"Взломщики — народ без претензий" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)Глава 6К шести часам двадцати четырем минутам вечера телевизионщики Седьмого канала закончили рассказ о том, что в пяти прилегающих к Нью-Йорку штатах объявлен розыск Бернарда Роденбарра, обыкновенного вора-взломщика, выдававшего себя за джентльмена, а оказавшегося кровожадным киллером. Я положил куриную ножку на тарелку, встал и выключил «панасоник». Рут сидела на полу, скрестив ноги, и, не притрагиваясь к своей куриной ножке, громко возмущалась коварством Рэя Киршмана. — До чего обнаглели люди! Выманить у человека с таким трудом заработанную тысячу и после этого говорить о нем гадости! По словам Рэя выходило, что я хотел напасть на него с Лореном, притаившись в темном углу, и только благодаря их отваге и упорству ему удалось опознать меня во время этой заварушки. — Я давно чувствовал, что Роденбарр способен на насильственные действия, — говорил он журналистам, и мне казалось, что его негодующий взгляд пронзает меня насквозь, а не рассчитан на телекамеры. — Еще бы! — сказал я. — Я же его перед подчиненными на посмешище выставил. — Как, по-твоему, он верит в то, что говорит? — Что я убил Флэксфорда? Конечно, верит. Мы с тобой единственные люди на Земле, которые знают, что это не так. — И еще настоящий убийца. — Да, и настоящий убийца, — продолжал я. — Но он вряд ли захочет выступить свидетелем. Если я начну оправдываться, мне никто не поверит. Да и ты почти ничего не докажешь. В сущности, даже я не знаю, почему ты мне поверила. — У тебя лицо честного человека. — Может быть, — для вора-взломщика. — Я людей насквозь вижу. — Я так и понял. — Что касается Дж. Фрэнсиса Флэксфорда... — Да почиет он в мире! — Аминь! Знаешь, я почему-то не доверяю людям, которые вместо своего имени ставят инициалы. Мне кажется, что они ведут двойную жизнь. Для себя они — одно, для других — другое. В этом есть что-то нехорошее. — Ну, это ты хватила. — Ты так думаешь? Не знаю, не знаю... Обратимся к криминальной хронике: Г. Гордон Лидди, Э. Говард Хант... — А-а, братья-грабители! — А у тебя есть второе имя, Берни? — Граймс, — кивнул я. — Девичья фамилия матери. — Ты бы стал называть себя Б. Граймс Роденбарр? — Никогда так себя не называл. И не назову. Но если б и назвал, то это не означает, что я хочу что-то скрыть. Это означало бы, что у меня просто крыша поехала. Но, с другой стороны, многие просто не в восторге от своего основного имени, зато нравится второе, вот они и... — Нет, гораздо честнее просто отказаться от второго имени. Так нет, они прикрывают его спереди хитроумным инициалом. И не спорь, пожалуйста. Мне нравится моя теория. — Рут показала мне язык. — Ни в жизнь не доверилась бы Дж. Фрэнсису Флэксфорду! — Теперь уже можно довериться. Мертвые подлостей не делают. — И мы ничего о нем, в сущности, не знаем. Только знаем, что его убили. Этого мало. — Зато это главное, что надо знать. Если б этот сукин сын был жив, к чему о нем знать? — Берни, так нехорошо говорить. — Сам знаю, что нехорошо. — Как там по латыни: De mortuis — и так далее?.. «О мертвых — либо хорошо, либо ничего». О мертвых! А о живых? Рут доглодала куриную косточку, собрала посуду и понесла на кухню. Я, не отрываясь, смотрел на ее аккуратную попу, а когда она нагнулась над мусорным ведром, у меня встал, помимо всего остального, комок в горле. Потом она выпрямилась, стала разливать кофе, а я заставил себя думать о Фрэнсисе Флэксфорде, чье полное имя начиналось с инициала Дж. и сейчас было заключено в траурную рамку. Минувшей ночью мне пришла в голову шальная мысль: а что, если убитый не Флэксфорд? Что, если в том же квартале орудовал другой взломщик? Воспользовавшись намеченным отсутствием Флэксфорда, забрался в его квартиру, там его и прикончили до моего прихода. Но кто его прикончил? Сам Флэксфорд? Исключено. Труп принадлежал Флэксфорду, сорокавосьмилетнему антрепренеру и продюсеру внебродвейских спектаклей, человеку света и бонвивану, время от времени опускающемуся до операций с недвижимостью. Он был когда-то женат, много лет назад развелся и жил в роскошной квартире на Восточной стороне. Кто-то раскроил ему череп пепельницей. — Если бы ты захотел убить человека, то не стал бы пользоваться пепельницей, правда? — спросила Рут. — Флэксфорду, видно, нравились тяжелые пепельницы. Я видел одну в гостиной. Огромная такая, из хрусталя. В газетах пишут, что орудием убийства послужила пепельница. Если она пара к той, что я видел, ею быка свалишь. Я еще раз пробежал статью в «Посте» и постучал пальцем по портрету Флэксфорда. — А он ничего — как, по-твоему? — Не в моем вкусе. — Привлекательный. — Тебе виднее. — Даже утонченный. — Скажи еще — хитроумный и подловатый. — Сама говорила: De mortuis... — Фиг с ними, с римлянами. Как говорила моя бабушка, послушаем того, кто не может сказать о своем ближнем ничего хорошего. Меня вот что интересует: как он делал деньги. У тебя есть идеи, чем он жил? — Вот пишут, что он был антрепренером. — Это значит, что у него были деньги. Но как он их зарабатывал? — Операции с недвижимостью. — Когда есть деньги, можно и этим заняться. Как и ставить внебродвейские пьесы. Если дело налажено, недвижимость приносит деньги, но на пьесах он горел. На пьесах всегда горят. Это я к тому, что у него должен был быть постоянный источник дохода. И бьюсь об заклад, не вполне честный. — Вероятно, ты права. — А если права, почему они не пишут об этом? — Потому что это всем до лампочки. Публику убедили, что убийство — просто стечение обстоятельств. Психованный взломщик случайно облюбовал квартиру Дж. Фрэнсиса, сам он случайно оказался в это время дома и попал тому под руку. Смерть — чистейший случай. Вот если бы на потерпевшем в момент убийства было бы надето женское белье, журналистская братия переворошила бы всю его биографию. Но он надел обыкновенный халат, купленный в магазине братьев Бруксов, а это уже банально. — Где это говорится, что на нем был бруксовский халат? — Да выдумал я это! Я не знаю, где он покупал себе шмотки. В «Таймс» говорится, что на нем был халат. «Пост» пишет о купальном халате. — А у меня сложилось впечатление, что он был голый. — Газеты не пишут, что голый. — Я постарался вспомнить, не брякнул ли что-нибудь Лорен, в каком виде был убитый. Нет, не помню. — Он будет голым в завтрашней «Дейли ньюс». Впрочем, какая разница? — Никакой. Мы сидели рядышком на диване. Рут сложила газету, положила ее рядом с собой. — Хоть бы что-нибудь иметь для начала, — сказала она. — Мы пытаемся развязать узел, а концов-то не видно. Пока что мы имеем труп и мужчину, который втравил тебя в эту историю. — Причем даже не знаем, кто он. — Человек-груша с глазами-шоколадинками. Узкоплечий тип с неохватной талией, не смотрит в глаза. — Он самый. — И у тебя смутное ощущение, что ты видел его раньше. — Не смутное, а вполне определенное. У него даже голос знакомый. — Но ты с ним не встречался. Никогда? — Никогда. — Вот свинство! — Она сжала кулачки, постучала себе по коленкам. — Может, все-таки в тюрьме виделись? — Не думаю. Это — логическое предположение, что в тюрьме. Недаром он знает, кто я. Но я уже перебирал свою биографию — и в тюрьме, и на воле, и нигде его не припомню. Может, просто встречал в метро или на улице. Что-нибудь в этом роде. — Может быть. — Рут нахмурилась. — Он либо сам прикончил Флэксфорда, либо знает, кто это сделал. В любом случае он тебя подставил. — Не думаю, чтобы он убил. — Тогда он должен знать кто. — Вероятно. — Нам бы найти его. Ты даже имени его настоящего не знаешь. Хоть вымышленное-то он тебе сказал? — Нет, не сказал. А зачем нам оно? — Попытались бы выследить его в том баре, забыла, как называется. — «Ящик Пандоры». Зачем нам его выслеживать? — Пока не знаю... Ты мог бы сказать, что шкатулка у тебя. — Какая шкатулка? — Которую ты должен был... Ох, прости! — Ее не существует в природе. — Конечно, не существует. И не существовало. Шкатулка — это так, для отвода глаз. — Она наморщила лоб. — Но зачем он назначил тебе встречу в «Пандоре»? — Не знаю. Уверен, что он и не собирался туда приходить. — Тогда зачем назначать? — Сам не пойму. Может, хотел натравить на меня полицию, хотя какой ему смысл? Может, он затеял этот спектакль с баром, чтобы все выглядело как можно натуральнее. — Я прикрыл глаза, стараясь представить себе человека-грушу. — И знаешь, что странно? Мне показалось, что он всю дорогу пытался произвести на меня впечатление. Показать, какой он блатной и все такое. — Это он тебя запугивал, чтобы ты его не обманул. — Зачем мне было его обманывать? Нет, он какой-то чудной. Притворялся, строил из себя блатного. Трепач и большой шутник — вот он кто! — Я усмехнулся: — Меня, во всяком случае, обвел вокруг пальца. Старинное бюро, синяя кожаная шкатулка, ни в коем случае не открывать. Вот я и лопухнулся. — В тюрьме, говоришь, он тебе не попадался... А его вообще арестовывали, как ты думаешь? — Наверное. Мы ведь как по минному полю ходим. Один неверный шаг — и хана! Я рассказывал, как меня последний раз взяли? — Это когда звонок не работал? — Ну да, когда я открыл дверь, а хозяева — дома. Мало того, хозяин попался с пистолетом и принципами. Я, естественно, предложил кончить дело полюбовно, вытащил бумажник с отступными. Куда там! Все равно что давать раввину взятку — сандвич с ветчиной. Взрыв благородного негодования и прочее, тем более что он оказался руководителем какой-то местной общественной организации. В результате мне не только за попытку ограбления, но и по целому букету обвинений срок припаяли. — Бедный Берни!.. — проговорила она и положила ладошку на мою руку. Через мгновение наши пальцы сплелись, и взгляды встретились. Но мы тут же отвели глаза друг от друга, и каждый задумался о своем. Мои мысли уже не в первый раз обратились к преступлению, которое я не совершал, и наказанию за него. Если я сдамся властям, мне, безусловно, разрешат ходатайствовать о применении статьи об убийстве при смягчающих обстоятельствах, а то и убийстве по неосторожности. При хорошем поведении меня могут освободить досрочно. Тогда я выйду на свободу через три-четыре года. Никогда не имел такого большого срока! Последняя моя отсидка была большая, полтора года. Если человек провел за решеткой полтора года, то выдержит и четыре. В любом случае надо держаться, не падать духом — день прошел, и слава Богу. Конечно, теперь я постарше, мне будет под сорок, когда я выйду на волю. Но знающие люди утверждают, что чем ты старше, тем легче отбывать срок: месяцы и годы летят незаметно. Жизнь без женщин. Без гибких и прохладных рук. Без круглых, упругих поп. (Правда, бывают мужчины с круглыми, упругими попами, если вы любитель таких вещей. Но я к ним не отношусь.) — Берни, что, если мне пойти в полицию? — И выдать меня? Какой смысл? Вознаграждение не объявлено. — О чем ты говоришь?! С какой стати мне выдавать тебя? Ты просто спятил! — Есть немного. А зачем еще ходить в полицию? — Я знаю, у них есть альбом с карточками преступников. Я могла бы сказать, что меня хотели ограбить, и попросила бы показать их мне. — Зачем? — Может быть, я узнала бы его. — Как? Ты же его ни разу не видела! — Ты так хорошо его описал, что мне кажется, будто видела. — В таких альбомах только «будку» увидишь. — Чего? — Это когда лицо только спереди снимают. Профиль не показывают. — А-а... — Нет, в полицию идти — пустой номер. — Пожалуй, ты прав, Берни. Я перевернул ее руку, похлопал по ладошке. Она придвинулась ко мне. Мы просидели молча несколько минут. Я уже собирался обнять ее. Но не успел я шевельнуть рукой, как она поднялась с места. — Надо же что-то делать! — сказала она. — Мужчина, который втравил тебя в эту историю... Если бы мы хотя бы имя его знали. Уже кое-что. — Или знали бы, кому понадобилось прикончить Флэксфорда. У того, кто его убил, должна была быть веская причина. Но мы не знаем ни убийцу, ни его мотивов. — Да, но полиция... — В глазах полиции убийца — я. Даже следствия не будет. Закроют дело. Бернард Роденбарр виновен, и точка. Им остается только взять меня. Процедура отработана до совершенства. Не исключено, что в мире есть только один человек, у которого были основания рассчитаться с Флэксфордом, но об этом никто никогда не узнает, так как данное дело, где фигурирую я, уже закончено, пронумеровано, перевязано ленточкой и сдано в архив. — Думаю, мне стоит сходить в библиотеку. Просмотреть микрофильм указателя по «Нью-Йорк таймс». Может быть, о нем когда-нибудь писали. Я покачал головой: — Если бы в биографии Флэксфорда было что-нибудь пикантное, журналисты давно бы раскопали. И в некрологе было бы упоминание. — И все-таки можно найти какую-нибудь зацепку. Попытка не пытка. — Что верно, то верно. Рут прошлась взад-вперед по комнате, потом еще раз и еще, всем своим видом напоминая разъяренную львицу в клетке. — Не могу я сидеть сложа руки! — воскликнула она. — От этого с ума можно сойти. — Тебе вряд ли понравилось бы в тюрьме. — Господи! И как только люди выдерживают! — День прошел, и слава Богу. Так и выдерживают, — сказал я. — Конечно, сейчас нам стоило бы куда-нибудь закатиться, но... — Никаких «закатиться»! Нечего тебе рисковать. — Она взяла первую попавшуюся газету и стала листать. — Может быть, по телеку что-нибудь интересное. — Оказалось, что по одному из каналов только что начался гангстерский боевик производства «Братьев Уорнер». В нем собрали целое созвездие актеров — Робинсона, Лорри, Грин-стрит и кучу других старых знаменитостей, чьи имена я никогда не мог запомнить, но чьи лица врезались мне в память. Мы уселись на диване и просмотрели весь фильм. Я притянул ее к себе, а во время рекламных пауз мы даже обнялись несколько раз. Когда последний злодей получил по заслугам и пошли заключительные титры, она сказала: — Вот видишь, плохие люди всегда в конце концов проигрывают. Так что нечего волноваться. — Жизнь, — напыщенно сказал я, — не кино. Тем более второсортное. — Да, но она и не нескончаемый эпос, как у де Милля, сэр. Рано или поздно все образуется. — Будем надеяться. Потом начали передавать одиннадцатичасовые новости, и мы терпеливо ждали, когда диктор дойдет до интересующего нас происшествия. Однако никакой дополнительной информации об убийстве Флэксфорда не было. Готовившие выпуск ограничились пересказом того, что было показано и рассказано несколько часов назад. А когда репортер начал говорить о том, как где-то на Хантс-пойнт полиция накрыла шайку торговцев наркотиками, Рут встала и выключила телевизор. — Я, пожалуй, пойду, — сказала она. — Куда? — Домой. — И где ты живешь? — На Бэнк-стрит. Это недалеко отсюда. — Не хочешь остаться? Может, еще что-нибудь стоящее по ящику покажут. — Честно говоря, я устала. Рано встала сегодня. — Могла бы... гм... и здесь поспать, — неуверенно настаивал я. — Места хватит. — Не стоит, Берни. — Как ты пойдешь одна? Не хочется отпускать тебя в такую поздноту. — Еще двенадцати нет. А этот район — один из самых спокойных. — С тобой хорошо. Она улыбнулась: — Правда, мне сегодня нужно домой. Принять душ, переодеться... М-м... — И что еще? — Кошек еще надо накормить. Бедняги, наверно, умирают с голода. — Неужели сами не могут открыть банку с едой? — Что ты! Они у меня ужасно избалованные, Эстер и Мордехай. Они абиссинской породы. — Почему же у них имена еврейские? — А как бы ты их назвал? Хайле и Селассие? — Тоже верно. Я проводил ее до дверей. Уже взявшись за ручку, она обернулась, и мы поцеловались. Это было здорово! Мне не хотелось, чтобы она уходила, да и она, вздохнув, прильнула ко мне. Я отпустил ее. Она открыла дверь. — До завтра, Берни, — сказала. И ушла. |
||
|