"Пляска на бойне" - читать интересную книгу автора (Блок Лоуренс)

2

Это случилось еще в ноябре. Ричард Термен и его жена Аманда были в гостях на Западной Сентрал-парк-авеню. Незадолго до полуночи они отправились домой. Всю неделю стояла жара не по сезону, а ночью стало полегче, и они решили идти пешком.

Их квартира занимала весь верхний этаж пятиэтажного каменного дома на Западной Пятьдесят Второй улице, между Восьмой и Девятой авеню. На первом этаже помещался итальянский ресторан, а второй делили между собой бюро путешествий и агентство по продаже театральных билетов. Третий и четвертый этажи были жилые. На третьем находились две квартиры — в одной жила ушедшая на покой актриса, в другой — молодой биржевой маклер и его друг, манекенщик. Четвертый этаж, как и пятый, тоже занимала одна квартира; ее снимали бывший адвокат с женой, которые первого числа улетели во Флориду и собирались вернуться не раньше начала мая.

Когда Термены добрались до дома — это было где-то между двенадцатью и половиной первого ночи, — они оказались на площадке четвертого этажа как раз в тот момент, когда из пустой квартиры адвоката выходили два взломщика. Грабители, крупные и сильные белые мужчины лет под тридцать или чуть больше, угрожая пистолетами, загнали Терменов в квартиру, которую только что обчистили. Там они отняли у Ричарда часы и бумажник, отобрали у Аманды ее драгоценности и заявили, что он и его жена — пара никуда не годных яппи[5], которых не грех и прикончить.

Избив Ричарда Термена, они связали его и заклеили ему рот. Потом у него на глазах изнасиловали его жену. После этого один из них ударил Ричарда по голове — кажется, ломиком, — и тот потерял сознание. Когда он очнулся, грабителей уже не было, а его жена лежала на полу в другом углу комнаты, раздетая и, по-видимому, в обмороке.

Термен скатился с кровати на пол и попробовал колотить ногами в пол, но там лежал толстый ковер, и привлечь внимание обитателей квартиры этажом ниже ему не удалось. Тогда он повалил торшер, но на шум никто не отозвался. Термен подполз к жене, надеясь привести ее в чувство, но она ни на что не реагировала и, кажется, не дышала. Кожа у нее была холодная на ощупь, и он испугался, что она умерла.

Высвободить руки Термен не мог, а рот у него был заклеен. Он не без труда избавился от пластыря и начал кричать, но никто не откликался. Окна были, конечно, закрыты, а толстые стены и перекрытия не пропускали звуков. В конце концов ему удалось перевернуть столик, на котором стоял телефон. На столике оказалась еще и металлическая лопаточка, которой адвокат уминал табак в трубке. Зажав ее в зубах, Термен набрал 911[6], сообщил телефонистке свою фамилию и адрес и сказал, что его жена, кажется, мертва или умирает. Потом он потерял сознание — в таком положении его и обнаружила прибывшая полиция.

Это случилось во вторую субботу ноября, в ночь на воскресенье. А в последний вторник января, в два часа дня, я сидел в баре «Джимми Армстронг» и пил кофе.

Напротив меня за столиком сидел мужчина лет сорока с короткими темными волосами и подстриженной бородкой, в которой пробивалась седина. Он был одет в коричневый твидовый пиджак, а под ним — свитер из некрашеной шерсти. По цвету лица было видно, что он редко бывает на воздухе, — для середины нью-йоркской зимы это дело обычное. Он задумчиво смотрел на меня сквозь очки в металлической оправе.

— Я думаю, что мою сестру убил этот мерзавец, — сказал этот человек. Слова были резкие, но произнес он их ровным, бесстрастным голосом. — Я думаю, что он ее убил и может выйти сухим из воды, а я этого не хочу.

Бар «Армстронг» расположен на углу Десятой авеню и Пятьдесят Седьмой улицы. Здесь он помещается уже несколько лет, а раньше был на Девятой авеню, между Пятьдесят Седьмой и Пятьдесят Восьмой, там, где сейчас китайский ресторан. В то время я там, можно сказать, дневал и ночевал. Бар находится по соседству с отелем, где я живу, сразу за углом, и я там обедал, встречался с клиентами и проводил почти все вечера за своим обычным столиком в глубине зала, разговаривая с посетителями или просто предаваясь размышлениям за рюмкой бурбона — чистого, или со льдом, или, чтобы не заснуть, с кофе.

Когда я бросил пить, бар «Армстронг» оказался в самом начале неписаного перечня людей, мест и занятий, которых мне следовало избегать. Мне стало легче это делать, когда Джимми не удалось продлить срок аренды и он перебрался на квартал западнее, оказавшись в стороне от моих обычных повседневных маршрутов. Долгое время я там вообще не показывался, но потом один мой непьющий приятель как-то поздно вечером предложил заглянуть туда перекусить, и с тех пор я, может быть, раз шесть там обедал. Говорят, что, когда стараешься не пить, надо держаться подальше от всяких забегаловок, но бар «Армстронг» больше напоминает ресторан, чем забегаловку, особенно в его нынешнем перевоплощении — с декоративными кирпичными стенами и папоротниками в горшках над головой. Магнитофон тихо играет классические мелодии, а по выходным после обеда выступает настоящее камерное трио. Все это ничуть не похоже на обычный шумный притон, каких сколько угодно в Адской Кухне[7].

Когда Лаймен Уорринер сказал, что приехал из Бостона, я предложил встретиться у него в отеле, но оказалось, что он остановился у своего знакомого. Сам я живу в крохотном номере, а холл моего отеля слишком непригляден и не внушает доверия. Так получилось, что я снова назначил встречу с потенциальным клиентом в баре Джимми. Сейчас из динамиков слышалась музыка XVII века в исполнении квинтета деревянных духовых, я пил кофе, а Уорринер прихлебывал чай «Эрл Грей» и обвинял Ричарда Термена в убийстве.

Я спросил, что говорит полиция.

— Дело пока не прекращено. — Он нахмурился. — Это как будто должно означать, что они продолжают над ним работать, но, насколько я понимаю, означает как раз обратное — они почти не надеются раскрыть убийство.

— Ну, это не совсем так, — возразил я. — Обычно это означает, что прекращен активный розыск.

Он кивнул:

— Я говорил с детективом Джозефом Деркином. Кажется, вы с ним друзья.

— Мы в дружеских отношениях.

Он поднял одну бровь.

— Тонкое различие. Детектив Деркин не сказал, что считает Ричарда виновным в смерти Аманды, но виду него при этом был такой… Вы, наверное, понимаете, что я хочу сказать.

— Думаю, что да.

— Я спросил его, не могу ли чем-нибудь помочь разобраться в этом деле. Он сказал, что по официальным каналам делается все возможное. Только через минуту я сообразил: ведь он не имеет права напрямик посоветовать мне нанять частного детектива, но намекает как раз на это. Я сказал: «Может быть, в неофициальном порядке, скажем, какой-нибудь частный детектив…» — и он ухмыльнулся, словно хотел дать мне понять, что я попал в точку.

— Он не мог сказать этого прямо.

— Нет, конечно. И напрямик порекомендовать мне вас тоже не мог, насколько я понимаю. «Что касается рекомендаций, — сказал он, — то я имею право только посоветовать вам воспользоваться телефонным справочником. Впрочем, могу еще сказать, что тут совсем поблизости живет один человек, которого вы не найдете в телефонном справочнике, потому что у него нет лицензии, и действует он совершенно неофициально». Я вижу, вы улыбаетесь.

— У вас получается очень похоже на Джо Деркина.

— Спасибо. Жаль, что на этот мой талант нет спроса. Не возражаете, если я закурю?

— Ничуть.

— Вы уверены? Сейчас чуть ли не все бросают. Я тоже бросал, а потом начал снова.

Кажется, ему хотелось поговорить на эту тему, но он просто достал «Мальборо», прикурил и так жадно затянулся, словно и минуты не мог прожить без сигареты.

— Детектив Деркин сказал, что методы работы у вас оригинальные и даже эксцентричные.

— Так и сказал?

— Примерно. Еще он сказал, что расценки у вас произвольные и непредсказуемые, — нет, это тоже не дословно. Сказал, что вы не представляете подробных докладов и не ведете учета своих расходов. — Он слегка наклонился вперед. — Я готов на это согласиться. И еще он сказал, что если уж вы вцепитесь во что-то зубами, то не отступитесь, а как раз это мне и нужно. Если этот сукин сын убил Аманду, я должен знать.

— А почему вы думаете, что убил ее он?

— Чутье подсказывает. Наверное, это не слишком научный довод.

— Из чего не следует, что он неверен.

— Нет, не следует. — Он пристально посмотрел на свою сигарету. — Этот человек мне никогда не нравился. Я старался относиться к нему хорошо, потому что Аманда его любила или была в него влюблена, называйте как хотите. Но не так-то легко уговорить себя, что тебе симпатичен человек, которому ты явно не нравишься. Во всяком случае, мне это оказалось нелегко.

— А вы Термену не нравились?

— Я ему не понравился сразу и инстинктивно. Я голубой.

— И поэтому ему не понравились?

— У него могли быть и другие причины, но моих сексуальных наклонностей достаточно, чтобы исключить меня из круга его потенциальных друзей. Вы когда-нибудь видели Термена?

— Только на газетных фотографиях.

— Вы как будто не удивились, когда услышали, что я голубой. Сразу догадались, да?

— Не сказал бы, что догадался. Но это показалось мне вероятным.

— Это из-за моей внешности. Нет, я не пытаюсь поймать вас на слове, Мэттью. Можно мне звать вас «Мэттью»?

— Конечно.

— Или вы предпочитаете «Мэтт»?

— Все равно.

— А меня зовите Лайменом. Я хотел сказать, что выгляжу голубым, что бы там это ни означало. Хотя для тех, кто мало общался с гомосексуалистами, моя голубизна, если можно так выразиться, видимо, далеко не так очевидна. Ну, ладно. А если говорить о Ричарде Термене, то, судя по его внешности, я могу сказать вот что: он так глубоко забился в шкаф, что за одеждой ничего не видит.

— То есть?

— То есть я не знаю, проявлялось ли у него это когда-нибудь открыто — очень может быть, он и сам этого не осознает, — но мне кажется, он тоже предпочитает мужчин. В сексуальном смысле. И недолюбливает откровенно голубых мужчин, потому что боится сам оказаться таким же.

Подошла официантка и, подлив мне кофе, спросила Уорринера, не нужно ли ему еще кипятку для чая. Он попросил принести кипятку и свежий пакетик чая для заварки.

— Меня это всегда обижало. Тем, кто пьет кофе, доливают бесплатно. А тем, кто пьет чай, дают бесплатно только кипяток: когда просишь еще пакетик, с тебя берут за лишнюю чашку. Притом что чай обходится им дешевле, чем кофе. — Он вздохнул. — Будь я адвокатом, возбудил бы дело о дискриминации. Я шучу, конечно, но в нашем сутяжническом обществе не исключено, что кто-нибудь сейчас именно этим и занят.

— Я бы не удивился.

— Знаете, ведь она была беременна. На втором месяце. Она ходила к врачу.

— Об этом писали в газетах.

— Она была моей единственной сестрой. С моей смертью род прекратится. Я все думаю, что это должно бы меня беспокоить, но почему-то я ничего такого за собой не замечаю. Что меня действительно беспокоит — это то, что Аманда погибла от руки своего мужа, а ему ничего не будет. И еще то, что я не знаю этого наверняка. Если бы я знал…

— Что тогда?

— Меня бы это меньше беспокоило.

Официантка принесла ему чай. Он положил в чашку свежий пакетик. Я спросил его, какие у Термена могли быть мотивы для убийства Аманды.

— Деньги, — ответил он. — У нее были кое-какие деньги.

— Сколько?

— Наш отец сколотил себе приличное состояние. На недвижимости. Мать сумела довольно много просвистеть, но после ее смерти кое-что еще осталось.

— Когда это было?

— Восемь лет назад. Когда завещание вступило в силу, Аманде и мне досталось по шестьсот с лишним тысяч долларов. Сомневаюсь, чтобы она успела все истратить.

К тому времени, как наш разговор подошел к концу, было уже почти пять, и народу в баре стало больше: начали появляться завсегдатаи «счастливого часа»[8]. Я заполнил с десяток страниц в своем блокноте и уже несколько раз отказался от добавки кофе. Лаймен Уорринер перешел с чая на пиво, и его высокий бокал с темным «Прайором» был уже наполовину пуст.

Настало время назначить гонорар, а я, как всегда, не знал, сколько запросить. Насколько я понял, Уорринер вполне мог уплатить любую сумму, какую бы я ни назначил, но это для меня не имело никакого значения. В конце концов я остановился на сумме в 2500 долларов. Он не стал интересоваться, как получилась такая цифра, а просто вынул чековую книжку и отвинтил колпачок перьевой авторучки. Уж не помню, когда я в последний раз видел такую ручку.

— Мэттью Скаддер? — спросил он. — Два "д"?

Я кивнул, он выписал чек и помахал им в воздухе, чтобы просохли чернила. Я сказал, что, возможно, верну ему часть, если дело пойдет быстрее, чем я думаю, а может быть, попрошу еще, если понадобится. Он согласился. Похоже было, что это его не особенно волнует. Я взял чек, и он сказал:

— Я просто хочу знать, и все.

— Очень может быть, что на большее надеяться и не стоит. Убедиться, что это его рук дело, — одно, а представить доказательства, которые убедили бы суд, — совсем другое. Все может кончиться тем, что ваши подозрения подтвердятся, а вашему зятю вес равно ничего не будет.

— Вам не придется ничего доказывать присяжным, Мэттью. Представьте доказательства только мне.

Пропустить это мимо ушей я не мог.

— Вы, кажется, намерены взять все в свои руки?

— А разве я уже это не сделал? Когда нанял частного детектива? Когда решил не пускать дело на самотек и не полагаться на Божьи мельницы, которые, как известно, мелют верно, но медленно?

— Я не хотел бы участвовать в деле, которое может кончиться тем, что вы попадете под суд за убийство Ричарда Термена.

Он немного помолчал, потом сказал:

— Не стану делать вид, будто это не приходило мне в голову. Но, по совести говоря, не думаю, чтобы я на это пошел. Мне кажется, это не мой стиль.

— Ну и хорошо.

— Вы так думаете? А я вот не уверен.

Он жестом подозвал официантку, дал ей двадцать долларов и отмахнулся от сдачи. Наш счет был не больше чем на пять долларов, но мы целых три часа занимали столик.

Если он убил ее, — сказал Уорринер, — это была с его стороны очень большая глупость.

— Убийство — всегда глупость.

— Вы действительно так думаете? Не уверен, что я с вами согласен, но у вас в таких делах, конечно, больше опыта. Нет, я хотел сказать, что он поторопился. Ему следовало подождать.

— Почему?

— Денег было бы больше. Не забудьте, я получил в наследство столько же, сколько и Аманда, и могу вас заверить, что не пустил этих денег на ветер. Аманда стала бы моей наследницей и получила бы за меня страховку.

Он вынул сигарету, потом сунул ее обратно в пачку.

— Мне больше некому оставить деньги. Мой любовник умер полтора года назад от той болезни, что из четырех букв. — Он слегка улыбнулся. — Нет, не от оспы. От другой.

Я ничего не сказал.

— У меня положительная реакция на ВИЧ, — продолжал он. — Вот уже несколько лет. Аманде я солгал. Сказал ей, что прошел обследование и результат отрицательный, так что беспокоиться не о чем. — Он посмотрел мне в глаза. — По-моему, это простительная ложь, как вы считаете? Я ведь не собирался иметь с ней сношений, так зачем обременять ее правдой? — Он снова вынул сигарету, но не закурил. — Кроме того, был шанс, что я не заболею. Когда у человека в крови антитела, это еще не значит, что в нем сидит вирус. Но теперь об этом можно забыть. В августе прошлого года появилось пурпурное пятно, и никаких сомнений больше не осталось. СК — саркома Калоши.

— Знаю.

— Сейчас это уже не означает немедленного смертного приговора, как год-два назад. Возможно, я проживу еще долго. Лет десять, а может, и больше. — Он закурил. — Только у меня почему-то такое чувство, что этого не случится.

Он встал и взял с вешалки плащ. Я взял свой и вышел на улицу вслед за ним. Тут же появилось такси, он остановил его. Открыв заднюю дверцу, он обернулся ко мне:

— Аманде я сказать не успел. Собирался сделать это в День Благодарения[9], но было уже поздно. Так что она не знала, и он тоже, конечно, не знал, а то бы сообразил, что ему выгоднее повременить с ее убийством.

Он отшвырнул сигарету.

— Какая ирония судьбы, правда? Стоило мне сказать ей, что я умираю, — и сегодня она, возможно, была бы еще жива.