"В погоне за золотом Измира" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

Глава первая

В Турции ужасные тюрьмы. Или это слишком скороспелое умозаключение? Возможно, мой вывод в корне неверен, ибо исходя из своего личного опыта я могу говорить, что в Турции только одна ужасная тюрьма. А другие, если они и есть, совсем и не ужасные. Я попытался представить их себе. Просторные камеры, полы и стены искрятся рубинами, по коридорам прохаживаются очаровательные турчанки в национальных костюмах, решетки на окнах отполированы до блеска.

Но меня посадили в ужасную тюрьму, пусть и единственную на всю Турцию. Располагалась она в Стамбуле, сырая, грязная, мрачная, и сидел я в ней один. Вместо ковра пол покрывал толстый слой грязи, копившийся десятилетиями. Маленькое, забранное решеткой окно практически не пропускало воздуха. Прорубили его в толстой стене у самого потолка, так что увидеть я мог через него лишь клочок синего неба. Если окно темнело, по моим предположениям наступала ночь. Приход утра сопровождался сменой черного цвета на синий. С другой стороны, я не мог утверждать, что за окном начиналась свобода. Вполне возможно, какой-то идиот-турок зажигал и гасил за окном лампу, создавая иллюзию смены дня и ночи.

Под потолком двадцать четыре часа в сутки горела слабенькая двадцатипятиваттовая лампочка, окрашивая камеру в серый цвет. Мне дали продавленную армейскую койку и складной стул. В углу стояла параша. Дверь представляла собой металлический прямоугольник, стянутый несколькими вертикальными прутьями. Сквозь зазоры между ними я мог любоваться пустыми камерами на другой стороне коридора. Ни одного заключенного я не видел, вообще никого не видел и не слышал, за исключением охранника-турка, вероятно приписанного ко мне.

Он появлялся утром, днем и вечером: приносил еду. На завтрак — кусок черного хлеба и чашку крепкого черного кофе. На ленч и обед — жестяную миску с подозрительного вида пловом. Рис, иногда кусочки баранины и непонятных овощей. Плов был на удивление вкусным. И я жил в постоянном страхе, что придет день, когда мои тюремщики из чисто человеческого сострадания решат разнообразить мою диету, заменив этот божественный плов чем-то совершенно несъедобным. Но дважды в день мой охранник приносил плов, и дважды в день я разве что не вылизывал миску.

А вот скука меня донимала. Арестовали меня во вторник. Я прилетел в Стамбул из Афин где-то в десять утра и уже на таможне понял, что меня ждут неприятности: очень уж тщательно таможенник просматривал мои вещи.

— Вы закончили? — спросил я, когда он со вздохом закрыл мой чемодан.

— Да. Вы — Ивен Таннер?

— Да.

— Ивен Майкл Таннер?

— Да.

— Американец?

— Да.

— Вы прилетели из Нью-Йорка в Лондон, из Лондона в Афины, из Афин в Стамбул?

— Да.

— В Стамбул вы приехали по делам?

— Да.

Он улыбнулся.

— Вы арестованы.

— Почему?

— Извините, но этого я вам сказать не имею права.

Предъявленное мне обвинение так и осталось тайной за семью печатями. Трое турок в форме отвезли меня на джипе в тюрьму. Какой-то тип взял мои часы, ремень, паспорт, чемодан, галстук, шнурки из ботинок, карманную расческу и бумажник. Он положил глаз и на мое кольцо, но с пальца оно не слезало, а вместе с пальцем он брать кольцо не захотел. Охранник отвел меня вниз, мы попетляли по бесконечным коридорам, прежде чем добрались до моей камеры.

Где я и скучал дни и ночи напролет. Я не могу спать, не сомкнул глаз уже шестнадцать лет, так что мне приходилось скучать не шестнадцать часов в сутки, как и любому заключенному, а все двадцать четыре. Очень хотелось почитать, что угодно, любое печатное слово. В среду вечером я попросил охранника принести мне книги и журналы.

— Я не говорю по-английски, — ответил он мне на турецком.

Я-то говорил на турецком, но решил, что охраннику знать об этом не нужно.

— Любую книгу или журнал, — гнул я свое на английском. — Даже старую газету.

— Твоя мать любить сосать член у дворовых собак, — ответил он на турецком.

Я взял миску с пловом.

— У вас ширинка расстегнута, — на английском.

Его взгляд тут же метнулся вниз. Насчет ширинки я все выдумал, так что в его глазах, когда он посмотрел на меня, я прочитал упрек.

— Я не говорю по-английски, — вновь на турецком. — Твоя мать обожает давать верблюдам.

Собаки, верблюды. Он ушел, а я ел плов и гадал, что вывело их на мой след, почему они решили арестовать меня и собираются ли отпустить? Охранник притворялся, что не говорит по-английски, я следовал его примеру, только в отношении турецкого языка. Окошко под потолком синело и чернело, охранник приносил кофе с хлебом, плов, плов, снова кофе с хлебом, плов, плов. Параша заполнялась все активнее, и я уже прикидывал, когда же заполню ее до отказа. Оставалось лишь гадать, как сказать об этом охраннику, который отказывался признать, что знает английский. Похоже, у нас оставался один способ сохранить лицо — общаться на французском.

Ставший привычным режим изменился на девятый день моего пребывания в тюрьме, то есть в среду. Я-то думал, что еще вторник, где-то потерял день, но, как выяснилось, ошибся. Я позавтракал, прогулялся к параше, для разминки пару раз присел, помахал руками. А час спустя или около того в коридоре послышались шаги. Охранник открыл дверь, в камеру вошли двое в форме. Один очень высокий, очень тощий, несомненно, офицер. Второй ниже ростом, толще, с усами и полным ртом золотых зубов.

Оба прибыли с папками и личным оружием на поясе. Высокий раскрыл свою папку, какое-то время изучал верхний листок, потом посмотрел на меня.

— Вы — Ивен Таннер.

— Да.

Он улыбнулся.

— Как я понимаю, мы освободим вас в самое ближайшее время, мистер Таннер. Сожалею, что вам причинили некоторые неудобства, но, я уверен, вы понимаете, в чем причина.

— Нет, честно говоря, не понимаю.

Он внимательно изучал мое лицо.

— Но ведь нам пришлось многое проверить, на это нужно время, так что нам не оставалось ничего другого, как поместить вас в безопасное место. И вы вели себя довольно странно, знаете ли. Не требовали немедленно освободить вас, не бились о прутья двери, не спали...

— Я никогда не сплю.

— Но мы ведь не могли этого знать, не правда ли? — Он вновь улыбнулся. — Вы не настаивали на встрече с американским послом. Каждый американец сразу же хочет видеть посла. Если американца обсчитывают в ресторане, он желает незамедлительно сообщить об этом послу. Но вы так смиренно...

— Когда знаешь, что от насильника никуда не деться, лучше расслабиться и получить удовольствие.

— Что? А, я понимаю. Но здесь, как вы понимаете, ситуация более сложная, так что пришлось искать объяснение. Мы запросили Вашингтон и узнали о вас много интересного. Разумеется, не все, я в этом не сомневаюсь, но более чем достаточно, — он оглядел камеру. — Может, вам здесь уже надоело? Не перейти ли нам в более удобное помещение. Я должен задать вам несколько вопросов, после чего вы выйдете на свободу.

Мы вышли из камеры. Коротышка с золотыми зубами шел впереди, я и допрашивавший меня офицер — чуть сзади, бок о бок. Охранник замыкал процессию. Прогулка по коридорам удовольствия мне не доставила. Я, похоже, похудел, так что спадающие без пояса брюки приходилось поддерживать руками. А ботинки, без шнурков, так и норовили слететь с ноги.

В просторной, чистой комнате этажом выше высокий мужчина сел под роскошным портретом Ататюрка и милостиво мне улыбнулся. Спросил, знаю ли я, что послужило причиной моего ареста. Я откровенно признался, что нет, сие мне неведомо.

— А хотели ли знать?

— Естественно.

— Вы состоите... — он справился с бумагами в папке, — в очень странных организациях, мистер Таннер. Мы не знаем, чем вызван ваш интерес к ним, но, когда ваша фамилия появилась в списке пассажиров прибывающего авиалайнера, наш компьютер не оставил ее без внимания. Вы — член... э... Всеэллинского общества дружбы. Так?

— Да.

— И Лиги за восстановление Киликийской Армении?

— Да.

Он почесал подбородок.

— Обе эти организации не очень-то жалуют Турцию, мистер Таннер. Каждая состоит... как бы это сказать... из фанатиков. Да, фанатиков. Всеэллинское общество дружбы в последнее время весьма активно. У нас есть основания подозревать его в проведении нескольких террористических актов на Кипре. Армянские фанатики после окончания войны не давали о себе знать. Сейчас едва ли кто помнит об их существовании, и нам они давным-давно не доставляли хлопот.

Но внезапно в Стамбуле появляетесь вы, да еще состоите не в одной, а сразу в двух недружественных Турции организациях, — он выдержал паузу. — Возможно, вас это заинтересует, но по имеющейся у нас информации, вы — единственный представитель человечества, являющийся членом двух этих организаций.

— И этим обусловлен мой арест?

— Да.

— Чудеса.

Он предложил мне сигарету, но я отказался. Тогда он закурил сам. Запах турецкого табака заполнил комнату.

— Могли бы объяснить, как вы оказались в этих организациях, мистер Таннер?

Я задумался.

— Присоединился.

— Да, это нам известно.

— Я... состою во многих организациях.

— Это точно, — он вновь заглянул в папку. — Наш перечень, возможно, не полный, но вы можете внести необходимые дополнения. Помимо двух уже упомянутых организаций, вы состоите в Братстве ирландцев-республиканцев, Английском обществе плоскоземцев, Македонской лиге дружбы, в Союзе индустриальных рабочих мира, в Либертарианской лиге, в Союзе борьбы за освобождение Хорватии, в Комитете по запрету фреона, в Сербском братстве, в Латвийской армии в изгнании, — он оторвался от папки. Вздохнул. — Перечень очень длинный. Мне продолжать?

— Я потрясен основательностью ваших изысканий.

— Нам хватило одного звонка в Вашингтон, мистер Таннер. На вас там собрано обширное досье. Вы это знаете, не так ли?

— Да.

— Что связывает вас с этими организациями? Согласно сведениям, полученным из Вашингтона, вы же ничего для них не делаете. Иногда участвуете в заседаниях, получаете невероятное количество газет, журналов, буклетов, общаетесь с отдельными членами, но сами ничего не делаете. Можете вы объяснить, что у вас с ними общего?

— Мне любопытны безнадежные дела.

— Простите?

Я понимал, что разъяснять мою позицию бессмысленно. В этом меня убедили неоднократные беседы с агентами ФБР. Не может обычный человек, а уж тем более обычный бюрократ или полисмен осознать, сколь приятно состоять в организации, ставящей перед собой никогда не осуществимую цель. То ли ты преклоняешься перед тремя сотнями разбросанных по всему свету людей, думающих, к примеру, лишь о том, как отделить Уэльс от Великобритании, то ли ты держишь их за психов.

Но я резонно рассудил, что слова, даже непонятые, лучше молчания. Я говорил, он слушал, глаза его все округлялись и, округлялись. Когда я закончил, он какое-то время молчал, потом покачал головой.

— Вы меня удивили.

Эта фраза ответа не требовала.

— Мы-то полагали, что вы агент-провокатор. Мы даже связались с вашим Центральным разведывательным управлением, но они заявили, что знать вас не знают, отчего мы только утвердились в мысли, что вы — их агент. Мы до сих пор не уверены, что вы не из ЦРУ. Но вы не укладываетесь в стандартные категории. Таких, как вы, просто нет.

— Совершенно верно.

— Вы не спите. Вам тридцать четыре года, и в восемнадцать лет вы потеряли способность спать. Это так?

— Да.

— На войне?

— В Корее.

— Турция посылала войска в Корею.

Я мог только согласиться, но продолжение этой темы вело в тупик. Так что я промолчал. Он вынул сигарету изо рта, грустно покачал головой.

— Вам прострелили голову?

— Не совсем. В меня попал осколок шрапнели, очень маленький. Меня подлечили, дали в руки винтовку и отправили в бой. А потом я просто перестал спать. Не знаю, почему. Врачи думали, что причина — шок. Шок от ранения. Потому что сама рана не могла стать причиной бессонницы. Я не заметил, что меня ранили. Уже потом мне показали царапину на лбу.

— Понятно.

— Меня чем-то кололи. Я отключался на время действия лекарства, потом бодрствовал. Нормального сна они мне вернуть не смогли. В конце концов решили, что у меня в мозгу уничтожен центр сна. Точно они не знали, что это за центр и как он функционирует, но, вероятно, я его действительно лишился. И с тех пор не сплю.

— Совсем?

— Совсем.

— Разве вы не устаете?

— Разумеется, устаю. Тогда ложусь отдыхать. Или переключаюсь с умственной деятельности на физическую.

— То есть вы можете жить без сна?

— Да.

— Невероятно.

Тут он, конечно, заблуждался. Наука до сих пор не выяснила, что заставляет человека спать, как и почему. Без сна люди умирают. Человек умрет, если не давать ему спать или не кормить его, но в первом случае это произойдет быстрее. Однако никто не знает, что делает сон для тела.

— Вы в добром здравии, мистер Таннер?

— Да.

— От постоянного бодрствования у вас нет болей в сердце?

— Вроде бы, нет.

— И вы проживете столько же, что и все?

— Доктора говорят, что нет. Исходя из их статистики, если взять среднюю продолжительность жизни за единицу, то мне отпущено три четверти. Разумеется, без учета несчастных случаев.

Но я не верю их цифрам. Исходные данные нельзя считать объективными. И практически невозможно учесть индивидуальные особенности организма.

— Но они говорят, что жить вы будете не так долго, как другие.

— Да. Хотя бессонница, скорее всего, отнимет у меня меньше лет, чем у кого-то курение.

Он нахмурился, поскольку только что закурил новую сигарету и не хотел, чтобы ему напоминали о последствиях курения. Поэтому изменил тему.

— Как вы живете?

— Сегодняшним днем.

— Вы меня не поняли. Как вы зарабатываете на жизнь?

— Получаю военную пенсию по инвалидности. За потерю сна.

— Они выплачивают вам сто двенадцать долларов. Правильно?

Он не ошибся. Я понятия не имею, как министерство обороны определило величину моей пенсии. Прецедента-то не было.

— Вы же не можете жить на сто двенадцать долларов в месяц. Что еще вы делаете? Вы же не работаете.

— Не совсем так.

— Простите?

— Я пишу докторские диссертации и дипломные работы.

— Не понял.

— Я пишу дипломные и курсовые работы для студентов. Они сдают их, как свои. Иногда я хожу за них на экзамены, в Колумбийский и в Нью-йоркский университеты.

— Это разрешено?

— Нет.

— Понятно. Вы способствуете им в обмане.

— Я помогаю им компенсировать недостаток способностей, заложенный в них природой.

— Есть у вашей профессии название? Официальное название.

«Как же он мне надоел, — подумал я. — Он сам, его вопросы, тюрьма, в которую он меня посадил».

— Меня называют стентафатором[1].

Он попросил меня продиктовать слово по буквам, записал его. Закурил очередную сигарету, меня уже мутило от табачного дыма, пристально посмотрел на меня.

— Что привело вас в Турцию, мистер Таннер?

— Я турист.

— Ну зачем вы так. Вернувшись из Кореи, вы никогда не покидали Соединенных Штатов. Заявление о выдаче вам паспорта подали три месяца тому назад. И сразу прилетели в Стамбул. Почему?

Я замялся.

— На кого вы шпионите, мистер Таннер? На ЦРУ? Или на одну из ваших карликовых организаций? Скажите мне.

— Я не шпионю.

— Тогда почему вы здесь?

Вновь я помедлил с ответом.

— В Антакье есть человек, который изготовляет поддельные золотые монеты. Особенно ему удаются армянские монеты, но он делает и другие. Мастер отменный. Его деятельность не противоречит турецким законам. Он не подделывает турецких монет, следовательно, перед законом чист.

— Продолжайте.

— Я намеревался увидеться с ним, закупить партию изготовленных им монет, контрабандно провезти их в Соединенные Штаты и продать там за настоящие.

— Законы Турции запрещают вывоз из страны предметов старины.

— Это не предметы старины. Мужчина сам их изготавливает. Я бы взял у него документы, удостоверяющие, что проданные им монеты — подделки. Законы Соединенных Штатов запрещают ввоз в страну золота. Продажа поддельных монет по цене настоящих — мошенничество, — тут я позволил себе улыбнуться. — Я сознательно шел на риск. А вот турецких законов я нарушать не собирался. Можете мне поверить.

Худой офицер долго сверлил меня взглядом.

— Фантастическое объяснение.

— Однако правдивое.

— Вы просидели в тюрьме девять дней, хотя могли немедленно выйти на свободу, объяснившись с властями. Поневоле задумаешься, а не лукавите ли вы? Свою «легенду» вы могли бы рассказать сразу, сопроводив ее взяткой, и освободились бы еще до того, как мы начали узнавать о вас массу любопытных подробностей. Фальшивомонетчик из Антакьи. Армянские золотые монеты, это же надо! Да когда армяне чеканили золотые монеты?

— В средние века.

— Одну минуту, — он снял трубку с телефонного аппарата на столе, кому-то позвонил. Я разглядывал портрет Ататюрка и прислушивался к разговору. Он спрашивал какого-то бюрократа, живет ли в Антакье фальшивомонетчик и какие монеты изготавливает. И не выказал особого изумления, выяснив, что изложенные мною факты соответствуют действительности.

Положив трубку, он посмотрел на меня.

— Не могу поверить, чтобы ради этого человек мог прилететь в Стамбул. И на какую вы рассчитывали прибыль?

— Я мог купить фальшивых монет на тысячу долларов, а продать их за тридцать тысяч, выдавая за настоящие.

— Это правда?

— Да.

Он помолчал.

— Я все равно вам не верю. Вы — шпион или диверсант. В этом у меня сомнений нет. Но это неважно. Кем бы вы ни были, вы должны покинуть Турцию. Вам не место в нашей стране, а в вашей есть люди, которые очень хотят с вами побеседовать.

Мустафа позаботится о том, чтобы вы приняли ванну и переоделись. В три пятнадцать вас посадят на самолет компании «Пан-Ам», вылетающий в Шеннон. Мустафа полетит с вами. В Шенноне вы проведете два часа и на другом самолете «Пан-Ам» отправитесь в Вашингтон, где Мустафа передаст вас агентам ФБР.

Мустафой звали моего охранника, который дважды в день приносил мне плов, а по утрам — хлеб и кофе. В Вашингтон простых охранников не посылали, следовательно, ранг у него был существенно выше. Сие означало, что, по мнению местных властей, я представлял собой величайшую угрозу миру и безопасности Турецкой Республики.

— Вас мы больше не увидим, — продолжал тощий офицер. — Я не сомневаюсь, что правительство Соединенных Штатов аннулирует ваш паспорт.

Если только вы не их агент, что вполне возможно. Мне, впрочем, без разницы. Ваши оправдания меня не интересуют, да и к тому же они наверняка насквозь лживы. В наше время никому нельзя верить.

— Очень благоразумный подход, — согласился я с ним.

— В любом случае, в Турцию вам въезд закрыт. Здесь вы persona non grata. Вы покинете нашу страну, забрав все свои вещи. Покинете, чтобы никогда больше не вернуться.

— Меня это устроит.

— Я на это надеюсь.

Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. Мустафа повел меня к двери.

— Одну минуту...

Я обернулся.

— Просветите меня. Расскажите об Английском обществе плоскоземцев.

— Общество действует во всем мире. Не только в Англии, хотя образовалось именно там. В Англии проживают и большинство его членов.

— И кого оно объединяет?

— Тех, кто верит, что Земля плоская, а не круглая. Цель общества — пропагандировать исповедуемые им взгляды и привлекать новых членов, эти взгляды поддерживающих.

Он долго смотрел на меня. И я не отводил глаз.

— Плоская, значит. Эти люди сумасшедшие?

— Не больше, чем вы или я.

Я оставил его поразмыслить над моими последними словами. Мустафа отвел меня в крошечную ванную и стоял у двери, пока я смывал с себя накопившуюся на теле грязь. Когда я вышел из-под душа, протянул мне чемодан. Я надел чистую одежду, закрыл чемодан. Грязное, с носками и ботинками, завязал в узел, который и протянул Мустафе. Тот не отличался особой чистоплотностью, но отступил на шаг.

— Ради мира и дружбы и от лица Международного братства стентафаторов передаю эту одежду в дар великой Турецкой Республике.

— Я не говорю по-английски, — солгал Мустафа.

— И что означает эта чертова фраза? — зло бросил я.

Мы задержались у каптерки, где мне выдали пояс, галстук, шнурки от ботинок, бумажник и часы. Мустафа взял мой паспорт и засунул в карман. Я спросил, почему, на что он улыбнулся и ответил, что не говорит по-английски.

Мы вышли из тюрьмы. Солнце немилосердно слепило глаза, привыкшие к темноте. Я все думал, когда же Мустафа заговорит по-английски. Все-таки нам предстоял долгий полет. Или он намеревался до самого приземления хранить гордое молчание?

Я решил, что смог бы его разговорить, но делать этого не следует. Молчаливого Мустафу вынести, пожалуй, проще, чем говорливого, подумал я, особенно если мне удастся купить пару-тройку книг в мягкой обложке. И на моей стороне сохранялось ощутимое преимущество: он говорил по-английски и не знал, что мне это известно. Я говорил по-турецки, а он не имел об этом ни малейшего понятия. Так зачем отдавать такой козырь?

Мустафа подвел меня к «Шевроле» пятьдесят третьего года выпуска, с помятыми крыльями, проступающими сквозь облупившуюся краску пятнами ржавчины. Мы сели на заднее сиденье, Мустафа велел водителю везти нас в аэропорт. Наклонился вперед, и я услышал, как он шепотом говорит водителю, что я — очень хитрый шпион из Соединенных Штатов и мне ни в чем нельзя доверять.

Они насмотрелись фильмов о Джеймсе Бонде. Им везде чудились шпионы, и они забыли о том, что у человека может возникнуть желание сделать несколько долларов на каждом вложенном, то есть получить прибыль. Шпион? Только этого мне и не хватало. Я не собирался шпионить на пользу Турции или против нее.

Я приезжал в Стамбул лишь для того, чтобы украсть золотой клад стоимостью примерно в три миллиона долларов.