рушится. Потому что держатся люди. А чтобы люди не упали, им нужна красивая ложь. Ложь об абстрактной справедливости не умирающей романтической любви. Им необходима вера в то, что добро всегда побеждает. Даже наше представление о демократии может быть ложным. Но мы бережем эту ложь, как и все остальные виды лжи, и стараемся жить так, как будто все это правда.

- Может быть, вы и правы, - согласился Сэттерли. - Все же стоит подумать о перспективах, которые перед нами открываются. Ведь я мог бы устранить самую возможность войн...

- Допустим. Военные и политические лидеры увидят свои побуждения в истинном свете - и переменятся. На время. - Но мы будем продолжать применение газа! - воскликнул Сэттерли, - Есть и другие честные люди. Мы соберем средства, поставим это предприятие на широкую ногу. И кто знает может быть, после многократного вдыхания газа люди вообще потеряют способность лгать. Вы понимаете? Мы навсегда избавимся от самого страшного последствия лжи - войн!

- Я понимаю, - кивнул Тиббетс. - Прекратятся войны между государствами. И начнутся сотни миллионов индивидуальных войн. Войны в умах и сердцах людей. Прокатится волна сумасшествий, убийств, самоубийств. И в этой волне, вызванной обрушенным на людское море избытком правды, утонут дом, семья - да что там, погибнет вся социальная структура общества.

- Я не закрываю глаза на известный риск. Но подумайте о том, что мы можем выиграть.

Тиббетс отеческим жестом положил ему руки на плечи.

- Я хочу, чтобы вы обо всем этом забыли, - сердечно сказал он. - Не стройте планов относительно производства "газа правды" и обработки им правительственных учреждений. Не нужно, иначе мы все погибнем.

Сэттерли молча смотрел в окно. Издалека доносился гул реактивного самолета.

- Вы - честный человек, - снова заговорил Тиббетс. - Один из немногих. Я это давно понял и, пожалуй, восхищаюсь вами. Но будьте же реалистом, посмотрите на вещи с моей точки зрения. Мне от вас многого не нужно скажите только, что не затеете ничего неразумного. Оставьте мир таким, как он есть. - Он помолчал. - Дайте мне честное слово.

Сэттерли колебался. Он действительно был честным человеком, поэтому долго не мог заставить себя ответить. Потом все-таки ответил:

- Даю честное слово, что не стану ничего делать...

И это была ложь...