"Пляска на бойне" - читать интересную книгу автора (Блок Лауренс)Блок ЛауренсПляска на бойнеЛоуренс Блок "Мэттью Скаддер" Пляска на бойне перевод А. Иорданского Посвящается Филипу Фридмену Автор рад выразить свою признательность за большую поддержку Творческому центру штата Виргиния, где была начата эта книга, и Фонду имени Рэгдейла, где она была закончена Если бы карал людей Аллах по грехам их, истребил бы он на лице Земли всех до последнего зверя. Коран 1 Где-то в середине пятого раунда паренек в голубых трусах ошеломил противника увесистым ударом слева в челюсть. Сразу же за этим последовал прямой справа в голову. - Сейчас упадет, - сказал Мик. Похоже, что к этому и шло, но, когда паренек в голубых трусах кинулся вперед, тот, другой, в белых трусах, увернулся и повис на нем. Прежде чем рефери шагнул вперед, чтобы их развести, я успел заметить, что глаза у того, в белых трусах, остекленели и ничего не видят. - Сколько времени осталось? - Больше минуты. - Вполне хватит, - сказал Мик. - Вот увидишь, твой уложит его вчистую. Хоть и маленький, а силен, как бык. Не такие уж они были и маленькие. Юниоры-средневесы - значит, что-нибудь около 70 килограммов. Когда-то я наизусть знал все весовые категории, но в то время их было легко запомнить. Теперь категорий стало вдвое больше, да еще есть всякие юниоры и суперы, да целых три боксерских лиги, и каждая провозглашает своего чемпиона. По-моему, все это началось тогда, когда кто-то сообразил, что бои за чемпионское звание рекламировать проще, и сейчас дело идет к тому, что скоро никаких других вообще не будет. Впрочем, бой, который мы смотрели, был уж никак не чемпионским и ничем не напоминал те эффектные шоу-чемпионаты, что устраивают в казино Лас-Вегаса и Атлантик-Сити. Если быть точным, то он проходил в похожем на склад здании с голыми бетонными стенами, стоящем на одной из почти не освещенных улиц Маспета - глухой промышленной окраины Куинса, что примыкает с юга и востока к бруклинским кварталам Гринпойнт и Бушвик и отделена от остальной части Куинса полукольцом кладбищ.* Можно прожить всю жизнь в Нью-Йорке и ни разу даже не попасть в Маспет, а можно проезжать по нему десятки раз, даже об этом не догадываясь. Застроенный складами, фабриками и безрадостными жилыми кварталами, Маспет вряд ли в скором времени станет приличным, благоустроенным районом, хотя кто его знает? Рано или поздно никаких других мест больше не останется, и тогда здешние полуразвалившиеся склады возродятся, превратившись в мастерские художников, а новое поколение домовладельцев примется сдирать с выстроившихся рядами типовых домишек обшивку из просмоленного картона и потрошить их изнутри. Вдоль тротуаров на Гранд-авеню высадят гинкго, а на каждом углу появится по лавке зеленщика-корейца. * Куинс, Бруклин - районы Нью-Йорка, расположенные на левом берегу Ист-Ривер, на острове Лонг-Айленд. Но пока что спортивный зал "Нью-Маспет" - насколько я знаю, единственное, что предвещает славное будущее этого района. Несколько месяцев назад на стадионе "Мэдисон-Сквер-Гарден"* закрыли на реконструкцию зал "Фелт-форум", и с начала декабря в "Ныо-Маспете" стали по четвергам устраивать боксерские соревнования, которые начинаются обычно около семи часов вечера с предварительных боев. * "Мэдисон-Сквер-Гарден" - большой крытый стадион в Манхэттене, где проводят также массовые митинги, концерты и т. д. Этот спортзал меньше, чем "Фелт-форум", и не отличается излишней роскошью: голые стены из бетонных блоков, железная крыша и монолитный бетонный пол. Зал прямоугольный, и боксерский ринг устроен посередине одной из длинных стен, напротив входных дверей. С трех сторон ринг окружают ряды металлических складных стульев. Все стулья серого цвета, кроме первых двух рядов в каждом из трех секторов - там они кроваво-красные. На эти места пускают по приглашениям. А остальные места ненумерованные и стоят они всего пять долларов - на два доллара дешевле, чем билет в кинотеатр первого экрана в Манхэттене. Но даже несмотря на это, почти половина серых стульев в тот вечер была свободна. Такую низкую цену здесь назначили в расчете на то, чтобы в зале было занято как можно больше мест и болельщики, которые будут смотреть отсюда бокс по кабельному телевидению, не догадались, что соревнования устраиваются только ради них. Спортзал "Нью-Маспет" - порождение кабельного телевидения: его построили, чтобы обеспечивать программами Эф-би-си-эс, только что открытый спортивный кабельный канал, который пытается закрепиться в центральных районах Нью-Йорка. Автобусы Эф-би-си-эс уже стояли у входа, когда мы с Миком в самом начале восьмого приехали сюда, и в восемь часов началась трансляция. Сейчас шел к концу пятый раунд последнего предварительного боя, а паренек в белых трусах все еще держался на ногах. Оба боксера были чернокожие, оба - местные, из Бруклина: одного представили как уроженца Бедфорд-Стайвесанта, другого - как жителя Краун-Хайтса.* У обоих были короткие стрижки и правильные черты лица, и роста они были одинакового, хотя тот, что в голубых трусах, на ринге казался ниже, потому что дрался в низкой стойке. Хорошо, что трусы у них были разного цвета, иначе их было бы трудно различать. * Бедфорд-Стайвесант и Краун-Хайтс - районы Бруклина; первый крупнейшее негритянское гетто Нью-Йорка. - Он не должен был его выпустить, - сказал Мик. - Парень был уже почти готов, а он его не сумел добить. - Тот, в белых трусах, хорошо держится, - сказал я. - У него глаза были стеклянные. Как его зовут - того, что в голубых? Он заглянул в программку со списком боев. - Маккэн. Дал ему уйти Маккэн. - Он делал с ним, что хотел. - Верно, и ударов было много, только поставить точку не смог. Я много таких видел: противнику от них достается, а уложить его не могут. Не знаю почему. - У него еще три раунда. Мик покачал головой. - Свой шанс он упустил, - сказал он. Мик оказался прав. Оставшиеся три раунда Маккэн выиграл с большим перевесом, но ни разу за все это время нокаутом и не пахло, как тогда, в пятом. Когда прозвучал финальный гонг, они на мгновение приникли друг к другу в потном объятии, а потом Маккэн побежал в свой угол, торжествующе подняв перчатки. Арбитры с ним согласились. Двое из них сочли, что он выиграл все раунды, хотя третий присудил победу в одном парню в белых трусах. - Пойду за пивом, - сказал Мик. - Тебе что-нибудь взять? - Пока нет. Мы сидели в первом ряду серых стульев справа от ринга, если смотреть от входа. Отсюда я мог следить за дверьми, хотя на самом деле почти не сводил глаз с ринга. Пока Мик пробирался к буфету в дальнем конце зала, я взглянул в сторону входа и на этот раз увидел знакомого - высокого чернокожего в хорошо сшитом темно-синем костюме в тонкую полоску. Когда он подошел ближе, я встал, и мы пожали друг другу руки. - Я так и подумал, что это вы, - сказал он. - Я уже заходил на пару минут глянуть, как дерутся Бердетт и Маккэн. Посмотрел - и вижу: не иначе как это мой друг Мэттью сидит там на дешевых местах. - Здесь все места дешевые. - Что правда, то правда. - Он положил руку мне на плечо. - Мы и познакомились тогда на боксе, верно? В "Фелт-Форуме"? - Правильно. - Вы были с Красавчиком Дэнни Беллом. - А ты - с Санни. Не помню фамилии. - Санни Хендрикс. Вообще-то ее имя Соня, только никто никогда ее так не зовет. - Садись к нам, - сказал я. - Я тут с приятелем, он пошел за пивом, но почти весь ряд свободен. Если только ты не брезгуешь сидеть на дешевых местах. Он усмехнулся: - У меня есть место. Там, у синего угла ринга. Я должен подбадривать своего парня. Вы ведь помните Кида Баскома? - Еще бы. Он дрался в тот вечер, когда мы в первый раз встретились, отколотил какого-то итальянца, не помню кого. - Никто не помнит. - Я помню одно - он из него всю душу вытряс ударами по корпусу. А сегодня Кид не дерется? В программе его нет. - Нет, сошел. Уже года два, как повесил перчатки на гвоздь. - Я так и думал. - Он сидит вон там, - сказал он, указывая пальцем. - Нет, сегодня мой человек в главном бою - Элдон Рашид. Он вроде бы должен победить, но у того, с кем он дерется, за плечами одиннадцать побед и два поражения, и одно из них - потому что его засудили. Так что противник не простой. Он принялся рассуждать о стратегии боя, когда вернулся Мик с двумя бумажными стаканчиками. В одном было пиво, в другом - кока-кола. - Это на случай, если тебе захочется пить, - объяснил он. - Не стоило стоять в такой длинной очереди из-за стакана пива. Я сказал: - Познакомьтесь - это Мик Баллу, а это... - Чанс Коултер. - Рад познакомиться, - отозвался Мик. Он все еще держал стаканы и не мог пожать ему руку. - А вот и Домингес, - сказал Чанс. По проходу шел боксер в сопровождении своей свиты. На нем был ярко-синий халат с темно-синей отделкой. Он был недурен собой - длинное лицо с квадратной челюстью, аккуратные черные усики. Улыбаясь, он помахал рукой болельщикам и поднялся на ринг. - Выглядит неплохо, - сказал Чанс. - Элдону придется поработать. - А вы поставили на другого? - спросил Мик. - Да. На Элдона Рашида. Вон он идет. Может, потом выпьем по рюмке? Я сказал, что это хорошая идея. Чанс отправился на свое место у синего угла ринга. Мик дал мне подержать оба стаканчика и уселся. - "Элдон Рашид против Питера Домингеса", - прочел он. - И откуда у них берутся такие странные имена? - Питер Домингес - довольно обыкновенное имя, - сказал я. Он покосился на меня. - Элдон Рашид, - повторил он, пока Рашид подлезал под канаты. - Ну, если бы это был конкурс красоты, приз пришлось бы отдать Педро. У Рашида такая рожа, будто Господь съездил по ней лопатой. - Зачем бы Господу это делать? - А зачем бы Господу делать добрую половину того, что он делает? А вот твой приятель Чанс недурен собой. Откуда ты его знаешь? - Немного поработал на него несколько лет назад. - Какое-нибудь расследование? - Да. - То-то мне показалось, что он похож на адвоката. И одет так. - На самом деле он торгует произведениями африканского искусства. - Резные маски и всякое такое? - В этом роде. На ринге появился ведущий, который принялся расхваливать предстоящий бой и всячески расписывать программу боев на следующий четверг. Он представил местного легковеса, которому через неделю предстояло драться в главном бою, потом назвал несколько других знаменитостей, сидящих около ринга, и в том числе Артура Баскома по прозвищу Кид, - зрители встретили его такими же вялыми аплодисментами, как и всех остальных. Потом последовало представление рефери, троих арбитров, хронометриста и судьи, который должен был вести счет в случае нокаута. Похоже было, что сегодня работа ему найдется: дрались тяжеловесы и оба почти все бои выиграли, уложив противников. Из одиннадцати побед Домингеса нокаутов было восемь, а Рашид, ни разу не побежденный в десяти встречах с профессионалами, одержал верх по очкам только в одной. Испаноамериканцы, сидевшие в дальнем конце зала, встретили Домингеса овацией. Рашида приветствовали более сдержанно. Оба боксера сошлись в центре ринга, пока рефери сообщал им все то, что они знали и без него, потом дотронулись до перчаток друг друга и вернулись каждый в свой угол. Прозвучал гонг, и бой начался. Первый раунд оба боксера провели большей частью в разведке, хотя им и удались по нескольку ударов. У Рашида прошел один внезапный сильный удар левой и несколько серий по корпусу. Несмотря на свой вес, он хорошо двигался. Домингес выглядел по сравнению с ним неуклюжим и дрался не так красиво, но у него был прямой удар правой, очень резкий, и за тридцать секунд до конца раунда он застал Рашида врасплох - удар пришелся над левым глазом. Рашид встряхнулся и пришел в себя, но видно было, что удар он почувствовал. В перерыве между раундами Мик сказал: - А он силен, этот Педро. Тем прямым он, пожалуй, выиграл раунд. - Я никогда не мог понять, как они подсчитывают очки. - Еще несколько ударов вроде этого, и считать очки не придется. Во втором раунде у Рашида было преимущество. Он избегал ударов справа, а сам провел несколько крепких хуков по корпусу. Во время этого раунда я случайно обратил внимание на какого-то человека, сидевшего у самого ринга в центральном секторе. Я и раньше его заметил, но что-то заставило меня взглянуть на него еще раз. Это был мужчина лет сорока пяти, чуть лысоватый, с темно-каштановыми волосами и нависшими бровями. Его чисто выбритое лицо было все в каких-то буграх, словно он сам когда-то занимался боксом. Но я подумал, что тогда его непременно представили бы публике: не так уж много тут присутствовало знаменитостей, и всякий, кому довелось продержаться хотя бы три раунда в бою на приз "Золотая перчатка", мог рассчитывать, что его попросят встать и поклониться в сторону телекамеры. К тому же он сидел у самого ринга, и ему ничего не стоило подлезть под канаты и получить свою долю аплодисментов. Он был с мальчиком, которого обнимал одной рукой за плечи, а другой жестикулировал, указывая на ринг. Я решил, что это отец с сыном, хотя большого сходства между ними и не заметил. Мальчик был лет одиннадцати-двенадцати, со светло-каштановыми волосами, падавшими на лоб завитком. Если у его отца когда-нибудь и был такой же завиток, то от него давно уже ничего не осталось. Отец был в голубом блейзере, серых фланелевых брюках и светло-голубом галстуке в горошек, не то черный, не то темно-синий и очень крупный - сантиметра по два в диаметре. А на мальчике были красная клетчатая фланелевая рубашка и темно-синие вельветовые штаны. Я никак не мог сообразить, откуда я его знаю. Третий раунд, по-моему, кончился вничью. Я не считал, но у меня создалось впечатление, что Рашид провел больше ударов. Домингес ответил, правда, всего несколькими, зато они были куда увесистее тех, что проходили у Рашида. Когда раунд закончился, я не взглянул на того человека в галстуке в горошек, потому что смотрел совсем на другого. Этот был помоложе - если говорить точно, то тридцати двух лет. При росте примерно в метр семьдесят восемь он напоминал фигурой боксера полутяжелого веса. Он был без пиджака и без галстука, в белой рубашке модного фасона в голубую полоску. Правильные черты лица, прекрасная осанка прямо картинка из каталога мужской одежды, портили его только чуть выпяченная нижняя губа и крупный нос. Его пышная темная шевелюра была причесана по моде. И загар - память о неделе, проведенной на Антигуа. Звали его Ричард Термен, он работал продюсером программ Эф-би-си-эс. Сейчас он стоял на краю ринга, с наружной стороны канатов, и о чем-то разговаривал с оператором. На ринге появилась девица, которая показала нам плакат, гласивший, что сейчас начнется четвертый раунд, и заодно показала много такого, чего не мог скрыть ее куцый костюм. Те, кто смотрел бой по телевизору, не удостоились этого зрелища - им вместо ее прелестей показывали рекламу пива. Девица была высокая, длинноногая, с роскошной фигурой и почти голая. Девица подошла к камере и что-то сказала Термену, а он протянул руку и похлопал ее по заду. Она, по-моему, не обратила на это никакого внимания. Возможно, он привык лапать женщин, а она привыкла, что ее лапают. А возможно, они старые друзья. Впрочем, кожа у нее была совсем розовая - не похоже, чтобы он брал ее с собой на Антигуа. Она ушла с ринга, он тоже спустился вниз, и гонг вызвал на ринг боксеров. Они поднялись со своих табуреток, и четвертый раунд начался. На первой же минуте Домингес нанес свой прямой справа и раскроил Рашиду левую бровь. Рашид успешно отбивался и провел несколько серий ударов по корпусу, а к концу раунда ему удался отличный апперкот, так что голова у Домингеса дернулась назад. Домингес ответил еще одним неплохим прямым справа, и тут прозвучал гонг. Я не представлял себе, с каким счетом кончился этот раунд, о чем и сообщил Мику. - Не важно, - сказал он. - До нокаута тут не дойдет. - Кто тебе больше нравится? - Тот, черный. Но шансов у него мало. Педро чертовски силен. Я взглянул в ту сторону, где сидели мужчина с мальчиком. - Посмотри вон на того типа, - сказал я. - В первом ряду, рядом с мальчишкой. В голубом пиджаке и галстуке в горошек. - Ну и что? - По-моему, я его знаю. Только никак не могу припомнить откуда. Он тебе не знаком? - Никогда в жизни не видел. - Не могу понять, откуда я его знаю. - Смахивает на полицейского. - По-моему, нет, - сказал я. - Тебе вправду так кажется? - Я не говорю, что он полицейский. Я говорю, что он смахивает на полицейского. Знаешь, на кого он похож? На актера, который играет полицейских. У меня вылетело из головы, как его зовут, но я вспомню. - На актера, который играет полицейских? Да они все их играют. - На Джина Хэкмана, - сказал он. Я еще раз взглянул в ту сторону. - Хэкман старше, - возразил я. - И худой. Хэкман весь жилистый, а этот поплотнее. И потом, у Хэкмана волос больше, верно? - Господи Иисусе, - сказал он, - я же не говорил, что это Хэкман. Я только сказал, что он на него похож. - Если бы это был Хэкман, они бы вытащили его на ринг и заставили поклониться. - Да у них так плохи дела, что они заставили бы его поклониться, даже будь он Хэкману двоюродным братом. - Но ты прав, - сказал я. - Он действительно похож. - Не то чтобы вылитый, конечно, но... - Нет, сходство есть. Но он не поэтому кажется мне знакомым. Никак не припомню, где я его видел. - Может быть, на каком-нибудь твоем собрании? - Возможно. - Погоди-ка, а он не пиво пьет? Ведь если он из ваших, он не должен бы пить пиво, верно? - Наверное, нет. - Но ведь не все из ваших завязывают окончательно, правда? - Нет, не все. - Значит, будем надеяться, что в стаканчике у него кока-кола, - сказал он. - А если и пиво, то будем надеяться, что он взял его для мальчишки. Пятый раунд Домингес выиграл. Многие его сильные удары шли мимо, но один-два попали в цель, и Рашиду пришлось плохо. К концу он оправился, но общая победа в раунде явно осталась за латиносом. А в шестом раунде Рашид пропустил прямой правый в челюсть и лег. Это был хороший нокдаун. Зрители повскакали с мест. На счете "пять" Рашид поднялся и стоял, как полагается, до "восьми", а когда рефери дал знак продолжать бой, Домингес кинулся вперед, осыпая Рашида ударами. Тот хотя и пошатывался, но все же показал отличную защиту, ныряя вниз, увертываясь от прямых ударов, выгадывая время в клинче, и держался мужественно. Нокдаун случился в самом начале раунда, но к концу его Рашид все еще был на ногах. - Еще раунд, и все, - сказал Мик Баллу. - Нет. - Да ну? - Он упустил свой шанс, - сказал я. - Вроде того парня в прошлом бою, как там его звали? Ирландца. - Ирландца? Какого ирландца? - Маккэна. - А-а! Того чернокожего ирландца? По-твоему, Домингес тоже из тех, кто не умеет поставить точку? - Уметь-то он умеет, только у него пороху не хватило. Слишком много прямых ударов. Они очень выматывают, особенно когда промахиваешься. По-моему, этот раунд обошелся ему дороже, чем Рашиду. - Думаешь, решение останется за судьями? Тогда они присудят бой Домингесу, если только твой приятель Чанс их не подмазал. Но в таких боях никто судей не подмазывает: здесь пари не держат. Я сказал: - Нет, до судей не дойдет. Рашид выиграет нокаутом. - Ты бредишь, Мэтт. - Вот увидишь. - Хочешь, поспорим? Только не на деньги - с тобой я на деньги не спорю. На что? - Не знаю. Я снова взглянул туда, где сидели отец с сыном. Что-то не давало мне покоя, а что - я никак не мог понять. - Если я угадал, - сказал он, - прогуляем сегодня всю ночь, а утром пойдем на восьмичасовую мессу в церковь Святого Бернарда. На мессу мясников. - А если угадал я? - Тогда не пойдем. Я рассмеялся. - Ничего себе пари! Мы все равно не пойдем, и что я выиграю? - Ну ладно, - сказал он. - Если ты выиграешь, я пойду на собрание. - На какое собрание? - На это ваше дурацкое собрание анонимных алкоголиков.* * "Анонимные алкоголики" ("А. А.") - добровольное общество, объединяющее тех, кто бросает пить; проводит регулярные собеседования, на которых члены общества рассказывают друг другу о причинах, толкнувших их к пьянству, обсуждают его последствия и способы избавиться от алкоголизма. - С чего это ты вдруг захотел туда пойти? - А я не захотел, - ответил он. - В этом вся штука, верно ведь? Я это сделаю, потому что проиграю пари. - А зачем мне нужно, чтобы ты пошел на собрание? - Не знаю. - Если тебе когда-нибудь захочется, - сказал я, - буду рад взять тебя с собой. Но я совершенно не хочу, чтобы ты сделал это ради меня. Отец положил руку сыну на голову и пригладил ему волосы. Было в этом жесте что-то такое, от чего меня как будто током ударило. Мик продолжал говорить, но я его не слушал, и пришлось переспросить. - Значит, никакого пари не получится, - сказал он. - Должно быть, так. Прозвучал гонг. Боксеры поднялись со своих табуреток. - Думаю, это к лучшему, - сказал он. - По-моему, ты прав. Этот лопух Педро выдохся на своих прямых. Так оно и вышло. Седьмой раунд проходил с переменным успехом, потому что Домингес еще сохранил силы и провел несколько ударов, вызвавших шумное одобрение зрителей. Но заставить публику повскакать на ноги оказалось легче, чем сбить с ног Рашида - он выглядел таким же сильным, как и раньше, и вдобавок еще уверенным в себе. К концу раунда он нанес сильный короткий удар правой в солнечное сплетение, после которого мы с Миком переглянулись и кивнули друг другу. Никто не аплодировал и не кричал, но бой был сделан - мы это знали, и Элдон Рашид тоже. По-моему, и Домингес это знал. В перерыве Мик сказал: - Ты угадал. В том раунде ты заметил что-то такое, чего я не увидел. Эти удары по корпусу - все равно что деньги в банке, верно? С виду ничего особенного, только у противника ни с того ни с сего начинают подкашиваться ноги. А вот, кстати, и ноги. Девица с плакатом возвестила о том, что сейчас начнется восьмой раунд. - Мне кажется, я и ее где-то видел, - сказал я. - Должно быть, встречал на собраниях, - предположил он. - Да нет, не похоже. - Нет, ты бы запомнил, верно? Может, во сне? Ты не гулял с ней во сне? - Это, пожалуй, ближе. - Я взглянул на того человека в галстуке в горошек, потом снова на девицу. - Говорят, это признак приближения старости. Когда все, кого видишь, кого-нибудь тебе напоминают. - Разве так говорят? - Говорят и так, - ответил я, и тут прозвучал гонг к началу восьмого раунда. Через две минуты Элдон Рашид нанес Питеру Домингесу сокрушительный хук левой в печень. Руки Домингеса бессильно опустились, и Рашид свалил его ударом справа в челюсть. На счете "восемь" Домингес поднялся, но держался только силой воли. Рашид делал с ним, что хотел, и три удара в корпус снова уложили Домингеса на пол. На этот раз рефери даже не стал считать. Он встал между боксерами и поднял руку Рашида над головой. Те же самые зрители, кто требовал от Домингеса нокаута, теперь снова с радостными криками повскакали с мест. Мы стояли около синего угла ринга рядом с Чансом и Баскомом, когда ведущий успокоил зрителей и объявил нам то, что мы уже знали и без него: что рефери остановил бой через две минуты и тридцать восемь секунд после начала восьмого раунда и что победил техническим нокаутом Элдон Рашид по прозвищу Бульдог. Сейчас будут проведены еще два боя по четыре раунда, добавил он и сообщил, что нам доставит огромное удовольствие захватывающее соревнование, которое проходит здесь, в спортивном зале "Нью-Маспет". Участников этих четырехраундовых боев ждала незавидная судьба, потому что им предстояло драться почти в пустом зале. Последние бои телекомпания Эф-би-си-эс включила в программу на всякий случай: если бы предварительные встречи закончились раньше, чем нужно, один из этих боев поставили бы перед главным, а если бы Рашид уложил Домингеса во втором раунде или получил нокаут сам, ими заполнили бы оставшееся время телепередачи. Но сейчас было почти одиннадцать часов, так что ни один из этих боев попасть в эфир уже не мог. А зрители начали расходиться по домам, как бейсбольные болельщики, уходящие со стадиона под конец ничейного матча. На ринге снова появился Ричард Термен - он помогал своим операторам собирать аппаратуру. Девицы с плакатом нигде не было видно. Отца с сыном я отсюда тоже не мог видеть, хотя и пытался их отыскать, чтобы указать на них Чансу - не узнает ли он этого человека. Ну и черт с ними. Мне платят не за то, чтобы припоминать, почему какой-то любящий отец кажется мне знакомым. Мое дело - следить за Ричардом Терменом и выяснить, убил он свою жену или нет. 2 Это случилось еще в ноябре. Ричард Термен и его жена Аманда были в гостях на Западной Сентрал-парк-авеню. Незадолго до полуночи они отправились домой. Всю неделю стояла жара не по сезону, а ночью стало полегче, и они решили идти пешком. Их квартира занимала весь верхний этаж пятиэтажного каменного дома на Западной Пятьдесят Второй улице, между Восьмой и Девятой авеню. На первом этаже помещался итальянский ресторан, а второй делили между собой бюро путешествий и агентство по продаже театральных билетов. Третий и четвертый этажи были жилые. На третьем находились две квартиры - в одной жила ушедшая на покой актриса, в другой - молодой биржевой маклер и его друг, манекенщик. Четвертый этаж, как и пятый, тоже занимала одна квартира; ее снимали бывший адвокат с женой, которые первого числа улетели во Флориду и собирались вернуться не раньше начала мая. Когда Термены добрались до дома - это было где-то между двенадцатью и половиной первого ночи, - они оказались на площадке четвертого этажа как раз в тот момент, когда из пустой квартиры адвоката выходили два взломщика. Грабители, крупные и сильные белые мужчины лет под тридцать или чуть больше, угрожая пистолетами, загнали Терменов в квартиру, которую только что обчистили. Там они отняли у Ричарда часы и бумажник, отобрали у Аманды ее драгоценности и заявили, что он и его жена - пара никуда не годных яппи,* которых не грех и прикончить. * Яппи (англ. "yuppie" - от "young urban professionals") пренебрежительное жаргонное прозвище молодых, образованных, хорошо обеспеченных жителей крупных городов. Избив Ричарда Термена, они связали его и заклеили ему рот. Потом у него на глазах изнасиловали его жену. После этого один из них ударил Ричарда по голове - кажется, ломиком, - и тот потерял сознание. Когда он очнулся, грабителей уже не было, а его жена лежала на полу в другом углу комнаты, раздетая и, по-видимому, в обмороке. Термен скатился с кровати на пол и попробовал колотить ногами в пол, но там лежал толстый ковер, и привлечь внимание обитателей квартиры этажом ниже ему не удалось. Тогда он повалил торшер, но на шум никто не отозвался. Термен подполз к жене, надеясь привести ее в чувство, но она ни на что не реагировала и, кажется, не дышала. Кожа у нее была холодная на ощупь, и он испугался, что она умерла. Высвободить руки Термен не мог, а рот у него был заклеен. Он не без труда избавился от пластыря и начал кричать, но никто не откликался. Окна были, конечно, закрыты, а толстые стены и перекрытия не пропускали звуков. В конце концов ему удалось перевернуть столик, на котором стоял телефон. На столике оказалась еще и металлическая лопаточка, которой адвокат уминал табак в трубке. Зажав ее в зубах, Термен набрал 911, сообщил телефонистке свою фамилию и адрес и сказал, что его жена, кажется, мертва или умирает. Потом он потерял сознание - в таком положении его и обнаружила прибывшая полиция. * Номер телефона в США, по которому вызывают полицию, "скорую помощь" и пожарную команду. Это случилось во вторую субботу ноября, в ночь на воскресенье. А в последний вторник января, в два часа дня, я сидел в баре "Джимми Армстронг" и пил кофе. Напротив меня за столиком сидел мужчина лет сорока с короткими темными волосами и подстриженной бородкой, в которой пробивалась седина. Он был одет в коричневый твидовый пиджак, а под ним - свитер из некрашеной шерсти. По цвету лица было видно, что он редко бывает на воздухе, - для середины нью-йоркской зимы это дело обычное. Он задумчиво смотрел на меня сквозь очки в металлической оправе. - Я думаю, что мою сестру убил этот мерзавец, - сказал этот человек. Слова были резкие, но произнес он их ровным, бесстрастным голосом. - Я думаю, что он ее убил и может выйти сухим из воды, а я этого не хочу. Бар "Армстронг" расположен на углу Десятой авеню и Пятьдесят Седьмой улицы. Здесь он помещается уже несколько лет, а раньше был на Девятой авеню, между Пятьдесят Седьмой и Пятьдесят Восьмой, там, где сейчас китайский ресторан. В то время я там, можно сказать, дневал и ночевал. Бар находится по соседству с отелем, где я живу, сразу за углом, и я там обедал, встречался с клиентами и проводил почти все вечера за своим обычным столиком в глубине зала, разговаривая с посетителями или просто предаваясь размышлениям за рюмкой бурбона - чистого, или со льдом, или, чтобы не заснуть, с кофе. Когда я бросил пить, бар "Армстронг" оказался в самом начале неписаного перечня людей, мест и занятий, которых мне следовало избегать. Мне стало легче это делать, когда Джимми не удалось продлить срок аренды и он перебрался на квартал западнее, оказавшись в стороне от моих обычных повседневных маршрутов. Долгое время я там вообще не показывался, но потом один мой непьющий приятель как-то поздно вечером предложил заглянуть туда перекусить, и с тех пор я, может быть, раз шесть там обедал. Говорят, что, когда стараешься не пить, надо держаться подальше от всяких забегаловок, но бар "Армстронг" больше напоминает ресторан, чем забегаловку, особенно в его нынешнем перевоплощении - с декоративными кирпичными стенами и папоротниками в горшках над головой. Магнитофон тихо играет классические мелодии, а по выходным после обеда выступает настоящее камерное трио. Все это ничуть не похоже на обычный шумный притон, каких сколько угодно в Адской Кухне.* * Адская Кухня (Hell's Kitchen) - район трущоб в средней части Манхэттена. Когда Лаймен Уорринер сказал, что приехал из Бостона, я предложил встретиться у него в отеле, но оказалось, что он остановился у своего знакомого. Сам я живу в крохотном номере, а холл моего отеля слишком непригляден и не внушает доверия. Так получилось, что я снова назначил встречу с потенциальным клиентом в баре Джимми. Сейчас из динамиков слышалась музыка XVII века в исполнении квинтета деревянных духовых, я пил кофе, а Уорринер прихлебывал чай "Эрл Грей" и обвинял Ричарда Термена в убийстве. Я спросил, что говорит полиция. - Дело пока не прекращено. - Он нахмурился. - Это как будто должно означать, что они продолжают над ним работать, но, насколько я понимаю, означает как раз обратное - они почти не надеются раскрыть убийство. - Ну, это не совсем так, - возразил я. - Обычно это означает, что прекращен активный розыск. Он кивнул: - Я говорил с детективом Джозефом Деркином. Кажется, вы с ним друзья. - Мы в дружеских отношениях. Он поднял одну бровь. - Тонкое различие. Детектив Деркин не сказал, что считает Ричарда виновным в смерти Аманды, но виду него при этом был такой... Вы, наверное, понимаете, что я хочу сказать. - Думаю, что да. - Я спросил его, не могу ли чем-нибудь помочь разобраться в этом деле. Он сказал, что по официальным каналам делается все возможное. Только через минуту я сообразил: ведь он не имеет права напрямик посоветовать мне нанять частного детектива, но намекает как раз на это. Я сказал: "Может быть, в неофициальном порядке, скажем, какой-нибудь частный детектив..." - и он ухмыльнулся, словно хотел дать мне понять, что я попал в точку. - Он не мог сказать этого прямо. - Нет, конечно. И напрямик порекомендовать мне вас тоже не мог, насколько я понимаю. "Что касается рекомендаций, - сказал он, - то я имею право только посоветовать вам воспользоваться телефонным справочником. Впрочем, могу еще сказать, что тут совсем поблизости живет один человек, которого вы не найдете в телефонном справочнике, потому что у него нет лицензии, и действует он совершенно неофициально". Я вижу, вы улыбаетесь. - У вас получается очень похоже на Джо Деркина. - Спасибо. Жаль, что на этот мой талант нет спроса. Не возражаете, если я закурю? - Ничуть. - Вы уверены? Сейчас чуть ли не все бросают. Я тоже бросал, а потом начал снова. Кажется, ему хотелось поговорить на эту тему, но он просто достал "Мальборо", прикурил и так жадно затянулся, словно и минуты не мог прожить без сигареты. - Детектив Деркин сказал, что методы работы у вас оригинальные и даже эксцентричные. - Так и сказал? - Примерно. Еще он сказал, что расценки у вас произвольные и непредсказуемые, - нет, это тоже не дословно. Сказал, что вы не представляете подробных докладов и не ведете учета своих расходов. - Он слегка наклонился вперед. - Я готов на это согласиться. И еще он сказал, что если уж вы вцепитесь во что-то зубами, то не отступитесь, а как раз это мне и нужно. Если этот сукин сын убил Аманду, я должен знать. - А почему вы думаете, что убил ее он? - Чутье подсказывает. Наверное, это не слишком научный довод. - Из чего не следует, что он неверен. - Нет, не следует. - Он пристально посмотрел на свою сигарету. - Этот человек мне никогда не нравился. Я старался относиться к нему хорошо, потому что Аманда его любила или была в него влюблена, называйте как хотите. Но не так-то легко уговорить себя, что тебе симпатичен человек, которому ты явно не нравишься. Во всяком случае, мне это оказалось нелегко. - А вы Термену не нравились? - Я ему не понравился сразу и инстинктивно. Я голубой. - И поэтому ему не понравились? - У него могли быть и другие причины, но моих сексуальных наклонностей достаточно, чтобы исключить меня из круга его потенциальных друзей. Вы когда-нибудь видели Термена? - Только на газетных фотографиях. - Вы как будто не удивились, когда услышали, что я голубой. Сразу догадались, да? - Не сказал бы, что догадался. Но это показалось мне вероятным. - Это из-за моей внешности. Нет, я не пытаюсь поймать вас на слове, Мэттью. Можно мне звать вас "Мэттью"? - Конечно. - Или вы предпочитаете "Мэтт"? - Все равно. - А меня зовите Лайменом. Я хотел сказать, что выгляжу голубым, что бы там это ни означало. Хотя для тех, кто мало общался с гомосексуалистами, моя голубизна, если можно так выразиться, видимо, далеко не так очевидна. Ну, ладно. А если говорить о Ричарде Термене, то, судя по его внешности, я могу сказать вот что: он так глубоко забился в шкаф, что за одеждой ничего не видит. - То есть? - То есть я не знаю, проявлялось ли у него это когда-нибудь открыто очень может быть, он и сам этого не осознает, - но мне кажется, он тоже предпочитает мужчин. В сексуальном смысле. И недолюбливает откровенно голубых мужчин, потому что боится сам оказаться таким же. Подошла официантка и, подлив мне кофе, спросила Уорринера, не нужно ли ему еще кипятку для чая. Он попросил принести кипятку и свежий пакетик чая для заварки. - Меня это всегда обижало. Тем, кто пьет кофе, доливают бесплатно. А тем, кто пьет чай, дают бесплатно только кипяток: когда просишь еще пакетик, с тебя берут за лишнюю чашку. Притом что чай обходится им дешевле, чем кофе. - Он вздохнул. - Будь я адвокатом, возбудил бы дело о дискриминации. Я шучу, конечно, но в нашем сутяжническом обществе не исключено, что кто-нибудь сейчас именно этим и занят. - Я бы не удивился. - Знаете, ведь она была беременна. На втором месяце. Она ходила к врачу. - Об этом писали в газетах. - Она была моей единственной сестрой. С моей смертью род прекратится. Я все думаю, что это должно бы меня беспокоить, но почему-то я ничего такого за собой не замечаю. Что меня действительно беспокоит - это то, что Аманда погибла от руки своего мужа, а ему ничего не будет. И еще то, что я не знаю этого наверняка. Если бы я знал... - Что тогда? - Меня бы это меньше беспокоило. Официантка принесла ему чай. Он положил в чашку свежий пакетик. Я спросил его, какие у Термена могли быть мотивы для убийства Аманды. - Деньги, - ответил он. - У нее были кое-какие деньги. - Сколько? - Наш отец сколотил себе приличное состояние. На недвижимости. Мать сумела довольно много просвистеть, но после ее смерти кое-что еще осталось. - Когда это было? - Восемь лет назад. Когда завещание вступило в силу, Аманде и мне досталось по шестьсот с лишним тысяч долларов. Сомневаюсь, чтобы она успела все истратить. К тому времени, как наш разговор подошел к концу, было уже почти пять, и народу в баре стало больше: начали появляться завсегдатаи "счастливого часа".* Я заполнил с десяток страниц в своем блокноте и уже несколько раз отказался от добавки кофе. Лаймен Уорринер перешел с чая на пиво, и его высокий бокал с темным "Прайором" был уже наполовину пуст. * "Счастливый час" - промежуток времени, обычно в конце рабочего дня, когда напитки в барах отпускают со скидкой. Настало время назначить гонорар, а я, как всегда, не знал, сколько запросить. Насколько я понял, Уорринер вполне мог уплатить любую сумму, какую бы я ни назначил, но это для меня не имело никакого значения. В конце концов я остановился на сумме в 2500 долларов. Он не стал интересоваться, как получилась такая цифра, а просто вынул чековую книжку и отвинтил колпачок перьевой авторучки. Уж не помню, когда я в последний раз видел такую ручку. - Мэттью Скаддер? - спросил он. - Два "д"? Я кивнул, он выписал чек и помахал им в воздухе, чтобы просохли чернила. Я сказал, что, возможно, верну ему часть, если дело пойдет быстрее, чем я думаю, а может быть, попрошу еще, если понадобится. Он согласился. Похоже было, что это его не особенно волнует. Я взял чек, и он сказал: - Я просто хочу знать, и все. - Очень может быть, что на большее надеяться и не стоит. Убедиться, что это его рук дело, - одно, а представить доказательства, которые убедили бы суд, - совсем другое. Все может кончиться тем, что ваши подозрения подтвердятся, а вашему зятю вес равно ничего не будет. - Вам не придется ничего доказывать присяжным, Мэттью. Представьте доказательства только мне. Пропустить это мимо ушей я не мог. - Вы, кажется, намерены взять все в свои руки? - А разве я уже это не сделал? Когда нанял частного детектива? Когда решил не пускать дело на самотек и не полагаться на Божьи мельницы, которые, как известно, мелют верно, но медленно? - Я не хотел бы участвовать в деле, которое может кончиться тем, что вы попадете под суд за убийство Ричарда Термена. Он немного помолчал, потом сказал: - Не стану делать вид, будто это не приходило мне в голову. Но, по совести говоря, не думаю, чтобы я на это пошел. Мне кажется, это не мой стиль. - Ну и хорошо. - Вы так думаете? А я вот не уверен. Он жестом подозвал официантку, дал ей двадцать долларов и отмахнулся от сдачи. Наш счет был не больше чем на пять долларов, но мы целых три часа занимали столик. Если он убил ее, - сказал Уорринер, - это была с его стороны очень большая глупость. - Убийство - всегда глупость. - Вы действительно так думаете? Не уверен, что я с вами согласен, но у вас в таких делах, конечно, больше опыта. Нет, я хотел сказать, что он поторопился. Ему следовало подождать. - Почему? - Денег было бы больше. Не забудьте, я получил в наследство столько же, сколько и Аманда, и могу вас заверить, что не пустил этих денег на ветер. Аманда стала бы моей наследницей и получила бы за меня страховку. Он вынул сигарету, потом сунул ее обратно в пачку. - Мне больше некому оставить деньги. Мой любовник умер полтора года назад от той болезни, что из четырех букв. - Он слегка улыбнулся. - Нет, не от оспы. От другой. Я ничего не сказал. - У меня положительная реакция на ВИЧ, - продолжал он. - Вот уже несколько лет. Аманде я солгал. Сказал ей, что прошел обследование и результат отрицательный, так что беспокоиться не о чем. - Он посмотрел мне в глаза. - По-моему, это простительная ложь, как вы считаете? Я ведь не собирался иметь с ней сношений, так зачем обременять ее правдой? - Он снова вынул сигарету, но не закурил. - Кроме того, был шанс, что я не заболею. Когда у человека в крови антитела, это еще не значит, что в нем сидит вирус. Но теперь об этом можно забыть. В августе прошлого года появилось пурпурное пятно, и никаких сомнений больше не осталось. СК - саркома Калоши. - Знаю. - Сейчас это уже не означает немедленного смертного приговора, как год-два назад. Возможно, я проживу еще долго. Лет десять, а может, и больше. - Он закурил. - Только у меня почему-то такое чувство, что этого не случится. Он встал и взял с вешалки плащ. Я взял свой и вышел на улицу вслед за ним. Тут же появилось такси, он остановил его. Открыв заднюю дверцу, он обернулся ко мне: - Аманде я сказать не успел. Собирался сделать это в День Благодарения,* но было уже поздно. Так что она не знала, и он тоже, конечно, не знал, а то бы сообразил, что ему выгоднее повременить с ее убийством. Он отшвырнул сигарету. - Какая ирония судьбы, правда? Стоило мне сказать ей, что я умираю, - и сегодня она, возможно, была бы еще жива. * День Блaгoдaрeния - в США официальный праздник в память первых колонистов Массачусетса, отмечается в последний четверг ноября. 3 На следующее утро я первым делом отнес чек Уорринера в банк и заодно снял со счета деньги на расходы. За выходные выпало немного снега, но от него уже почти ничего не осталось, только вдоль тротуаров лежали грязно-серые полоски. На улице было холодно, но не слишком ветрено - не такой уж плохой день для середины зимы. Я зашел в полицейский участок на Западной Пятьдесят Четвертой, надеясь застать Джо Деркина, но его не было. Я оставил ему записку с просьбой мне позвонить и отправился в библиотеку на углу Сорок Второй и Пятой авеню. Часа два я читал все, что мог найти, про убийство Аманды Уорринер Термен. Заодно я посмотрел по указателю "Нью-Йорк таймс", не было ли в газете за последние десять лет что-нибудь про нее и ее мужа. Мне попалось сообщение об их свадьбе - оно было напечатано четыре года назад, в сентябре. К тому времени она уже должна была получить наследство. От Уорринера я знал, когда они поженились, но никогда не мешает проверить то, что говорит клиент. Из этого сообщения я узнал и еще кое-что, чего Уорринер мне не сказал; имена родителей Термена и гостей, присутствовавших на свадьбе, названия учебных заведений, где он учился, и мест, где работал до того, как поступил в Эф-би-си-эс. Из того, что я выяснил, никак не следовало, убил он свою жену или нет, но я и не надеялся раскрыть дело, просидев два часа в библиотеке. Из автомата на углу я позвонил в полицейский участок. Джо еще не вернулся. Я съел хот-дог и жареный пирожок и отправился в шведскую церковь на Сорок Восьмой, где по будням в 12.30 проводятся собрания "А. А.". Там выступал какой-то служащий, который жил со своей семьей на Лонг-Айленде и работал в крупной аудиторской фирме. Он не пил уже десять месяцев и все не мог нарадоваться, как это замечательно. - Мне передали твою записку, - сказал Джо Деркин. - Звонил тебе в отель, но мне ответили, что тебя нет. - Я как раз шел туда, - сказал я. - Решил на всякий случай заглянуть вдруг тебя застану. - Ну, значит, тебе сегодня везет, Мэтт. Садись. - Ко мне вчера приходил один человек, - сказал я. - Лаймен Уорринер. - А, ее брат. Я так и думал, что он пойдет к тебе. Ты собираешься что-нибудь для него сделать? - Если смогу, - сказал я, вынул стодолларовую бумажку и сунул ему в руку. - Спасибо за рекомендацию. Мы были в комнате одни, так что он спокойно развернул бумажку и взглянул на нее. - Не отличишь от настоящей, - заверил я его. - Сам видел, как ее печатали. - Ну, спасибо, успокоил, - сказал он. - Нет, я-то подумал о другом. Мне вообще не надо бы ее у тебя брать. Хочешь знать, почему? Потому что дело не в том, чтобы дать тебе заработать доллар-другой и заодно помочь человеку. Я рад, что ты с ним договорился. И буду просто счастлив, если узнаю, что ты для него что-то сделал. - Ты думаешь, это Термен прикончил свою жену? - Думаю? Да я это точно знаю. - Откуда? Он подумал. - Не знаю. Инстинкт полицейского. Это тебя устраивает? - Вполне. С одной стороны, твой инстинкт полицейского, с другой женская интуиция Лаймена. Пожалуй, Термену повезло, что он еще гуляет на свободе. - Ты когда-нибудь видел этого типа, Мэтт? - Нет. - Интересно будет знать, что ты о нем подумаешь, - может, то же самое, что и я? Скользкий тип, клянусь Богом. Это дело досталось мне - я первый приехал туда сразу после патруля, который явился по вызову. Я видел его, когда он еще не пришел в себя от шока, когда у него кровь еще текла из раны на голове, а на лице, где он сдирал пластырь, были красные пятна и ссадины. И потом недели две я постоянно с ним виделся, не знаю сколько раз. Мэтт, у меня ни разу не было такого чувства, что он говорит правду. Я никак не мог поверить, что он горюет о ее смерти. - Это еще не значит, что он ее убил. - В том-то все и дело. Мне приходилось видеть убийц, которые от души жалели, что их жертв уже нет в живых, - думаю, что и наоборот тоже случается. И я не пытаюсь изображать из себя ходячий детектор лжи. Конечно, я не всегда могу распознать, когда человек врет. Но с ним это раз плюнуть. Стоит ему раскрыть рот - и можешь быть уверен, что он втирает тебе очки. - Он сделал это в одиночку? Джо мотнул головой: - Не могу себе представить, как он мог это сделать. Женщину употребили спереди и сзади, и по всем признакам - с применением силы. Сперма, обнаруженная во влагалище, определенно не принадлежит мужу. Другая группа крови. - А сзади? - Там спермы не оставили. Может, тот, кто работал сзади, наслушался о пользе презервативов. - Вполне современное изнасилование, - заметил я. - Ну, ты же знаешь, что пишут в листовках, которые распространяет Департамент здравоохранения, - сексуальное воспитание населения и все такое. Во всяком случае, на первый взгляд это были двое грабителей, как он и говорил. - А есть еще какие-нибудь вещественные доказательства, кроме спермы? - Лобковые волосы. Похоже, двух видов - одни определенно не мужа, другие - возможно, его. Штука в том, что по лобковым волосам мало что можно узнать. Известно только, что и те и другие принадлежали лицам мужского пола белой расы, - пожалуй, больше ничего. К тому же если даже выяснится, что какие-нибудь из них действительно принадлежали Термену, то и это ничего не доказывает. Он же, черт возьми, был ее муж - ничего удивительного, если женщина день-другой носит в собственных зарослях мужний волосок. Я задумался, потом сказал: - Для того чтобы Термен мог проделать такое в одиночку... - Это исключено. - Ничуть не исключено. Все, что ему для этого было нужно, - чья-то сперма и клочок волос. - Откуда он мог их раздобыть? Отсосать у какого-нибудь матроса и сплюнуть в презерватив? У меня в памяти на мгновение всплыли слова Лай-мена Уорринера о Термене, забившемся в шкаф. - А хоть бы и так, - сказал я. - Я просто перебираю все варианты - что хоть мало-мальски возможно, а чего не могло быть никак. Допустим, он так или иначе раздобыл чужую сперму и волосы. Потом отправился с женой в гости, вернулся домой... - Поднялся на четвертый этаж и попросил ее подождать минутку, пока он не взломает дверь в квартиру Готшальков. "Смотри-ка, золотце, я научился открывать дверь без ключа". - Дверь была взломана? - Ломиком. - Это могли сделать после. - После чего? - После того, как он ее убил, и до того, как вызвал полицию. Скажем, у него был ключ от квартиры Готшальков. - Они говорят, что не было. - Они могли не знать, что у него есть ключ. - У них на двери два замка. - У него могли быть два ключа. "Погоди-ка, золотце, я обещал Рою и Ирме поливать их цветы". - Их зовут не так. Альфред Готшальк - это адвокат. А как зовут его жену, не помню. - "Я обещал Альфреду и как-ее-там поливать их цветы". - В час ночи? - Какая разница? А может, он сказал, что хочет взять у Готшальков какую-нибудь книжку почитать. Может, они оба были немного под мухой после гостей, и он предложил ей тайком залезть в квартиру Готшальков и потрахаться на их кровати. - "Вот здорово будет - точь-в-точь как тогда, когда мы еще не поженились". - Что-то в этом роде. Он заманивает ее туда, убивает, инсценирует изнасилование и подбрасывает вещественные доказательства - сперму и волосы. У нее ничего не нашли под ногтями? Может, она царапалась? - Нет, но он и не говорил, что она от них отбивалась. К тому же их было двое - один мог держать ей руки, пока другой получал удовольствие. - Давай-ка еще раз покрутим тот вариант, в котором он все делает в одиночку. Он убивает ее и инсценирует изнасилование. Потом приводит квартиру Готшальков в такой вид, как будто она была ограблена. Вы привезли сюда Готшальков, спросили, что у них пропало? Он кивнул: - Приезжал он, Альфред. Сказал, что его жена больна и ей лишний переезд противопоказан. Они держат пару сотен долларов в холодильнике - на непредвиденные расходы, и эти деньги исчезли. Еще пропали какие-то драгоценности - фамильные, запонки и кольца, которые достались ему по наследству и которых он не носит. Ее драгоценности тоже исчезли, но он не смог их описать, потому что не знает, что они взяли с собой во Флориду и что хранится в банковском сейфе. Все самое ценное или в банке, или во Флориде, поэтому он считает, что ущерб невелик, но составить список украденного не может без Рут. Вот как зовут его жену - Рут. Я так и думал, что рано или поздно вспомню. - А как насчет мехов? - Никаких мехов у нее не было. Она активистка движения за права животных. Да и зачем ей меха, если она шесть месяцев и один день в году проводит во Флориде? - Шесть месяцев и один день? - Это минимум - он дает им право с точки зрения налогового ведомства считаться постоянными жителями Флориды. Во Флориде не берут подоходного налога в пользу штата. - Я думал, он на пенсии. - Ну, у него все равно есть какие-то доходы. Ценные бумаги и так далее. - Значит, мехов нет, - сказал я. - А что-нибудь громоздкое? Музыкальный центр, телевизор? - Ничего. Там было два телевизора, один большой проекционный в гостиной и один поменьше в задней спальне. Тот, что в спальне, они выключили из розетки и перенесли в гостиную, нотам и оставили. Возможно, собирались забрать его и либо забыли впопыхах, либо побоялись привлечь к себе внимание - ведь в квартире лежала убитая женщина. - Если только они знали, что она мертва. - Они размозжили ей все лицо и удавили ее же собственными колготками. Ясно, что выглядела она малость похуже, чем до того, как с ними встретилась. - Значит, они взяли немного наличных и кое-какие драгоценности. - Похоже на то. Больше ничего Готшальк припомнить не смог. Дело в том, Мэтт, что всю квартиру перевернули вверх дном. - Кто - криминалисты? - Да нет, грабители. Они очень тщательно ее обыскали, а привести в порядок не позаботились. Ящики вытащены, книги сброшены с полок и так далее. На то, чтобы искали какой-нибудь тайник, не похоже: матрасы не взрезаны, диванные подушки не вспороты. Но все равно поработали основательно. Я думаю, искали наличные - сверх той пары сотен, что лежали в морозилке. - А что сказал Готшальк? - А что он может сказать? "У меня было тысяч сто, которые я припрятал от налоговой инспекции, и эти негодяи их нашли"? Он сказал, что в квартире не было ничего действительно ценного, кроме кое-каких произведений искусства, а их не тронули. Там есть несколько гравюр в рамках, нумерованных и подписанных авторами, - Матисс, Шагал, не помню кто еще, и они были застрахованы. Все это стоит тысяч восемьдесят, я думаю. Воры сняли кое-что со стен - возможно, искали потайной сейф, - но ничего не взяли. - А что, если он сделал это сам? - спросил я. - Ты снова за свое? Ну, валяй. - Квартира действительно перевернута вверх дном, так что выглядит это как настоящая кража со взломом, а прятать ему было нечего - только пару сотен наличными и пригоршню драгоценностей. Вы его обыскивали? - Термена? - Он отрицательно покачал головой. - Человек весь избит, руки связаны за спиной, его жена лежит тут же мертвая, - а мы устраиваем ему обыск и лезем в задний проход, не найдутся ли там чьи-то платиновые запонки? К тому же по твоему сценарию он мог спрятать все в собственной квартире. - Я как раз собирался это сказать. - Значит, по тому же сценарию он проникает в квартиру Готшальков с помощью ключа или там двух ключей - сколько понадобилось, приканчивает жену, инсценирует изнасилование, крадет наличные и драгоценности, относит их наверх, засовывает в носок и прячет в комод. Потом снова спускается вниз и взламывает ломиком дверь, чтобы это выглядело как ограбление. Потом, должно быть, опять поднимается наверх и прячет ломик, потому что в квартире Готшальков мы его не нашли. - А квартиру Термена не обыскивали? - Обыскивали. С его разрешения. Я сказал ему, что грабители, возможно, начали с его квартиры и двигались вниз, хотя точно знал, что это не так, потому что на его двери не было следов взлома. Конечно, они могли попасть к нему с пожарной лестницы, только это не важно, потому что у него никто не побывал. Но я все равно обыскал ее - нет ли там чего-нибудь из нижней квартиры. - И ничего не нашел. - Абсолютно ничего. Только не знаю, что это доказывает. У меня не было возможности устроить тщательный обыск. К тому же он мог положить драгоценности Готшальков вместе с теми, что были у него с женой, и я бы все равно ни о чем не догадался, потому что не знал, что надо искать. А что до наличных - этих несчастных двух сотен, то он вполне мог сунуть их в собственный бумажник. - А я думал, грабители забрали его бумажник. - Да, верно. Часы и бумажник. Бросили их на первом этаже, когда уходили из здания, - просто бросили на лестничной площадке. Деньги вытащили, но кредитные карточки оставили. - Он мог сам сбегать вниз и оставить его там. - Или выйти на лестницу, подойти к перилам и выбросить его. Чтобы не бегать лишний раз взад-вперед. - А драгоценности, которые они, по его словам, отобрали у жены... - Он мог просто положить их обратно в ее же шкатулку. Да и свой "Ролекс" тоже, если уж на то пошло. Может, он вообще был без часов. - Ну а после этого? - спросил я. - Он избивает сам себя, связывает себе руки за спиной, заклеивает себе рот пластырем... - Если бы это делал я, то, пожалуй, сначала заклеил бы себе рот, а уж потом связал бы себе руки. - Ты, Джо, всегда понимал в стратегии больше моего. Как он был связан? Ты видел его связанным? - Да нет, черт возьми, - ответил он. - И это единственное, что до сих пор меня смущает. Я собирался устроить головомойку тем двоим патрульным, которые развязали его, но чего еще от них ожидать? Приличный человек, хорошо одетый, лежит на полу связанный и в истерике, рядом его жена, мертвая, и как ему скажешь, что он должен оставаться в таком положении, пока не явится детектив? Конечно, они его развязали. Я бы на их месте сделал то же самое, да и ты тоже. - Конечно. - И все же чертовски жаль, что они это сделали. Хотел бы я сначала взглянуть на него. Если держаться твоего сценария - будто он все это устроил сам, в одиночку, - то следующий твой вопрос должен быть такой: мог он связать сам себя или нет. Верно? - Верно. - Ноги у него были связаны. Это не так уж сложно сделать самому. Руки были связаны за спиной, и можно подумать, что это невозможно, только это возможно. - Он выдвинул ящик стола, пошарил в нем и вытащил наручники. Вытяни руки вперед, Мэтт. - Он защелкнул наручники у меня на запястьях. - А теперь нагнись вперед и просунь ноги между рук по одной. Сядь на край стола. Попробуй, это можно сделать. - Господи Иисусе! - Такое часто показывают по телевизору: человек сидит в наручниках, руки за спиной, а потом как бы перепрыгивает через свои руки, и они оказываются спереди, и наручники на месте. Ну хорошо, теперь встань и подними руки, чтобы они оказались у тебя за спиной. - По-моему, не получится. - Да, не будь ты такой толстый, было бы легче. У Термена талия, наверное, сантиметров семьдесят пять и практически нет задницы. - А руки у него длинные? Будь у меня руки на несколько сантиметров длиннее... - Я с него мерку не снимал. Если подумать, ты вполне можешь с этого и начать свое расследование. Обойди все китайские прачечные по соседству и попробуй узнать размер его рубашек. - Прошу тебя, расстегни наручники. - Ну, не знаю, стоит ли, - сказал он. - Мне нравится, как ты сидишь, обняв собственную задницу, - ни встать, ни сесть. Я бы так и оставил. - Да ладно тебе, брось. - По-моему, ключ был где-то здесь. Ничего, в крайнем случае сможешь как-нибудь доковылять до дежурной комнаты, у кого-нибудь ключи да найдутся. Ну ладно, так и быть. Он достал ключ и расстегнул наручники. Я выпрямился. У меня болело плечо и мышца бедра, которую я слегка потянул. - Странно, - сказал он. - По телевизору это выглядит куда проще. - Кончай дурака валять. - Штука в том, - сказал он, - что, раз я не видел его связанным, я не могу сказать, как они его упаковали и мог он сделать это сам или нет. В общем, мне все-таки не нравится твой сценарий, и я буду исходить из того, что грабители были и что связали его они. Но знаешь, что меня беспокоит? - Что? - Когда патруль приехал туда, Термен был все еще связан. Он скатился с кровати, перевернул столик, позвонил... - С помощью лопатки для чистки трубки, которую зажал в зубах. - Да, верно. Он все это проделал и даже почти совсем отлепил пластырь, которым у него был заклеен рот. Ты, наверное, тоже смог бы так. - Думаю, да. - Хочешь, я принесу пластырь, и посмотрим, сможешь или нет? Шучу, шучу, Мэтт. Знаешь, в чем твоя беда? У тебя нет чувства юмора. - А я-то все думаю, в чем моя беда? - Ну вот, теперь ты знаешь. Но серьезно - все это он проделал со связанными руками. Иногда действительно это не получается, если только ты не Гудини*. Когда не можешь шевельнуться, а веревки затянуты так, что слабины не осталось, трудно что-то сделать. Но он-то мог двигаться, и откуда мы знаем, хорошо ли его упаковали эти типы, раз уж они даже не смогли профессионально ограбить квартиру? Мне бы очень хотелось посмотреть на него связанного, потому что у меня такое чувство, что он мог-таки высвободиться, только решил этого не делать. А почему? * Гудини Гарри (настоящее имя Эрих Вайс, 1874-1926) - знаменитый американский иллюзионист, особенно прославившийся трюками, связанными с высвобождением из оков, исчезновением из запертых ящиков и т.п. - Потому что хотел оставаться связанным до тех пор, пока не явится полиция. - Вот именно, это же снимало с него обвинение в убийстве. Если бы его нашли не связанным, можно было бы сказать, что он мог ее убить, потому что вообще не был связан. Но теперь, при данных обстоятельствах, мы можем сказать только, что он оставался связанным именно потому, что хотел, чтобы его нашли связанным. Но это все равно ничего не доказывает - как ни крути, он и так и так виноват, а что до его мотивов... - Понимаю. - Вот поэтому мне очень жаль, что я его не видел до того, как его развязали. - Мне тоже. А как он был связан? - Да я же тебе говорю... - Нет, чем его связали? Шпагатом, бельевой веревкой? - Ах, вот что. Бечевкой, и довольно крепкой - такой обычно перевязывают пакеты и узлы с вещами. Или можно связать девушку, если тебе нравятся такие штуки. Была ли у них веревка с собой? Не знаю. У Готшальков на кухне есть ящик со всякими плоскогубцами, отвертками и прочими инструментами, какие всегда нужны в доме. Старик не мог сказать, был там моток бечевки или нет. Кто может помнить такие вещи, особенно если тебе семьдесят восемь и полгода ты живешь в одном месте, а полгода где-то еще? Грабители вытряхнули ящик на пол, так что, если в нем была бечевка, они бы ее увидели. - А пластырь? - Обычный пластырь, белого цвета, такой есть в любой домашней аптечке. - У меня нет, - сказал я. - У меня там только пузырек с таблетками аспирина и нитка - зубы чистить. - Ну, был бы у тебя в аптечке, если бы ты жил, как нормальный человек. Готшальк сказал, что пластырь у них, кажется, был, а в ванной его не нашли. Весь пластырь, какой остался, они забрали с собой и бечевку тоже. - Интересно зачем. - Не знаю. Должно быть, бережливые люди попались. И ломик тоже прихватили. Если бы я уходил из квартиры, где лежит мертвая женщина, я бы, наверное, не рискнул идти по улице с орудием взлома в руках, но будь они поумнее... - Они вообще нашли бы себе какое-нибудь другое занятие. - Верно. И все же зачем они это унесли? Если Термен был соучастником и все покупал сам, - возможно, они испугались, что по этим вещам их выследят. А если просто воспользовались тем, что нашли в квартире... Не знаю, Мэтт, все это какие-то дурацкие умствования. - Знаю. Но иногда стоит покопаться во всяких "почему" и "что если" глядишь, что-нибудь и выкопаешь. - Только потому мы с тобой этим сейчас и занимаемся. - Он не дал описания грабителей? - Дал, конечно. Не слишком точное, но на всех допросах всегда говорил одно и то же. Никаких противоречий, за которые можно было бы зацепиться. Описание есть в деле, сам посмотришь. Двое здоровенных белых, примерно того же возраста, что и Термен с женой. У обоих усики, и у того, что покрупнее, длинные волосы сзади - знаешь, как сейчас носят, наподобие хвоста? - Знаю. - Все по моде, сразу видно, шикарный парень. Вроде этих черномазых с такими площадками на голове в виде фесок, их еще подстригают, как куст или газон. Очень шикарно. Так о чем я говорил? - О грабителях. - А, да. Он с готовностью просмотрел всю фототеку, но никого не опознал. Я заставил его поработать с полицейским-рисовальщиком. Кажется, ты его знаешь - Рей Галиндес. - Конечно. - Он хорошо рисует, только все его портреты, по-моему, получаются похожими на испанцев. Копии есть в деле. Кажется, они были напечатаны в какой-то газете. - Мне они, должно быть, не попались. - Как будто в "Ньюсдэй". Было несколько звонков, и мы проверили их. Ничего. Знаешь, что я думаю? - Что? - Вряд ли он сделал это один. - Мне тоже так кажется. - Я хочу сказать, что этого нельзя напрочь исключить, потому что он все же мог ухитриться связать себя сам и избавиться от ломика, пластыря и бечевки. Но по-моему, было не так. Думаю, ему кто-то помогал. - Скорее всего, ты прав. - Он договаривается с парой громил, дает им ключ от парадной двери и говорит: дело проще простого, надо только войти, подняться по лестнице и вломиться в квартиру на четвертом этаже. Бояться нечего, там никого нет, и в квартире этажом выше - тоже. Устраивайтесь, как дома, обыщите все ящики, сбросьте на пол книги с полок и берите все наличные и драгоценности, какие найдете. Только не забудьте отвалить в половине первого или в час, когда мы вернемся из гостей. - И он с женой идет домой пешком, потому что не хочет явиться туда раньше времени? - Может, так, а может, они просто решают пройтись, потому что погода выдалась хорошая. Кто знает? Доходят до того этажа, где живут Готшальки, и она говорит: "Ой, смотри, у них дверь открыта". Он заталкивает ее туда, они ее хватают, оглушают, трахают и убивают. Потом он говорит: "Вы что, козлы, собираетесь выйти на улицу посреди ночи с телевизором? Да вы купите их хоть десяток на те деньги, что я вам плачу". Они бросают телевизор, но уносят бечевку, пластырь и ломик, потому что боятся, что по ним их выследят. Да нет, чушь это: как можно кого-нибудь выследить по таким вещам, которые есть в любой аптеке и любом хозяйственном магазине? - Они уносят все это для того, чтобы мы знали - он не мог сделать это один. Не ушли же оттуда бечевка и пластырь сами. - Ну, хорошо. Но перед уходом они дают ему по физиономии разок-другой, чтобы оставить следы, - ты увидишь его фотографии в деле. Потом связывают, заклеивают ему рот и, может быть, отдирают уголок пластыря, чтобы он мог говорить по телефону, когда настанет время. - Или, может, связывают не слишком туго, чтобы он мог высвободить руку, набрать номер и снова засунуть ее под веревку. - Я как раз к этому подхожу. Господи, как мне жаль, что эти патрульные поспешили его развязать! - Во всяком случае, - сказал я, - они сматываются, а он ждет, сколько может, а потом набирает 911. - Правильно. По-моему, все сходится. - По-моему, тоже. - Попробуй как-то иначе объяснить, почему он остался в живых. Они только что ее убили, она лежит там мертвая, зачем же им его связывать, когда намного проще заодно убить и его? - Но они уже связали его и заклеили ему рот перед тем, как ее прикончить. - Ну да, это он так говорит. Но все равно - зачем оставлять его в живых? Он в любой момент может опознать обоих, а за то, что они убили ее, им уже и так грозит виселица... - Только не в этом штате. - Можешь мне не напоминать. Во всяком случае, на них уже висит тяжкое убийство второй степени, а раз так, им хуже не будет, если они прикончат и его. Ломик у них есть, надо только проделать ему дырку в голове. - А может, они так и сделали. - Что сделали? - Стукнули его как следует и решили, что он мертв. Не забудь, они только что убили ее, чего делать, возможно, и не собирались, поэтому... - Если только он говорит правду. - Ладно, я на минуту стану адвокатом дьявола.* Ее они убили не намеренно... - Ну да, просто по нечаянности перетянули ей горло ее же собственными колготками... * Адвокат дьявола - один из участников официальной процедуры канонизации святых в католической церкви, задача которого - выдвигать аргументы против канонизации данного святого. - И не то что испугались, но на всякий случай поспешили смотаться и пристукнули его. Он потерял сознание а они решили, что он, скорее всего, мертв. Таким ломиком вполне можно прикончить человека. Теперь им надо поскорее уносить ноги, и нет времени проверять у него пульс и подносить зеркальце ко рту. - Черт возьми! - Понимаешь, что я хочу сказать? Он тяжело вздохнул: - Ну, понимаю. Вот поэтому дело и не закрыто. Доказательств недостаточно, а теми фактами, которыми мы располагаем, можно подтвердить любую версию, какую вздумается. - Он встал. - Я хочу кофе. Тебе принести? - Конечно, - сказал я. - Не знаю, почему у нас такой скверный кофе, - сказал он. - Никак не могу понять. Раньше у нас была другая машина, знаешь, такая, куда надо совать монету, и ни разу из нее не удалось получить чашку мало-мальски приличного кофе. Потом мы скинулись и купили электрическую кофеварку, а кофе покупаем самого лучшего сорта, и все равно получается бурда вроде вот этой. Должно быть, есть какой-то закон природы, по которому в полицейском участке у кофе всегда такой вкус, будто дерьмо завариваешь. Мне, правда, показалось, что кофе не так уж плох. - Если мы когда-нибудь и раскрутим это дело, - продолжал он, - ты знаешь, как это случится. - Через стукача? - Либо стукач что-то разнюхает и сообщит нам, либо кто-то из тех гениев споткнется о собственный член и мы поймаем его на чем-то серьезном, а он, чтобы выкрутиться, заложит сообщника. А заодно и Термена, если только мы правы и это дело его рук. - И даже если нет. - Что ты хочешь сказать? - "Послушайте, да она была живее некуда, когда мы уходили. Ну, потрахали ее, только клянусь, что ей даже понравилось. И никакими колготками мы ее не душили. Не иначе как муж решил не тратить время на развод". - Господи, да ведь в точности так они и скажут. - Знаю. Но то же самое они скажут, даже если Термен на сто процентов невиновен. "Да не мы ее убили, она была жива, когда мы ушли". И это даже может оказаться правдой. - То есть как? - Ну, скажем, он просто воспользовался благоприятным стечением обстоятельств. Термены возвращаются домой и застают грабителей на месте преступления. Те заодно грабят и их, избивают его и насилуют ее, потому что они звери и поступают, как звери. Потом они уходят, Термен высвобождает руку, а его жена без сознания, и он думает, что она мертва... - Но она еще жива, и тогда ему в голову приходит мысль... - ...А ее колготки лежат тут же на кровати, еще мгновение - и они у нее на шее, и на этот раз она в самом деле мертва. Он задумался. - Конечно, - сказал он через некоторое время. -Очень может быть. Экспертиза установила, что смерть наступила около часа ночи, и это подтверждает версию Термена, но если он прикончил ее сразу после их ухода, а потом немного выждал - считается, что какое-то время он пролежал без сознания, а потом пытался высвободиться, - что ж, все сходится. - Правильно. - И никто не может ни в чем его обвинить. Могут только сказать, что она была жива, когда они ушли, но это скажут в любом случае. Он допил кофе и швырнул пластиковый стаканчик в корзину для бумаг. - Все это хреновина, - сказал он. - Так можно без конца ходить вокруг да около. Я считаю, что это сделал он. Обдумал все заранее или просто так уж получилось, только это сделал он. Денег-то сколько. - Если верить ее брату, она получила в наследство больше чем полмиллиона. Он кивнул: - Плюс страховка. - Брат ничего не говорил про страховку. - Возможно, ему никто ничего не сказал. Вскоре после женитьбы они застраховались - деньги выплачиваются пережившему супругу. Сто тысяч долларов, а если смерть от несчастного случая - вдвое больше. - Это должно его утешить, - сказал я. - Значит, надо прибавить еще две сотни тысяч. Он мотнул головой. - Я что-то не так посчитал? - Ну да. В сентябре она забеременела. Как только они об этом узнали, он связался со своим страховым агентом и повысил сумму страховки. Появление ребенка, дополнительная ответственность. В этом есть смысл, верно? - И насколько он ее повысил? - Миллион в случае его смерти. В конце концов, на жизнь зарабатывает он, и обойтись без его доходов будет трудно. Впрочем, и она играет не последнюю роль, так что теперь сумма ее страховки - полмиллиона. - Значит, ее смерть... - Означает для него почти миллион только по страховке, потому что оговорка о смерти от несчастного случая осталась в силе. Плюс все ее имущество, которое он получит в наследство. На круг, считай, полтора миллиона. - Господи! - Все верно. - Господи Боже мой! - Вот именно. У него были для этого и возможности, и мотив, и случай представился, и еще он бессердечная скотина, можешь мне поверить, и все равно я не смог найти ни единой улики, чтобы предъявить этому гаду хоть какое-нибудь обвинение. - Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня. -Можно я тебя кое о чем спрошу? - Конечно. - Ты когда-нибудь чистишь зубы той ниткой? - Чего? - Ну, ты же сказал, что у тебя в аптечке только аспирин и нитка - зубы чистить. Ты когда-нибудь этой ниткой зубы чистишь? - Ах, вот что, - сказал я. - Когда о ней вспоминаю. Меня зубной врач уговорил ее купить. - Меня тоже, только я ей никогда не пользуюсь. - Да и я тоже, по совести говоря. Значит, нам их надолго хватит. - Точно, - согласился он. - На всю эту сучью жизнь. 4 В тот вечер я встретился с Элейн Мардел у входа в театр на Сорок Второй, западнее Девятой авеню. На ней были джинсы в обтяжку, сапоги с квадратными носами и черная кожаная мотоциклетная куртка с карманами на молниях. Я сказал, что она выглядит потрясающе. - Не знаю, - ответила она. - Я хотела, чтобы не было похоже на то, что носят на Бродвее, только, кажется, перестаралась. Места нам достались хорошие, прямо перед сценой; правда, театр оказался крохотный, и плохих мест там просто не могло быть. Не помню названия пьесы, но речь шла о бездомных, и автор был против. Один из актеров, Харли Зиглер, регулярно посещал группу "А. А.", которая собиралась по вечерам в церкви Апостола Павла, в двух кварталах от моего отеля. В пьесе он играл пропойцу, живущего в картонной упаковочной коробке. Исполнение было очень убедительное. Еще бы: всего несколько лет назад он и в самом деле так жил. Когда спектакль кончился, мы прошли за кулисы, чтобы поздравить Харли, и там я встретил еще с полдюжины людей, с которыми был знаком по таким собраниям. Они пригласили нас выпить с ними кофе. Но вместо этого мы прошли по Девятой авеню десяток кварталов до "Парижской зелени" - ресторана, который нам обоим нравился. Я заказал филе меч-рыбы, а Элейн - макароны с острым зеленым соусом. - Как интересно, - сказал я. - Для гетеросексуальной вегетарианки на тебе что-то многовато шкур надето. - Это как раз одно из тех маленьких противоречий, в которых и состоит секрет моего очарования. - А я-то все голову ломал, в чем он состоит. - Теперь знаешь. - Теперь знаю. Здесь, в этом самом квартале, несколько месяцев назад убили одну женщину. Они с мужем напоролись на грабителей, которые обчищали квартиру этажом ниже, и дело кончилось тем, что ее изнасиловали и убили. - Помню такую историю. - Так вот, сейчас я занимаюсь этим делом. Меня нанял вчера ее брат - он считает, что с ней разделался муж. А у той пары, чью квартиру грабили, - у их соседей этажом ниже, еврея-адвоката в отставке и его жены, с кучей денег, - не взяли никаких мехов. И знаешь почему? - Она все их носила на себе, что ли? - Как бы не так. Она активистка движения за права животных. - Ах, вот оно что! Ну и молодец. - Наверное. Интересно, ходит она в кожаных туфлях или нет. - Возможно, и ходит. Кому какое дело? - Она наклонилась вперед. Послушай, тогда надо и от хлеба отказаться, потому что, когда его пекут, погибают дрожжи. Тогда нельзя лечиться антибиотиками - какое мы имеем право убивать микробов? Ладно, она носит кожу и не носит мехов. И что из этого? - Ну, знаешь... - К тому же, - добавила она, - кожа всегда выглядит аккуратно, а мех лезет. - С этим не поспоришь. - То-то. Так убил ее муж или нет? - Не знаю. Сегодня я побывал около их дома. Покажу потом, это по пути, если пойду тебя провожать. Может, чутье тебе что-нибудь подскажет и ты раскроешь дело, пройдя мимо места преступления. - А тебе чутье ничего не подсказало? - Нет. У него было полтора миллиона поводов ее убить. - Полтора миллиона? - Долларов, - пояснил я. - Страховка и ее имущество. Я рассказал ей про Терменов и про то, что узнал от Джо Деркина и от Лаймена Уорринера, и под конец добавил: - Не представляю себе, что я могу сделать такого, чего уже не сделала полиция. Разве что попробовать что-нибудь разнюхать. Обойти дома, поговорить с людьми. Хорошо бы узнать, не было ли у него романа, только Деркин, конечно, поинтересовался этим в первую очередь и ничего такого не обнаружил. - А может, у него роман с каким-нибудь мальчиком? - Мой клиент тоже так думает, но голубым обычно кажется, что весь мир голубой. - А мы с тобой знаем, что на самом деле он мрачного черного цвета. - Угу. Хочешь, завтра вечером съездим в Маспет? - Это зачем? Убедиться, что мир черный и мрачный? Самое подходящее место, хотя мне не следовало бы так говорить, потому что я там, кажется, ни разу не была. А что там такое? Я объяснил ей, и она сказала: - Не люблю бокса. Не из каких-нибудь моральных соображений: я ничего не имею против, если двум здоровым мужикам нравится дубасить друг друга. Только обычно я переключаюсь на другой канал. И к тому же завтра вечером у меня занятия. - Что у тебя в этом семестре? - Современная литература Латинской Америки. Я постоянно говорю себе, что надо бы прочесть все эти книжки, а теперь и правда придется это сделать. Осенью она занималась городской архитектурой, и я несколько раз ходил с ней смотреть на всякие здания. - Тебе надо бы повидать тамошнюю архитектуру, - сказал я. - Хотя, по правде говоря, мне туда тоже идти совершенно незачем. Нет никакой нужды отправляться в такую даль, чтобы посмотреть на этого человека, - живет он прямо тут, по соседству, а его контора - на углу Сорок Восьмой и Шестой авеню. Наверное, это просто оправдание, чтобы пойти посмотреть бокс. Если бы в спортзале "Нью-Маспет" вместо бокса играли в сквош,* я, должно быть, остался бы дома. * Сквош - распространенная в США игра, похожая на теннис. - Ты не любишь сквош? - Никогда не видел, так что не знаю. Может быть, и люблю. - Может быть. Я как-то познакомилась с одним человеком, он был классный игрок в сквош. Врач-психолог из Скенектеди приезжал сюда на соревнования. Я, правда, не видела, как он играет. - Если встречу его в Маспете, скажу тебе. - Как знать, мир не так уж велик. Ты говоришь, Термены жили в квартале отсюда? - В этом самом квартале. - Возможно, они бывали здесь. Возможно, Гэри их знает. - Она нахмурилась. - Знал. Знает его, знал ее. - Может быть. Давай его спросим. - Спрашивай ты, - сказала она. - Я что-то запуталась во временах глаголов. Заплатив по счету, мы прошли в бар. Гэри стоял за стойкой - высокий костлявый человек с забавными манерами и с бородкой, свисавшей с подбородка, словно гнездо иволги. Он сказал, что рад нас видеть, и спросил меня, когда для него будет работа. Я ответил, что не знаю. - Как-то раз этот господин доверил мне весьма важное дело, - сказал он, обращаясь к Элейн. - Это было тайное задание, и я с ним справился. - Ничего удивительного, - отозвалась она. Я спросил про Ричарда и Аманду Терменов. Он сказал, что время от времени они приходили сюда - иногда с какой-нибудь парой, иногда одни. - Он выпивал перед обедом мартини с водкой, -сказал он. - А она рюмку вина. Бывало, он заходил и один, чтобы выпить в баре стакан пива. Не помню какого. Кажется, светлого. - Он появлялся здесь после убийства? - Я его видел только раз. Неделю-две назад он с каким-то человеком пришел сюда пообедать. Это единственный раз, когда я его видел с тех пор. Знаете, он ведь живет совсем рядом. - Знаю. - В этом же квартале. - Гэри наклонился через стойку и понизил голос: А в чем дело? Есть подозрения, что там что-то неладно? - Как не быть подозрениям? Ведь женщину изнасиловали и задушили. - Вы знаете, о чем я. Это он сделал? - А как вы думаете? Похож он на убийцу, по-вашему? - Я слишком долго живу в Нью-Йорке, - ответил он. - По-моему, тут все похожи на убийц. По дороге домой Элейн сказала мне: - Знаешь, кто мог бы с удовольствием пойти с тобой завтра на бокс? Мик Баллу. - Возможно. Давай заглянем в "Гроган" на минутку? - Конечно, - сказала она. - Мик мне нравится. Он был там, обрадовался, когда нас увидел, и пришел в восторг, когда я предложил ему завтра съездить в Маспет и посмотреть, как здоровые мужики дубасят друг друга. В "Грогане" мы задерживаться не стали, а когда вышли, я взял такси, так что нам не пришлось пройти мимо дома, где умерла Аманда Термен - к ужасу ее мужа или при его участии. На ночь я остался у Элейн, а весь следующий день занимался тем, что совал нос в потаенные уголки жизни Ричарда Термена. К себе в отель я вернулся как раз вовремя, чтобы посмотреть пятичасовую программу новостей Си-эн-эн. Потом принял душ, оделся, а когда спустился вниз, серебристый "кадиллак" Мика уже стоял перед домом около пожарного гидранта. - Едем в Маспет, - сказал он. Я спросил, знает ли он, как туда проехать. - Знаю, - ответил он. - Там у одного человека, еврея из Чехии, была фабрика. На ней работали с десяток женщин - из железного лома и обрезков пластика собирали скрепковыниматели. - А что это та кое? - Ну, если ты сшил скрепкой какие-нибудь бумаги, а потом захотел их расшить. Берешь такую штуку, она зацепляет скрепку и вытаскивает. Одни женщины у него собирали эти штуки, а другие упаковывали их по дюжине в коробку и рассылали по всей стране. - Он вздохнул. - Жаль, что он был еще и игрок - занял денег и не смог отдать. - И что с ним случилось? - А, это долгая история. Как-нибудь потом расскажу. Пять часов спустя мы возвращались в Манхэттен по мосту Куинсборо. Про владельца фабрики в Маспете Мик больше не вспоминал. Вместо этого я рассказал ему об одном человеке, который работал на кабельном телевидении. - Надо же, что люди друг с другом делают, -вздохнул он. Надо сказать, что по этой части Мик тоже не промах. Если верить тому, что рассказывали соседи, он, например, убил одного человека по фамилии Фарелли и носил его голову в спортивной сумке, с которой заходил в десяток забегаловок Адской Кухни. Одни говорили, что он не открывал сумку, а только сообщал всем и каждому, что в ней лежит, но другие клялись, что своими глазами видели, как он вытаскивал голову за волосы со словами: "Посмотрите-ка на бедного Пэдди Фарелли, - правда, гнусная рожа?" В газетах пишут, что он известен под кличкой Мясник, но так его называют только в газетах - точно так же никто, кроме ведущего телепрограммы, никогда не называл Элдона Рашида Бульдогом. Возможно, какое-то отношение к этому прозвищу имела история с Фарелли, а может быть, дело просто в окровавленном фартуке мясника, который Мик любит надевать. Фартук этот принадлежал его отцу. Баллу-старший перебрался сюда из Франции и работал рубщиком туш на мясных оптовых рынках, что на Западной Четырнадцатой. Мать Мика была ирландка, и языку он научился от нее, а внешность унаследовал от отца. Он высокого роста и могучего сложения. В нем есть что-то от массивного каменного монолита - на память сразу приходят доисторические памятники или изваяния острова Пасхи. Голова у него похожа на валун, кожа на лице вся в отметинах и шрамах, на щеках уже показались багровые прожилки, какие появляются после многих лет неумеренных возлияний. А глаза у него удивительного ярко-зеленого цвета. Он много пьет, он профессиональный преступник, и кровь у него не только на фартуке, но и на руках. Многих, и нас с ним в том числе, удивляет наша дружба. Вряд ли я мог бы ее объяснить, но я точно так же не могу объяснить и свои отношения с Элейн. Очень может быть, что никакую дружбу в конечном счете нельзя объяснить, хотя иногда понять, в чем тут дело, бывает труднее, а иногда легче. Мик предложил мне еще раз заглянуть в бар "Гроган" выпить кофе или кока-колы, но я не пошел. Он признался, что тоже устал. - Но как-нибудь на будущей неделе мы посидим здесь как следует, сказал он. - А когда придет время закрываться, запрем двери и поболтаем в темноте, вспомним прежние времена. - Звучит неплохо, - сказал я. - А утром пойдем к мессе. - Насчет этого не знаю, - сказал я. - Но все остальное звучит неплохо. Он высадил меня у моего отеля. По дороге к себе я заглянул к дежурному, но никто мне ничего не передавал. Я поднялся наверх и лег спать. Перед тем как заснуть, я вдруг вспомнил про того человека, которого видел в Маспете, - про отца, сидевшего с сыном в первом ряду центрального сектора. Я знал, что где-то его видел, но все еще никак не мог припомнить где. Мальчика я не помнил - только отца. Лежа в темноте, я неожиданно подумал: вообще-то в том, что этот человек показался мне знакомым, нет ничего особенного. Мне каждый день попадаются люди, которых я, как мне кажется, где-то видел, и это неудивительно: в Нью-Йорке живет множество народу, тысячи и тысячи людей каждый день попадаются мне на глаза - на улице, в метро, на стадионе, в театре или, скажем, в спортзале в Куинсе. Нет, необычным было не то, что я его где-то видел, а ощущение, что это очень важно. Почему-то я чувствовал, что мне совершенно необходимо вспомнить, кто этот человек и откуда я его знаю. Вот он сидит там, обняв мальчика и крепко держа его рукой за плечо, а другой рукой показывает то туда, то сюда, объясняя, что происходит на ринге. А потом еще одна картина: рука, скользнувшая по голове мальчика, чтобы пригладить его светло-каштановые волосы. Я долго вглядывался в эти мысленные картины, пытаясь понять, почему они для меня так важны, но потом стал думать о чем-то другом и уснул. Проснулся я через несколько часов, когда уборщики мусора начали с грохотом грузить контейнеры у черного хода ресторана в соседнем доме. Я сходил в уборную и снова лег. Перед глазами у меня снова начали одна за другой мелькать картины, которые я видел вчера вечером. Девица с плакатом, кокетливо вскинувшая голову н выпятившая грудь. Чем-то взволнованный отец. Его рука на голове мальчика. Девица. Отец. Девица. Его рука, приглаживающая волосы мальчика... Господи Боже мой! Я рывком уселся в постели. Сердце у меня бешено колотилось, во рту пересохло. Я задыхался. Протянув руку, я зажег лампу на ночном столике и посмотрел на часы. Было без четверти четыре, но поспать в эту ночь мне уже не удалось. 5 За полгода до этого, душным вечером в середине июля, я, как обычно, сидел на вечернем собрании в подвальном помещении церкви Святого Павла. Дело было во вторник - я это знаю потому, что взялся в течение шести месяцев помогать убирать стулья после вторничных собраний. Теоретически такая работа помогает вести трезвую жизнь. Не знаю, по-моему, единственный способ вести трезвую жизнь - это не пить, но уборка стульев, во всяком случае, дело полезное. Когда у тебя в обеих руках по стулу, рюмку просто нечем взять. Само собрание мне ничем особенным не запомнилось, но во время перерыва один человек по имени Уилл подошел ко мне и сказал, что хотел бы после собрания со мной поговорить. Я ответил, что буду рад, только не смогу сразу уйти, потому что должен задержаться на несколько минут, чтобы убрать стулья. Собрание закончилось в десять часов общей молитвой. С уборкой я управился раньше обычного, потому что мне помог Уилл. Когда мы кончили, я спросил, не хочет ли он пойти куда-нибудь выпить кофе. - Нет, мне надо домой, - ответил он. - Но это ненадолго. Вы детектив, верно? - Более или менее. - И раньше служили в полиции. Я слышал, когда вы рассказывали о себе на собрании, - я тогда с месяц как бросил пить. Послушайте, вы не окажете мне услугу? Посмотрите-ка вот на это. Он протянул мне пакет из оберточной бумаги, сложенный в небольшой сверток. Я развернул его и вынул видеокассету в полужестком прозрачном пластиковом футляре, какими пользуются прокатные пункты. На ярлыке стояло название фильма - "Грязная дюжина". Я посмотрел на кассету, потом снова на Уилла. Ему около сорока, и он работает где-то по компьютерной части. К тому времени Уилл не пил уже шесть месяцев - он появился у нас сразу после рождественских праздников, и я однажды слышал, как он рассказывал о себе. Я знал историю его запоев, но почти ничего не знал о его личной жизни. - Видел я этот фильм, - сказал я. - Наверное, раза четыре или пять. - Этот вариант вы никогда не видели. - А что в нем особенного? - Поверьте на слово. Или лучше не верьте, а возьмите его с собой и посмотрите. У вас ведь есть видик? - Нет. - Ах, вот что... - произнес он в замешательстве. - Если бы вы сказали мне, что в этом фильме особенного... - нет, не буду ничего говорить. Я хочу, чтобы вы сами его посмотрели свежим глазом. Вот черт возьми... Я молчал, чтобы дать ему время собраться с мыслями. - Я бы предложил пойти ко мне и посмотреть его там, но сегодня никак не могу. А у кого-нибудь из ваших знакомых есть видик, который вы могли бы взять на время? - Кое у кого есть. - Отлично. Посмотрите этот фильм, Мэтт, прошу вас. Я буду здесь завтра вечером, и тогда мы о нем поговорим. - Вы хотите, чтобы я посмотрел его сегодня? - А это возможно? - Ладно, - сказал я. - Попробую. Я собирался отправиться в "Огонек" выпить кофе, но вместо этого вернулся к себе в отель и позвонил Элейн. - Если он у тебя не работает, так и скажи, - закончил я. - Просто один человек дал мне фильм и попросил сегодня же посмотреть. - Кто-то дал тебе фильм? - Ну, понимаешь, кассету. - А, вот что. И ты хочешь посмотреть ее на этой моей штуке? - Правильно. - На видике? - Если только тебе это удобно. - Как-нибудь выдержу. Только я ужасно выгляжу - всю косметику смыла. - Не знал, что ты пользуешься косметикой. - А что, нельзя? - Я думал, твоя красота - от природы. - Ну и ну, - сказала она. - А еще детектив. - Так я сейчас приду. - Черта с два! - сказала она. - Ты дашь мне пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок, иначе я велю швейцару вытолкать тебя в шею. Когда я подошел к ее дому, прошло, пожалуй, полчаса. Элейн живет на Восточной Пятьдесят Первой, между Первой и Второй авеню. Ее квартира на шестнадцатом этаже, и из окна гостиной открывается неплохой вид через Ист-Ривер на Куинс. Думаю, что оттуда можно увидеть и Маспет, если знать, куда смотреть. Квартира у нее собственная. Несколько лет назад дом распродавали по частям, и она ее выкупила. У нее есть еще довольно много недвижимости двухквартирные и многоквартирные дома в Куинсе и в других районах, которые сдаются внаем. Есть у нее и кое-какие другие вложения, и она, вероятно, могла бы прилично жить на доходы от них, если бы захотела бросить свою профессию. Но она не хочет - пока. Она девушка по вызову. Мы познакомились много лет назад, когда я еще работал в полиции, носил в бумажнике золотой полицейский значок, имел дом, жену и детей в Сайоссете - это за Куинсом, далеко на Лонг-Айленде, так что из окна Элейн его не видно. Мы с ней сошлись, по-моему, из-за того, что обоим нам чего-то не хватало, - наверное, если заглянуть поглубже, люди всегда, или почти всегда, сходятся именно из-за этого. Мы немного помогали друг другу. Я делал для нее то, что может сделать полицейский для девушки ее профессии, - отвадил одного настырного сутенера, вселил страх Божий в пьяного клиента, вздумавшего буянить, а когда другой клиент имел наглость помереть прямо у нее в постели, оттащил труп в такое место, чтобы это не повредило ни его, ни ее репутации. Я делал для нее то, что может делать полицейский, а она делала для меня то, что может делать девушка по вызову, и это продолжалось на удивление долго, потому что мы и в самом деле друг другу нравились. Потом я ушел из полиции и сдал свой золотой значок. Примерно в это же время я лишился дома, жены и детей. Мы с Элейн виделись редко. Может быть, мы вообще потеряли бы друг друга из вида, если бы кто-нибудь из нас куда-нибудь переехал, но мы по-прежнему жили рядом. Я все больше и больше пил, но, попав несколько раз в больницу на детоксикацию, решил с этим кончать. Я прожил так года два - не пил день, потом еще день, и так день за днем, а тут вдруг у Элейн всплыла одна история, связанная с ее прошлым. И как раз стой частью ее прошлого, которая была у нас с ней общей, и эта история касалась не только ее, а нас обоих. Она снова нас сблизила, хотя трудно сказать, что это означает. Элейн, безусловно, была мне очень близким другом. Кроме того, из всех людей, с которыми я виделся более или менее часто, она была единственной, с кем у меня было общее прошлое, - уже по одному этому она стала важной частью моей жизни. К тому же я спал с ней раза два-три в неделю, а что это для нас значит и к чему может привести, даже не задумывался. Когда я поговорил об этом с Джимом Фейбером, моим наставником в "А. А.", он сказал, что и тут надо так же - день, потом еще день, и так день за днем. В "А. А." нетрудно прослыть мудрецом - достаточно только постоянно давать вот такие советы. Швейцар позвонил снизу ей в квартиру и указал мне на лифт. Элейн ждала меня в дверях - волосы стянуты в хвост, ярко-розовые велосипедные брюки в обтяжку ниже колен, лимонно-зеленая блузка без рукавов с расстегнутым воротом. В ушах у нее болтались громадные золотые кольца, а на лице было ровно столько косметики, чтобы выглядеть чуть-чуть шлюховатой, - это был точно рассчитанный эффект, которого она добивалась только тогда, когда сама того хотела. - Вот видишь? Все-таки красота у тебя - от природы, - сказал я. - Рада, что вы это заметили, мистер. - И что мне особенно нравится - этот отпечаток чистоты и невинности. Вслед за ней я вошел в квартиру, и она взяла у меня кассету. - "Грязная дюжина", - прочла она. - Это и есть тот фильм, который тебе непременно надо посмотреть сегодня? - Так мне сказали. - Это где Ли Марвин* против нацистов? Та самая "Грязная дюжина"? Сказал бы раньше, и я бы тебе весь сюжет рассказала по телефону. Я посмотрела его сразу, как только он вышел, а потом не знаю сколько раз по телевизору. Там все они - Ли Марвин, Телли Савалас, Чарльз Бронсон, Эрнест Боргнайн и этот, как его, - он еще играл в "MASH"...** - Алан Олда? - Нет, в фильме "MASH". He Эллиот Гулд, а другой... Дональд Сазерленд. * Здесь и далее упоминаются известные американские киноактеры. ** "MASH" - название антивоенной комедии Р.Р.Олтмена, вышедшей в 1980 г. (аббревиатура, означающая "передвижной военный госпиталь"). - Верно. И Трини Лопес. - Да, про Трини Лопеса я и забыла. Его убивают сразу после того, как они приземляются на парашютах. - Не порти мне удовольствие. - Очень остроумно. Там еще Роберт Райан, верно? И Роберт Уэббер, он недавно умер, такой был хороший актер. - Я знаю, что Роберт Райан умер. - Роберт Райан умер много лет назад. Они оба умерли - оба Роберта. Значит, ты уже видел этот фильм, да? Конечно, видел, все его видели. - Много раз. - Тогда зачем тебе смотреть его снова? По какому-нибудь делу? Я и сам этого не знал. Прежде чем отдать мне кассету, Уилл убедился, что я детектив. - Возможно, - сказал я. - Ничего себе дело. Хотела бы я, чтобы мне платили за то, чтобы смотреть старые фильмы. - Да? А я хотел бы, чтобы мне платили за то, чтобы трахаться. - Неплохо сказано. Только смотри, как бы не сбылось. Ты в самом деле хочешь смотреть или это у тебя пистолет в кармане? - Что-что? - Это Мэй Уэст так говорила. Не обращай внимания. Мне можно посмотреть с тобой или я тебе помешаю? - Пожалуйста, смотри, - сказал я. - Только я не знаю, что мы увидим. - "Грязную дюжину", n'est-ce pas?* Разве на этикетке не написано? - Она хлопнула себя по лбу - точь-в-точь Коломбо в исполнении Питера Фалька, который только сейчас понял нечто очевидное. - А, фальшивые этикетки! Опять расследуешь дело о присвоении торговой марки, да? * Не правда ли? (фр.). Когда-то я работал по найму на одно сыскное агентство, вылавливал уличных торговцев, которые продавали всякое тряпье под Бэтмена - майки, шапочки и прочую ерунду. Платили неплохо, но работа была гнусная - гоняться за приезжими из Дакара или Карачи, которые понятия не имели, что делают что-то незаконное, - и мне она не нравилась. - Не думаю, - ответил я. - Ну, нарушение авторских прав. Кто-то скопировал упаковку и теперь торгует пиратскими копиями. Правильно? - Не думаю, - повторил я. - Но все равно гадай дальше. Только угадала ты или нет, я скажу не раньше, чем просмотрю кассету. - Ах, вот что, - сказала она. - Так какого черта, давай смотреть. Сначала все было в точности так, как написано на этикетке. Прошли вступительные титры, потом Ли Марвин принялся обходить тюремные камеры. Нас познакомили с двенадцатью американскими солдатами, из которых нужно было набрать грязную дюжину, - с убийцами, насильниками и прочими подонками, приговоренными к смертной казни. - На мой неискушенный взгляд, - заметила Элейн, - это очень похоже на тот фильм, который я помню. Это продолжалось минут десять, и я уже начал думать, не болен ли Уилл чем-нибудь еще помимо алкоголизма и токсикомании. Но потом изображение на экране вдруг исчезло прямо посреди эпизода, и звук тоже оборвался. Секунд десять экран оставался пустым, а потом на нем появился стройный юноша с открытым мальчишеским лицом, на вид - уроженец Среднего Запада. Чисто выбритый, со светло-каштановыми волосами, гладко причесанными на пробор. И совершенно обнаженный, если не считать канареечно-желтого полотенца на бедрах. Его запястья и лодыжки были прикованы цепями к металлической раме в виде буквы "X", наклоненной под углом градусов в шестьдесят к полу. Обе ноги юноши чуть выше колена и обе руки чуть выше локтя были еще перехвачены кожаными манжетами, а вокруг талии был надет такой же кожаный пояс, уходивший под желтое полотенце. Все это, видимо, надежно удерживало его на месте. Казалось, он не испытывал никакого особого неудобства и неуверенно улыбался. - Эта штука уже снимает? - спросил он. - Эй, я должен что-нибудь говорить или что? Мужской голос за кадром велел ему заткнуться. Юноша раскрыл рот, потом снова закрыл. Теперь я разглядел, что он совсем еще мальчик и не столько хорошо выбрит, сколько безбород. Несмотря на высокий рост, он выглядел лет на шестнадцать. Грудь у него была безволосая, и только под мышками торчали светлые кустики. Камера по-прежнему была направлена на него. В кадре появилась женщина. Примерно такого же роста, как юноша, она казалась выше, потому что стояла прямо, а он был распростерт на крестовидной раме. Лицо ее закрывала маска вроде той, что носил Одинокий Ковбой,* только из черной кожи. Как и весь остальной ее костюм - черные кожаные брюки в обтяжку с разрезом в паху и черные перчатки до локтя. Она была в черных туфлях на высоких шпильках с серебряной отделкой, и больше ничего на ней не было. Выше пояса она была обнажена, и видно было, как напряглись соски ее маленьких грудей ярко-красные, такого же цвета, как и чувственные губы. Я подумал, что они, скорее всего, подкрашены той же губной помадой. * Одинокий Ковбой - герой американских радио- и телесериалов 1930-60-х гг., прекрасный наездник, стрелок и борец за справедливость. - Та самая чистота и невинность, которая тебе так по вкусу, - заметила Элейн. - Похоже, это будет погрязнее "Грязной дюжины". - Можешь не смотреть. - Я же тебе сказала - как-нибудь выдержу. У меня был один клиент, который любил смотреть садистские фильмы. Мне они всегда казались ужасно глупыми. Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы я тебя связала? - Нет. - А меня связать тебе не хотелось? - Нет. - А вдруг мы что-то упускаем в жизни? Не может же быть, чтобы пятьдесят миллионов извращенцев были не правы. А, вот начинается. Женщина развязала полотенце на бедрах юноши и отшвырнула в сторону. Рукой в перчатке она начала ласкать его. Он сразу же возбудился. - Ах, молодость, - сказала Элейн. Камера крупным планом показала руку женщины, держащую член и играющую с ним. Потом камера отъехала назад, женщина отпустила член и, потянув по очереди за каждый палец, сняла перчатку. - Прямо Цыганка Роза Ли,* - заметила Элейн. * Цыганка Роза Ли (настоящее имя Роза-Луиза Ховик, 1914-1970) известная американская эстрадная артистка. Ногти у нее были покрыты лаком такого же цвета, как и помада на губах и сосках. Держа длинную перчатку в обнаженной руке, она хлестнула юношу по груди: - Ой, - вырвалось у него. - Заткнись! В голосе ее прозвучала злоба. Она снова взмахнула перчаткой и хлестнула его по лицу. Глаза у него расширились. Она опять хлестнула его по груди, потом снова по лицу. - Эй, полегче, а? - сказал он. - Больно. - И вправду больно, - заметила Элейн. - Смотри, у него на лице остался рубец. По-моему, она слишком вошла в роль. Мужчина за кадром велел юноше лежать тихо. - Ты слышал - тебе сказано заткнуться, - произнесла женщина. Склонившись над юношей, она потерлась об него всем телом. Потом поцеловала в губы и дотронулась пальцами обнаженной руки до рубца, оставленного перчаткой у него на щеке. Потом принялась целовать ему грудь и живот, опускаясь все ниже и оставляя на его теле следы помады. - Круто, - сказала Элейн. Все это время она сидела на стуле, но теперь подошла, уселась рядом со мной на диван и положила руку мне на ногу выше колена. - Тот человек сказал, чтобы ты посмотрел это сегодня, да? - Правильно. - А он не сказал тебе, чтобы рядом была девушка, когда ты будешь это смотреть? М-м? Ее рука двинулась выше. Положив поверх свою ладонь, я остановил ее. - В чем дело? - спросила она. - Что, уж и потрогать нельзя? Прежде чем я успел ответить, женщина на экране взяла член юноши в ту руку, что была в перчатке. Потом размахнулась другой рукой и изо всех сил хлестнула его перчаткой по яйцам. - О-у-у! - вскрикнул он. - Господи, да перестаньте, пожалуйста! Больно же! Отпустите меня, отвяжите от этой штуки, я больше не хочу... Он еще что-то говорил, но женщина с искаженным злобой лицом шагнула вперед и изо всех сил ударила его коленом между раздвинутых ног. Юноша взвыл. Тот же мужской голос за кадром сказал: - Заклей ему рот пластырем. Бога ради. Я не желаю слушать, как он там орет. Ну-ка, отойди, я сам. Я полагал, что мужской голос принадлежит оператору, но, когда владелец голоса показался в кадре, фильм не прервался. На этом человеке было что-то вроде открытого гидрокостюма, как у аквалангиста, но, когда я сказал это Элейн, она меня поправила. - Просто резиновый комбинезон, - сказала она. - Из черной резины. Их делают на заказ. - Для кого? - Для психов. Она помешана на коже, он на резине. Ничего себе парочка. Еще на нем была черная резиновая маска - скорее даже капюшон, закрывающий всю голову, с двумя отверстиями для глаз и одним - для носа и рта. Когда он повернулся, я увидел, что и в его резиновом комбинезоне сделан разрез в паху. Оттуда свисал член, длинный и расслабленный. - Человек в резиновой маске, - нараспев произнесла Элейн. - Какую тайну она скрывает? - Не знаю. - В этой штуке не поныряешь. Разве что захочешь заняться минетом с какой-нибудь рыбой. Про этого типа я могу тебе сказать только одно. Он не еврей. К этому времени человек уже заклеил мальчику рот несколькими слоями пластыря. Кожаная Женщина передала ему свою перчатку, и на теле мальчика появилось еще несколько красных рубцов. Кисти рук у этого человека были большие, поросшие с тыльной стороны темным волосом. Рукава комбинезона доходили до запястий, и практически только кисти были открыты, вот почему я обратил на них такое внимание. На безымянном пальце правой руки у него был массивный золотой перстень с крупным полированным камнем, не то черным, не то темно-синим, - что это за камень, я определить не смог. Мужчина опустился на колени и взял член мальчика в рот. Когда член снова встал, мужчина немного отстранился и туго обвязал основание члена сыромятным ремешком. - Теперь будет стоять, - сказал он женщине. - Надо только перекрыть вену - тогда кровь туда входит, а обратно выйти не может. - Все как в дешевом мотеле, - пробормотала Элейн. Женщина села на мальчика верхом и ввела его член в разрез брюк и в соответствующее отверстие своего тела. Потом принялась скакать на нем, как на коне, а мужчина ласкал их по очереди, тиская ее обнаженные груди и пощипывая соски мальчика. Лицо мальчика выражало самые разнообразные чувства, оно выглядело то испуганным, то возбужденным. Когда они принимались его мучить, он кривился от боли, а остальное время держался настороженно, словно получал удовольствие от происходящего, но боялся того, что может случиться дальше. Мы с Элейн смотрели молча, руку с моей ноги она давно убрала. В этой сцене было что-то такое, от чего исчезало всякое желание ее комментировать, словно и нам заклеили рты белым пластырем. А мне это все больше и больше переставало нравиться. Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились. - Давай! - повелительно произнесла она, задыхаясь. - Займись его сосками. Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, - сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз. Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы. Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика. - Давай! - приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить. И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок. Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь. - Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, - сказал я. Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила: - Ведь это взаправду, да? - Боюсь, что да. - Они подстригли его, они - как это называется - сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из "Метрополитенз"... - У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца. - На подающей руке, да? - Да. - И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. - Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу. - Думаю, что нет. - Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде. - Нагнись и сунь голову между колен. - И что потом - поцеловать себя в задницу? - Когда тебе становится дурно... - Знаю - надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. "Она вне опасности, сестра, раз может шутить". Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет? - Представления не имел. - Щелк - и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается? - Не знаю. - Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше? - Думаю, надо смотреть. - Там будет еще похуже, да? - Наверно. - Он истечет кровью? - Ну, не от такой ранки. - А что бывает потом? Кровь просто свертывается? - Рано или поздно. - Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть. - Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне? - А ты скажешь, когда можно будет выйти? Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного - мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение. Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить. Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в "Грязной дюжине". Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца - видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох. Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала: - Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда? - Да. - Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля - раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году? - По-моему, да. - И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще? - Не знаю. Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз. - Все умерли, - сердито сказала она. - Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да? - Похоже на то. - Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели. - Да. - Что-то у меня в голове все перепуталось, - сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. - В "Грязной дюжине" людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка... - Это было взаправду. - Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь? - Да нет, мне тоже всегда так казалось. - Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо - я шлюха. - Элейн... - Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь? - Как сейчас. - Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда. - Понимаю. - Я как будто вся в дерьме, - сказала она. - Пойду приму душ. 6 Я бы позвонил Уиллу утром, как только встал, только не знал, где его искать. Я знал о нем много глубоко личных вещей. Знал, что он начал пить микстуру от кашля, когда ему было двенадцать, знал, что его невеста порвала с ним после того, как он в пьяном виде сцепился с ее отцом, знал, что его нынешняя семейная жизнь не ладится с тех пор, как он бросил пить. Не знал я только, как его фамилия и где он работает, поэтому надо было ждать собрания, которое начиналось в восемь тридцать. Он явился в церковь Святого Павла сразу после начала, а в перерыве кинулся ко мне и спросил, смогли я посмотреть фильм. - Конечно, - сказал я. - Всегда его любил. Особенно то место, где Дональд Сазерленд изображает генерала и устраивает смотр войскам. - Господи, - сказал он, - я просил вас посмотреть именно этот фильм тот, что на кассете, которую я дал вам вчера вечером. Разве я вам не сказал? - Я просто пошутил, - ответил я. - Ах, вот что. - Я все видел. Не скажу, что получил от этого удовольствие, но видел все, от начала до конца. - И? - И что? Я решил, что мы вполне можем пропустить вторую половину собрания. Я взял его под руку, мы вышли из зала, поднялись по лестнице и оказались на улице. На другой стороне Девятой авеню какой-то мужчина препирался с женщиной из-за денег, и их голоса далеко разносились в теплом вечернем воздухе. Я спросил Уилла, откуда у него эта кассета. - Вы же видели этикетку, - ответил он. - Из прокатного пункта рядом с моим домом, сразу за углом. Перекресток Шестьдесят Первой и Бродвея. - Вы взяли ее напрокат? - Да. Я уже смотрел этот фильм. Мы с Мими смотрели его несколько раз, но на прошлой неделе по телевизору показывали продолжение, и нам захотелось посмотреть самый первый вариант. А что мы увидели, вы знаете. - Знаю. - Какая мерзость. Черная порнуха - так это, кажется, называется? - По-моему, да. - Я еще ни разу такого не видел. - Я тоже. - Правда? Я думал, раз вы полицейский, и детектив, и все такое... - Никогда не видел. - Он вздохнул: - Ну и что нам теперь делать? - Что вы имеете в виду, Уилл? - Пойти в полицию? Не хочется впутываться в такие дела, но мне будет не по себе, если я просто закрою на это глаза. В общем, наверно, все сводится к тому, что я хочу попросить у вас совета, как мне быть. Скандал на той стороне улицы все продолжался. "Отвяжись от меня! - орал мужчина. - Отвяжись от меня, сука!" - Расскажите мне толком, как к вам попала эта кассета, - сказал я. - Вы вошли в прокатный пункт, взяли ее с полки... - Там кассеты с полок не берут. - Разве? Он объяснил, как это делается: у них выставлены картонные футляры от кассет, каждый выбирает футляр, отдает продавцу и обменивает на кассету, которая в нем была. Уилл состоял членом клуба при этом прокатном пункте, так что ему просто выдали кассету и взяли с него деньги за сутки проката. Что-то около двух долларов. - И это было на углу Бродвея и Шестьдесят Первой? Он кивнул: - Ни то вторая, не то третья дверь от угла. Рядом с баром "Мартин". Я знал этот бар - большой зал с окном, как в "Бларни Стоуне", дешевая выпивка и горячие закуски на мармите. Много лет назад у них в витрине красовалось объявление, что "счастливый час", когда выпивка отпускается за полцены, там с 8 до 10 утра. Ничего себе "счастливый час" - в восемь утра! - До которого часа они работают? - До одиннадцати, по-моему. А по выходным - до полуночи. - Пойду поговорю с ними, - сказал я. - Прямо сейчас? - А почему бы и нет? - Ну, не знаю. Вы хотите, чтобы я пошел с вами? - В этом нет необходимости. - Вы уверены? Потому что если так, то я, пожалуй, вернусь и посижу до конца собрания. - Конечно. Он двинулся было назад, но потом обернулся: - Да, Мэтт. Я должен был вернуть фильм вчера, так что они могут потребовать плату еще за один день. Сколько бы там ни было, дайте мне знать, и я вам верну. Я сказал, что об этом он может не беспокоиться. Прокатный пункт действительно оказался там, где говорил Уилл. Прежде чем идти туда, я заглянул к себе и захватил кассету. В зале находилось человек пять посетителей, которые просматривали каталоги, а за прилавком стояли мужчина и женщина. Обоим было за тридцать, лицо мужчины заросло двух-трех-дневной щетиной. Я решил, что главный тут он: если бы хозяйкой была женщина, то она, скорее всего, велела бы ему пойти домой и побриться. Я подошел к нему и сказал, что хотел бы поговорить с управляющим. - Я хозяин, - ответил он. - Это вас устроит? Я показал ему кассету: - Насколько я знаю, эту кассету взяли у вас. - Этикетка наша, значит, и кассета наша. "Грязную дюжину" все время спрашивают. Что-нибудь неладно? Вы уверены, что дело в кассете, - может, просто давно не чистили головки? - Один ваш постоянный клиент взял ее у вас два дня назад. - И вы возвращаете вместо него? Если это было два дня назад, придется доплатить. Давайте посмотрим. - Он подошел к компьютерному терминалу и набрал кодовый номер, который значился на этикетке. - Уильям Хейбермен. Тут говорится, что это было три дня назад, а не два, так что он должен нам четыре доллара и девяносто центов. Но вместо того чтобы полезть в бумажник, я спросил: - Вам знакома именно эта пленка? Не сам фильм, а вот эта кассета? - А она должна быть мне знакома? - Фильм наполовину стерт, и на это место записан другой. - Дайте-ка взглянуть, - сказал он. Взяв у меня кассету, он указал на ее угол: - Вот, видите? У чистой кассеты здесь перемычка. Если вы записываете что-то такое, что хотите сохранить, вы ее отламываете и тогда сделать по ошибке новую запись на эту кассету нельзя. Кассеты для коммерческого проката, вроде вот этой, выпускают сразу без перемычки, чтобы нельзя было их испортить, если нечаянно нажмешь на кнопку "запись", - клиенты это постоянно делают, такие уж они у нас умники. Но можно заклеить это место скотчем - и тогда пожалуйста. Вы уверены, что ваш приятель этого не делал? - Вполне. Он бросил на меня подозрительный взгляд, потом пожал плечами. - Значит, он хочет другой экземпляр "Дюжины", да? Никаких проблем, на этот фильм спрос большой, и у нас есть несколько копий. Ну, может, не дюжина, пусть даже грязная, но достаточно. Он потянулся за кассетой, но я остановил его руку. - Дело не в этом, - сказал я. - Да? - Кто-то стер середину "Грязной дюжины" и записал вместо нее порнографический фильм, - сказал я. - И не просто обычную порнуху, а особо жестокую, с садизмом и насилием над несовершеннолетним. - Не может быть. Я покачал головой. - Мне хотелось бы знать, как это туда попало. - Ну еще бы, конечно, - сказал он и протянул руку к кассете, но тут же отдернул ее, словно боялся обжечься. - Клянусь, я тут ни при чем. Мы порнографии не держим - ни "Глубоко в горле", ни "Дьявола, сидящего в мисс Джонс", никакой такой грязи. Обычно в прокатных пунктах есть хотя бы несколько таких кассет - многие женатые пары любят для начала посмотреть что-нибудь эдакое, даже если они не из тех, кто шляется по грязным забегаловкам на Таймс-сквер.* Но когда я открывал свое дело, то решил, что ничего подобного у меня не будет. Я не желаю держать у себя такие вещи. - Он еще раз взглянул на кассету, но даже не дотронулся до нее. - Значит, как это могло сюда попасть - вот в чем вопрос, верно? * Таймс-сквер - площадь на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, центр зрелищных предприятий и увеселительных заведений. - Возможно, кто-то хотел переписать себе это с другой кассеты. - А чистой у него под рукой не оказалось, и пришлось взять эту. Но зачем писать на прокатной кассете, а на следующий день ее сдавать? Не вижу в этом никакого смысла. - Может, это сделали по ошибке, - предположил я. - Кто последний брал у вас кассету? - То есть перед Хейберменом? Сейчас посмотрим. - Он нажал несколько клавишей, посмотрел на экран и нахмурился. - Он был первый. - Это новая кассета? - Нет, конечно, нет. Разве она похожа на новую? Не знаю, мы все держим в компьютере, это очень удобно, только потом вдруг случаются вот такие штуки. А, погодите. Я знаю, откуда взялась эта кассета. Он объяснил, что какая-то женщина принесла ему целую сумку видеокассет, по большей части добротной классики. - Там были, представьте себе, все три версии "Мальтийского сокола". Одна тридцать шестого года, она называлась "Сатана встречает даму", с Бетт Дэвис и Уорреном Уильямсом. Артур Тричер там играет Джоула Кэйро, а роль Сиднея Гринстрита исполняет толстуха по имени Эдисон Скипуорт - хотите верьте, хотите нет. Потом самая первая - тридцать первого года, где Рикардо Кортес изображает Спейда настоящим подонком, а не героем, какого сделал из него Богарт в сороковом. Эта версия называлась "Мальтийский сокол", но после того, как вышел фильм Хастона, первую переименовали и назвали "Опасная женщина". Та женщина сказала ему, что сдает квартиры внаем. Один из жильцов умер, и она продает кое-какие его вещи, чтобы возместить его задолженность. - Я все и купил, - сказал он. - Не знаю, в самом деле он был ей что-то должен или она просто воспользовалась случаем заработать доллар-другой, только я не сомневался, что она не взломщица и эти кассеты не украла. И они были в хорошем состоянии - по крайней мере те, что я проверил. - Он горестно улыбнулся. - Все я не просматривал. А эту точно не видел. - Ну, это объясняет дело, - сказал я. - Если кассеты принадлежали ее жильцу, кто бы он там ни был... - И он хотел что-то переписать, и, может, дело было посреди ночи, так что он не мог выйти и купить чистую кассету... Конечно, в этом есть смысл. Записывать на прокатную кассету он бы не стал, но эта была не прокатная, пока я не купил ее у той женщины, а к тому времени он уже что-то на нее записал. - Он взглянул на меня. - Действительно порнуха с несовершеннолетними? Вы не преувеличиваете? Я ответил, что нет. Он сказал что-то насчет мира, в котором мы живем, а я спросил, как звали ту женщину. - Вряд ли я вспомню, - ответил он. - Если вообще знал, как ее зовут, что мало вероятно. - Разве вы не выписали ей чек? - Возможно, и нет. По-моему, она хотела получить наличными. Обычно так и бывает. А может, я и выписал чек. Хотите, посмотрю? - Буду благодарен. Он отошел, чтобы отпустить посетителя, потом вышел в заднюю комнату и через несколько минут появился снова. - Чека не было, - сказал он. - Так я и думал. Я нашел запись об этой покупке, хотя даже на это не рассчитывал. У нее была тридцать одна кассета, и я заплатил ей семьдесят пять долларов. Вроде бы немного, но ведь они были подержанные, мы на таких вещах и зарабатываем. - А там не записано, как ее звали? - Нет. Дата есть - четвертое июня, если это может вам помочь. И ни до, ни после того дня я эту женщину не видел. Скорее всего, она живет где-то поблизости, но больше я про нее ничего не знаю. Вот и все, что он мог мне сообщить, - расспрашивать его дальше было бессмысленно. Он сказал, что Уилл имеет право получить на один вечер нормальный экземпляр "Грязной дюжины" бесплатно. Вернувшись в отель, я разыскал телефон Уилла - теперь, когда я знал его фамилию, это было нетрудно. Я позвонил ему и сказал, что он может взять фильм бесплатно в любое время. - А что до той кассеты, - сказал я, - то ни вы, ни я тут ничего сделать не можем. Кто-то записал это на свою собственную кассету с "Грязной дюжиной", а потом ее продали. Человек, которому она принадлежала, умер, и невозможно даже выяснить, кто он был, не говоря уж о происхождении записи. Вообще такие вещи ходят по рукам, и те, кто ими интересуется, переписывают их друг у друга, потому что только так их и можно заполучить, в открытой продаже они не появляются. - И слава Богу, - сказал он. - Но разве мы можем вот так просто взять и забыть про это? Ведь мальчика-то убили. - Первоначальную запись могли сделать и десять лет назад, - сказал я. Где-нибудь в Бразилии. - Что было мало вероятно, поскольку все говорили по-английски с американским выговором, но он не обратил на это внимания. Это жуткая запись, и я был бы только счастлив и доволен, если бы никогда ее не видел, но, по-моему, тут ничего сделать нельзя. По городу ходят, наверно, сотни таких записей. Ну, уж десятки - во всяком случае. У этой только одно отличие - мы с вами ее видели. - А не стоит отнести ее в полицию? - По-моему, нет. Они ее конфискуют, ну и что дальше? Будет лежать где-нибудь на складе, а тем временем вам придется ответить на множество вопросов о том, как случилось, что она оказалась у вас. - Мне это ни к чему. - Конечно. - Что ж, - сказал он, - должно быть, придется об этом забыть. Только я забыть об этом не мог. То, что я видел, и то, при каких обстоятельствах я это видел, произвело на меня сильное впечатление. Я сказал Уиллу правду - мне еще не приходилось видеть черной порнухи. Время от времени до меня доходили разные слухи например, что одну такую пленку конфисковали в Чайнатауне,* а в 5-м участке поставили проектор и показали ее. Полицейский, от которого я это слышал, говорил, что тот полицейский, который ему об этом рассказал, не выдержал и вышел, когда у девушки в фильме отрубили руку. Возможно, так оно и было, но полицейские байки обычно изрядно приукрашиваются при передаче - так же, как в барах история про голову Пэдди Фарелли. Я знал, что такие фильмы существуют, знал, что есть люди, которые их снимают, и люди, которые их смотрят, но никогда еще не соприкасался с миром, в котором они живут. * Чайнатаун - район Нью-Йорка, заселенный в основном китайцами. Поэтому многое из виденного в фильме прочно врезалось мне в память. И при этом не то, чего можно было бы ожидать. Например, как спокойно вел себя мальчик в начале съемки - "Эта штука уже снимает? Эй, я должен что-нибудь говорить или что?". Как он удивился, когда дело стало принимать скверный оборот, и как долго не мог в это поверить. И все это время - мужская рука на голове мальчика, которая нежно, заботливо приглаживает ему волосы. Этот жест многократно повторялся на протяжении всего фильма - до самого последнего, самого страшного момента, после которого камера плавно наклонилась вниз и показала сточную решетку в полу, в нескольких метрах от ног мальчика. Она и раньше попадала в кадр, но теперь камера смотрела именно на нее - на черную металлическую решетку, вделанную в пол, выложенный в шахматном порядке черными и белыми плитками. Кровь, красная, как губная помада той женщины, как ее длинные ногти и кончики ее маленьких грудей, текла по этим черным и белым квадратам и стекала сквозь решетку. Это был заключительный кадр - ни одного человека, а только черно-белые плитки пола, решетка и стекающая сквозь нее кровь. Потом изображение на экране исчезло, и тут же снова появился Ли Марвин, спасающий мир для демократии. На протяжении нескольких дней, а может быть, даже целой недели я то и дело ловил себя на этих воспоминаниях. Однако я ничего не предпринял, потому что не мог ничего придумать. Кассету я спрятал в свой сейф и больше не смотрел - одного раза было вполне достаточно. Мне почему-то казалось, что нужно ее сберечь, - но что с ней делать? Ведь это просто видеопленка, где какие-то два человека, личность которых установить невозможно, имели половые сношения друг с другом и с третьим человеком, личность которого установить также невозможно и которого они подвергли истязаниям - надо полагать, против его воли - и в конце концов почти наверняка убили. Установить, кто они были, где и когда это произошло, не было никакой возможности. Однажды после дневного собрания я прошелся по Бродвею до Сорок Второй и час-другой бродил по гнусному кварталу, что между Бродвеем и Восьмой авеню, заглядывая в лавочки, где торговали порнухой. Сначала я стеснялся, но потом взял себя в руки и уже не спеша просматривал товар, выставленный в отделах "С и М" - садизма и мазохизма. В каждой лавке можно было найти что-нибудь в этом роде - жестокость, наказания, пытки, боль, - и на упаковке каждой кассеты была краткая аннотация и кадр из фильма для разжигания аппетита. Я не рассчитывал обнаружить в продаже наш вариант "Грязной дюжины". В лавках на Таймс-сквер не существует почти никакой цензуры, но порнография с участием несовершеннолетних и убийства все же находятся под запретом, а на той кассете, которую я видел, было и то и другое. Может быть, мальчик и сошел бы за совершеннолетнего, а самые страшные кадры редактор мог бы вырезать, но даже такой смягченный вариант вряд ли можно будет найти в открытой продаже. Правда, я не исключал, что Резиновый Мужчина и Кожаная Женщина снимали и другие фильмы - или каждый по отдельности, или оба вместе. Я не был уверен, что смогу их узнать, но мне казалось, что смогу, особенно если они будут одеты так же. Вот что я искал, если вообще что-то искал. На северной стороне Сорок Второй, домов за пять от Восьмой авеню, помещалась крохотная лавка, мало чем отличавшаяся от всех остальных, если не считать того, что она специализировалась на товарах для садистов и мазохистов. Прочей тематики там тоже, конечно, хватало, но отдел "С и М" был самым большим. Там торговали видеофильмами по цене от 19.98 до 100 долларов и фотожурналами с названиями вроде "Пытки для титьки". Я перебрал все видеокассеты, в том числе сделанные в Японии и Германии, а также примитивные любительские с грубыми этикетками, отпечатанными на принтере. Не дойдя и до половины, я уже почти забыл о Резиновом Мужчине и его бессердечной партнерше. Я больше никого не искал. Я просто впитывал в себя этот мир, с которым так неожиданно познакомился. Он всегда существовал здесь, меньше чем в полутора километрах от отеля, где я живу, и я всегда знал, что он есть, но никогда еще в него не погружался. Не было случая. В конце концов я выбрался на улицу. В лавке я провел, должно быть, почти час, просматривая все и не покупая ничего. Если это и раздражало продавца, то он не подавал вида. Это был смуглый молодой индиец с бесстрастным лицом, и он ни разу не произнес ни слова. В этой лавке никто ничего не говорил - ни он, ни я, ни другие покупатели. Все, кто рассматривал товар, кто что-то покупал или не покупал ничего, кто входил в лавку и выходил из нее, - все старались не встречаться друг с другом взглядом, делая вид, будто рядом никого нет. Время от времени открывалась и закрывалась дверь. Время от времени слышался звон монет, когда продавец отсчитывал кому-то сдачу: просмотр видеопленки в одной из будок в глубине лавки стоил четвертак. Но больше ничто не нарушало тишины. Вернувшись к себе в отель, я первым делом принял душ. Это немного помогло, но я все равно чувствовал, что меня окружает тяжелая атмосфера Таймс-сквер. Вечером я снова отправился на собрание, потом еще раз принял душ и улегся спать. Утром слегка позавтракал, прочитал газету, потом прошел по Восьмой авеню и свернул на Сорок Вторую. За прилавком стоял тот же продавец, но если он меня и узнал, то не подал вида. Я разменял на четвертаки десять долларов, зашел в одну из просмотровых будок и запер за собой дверь. Будка годилась любая, потому что в каждой стоял видеотерминал, подключенный к одной и той же шестнадцатиканальной кабельной системе. Переключаться с канала на канал можно было сколько угодно. Как будто сидишь дома и смотришь телевизор, только программы другие и четвертака хватает на каких-нибудь тридцать секунд. Я сидел в будке, пока у меня не кончились четвертаки. На экране передо мной мужчины и женщины проделывали друг с другом всякие штуки, и каждый раз это была какая-то вариация на тему жестокости и боли. Некоторые из жертв как будто получали удовольствие, и никого это, по-видимому, ничуть не смущало. Это были актеры, добровольцы, лицедеи, играющие спектакль. Ничего похожего на то, что смотрели мы с Элейн, я здесь не увидел. Вышел я из будки на десять долларов беднее и на столько же лет старше. На улице было жарко и душно, такая погода стояла уже целую неделю. Я вытер пот со лба и с удивлением подумал - что это я делаю на Сорок Второй и зачем сюда попал? Того, что мне нужно, здесь не было. Но я почему-то никак не мог уйти из этого квартала. Не то чтобы меня тянуло в другие порнолавочки, не нужны были мне и никакие услуги из тех, что предлагали на этой улице. Я не собирался покупать ни наркотиков, ни сексуального партнера. Я не хотел ни посмотреть фильм про кунг-фу, ни приобрести баскетбольные туфли, электронное оборудование или соломенную шляпу с пятисантиметровыми полями. Я мог бы купить нож с выкидным лезвием ("Продается исключительно в виде комплекта деталей; сборка в некоторых штатах запрещена законом") или изготовляемые в присутствии заказчика поддельные удостоверения личности с фотографией - 5 долларов с черно-белой и 10 с цветной. Я мог бы сыграть в "Пэкмана" или "Донки Конга" или послушать седовласого чернокожего с мегафоном, который располагал абсолютно неопровержимыми доказательствами, что Иисус Христос был чистокровным негром и родился там, где сейчас находится Габон. Я бродил по этой улице взад и вперед, взад и вперед. Один раз я пересек Восьмую авеню и выпил стакан молока с бутербродом в стоячей закусочной на автовокзале Порт-Оторити. Я побыл там некоторое время, чувствуя себя в кондиционированном воздухе как в раю, а потом что-то заставило меня опять выйти на улицу. В одном из кинотеатров шли два фильма с Джоном Уэйном* - "Армейский фургон" и "На ней была желтая лента". Я заплатил доллар или два, не помню уж сколько, и вошел. Просидев вторую половину одного фильма и первую половину другого, я снова вышел на улицу. * Уэйн Джон (1907-1979) - американский киноактер, снимался в вестернах и фильмах про войну. И снова принялся по ней бродить, погруженный в размышления, не замечая ничего вокруг. Какой-то чернокожий мальчишка подошел ко мне и спросил, что это я делаю. Я обернулся - он нахально смотрел на меня снизу вверх. Ему было лет пятнадцать, а может, шестнадцать, а может, и семнадцать - примерно столько же, сколько мальчику, которого убили в том фильме, но выглядел он куда более умудренным уличной жизнью. - Просто смотрю на витрину, - ответил я. - На все витрины, - сказал он. - Только и делаете, что ходите по улице взад-вперед. - Ну и что? - Ну и чего вы ищете? - Ничего. - Дойдите до угла, - сказал он. - До Восьмой авеню, а там заверните за угол и подождите. - Зачем? - Зачем? Да чтобы все эти люди на нас не глазели, вот зачем. Я подождал его на Восьмой авеню, а он, должно быть, обежал вокруг квартала или прошел напрямик через отель "Картер". Когда-то этот отель назывался "Дикси" и славился одним - дежурный телефонист, поднимая трубку, всякий раз говорил: "Отель "Дикси", ну и что?" По-моему, отель переименовали как раз тогда, когда Джимми Картер стал президентом вместо Джералда Форда, но, возможно, я ошибаюсь, а даже если и так, это могло быть чистым совпадением. Я стоял в каком-то подъезде, когда со стороны Сорок Третьей появился мальчишка - он шел, сунув руки в карманы и задрав кверху нос. На нем был джинсовый пиджак поверх майки и джинсы. Должно быть, в пиджаке ему было ужасно жарко, но его это, по-видимому, ничуть не волновало. - Я видел вас вчера, - сказал он, - и сегодня вижу целый день. Так и ходите взад-вперед, взад-вперед. Чего вы ищете? - Ничего. - Да бросьте вы. Тут все чего-то ищут. Сначала я подумал, что вы легавый, но вы не легавый. - Откуда ты знаешь? - Не легавый, и все тут. - Он пристально посмотрел на меня. - А может, легавый? Может быть. Я рассмеялся. - Чего вы смеетесь? Вы какой-то странный, мистер. Человек спрашивает, не хотите ли купить травки или снежка, а вы только головой мотаете и даже не глядите на него. Какого еще зелья вам надо? - Никакого. - Значит, никакого. Девочку вам надо? - Я мотнул головой. - Мальчика? Девочку и мальчика? Хотите посмотреть представление или чтобы на вас смотрели? Говорите же, чего вы хотите. - Я просто вышел прогуляться, - сказал я. - Мне нужно кое о чем подумать. - Это же надо! - воскликнул он. - Прийти на Двойку, чтобы думать! Дай, говорит, пойду на Двойку - надо мне собраться с мыслями. Только если вы не скажете, чего на самом деле хотите, как вы это добудете? - Я ничего не хочу. - Скажите, чего вы хотите, и я помогу вам это достать. - Я же тебе сказал, что ничего не хочу. - Ну, раз так, то я хочу. Я много чего хочу. Дайте мне доллар. В его голосе не было угрозы, и запугать меня он не пытался. - Это почему же я должен дать тебе доллар? - спросил я. - А просто потому, что мы с вами друзья. А потом, раз уж мы с вами друзья, я, может, дам вам косячок. Годится? - Я траву не курю. - Траву не курите? Так что же вы курите? - Ничего не курю. - Тогда дайте мне доллар, и я вам ничего не дам. Я невольно рассмеялся. Оглядевшись, я увидел, что на нас никто не обращает внимания. Я вынул бумажник и протянул ему пятерку. - Это за что? - Потому что мы друзья. - Ну да, а все-таки чего вам надо? Хотите, чтобы я с вами куда-то пошел? - Нет. - Вы просто так это мне даете? - Мне от тебя ничего не нужно. А если не хочешь... Я протянул руку к бумажке, и он со смехом отдернул ее. - Ну-ну, - сказал он. - Раз уж дали, брать обратно не полагается. Как это мамаша вас не обучила? - Он сунул бумажку в карман и искоса взглянул на меня. - Никак не пойму, что вы за человек. - А тут и понимать нечего, - сказал я. - Как тебя зовут? - Как меня зовут? А зачем вам знать, как меня зовут? - Да просто так. - Можете звать меня Ти-Джей. - Ладно. - "Ладно". А как вас зовут? - Можешь звать меня Букер. - Как вы сказали - Букер? - Он покачал головой. - Ну, вы даете, мистер. Одно могу сказать - никакой вы не Букер. - Меня зовут Мэтт. - Мэтт, - повторил он, словно примериваясь. - Ну, это годится. Мэтт. Мэтт. Туши свет, Мэтт. - Зер гут. Рут. Глаза у него загорелись. - А, так вы тоже тащитесь от Спайка Ли? Видели этот фильм? - Еще бы. - Нет, никак не пойму, что вы за человек. - Да нечего тут понимать. - Что-то у вас есть на уме. Только не могу понять что. - А может быть, ничего. - Это здесь-то, на Двойке? - Он беззвучно присвистнул. Лицо у него было круглое, нос курносый, глаза блестящие. Мне пришла в голову мысль, не пойдет ли моя пятерка на покупку дозы крэка.* Только у торчков не бывает таких круглых физиономий, да и в глазах у него не было того выражения, какое обычно заметно у них; правда, и у них оно появляется не сразу. * Крэк - кристаллический кокаин для курения. - Раз человек появился на Двойке, значит, у него есть что-то на уме. Крэк или снежок, секс или деньги, как взбодриться или как оттянуться. Если у человека нет ничего на уме, чего ему тут делать? - А как насчет тебя, Ти-Джей? Он засмеялся: - Ну, у меня на уме - как просечь, что у кого на уме. Я всегда должен знать, что у фраера на уме, и тогда это будет и у меня на уме, и тут уж туши свет, Мэтт. Я поболтал с Ти-Джеем еще несколько минут, и за мои пять долларов мне бы никогда не найти лучшего лекарства от тоски, которую навеяла на меня Сорок Вторая. К тому времени, как я отправился домой, скверное настроение, в котором я пребывал весь день, рассеялось. Я принял душ, плотно пообедал и пошел на собрание. На следующее утро, когда я брился, мне позвонили. Я поехал на метро в Бруклин, где получил кое-какую работу у адвоката с Корт-стрит по имени Дрю Кэплен. У него был клиент, которого обвиняли в том, что он задавил человека и скрылся. - Он клянется, что не виноват, - сказал Кэплен. - Между прочим, лично я думаю, что он дерьмо, но вдруг он говорит правду? Поэтому надо бы поискать, не найдется ли где-нибудь свидетель, который видел, как старушку переехал кто-то другой. Хотите попробовать? Я потратил на это неделю, а потом Кэплен сказал, чтобы я бросил: есть договоренность, что его клиент сознается всего лишь в неосторожном вождении и в том, что уехал с места происшествия. - Тогда обвинение в убийстве будет снято, - сказал он. - Я настоятельно рекомендовал ему на это пойти, и он согласился, когда до него дошло, что в таком случае ему не грозит срок. Прокурор будет просить шесть месяцев, но я знаю, что приговор будет условный, так что завтра дам согласие, если только вы за это время не умудрились отыскать безупречного свидетеля. - Как раз сегодня я кое-кого нашел. - Священника? - спросил он. - Священника со стопроцентным зрением на оба глаза и почетной медалью от Конгресса? - Ну, не совсем, но она вполне заслуживает доверия. Есть только одна закавыка: она абсолютно убеждена, что это сделал как раз ваш клиент. - Господи Иисусе, - сказал он. - А другая сторона об этом не знает? - Два часа назад не знала. - Тогда, ради Бога, давайте сейчас ничего им не скажем. Завтра я с этим делом покончу. Ваш чек, как говорится в таких случаях, будет отправлен вам по почте. Вы по-прежнему работаете без лицензии и не представляете никаких отчетов, верно? - Если вам не нужно документальное подтверждение. - Честно говоря, в этом деле мне нужно, чтобы не было никаких документальных подтверждений, так что можете не представлять отчета, а я забуду об этом разговоре - его просто не было. - Годится. - Прекрасно. И вот еще что, Мэтт. Рано или поздно вам не мешало бы обзавестись официальным разрешением. Я бы подбрасывал вам работу, но есть такие дела, где я смогу вас использовать, только если у вас будет лицензия. - Я уже об этом думаю. - Ладно, - сказал он. - Если получите официальный статус, дайте мне знать. Чек, который прислал мне Кэплен, оказался весьма щедрым. Получив его, я взял напрокат машину и поехал с Элейн в Беркшир, чтобы потратить хотя бы часть денег. Когда я вернулся, позвонил Уэлли из детективного агентства "Доверие", и я два дня занимался расследованием по их просьбе. Фильм, который я видел, понемногу отходил в прошлое и уже не вызывал у меня таких сильных чувств. Он произвел на меня тогда большое впечатление, но на самом деле ни он ко мне, ни я к нему не имели никакого отношения. И когда моя жизнь вернулась в обычную колею, он стал для меня тем, чем и был на самом деле, - еще одним безобразием в мире, и без того полном безобразий. Каждое утро я читал газету, и каждое утро новые безобразия вытесняли из памяти прежние. Время от времени мне все еще вспоминались некоторые сцены из фильма, но они уже не так меня волновали. На Сорок Второй я больше не показывался, Ти-Джея больше не встречал и почти о нем не думал. Любопытный тип, но в Нью-Йорке полно любопытных типов, они тут попадаются на каждом шагу. Дело шло к концу года. "Метрополитенз" отстали и вылетели из розыгрыша, а "Янки" туда вообще не попали. В финальной серии встретились две команды из Калифорнии, и самым интересным из того, что случилось за это время, было землетрясение в Сан-Франциско. В ноябре в Нью-Йорке выбрали первого за всю его историю чернокожего мэра, а неделю спустя Аманду Уорринер Термен изнасиловали и убили на четвертом этаже дома на Западной Пятьдесят Второй, где помещается итальянский ресторан. А потом я увидел мужчину, который сидел с мальчиком и поглаживал его светло-каштановые волосы, - и вспомнил все. 7 К тому времени как открылся банк, я успел позавтракать и прочитать две газеты. Взяв из своего сейфа кассету, я позвонил Элейн из уличного автомата. - Привет, - сказала она. - Как твой вчерашний бокс? - Лучше, чем я ожидал. А как твои занятия? - Замечательно, только нужно будет прочитать целую тонну литературы. А в нашей группе есть одна зараза, которая поднимает руку каждый раз, как только преподаватель договорит до точки. Если он не заставит ее заткнуться, я, наверно, ее убью. Я спросил ее, нельзя ли к ней прийти. - Я хотел бы посмотреть кое-что по твоему видику - примерно на час. - Прекрасно, - ответила она. - Только если придешь прямо сейчас и это займет не намного больше часа. И если это будет поинтереснее, чем та кассета, которую ты приносил в прошлый раз. - Сейчас приду, - сказал я. Повесив трубку, я подошел к краю тротуара и сразу же поймал такси. Когда я добрался до ее квартиры, она сняла с меня плащ и сказала: - Ну и что было вчера вечером? Видел этого убийцу? Я, должно быть, удивленно уставился на нее, потому что она добавила: - Ричарда Термена. Разве он не должен был там появиться? Разве ты не из-за него поехал в Маспет? - Я о нем и не думал. Да, он там был, только убил он ее или нет, я так и не знаю. По-моему, я видел там еще одного убийцу. - Да? - Того человека в резиновом комбинезоне. Я видел там одного мужчину уверен, что это был он. - В таком же костюме? - В голубом блейзере. - Я рассказал ей про того человека и про мальчика, который был с ним. - Так что это будет та же самая пленка, что и в прошлый раз. Ты, наверное, не захочешь ее смотреть. - Ни за что на свете. Вот что я, пожалуй, сделаю - все равно собиралась. Выскочу и куплю книги для занятий. Мне на это понадобится, наверное, не больше часа. Ты ведь знаешь, как управляться с видиком? Я сказал, что знаю. - И вернусь как раз вовремя, чтобы все приготовить. Ко мне в полдвенадцатого кое-кто придет. - К этому времени меня тут уже не будет. Я подождал, пока она закроет за собой дверь, включил видик и перемотал пленку до того места, где кончался первый кусок "Грязной дюжины". Элейн вернулась без чего-то одиннадцать, почти через час после того, как ушла. За это время я успел просмотреть фильм два раза. Он шел полчаса, но во второй раз я пропускал целые куски, и понадобилось вдвое меньше времени. Когда Элейн вошла, я уже перемотал пленку обратно и стоял у окна. - Книг накупила на целую сотню, - сказала она. -И это меньше половины того, что есть в списке. - А дешевых изданий, в бумажной обложке, не было? - Это и есть дешевые, в бумажной обложке. Не знаю, когда у меня будет время все это прочитать. Она вывернула сумку на диван, взяла из кучи какую-то книжку, полистала и швырнула обратно. - По крайней мере, все на английском, - сказала она. - И на том спасибо, я ведь ни испанского, ни португальского не знаю. А можно получить представление о книге, когда читаешь ее в переводе? - Если перевод хороший. - Наверное, да. Но это не то же самое, что смотреть фильм с субтитрами? Ведь там написано не то, что они говорят. Как, просмотрел свою пленку? - Угу. - Ну? Это он? - По-моему, да, - ответил я. - Мне было бы легче его узнать, если бы на нем не было этого чертова капюшона. Должно быть, он совсем запарился в резиновом комбинезоне, да еще с резиновым капюшоном. - Может, когда есть разрез в паху, не так жарко. - Мне кажется, это он, - сказал я. - Меня навел на эту мысль один жест - его рука на голове у мальчика. Но были и другие совпадения. Как он держался, как двигался - всего этого не изменить переодеванием. Кисти рук, по-моему, те же самые. Этот жест - когда он приглаживал мальчику волосы - в точности такой же, - я нахмурился. - И девица, по-моему, та же. - Какая девица? Ты не говорил ни про какую девицу. Его соучастница, та, что с маленькими грудями? - По-моему, девица с плакатом - это она и была. Та, что обходила ринг в перерывах между раундами с плакатом, где было написано, какой раунд следующий. - Ну, вряд ли она была вся в коже. Я мотнул головой: - В купальнике. И довольно-таки открытом. Я ее особенно не разглядывал. - Ну да. - Нет, правда. Мне показалось, что я ее где-то видел, но в лицо ей я не вглядывался. - Конечно, на ее задницу смотреть было интереснее. - Она дотронулась до моей руки. - Я с удовольствием послушала бы тебя еще... - Но к тебе сейчас придут. Ухожу. Не возражаешь, если я оставлю пленку у тебя? Не хочу ходить с ней весь день, а чтобы где-то ее оставить, придется делать крюк. - Пожалуйста. И я вовсе тебя не выпроваживаю, только... Я поцеловал ее на прощанье и ушел. Когда я вышел на улицу, у меня мелькнула мысль - не затаиться ли в подъезде, чтобы посмотреть, кто к ней явится. Она не сказала напрямик, что у нее встреча с клиентом, но и не отрицала этого, а расспрашивать я нарочно не стал. С другой стороны, мне не очень-то хотелось прятаться за углом, подсматривать, с кем она встречается, и размышлять о том, что ей придется проделать, чтобы вернуть деньги, потраченные на все эти переводы с испанского и португальского. Иногда мне от этого становилось не по себе, иногда - ничего, а время от времени приходило в голову, что это должно волновать меня либо больше, либо меньше, чем волнует на самом деле. "Как-нибудь надо будет во всем этом разобраться", - подумал я уже не в первый раз. Тем временем я дошел до Мэдисон-авеню, сел на автобус и проехал кварталов тридцать от центра. Галерея Чанса находилась на втором этаже, над магазином дорогой детской одежды. Витрина у него оформлена в виде сцены из мультика, и все звери одеты в самые модные костюмы из тех, что продаются в магазине. Зеленый джемпер на крысе стоил, наверное, столько же, сколько целый шкаф современной латиноамериканской литературы. На медной пластинке у входа было написано: "Л. ЧАНС КОУЛТЕР АФРИКАНСКОЕ ИСКУССТВО". Я поднялся по лестнице, устланной ковром. На двери черными с золотом буквами было написано то же самое и добавлено: "Прием только по предварительной договоренности". Никакой договоренности у меня не было, но я подумал, что обойдусь. Я позвонил, и через секунду дверь мне открыл Кид Баском. На нем был костюм-тройка, и, увидев меня, он широко улыбнулся. - Мистер Скаддер! - сказал он. - Рад вас видеть. Мистер Коултер вас ждет? - Нет, если только он не ясновидящий. Я просто заглянул в надежде, что его застану. - Он будет рад вас видеть. Сейчас он говорит по телефону, но заходите, мистер Скаддер, и устраивайтесь, как дома. Я скажу ему, что вы пришли. Я прошелся по комнате, разглядывая маски и статуэтки. Я не специалист в этой области, но не нужно быть большим специалистом, чтобы оценить качество выставленных там вещей. Я стоял перед маской, этикетка под которой гласила, что это культура сенуфо с Берега Слоновой Кости, когда Кид вернулся и сказал, что Чанс примет меня через минуту. - Он говорит с господином из Антверпена, - сказал он. - По-моему, это в Бельгии. - По-моему, тоже. Я не знал, что ты работаешь здесь, Кид. - И уже довольно давно, мистер Скаддер. - Накануне вечером в Маспете я сказал, что он может называть меня Мэтт, но я зря старался. - Вы знаете, я бросил бокс. Ничего у меня не получалось. - Мне кажется, у тебя отлично получалось. Он усмехнулся: - Понимаете, мне попались подряд три человека, у которых получалось лучше. Я бросил и стал присматривать себе работу, а мистер Чанс спросил, не хочу ли поработать у него. То есть мистер Коултер. Его оговорка была вполне понятна. Когда я впервые познакомился с Чансом, никто его иначе и не звал - инициал и фамилия появились у него только тогда, когда он занялся торговлей произведениями искусства. - Ну и как тебе тут нравится? - Лучше, чем все время получать по морде. Да, очень нравится. Я много чему научился. Каждый день узнаю что-то новое. - Жаль, что не могу сказать того же про себя, - сказал вошедший Чанс. Давно пора вам ко мне заглянуть, Мэттью. Я думал, вчера вы пойдете с нами вы и ваш друг. Мы все отправились к Элдону в раздевалку, а когда я обернулся, чтобы вас представить, вас уже не было. - Мы решили не задерживаться допоздна. - А мы засиделись. Вы все еще любите хороший кофе? - У тебя еще остался тот особый сорт? - "Блю Маунтин" с Ямайки. Стоит, конечно, бешеных денег, но вы посмотрите вокруг. - Он показал на маски и статуэтки. - Здесь все стоит бешеных денег. Вам черного, да? Артур, принеси-ка нам кофе. А потом займешься счетами. Впервые он угостил меня этим кофе с Ямайки у себя дома, в перестроенном пожарном депо на тихой улочке в Гринпойнте. Его соседи-поляки были убеждены, что дом принадлежит престарелому врачу по фамилии Левандовски, который по дряхлости не показывается на улице, а Чанс - его помощник по хозяйству и шофер. На самом деле Чанс жил один, а в доме был прекрасно оборудованный спортзал и огромный бильярд, и все стены были увешаны такими произведениями африканского искусства, что хоть сейчас в музей. Я спросил его, живет ли он все еще в пожарном депо. - Мне очень не хотелось оттуда съезжать, - ответил он. - Я думал, придется его продать, чтобы открыть дело, но обошлось без этого. В конце концов закупать товар мне не понадобилось. У меня был его полон дом. - А твоя коллекция еще цела? - Еще лучше стала. В каком-то смысле все это - моя коллекция, а в другом смысле все, что у меня есть, продается, так что вся она - товар. Помните ту бронзовую вещь из Бенина? Голову царицы? - Со всеми ожерельями. - Я переплатил за нее на аукционе, и каждые три месяца, что она стояла непроданная, повышал цену. В конце концов она стала такая дорогая, что кто-то не устоял перед искушением. Мне жаль было с ней расставаться, но я получил за нее хорошие деньги и купил кое-что еще. - Он взял меня под руку. - Сейчас покажу. Этой весной я на месяц ездил в Африку. Две недели провел в Мали, в стране догонов. Прелестный первобытный народец - хижины точь-в-точь как у племени анасази на плато Меса Верде. Вот эта вещь оттуда. Вместо глаз - квадратные дырки, все очень непосредственно, никаких лишних красот. - Ты далеко пошел, - сказал я. - Ого, - отозвался он. - И в самом деле, правда? Когда я впервые познакомился с Чансом, он тоже преуспевал, но совсем по другой части. Он был сутенером, хоть и непохожим на обычных представителей этой профессии, которые разъезжают на розовых "кадиллаках" и носят лиловые широкополые шляпы. Он тогда нанял меня, чтобы найти человека, который убил одну из его девиц. - Всем этим я обязан вам, - сказал он. - Из-за вас я тогда бросил свое дело. В каком-то смысле это была правда. К тому времени, как я выполнил его задание, убили еще одну его девицу, а остальные разбежались. - Тебе так или иначе пора было менять профессию, - сказал я. - У тебя начинался критический возраст - полжизни ты уже прожил. - Да нет, я тогда был еще слишком молод. Я все еще слишком молод. Послушайте, Мэттью, ведь вы пришли не просто для того, чтобы со мной поболтать? - Нет. - Или выпить чашку кофе? - И не для этого. Вчера вечером я кое-кого видел на боксе. И подумал может, ты мне скажешь, кто это. - Кого-то из тех, что сидели со мной? Из угла Рашида? Я отрицательно покачал головой. - Он сидел в первом ряду, у самого ринга, в центральном секторе. - Я нарисовал пальцем в воздухе схему. - Вот ринг, вот где сидел ты - у самого синего угла. Вот где сидели мы с Баллу. А тот тип, который меня интересует, сидел примерно вот здесь. - Как он выглядел? - Белый, с залысинами, рост - приблизительно метр восемьдесят, вес что-нибудь около восьмидесяти пяти. - Тяжеловес. Как был одет? - Голубой блейзер, серые брюки. Светло-голубой галстук в крупный горошек. - Ах, галстук? Остальное в точности, как у всех. Я бы его, наверное, заметил, только что-то такого не помню. - С ним был мальчик. Лет пятнадцати, светло-каштановые волосы, возможно, его сын. - А, видел я их, - сказал Чанс. - Во всяком случае какого-то отца с сыном в первом ряду, только не смог бы описать, как они выглядели. Да и заметил их только потому, что это был, пожалуй, единственный ребенок во всем зале. - Но ты знаешь, о ком я говорю. - Да, но кто он, сказать не могу. - Он прикрыл глаза. - Я почти могу себе его представить, понимаете? Почти вижу, как он там сидит, - но если бы вы попросили меня его описать, я бы не смог, а только пересказал бы ваши же слова. А что он сделал? - Сделал? - Ведь он замешан в какое-то дело, верно? Я думал, вы пришли в Маспет только посмотреть на бокс, а вы, наверно, были там по делу, да? Я был там совсем по другому делу, но вдаваться в такие подробности было незачем. - Да, по делу, - сказал я. - И этот тип в него замешан, но вы не знаете, кто он. - Возможно, и замешан. Чтобы знать точно, мне надо выяснить, кто он. - Понял. - Чанс задумался. - Он сидел прямо у ринга. Видимо, заядлый болельщик. Может быть, постоянно туда ходит. Я чуть не сказал, что ни разу не видел его в Медисон-Сквер-Гарден или где-нибудь еще, но, по совести говоря, я начал более или менее регулярно ходить на бокс только после того, как вложил деньги в Рашида. - И много ты в него вложил? - Очень мало, можно сказать, минимально возможную долю. Он вам все еще нравится? Вчера вечером вы сказали, что да. - Производит хорошее впечатление. Только пропустил слишком много ударов правой. - Знаю. Кид сказал то же самое. Но у этого Домингеса очень резкий удар правой. - Да, неожиданный. - В самом деле. А потом он вдруг скис. - Чанс улыбнулся. - Люблю бокс. - Я тоже. - Жестокий, варварский спорт, я его не оправдываю. Но мне на это наплевать. Люблю его, и все тут. - Знаю. А в Маспете ты раньше бывал. Чанс? Он покачал головой: - Это же черт знает где. Правда, не так уж и далеко от того места, где я живу, - от Гринпойнта, только я ехал туда не из Гринпойнта и оттуда не в Гринпойнт, так что это не играло никакой роли. Я поехал туда только потому, что у нас там был бой. - Ты будешь там еще? - Если нам снова назначат там бой и если мне не понадобится быть где-нибудь еще. Следующий бой у нас через три недели, считая с будущего вторника, в Атлантик-Сити. - Он улыбнулся. - В зале Дональда Трампа надеюсь, это не такая дыра, как "Нью-Маспет". Он рассказал мне, с кем предстоит драться Рашиду, и сказал, что надо бы и мне приехать. Я ответил, что постараюсь. Еще он сказал, что по их плану Рашид должен драться каждые три недели, но пока что получается примерно раз в месяц. - Жаль, что не смог вам помочь, - сказал он. - Я могу порасспросить кое-кого, если хотите. Эти ребята из нашего угла - они все время ходят на бокс. Вы все еще живете в том отеле? - Да. - Если я что-нибудь услышу... - Буду благодарен. Чанс. И, знаешь, я рад, что у тебя все хорошо. - Спасибо. Уже в дверях я сказал: - Да, чуть не забыл. Ты что-нибудь знаешь о той девице с плакатом? - О какой? - Ну, о той, что скакала по рингу и показывала номер следующего раунда. - Сказал бы, если бы что-нибудь знал. Но знаю только, что ноги у нее длинные. - Это я тоже заметил. - И тело красивое. Помнится, его довольно много было видно. Но боюсь, что больше о ней ничего не знаю. Благодаря вам, Мэттью, я этими делами уже не занимаюсь. - "Этими делами"? По-твоему, она похожа на девушку, которая этим занимается? - Что вы, нет, конечно, - сказал он. - По-моему, она вылитая монашка. 8 На Шестой авеню, наискосок от башни из стекла и стали, где помещается штаб-квартира Эф-би-си-эс, есть бар, который называется "Хэрли". Много лет его постоянными посетителями были сотрудники Эн-би-си, а прославил бар Джонни Карсон,* когда вел свои прямые передачи из Нью-Йорка: с этим заведением были связаны все шуточки его персонажа Эда Макмэхена, когда тот немного выпьет. "Хэрли" до сих пор находится на прежнем месте - в одном из немногих старых домов, еще сохранившихся на этом отрезке Шестой авеню. Телевизионщики и сейчас ходят сюда, чтобы скоротать свободный час или свободные полдня, и одним из таких постоянных посетителей был Ричард Термен. Он часто заглядывал в "Хэрли" после работы и выпивал рюмку-другую, прежде чем ехать домой. * Карсон Джонни - американский тележурналист, который с 1962 г. вел программы встреч с интересными личностями. Чтобы узнать все это, не нужно быть великим детективом, потому что об этом говорилось в деле, которое дал мне почитать Джо Деркин. Я явился в "Хэрли" около четырех тридцати и занял место у стойки со стаканом содовой. У меня мелькнула мысль вытянуть что-нибудь из бармена, но вокруг толпились посетители, и он был слишком занят для такого разговора. К тому же нам пришлось бы кричать во всю глотку, чтобы слышать друг друга. Человеку, стоявшему у стойки рядом со мной, очень хотелось поговорить о бейсбольном финале, который состоялся в прошлое воскресенье. Правда, силы команд были слишком неравны, чтобы стоило много говорить об этом матче, и скоро выяснилось, что оба мы не стали смотреть вторую его половину. Такая общность взглядов побудила его угостить меня, однако весь его энтузиазм потускнел, когда он узнал, что я пью содовую, и окончательно угас, когда я попытался перевести разговор на бокс. - Это не спорт, - сказал он. - Двое мальчишек из негритянского гетто стараются исколошматить друг друга до смерти. Уж лучше бы отпустить тормоза, вручить им по пистолету, и пусть палят себе на здоровье. Вскоре после пяти я увидел, что вошел Термен. С ним был еще какой-то человек примерно того же возраста. Они отыскали свободное место у дальнего от меня конца стойки и заказали себе выпить. Минут через десять-пятнадцать Термен ушел один. Спустя несколько минут я сделал то же самое. Ресторан, занимавший первый этаж дома на Западной Пятьдесят Второй, где жил Термен, назывался "Радиккио".* Стоя напротив, я убедился, что в квартире на верхнем этаже свет не горит. Этажом ниже, в квартире Готшальков, тоже было темно: Рут и Альфред проводили зиму в Палм-Бич. * Редиска, а также острый красный салат (ит.) Я пропустил ленч и решил пораньше пообедать в "Радиккио". Там было занято только два столика, кроме моего, - за обоими сидели молодые пары, увлеченные беседой. Мне захотелось позвонить Элейн и предложить ей поймать такси и приехать сюда, но потом я подумал, что это, возможно, не такая уж удачная идея. Я заказал себе телятину и полпорции блюда, которое называется, по-моему, "фарфала"*, - это макароны, завязанные в узел наподобие галстука-бабочки, с острым красным соусом. В крохотной порции овощей, которые подали к обеду, было очень много красного салата, по которому ресторан и получил свое название. В меню было написано, что обед без вина подобен дню без солнечного света. Но я запивал еду водой, а потом выпил чашку кофе. Официант принес мне бутылку анисовой, которой я не заказывал, но я жестом велел унести ее обратно. - Это не платить, - сказал он. - Одну каплю в кофе, чтобы лучше вкус. - А мне не надо, чтобы у него был лучше вкус. - Scusi?** * Бабочка (ит.). ** Извините? (ит). Я снова показал ему жестом, чтобы он унес бутылку, он пожал плечами и отнес ее назад, на стойку. Я выпил кофе, стараясь не думать о том, какой вкус был бы у него, если добавить анисовой. Потому что мне чего-то очень хотелось, только вкус был тут ни при чем. Да и не ради вкуса они приносят эту бутылку. Если бы анис улучшал вкус кофе, все просто варили бы кофе с семенами аниса, а этого никто не делает. Дело было в алкоголе - вот к чему меня тянуло. Должно быть, его голос, словно песня сирен, манил меня весь день, но в последние час-два он звучал все громче и громче. Я не собирался пить, я не желал пить, но какой-то сигнал извне заставил откликнуться клетки моего организма и пробудил в глубине его что-то такое, от чего мне не избавиться никогда. Но уж если я и позволю себе сорваться, если когда-нибудь решусь выпить, то сделаю это у себя дома, и это будет кварта бурбона или, может быть, бутылка ирландского виски двенадцатилетней выдержки, какое пьет Мик. А не полчашечки кофе-эспрессо с чайной ложкой этой вонючей анисовой, плавающей сверху. Я посмотрел на часы. Было самое начало восьмого, а собрание в церкви Святого Павла начинается только в восемь тридцать. Правда, двери там открывают за час до начала, и не будет ничего плохого, если я приду пораньше. Я могу помочь расставлять стулья, раскладывать литературу и печенье. По пятницам наши собрания посвящены какой-нибудь из Двенадцати Ступеней, из которых состоит духовная программа "А. А.". На этой неделе у нас снова Первая Ступень: "Мы признаем, что не смогли устоять перед алкоголем и что жизнь каждого из нас стала невыносимой". Я поймал взгляд официанта и жестом попросил счет. В конце собрания Джим Фейбер подошел ко мне и подтвердил нашу договоренность пообедать вместе в воскресенье. Он мой наставник, и мы обедаем вместе каждое воскресенье, если только кто-нибудь из нас не отменит встречу. - Я думаю сейчас заглянуть в "Огонек", - сказал он. - Сегодня я не спешу домой. - Что-то случилось? - В воскресенье расскажу. А ты как - не хочешь выпить кофе? Я отказался, прошел до Шестьдесят Первой и очутился на Бродвее. Пункт видеопроката был открыт и выглядел точно так же, как и шесть месяцев назад. На этот раз, правда, народу было больше: все старались запастись развлечением на весь скучный уик-энд. У прилавка собралась небольшая очередь, и я пристроился к ней. Женщина, стоявшая передо мной, взяла три фильма и три пакетика кукурузы, чтобы жарить в микроволновой печи. Хозяин был по-прежнему небрит. Я сказал: - У вас, должно быть, хорошо идет кукуруза. - Товар ходовой, - согласился он. - Им торгуют почти во всех прокатных пунктах. Я вас где-то видел, да? Я дал ему свою карточку. Там указано мое имя и номер телефона и больше ничего. Джим Фейбер напечатал для меня целую коробку. Хозяин посмотрел на карточку, потом на меня, и я сказал: - Еще в июле. Один мой приятель брал у вас "Грязную дюжину", а я... - Помню. А в чем дело на этот раз? Только не говорите, что это случилось опять. - Ничего похожего. Просто кое-что выяснилось, и теперь мне очень нужно узнать, откуда взялась та кассета. - По-моему, я вам уже говорил. Одна пожилая женщина принесла ее вместе с целой кучей других. - Говорили. - А я не говорил, что ни до, ни после того этой женщины больше не встречал? Так вот, прошло шесть месяцев, и я ее до сих пор ни разу не видел. Я бы рад вам помочь, но... - Но сейчас вы заняты. - Это точно. В пятницу вечером всегда так. - Я хотел бы прийти снова, когда народу будет поменьше. - Это было бы лучше, - сказал он. - Только не знаю, что я смогу вам рассказать. Больше никаких жалоб не было - эта пленка, наверное, единственная, куда записали похабный фильм. А про ту женщину, которая ее принесла, вам известно все, что знаю я. - Возможно, вы знаете больше, чем думаете. Какое время для вас будет удобнее всего завтра? - Завтра? Завтра суббота. Мы открываем в десять утра, и до полудня здесь довольно тихо. - Я приду в десять. - Знаете что? Давайте лучше в девять тридцать. Я обычно прихожу пораньше, чтобы заняться бумагами. Я впущу вас, и у нас будет полчаса до открытия. На следующее утро я пил кофе, ел яичницу и читал "Дэйли ньюс". Одна пожилая женщина убита на Вашингтон-Хайтс в то время, как смотрела телевизор, - ей попала в голову шальная пуля, когда на улице напротив ее дома открыли стрельбу из проезжавшей машины. Тому, в кого стреляли, сделана срочная операция в Пресвитерианской больнице "Колумбия", и положение его остается критическим. Ему шестнадцать лет, и полиция предполагает, что тут замешаны наркотики. Эта женщина стала четвертой случайной жертвой с начала года. В прошлом году в городе был установлен рекорд - от пуль погибло тридцать четыре случайных прохожих. В "Ньюс" говорилось, что, если так будет продолжаться и дальше, рекорд будет побит к середине сентября. На Парк-авеню, в нескольких кварталах от галереи Чанса, какой-то человек высунулся из окна белого автофургона без всяких надписей на борту и хотел выхватить сумочку у женщины средних лет, стоявшей у перехода в ожидании зеленого света. Ремешок сумочки был у нее перекинут через шею вероятно, чтобы сумочку не украли, - и, когда фургон рванул с места, ее потащило за ним, и она задохнулась. В комментарии к статье женщинам рекомендовали носить сумочки так, чтобы свести к минимуму риск увечья, когда сумочку будут у них отнимать. "Или вообще не носите сумочек", - советовал один специалист. В Куинсе группа молодежи, пересекая площадку для гольфа в Форест-парке, наткнулась на труп молодой женщины, похищенной несколько дней назад в Вудхейвене. Она покупала продукты на Джамейка-авеню, когда другой автофургон, светло-голубого цвета, остановился у тротуара. Из задней дверцы выскочили двое мужчин, схватили ее, затолкали в фургон и сели туда сами. Фургон скрылся прежде, чем кому-нибудь пришло в голову запомнить его номер. Предварительное медицинское обследование показало, что на теле женщины имеются следы изнасилования и множественные ножевые раны груди и живота. Не смотрите телевизор, не носите с собой сумочек, не ходите по улице. Господи Боже мой! Я подошел к прокатному пункту ровно в девять тридцать. Хозяин, свежевыбритый и в чистой рубашке, провел меня в заднюю комнату. Он вспомнил мое имя и назвал свое - Фил Филдинг. Мы обменялись рукопожатием, и он сказал: - У вас на карточке это не написано, но вы ведете какое-то расследование или что-то в этом роде? - Что-то в этом роде. - Прямо как в кино, - сказал он. - Я бы рад помочь, если бы мог, но я ничего не знал, когда мы с вами виделись в последний раз, а это было шесть месяцев назад. Вчера вечером, после закрытия, я задержался и просмотрел книгу регистрации на случай, если где-нибудь записано имя той женщины, но ничего не нашел. Разве что у вас есть какая-нибудь идея - что-нибудь такое, что не пришло мне в голову... - Жилец, - сказал я. - Это вы про ее жильца? Того, чьи пленки она принесла? - Правильно. - Она говорила, что он умер. Или сбежал, не заплатив? Я плохо помню, мне тогда незачем было это запоминать. Уверен только, что, по ее словам, она продавала его вещи, чтобы вернуть то, что он задолжал ей за жилье. - Так вы говорили и в июле. - Значит, если он умер или просто уехал... - Мне все-таки хотелось бы знать, кто он был, -сказал я. - Много ли людей, у которых столько видеокассет с фильмами? Насколько я понимаю, большинство берет их напрокат. - Вы удивитесь, - сказал он, - когда узнаете, сколько мы их продаем. Особенно детскую классику, даже здесь, где живет не так уж много родителей с детьми. "Белоснежка", "Волшебник из Страны Оз". Продали целую тонну "Пришельцев", а сейчас торгуем "Бэтменом", только он идет не так хорошо, как мы рассчитывали. Многие время от времени покупают свой любимый фильм. И конечно, всегда есть спрос на учебные и образовательные пленки, но это совсем другое дело, это не кино. - Как вы думаете, у многих людей может быть целых тридцать фильмов? - Нет, - ответил он. - Точно не скажу, но думаю, что редко у кого найдется больше десятка. Это не считая учебных и спортивных. Или порнографии, но я этим не торгую. - Я вот к чему клоню - не был ли тот жилец, владелец тридцати кассет, большим любителем кино? - Конечно, никакого сомнения, - сказал он. - У этого типа были все три версии "Мальтийского сокола". Самая первая, с Рикардо Кортесом... - Вы мне говорили. - Да? Ничего удивительного, случай довольно редкий. Не знаю, где он все это добыл, - я никогда не видел их в каталогах. Да, конечно, он был большой любитель. - Значит, он, наверное, брал фильмы и напрокат, кроме тех, которые у него были? - А, понимаю, куда вы гнете. Да, пожалуй, так оно и есть. Покупают фильмы многие, но напрокат берут все. - И жил он где-то по соседству. - Откуда вы знаете? - Если его квартирная хозяйка живет по соседству... - А, ну да. - Значит, он мог быть вашим постоянным клиентом. Он задумался. - Конечно. Очень возможно. Может быть, мы даже когда-нибудь болтали с ним о чернухе, только я ничего такого не помню. - Но ведь все постоянные клиенты занесены у вас в компьютер, верно? - Да, это очень облегчает жизнь. - Вы сказали, что она принесла свою сумку с кассетами в начале июня. Значит, если он был постоянный клиент, он не должен был ничего у вас брать последние семь-восемь месяцев. - Ну, таких окажется довольно много, - сказал он. - Люди переезжают, умирают, какие-нибудь накурившиеся юнцы крадут у них видики. Или они начинают ходить в другой пункт по соседству, а ко мне больше не заходят. У меня есть клиенты, которых я не вижу по нескольку месяцев, а потом они вдруг появляются снова. - Как я по-вашему, сколько у вас клиентов, которые ничего не брали с июня? - Представления не имею, - сказал он. - Но, конечно, могу выяснить. Вы не присядете? Или пошарьте по полкам, глядишь, и найдете что-нибудь такое, что вам захочется посмотреть. Когда он вышел ко мне снова, был уже одиннадцатый час, но в дверь так никто и не постучал. - Я же говорил, что по утрам здесь никого не бывает, - сказал он. Нашел двадцать шесть человек. Это те, кто ничего не брал с четвертого июня, но брал по меньшей мере одну кассету за первые пять месяцев этого года. Конечно, если он долго болел или лежал в больнице... - Давайте начнем с того, что у вас есть. - Хорошо. Я переписал фамилии и адреса, и еще телефоны, если они указаны. Многие не говорят номера своих телефонов, особенно женщины, и я их понимаю. У меня есть еще номера кредитных карточек, но их я не стал переписывать: считается, что это конфиденциальная информация. Хотя, думаю, на это можно бы посмотреть сквозь пальцы, если вам не удастся разыскать кого-то из них никаким другим способом. - Не думаю, чтобы до этого дошло. Он переписал фамилии на двух листках из блокнота. Я просмотрел их и спросил, не говорят ли они ему что-нибудь. - Пожалуй, нет, - ответил он. - Я каждый день вижу столько людей, что запоминаю только постоянных посетителей, да и тех не всегда узнаю и не всегда помню фамилии. А что до этих двадцати шести, то я посмотрел, что они брали в прошлом году, - вот почему столько времени возился. Я думал, а вдруг хоть про кого-то можно будет определенно сказать, что он интересуется кино, и по тому, что он у меня брал, понять, что есть у него дома, но я ничего такого не нашел. - И все-таки попробовать стоило. - Я так и подумал. Почти уверен, что это был мужчина: та квартирная хозяйка говорила про своего жильца "он". Среди этих двадцати шести есть женщины, но на всякий случай я записал и их. - Хорошо. - Я сложил листки и сунул в карман пиджака. - Простите, что побеспокоил вас. Я вам очень благодарен. - Ну, если подумать, с каким удовольствием я смотрю на ваших парней в кино, то как я мог вам не помочь? - усмехнулся он, потом его лицо стало серьезным. - Вы хотите разоблачить банду, которая занимается порнографией? В этом все дело, да? Видя мои колебания, он заверил, что поймет, если я ничего не скажу, но попросил хотя бы, когда дело будет раскрыто, заглянуть к нему и рассказать, чем оно кончилось. Я пообещал. У меня было двадцать шесть фамилий, и только одиннадцать из них - с номерами телефонов. Я начал с телефонов, потому что это намного легче, чем таскаться по всему городу. Но у меня ничего не получилось: я никуда не мог дозвониться, а если дозванивался натыкался на автоответчик. Таких случаев было три - один раз я услышал целое шуточное обращение, а два раза автомат просто повторял последние четыре цифры номера и предлагал мне записать свое сообщение. По поводу четырех телефонов компьютер телефонной сети сообщил мне, что номера отключены. Один раз он сообщил новый номер, я записал его и позвонил, но никто не ответил. Когда я наконец услышал человеческий голос, то сначала даже растерялся. Быстро заглянув в список, я сказал: - Это мистер Аккардо? Джозеф Аккардо? - Я слушаю. - Вы постоянный клиент нашего пункта видеопроката... - Как же он называется? - ...На углу Бродвея и Шестьдесят Первой. - Угол Бродвея и Шестьдесят Первой? - переспросил он. - Это который? - Рядом с баром "Мартин". - А, да, конечно. В чем дело - я что-то не вернул? - Нет-нет, - ответил я. - Я просто обратил внимание на то, что вы уже несколько месяцев ничего не брали, мистер Аккардо, и хотел пригласить вас зайти и посмотреть наши новые поступления. - Ах, вот как? - удивленно сказал он. - Что ж, очень любезно с вашей стороны. Обязательно это сделаю. Я теперь хожу в другой пункт, около моей работы, но как-нибудь вечером постараюсь к вам заглянуть. Я повесил трубку и вычеркнул Аккардо из списка. Оставалось двадцать пять человек, и похоже было, что за ними придется побегать. Около половины пятого я решил, что на сегодня хватит. К этому времени мне удалось вычеркнуть еще десять фамилий. Дело шло медленно - медленнее, чем я ожидал. Все адреса находились более или менее поблизости, пешком можно дойти, так что с этим затруднений не было, но выяснить, живут ли еще по этим адресам те, кто меня интересует, или нет, оказалось не так легко. В пять я вернулся к себе в отель, принял душ, побрился и уселся перед телевизором. В семь встретился с Элейн в марокканском ресторанчике на Корнелия-стрит в Гринич-Виллидж. Мы заказали себе кускус. Она сказала: - Если еда будет такая же вкусная, как здесь пахнет, то нам повезло. А знаешь, где в мире лучше всего готовят кускус? - Не знаю. В Касабланке? - В Уолла-Уолла. - А-а. - Не сообразил? Кускус. Уолла-Уолла. А если хочешь поесть кускус в Германии, надо ехать в Баден-Баден. - Теперь, кажется, понял. - Я знала, что поймешь, ты же у нас умник. А где можно поесть кускус на острове Самоа? - В Паго-Паго. Извини, пожалуйста, я на минуту выйду, мне надо пи-пи. Кускус был потрясающий, порции - просто огромные. За едой я рассказал ей, как провел день. - Сплошное огорчение, - сказал я. - Не мог же я по табличкам на дверях установить, живут ли там люди, которых я ищу, или нет. - Да уж только не в Нью-Йорке. - Еще бы. Очень многие не указывают свою фамилию на табличке из принципа. Наверное, меня это не должно удивлять, ведь я член общества, где особо ценится анонимность, но кое-кто счел бы это странным. А у Других указаны фамилии, но это не их фамилии, потому что им сдают квартиру незаконно и они не хотят, чтобы это стало известно. Так что если я разыскиваю, скажем, Билла Уильямса... - Это будет Уильям Уильямс, - сказала она. - Король кускуса в Уолла-Уолла. - Он самый. Если его фамилия не указана на табличке, это не значит, что он там не живет. А если указана, то это тоже ничего не значит. - Бедный мальчик. Так что ты делаешь - разыскиваешь управляющего домом? - Если он живет в этом же доме. Только чаще всего, когда дом небольшой, он там не живет. И его, кстати, тоже может не оказаться на месте. А уж если на то пошло, то и управляющий необязательно знает фамилии своих жильцов. В общем, остается звонить в двери, стучаться и расспрашивать людей, которые большей частью мало что знают о своих соседях и ничуть не рвутся поделиться своими знаниями. - Что и говорить, нелегкий хлеб. - Иногда мне тоже так кажется. - Хорошо, что тебе это занятие нравится. - Разве? Наверное. - Конечно, нравится. - Скорее всего. Приятно, когда копаешь, копаешь и в конце концов начинаешь что-то понимать. Но так бывает не всегда. Мы уже добрались до десерта - какого-то липкого пирога с медом, слишком сладкого на мой вкус, я его даже не доел. Официантка принесла нам марокканский кофе - это примерно то же самое, что и турецкий, очень густой и горький, с гущей, которая занимает треть чашки. - Я сегодня хорошо поработал, - сказал я. - Это приятно. Но я занимаюсь не тем делом, которое мне поручено. - А ты не можешь заниматься сразу двумя делами? - Наверное, могу, но за расследование по поводу этого паскудного фильма мне никто не платит. Предполагается, что я выясняю, убил Ричард Термен свою жену или нет. - А ты этим и занимаешься. - Разве? В четверг вечером я пошел на бокс под тем предлогом, что он продюсер телепередачи, которая ведется оттуда. Я выяснил несколько вещей. Выяснил, что он из тех, кто во время работы снимает галстук и пиджак. И что он энергичный человек - скачет на ринг и с ринга и даже не вспотеет. Я видел, как он похлопал по заднице девушку с плакатом, и... - Ну, это уже кое-что. - Это для него было кое-что. А какой толк от этого мне, не знаю. - Ты шутишь? Это ведь о чем-то говорит, если он может лапать девку через два месяца после смерти жены. - Через два с половиной, - сказал я. - Это то же самое. - Девку? - Девку, красотку, киску. Чем тебе не нравится "девка"? - Да ничем. Только он ее не лапал. Просто похлопал по заднице. - На виду у миллионов людей. - Им бы очень хотелось, чтобы в зале были миллионы людей. А не пара сотен. - Плюс те, кто смотрит дома. - Им в это время показывали рекламу. И потом, о чем это говорит? О том, что он бесчувственный сукин сын, который не прочь потискать девку, когда его жену только что опустили в могилу? Или о том, что ему не надо притворяться, потому что он действительно ни в чем не виноват? Это можно толковать по-разному. - Возможно, - сказала она. - Бокс был в четверг. Вчера я, со свойственной мне настырностью, пил содовую в той же забегаловке, что и он. Это примерно то же самое, что оказаться в разных концах битком набитого трамвая, но по крайней мере мы были в одно и то же время в одном и том же помещении. - Это уже что-то. - А вчера вечером я обедал в ресторане "Радиккио" на первом этаже дома, где он живет. - Ну и как? - Ничего особенного. Макароны были вполне приличные. Как-нибудь попробуем с тобой. - А он был в ресторане? - Я думаю, его и дома не было. А если и был, то сидел впотьмах. Знаешь, я сегодня утром позвонил ему домой. Все равно занимался звонками и решил заодно позвонить ему. - И что он сказал? - Там автоответчик. Я ничего не передал. - Надеюсь, это его так же разозлит, как всегда злит меня. - Будем надеяться. Знаешь, что мне следовало бы сделать? Вернуть Лаймену Уорринеру его деньги. - Нет, не надо. - Почему? Я не могу оставить их себе, если ничего не делаю, чтобы их отработать, а что для этого надо делать, никак не придумаю. Полиция уже перепробовала все, что только приходит мне в голову. - Не возвращай деньги, - сказала она. - Дорогой мой, да ему наплевать на эти деньги. Его сестру убили, и, если он будет считать, что предпринял что-то по этому поводу, он умрет спокойно. - И что мне теперь прикажешь делать - втирать ему очки? - Если спросит, скажи, что все это требует времени. Ты же не собираешься просить у него еще денег... - Еще бы. - ...Так что у него не будет причины думать, что ты хочешь его подоить. Можешь не оставлять себе эти деньги, если считаешь, что их не заработал. Отдай кому-нибудь. Пожертвуй на борьбу со СПИДом. Или на просвещение неверующих. Мало ли на что можно пожертвовать деньги. - Наверное, ты права. - Только я тебя знаю, - сказала она. - Ты уж придумаешь какой-нибудь способ их отработать. В кинотеатре "Уэверли" шел фильм, который она хотела посмотреть, но был субботний вечер, и в кассе мы увидели длинную очередь, стоять в которой ни ей, ни мне не хотелось. Мы немного прошлись, выпили по чашке кофе с молоком на Макдугал-стрит и послушали, как какая-то девушка поет народные песни в клубе под открытым небом. - Длинные волосы и бабушкины очки, - сказала Элейн. - И ситцевое платье до полу. Кто сказал, что шестидесятые годы уже позади? - У нее все песни на один манер. - Да ведь она знает всего три аккорда. Я спросил Элейн, не хочет ли она послушать джаз. Она ответила: - Конечно. Где? В "Милом Бэзиле"? В "Авангарде"? Выбирай. - Я думал - может быть, в "Матушке Гусыне". - Угу. - Это что означает? - Ничего. Я люблю "Матушку Гусыню". - Значит, хочешь туда? - Конечно. А мы останемся, даже если Красавчика Дэнни там не будет? Красавчика Дэнни там не было, но он появился почти сразу после того, как мы пришли. "Матушка Гусыня" находится на углу Амстердам-авеню и Восемьдесят Первой - это джаз-клуб, куда ходят и белые, и цветные. Там всегда полумрак, а ударник работает только щетками и никогда не играет соло. "Матушка Гусыня" и бар "Пуган" - вот два места, где можно встретить Красавчика Дэнни Белла. Но где бы вы его ни встретили, вы непременно обратите на него внимание. Он негр-альбинос, кожа и глаза у него крайне чувствительны к солнечному свету, и он устроил свою жизнь так, что, когда солнце светит, он спит, а когда бодрствует, солнца уже нет. Он небольшого роста, одет всегда по моде и предпочитает темные костюмы и яркие жилеты. Пьет много русской водки, очень холодной и неразбавленной, и часто появляется с какой-нибудь женщиной, обычно такой же яркой, как и его жилеты. У той, с которой он пришел сегодня, были пышная шевелюра соломенного цвета и совершенно невероятного размера грудь. Их провели к столику у самой площадки для танцев, где Дэнни сидит всегда. Мне показалось, что нас он не заметил, но перед перерывом к нам подошел официант и сказал, что мистер Белл был бы рад видеть нас за своим столиком. Когда мы подошли. Красавчик Дэнни сказал: - Мэттью, Элейн, как я рад вас видеть. Это Саша - правда, она прелесть? Саша захихикала. Мы поболтали о том о сем, и через несколько минут Саша отправилась в дамскую комнату. - Попудриться, - сказал Красавчик Дэнни. - Так я и поверил. Это самый лучший довод, чтобы снять запрет с наркотиков, - тогда люди перестанут то и дело бегать в туалет. Когда подсчитывают, во сколько человеко-часов обходится американской экономике кокаин, надо бы эти прогулки в туалет тоже учитывать. Подождав, когда Саша в очередной раз отправится в дамскую комнату, я завел разговор о Ричарде Термене. - Я-то считаю, что это он ее убил, - сказал Красавчик Дэнни. - Она была богата, а он нет. Если бы этот тип был врачом, у меня бы вообще не оставалось сомнений. Как вы думаете, почему врачи все время убивают своих жен? Или им уж так везет на особо сварливых баб? Как бы вы это объяснили? Мы немного порассуждали на эту тему. Я сказал, что всякий врач, должно быть, привык чувствовать себя богом - он постоянно принимает решения, от которых зависит жизнь или смерть. У Элейн была более замысловатая теория. Она сказала, что люди, занимающиеся врачеванием, - это, как правило, те, кто пытается преодолеть собственное представление о себе как о человеке, причиняющем боль другим. - Они становятся врачами, чтобы доказать, что они не убийцы, - сказала она, - А стоит им испытать стресс, как в них пробуждается то, что они считают своей подлинной сущностью, и тогда они убивают. - Это интересно, - сказал Красавчик Дэнни. - А откуда у них может появиться такая мысль? - От рождения, - ответила она. - Ведь когда мать их рожает, она чуть ли не умирает или испытывает очень сильную боль. Вот у ребенка и появляется мысль: "Я причиняю боль женщинам" или "Я убиваю женщин". Он пытается перебороть ее, становясь врачом, а потом, когда ему становится невмоготу... - Он убивает свою жену, - сказал Красавчик Дэнни. - Мне нравится эта теория. Я спросил, какими фактами она может ее подтвердить, и она сказала, что никаких фактов у нее нет, но есть множество исследований на тему о том, что думает человек в момент рождения и как это сказывается на его жизни. Красавчик Дэнни заявил, что факты его не интересуют, всегда можно подобрать факты, которые подтвердят все, что угодно, но он в первый раз встречает теорию, где, по его мнению, есть какой-то смысл, а на факты ему наплевать. Пока мы это обсуждали, вернулась Саша, но мы продолжали разговор, а она, кажется, не обращала на нас никакого внимания. - Так вот, насчет Термена я ничего определенного не слышал, - сказал Красавчик Дэнни. - Правда, я не особенно прислушивался. А надо было? - Было бы неплохо, если бы ты держал ухо востро. Он налил себе немного "Столичной". В обоих его излюбленных местах - и в "Пуганс", и в "Матушке Гусыне" - водку ему приносят в ведерке со льдом для шампанского. Он заглянул в свою рюмку и выпил ее залпом, словно воду. - Он работает на кабельном канале, - сказал он. -Новый спортивный канал. - Эф-би-си-эс. - Верно. О них идут кое-какие разговоры. - Какие? Он покачал головой: - Так, вообще. Какие-то темные дела, какие-то сомнительные деньги. Если что-нибудь услышу, обязательно скажу. Через несколько минут Саша снова вышла из-за стола. Как только она отошла настолько, чтобы не слышать, что мы говорим, Элейн нагнулась к нам и сказала: - Нет, я больше не могу. У этой крошки такие сиськи, каких я в жизни не видела. - Знаю. - Дэнни, они же больше твоей головы. - Знаю. Это что-то необыкновенное, правда? Но боюсь, мне придется с ней расстаться. - Он налил себе еще. - Слишком дорого она мне обходится. Вы себе не представляете, сколько нужно денег, чтобы ублажить этот очаровательный носик. - Так наслаждайся, пока можешь. - А я так и делаю, - ответил он. - Как все мы наслаждаемся самой жизнью. Когда мы пришли к Элейн, она сварила кофе, и мы уселись на диван. Она зарядила проигрыватель стопкой фортепианных соло - Монк, Рэнди Уэстон, Сидар Уолтон. - Вот это девица, - сказала она. - Я про Сашу. Не знаю, где только Дэнни их находит. - Должно быть, на распродажах, - предположил я. - Когда видишь такое, первая мысль - что это силиконовый протез. Но кто ее знает, может, они у нее, как у Топси в "Хижине дяди Тома", - сами выросли. Как ты думаешь? - Да я ничего особенного и не заметил. - Тогда, пожалуй, тебе надо почаще ходить на собрания, - наверное, это все из-за водки, ты только о ней и думал. - Она подсела ко мне поближе. - А я бы тебе больше нравилась, если бы у меня были такие сиськи? - Конечно. - Правда? Я кивнул: - И ноги подлиннее тоже не помешали бы. - Это точно. А как насчет лодыжек постройнее? - Тоже неплохо. - Да? Ну-ка, скажи, а что еще? - Перестань, - сказал я. - Щекотно. - В самом деле? Давай, рассказывай, какие там у тебя еще пожелания. Как насчет дырки поуже? - Ну, уж это было бы слишком. - Ах вот как? - сказала она. - Значит, и так хорошо? - Разве я это говорил? - Надеюсь, что ты так думаешь, - сказала она. -Очень надеюсь. Потом я лежал в ее постели, а она встала, перевернула стопку пластинок в проигрывателе и принесла две чашки кофе. Мы сидели, пили кофе и молчали. Через некоторое время она сказала: - Тебя вчера здорово заело. - Меня? Когда это? - Когда пришлось сматываться отсюда, потому что кое-кто должен был ко мне прийти. - Ах, вот ты о чем. - Скажешь - нет? Не заело? - Немного. Но потом прошло. - Тебе это не нравится? Что я принимаю клиентов? - Иногда. Но редко. - Рано или поздно я, наверное, это дело брошу, - сказала она. - Ничем нельзя заниматься слишком долго. Даже Томми Джону пришлось уйти из бейсбола, даром что у него вместо руки был биопротез. А у меня все натуральное. Она улеглась лицом ко мне и положила руку мне на ногу. - Если бы ты попросил меня перестать, я, должно быть, так бы и сделала. - А потом бы мне этого не простила. - Ты так думаешь? По-твоему, я такая неврастеничка? - Она задумалась. Да, наверно, такая и есть. - И вообще я тебя об этом просить не собираюсь. - Нет, ты предпочитаешь переживать про себя. - Она перевернулась на спину и некоторое время лежала, глядя в потолок. Потом сказала: - Я бы бросила, если бы ты на мне женился. Наступила тишина. Из проигрывателя послышался каскад понижающихся нот, который завершился на редкость атональным аккордом. - Если ты сделаешь вид, что ничего не слышал, - сказала Элейн, - я сделаю вид, что ничего не сказала. Мы даже о том, что на букву "л", никогда не говорили, а я сразу на букву "ж". - Самое опасное место в алфавите, - сказал я. - Все эти буквы там рядом. - Понимаю. Мне надо бы знать свое место и оставаться на букве "е". Я не собираюсь замуж. Меня вполне устраивает так, как сейчас. Ведь может все остаться как сейчас? - Конечно. - Что-то мне грустно стало. Чепуха какая. И с чего это мне грустить? А я вот-вот разревусь. - Это ничего. - Нет, не стану реветь. Но обними меня покрепче, пожалуйста. Эх ты, старый толстый медведь. Давай, обними меня. 9 В воскресенье после обеда я все-таки нашел своего любителя кино. Если верить списку, составленному Филом Филдингом, его звали Арнольд Левек и жил он на Коламбус-авеню кварталах в шести к северу от прокатного пункта. Дом был многоквартирный, и его прежних обитателей пока еще не вытеснила чистая публика. На ступеньках парадного сидели двое мужчин и пили пиво из банок, которые доставали из бумажных пакетов. У одного из них на коленях была маленькая девочка. Она сосала из бутылочки апельсиновый сок. Ни на одной из табличек около звонков фамилии Левека я не обнаружил. Выйдя на улицу, я спросил у мужчин, сидевших на ступеньках, живет ли здесь Арнольд Левек. Они пожали плечами и мотнули головой. Я снова вошел в дом и поискал звонок к управляющему, но не нашел. Тогда я начал нажимать по очереди все звонки первого этажа, пока кто-то меня не впустил. В коридоре пахло мышами и мочой. В дальнем его конце открылась дверь, и из нее высунулся какой-то человек. Я направился к нему, но он сказал: - Чего вам надо? Не подходите ближе. - Полегче, - сказал я. - Это вы полегче. У меня нож. Я показал ему, что у меня в руках ничего нет. Потом сказал, что ищу человека по имени Арнольд Левек. - Ах, вот как? - сказал он. - Надеюсь, он вам ничего не должен? - А что? - Потому что он помер, - сказал человек и рассмеялся собственной шутке. Это был старик с жидкими седыми волосами и запавшими глазами, и, судя по его виду, через несколько месяцев ему предстояло последовать за Левеком. Штаны были ему чересчур широки и держались только на подтяжках. Фланелевая рубашка тоже висела на нем, как на пугале. Либо он покупал себе одежду у старьевщика, либо за последнее время здорово исхудал. Как будто прочитав мои мысли, он сказал: - Я болел, но можете не опасаться, это не заразное. - Я больше опасаюсь ножа. - О Господи, - сказал он и показал мне кухонный нож с деревянной ручкой и двадцатисантиметровым стальным лезвием. - Заходите. Я вас не зарежу, ей-богу. Он вошел в квартиру и положил нож на столик у двери. Квартира состояла из двух маленьких узких комнат. Ее освещала только одна люстра на три лампы, висевшая в той комнате, что побольше. Две лампы перегорели, а оставшаяся была не сильнее сорока ватт. В комнатах было прибрано, но стоял какой-то запах - запах старости и болезни. - Значит, ищете Арни Левека? - спросил он. - Откуда вы его знали? - А я его и не знал. - Да? - Он выхватил из заднего кармана носовой платок и закашлялся в него. - Проклятье, - сказал он. - Эти сволочи изрезали меня вдоль и поперек, и все без толку. Слишком долго я выжидал. Понимаете, страшно было - что они там найдут? - Он хрипло рассмеялся. - Ну, и я оказался прав, верно? Я ничего не ответил. - Хороший был человек Арни. Французский канадец, но родился, должно быть, здесь, потому что говорил, как все. - Долго он здесь жил? - Что значит - долго? Я живу здесь сорок два года. Можете себе представить? Сорок два года в этой вонючей дыре. В сентябре исполнится сорок три, только меня тут уже, скорее всего, не будет. Переберусь в квартиру потеснее. - Он снова засмеялся, смех перешел в приступ кашля, и он опять полез за платком. Отдышавшись, он продолжал: - Да, малость потеснее. В такой ящик длиной в два метра - догадались, о чем я? - Наверное, когда шутишь на такую тему, это помогает. - Да нет, не помогает, - сказал он, - Ничего тут не помогает. А Арни жил здесь, мне кажется, лет десять. Может быть, на год-два больше или меньше. Он почти все время сидел дома. Конечно, от такого человека не ждешь, что он станет скакать по улицам. - Наверное, у меня был озадаченный вид, потому что он сказал: - А, я забыл, вы ведь его не знали. Этот Арни был толстый, как кабан. - Он вытянул руки перед собой и стал опускать, раздвигая все шире. - Брюхо, как груша. И ходил вперевалку, словно гусь. Он жил на третьем этаже, так что, когда куда-нибудь отправлялся, ему потом приходилось подниматься пешком на целых два пролета. - Сколько ему было лет? - Не знаю. Лет сорок. Трудно сказать, когда человек такой толстый. - А чем он занимался? - Чем зарабатывал на жизнь? Не знаю. Ходил куда-то на работу, А потом перестал ходить. - Насколько я понимаю, он был большой любитель кино. - Это точно. У него была такая штука - как там, к дьяволу, они называются, ну, которая показывает кино по вашему телевизору. - Видеомагнитофон. - Вот-вот, еще немного, я бы и сам вспомнил. - Что же с ним случилось? - С Левеком? Да вы что, не слушаете? Он помер. - От чего? - Они его убили, - сказал он. - А вы как думали? Как выяснилось, говоря "они", он не имел в виду никого определенного. Арнольд Левек погиб на улице, став, по-видимому, жертвой ограбления. Старик сказал, что с каждым годом становится хуже и хуже - столько развелось людей, которые курят крэк и живут на улице. Ради какого-нибудь паршивого доллара, сказал он, они убьют вас и глазом не моргнут. Я спросил, когда это случилось, и он ответил, что с год назад. Я возразил, что в апреле Левек был еще жив - судя по записям Филдинга, последний раз он брал кассету девятнадцатого апреля, - а старик сказал, что память на даты у него теперь стала не та. Он объяснил мне, как найти управляющую домом. - Она почти ничего не делает, - сказал он. - Только квартирную плату собирает - вот, пожалуй, и все. Когда я спросил, как его зовут, он сказал, что Гэс, а когда я спросил фамилию, он хитро покосился на меня. - Просто Гэс, и хватит. С чего бы мне говорить вам свою фамилию, если вы не сказали вашу? Я дал ему свою карточку. Держа ее в вытянутой руке и сощурившись, он прочитал вслух имя и фамилию. Потом спросил, можно ли ему оставить карточку себе. Я сказал, что можно. - Когда повстречаюсь с Арни, - добавил он, - скажу ему, что вы его искали. И он долго смеялся. Фамилия Гэса была Гизекинд. Я выяснил это по надписи на его почтовом ящике - из чего следует, что не такой уж я никуда не годный детектив. Управляющую звали Герта Эйген, и я разыскал ее через два дома дальше по улице, где она занимала квартиру в полуподвале. Она была маленького роста, метр пятьдесят, не больше, говорила с каким-то центральноевропейским акцентом, а на ее хитром маленьком личике было написано, что она никому не даст себя провести. Разговаривая со мной, она все время растирала пальцы суставы их были изуродованы артритом, хотя и сохранили подвижность. - Приходили из полиции, - сказала она. - Повезли меня куда-то в центр и заставили на него взглянуть. - Для опознания? Она кивнула. - "Это он, - сказала я. - Это Левек". Потом привезли меня обратно и велели впустить в его комнату. Они туда вошли, и я вошла сразу за ними. "Теперь вы можете идти, фрау Эйген". - "Ничего, - говорю, - я постою тут". Потому что они всякие бывают, кое-кто не побрезгует у покойника и деньги с глаз украсть. Правильно я сказала? - Да. - Нет, монетки с глаз. Монетки, а не деньги. - Она вздохнула. - Так вот, когда они кончили там копаться, я выпустила их, заперла за ними дверь и спросила, что мне теперь делать - придет ли кто за его вещами. Они сказали, что сообщат. И ничего не сообщили. - Вы так от них ничего и не слышали? - Ничего. Никто мне не сказал, придут ли его родственники за вещами и что мне делать. Тогда я позвонила в участок. Они даже не знали, о чем я говорю. Я думаю, сейчас столько людей убивают, что за всеми не уследить. Она пожала плечами. - А мое дело - квартира, мне надо ее сдать, понимаете? Мебель я оставила, а все остальное перенесла сюда. Никто так и не пришел, и я от всего избавилась. - Вы продали видеокассеты. - Фильмы? Я отнесла их на Бродвей, он дал мне за них сколько-то долларов. Этого нельзя было делать? - Не думаю. - Я ничего не украла. Если бы у него были родственники, я бы все им отдала, но у него никого не было. Он жил здесь много лет, этот мистер Левек. Он уже жил здесь, когда я начала работать. - Когда это было? - Шесть лет назад. Погодите, я ошиблась. Семь лет. - Вы здесь только управляющая? - А кто я еще, по-вашему, - английская королева? - Я знал одну женщину - дом принадлежал ей, а жильцам она говорила, что всего-навсего управляющая. - Ну да, конечно, - сказала она. - Этот дом мой, вот поэтому я и живу в подвале. Я же богатая женщина. Я просто обожаю жить под землей вроде крота. - А кому принадлежит дом? - Не знаю. - Я пристально посмотрел на нее, и она добавила: - Можете подать на меня в суд, не знаю. Кто их там разберет? Есть фирма, которая управляет домами, она меня и наняла. Я собираю плату с жильцов, сдаю фирме, а там делают с ней, что хотят. Хозяина я никогда не видела. А какая разница, кто он? Пожалуй, никакой разницы действительно не было. Я спросил, когда погиб Арнольд Левек. - Прошлой весной, - сказала она. - Точнее сказать не могу. Я вернулся к себе в отель и включил телевизор. По трем каналам шли молодежные соревнования по баскетболу. Там было слишком много шуму, и я не стал их смотреть. На одном из кабельных каналов мне попался матч по теннису - вот это действительно успокаивает. Не знаю, можно ли сказать, что я его смотрел, но я сидел перед телевизором с открытыми глазами, а они перебрасывали мяч взад и вперед через сетку. Потом я отправился обедать с Джимом в китайский ресторан на Девятой авеню. Мы часто обедали там по воскресеньям. В нем всегда есть свободные места, и никто не обращает внимания, сколько времени ты там сидишь и сколько чайников кипятка тебе принесли. Кормят они неплохо - не могу понять, почему туда так мало ходят. Джим спросил: - Ты случайно не читал сегодня "Таймс"? Там есть одна статья - интервью с этим католическим священником, что пишет романы про любовь. Не помню фамилию. - Я знаю, о ком ты говоришь. - Он сослался в свою защиту на опрос, который проводили по телефону, и сказал, что только десять процентов американцев, состоящих в браке, хоть раз изменяли мужу или жене. Он считает, что почти никто никогда не изменяет и что это доказано, потому что кто-то обзвонил нескольких людей и они так ему сказали. - Не иначе как в стране начинается нравственное возрождение. - Именно к этому он и клонил. - Он взял свои палочки для еды и сделал вид, будто играет на барабане. - Интересно, а мне домой они не звонили? - А что? Опустив глаза, он сказал: - Мне кажется, Беверли с кем-то встречается. - Известно с кем? - С одним типом, с которым она познакомилась в "А. А.". - Может, они просто подружились. - Нет, не думаю. - Он налил нам обоим чаю. - Ты знаешь, я много таскался по бабам, пока не завязал с выпивкой. Всякий раз, когда шел в бар, говорил себе, что обязательно кого-нибудь подцеплю. Обычно удавалось подцепить только головную боль на следующее утро, но время от времени мне везло. Иногда я даже мог потом что-то вспомнить. - А иногда предпочел бы не вспоминать. - Ну да. Дело в том, что с этим я не сразу покончил после того, как пришел в "А. А.". Когда я сильно пил, наш брак чуть совсем не развалился, но когда я почувствовал, что достал ногами дно, и завязал, у нас как-то все наладилось. Она тоже начала ходить в "А. А." со своими проблемами, так мы и держались. Только у меня, знаешь ли, все время кто-то был на стороне. - Я не знал. - Нет? - Он подумал. - А, наверное, это было еще до того, как мы познакомились. Ну, до того, как ты бросил. Потому что через год-два я перестал валять дурака. Не то чтобы решил морально переродиться, нет. Просто как-то перестал, и все тут. Не знаю, может, стал опасаться за свое здоровье - тут как раз появился этот герпес, а потом СПИД, - только не думаю, чтобы это меня напугало. По-моему, просто потерял интерес. - Он отхлебнул глоток чая. - И вот теперь я попал в те девяносто процентов отца Фини, а она нет. - Что ж, может быть, просто настала ее очередь. Погулять немного. - Это уже не первый раз. - Ах, вот оно что, - сказал я. - Не могу понять, что я по этому поводу чувствую. - А она знает, что ты знаешь? - Кто знает, что она знает? Кто знает, что я сам знаю? Я просто хотел, чтобы все оставалось как есть, понимаешь? А так никогда не бывает. - Знаю, - сказал я. - Вчера я был у Элейн, и она заговорила о том, что начинается на "ж". - А что начинается на "ж" - "жопа"? - Женитьба. - Это то же самое, - сказал он. - Женишься - и окажешься в жопе. Она хочет замуж? - Этого она не говорила. Сказала, что, если мы поженимся, она перестанет принимать клиентов. - Клиентов? - Мужиков. - А, понял. Значит, у нее такое условие? Женись на мне, и я перестану? - Нет, совсем не то. Просто теоретические рассуждения. А потом попросила прощения за то, что сказала это слово, и мы решили: пусть все остается как есть. -Я посмотрел в свою чашку так, как когда-то смотрел в стаканчик с виски. - Не знаю, возможно ли это. Мне кажется, когда два человека хотят, чтобы все оставалось как есть, - вот тут как раз и начинаются перемены. - Что ж, - сказал он, - тебе остается только посмотреть, что будет. - И жить день за днем, и не пить. - Вот это мне нравится, - сказал он. - Звучит красиво. Мы долго сидели, беседуя о всякой всячине. Я рассказал о делах, которыми занимаюсь, - официальном, которое мне никак не дается, и другом, которое не могу бросить. Мы поговорили о бейсболе и о том, как может сказаться на весенних тренировках локаут, устроенный владельцами стадионов. Поговорили о мальчишке из нашей группы, у которого были жуткие проблемы с наркотиками и алкоголем и который сорвался, продержавшись четыре месяца. Около восьми он сказал: - Вот что я, пожалуй, сегодня сделаю. Пойду-ка на какое-нибудь такое собрание, где не будет никого из знакомых. Я хочу поговорить на собрании обо всей этой истории с Бев, а тут никак не могу. - Можешь. - Могу, но не хочу. Я тут старожил. Не пью со времени всемирного потопа и не хочу, чтобы новички знали, что у меня не все так уж безмятежно. - Он усмехнулся. - Пойду куда-нибудь в центр и выговорюсь вволю - пусть видят, как у меня в голове все перепуталось к дьяволу. Кто знает, может, мне повезет и подвернется какая-нибудь девчонка, которой не хватает отеческой ласки. - Хорошая идея, - сказал я. - Узнай, нет ли у нее сестры. Сам я тоже отправился на собрание. В церкви Святого Павла по воскресеньям собраний не бывает, и я пошел в ту группу, что при больнице имени Рузвельта. Среди тех, кто там собрался, было немало больных из отделения детоксикации. Женщина, выступавшая в тот день, начала с героина, бросила после месячного лечения в Миннесоте и следующие пятнадцать лет посвятила пьянству. Теперь она не пила уже почти три года. После того как она кончила, стали по очереди опрашивать присутствующих. Почти все назвали свое имя и этим ограничились. Я сначала хотел что-то сказать, хотя бы просто для того, чтобы она знала, как приятно было мне ее слушать и как я рад, что она бросила. Но когда очередь дошла до меня, я сказал всего лишь: - Меня зовут Мэтт, я алкоголик. Сегодня я только послушаю. После собрания я вернулся в отель. Никто ничего мне не передавал. Часа два я сидел у себя и читал. Кто-то дал мне книжку в бумажной обложке под названием "Справочник Ньюгейтской тюрьмы"* - описание всех преступлений, совершенных в Великобритании в семнадцатом и восемнадцатом веках. Она лежала у меня уже с месяц, и по вечерам я прочитывал по нескольку страниц перед сном. * Ньюгейтская тюрьма - знаменитое место заключения в Лондоне, где до середины XIX века публично вешали преступников; снесена в 1902 г. Почти все в этой книжке было интересно, хотя некоторые дела были интереснее других. Время от времени, когда я ее читал, мне приходило в голову, насколько с тех пор ничего не изменилось. И тогда люди тоже убивали друг друга по любому поводу, а то и вообще без повода, любым способом, каким только могли, проявляя при этом всю доступную им изобретательность. Иногда книга оказывалась хорошим противоядием против утренней газеты с ее ежедневной хроникой современных преступлений, наводящей тоску. Когда каждый день читаешь газету, легко прийти к выводу, что человечество никогда еще не опускалось до таких бездонных глубин падения, что весь мир катится к дьяволу и что там ему и место. Но потом, читая про этих мужчин и женщин, которые убивали друг друга за деньги или ради любви, я мог сказать себе, что мы все-таки не стали хуже, а были такими всегда. Однако случались вечера, когда те же самые мысли приносили не облегчение, а отчаяние. Мы были такими всегда. Мы не становимся лучше, мы никогда не станем лучше. И если кто-то когда-то погиб за наши грехи, то он погиб понапрасну. У нас еще много грехов в запасе, их хватит до конца времен. В тот вечер чтение не приободрило меня, и спать тоже не хотелось. Около полуночи я вышел прогуляться. Похолодало, с Гудзона дул резкий ветер. Я дошел до "Открытого Дома Грогана" - старого ирландского салуна, который принадлежит Мику, хотя лицензия и прочие бумаги выписаны на другого человека. Там было почти пусто. Два одиноких пьяницы сидели поодаль друг от друга за стойкой - один пил пиво из бутылки, другой держал в руках кружку темного "гиннеса". За столиком у стены сидели два старика в длинных плащах, купленных не иначе как у старьевщика. По ту сторону стойки стоял Берк. Не дожидаясь моего вопроса, он сообщил, что Мика здесь весь вечер не было. - Он может появиться в любое время, - сказал он, - но я его не жду. Я заказал кока-колу и уселся за стойкой. По телевизору показывали программу какого-то кабельного канала, в которой старые черно-белые фильмы чередовались с рекламой. Сегодня там шел "Маленький Цезарь" с Эдвардом Дж. Робинсоном. С полчаса я сидел и смотрел телевизор. Мик так и не появился, и вообще больше никто не пришел. Я допил свою кока-колу и пошел домой. 10 На полицейских в 20-м участке не произвело большого впечатления то, что я и сам когда-то служил в полиции. Впрочем, они держались вежливо и с удовольствием дали бы мне все материалы, касающиеся смерти Арнольда Левека. Тут была только одна проблема: они о нем никогда не слыхали. - Я не знаю точной даты, - сказал я, - но это случилось где-то между девятнадцатым апреля и четвертым июня, скорее всего, в начале мая. - Прошлого года? - Да. - Арнольд Левек? Скажите-ка еще раз по буквам, может, я неправильно записал. Я сказал и назвал еще адрес на Коламбус-авеню. - Это здесь, на нашей территории. Сейчас узнаем, не слыхал ли кто про этого типа. Но никто ничего не слыхал. Мы некоторое время ломали голову, что делать, потом полицейский, извинившись, снова вышел и вернулся смущенный. - Арнольд Левек, - сказал он. - Белый, мужского пола, умер девятого мая. Множественные ножевые раны. Он у нас не зарегистрирован, потому что это не наш труп. Его убили по ту сторону Пятьдесят Девятой. Вам надо в Северно-Центральный участок, это на Западной Пятьдесят Четвертой. Я сказал ему, что знаю, где он. Теперь мне стало ясно, почему от Герты Эйген постарались отделаться в ее собственном участке, - они просто не понимали, о чем она говорит. В 20-й я отправился сразу после завтрака, а когда добрался до Северно-Центрального, дело уже шло к обеду. Деркина на месте не было, но на этот раз я мог обойтись и без него: нужную информацию даст мне кто угодно. Там оказался полицейский по фамилии Андреотти, с которым я за последние год-два несколько раз встречался. Он сидел за столом, занимаясь писаниной, и был рад отвлечься. - Левек, Левек, - сказал он, нахмурился и провел рукой по растрепанным черным волосам. - По-моему, я туда выезжал, вместе с Беллами. Такой толстый, да? - Так мне сказали. - Тут каждую неделю видишь столько мертвецов, что они начинают пугаться. Наверное, его убили. Когда умирают естественной смертью, даже фамилий не запоминаешь. - Верно. - Разве что попадется такая, что врежется в память. Была тут одна женщина недели две-три назад - Ванда Миддлсекс. Я тогда подумал: хорошо бы с ней поиметь секс. - Он улыбнулся, а потом добавил: - Она-то была жива, эта Ванда, я просто привел пример, как может фамилия врезаться в память. Он достал дело Левека. Любителя кино обнаружили в узком проулке между жилыми домами на Сорок Девятой к востоку от Десятой авеню. Тело было найдено после анонимного звонка в полицию, зарегистрированного в 6.56 утра девятого мая. Медэкспертиза дала заключение что смерть произошла около одиннадцати вечера накануне. В грудь и живот покойного нанесли семь ударов длинным ножом с узким лезвием. Почти каждой из ран было бы достаточно, чтобы причинить смерть. - На Сорок Девятой, между Десятой и Одиннадцатой авеню, - повторил я. - Ближе к Одиннадцатой. Там по обе стороны стояли дома, предназначенные под снос. С забитыми окнами и выселенные. Думаю, теперь их уже снесли. - Интересно, что он там делал. Андреотти пожал плечами: - Наверное, что-то искал и, на свое несчастье, нашел. Травку, или женщину, или мужчину. Там все чего-то ищут. Я вспомнил Ти-Джея. У всякого есть что-то на уме, говорил он, иначе что ему делать на Двойке? Я спросил, не употреблял ли Левек наркотики. Никаких внешних признаков не обнаружили, сказал Андреотти, но как знать? - Может, пьян был? - предположил он. - Брел себе сам не зная куда. Нет, не то. В крови только следы алкоголя. Ну, чего бы там он ни искал, не самое лучшее место он для этого выбрал. - Вы решили, что это ограбление? - Денег в карманах у него не оказалось, часов и бумажника тоже. Похоже, у убийцы не было пары долларов на крэк, зато был нож с выкидным лезвием. - А как вы его опознали? - Опознавала управляющая домом, где он жил. Ну и старуха, скажу я тебе. Ростом вот до сих пор, не больше, но ухо держит востро. Впустила нас к нему, а сама стоит и смотрит, как ястреб, - будто стоит ей отвернуться, и мы тут же обчистим всю квартиру. Можно было подумать, что эти вещи ее. Впрочем, тем, наверное, и кончилось, потому что мы, кажется, так и не нашли никаких его родственников. - Он полистал дело. - Нет, как будто не нашли. Так или иначе, она его опознала. Сначала не хотела идти. "Зачем мне смотреть на мертвое тело? Я их повидала на своем веку, можете мне поверить". А потом пригляделась и сказала, что это он. - А как вы догадались ее спросить? Откуда узнали имя и адрес? - А, понимаю. Хороший вопрос. Откуда же мы это узнали? - Он нахмурился и снова принялся листать дело. - Вот, отпечатки пальцев, - сказал он. - Его отпечатки были в компьютере, поэтому мы и узнали его имя и адрес. - А как туда попали его отпечатки? - Не знаю. Может, он служил в армии, а может, когда-нибудь работал в государственном учреждении. Знаешь, у скольких людей отпечатки пальцев хранятся в компьютере? - Но не в нью-йоркской полиции. - Да, ты прав. - Он опять нахмурился. - Не помню, у нас они были или пришлось выходить на центральную систему в Вашингтоне. Может, кто другой этим занимался. А в чем дело? - У него были судимости? - Если за ним что и было, то разве что переход улицы в запрещенном месте. В деле про это ничего не говорится. - А можно проверить? Он что-то недовольно проворчал, но все-таки проверил. - Да, одна, - сказал он. - Был арестован года четыре, нет, почти пять лет назад. Освобожден под залог, дело прекращено. - По какому обвинению? Он бросил взгляд на экран компьютера. - Статья 235 Уголовного кодекса. Что за чертовщина, не помню такой статьи. - Он схватил черную папку-скоросшиватель и принялся ее листать. - А, вот. Непристойное поведение. Должно быть, обложил кого-нибудь. Дело прекращено, а четыре года спустя кто-то протыкает его ножом. Вперед наука нечего распускать язык, верно? Вероятно, я мог бы и больше узнать про Левека, если бы Андреотти был в настроении и согласился покопаться в компьютерных архивах, но его ждали свои дела. Я пошел в центральную библиотеку на Сорок Второй и просмотрел указатель к "Таймсу" - не попадал ли когда-нибудь Арнольд Левек в газету. Однако он, видимо, ухитрился избежать огласки - и когда был арестован, и когда был убит. Я доехал на метро до Чемберс-стрит и заглянул в кое-какие правительственные и городские учреждения, где разыскал несколько государственных служащих, готовых оказать мне услугу за услугу. Они покопались в архивах, а я сунул им денег. Мне удалось выяснить, что Арнольд Левек родился тридцать восемь лет назад в Лоуэлле, штат Массачусетс. В возрасте двадцати трех лет он жил уже в Нью-Йорке, в Слоун-Хаусе - общежитии Союза молодых христиан на Западной Тридцать Четвертой, и работал в отделе писем издательства, выпускавшего учебники. Год спустя он оттуда ушел и нанялся в фирму "Р. и Дж. Мерчендайз", помещавшуюся на Пятой авеню, в районе Сороковых. Там он работал в отделе сбыта. Не знаю уж, что они сбывали, фирма давно не существует. В этой части Пятой авеню много контор, которые, пристроившись между солидными магазинами, вечно вывешивают объявления о "распродаже в связи с закрытием дела" и торгуют слоновой костью, нефритом, фотокамерами и электроникой - и все сомнительного качества. Вполне возможно, что и "Р. и Дж." была одной из них. Он все еще жил в Слоун-Хаусе, и, насколько я мог понять, прожил там до тех пор, пока осенью 1979 года не перебрался на Коламбус-авеню. Возможно, переезд был вызван переменой работы: месяцем раньше он начал работать в Си-би-эс, в квартале к западу от моего отеля на Пятьдесят Седьмой. Отсюда он, наверное, вполне мог ходить на работу пешком. Я так и не узнал, что он делал на Си-би-эс, но платили ему за это всего шестнадцать тысяч в год, так что вряд ли он был президентом компании. Он проработал там немного больше трех лет и, когда в октябре 1982 года уволился, получал восемнадцать с половиной тысяч. С тех пор он, насколько я мог выяснить, нигде не работал. Когда я вернулся к себе в отель, меня ждало письмо. Оказывается, я могу вступить в международный союз бывших полицейских и присутствовать на его ежегодных съездах в Форт-Лодердейле. Вступление в союз дает право на получение членского билета, красивого значка и ежемесячного бюллетеня. Интересно, что они могут печатать в этом бюллетене? Некрологи, что ли? Кроме того, мне передали, что я должен позвонить Джо Деркину. Я застал его на месте, и он сказал: - Вижу, одного Термена тебе мало. Ты что, намерен раскрыть все наши висяки? - Я только хочу вам помочь. - Арнольд Левек - какое отношение он имеет к Термену? - Вероятно, никакого. - Ну, не знаю. Его прикончили в мае, а ее в ноябре - почти ровно через шесть месяцев. По-моему, это явно не случайное совпадение. - Но заключения экспертизы были все же разные. - Это верно. Ее изнасиловали и удушили грабители, а его кто-то проткнул ножом в переулке, но это не иначе как убийцы хотят сбить нас со следа. Серьезно, у тебя есть что-то по Левеку? - Трудно сказать. Хотел бы я знать, чем он занимался последние семь лет своей жизни. - Очевидно, шлялся по всяким темным закоулкам. Чем еще может человек заниматься? - Работать он не работал, и социального пособия, насколько я знаю, тоже не получал. Я видел, где он жил, - вряд ли с него много брали за квартиру, но должен же он был где-то добывать хоть какие-нибудь деньги. - Может, получил наследство. Аманде Термен это очень помогло. - Да, это было бы еще одно совпадение, - сказал я. - Мне нравится ход твоих мыслей. - Видишь ли, мой мозг неустанно работает - каждую минуту. Даже когда я сплю. - Особенно когда ты спишь. - Точно. А что это ты сказал, будто он не работал последние семь лет? Он работал, когда его арестовали. - В архивах штата про это ничего не сказано. - Плюнь на архивы штата, - сказал он. - На том он и погорел - служил в лавке, когда была облава на предмет порнографии. Левек - он же француз, должно быть, его взяли за открытки, понимаешь? - Он торговал порнографией? - А разве Андреотти тебе не говорил? - Нет. Только номер статьи. - Ну, если бы он покопался немного, мог бы и еще кое-что найти. Это была облава на Таймс-сквер - когда же она была? А, помню, в октябре восемьдесят пятого. Ну, конечно, это же было перед самыми выборами, мэр хотел набрать побольше очков. Интересно, что придумает новый. - Не хотел бы я быть на его месте. - Господи, да если бы мне велели выбрать - стать мэром или повеситься, я бы сказал: "Давайте веревку". Так вот, про Левека. Они накрыли все лавочки, забрали всех продавцов, изъяли все похабные журналы и созвали пресс-конференцию. Несколько человек провели ночь в каталажке, тем дело и кончилось. Все обвинения сняли. - И вернули им журналы. Он рассмеялся: - Да нет, валяются где-нибудь на складе. И никто их не найдет до двадцать третьего века. Ну, конечно, те номера, что покруче, могли разобрать по домам - для услаждения семейной жизни полицейского. - По-моему, это возмутительно. - Конечно. Нет, думаю, что конфискованный товар не вернули. Мы как раз на днях поймали одного типа, уличного торговца наркотиками, задержали было его, но пришлось отпустить - нарушение процедуры. Так вот он спрашивал, нельзя ли ему получить свою травку назад. - Брось, Джо, не может быть. - Клянусь Богом. А Никерсон ему говорит: "Послушай, Морис, если я тебе отдам травку, я должен буду тебя задержать за хранение наркотиков". Ну, дурака валял, понимаешь? А этот говнюк говорит: "Э нет, не имеете права. Где у вас основания для задержания?" - "Это какие такие основания? - говорит Никерсон. -Вот мое основание - я только что отдал тебе эту поганую травку и видел, как ты положил ее в карман". - "Э нет, - говорит Морис, - в суде это ни за что не пройдет, вывернусь". И знаешь что? Скорее всего, он был прав. Джо дал мне адрес лавочки на Таймс-сквер, где Левек попался. Она находилась в том квартале, что между Восьмой авеню и Бродвеем, прямо на Двойке, это было видно по номеру дома, и я подумал - что мне мешает туда заглянуть? Я не знал, сколько времени он там проработал - один день или целый год, и узнать это никаким способом не мог. Даже если бы они захотели мне сказать, этого, наверное, никто не знал. Несколько минут я просматривал свои заметки, потом откинулся назад, задрал ноги на стол и прикрыл глаза. И тут же в моей памяти на мгновение мелькнул тот человек из Маспета - любящий отец, который поглаживает по голове сына. Я подумал, что придаю слишком большое значение одному-единственному жесту. Ведь на самом деле я даже не представлял себе, как выглядел бы тот тип из фильма, если снять с него всю эту черную резину. Может быть, этот мальчик чем-то напомнил мне юношу из фильма, - пожалуй, поэтому он мне и запомнился. Ну и что, даже если это тот самый тип? Как я смогу его найти, идя по остывшему следу какого-то несчастного, который вот уже почти год как мертв? В четверг я видел их на боксе. Сегодня понедельник. Если это его сын, если тут все чисто, значит, я попусту трачу силы и время. А если нет, я все равно опоздал. Если он собирался убить мальчика, пролить его кровь на кафельный пол со сточной решеткой, то он, скорее всего, это уже сделал. Но зачем было вообще брать его с собой на бокс? Может быть, хотел разыграть замысловатую психодраму, а может быть, этому предшествовала длительная любовная связь с жертвой. Возможно, поэтому юноша в фильме как будто совсем не боялся, а скорее даже испытывал какое-то извращенное удовольствие, когда его привязали к кресту, чтобы истязать. Если мальчик уже мертв, я ничего не смогу для него сделать. А если жив, то я тоже мало что смогу для него сделать: от того, чтобы установить личность Резинового Мужчины и разыскать его, меня отделяло множество световых лет, а к цели я двигался черепашьим шагом. Все, что у меня было, - это труп. Ну и что из этого следовало? Когда Левек умер, у него находилась пленка, и на этой пленке было показано, как Резиновый Мужчина убил юношу. Левек погиб насильственной смертью - возможно, но необязательно став жертвой обычного ограбления в такой части города, где ограбления случаются сплошь и рядом. Левек работал в лавке, торговавшей порнографией. Он работал там неофициально, так что мог проработать не один год, хотя Гэс Гизекинд сказал, что большую часть времени он сидел дома, а это не похоже на человека, имеющего постоянную работу. А его последняя постоянная работа... Я протянул руку, взял телефонный справочник и нашел нужный номер. Мне ответил автоответчик, и я записал свое сообщение на пленку. Потом взял пиджак и отправился в бар "Армстронг". Когда я вошел, он стоял у стойки - сухощавый, с бородкой клинышком и в роговых очках. На нем был коричневый вельветовый пиджак с кожаными нашивками на локтях, и он курил трубку с гнутым чубуком. Он выглядел бы вполне уместно в Париже, потягивая аперитив в кафе на левом берегу Сены. Сейчас он вместо этого пил канадский эль в баре на Пятьдесят Седьмой, но и здесь тоже выглядел вполне уместно. - Мэнни, - сказал я, - я только что записал сообщение на твой автоответчик. - Знаю, - ответил он. - Оно еще записывалось, когда я вошел. Ты сказал, что попробуешь застать меня здесь, и я сразу сюда отправился. Даже пиджак не пришлось надевать - не успел его снять. А живу я ближе к этому заведению, чем ты... - ...Так что и пришел сюда первым. - Похоже на то. Сядем за столик? Рад тебя видеть, Мэтт. Мы редко видимся. Мы виделись почти каждый день в те времена, когда старое заведение Джимми на Девятой авеню было для меня вторым домом. Мэнни Кареш был там постоянным посетителем - иногда заглядывал на часок-другой, иногда просиживал весь вечер. Он работал техником на Си-би-эс, а жил сразу за углом. Пил он не особенно много и ходил к Джимми столько же ради еды, сколько ради выпивки, а еще больше - ради компании. Мы сели за столик, я заказал кофе с гамбургером, и мы ввели друг друга в курс своих дел. Он сообщил мне, что вышел на пенсию, а я сказал, что слыхал об этом. - Но работаю я не меньше, чем раньше, - сказал он. - Пописываю кое-что - иногда для своих прежних хозяев, иногда для любого, кто заплатит. Работы хватает, а пенсия идет. - Кстати, о Си-би-эс, - сказал я. - А разве мы говорили о Си-би-эс? - Сейчас поговорим. Там есть один человек, о котором я хочу тебя спросить, потому что ты мог его знать несколько лет назад. Он работал там три года и ушел осенью восемьдесят второго. Он вынул трубку изо рта и кивнул. - Арни Левек, - сказал он. - Значит, он все-таки тебе позвонил. Я все думал, позвонит или нет. Почему у тебя такой удивленный вид? - А зачем он должен был мне позвонить? - Ты хочешь сказать, что он тебе не звонил? Тогда почему... - Нет, сначала ответь ты. Почему он должен был мне позвонить? - Потому что ему нужен был частный детектив. Я встретил его на съемках. Это было, наверно, месяцев шесть назад. "Нет, побольше", - подумал я. - И я уж не помню, как об этом зашел разговор, только он спросил, не могу ли я порекомендовать ему детектива, хотя не могу поклясться, что он употребил именно это слово. Я сказал, что знаю одного человека, бывшего полицейского, который живет тут же по соседству, и еще сказал, как тебя зовут и что не помню твоего номера телефона, но что ты живешь в отеле "Северо-Западный". Ты все еще там? - Да. - И все еще занимаешься такими делами? Ничего, что я направил его к тебе? - Конечно, ничего, - ответил я. - Я тебе очень благодарен. Только он мне так и не позвонил. - Ну, с тех пор я его не видел, Мэтт. И прошло не меньше шести месяцев, так что если он до сих не объявился, то теперь, наверное, и не объявится. - Я точно знаю, что не объявится, - сказал я. - И еще точно знаю, что прошло больше шести месяцев. Его нет в живых с мая прошлого года. - Ты серьезно? Умер? Он ведь был совсем молодой. Толстый, правда, но все же... - Мэнни отхлебнул пива. - Что с ним случилось? - Его убили. - Господи Боже мой! Как? - Зарезан грабителем. По всей видимости. - По всей видимости? Есть подозрение, что дело нечисто? - Когда человека грабят и убивают, дело уже нечисто. Но официально подозрений нет. Он замешан в одном деле, которым я сейчас занимаюсь. Во всяком случае, может быть замешан. Зачем ему понадобился частный детектив? - Он не сказал. - Мэнни нахмурился. - Я не настолько хорошо его знал. Когда Левек начинал работать в Си-би-эс, он был молодой и горячий. Работал техническим ассистентом в команде операторов. По-моему, проработал у нас не очень долго. - Три года. - Я бы сказал - меньше. - Почему он ушел? Мэнни подергал себя за бороду. - У меня такое ощущение, что это его ушли. - Не помнишь почему? - Вряд ли я вообще это знал. Я не слыхал, чтобы он чем-то себя запятнал, как сказали бы наши британские друзья. Но он никогда не отличался особым обаянием. Зануда-переросток - я подобные слова употребляю не часто, но он такой и был. И к тому же не слишком заботился о личной гигиене. Брился реже, чем следовало, а рубашки носил на день-два дольше, чем полагается. Ну и, конечно, толст был ужасно. Бывают толстяки, которые тем не менее сохраняют форму. Арнольд, увы, к их числу не принадлежал. - А потом он работал внештатно? - Во всяком случае, именно так было дело, когда я виделся с ним в последний раз. С другой стороны, я работаю внештатно вот уже несколько лет и могу припомнить только один случай, когда мы с ним вместе были заняты на съемках. Но думаю, что он работал более или менее постоянно, ведь не мог же он долго сидеть без еды. - Некоторое время он работал продавцом в книжной лавке на Таймс-сквер. - Знаешь, - сказал он, - могу поверить. Это как раз в его духе. Он всегда был какой-то скользкий, стоило на него посмотреть, как на ум приходили потные ладони и возбужденное пыхтение. Вполне могу себе представить, как покупатель крадучись, бочком входит к нему в лавку, а Арни стоит за прилавком, потирает руки и хитро на него поглядывает. - Он поморщился. - Господи, да ведь он помер, а я вон что про него болтаю. - Он чиркнул спичкой и снова раскурил погасшую трубку. - Получается так, словно Левек был вроде того ужасного ассистента в последнем варианте "Франкенштейна". Что ж, он для этой роли вполне годился. "Всегда говори о покойниках плохо, - учила меня блаженной памяти матушка. - Потому что они не могут ответить тем же". 11 - Что-то страшновато выходит, - сказала Элейн. - Он умер, не успев связаться с тобой. А потом добрался до тебя из могилы. - Это как? - Ну, а как же еще? После его смерти в комнате остается пленка, хозяйка ее продает... - Она не хозяйка, а только управляющая. - ...Продает в прокатный пункт, ее выдают кому-то, и тот бежит с этой пленкой прямо к тебе. Просто невероятное совпадение. - Да ведь мы все живем по соседству. Я, Мэнни, Левек, Уилл Хейбермен, и прокатный пункт тут же. Так что если иголка и была спрятана в стогу, то в совсем маленьком. - Хм. Как ты там говорил, что такое случайное совпадение? Это когда Бог желает остаться неизвестным? - Так говорят. Я позвонил ей после того, как расстался с Мэнни в "Армстронге". Она сказала, что у нее начинается простуда, что ее целый день ломает, все болит и донимает насморк - "в общем, все семь гномов, кроме разве что Застенчивого" - и что она принимает витамин С и пьет горячую воду с лимонным соком. - Как по-твоему, что на самом деле случилось с Левеком? - спросила она. - Какое он имеет отношение ко всему этому? - Я думаю, это он был оператором, - сказал я. -Когда они снимали тот фильм, в комнате должен был находиться еще один человек. Камера двигалась, делала наплывы и отъезды. Конечно, можно снять самодельный фильм, если поставить камеру, как надо, и играть перед ней, но там было по-другому - они много времени находились в кадре оба сразу, а камера передвигалась. - Я ничего такого не заметила. Наверно, уж очень была поглощена тем, что там происходило. - Ты видела фильм только один раз. А я на следующий день просмотрел его еще два раза. - Так что мог обратить внимание на детали. - У Левека был опыт съемок. Он три года работал на студии по-видимому, по технической части. Потом какое-то время работал внештатно. И к тому же торговал в книжной лавке на Таймс-сквер. И был арестован, когда Кох устроил очередную чистку. Если искать человека, который мог бы снять порнофильм, вполне естественно было обратиться к нему. - И ты дал бы ему снять, как совершаешь убийство? - Возможно, они что-то про него знали и могли не беспокоиться. А возможно, убийство не планировалось - они просто хотели помучить мальчишку и только чересчур увлеклись. Все это не важно. Мальчика убили, а фильм сняли, и если с камерой работал не Левек, то, значит, кто-то еще. - А в конце концов пленка оказалась у него. - И он ее спрятал. По словам Герты Эйген, у него были только те пленки, которые она продала Филдингу. Что-то тут не сходится. У человека его профессии наверняка должно быть множество кассет с собственными записями. Он большой любитель кино, он должен был постоянно записывать фильмы с телеэкрана. Должен был хранить копии своих операторских работ - и порнографических тоже. И должен был иметь несколько чистых кассет на всякий случай. - Ты думаешь, она соврала? - Нет, я думаю другое - кто-то побывал в его квартире на Коламбус-авеню, пока он лежал еще теплый в проулке на Западной Сорок Девятой. Правда, при нем не нашли ни часов, ни бумажника, так что это похоже на ограбление, но при нем не нашли и ключей. Я думаю, кто бы ни убил его, он отправился к нему в квартиру и унес все кассеты, кроме тех, которые везде продаются. - А почему они не забрали все до единой? - Возможно, не горели желанием посмотреть все три версии "Мальтийского сокола". А возможно, там было столько самодельных записей, что они и их-то едва унесли. Зачем забирать то, что их наверняка не интересует? - А интересовала их как раз та пленка, которую мы видели? - Ну, он мог снимать для Резинового Мужчины и еще что-нибудь, а копии хранить у себя. Но эту он припрятал особо старательно. Он не только взял продажную кассету с фильмом, но еще и прокрутил его минут на пятнадцать вперед, прежде чем начать поверх него переписывать ту запись. При беглом просмотре любой человек подумал бы, что это "Грязная дюжина", и отложил бы ее в сторону. - Наверное, для твоего приятеля это было страшное потрясение. Сидит он с женой, смотрит на Ли Марвина и его парней, и ни с того ни с сего... - Да уж, - сказал я. - А почему Левек так старательно прятал эту запись? - Потому что перепугался. Вероятно, по той же самой причине он и расспрашивал Мэнни про частного детектива. - А прежде чем он успел тебе позвонить... - Не знаю, возможно, он и вообще не позвонил бы, - сказал я. - Но перед тем, как звонить тебе, я еще раз поговорил с Мэнни. Он просмотрел свой прошлогодний календарь, когда пришел домой, и точно установил дату разговора с Левеком, потому что вспомнил, какой фильм они тогда снимали. Этот разговор состоялся где-то на третьей неделе апреля, а Левека убили только девятого мая. Он или обратился к кому-то еще, или решил, что управится сам. - А с чем он собирался управиться? Он что, шантажировал их? - Не исключено. Возможно, он снимал много таких фильмов и шантажировал вовсе не Резинового Мужчину, так что его убил кто-то еще. Возможно, он собирался позвонить мне, но так и не собрался. Он не мой клиент, и не мое дело расследовать его убийство. В доме напротив зажглось несколько окон. Я продолжал: - И заниматься Резиновым Мужчиной - тоже не мое дело. Мое дело Термен, а им я совсем не занимаюсь. - Но разве плохо будет, если все это сойдется вместе? - Я об этом думал, - сознался я. - Ну и? - Вряд ли на это можно рассчитывать. Элейн начала что-то говорить, но чихнула и сказала только - хорошо бы это был не грипп. Я пообещал зайти к ней завтра и велел пока налегать на витамин С и лимонный сок. Она сказала, что так и делает, хотя, честно говоря, ни капельки не верит, что от этого может быть хоть какой-нибудь толк. Некоторое время я сидел, глядя в окно. Ночью обещали похолодание, а к утру, возможно, снег. Я взял "Справочник Ньюгейтской тюрьмы" и почитал про разбойника по имени Дик Терпин, который в свое время был чем-то вроде народного героя, хоть я так и не смог понять почему. Примерно без четверти восемь я позвонил кое-куда и ухитрился разыскать Рея Галиндеса - молодого полицейского-рисовальщика, который когда-то расспрашивал нас с Элейн, чтобы набросать портрет человека, угрожавшего убить нас обоих. Я сказал ему, что у меня для него есть работа, если он сможет уделить мне час-другой. Он ответил, что будет свободен утром, и мы договорились встретиться в холле отеля "Северо-Западный" в десять. В восемь тридцать я отправился на собрание в церковь Святого Павла, а оттуда - прямо домой. Я решил было лечь спать пораньше, но вместо этого просидел еще несколько часов. Время от времени я прочитывал абзац-другой про какого-нибудь головореза, которого вполне заслуженно повесили пару столетий назад, потом откладывал книгу и снова смотрел в окно. Лег спать я только около трех. А снег в ту ночь так и не выпал. Рей Галиндес явился точно вовремя, и мы поднялись ко мне. Он поставил чемоданчик на кровать и вынул альбом для эскизов, мягкие карандаши и резинку. - После нашего с вами разговора вчера вечером я вспомнил того типа, которого тогда для вас рисовал. Вы его поймали? - Нет, и искать перестал. Он покончил с собой. - Ах, вот как? Значит, вы так его и не видели и не могли сравнить с моим рисунком. Видеть-то я его видел, но сказать об этом Рею не мог. - Рисунок был что надо, - сказал я. - Я везде его показывал, и многие этого человека опознали. Рей остался доволен. - А вы все еще встречаетесь с той женщиной? Я помню ее квартиру - вся в черно-белых тонах. И замечательный вид из окна на другой берег Ист-Ривер. Красивое место. - Я с ней встречаюсь, - сказал я. - Откровенно говоря, довольно часто встречаюсь. - Ах, вот оно что! Очень симпатичная. Она живет все там же? Наверное, ведь надо быть сумасшедшим, чтобы из такого места куда-нибудь переехать. Я сказал, что все там же. - И тот ваш рисунок остался у нее. - Мой рисунок? Это где тот тип? Тот самый рисунок? - Висит в рамке на стене. Она говорит, что это особый вид искусства, про который просто забыли, и, когда я сделал фотокопию рисунка, она вставила его в рамку и повесила на стену. - Вы шутите. - Клянусь Богом. Сначала он висел в гостиной, но я уговорил ее перевесить его в ванную. Иначе, где ни сиди, все кажется, что он смотрит прямо на тебя. Нет, я не шучу. Рей. Красивая алюминиевая рамка, специальное стекло, которое не бликует, и все такое. - Господи! - сказал он. - Никогда ничего подобного не слыхал. - Ну, она не совсем обычная девушка. - Да уж вижу. Знаете, мне приятно это слышать. Ведь у нее хороший вкус. Я помню картину, которая там висела. Он описал большую абстрактную картину маслом, висевшую на стене у окна, и я сказал, что у него чертовски хорошая память. - Ну, это же искусство, - сказал он. - Вроде как моя профессия. - Он смущенно отвел глаза. - Ну, а что у вас сегодня? Еще один мерзавец? - Очень большой мерзавец, - сказал я. - И двое мальчишек. Это оказалось легче, чем я предполагал. Мальчика постарше я видел только в видеозаписи, а младшего и мужчину вблизи не видел ни разу. Но я разглядывал всех троих так пристально и думал о них так напряженно, что все трое стояли у меня перед глазами, как живые. Помогли и упражнения по визуализации, которыми пользуется Галиндес, но думаю, что я обошелся бы и без них. Мне не нужно было особенно стараться, чтобы представить себе их лица. Достаточно было закрыть глаза. Меньше чем через два часа мы уже перенесли их лица из моего воображения на три листа рисовальной бумаги 21 х 28 сантиметров. На одном был мужчина, которого я видел у ринга, на другом - мальчик, который сидел с ним, и на третьем - юноша, которого убили у меня на глазах. С Галиндесом мне работалось хорошо. Были моменты, когда он, казалось, читал мои мысли и тут же изображал их на бумаге, улавливая такое, чего я не мог бы описать словами. Он ухитрился даже как-то передать впечатление, которое производил каждый из персонажей. Мужчина у него выглядел опасным, мальчик - беззащитным, а юноша - обреченным. Когда мы закончили, он положил карандаш и облегченно вздохнул. - Здорово это выматывает, - сказал он. - Не знаю почему, ведь я просто сидел и рисовал, я всю жизнь этим занимаюсь. Но у меня было такое чувство, как будто у меня с ними появилась какая-то связь. - Элейн сказала бы, что это психологические узы. - Да? Я и в самом деле нечто такое чувствовал. Как будто я со всеми троими тоже как-то связан. Это сильно действует. Я сказал, что рисунки меня вполне устраивают, и спросил, сколько я ему должен. - Ну, не знаю, - ответил он. - Сколько вы дали мне в прошлый раз, сотню? Вот и теперь столько же. - То было за один рисунок, а сейчас вы сделали три. - Да ведь все за один раз, и потом, сколько времени на это ушло - час, не больше? Хватит и сотни. Я дал ему две сотенные бумажки. Он начал было возражать, но я сказал, что это доплата за то, чтобы он подписал свои работы. - Оригиналы - для Элейн, - объяснил я. - Вставлю их в рамки и подарю ей на Валентинов день. - Ах да, и в самом деле пора подумать о Валентиновом дне. - Он смущенно указал на золотое кольцо на безымянном пальце. - Этого не было, когда мы с вами в последний раз виделись. - Поздравляю, - сказал я. - Спасибо. Вы вправду хотите, чтобы я их подписал? Ничего лишнего за это платить не надо. Для меня это честь. - Берите деньги, - сказал я. - Купите что-нибудь жене. Он улыбнулся и подписал все рисунки. Я спустился вниз вместе с ним. Он направился на Восьмую авеню, к метро, а я дошел с ним до угла и зашел в копировальное заведение, где мне сделали по шесть копий каждого рисунка, пока я в соседнем баре пил кофе с пончиком. Оригиналы я отдал в маленькую галерею на Бродвее, чтобы мне их вставили в рамки, а потом вернулся к себе и проштамповал все копии на обороте резиновым штампом с моей фамилией и адресом. Сложив по нескольку экземпляров каждой, чтобы влезали во внутренний карман пиджака, я взял их, снова вышел и направился к Таймс-сквер. В последний раз я болтался на Двойке в самый разгар жары. Теперь стоял лютый холод. Я застегнул плащ на все пуговицы, сунул руки в карманы и пожалел, что не догадался надеть перчатки и шарф. Небо было всевозможных оттенков серого цвета, и рано или поздно должен был пойти обещанный снег. И все же улица выглядела почти так же, как и в тот раз. Мальчишки, кучками стоявшие на тротуаре, были одеты немного теплее, хоть и нельзя сказать, что вполне по погоде. Они старались больше двигаться и все время приплясывали, чтобы согреться, но все остальное было почти то же самое. Я прошелся по одной стороне улицы, потом пошел назад по другой. Когда какой-то чернокожий мальчишка шепнул мне: "Травки?" - я не мотнул головой, чтобы он отстал, а поманил его пальцем и вошел в парадное. Он вошел сразу за мной и, почти не шевеля губами, спросил, чего мне надо. - Я ищу Ти-Джея, - сказал я. - Ти-Джея? - переспросил он. - Если бы он у меня был, я бы вам обязательно продал. И много не запросил бы. - Ты его знаешь? - А что, разве это человека так зовут? Я-то подумал, это зелье какое-то. - Ладно, не важно, - сказал я и повернулся, чтобы уйти, но он тронул меня за руку. - Эй, не спешите так, - сказал он. - Мы же еще не кончили разговаривать. Кто это - Ти-Джей? Он ди-джей?* Ди-джей Ти-Джей, ничего, а? * Ди-джей (от англ. DJ - disk jockey) - ведущий музыкальной радиопрограммы, составленной из популярных записей. - Если ты его не знаешь... - Ти-Джей - помню, был один такой, он играл за "Янки". Томми Джон, да? Он уже сошел. А если вам чего надо от Ти-Джея, так давайте я вам добуду то же самое. Я дал ему свою карточку: - Передай ему, чтобы мне позвонил. - Да что я ему пейджер, что ли? У меня состоялось с полдюжины таких разговоров с полдюжиной других столпов здешнего общества. Одни говорили, что знают Ти-Джея, другие - что нет, но я не поверил ни тем, ни другим. Никто из них не мог понять, кто я такой, но наверняка я был либо потенциальный эксплуататор, либо потенциальная жертва - либо я собирался поиметь их, либо можно было поиметь меня самого. Мне пришло в голову, что я мог бы, пожалуй, завербовать себе в помощники кого-нибудь из них, а не разыскивать Ти-Джея - ведь он, в сущности, всего лишь один из попрошаек с Двойки, правда, на редкость везучий, если вспомнить, с какой легкостью он выманил пять долларов у такого стреляного воробья, как я. Если уж раздавать пятерки, то тут сколько угодно мальчишек, готовых их брать. И их не нужно разыскивать, а Ти-Джея я мог и не найти. Прошло полгода с тех пор, как я его встретил, а для здешних мест это немалое время. Он мог перебраться в другую часть города. Мог найти себе работу. А мог сидеть в колонии для несовершеннолетних на острове Райкер или же отбывать срок в какой-нибудь настоящей тюрьме. А может быть, его и в живых уже нет. Когда это пришло мне в голову, я окинул взглядом улицу и подумал: многие ли из мальчишек, которых я вижу сейчас, доживут до тридцати пяти? Одних погубят наркотики, других - болезни, а из оставшихся кое-кто, и немало, прикончат друг друга. Это была невеселая мысль, и я отогнал ее. Сорок Вторая и в настоящем времени представляла достаточно мрачное зрелище. А стоило подумать о будущем, как видеть ее становилось просто невмоготу. Начало Дому Завета было положено, когда один священник епископальной церкви впервые разрешил мальчишкам, убежавшим из дома, спать на полу в его квартире в Челси. Вскоре он уговорил какого-то домовладельца пожертвовать ему полуразвалившийся доходный дом в нескольких кварталах от вокзала Пенсильвания-Стэйшн, другие жертвователи собрали достаточно денег, чтобы он мог приобрести несколько соседних домов. А два года назад еще один благотворитель купил шестиэтажное промышленное здание и тоже пожертвовал его на благое дело. Я отправился туда с Сорок Второй, и седая женщина с суровыми синими глазами рассказала мне всю историю заведения. - Это здание мальчишки называют "Новый Завет", - сказала она, - а первый комплекс - конечно, "Ветхий Завет". Отец Джойнер хлопочет, чтобы нам пожертвовали кое-какую недвижимость в Ист-Виллидж,* - как они будут называть ее, я и представить себе не могу. Остаются только Апокрифы, но мне почему-то кажется, что ребятам это покажется недостаточно хлестким. * Ист-Виллидж - трущобный район Нью-Йорка, где живут в основном хиппи, нищенствующая богема и пуэрториканцы. Мы разговаривали в вестибюле здания. На стене висели правила внутреннего распорядка. Здесь принимали с любого возраста до двадцати одного года, но запрещалось проносить алкоголь, оружие и наркотики, а с часа ночи до восьми утра двери закрывались и никого не впускали. Миссис Хиллстром была любезна, но осторожна, да оно и понятно: она еще не знала, кто я - будущий жертвователь или хищник, который подыскивает себе жертву среди ее подопечных. Но в любом случае шансов проникнуть в приют дальше вестибюля я не имел: хотя ни оружия, ни наркотиков при мне не было, возраст явно не подходил. Я показал ей рисунки, изображавшие обоих мальчиков. Даже не взглянув на них, она сказала: - Мне очень жаль, но у нас не полагается давать сведения, кто живет у нас, а кто нет. - Не надо никаких таких сведений, - сказал я. - Оба они здесь не живут. Только после этого она посмотрела на рисунки. - Они нарисованы, - сказала она. - Любопытно. - Я думаю, кто-то из них, а может, и оба могли побывать здесь. Вероятно, оба убежали из дома. - Брошенные дети, - сказала она и принялась внимательно разглядывать рисунки по очереди. - Похожи на братьев. Кто они такие? - Это я и пытаюсь выяснить. Я не знаю ни их фамилий, ни откуда они. - А что с ними случилось? - По-моему, один умер. А тот, что помладше, в опасности. - Я на мгновение задумался. - А возможно, уже и вне опасности. - "Вне опасности"? Значит, он, может быть, тоже умер, вы это хотите сказать? - Думаю, что да. Склонив голову набок, она посмотрела мне прямо в глаза. - Вы знаете больше, чем говорите. Почему у вас рисунки, а не фотографии? Как вы можете разыскивать мальчиков, если не знаете, кто они? - Есть вещи, которые вы сами не захотели бы знать. - Да, есть, - ответила она. - И большую их часть я уже знаю. Я служу здесь за деньги, мистер Скаддер, я не доброволец. Я работаю по двенадцать часов вдень, шесть дней в неделю, а иногда даже выходного не беру. За это я имею здесь собственную комнату, трехразовое питание и десять долларов в неделю. У меня не оставалось денег на сигареты, и пришлось бросить курить, а теперь я половину зарплаты раздаю. Я здесь уже десять месяцев, мистер Скаддер, и увольнялась три раза. Когда они берут тебя на обучение, ты даешь обещание, что проработаешь год, и когда я увольнялась в первый раз, то боялась, что они начнут на меня кричать. Я сказала отцу Джойнеру, что больше не могу и должна уйти, а он говорит: "Мэгги, я вам завидую. Как жаль, что я не могу тоже уйти". И тогда я сказала: "Я передумала - остаюсь". - "Добро пожаловать обратно", - ответил он. Когда я увольнялась во второй раз, я была в ярости, а в третий - в слезах. Не подумайте, что теперь я не злюсь и не плачу. Я разозлилась и уволилась, я расплакалась и уволилась, но каждый раз я успокаивалась и решала остаться. Каждый день я вижу что-нибудь такое, отчего хочется выйти на улицу, схватить первого встречного за грудки, встряхнуть его как следует и рассказать, что тут происходит. Каждый день я узнаю еще что-нибудь из того, чего, как вы говорите, не хотела бы знать. В Доме Ветхого Завета целый корпус теперь отвели под больных СПИДом, вам это известно? У всех мальчиков, кто там живет, положительная реакция на вирус. Никому из них еще нет двадцати одного. Когда им исполняется двадцать один, они должны покинуть приют. Большинству покидать его не придется, потому что к тому времени их не будет в живых. Вы считаете, мне о чем-то нельзя говорить? Вы знаете что-нибудь похуже этого? - Я полагаю, что старшего мальчика нет в живых, -сказал я, - потому что видел фильм, где он был снят. Там были еще мужчина и женщина, и в конце фильма они его убили. Я полагаю, что младший мальчик или мертв, или в опасности, потому что на прошлой неделе я видел его с мужчиной, который, по-моему, был одним из действующих лиц в этом фильме. - И вы нарисовали эти рисунки. - Я и кружок не могу нарисовать. Это сделал рисовальщик из полиции. - Понимаю. - Она отвела глаза. - И много таких фильмов снимают? Это прибыльное дело? - Не знаю сколько. Не думаю, чтобы это было такое уж прибыльное дело. Мне кажется, эти люди сняли тот фильм ради собственного удовольствия. - "Ради собственного удовольствия". - Она покачала головой. - В греческой мифологии есть один персонаж, который пожирал собственных детей. Кронос. Не помню уж почему. Наверняка была какая-то причина. - Она сверкнула на меня глазами. - Мы пожираем своих детей - целое поколение их. Мы растрачиваем их попусту, выбрасываем на помойку. А иногда и в буквальном смысле пожираем. Поклонники дьявола приносят в жертву новорожденных, поджаривают их и съедают. Мужчины покупают на улице детей, занимаются с ними сексом, а потом убивают. Вы говорите, что видели этого мужчину, видели с младшим мальчиком? Вы действительно его видели? - Мне кажется, это тот же самый мужчина. - Он нормальный? Он похож на человека? - Я показал ей рисунок. - На вид совсем обыкновенный. Жутко все это. Мне жутко становится при мысли, что обыкновенные люди делают такие страшные вещи. Они должны выглядеть чудовищами. Они действуют как чудовища и выглядеть должны как чудовища. Вы можете понять, почему люди делают такие вещи? - Нет. - "Я вам завидую, - сказал отец Джойнер. - Как жаль, что я не могу тоже уйти". Потом я подумала: какой ловкий ход, чтобы заставить меня остаться! Очень хитрый ход. Но вряд ли. Мне кажется, он на самом деле так думает. Мне кажется, это истинная правда. Потому что для меня это истинная правда. Мне жаль, что я не могу уйти. - Я вас понимаю. - Да? - Она снова взглянула на рисунки. - Возможно, я и видела здесь этих мальчиков. Я их не могу опознать, но это возможно. - Старшего вы видеть не могли. Вы сказали, что работаете здесь десять месяцев, а этот фильм, по-моему, сняли раньше. Она попросила меня минутку подождать и исчезла где-то в глубине здания. Пока я стоял в вестибюле, двое мальчишек вошли, а несколько других вышли. На вид обыкновенные мальчишки, не уличные, как на Сорок Второй, и нисколько не опечаленные своим положением. Я подумал о том, что заставило их убежать из дома в этот город, обреченный на гибель. Наверное, Мэгги Хиллстром могла бы мне сказать, но мне не особенно хотелось это слышать. Жестокие отцы, нерадивые матери. Пьяные драки. Кровосмешение. Я не хотел это слышать, я сам все это знал. Из киношной "Компании Брейди" небось никто не убегает, чтобы оказаться здесь. Я в очередной раз перечитывал правила, когда она вернулась. Никто не опознал ни одного из мальчиков. Она предложила оставить рисунки ей, чтобы показать еще кое-кому. Я сказал, что это было бы хорошо, и дал ей по экземпляру. - Номер моего телефона - на обороте, - сказал я. - Можете звонить в любое время. И еще я дам вам несколько экземпляров третьего рисунка - того мужчины. Может быть, вы покажете его своим мальчишкам и предупредите, чтобы они с этим мужчиной никуда не ходили. - Мы всегда предупреждаем их, чтобы они никуда не ходили ни с какими мужчинами, - сказала она. -Только они нас не слушают. 12 - Отец Майкл Джойнер? - переспросил Горди Келтнер. - Он мне все время пишет. Я думаю, мало таких людей в мире, кому бы он не писал, но я всегда буду получать его бюллетени, потому что как-то однажды послал ему денег. "Я могу спасти мальчика за двадцать пять долларов" - это был лозунг одной из его кампаний по сбору средств. "Вот вам пятьдесят, спасите, пожалуйста, двоих", - написал я ему и послал чек на пятьдесят долларов. Вы с ним знакомы? - Нет. - И я нет, но как-то видел его по телевизору. Он говорил о том, как опасны для брошенных детей взрослые мужчины, какую зловещую роль играет порнография - она воспламеняет воображение и создает целую отрасль промышленности, в которой эксплуатируют детей. Все это, может, и правда, но я подумал: "Майкл, не слишком ли ты увлекаешься?" Потому что могу поклясться, что этот добрый падре - сам голубой, как ясное небо. - Неужто? - Ну, помнишь, как сказала Таллула Бэнкхед:* "Я знаю только одно, мой милый, - мне он член не сосал ни разу". Я ничего такого про него не слыхал, и по барам он не шляется, и, может, даже хранит целомудрие, хотя в епископальной церкви это необязательно, ведь верно? Только сразу видно, что он голубой, и вся его энергия - от того, что он голубой. Должно быть, тяжко ему приходится - жить среди всех этих аппетитных мальчишек и ни разу не позволить себе расстегнуть ширинку. Неудивительно, что он находит так мало добрых слов для тех, кто не отличается таким примерным поведением. * Бэнкхед Таллула (1903-1968) - американская актриса. Я познакомился с Горди много лет назад, когда работал детективом в 6-м участке, в Ист-Виллидж. Участок помещался тогда на Чарлз-стрит - с тех пор он переехал на Западную Десятую, - а Горди работал барменом по совместительству в баре "Синтия". "Синтии" давно уж не существует: Кении Бэнкс, ее хозяин, продал все и переселился в Ки-Уэст. Перед этим Горди и еще один его партнер перебрались на мою территорию и открыли бар "Лайковые перчатки" там, где раньше находился бар "Мисс Китти", принадлежавший Скипу Дево и Джону Касабьяну. "Лайковые перчатки" продержались недолго, и теперь Горди работал в другом заведении - в юго-западном углу Ист-Виллидж, на пересечении Кларксон-стрит и Гринич-авеню, в здании, которое в то время, когда я носил полицейский значок, было складом. Несколько лет назад, когда заведение только открылось, оно называлось "Дядюшка Билл". С тех пор его переименовали в "Бедового Джека" и оформили в стиле Дикого Запада. Дело было после обеда, и у Горди нашлось время со мной поболтать. Кроме меня в баре было еще двое посетителей. Какой-то пожилой человек в костюме пил кофе по-ирландски и читал газету в углу, другой, коренастый мужчина в джинсах и черных ботинках с квадратными носками, играл на бильярде. Я показал Горди свои рисунки, как показывал их во всех других барах Ист-Виллидж, но он отрицательно мотнул головой. - А они вообще-то ничего, - сказал он. - Только молоденькие мальчики не в моем вкусе, что бы я там ни говорил про отца Майка. - А Кенни любил молоденьких, - вспомнил я. - Кенни был неисправим. Я и сам был молоденький и аппетитный, когда у него работал. Хотя и не настолько молоденький, чтобы он мной заинтересовался. Но сейчас ты вряд ли найдешь в барах много мальчишек, Мэтт. Сейчас не то, что раньше, когда выпивку разрешали продавать с восемнадцати лет, а не с двадцати одного. Четырнадцатилетний в полутьме вполне может сойти за восемнадцатилетнего, особенно если он высокого роста или может предъявить аккуратно сделанное липовое удостоверение личности. Но чтобы выглядеть на двадцать один, ему должно быть не меньше семнадцати, а к тому времени он уже совсем не то. - Что же это за мир такой! - Я тебя понимаю. Много лет назад я решил никого никогда не осуждать, и я знаю, что чаще всего мальчишки сами не прочь, чтобы их соблазнили. Иногда даже берут на себя инициативу. Но все равно, к старости я становлюсь моралистом. Я считаю, что взрослый не должен заниматься сексом с ребенком. Не важно, пусть даже ребенок сам этого хочет. Это неправильно. - Я уж больше и не знаю, что правильно, а что неправильно. - А я думал, полицейские всегда знают. - Считается, что знают. Может, это одна из причин, почему я перестал быть полицейским. - Ну, во всяком случае, надеюсь, это не означает, что и мне придется перестать быть голубым, - сказал он. - Вот и все, что я знаю. Он взял один из рисунков и принялся его рассматривать, теребя нижнюю губу. - Насколько я слышал, мальчишки, которые пристают к взрослым, сейчас больше держатся на улице. На Лексингтон-авеню, в районе первых Пятидесятых. На Таймс-сквер, конечно. И на набережной Гудзона, от Мортон-стрит к центру. На той стороне Западной улице, что ближе к реке, а клиенты подъезжают туда на машинах. - Перед тем как прийти сюда, я зашел в несколько баров на Западной. Он мотнул головой. - Туда мальчишек не пускают. Да и козлы там тоже не собираются. Они предпочитают заниматься этим на мостах и в туннелях, в машине на ходу, а потом отправляются домой, к жене и деткам. - Он плеснул мне в стакан еще содовой. - Есть один бар, куда тебе стоит толкнуться, только попозже. В девять тридцать, в десять, не раньше. Это "Восьмое поле". На Десятой, сразу за Гринвич-авеню. - Видел, - сказал я. - Я проходил мимо, только не знал, что этот бар голубой. - Сразу это не всегда скажешь. Но туда приходят выпить все самые закоренелые козлы. Да и название само за себя говорит. Я, наверное, удивленно взглянул на него. - Оно из шахмат, - объяснил он. - "Восьмое поле" - то, где пешка становится ферзем. Еще раньше я позвонил Элейн, и она сказала, что пообедать вместе мы сегодня не сможем. У нее не то грипп, не то самая жуткая простуда, какая только бывает, и она потеряла всякое желание двигаться, всякий аппетит и всякую способность понимать, что читает. Все, что она может, - это дремать перед телевизором. Я остался в центре города, пообедал пирогом со шпинатом и жареной картошкой в кафе на Шеридан-сквер и отправился на собрание в клуб на Перри-стрит. Там я повстречал одну женщину, которую знал по собраниям в церкви Святого Павла. Тогда она только-только бросила пить, а потом переехала со своим дружком на Бликер-стрит. Теперь она была замужем и здорово беременна. После собрания я пошел в "Восьмое поле". Бармен был спортивного вида, в трикотажной рубашке с германским орлом на груди. Я сказал ему, что Горди из "Бедового Джека" посоветовал мне обратиться к нему за помощью, и показал портреты мальчиков. - Поглядите вокруг, - сказал он. - Видите кого-нибудь вроде них? И не увидите. Вон объявление висит: "Моложе двадцати одного не обслужим никого". Это не просто для красоты. Так оно и есть. - В "Джулиусе" тоже висело объявление, - сказал я. - "Если ты голубой вали отсюда, Бог с тобой". - Помню! - просиял он. - Можно подумать, что туда кто-нибудь ходил, кроме голубых. Но чего еще ждать от этих чистоплюев с высшим образованием? Он облокотился на стойку. - Только это было давно. Еще до "Голубой радости". До "Стоунуолла". - Верно. - Дайте-ка взглянуть еще раз. Они братья? Нет, на самом деле не похожи, просто такое впечатление, верно? Посмотришь на них - и в голову приходят здоровые мысли: всякие там скаутские сборы и купанье без плавок. Разноска газет по утрам. Игра в мяч с папашей на лужайке за домом. Он не опознал мальчиков, и никто из немногих посетителей, которым он показал портреты, тоже не смог их опознать. - Мы ведь сюда таких сопляков не пускаем, - сказал он. - К нам ходят поплакаться, какие они бессердечные или как дорого стоит их содержать. Ну-ка, погодите минутку. А это кто? - Он вгляделся в третий рисунок, на котором был изображен Резиновый Мужчина. - По-моему, я его видел. Не могу поклясться, но мне кажется, что видел. Подошли еще несколько человек и, перегнувшись через мою голову, стали разглядывать рисунок. - Конечно, видел, - сказал один. - В кино. Это Джин Хэкман. - Похож, - сказал другой. - Когда он в самой плохой форме, - сказал бармен. - Я понимаю, что вы хотите сказать, только это не он, верно? Я подтвердил, что не он. - А почему они нарисованы? Разве не проще опознавать по фотографии? - Фотографии всем уже надоели, - сказал один из посетителей. - Я за рисунки. Это свежая идея. - Да мы вовсе не собираемся заказывать новое оформление для бара, Джон. Этот портрет не для того, чтобы повесить его в парадном углу, - надо опознать этого человека. Еще один посетитель, с изможденным лицом больного СПИДом, сказал: - Я его видел. Здесь и на Западной улице. Наверно, раз пять-шесть за последние два года. Пару раз он был с женщиной. - Как она выглядела? - Похожа на доберман-пинчера. В черной коже с головы до ног, высокие сапоги, а на руках, по-моему, браслеты с шипами. - Должно быть, его мамаша, - предположил кто-то. - Они наверняка выходили на охоту, - сказал человек со СПИДом. Искали, с кем бы поразвлечься. Это он убил тех мальчишек? Вы поэтому его разыскиваете? Вопрос был настолько неожиданным, что я, не подумав, ответил: - Одного из них. А откуда вы знаете? - Видно было, что они убийцы, - просто ответил он. - Я сразу так подумал, когда в первый раз их увидел. Она - Диана, богиня охоты. А вот кто он - не соображу. - Кронос? - спросил я. - Кронос? Что ж, подходит, только это не то, что я подумал. Помню, на нем был кожаный плащ до пола, и он был похож на гестаповца - из тех, кто стучится к вам в дверь в три часа ночи. Вы понимаете, что я хочу сказать, наверное, видели такое в кино? - Да. - Я подумал: вот двое убийц, они ищут кого-нибудь, чтобы отвести к себе и убить. Я тут же решил, что это глупости, только я был прав, верно? - Да, - сказал я. - Вы были правы. Я доехал на метро до Коламбус-Серкл и по дороге домой купил ранний выпуск "Таймс". Мне никто ничего не передавал, и в почте ничего интересного не оказалось. Я включил телевизор и посмотрел новости Си-эн-эн, а когда стали показывать рекламу, принялся листать газету. Мне попалась интересная большая статья о бандах торговцев наркотиками в Лос-Анджелесе, и я выключил телевизор. Было уже за полночь, когда зазвонил телефон. Тихий голос произнес: - Мэтт, это Гэри из "Парижской зелени". Не знаю, будет это тебе интересно или нет, но тот тип, о котором ты спрашивал вчера, только сейчас вошел и сел за стойку. Может, он выпьет рюмку и уйдет к тому времени, как я повешу трубку, но мне сдается, что он собирается некоторое время посидеть. Я уже разулся, но в остальном был готов действовать, Правда, я устал и накануне поздно лег, но все это не имело значения. Я сказал, что сейчас буду. Чтобы добраться туда на такси, понадобилось меньше пяти минут, но уже на полдороге я начал думать, на кой черт мне все это надо. Что я собираюсь делать - посмотреть, как он пьет, и решить, убийца он или нет? Нелепость всего этого стала еще очевиднее, когда я открыл дверь и вошел. Во всем заведении находились только два человека - Гэри за стойкой и Ричард Термен по другую ее сторону. Кухня была закрыта, а стулья официанты, прежде чем уйти, поставили вверх ножками на столики. Обычно "Парижская зелень" допоздна не работает: Гэри закрывает бар тогда же, когда официанты кончают работу и расходятся по домам. Я подумал, что сегодня он не закрывает из-за меня. Жаль, если все это окажется зря. При моем приближении Термен обернулся. Иногда по человеку не видно, сколько он выпил. Мик Баллу такой. Он может принять очень много, и ничего не будет заметно - только зеленые глаза смотрят чуть жестче. У Ричарда Термена все было наоборот. Стоило мне на него взглянуть, и стало ясно, что он пьет весь вечер. Его темно-голубые глаза были как стеклянные, нижняя часть лица набрякла, выпяченные губы расслабились. Он коротко кивнул мне и снова взялся за рюмку. Я не видел, что у него налито. Что-то со льдом - не обычное его светлое пиво и не мартини, который он всегда пил перед обедом. Я уселся за стойку метрах в трех от него, и Гэри, не дожидаясь заказа, принес мне стакан содовой. - Двойная водка с тоником, - сказал он. - Записать на твой счет, Мэтт? Это была не водка, и никакого счета здесь у меня не было. Гэри - один из немногих барменов в этих местах, кто не мечтает стать актером или писателем, но у него верное сценическое чутье. - Хорошо, - ответил я и отпил большой глоток содовой. - Летнее питье, - сказал Термен. - Наверное, - согласился я. - Только я его пью круглый год. - Это англичане тоник выдумали. Захватили колонии в тропиках и стали пить тоник. Знаете зачем? - Чтобы было не так жарко? - От малярии. Для пфи... прифи... Про-фи-лак-ти-ки. Знаете, что такое тоник? Как он еще называется? - Хинная вода? - Отлично. А хинин принимают от малярии. Вы что, боитесь малярии? Видите здесь малярийных комаров? - Нет. - Так вы не то пьете. - Он поднял свою рюмку. - "Сухое для мальчиков, портвейн для мужчин, а для героев - только бренди". Знаете, кто это сказал? - Судя по всему, какой-то пропойца. - Сэмюэл Джонсон.* Вы, может, думаете, что это правый крайний из "Метрополитенз"? - Нет, того зовут Дэррил Стробери. Разве он пьет бренди? - Господи Боже мой! - сказал Термен. - Что я тут делаю? Что это со мной? * Джонсон Сэмюэл (1709-1784) - английский писатель и лексикограф, автор множества афоризмов и изречений. Он схватился за голову. - Эй, не горюйте, - сказал я. - Вы-то пьете бренди? - С мятным ликером. Забирает лучше. Ничего удивительного, что он набрался в стельку. - Напиток героев, - сказал я. - Гэри, налей-ка папаше еще порцию напитка героев. - Не знаю... - начал Ричард Термен. - Да бросьте, - сказал я. - Еще одна вам точно не повредит. Гэри принес ему еще рюмку, а мне второй стакан содовой, незаметно убрав тот, из которого я только отпил. Мы с Терменом чокнулись, и я сказал: - За тех, кого с нами нет. - Господи! - сказал он. - Только не за это. - Да? Тогда как насчет вот такого: за преступление? Он весь обмяк и уставился на меня. Его пухлые губы приоткрылись. У него был такой вид, словно он собирается что-то сказать, но вместо этого он сделал большой глоток, от которого его всего перекосило. - Вы меня знаете, да? - спросил он. - Черт возьми, да мы, можно сказать, старые приятели. - Я серьезно. Вы знаете, кто я? Я посмотрел на него. - Погодите-ка, - сказал я. Он, наверное, думал, что я узнаю его по фотографиям в газетах. Я выждал немного, потом сказал: - Спортивный центр в Маспете. Бокс по четвергам. Верно? - Не верю. - Вы там оператор. Нет, вру. Вы были на ринге и говорили операторам, что снимать. - Я продюсер телепрограммы. - Кабельной. - Эф-би-си-эс. Правильно. Только все равно не верю. Мы раздаем билеты даром и никак не можем никого туда заманить. Никто даже понятия не имеет, где это - Маспет. В тот район и метро-то - одна линия "М", а на Манхэттене никто и знать не знает, как на нее попасть. Если вы там меня видели, неудивительно, что вы меня узнали. Кроме нас с вами там, наверное, почти никого и не было. - Неплохая у вас работенка, - сказал я. - Вы та к думаете? - Можете смотреть все бои. Лапать красотку. - Кого это? Челси? Да она просто шлюха, друг мой. Можете мне поверить. - Он отхлебнул еще немного своего пойла. - А что это вас туда занесло? Вы такой большой любитель бокса, что не пропускаете ни одного боя? - Я там работал. - И вы тоже? А кто вы - репортер? Я думал, что всех газетчиков знаю. Я дал ему свою карточку, а когда он заметил, что там только моя фамилия и адрес, я показал другую - когда я работал у Уэлли, у меня была фирменная карточка детективного агентства "Доверие" с их адресом, телефоном и моей фамилией. - Так вы детектив, - сказал он. - Верно. - И были на работе тогда вечером, когда попали в Маспет? Я кивнул. - А что вы делаете сейчас? Тоже на работе? - Пить и болтать - это не работа. Мне платят не за это. Могу сказать, что было бы неплохо, если бы за это платили. Я спрятал карточку "Доверия", но оставил ему свою, и он принялся ее разглядывать. Прочитав вслух мою фамилию, он посмотрел на меня, а потом спросил, знаю ли я, как его фамилия. - Нет, - ответил я. - Откуда мне знать? - Ричард Термен. Это имя вам знакомо? - Знакомо. Термен Мансон.* * Мансон Термен (1947-1979) - знаменитый американский бейсболист, играл в нью-йоркской команде "Янки". - Еще бы. - "Янки" стали совсем на себя не похожи после той катастрофы с самолетом. - Ну, я тоже стал на себя не похож. После своей катастрофы. - Не понимаю. - Не важно. Это не имеет значения. - Он немного помолчал, потом сказал: - Вы начали говорить, что вы делали в Маспете. - Да вы сами можете догадаться. - Нет, не могу. Потому и спрашиваю. - Вам это будет неинтересно. - Вы что, смеетесь? Частный детектив - самая романтическая профессия. Конечно, мне интересно. -Он дружески положил руку мне на плечо. - Как зовут этого бармена? - Гэри. - Эй, Гэри, еще одну. Так зачем вас занесло в Маспет, Мэтт? - Знаете, - сказал я, - самое смешное, что вы, возможно, сумеете мне помочь. - Это как? - Ну, вы же были там. Может, вы его видели. Он сидел у самого ринга. - О ком вы говорите? - О том типе, за которым я должен следить. - Я вытащил копию рисунка и взглянул на него, чтобы убедиться, что взял тот самый. - Вот. Он сидел в первом ряду, и с ним был его сын. Я засек его там, ради чего и пришел, но потом упустил. Вы случайно не знаете, кто он? Он смотрел на рисунок, а я смотрел на него. - Это нарисовано, - сказал он через минуту. Я кивнул. - Это вы рисовали? "Реймонд Галиндес". Это не вы. - Нет. - А где вы это взяли? - Мне дали, - сказал я. - Чтобы я мог его опознать. - И вы должны следить за ним? - Правильно. А я сходил в сортир, и когда вернулся, его уже не было. Ни его, ни мальчика - исчезли, как только я повернулся к ним спиной. - А почему вы за ним следите? - Мне не всё говорят. Узнаёте его? Знаете, кто он? Он сидел в самом первом ряду, вы должны были его видеть. - Кто ваш клиент? Кто вас нанял за ним следить? - Этого я бы вам не сказал, даже если бы и знал. Конфиденциальность главное в нашем деле, вы же понимаете. - Да бросьте, - произнес он, пустив в ход все свое обаяние. - Мы же тут одни. Кто об этом узнает? - Я даже не знаю, сто мой клиент, - сказал я, - и зачем надо следить за этим человеком. Но мне здорово влетело за то, что я его, сукина сына, упустил, будьте уверены. - Могу себе представить. - Так вы его узнаете? Знаете, кто он? - Нет, - ответил он. - Никогда раньше его не видел. Вскоре он ушел. Я незаметно вышел за ним, перешел на другую сторону и смотрел, как он идет по направлению к Восьмой авеню. Дав ему уйти подальше вперед, я последовал за ним на таком расстоянии, чтобы держать его в поле зрения. Он вошел в свой дом, и несколько минут спустя я увидел, как в окнах четвертого этажа зажегся свет. Я вернулся в "Парижскую зелень". Гэри уже запер двери, но меня он впустил. - Неплохо придумано, - сказал я. - Водка с тоником. - Двойная водка с тоником. - И еще записал на мой счет. - Ну, не мог же я взять с тебя шесть долларов за содовую, верно? Так куда проще. Осталось немного кофе. Хочешь чашку, пока я не закрылся? Я выпил чашку кофе, а Гэри откупорил себе бутылку "Дос Эквис". Я попытался заплатить ему, но он и слышать не хотел. - Предпочитаю, чтобы моя работа в качестве твоего добровольного помощника по Девятой авеню оставалась сугубо безвозмездной, - сказал он. Знаешь, что сказала одна актриса епископу? За деньги это было бы совсем не так приятно. Ну, какой приговор? Это сделал он? - Что он виновен, я не сомневаюсь, - сказал я. -Но я и раньше не сомневался, а доказательств у меня не прибавилось. - Я слышал кое-что из вашего разговора. Это просто замечательно - как ты превратился в совсем другого человека. Вдруг, ни с того ни с сего, стал таким, как все здешние пропойцы, да к тому же еще здорово выпившим. Я даже забеспокоился, не налил ли тебе по ошибке водки. - Ну, я не так уж мало времени провел в забегаловках. И вспомнить, как надо себя вести, не так уж трудно. - "И не так уж трудно снова стать таким, каким был, - подумал я. - Нужно только добавить алкоголя и как следует перемешать". - Еще немного, и он заговорил бы об этом. Не знаю, можно ли было сегодня его расколоть, только он определенно хотел что-то сказать. Может, я напрасно показал ему рисунок. - Это ту бумажку, что ты ему дал? Он забрал ее с собой. - Разве? Я вижу, мою карточку он оставил здесь. -Я подобрал ее. - Ну, моя фамилия и адрес есть на обороте рисунка. И он этого типа узнал. Наверняка узнал, а отрицал это не слишком убедительно. Он его знает. - Интересно, а я его не знаю? - По-моему, у меня есть еще экземпляр. - Я полез в карман, достал рисунки, нашел нужный, расправил его и протянул Гэри. Он повернул его к свету. - Гнусный подонок, правда? Похож на Джина Хэкмана. - Ты не первый это заметил. - Да? Раньше мне это не приходило в голову. Я уставился на него. - Когда он был здесь. Я же тебе говорил, что Термен и его жена обедали здесь еще с одной парой. Вот этот из той пары. - Ты уверен? - Уверен, что этот тип и какая-то женщина по меньшей мере один раз обедали с Терменами. А может быть, и не один раз. Если Термен сказал, что не знает его, он соврал. - Ты еще говорил, что он был здесь с каким-то мужчиной после смерти жены. С этим самым? - Нет. Тот был блондин, примерно его возраста. А этот, - он постучал пальцем по рисунку, - скорее твой ровесник. - И он был здесь с Терменом и его женой? - Я в этом уверен. - И еще с одной женщиной? Как она выглядела, случайно не помнишь? - Представления не имею. Я бы не смог сказать тебе, как и он выглядел, если бы не увидел его портрета. А тут сразу вспомнил. Если у тебя есть ее портрет... У меня его не было. Я хотел попробовать поработать с Галиндесом над изображением той девицы с плакатом, но черты ее лица почти не запечатлелись в моей памяти, и я вообще не был уверен, та ли это женщина, которую я видел в фильме. Я показал ему рисунки обоих мальчиков, но ни того, ни другого он никогда не встречал. - Вот свинство, - сказал он. - Так все хорошо началось, а теперь счет один - три не в мою пользу. Хочешь еще кофе? Я могу заварить свежего. Это был хороший повод уйти, и я сказал, что мне пора домой. - Еще раз спасибо, - сказал я. - С меня причитается. Все, что я смогу для тебя сделать, в любое время... - Не говори глупостей, - сказал он смущенно. А потом, нарочно коверкая слова на манер лондонского кокни, продолжал: - Я только выполнил свой долг, мистер. Да ведь, сами посудите, ежели ему сойдет с рук убийство собственной жены, - кто его знает, что еще он может выкинуть? Клянусь, что я собирался домой. Но ноги сами понесли меня в другую сторону - на юг, а не на север, а потом на запад по Пятидесятой в сторону Десятой авеню. В баре "Гроган" было темно, но решетку задвинули только наполовину, и внутри горела одна лампочка. Я заглянул через стеклянную дверь. Мик увидел меня прежде, чем я успел постучать. Он открыл мне и снова запер за мной дверь. - Молодец, - сказал он. - Я знал, что ты придешь. - Откуда? Я и сам этого не знал. - А я знал. И велел Берку заварить для тебя кофе покрепче - вот как точно я знал, что ты зайдешь. Потом, с час назад, отправил его домой и всех отправил домой, а сам сел и стал тебя ждать. Так что, кофе? Или кока-колы, а может, содовой? - Кофе. Я принесу. - Нет, садись. - На его тонких губах появилась едва заметная улыбка. О Господи! - сказал он. -Как я рад, что ты пришел. 13 Мы сели за столик у стены. Передо мной стояла кружка горячего крепкого кофе, а перед ним - бутылка ирландского виски двенадцатилетней выдержки, которое он обычно пил. Бутылка была с настоящей пробкой - большая редкость в наше время; если смыть этикетку, из нее получился бы прекрасный графин. Мик пил свое виски из маленькой хрустальной стопки - очень может быть, что ватерфордской работы.* Во всяком случае, она была классом повыше обычных, какие дают в барах, и, как и виски, предназначалась лично для него. * Ватерфорд - город на юге Ирландии, в конце XVIII - первой половине XIX в. славившийся своей стеклянной посудой. В 1939 г. производство было возобновлено. - Я был здесь позавчера вечером, - сказал я. - Берк говорил, что ты заходил. - Смотрел старый фильм и поджидал тебя. "Маленький Цезарь" с Эдвардом Дж. Робинсоном. "Боже милосердный, неужто Рико пришел конец?" - Долго тебе пришлось бы ждать. В тот вечер я работал. - Он поднял стопку и посмотрел сквозь нее на лампу. - Ты мне вот что скажи. Тебе всегда нужны деньги? - Обходиться без них подолгу я не могу. Надо их тратить, а значит, приходится зарабатывать. - Но ведь ты не стараешься все время выколачивать и выколачивать деньги, как последняя сука? Я подумал и сказал: - Нет. В общем, нет. Я не так уж много зарабатываю, но мне немного и нужно. Жилье стоит мне недорого, машины у меня нет, страховку я не плачу, и содержать мне некого, кроме себя самого. Долго прожить без работы я бы не смог, но еще до того, как кончаются деньги, всегда что-нибудь подворачивается. - А вот мне деньги всегда нужны, - сказал он. - И я иду и добываю их, а стоит мне обернуться, как их уже нет. Не знаю, куда они деваются. - Все так говорят. - Клянусь, они тают, как снег на солнце. Ты, конечно, знаешь Энди Бакли? - Самый лучший игрок в дартс,* какого я видел. * Дартс - игра, особенно популярная в английских пабах: метание небольших металлических дротиков в мишень на стене. - Рука у него верная. И парень хороший. - Энди мне нравится. - Еще бы. Ты знаешь, он все еще живет дома со своей матерью. Да благословит Господь ирландцев, что мы за необыкновенный народ! - Он выпил. Знаешь, Энди зарабатывает на жизнь не тем, что играет в дартс. - Я так и думал, что у него есть еще какое-нибудь занятие. - Иногда он делает кое-что для меня. Замечательно водит машину этот Энди. Может ездить на чем угодно. На легковой, на грузовике, на чем только попросишь. Думаю, он и на самолете мог бы полететь, дай только ему ключи. На лице его мелькнула усмешка. - Или даже без ключей. Если потеряешь ключи и нужно, чтобы кто-нибудь вел машину без них, лучше Энди не найдешь. - Понимаю. - Так вот, он поехал перегнать для меня грузовик. Грузовик был доверху набит мужскими костюмами. "Ботани 500", хорошая фирма. Водитель знал, что он должен сделать. Дать себя связать, потом не спеша развязаться и рассказать, как его ограбили двое черномазых. Он за это немало получил, можешь быть уверен. - Ну и что случилось? - А, не тот водитель попался, - недовольно сказал Мик. - Тот едва проснулся с перепоя и сказался больным, а что у него должны в этот день угнать машину, начисто забыл. И Энди связал не того водителя, и пришлось стукнуть его по голове, чтобы все было как надо. И, конечно, тот малый скоро развязался и сразу же вызвал полицию, а они выследили грузовик и погнались за ним. Слава Богу, что Энди заметил погоню и не поехал к складу, иначе взяли бы не только его. Он бросил грузовик на какой-то улице и попробовал уйти пешком - надеялся, что полиция будет ждать, когда он вернется, но они сообразили что к чему и взяли его, а тот сучий водитель приехал и его опознал. - И где теперь Энди? - Почти наверняка - дома, в постели. Он недавно заходил, сказал, что у него начинается грипп. - По-моему, у Элейн тоже. - Правда? Скверное дело. Я отправил его домой. Сказал ему: ложись в постель, выпей стакан подогретого виски, и утром будешь, как новенький. - Его выпустили под залог? - Под залог его выпустили уже через час, а теперь его отпустили насовсем. Ты знаешь такого адвоката - Марка Розенстайна? Тихий такой еврей, я всегда говорю ему, чтобы разговаривал погромче. Лучше не спрашивай, сколько денег я ему дал. - Не буду. - Но я все равно скажу. Пятьдесят тысяч долларов. Не знаю уж, куда все это пошло, я просто передал ему деньги из рук в руки, а дальше его дело. Что-то досталось водителю - он изменил свои показания и поклялся, что это был вовсе не Энди, а кто-то совсем другой, выше его, худее, смуглее и, кажется, даже с русским акцентом. Ну, этот Розенстайн большой дока. В суде у него бы ничего не получилось, никто бы просто не услышал, что он там бормочет себе под нос, но ведь всегда лучше не доводить до суда, верно? - Он подлил себе еще. - Интересно, сколько досталось этому еврейчику? Как ты думаешь? Половина? - Что-нибудь около того. - Ну, ладно. Ведь он их отработал, верно? Нельзя же допускать, чтобы твои люди гнили в тюремной камере. - Он вздохнул. - Но когда тратишь столько денег, приходится идти и добывать еще. - Значит, они не отдали Энди эти костюмы? И я рассказал ему историю, которую слышал от Джо Деркина, - про Мориса, торговца наркотиками, который потребовал вернуть конфискованный у него кокаин. Мик от души рассмеялся, закинув голову. - Вот это здорово! - сказал он. - Надо будет рассказать Розенстайну. "Если бы от тебя был хоть какой-нибудь толк, - скажу я ему, - ты бы сделал так, чтобы костюмы остались нам". - Он покачал головой. - Ох уж мне эти сучьи торговцы наркотиками! А ты, Мэтт, когда-нибудь пробовал зелье? Кокаин то есть? - Никогда. - Я один раз попробовал. - И что, не понравилось? Он покосился на меня. - Еще как понравилось. Клянусь Богом, это было замечательно! Я был с девчонкой, и она все не давала мне покоя, чтобы я попробовал. А уж потом я ей не дал покоя, можешь мне поверить. Никогда в жизни не чувствовал себя так замечательно! Как будто лучше меня никого на свете нет и мне ничего не стоит взять да и решить все мировые проблемы. Только сначала мне захотелось еще немного кокаина - знаешь, как это бывает? Ну и когда я очухался, дело шло к вечеру, кокаин весь кончился, мы с девицей дотрахались до полного обалдения, и она ластилась ко мне, как кошка, и все говорила, что знает, где достать еще. "Одевайся, - сказал я ей, - пойди и купи себе еще, если хочешь, только сюда не приноси, потому что я его видеть больше не желаю, да и тебя тоже". Она не могла понять, в чем дело, но выяснять не стала. Деньги, правда, взяла. Взять деньги они никогда не забывают. Я подумал про Деркина и про стодолларовую бумажку, которую ему дал. "Не надо бы мне ее у тебя брать", - сказал он. Но обратно не вернул. - Больше я к кокаину не притрагивался, - продолжал Мик. - И знаешь почему? Уж слишком мне было тогда хорошо. Я не желаю, чтобы мне было так хорошо. - Он взмахнул в воздухе бутылкой. - Вот от этого мне хорошо в самый раз. А когда еще лучше - так это безнравственно. Хуже того, дьявольски опасно. Ненавижу зелье. Ненавижу этих богатых мерзавцев с их нефритовыми табакерками, и золотыми ложечками, и серебряными соломинками. Ненавижу тех, кто курит зелье в подворотнях. Господи Боже мой, ты только посмотри, что из-за этого делается в городе! Сегодня вечером по телевизору выступал какой-то полицейский, так он сказал, что надо запирать дверцы, когда едешь на такси. Потому что, когда машина остановится на красный свет, могут залезть в нее и тебя ограбить. Представляешь себе? - И чем дальше, тем хуже. - Верно, - сказал он и отхлебнул виски. Я смотрел, как он смаковал его, прежде чем проглотить. Вкус двенадцатилетнего виски "JJS" был мне хорошо знаком. Я обычно пил его с Билли Киганом много лет назад, когда тот работал барменом у Джимми. Я и сейчас ощущал его вкус, но почему-то это воспоминание не пробудило во мне желания выпить - той пугающей тяги, что спала где-то глубоко внутри меня. В такие вечера выпить мне хотелось меньше всего. Я пытался объяснить это Джиму Фейберу, который по вполне понятным причинам сомневался, что я поступаю разумно, просиживая долгие ночи в баре и глядя, как пьет кто-то другой. Самое лучшее оправдание, какое я мог придумать, состояло в том, что Баллу пьет за нас обоих, что виски, которое течет ему в глотку, утоляет мою жажду так же, как и его, а я при этом остаюсь трезвым. - Вчера вечером я снова был в Куинсе, - сказал он. - Уж не в Маспете ли? - Нет, не в Маспете. Совсем в другой части. В Джамейке. Представляешь себе, где это? - Довольно туманно. - Едешь от станции "Гранд-Сентрал" по Паркуэй, а потом сворачиваешь на Утопию. Тот дом, что мы искали, стоит на маленькой улице, которая отходит от Кройдон-роуд. Не могу тебе сказать, как этот район выглядит: когда мы туда приехали, уже совсем стемнело. Нас было трое, и Энди за рулем. Он отличный водитель, я тебе говорил? - Говорил. - Они нас ждали, только не думали, что у нас будут пистолеты. Испанцы, откуда-то из Южной Америки. Мужчина, его жена и ее мать. Они торговали зельем - продавали кокаин на килограммы. Мы спросили его, где деньги. Денег нет, говорит. Кокаин есть на продажу, а денег нет. Но я-то знал, что в доме есть деньги. Накануне они продали большую партию, и часть денег еще оставалась у них. - Откуда ты знал? - От парня, который дал мне адрес и объяснил, как вломиться в дверь. Ну, я отвел мужчину в спальню и попробовал его убедить. В основном руками. А он, подонок, стоял на своем. И тут один из моих парней вваливается с младенцем. "Выкладывай деньги, - говорит он ему, - не то я этому засранцу сопливому глотку перережу". А младенец орет вовсю. Его никто не трогал, ты же понимаешь, он просто проголодался или просился к матери. Знаешь, как это бывает у маленьких. - Ну и что дальше? - Ты не поверишь - этот отец, можно сказать, нас послал куда подальше. "Не думаю, что вы это сделаете", - говорит и глядит мне прямо в глаза. "Ты прав, - сказал я, - детишек я не убиваю". И велел своему парню отнести младенца к матери и сказать ей, чтобы поменяла ему пеленки или дала соску, лишь бы не орал. - Мик откинулся на спинку стула. - А потом я взял этого папашу, посадил в кресло, а сам вышел и вернулся в отцовском фартуке. Один из моих ребят - Том, ты его знаешь, он обычно после обеда работает в баре... - Да. - Том приставил ему к голове пистолет, а у меня в руках был большой топор для рубки мяса, тоже отцовский. Я подошел к ночному столику и трахнул по нему разок на пробу, так что столик разлетелся в щепки. Потом взял этого типа за руку, повыше кисти, прижал к подлокотнику кресла, а другой рукой занес топор. "Так вот, подонок ты поганый, - говорю, - где твои деньги? Может, ты и теперь не думаешь, что я тебе твою вонючую руку сейчас оттяпаю?" При воспоминании об этом Мик удовлетворенно улыбнулся. - Деньги были в прачечной, в вентиляционной трубе сушилки. Мы могли бы перевернуть весь дом вверх дном и все равно бы ничего не нашли. А тут мы сразу смотались, и Энди благополучно доставил нас домой. Я бы там заблудился, но он знает все закоулки. Я встал и зашел за стойку, чтобы налить себе еще чашку кофе. Когда я вернулся к столику, Мик задумчиво смотрел в сторону. Я сел и стал ждать, когда кофе остынет. Некоторое время мы молчали. Потом он сказал: - Мы их всех оставили в живых - всех, кто был в доме. Не знаю, может, и не стоило. - Они не стали бы вызывать полицию. - Конечно, нет, а связей у них маловато, не думаю, чтобы они смогли с нами поквитаться. И кокаин мы им оставили. Десять кило его нашли спрессованного в чушки вроде маленьких футбольных мячей. "Оставляю тебе твой кокаин, - сказал я, - и оставляю вас в живых. Только если ты когда-нибудь попробуешь со мной поквитаться, я приду снова. И на мне будет вот это, - я показал на фартук, - и при мне будет вот это, - я показал на топор, - и я оттяпаю тебе руки и ноги и все остальное, что только захочу". Я бы, конечно, ничего такого не сделал, а просто убил бы его, и все тут. Только торговцу наркотиком мало пригрозить, что его убьешь, - этим его не напугаешь. Каждый из них знает, что рано или поздно кто-нибудь его прикончит. А вот если сказать, что оставишь его без кое-каких частей тела, - это производит впечатление. Он налил себе и выпил. - Я не хотел его убивать, - сказал он, - потому что тогда пришлось бы убить и жену, и старуху. Ребенка я бы оставил, потому что ребенок не может тебя опознать на очной ставке, но какая жизнь будет у него потом? И без того она у него несладкая, с таким-то папашей. Потому что смотри, как он раскусил наш блеф. "Не думаю, что вы это сделаете". Этому сукину сыну было все равно, убью я ребенка или нет. Давай, мол, убивай, я всегда могу нового сделать. А вот когда он представил себе, как его поганая рука будет валяться на полу, тут уж упираться перестал. Немного погодя он сказал: - Иногда приходится их убивать. Кто-нибудь кидается к двери, и его надо завалить, а потом ничего не остается, как прикончить остальных. А иногда знаешь, что они этого так не оставят, и надо выбирать - или перебить их до последнего, или всю жизнь ходить и оглядываться. Тогда надо раскидать везде зелье. Растолочь в порошок, посыпать им трупы, затоптать в ковер. Это выглядит так, будто торговцы сами друг друга перебили. Чтобы раскрыть такое убийство, полиция из кожи вон лезть не станет. - А ты никогда не забираешь зелье с собой? - Нет, - ответил он. - Конечно, теряю на этом большие деньги, но мне наплевать. Денег оно стоит кучу. И не надо торговать в розницу, всегда можно продать кому-нибудь оптом. Не так уж трудно найти покупателя. - Думаю, что нетрудно. - Но я не желаю иметь с этим дела и не буду работать с человеком, который может им попользоваться или станет им торговать. За тот кокаин, что я оставил вчера вечером, я получил бы больше, чем вытащил наличных из вентиляции. Там было только восемьдесят тысяч. - Он поднял стопку, но снова поставил ее на столик. - А должно было быть больше. Я знаю, что в этом сучьем доме обязательно есть еще один тайник, но, чтобы до него добраться, мне все-таки пришлось бы оттяпать руку этому гаду. А значит, потом прикончить его и всех остальных тоже перебить. А потом позвонить в полицию и сказать, что в таком-то доме на такой-то улице плачет ребенок. - Лучше уж взять восемьдесят тысяч. - И я так подумал, - сказал он. - Но надо еще отстегнуть четыре тысячи тому парню, который сказал нам, где их найти и как вломиться в дверь. Это называется доля наводчика. Пять процентов, и я не удивлюсь, если он подумает, что мы взяли больше, а его накололи. Четыре тысячи ему, хорошие деньги за ночную работу Тому, и Энди, и четвертому парню, ты его не знаешь. И после всего этого мне остается меньше, чем я заплатил, чтобы отмазать Энди за тот грабеж. -Он горестно покачал головой. - У меня постоянно нет денег. Не могу понять, как это получается. Я рассказал ему кое-что про Ричарда Термена, и про его покойную жену, и про человека, которого мы видели на боксе в Маспете. И показал портрет. - Очень похож, - сказал он. - Неужели тот, кто это нарисовал, никогда не видел этого человека? Вот не подумал бы, что такое можно сделать. Я спрятал портрет, и он спросил: - Ты веришь в ад? - По-моему, нет. - Тебе повезло. А я вот верю. Верю, что там уже и для меня готово местечко - кресло у самого огня. - Ты в самом деле в это веришь, Мик? - Не знаю, как насчет огня или чертенят с вилами. Но я верю, что каждого что-то ждет после смерти, и, если при жизни ты был дурной человек, тебя не ждет ничего хорошего. А я не святой. - Нет. - Я убиваю людей. Я делаю это только по необходимости, но я веду такую жизнь, что приходится это делать. - Он пристально посмотрел на меня. - И я не имею ничего против того, чтобы убивать. Бывает, что я от этого получаю удовольствие. Понимаешь? - Да. - Но убить жену ради страховки или убить ребенка ради развлечения... Он нахмурился. - Или взять женщину против ее воли. А на это способно больше людей, чем ты думаешь. Ты скажешь, что это только извращенцы, но мне временами кажется, что это половина человечества. Мужчин, во всяком случае. - Знаю, - сказал я. - Когда я учился в Академии, нас учили, что изнасилование - вовсе не сексуальное преступление, что его совершают в припадке гнева, направленного против женщин вообще. Но потом я перестал этому верить. В наши дни половина изнасилований случается просто потому, что так сложились обстоятельства - подвернулась возможность трахнуть женщину, не пригласив ее сначала пообедать. Идешь на грабеж или кражу со взломом, тебе попадается женщина, она тебе по вкусу, так почему бы ее не трахнуть? Он кивнул. - Был у меня один случай, - сказал он. - Как вчера ночью, только по ту сторону Гудзона, в Джерси. Торговцы наркотиками, жили в отличном загородном доме, и нам надо было уничтожить всех, кто там был. Мы это знали еще до того, как вошли. - Он отхлебнул виски и вздохнул. - Нет, я уж точно попаду в ад. Конечно, они тоже были убийцы, но ведь это не оправдание, верно? - Может быть, и оправдание, - сказал я. - Не знаю. - Нет, не оправдание. - Он поставил стопку на столик и положил руку на бутылку, но наливать не стал. - Так вот, я только что пристрелил хозяина, а один из наших пошел искать, где у них еще деньги, и тут я слышу крик в другой комнате. Вошел туда и вижу, что он лежит на женщине, задрал ей юбку и порвал белье, а она отбивается и кричит. "Слезай", - говорю я ему, а он смотрит на меня, как на психа. "Отличная баба, - говорит. - И все равно мы ее убьем, так почему бы не трахнуть сначала, пока она еще на что-то годится?" - Ну и что ты сделал? - Врезал ему ногой, - ответил он. - Так врезал, что сломал три ребра, и тут же выстрелил ей промеж глаз, потому что она уже натерпелась и больше ей мучиться незачем. А потом поднял его и швырнул о стену, а когда он начал падать, дал еще по роже. Я хотел его убить, но все знали, что он работает на меня, и это было все равно что оставить свою визитную карточку. Я увез этого парня оттуда, выдал его долю и нашел врача, который умеет держать язык за зубами, чтобы тот наложил ему повязку на ребра, а потом выгнал его. Он был из Филадельфии, и я велел ему возвращаться туда, потому что в Нью-Йорке ему больше делать нечего. Уверен, он и по сей день не понимает, что такого сделал. Ей же все равно умирать, так почему бы сначала не попользоваться? А почему бы тогда не поджарить ее печенку и не съесть, чтобы не пропадала? - Замечательная мысль. - Господи Иисусе, - сказал он, - мы ведь все умрем, правда? Почему бы тогда не делать друг с другом все, что нам вздумается? Так, что ли? Так устроен мир? - Не знаю я, как устроен мир. - И я тоже не знаю. И не могу понять, как ты можешь держаться на этом блядском кофе. Клянусь, я бы не смог. Если бы не вот это... Он налил себе еще. Потом мы говорили о чернокожих. Он их недолюбливает, и я спросил почему. - Ну, кое-кто из них еще ничего, - сказал он. - С этим я готов согласиться. Как звали того, которого мы встретили на боксе? - Чанс. - Он мне понравился, - сказал он. - Но согласись, он совсем не такой, как остальные. Образован, из приличного общества, специалист. - Ты знаешь, как я с ним познакомился? - Должно быть, у него в галерее? Или, кажется, ты говорил, что вы познакомились на боксе? - Познакомились-то мы на боксе, но это было деловое свидание. Тогда Чанс еще не торговал произведениями искусства. Тогда он был сутенером. Одну из его девок убил какой-то псих с мачете, и он нанял меня, чтобы я разобрался в этом деле. - Так он сутенер? - Теперь нет. Теперь он торгует произведениями искусства. - И дружит с тобой. - И дружит со мной. - Странный у тебя выбор друзей. Чего ты смеешься? - "Странный выбор друзей". То же самое мне сказал один мой знакомый полицейский. - Ну и что? - А то, что он имел в виду тебя. - Ах, вон оно как! - Мик рассмеялся. - Ну что ж, тут не поспоришь, верно? В такую ночь хорошо рассказывать всякие истории, и помолчать в промежутках между ними тоже хорошо. Мик рассказал мне про своих отца и мать, давно покойных, и про брата Денниса, который погиб во Вьетнаме. У него были еще два брата, один адвокат и торговец недвижимостью в Уайт-Плейнз, другой торговец автомобилями в Медфорде, штат Орегон. - По крайней мере, был тогда, когда я в последний раз получил от него весточку, - сказал Мик. - Он собирался стать священником, Фрэнсис то есть, но продержался в семинарии всего год. "Я понял, что слишком мне дороги девчонки и вкус вина". Черт возьми, как будто нет таких священников, кто и тем, и другим пользуется вовсю. Он занимался всем понемножку, а два года назад оказался в Орегоне, где торговал "плимутами". "Здесь здорово, Мики, приезжай повидаться". Но я так и не приехал, и теперь он, возможно, перебрался куда-нибудь еще. Я думаю, он, бедняга, все еще жалеет, что не стал священником, хоть уже давно потерял всякую веру. Понимаешь? - Кажется, да. - Ты рос католиком? По-моему, нет. - Нет. В семье были и католики, и протестанты, но по-настоящему верующих не было. Меня не приучили ходить в церковь, и теперь я не знаю, в какую должен бы ходить. У меня даже был один дед - наполовину еврей. - Разве? Так ты мог стать адвокатом вроде Розенстайна. Он досказал историю, которую начал рассказывать в четверг вечером, про человека, у которого была фабрика в Маспете, где собирали машинки для вынимания скрепок. Этот человек проиграл много денег и попросил Мика сжечь его фабрику, чтобы получить страховку. Человек, которого нанял Мик, перепутал и сжег дом напротив. Когда Мик объяснил ему, что он ошибся, тот сказал, что это не проблема, он завтра же вечером пойдет туда и сделает все как надо. И предложил дополнительную услугу - он сожжет еще и дом, где живет хозяин фабрики, и ничего за это не возьмет. А я рассказал историю, которую не вспоминал уже много лет. - Я тогда только что кончил Академию, и меня поставили в патруль в паре с одним ветераном по имени Винс Мэхаффи. Стаж у него был, должно быть, лет тридцать, а в детективы он так и не вышел, да и не особенно хотел. Он много чему меня научил. В том числе и тому, чего мне знать не полагалось, например, что левые доходы бывают чистые и грязные и как получать побольше чистых. Пил он, как лошадь, а жрал, как боров, и еще курил эти маленькие итальянские сигары. "Дорогие вонючки" - так он их называл. Я раньше думал, что такие сигары курят только пять самых богатых семейств. В общем, пример для подражания был - лучше не придумаешь. Однажды ночью едем мы на вызов - семейный скандал, и соседи вызвали полицию. Дело было в Бруклине, на том косогоре, что спускается к паркам. Теперь-то там все перестроили и заселили чистой публикой, но тогда ни о чем таком еще не слыхали. Обычный район, жили там белые рабочие. Квартира была на пятом этаже, без лифта, и Мэхаффи по пути раза два останавливался передохнуть. В конце концов стоим мы перед нужной дверью, а из квартиры - ни звука. "А, черт, - говорит Мэхаффи, - спорить готов, что он ее пришиб до смерти и теперь сидит и рвет на себе волосы, а нам придется тащить его в участок". Но когда мы позвонили, они стояли за дверью оба мужчина и женщина. Здоровый мужик лет тридцати пяти, рабочий-строитель, а она - девчонка, которая в школе, похоже, была красоткой, а потом пустилась во все тяжкие. Они очень удивились, когда услышали, что мы приехали по вызову. Ах, они очень шумели? Наверное, это просто слишком громко работал телевизор. Теперь он был вообще выключен, и в квартире стояла тишина, как в могиле. Мэхаффи малость надавил на них, сказал, что нам сообщили про шум драки и про громкую ссору. Они переглянулись и говорят, что да, немного поспорили и, может, покричали друг на друга, а он, может, и кулаком по столу стукнул, но теперь они будут весь вечер вести себя тихо, потому что ни в коем случае не хотят причинять никому беспокойства. Муж был выпивши, но я бы не сказал, что сильно пьян, и оба такие спокойные и на все согласные, и я уже собирался пожелать им спокойной ночи и отправляться по другим делам. Но Винс повидал сотни таких семейных ссор, и тут было что-то неладно, он это нюхом почуял. Я бы и сам мог это заметить, только я был совсем еще новичок. Потому что они явно что-то скрывали. Иначе сказали бы, что никакой драки не было, все в порядке, и послали бы нас куда подальше. И вот Винс стал тянуть время, говорить о том о сем, а я думаю - что это с ним такое, может, ждет, что муж откроет бутылку и предложит нам выпить? И тут мы оба слышим какой-то звук - вроде как кошка мяукнула, только не совсем как кошка. "Нет, это ничего", - сказали они, но Мэхаффи оттолкнул их и открыл дверь, и мы увидели маленькую девочку, семи лет, но на вид еще меньше, и тут мы поняли, почему после семейной ссоры на жене не осталось никаких следов побоев. Все следы были на этой девочке. Отец избил ее до полусмерти. Вся в синяках, глаз заплыл и на руке ожоги - они жгли ее сигаретами. "Это она упала, - твердила мать. - Он ее не трогал, она просто упала". Мы забрали их в участок и посадили в камеру. Потом отвезли девчонку в больницу, но сначала Мэхаффи отвел ее в свободную комнату и взял у кого-то фотоаппарат. Он раздел девочку, только трусики оставил, и снял с десяток кадров. "Фотограф я никудышный, - сказал он. - Но если отснять побольше может, что-нибудь и получится". Родителей нам пришлось отпустить. Врачи в больнице сообщили то, что мы и без них знали: это, безусловно, следы побоев. Но муж поклялся, что он этого не делал, и жена подтвердила, а брать показания у ребенка нельзя. К тому же в те времена еще очень неохотно заводили дела об истязании малолетних. Теперь-то с этим полегче. Но тогда нам ничего не оставалось, как только выпустить родителей. - Тебе, должно быть, очень хотелось убить этого сукина сына, - сказал Мик. - Мне хотелось засадить его за решетку. Я не мог поверить, что это сойдет ему с рук. Но Мэхаффи сказал, что так случается сплошь и рядом. Мало шансов довести такое дело до суда, разве что ребенок умрет, да и то не наверняка. Тогда я его спросил, зачем он ее снимал. Он похлопал меня по плечу и ответил, что одна эта фотография стоит больше, чем тысяча слов свидетельских показаний. Я не понял, что он хотел сказать. В середине следующей недели мы выехали в патруль. "Хорошая погода, сказал он. - Давай прокатимся. Поехали в Манхэттен". Я не мог понять, зачем это его туда понесло. Приехали на Третью авеню, в район Восьмидесятых, там была стройплощадка - на этом месте снесли целый квартал маленьких домов и строили один большой. "Я выяснил, куда он заходит выпить", - сказал Мэхаффи, и мы вошли в пивную по соседству - "Карни", или "Карти", или что-то в этом роде, теперь ее уж давно нет. Там было полно строителей в рабочих ботинках и касках - у одних был обеденный перерыв, у других кончилась смена, и они попивали пиво и расслаблялись. Ну, мы оба были в форме, и, когда мы вошли, все замолчали. Отец стоял у стойки с приятелями. Странно, не могу вспомнить, как его звали. - Ничего удивительного, ведь столько лет прошло. - Мог бы и вспомнить. В общем, Мэхаффи протолкался прямо к ним, подошел к этому типу, повернулся к его приятелям и спросил, знают ли они его. "Вы думаете, он свой парень? Думаете, он порядочный человек?" И все сказали конечно, он хороший человек. А что еще они могли сказать? И тогда Мэхаффи расстегнул куртку - свою форменную голубую куртку - и вынул коричневый конверт, а в нем были все фотографии той девочки, которые он тогда сделал. Он дал их увеличить, двадцать на двадцать пять, и получились они прекрасно. "Вот что он сделал с собственной дочкой, - сказал Мэхаффи и пустил фотографии по рукам. - Посмотрите как следует, вот что этот гад делает со своим беззащитным ребенком". Когда они как следует насмотрелись, он сказал, что мы из полиции, но не можем засадить этого человека за решетку, не можем и пальцем его тронуть. Но вы, говорит он, не из полиции, и, как только мы выйдем отсюда, мы не сможем вам помешать делать все, что вы сочтете нужным. "Я знаю, все вы хорошие американские рабочие, сказал он им. - И я знаю, вы сделаете то, что надо". - И что они сделали? - Мы не стали задерживаться, чтобы посмотреть. Когда мы ехали назад, в Бруклин, Мэхаффи сказал: - Мэтт, это тебе урок. Никогда не делай ничего сам, если можешь устроить так, чтобы кто-то сделал это за тебя. Потому что он знал, что они сделают, и позже мы слышали, что они чуть не убили этого сукина сына. Лэнди, вот как была его фамилия. Джим Лэнди, а может, Джон. Он попал в больницу и пролежал там целую неделю. Никаких жалоб не подавал и не сказал, кто это с ним сделал. Клялся и божился, что просто упал по собственной неосторожности. А когда вышел из больницы, ему пришлось сменить место работы, потому что люди ни за что не желали работать с ним вместе. Но, насколько я знаю, без работы он не остался, а несколько лет спустя мне сказали, что он "ухнул в яму". Так они говорят, когда монтажник работает на высоте и срывается вниз. Говорят - "ухнул в яму". - Его кто-нибудь столкнул? - Не знаю. Может, выпил и потерял равновесие, а может, сделал это трезвый как стеклышко. А может, у кого-нибудь была причина столкнуть его. Не знаю. И не знаю, что потом стало с ребенком и с матерью. Скорее всего, ничего хорошего, но это значит только, что им повезло не больше, чем почти всем нам, остальным. - А Мэхаффи? Наверное, его уже и в живых нет? Я кивнул. - Умер на посту. Его все хотели отправить в отставку, а он упирался, и в один прекрасный день - я уже не работал с ним, меня только-только произвели в детективы, что было на девяносто восемь процентов чистым везением, - так вот, в один прекрасный день он поднимался по лестнице в другом таком же доме, и у него схватило сердце. В больницу его привезли уже мертвым. На поминках все говорили, что он так и хотел умереть, только они ошибались. Я знал, чего он хотел. Он хотел жить вечно. Незадолго перед рассветом Мик спросил: - Мэтт, ты сказал бы, что я алкоголик? - О Господи! - ответил я. - Сколько лет мне понадобилось, чтобы я смог сказать это про себя. Не люблю ставить поспешные диагнозы. Я встал и пошел в туалет, а когда вернулся, он сказал: - Видит Бог, я люблю выпить. На что был бы похож весь этот блядский мир, если бы не выпивка? - Так ведь он все равно такой. - Да, но эта штука иногда помогает этого не видеть. Или по крайней мере видеть не так отчетливо. - Он поднял стопку и глянул сквозь нее на свет. Говорят, нельзя смотреть на солнечное затмение невооруженным глазом. Чтобы не ослепнуть, надо смотреть сквозь закопченное стекло. По-моему, на жизнь смотреть так же опасно. А чтобы можно было на нее смотреть, и существует эта штука, да и дымком она тоже пахнет. - Хорошо сказано. - Ну, так уж устроен каждый ирландец, ему дай только трепать языком и сочинять стихи. Знаешь, чем хорошо выпивать? - Тем, что выдаются вот такие ночи. - Ну да, и такие ночи тоже, но тут дело не только в выпивке. Тут дело в том, что один из нас пьет, а другой нет, и в чем-то еще, никак не могу понять в чем. - Он наклонился вперед и облокотился на столик. - Нет, выпивать хорошо потому, что случаются такие совсем особенные минуты. Это бывает только изредка. И я не уверен, что у каждого. У меня это случается по ночам, когда я сижу один с бутылкой. Сижу напившись, но не совсем напившись - ты понимаешь, и смотрю в пространство, и думаю, и в то же время не думаю - понимаешь, что я хочу сказать? - Да. - А потом наступает такой момент, когда все становится совершенно ясно, когда я начинаю все понимать. Мысли у меня тянутся далеко-далеко, они вмещают весь мир, еще чуть-чуть - и я охвачу его целиком. И тут... - Он щелкнул пальцами. - И тут все кончается. Понимаешь, о чем я? - Да. - А когда ты пил, у тебя бывало... - Да, - сказал я. - Иногда. Но хочешь я тебе кое-что скажу? У меня такое случалось и на трезвую голову. - Не может быть! - Да. Не часто, и первые года два после того, как я бросил, вообще не случалось. Но теперь время от времени я сижу в своей комнате в отеле с книгой, прочту несколько страниц, а потом начинаю смотреть в окно и размышлять о том, что прочел, или еще о чем-то, или вообще ни о чем. - Ага. - И тут у меня появляется такое же ощущение, как то, о чем ты говорил. Это какое-то озарение, да? - Да. - Но что оно означает? Этого я не могу объяснить. Я всегда считал, что это бывает, только когда выпьешь, но потом это случилось у меня и на трезвую голову, и я понял, что дело тут не в том. - Ну и задал ты мне задачу. Никогда не думал, что такое бывает на трезвую голову. - А вот бывает. И в точности так, как ты описал. Но я скажу тебе еще кое-что, Мик. Когда это приходит на трезвую голову и когда это видишь без всякого закопченного стекла... - Ага. - ...И вот-вот это случится, еще чуть-чуть, а потом все пропадает... Я посмотрел ему в глаза. - От этого сердце может разорваться. - Может, - сказал он. - Не важно, трезвый ты или пьяный, но сердце от этого точно может разорваться. На улице уже рассвело, когда он взглянул на часы, встал и пошел к себе в кабинет. Вернулся он в мясницком фартуке. Фартук был из белой бумажной ткани, весь застиранный за многие годы, и спускался от шеи до колен или немного ниже. Пятна крови ржавого цвета складывались на нем в узор, как на абстрактной картине. Некоторые из них почти совсем выцвели, другие выглядели свежими. - Пошли, - сказал он. - Пора. За всю долгую ночь мы ни разу об этом не говорили, но я знал, куда мы пойдем, и ничего не имел против. Мы прошли в гараж, где стояла его машина, и поехали по Девятой авеню до Четырнадцатой. Там свернули налево, и посередине квартала он поставил свой большой автомобиль у тротуара, где стоянка запрещена, -перед похоронной конторой. Владелец ее, Туми, знал его и знал его машину, так что можно было не бояться, что ее оттащат на хранение или выпишут штраф. Церковь Святого Бернарда стоит рядом с похоронной конторой Туми, немного восточнее. Вслед за Ми-ком я поднялся по ступеням и пошел по левому проходу. В главном алтаре по будням служат семичасовую мессу, на которую мы опоздали, но часом позже в маленьком зале левее алтаря начинается другая месса, не такая людная, на нее обычно собирается горсточка монахинь и всякие люди, зашедшие сюда по пути на работу. Отец Мика делал это неукоснительно каждый день, и туда часто приходят мясники, хотя я не знаю, называет ли это кто-нибудь еще мессой мясников. Мик ходил к этой мессе нерегулярно - то неделю-другую приходил каждый день, то пропускал целый месяц. С тех пор как я с ним познакомился, я несколько раз бывал здесь с ним. Я не очень хорошо понимал, зачем он сюда ходит, и уж совсем не понимал, зачем иногда увязываюсь за ним сам. На этот раз все было, как всегда. Я следил за службой по молитвеннику и делал то же, что и другие: вставал, когда они вставали, преклонял колени, когда это делали они, произносил все нужные слова. Когда молодой священник начал раздавать причастие, мы с Миком остались стоять, где стояли. Все остальные, насколько я мог видеть, подошли к алтарю и причастились. Когда мы вышли на улицу, Мик сказал: - Посмотри - как тебе это нравится? Шел снег. Большие мягкие хлопья медленно опускались на землю. Снегопад начался, наверное, вскоре после того, как мы вошли в церковь. Ступени, ведущие в нее, и тротуар уже были чуть припорошены снегом. - Пойдем, - сказал он. - Я отвезу тебя домой. 14 Я проснулся около двух после пяти часов беспокойного сна с кошмарами, действие которых происходило большей частью совсем неглубоко под поверхностью сознания. Наверное, слишком много было выпито кофе, да еще почти на пустой желудок - последнее, что я вчера съел, был тот пирог со шпинатом в "Тиффани". Я позвонил вниз и сказал дежурному портье, что меня уже можно соединять по телефону. Звонок раздался, когда я принимал душ. Я снова позвонил вниз, чтобы узнать, кто это был, и дежурный сказал, что передать ничего не просили. - Утром вам несколько раз звонили, - сказал он, - но ничего не передавали. Я побрился, оделся и отправился завтракать. Снегопад прекратился, но снег все еще лежал, свежий и белый, там, где колеса машин и ноги прохожих не превратили его в грязное месиво. Я купил газету и принес ее к себе. Читая газету, я поглядывал в окно на снег, покрывавший крыши и подоконники. Его выпало сантиметров семь - достаточно, чтобы немного приглушить шум города. Я смотрел на снег, думал, как это красиво, и ждал, когда зазвонит телефон. Первой позвонила Элейн. Я спросил, не звонила ли она раньше, но она не звонила. Тогда я поинтересовался, как она себя чувствует. - Не так чтобы очень, - сказала она. - Небольшой жар и понос - организм хочет избавиться от всего лишнего. Похоже, что в конце концов от меня останутся только кости и сосуды. - А ты не думаешь, что надо бы пойти к врачу? - Зачем? Он скажет, что я подцепила заразу, которая сейчас ходит по городу, а я это и без него знаю. "Сидите в тепле и пейте побольше жидкости". Все верно. Понимаешь, дело в том, что я сейчас читаю Борхеса, того аргентинского писателя, который ослеп. И умер, но... - Но когда он писал, он был еще жив. - Вот именно. И у него все такое сюрреалистичное и неземное, что я не могу понять, где кончается то, что он пишет, и начинается жар, понимаешь? Временами мне приходит в голову, что это не самое подходящее состояние, чтобы его читать, но потом кажется, что только так и надо. Я рассказал ей о кое-каких событиях, произошедших со времени нашего последнего разговора. О встрече с Терменом в "Парижской зелени" и о том, как просидел всю ночь с Миком Баллу. - Ну и ну, - сказала она. - Мальчишки, вечные мальчишки. Потом я снова вернулся к газете. Там были напечатаны две истории, которые особенно меня поразили. В одной сообщалось, что присяжные оправдали предполагаемого главаря шайки, отдавшего приказ о покушении на профсоюзного деятеля. Его оправдание не было неожиданностью, особенно после того, как пострадавший, который получил несколько огнестрельных ранений в ноги, решил дать показания в пользу обвиняемого, и в газете была фотография, на которой тот, шикарно одетый, в окружении своих сторонников и болельщиков выходил из здания суда. За последние четыре года его судили уже в третий раз, и уже в третий раз он ушел от наказания. Репортер писал, что он стал чем-то вроде народного героя. Другая история была про одного рабочего, который выходил из станции метро с четырехлетней дочерью, когда какой-то бездомный, по-видимому не в своем уме, набросился на них и стал плеваться. Защищаясь, отец стукнул его головой о землю, и потом оказалось, что этот бездомный мертв. Представитель прокуратуры потребовал осудить отца за непредумышленное убийство. На фотографии у отца был растерянный, затравленный вид. Он не был шикарно одет и вряд ли имел шансы стать народным героем. Я отложил газету в сторону, и тут телефон зазвонил снова. Я взял трубку, и какой-то голос произнес: - Это я туда попал? Я не сразу сообразил, кто это может быть, а потом спросил: - Ти-Джей? - Туши свет, Мэтт. Все ужасно интересуются, что это за фраер околачивается на Двойке, раздает свои карточки и расспрашивает всех, где Ти-Джей. А я был в кино, смотрел эту муру про кунг-фу. Вы умеете делать такие штуки? - Нет. - Отличная вещь. Надо будет мне как-нибудь научиться. Я дал ему свой адрес и спросил, может ли он зайти. - Ну, не знаю, - ответил он. - А что это за отель? Такой большой и выпендрежный? - Совсем не выпендрежный. Не бойся, портье тебя не тронет. А если привяжется, скажи, чтобы позвонил мне по внутреннему телефону. - Ну ладно. Я повесил трубку, но телефон тут же зазвонил снова. Это была Мэгги Хиллстром, та самая женщина из Дома Завета. Она показывала мои портреты ребятишкам и служащим и в Ветхом Завете, и в Новом. Ни младшего мальчика, ни мужчину никто не опознал, хотя кое-кто из ребят говорил, что или одного из них, или обоих, кажется, где-то видели. - Правда, не знаю, насколько им можно верить, - сказала она. - Но главное, мы опознали старшего мальчика. Он здесь не жил, но несколько раз ночевал. - Вам не удалось выяснить, как его звали? - Счастливчик, - сказала она. - Так он себя называл. Это звучит как ирония, и не слишком веселая. Не знаю, давно у него это прозвище или его так прозвали здесь, на улице. Все говорят, что он родом с Юга или с Юго-Запада. Один служащий как будто вспомнил, что, по словам Счастливчика, он родом из Техаса, но мальчик, который его знал, уверен, что из Северной Каролины. Конечно, он мог разным людям говорить разное. Она сказала, что Счастливчик занимался проституцией. Имел дело с мужчинами за деньги и принимал наркотики, когда было на что их купить. Вот уже с год как никто его не видел. - Они постоянно куда-то исчезают, - сказала она. - Это обычное дело несколько дней кого-то не видишь, а потом соображаешь, что он не показывается уже неделю, или две недели, или месяц. Иногда они приходят снова, а иногда нет, и никогда не знаешь, лучше или хуже для них там, где они теперь. - Она вздохнула. - Один мальчик сказал, что, скорее всего, Счастливчик отправился домой. Может быть, в каком-то смысле так оно и есть. Следующий звонок был от портье - он сообщил, что прибыл Ти-Джей. Я попросил пропустить его наверх, встретил у лифта и провел к себе в комнату. Он запрыгал по ней, как танцор, осматриваясь. - А тут ничего, - сказал он. - Вон в окно Торговый центр видно, да? И ванная отдельная. Удобно, должно быть. На нем был, насколько я помнил, тот же самый костюм, что и в первую нашу встречу. Джинсовый пиджак, показавшийся мне летом слишком теплым, наверняка плохо защищал от зимнего холода. Высокие кроссовки были на вид новые, и еще у него появилась вязаная матросская шапочка ярко-синего цвета. Я протянул ему рисунки. Взглянув на верхний, он опасливо покосился на меня. - Хотите меня нарисовать? Чего вы смеетесь? - Из тебя вышел бы прекрасный натурщик, - сказал я. - Только я не художник. - Его не вы рисовали? - Он принялся разглядывать рисунки по очереди, посмотрел на подпись. - Какой-то Реймонд. Рей, гроза морей. Ну и что? - Ты узнаёшь кого-нибудь из них? Он сказал, что нет. Я вкратце объяснил ему, о чем и дет речь. - Мальчика постарше звали Счастливчиком, - сказал я. - Думаю, что его нет в живых. - Вы думаете, что их обоих нет в живых. Правильно? - Боюсь, что да. - И что вы хотите о них узнать? - Как их звали. Откуда они. - Вы же знаете, как его звали, - вы сами сказали. Счастливчик. - Я думаю, он такой же Счастливчик, как ты - Ти-Джей. Он искоса посмотрел на меня. - Так меня и зовите - Ти-Джей, - сказал он, - и все будут знать, про кого вы говорите. - Он снова взглянул на портрет. - Говорите, Счастливчик это его кличка? - Да. - Если так его зовут на улице, никакого другого имени там не знают. Где вам сказали эту кличку - в Доме Завета? Я кивнул. - Они сказали, что он там не жил, но несколько раз ночевал. - Ну да, они люди хорошие, только не всякий может выполнять эти ихдерьмовые правила, понимаете? - А ты когда-нибудь там жил, Ти-Джей? - А на хрена мне это надо? Мне это ни к чему. У меня-то есть где жить. - Где? - Не важно где. Главное - чтобы я сам мог то место найти. - Он еще раз просмотрел рисунки и сказал небрежно: - А вот этого человека я видел. - Где? - Не знаю. На Двойке, только не спрашивайте, где и когда. - Он уселся на краешек кровати, снял шапочку и принялся вертеть ее в руках. Послушайте, чего вы от меня хотите? Я вынул из бумажника двадцатку и протянул ему. Он не шевельнулся, и в его глазах я прочел тот же вопрос: чего я от него хочу? Я сказал: - Ты знаешь Двойку, и автовокзал, и тамошних ребят. Ты можешь ходить в такие места, про которые я и слыхом не слыхал, и говорить с такими людьми, которые со мной и говорить не станут. - Это не так уж мало за двадцать долларов. - Он ухмыльнулся. - В тот раз, когда мы с вами виделись, вы дали мне пять, а я ничего не сделал. - Ты и сейчас пока еще ничего не сделал, - сказал я. - Ну, на это может уйти много времени. Тереться везде, ходить туда-сюда. - Я сделал движение, словно хочу спрятать двадцатку, и он тут же выхватил ее у меня из руки. - Не надо, - сказал он. - Я же не сказал "нет", верно? Просто хочу малость поторговаться. - Он оглядел комнату. - Только вы, по-моему, не очень богатый, а? Я не мог удержаться от смеха. - Нет. Не очень. Потом позвонил Чанс. Он расспросил кое-кого из любителей бокса, и некоторые припомнили ту пару, похожую на отца с сыном, которая сидела в первом ряду в четверг. Но никто не видел их раньше, ни в Маспете, ни где-нибудь еще. Я предположил, что этот человек мог приходить и без мальчика, но Чанс сказал, что все помнили именно обоих. - Значит, получается, что те люди, с кем я говорил, его не опознали, сказал он. - Вы будете там завтра? - Не знаю. - Ну, тогда смотрите по телевизору. Может, увидите его, если он снова будет сидеть в первом ряду. Мы разговаривали недолго, потому что я не хотел занимать телефон. Положив трубку, я стал ждать. Следующим позвонил Красавчик Дэнни Белл. - Я собираюсь пообедать в "Пугане", - сказал он. - Может быть, присоединишься? Ты знаешь, как я не люблю обедать один. - У тебя есть что-то новое? - Ничего особенного, - сказал он, - только обедать-то все равно нужно, верно? Давай в восемь. Я положил трубку и взглянул на часы. Было пять часов. Я включил телевизор, посмотрел начало новостей и снова выключил, убедившись, что все равно ничего не понимаю. Я снова снял трубку и набрал номер Термена. Когда подключился автоответчик, я ничего не сказал, но и трубку класть не стал. Я подождал секунд тридцать и только потом положил трубку. Только я успел взяться за "Справочник Ньюгейтской тюрьмы", как телефон зазвонил снова. Я схватил трубку и сказал: - Алло! Это был Джим Фейбер. - А, привет, - сказал я. - У тебя такой голос, будто ты чем-то разочарован. - Я полдня жду одного звонка. - Ладно, не стану тебе мешать, - сказал он. - Это не важно. Будешь у Святого Павла сегодня вечером? - Вряд ли. У меня встреча кое с кем в восемь на Семьдесят Второй, и я не знаю, сколько времени она займет. И к тому же я был на собрании вчера. - Странно, я искал тебя, но не нашел. - Я был в центре. На Перри-стрит. - Ах, вот оно что. Я забрел туда в воскресенье вечером. Отличное место - можно рассказывать что угодно, всем на все наплевать. Я говорил ужасные вещи про Бев, и мне стало на сто процентов легче. А Хелен вчера вечером там была? Она говорила тебе, как их ограбили? - Кого ограбили? - Церковь на Перри-стрит. Послушай, ты ждешь звонка, я не хочу тебя отрывать. - Ничего. Кто-то ограбил церковь на Перри-стрит? Что они могли там взять? Там же теперь даже кофе не подают. - Ну, это не было ограбление века. Неделю или две назад у них на пятничном собрании, посвященном Ступеням, выступал один человек по имени Брюс. Не знаю, знаком ты с ним или нет, но это не важно. В общем, он минут двадцать рассказывал про себя, а потом один псих встал и объявил, что год назад пришел на такое же собрание и по ошибке положил в корзинку для сбора сорок долларов, и что у него в кармане пистолет, и если ему не отдадут назад его сорок долларов, он всех перестреляет. - Господи Иисусе! - Погоди, самое лучшее впереди. Брюс говорит ему: "Извините, вам слова не давали, мы не можем ради этого прерывать собрание. Вам придется подождать до перерыва - он будет в четверть девятого". Тогда этот тип начал что-то говорить, но Брюс стукнул молотком по трибуне, которая там у них стоит, и велел ему сесть, а потом передал слово кому-то еще, и собрание продолжалось. - И этот псих так и сидел там? - Должно быть, он понял, что делать нечего. Правила есть правила, верно? Потом еще один парень, его зовут Гарри, подошел к нему и спросил, не хочет ли он кофе или сигарету, и этот псих сказал, что выпить кофе было бы неплохо. "Сейчас пойду принесу", - шепнул ему Гарри, вышел на улицу, дошел до полицейского участка за углом - там совсем рядом... - Шестой участок, это в двух кварталах, на Западной Десятой. - Вот туда он и пошел и привел с собой двоих, и они скрутили этого ненормального и повели в участок. "Минутку, - говорит он, - а где мои сорок долларов? И где мой кофе?" Только там такое может случиться. - Да нет, такое может быть где угодно. - Не думаю. Где-нибудь в Верхнем Ист-Сайде на таком собрании вполне могли бы устроить сбор в пользу этого сукина сына, а потом еще стали бы подыскивать ему квартиру. Ну ладно, не буду тебя отвлекать, ведь ты ждешь звонка. Но я не мог тебе это не рассказать. - Спасибо, - сказал я. Когда просто сидишь и ждешь, можно с ума сойти от нетерпения. Но я не мог никуда уйти. Я знал, что он позвонит, и не хотел пропустить этот звонок. Телефон зазвонил в шесть тридцать. Я схватил трубку и сказал "Алло", но ответа не было. Я еще раз сказал "Алло" и подождал. На другом конце молчали. Я в третий раз сказал "Алло", и там положили трубку. Я взялся было за книгу, но тут же отложил ее. Потом нашел номер в записной книжке и позвонил Лаймену Уорринеру в Кеймбридж. - Помните, я говорил вам, что не буду представлять никаких отчетов о ходе дела, - сказал я. - Но все же хочу сообщить, что есть кое-какие успехи. Я уже имею довольно точное представление о том, что произошло. - Он виновен, да? - Не думаю, что тут могут быть какие-то сомнения, - сказал я. - Для меня, во всяком случае. И для него. - Для него? - Что-то не дает ему покоя - или угрызения совести, или страх, или то и другое вместе. Он только что звонил мне. И не сказал ни слова. Он боится говорить, но молчать тоже боится, вот почему и звонил. Я убежден, он позвонит еще. - Похоже, вы рассчитываете на то, что он сознается. - Я думаю, он сам этого хочет. И в то же время я уверен, что он боится. Не знаю, зачем я позвонил вам, Лаймен. Наверное, мне надо бы подождать, пока все не прояснится. - Нет, я рад, что вы позвонили. - У меня такое чувство, что как только дело пойдет, оно будет двигаться очень быстро. - После секундного колебания я сказал: - Убийство вашей сестры - это еще не все. - Да что вы? - Так мне сейчас кажется. Я сообщу вам, когда узнаю что-то более конкретное. Но пока мне хотелось, чтобы вы были в курсе. В семь раздался еще один звонок. Я взял трубку, сказал "Алло" и сразу же услышал щелчок - он положил трубку. Я тут же перезвонил ему, набрав номер его квартиры. После четырех гудков включился автоответчик. Я положил трубку. В семь тридцать он позвонил опять. Я сказал "Алло" и, не услышав ответа, продолжал: - Я знаю, кто вы. Говорите, ничего страшного не случится. Молчание. - Я сейчас ухожу, - сказал я. - Вернусь в десять часов. Позвоните мне в десять. В трубке было слышно его дыхание. - В десять часов, - сказал я и положил трубку. Минут десять я подождал - на тот случай, если он перезвонит сразу и решит во всем сознаться, - но на этом пока все кончилось. Я взял плащ и отправился обедать с Красавчиком Дэнни. 15 - Эф-би-си-эс? - переспросил Красавчик Дэнни. - Задумано-то это было неплохо: ньюйоркцев, пожалуй, может заинтересовать спортивная программа, где показывают не столько знаменитостей за ловлей форели или футбольные матчи из Австралии, сколько местные события. Только они слишком долго раскачивались и сделали одну очень обычную ошибку. Им не хватило денег. Чтобы поправить дело, с год назад они продали изрядную долю акций каким-то двум братьям, не могу произнести их фамилию, но мне сказали, что она иранская. Больше никто ничего про них не знает, кроме того, что они живут в Лос-Анджелесе и ведут там дела через поверенного. На Эф-би-си-эс это никак не отразилось. Прибыли они не получают, но и не закрываются, а против того, чтобы несколько лет нести убытки, новые инвесторы не возражают. Больше того, они, как я слышал, готовы нести убытки постоянно. - Понимаю. - Да? Но вот что интересно: эти новые инвесторы вроде бы согласны на вполне пассивную роль. Можно было думать, что они потребуют каких-нибудь изменений в руководстве компании, но они оставили всех прежних людей и не назначили никого нового. Если не считать одного, который все время там крутится. В штате Эф-би-си-эс он не числится, жалованья там не получает, но, как к ним ни заглянешь, он обязательно попадется на глаза. - А кто он такой? - А вот это вопрос интересный, - сказал Дэнни. -Его зовут Берген Стетнер - звучит по-немецки, во всяком случае по-тевтонски, только я не думаю, что это его настоящее имя. Он живет с женой в апартаментах на одном из верхних этажей отеля "Трамп" на Южной улице Сентрал-парка. А контора у него в Грейбар-билдинге, на Лексингтон-авеню. Он занимается валютными сделками, а кроме того, торгует драгоценными металлами. Это тебе ни о чем не говорит? - Говорит. О том, что он отмывает какие-то деньги. - А Эф-би-си-эс - что-то вроде прачечной. Как, для кого и в каких масштабах - на эти вопросы я ответить не берусь. - Он налил себе водки. - Не знаю, принесет ли тебе это хоть какую-нибудь пользу, Мэттью. Про Ричарда Термена мне узнать вообще ничего не удалось. Если он и нанял каких-то подонков, чтобы они связали его и замучили его жену, то либо ему попалась уж очень молчаливая пара, либо в их гонорар входил билет в Новую Зеландию, потому что про них ничего не слышно. - Это похоже на правду. - Да? - Он залпом выпил свою "Столичную". - Надеюсь, то, что я рассказал про Эф-би-си-эс, тебе как-нибудь пригодится. Я не хотел ничего говорить по телефону. Никогда этого не любил, а звонки к тебе идут через коммутатор отеля, верно? Это тебе не мешает? - Я могу выходить и прямо в город, - сказал я. - А они записывают, что мне передать. - Конечно, только я не люблю ничего передавать, если можно обойтись. Я бы посоветовал тебе узнать что-нибудь еще про Стетнера, но, возможно, это окажется не так-то легко. Он старается держаться в тени. Что это у тебя? - Я думаю, его портрет, - сказал я и развернул рисунок. Красавчик Дэнни взглянул сначала на рисунок, Потом на меня. - Ты уже знал про него, - сказал он. - Нет. - Ну да, у тебя в кармане пиджака совершенно случайно оказался его карандашный портрет. Господи, да он же подписан! Умоляю, скажи мне, кто этот Реймонд Галиндес? - Будущий Норман Рокуэлл.* Это Стетнер? * Рокуэлл Норман (1894-1978) - известный американский художник-иллюстратор. - Не знаю, Мэттью. Я его в глаза не видел. - Ну, значит, тут я тебя опередил. Я его хорошо рассмотрел. Только тогда еще не знал, на кого смотрю. - Я снова сложил портрет и спрятал его. Никому ничего пока не говори, - сказал я, - но если все пойдет, как надо, то ему придется долго-долго просидеть взаперти. - За отмывание денег? - Нет, - сказал я. - Этим он зарабатывает на жизнь. А сидеть он будет за свое хобби. Домой я шел мимо церкви Святого Павла. Когда я проходил там, было девять тридцать, и я зашел, чтобы посидеть на собрании последние полчаса. Взяв чашку кофе, я уселся в заднем ряду. В передних рядах я заметил Уилла Хейбермена и представил себе, как я рассказываю ему обо всем, что произошло. "В том фильме, что вы мне дали посмотреть, Уилл, роль Резинового Мужчины играл, как нам стало известно, Берген Стетнер. В роли инженю выступал молодой парнишка, новичок. Его сценический псевдоним - Счастливчик. Насчет Кожаной Женщины мы пока еще мало что знаем, но не исключено, что ее зовут Челси". Это было имя, которое Термен обронил в тот вечер. "Кто это? Челси? Да она просто шлюха, друг мой. Можете мне поверить". Я готов был поверить, только я все больше и больше сомневался в том, что девица, которая расхаживала по рингу с цифрами на плакатах, была той самой женщиной в маске и кожаных брюках. Я не вслушивался в то, что говорилось на собрании. Там что-то обсуждали, но я пропускал все мимо ушей. Голова у меня была занята совсем другим. И в этот церковный подвал я пришел не затем, чтобы что-то услышать, а чтобы несколько минут посидеть спокойно. Не дождавшись конца, я тихо вышел и вернулся к себе с двухминутным запасом. Наступило десять часов, но ничего не произошло. Пять минут одиннадцатого телефон зазвонил, и я схватил трубку. - Скаддер слушает, - сказал я. - Вы знаете, кто это говорит? - Да. - Не называйте моего имени. Просто скажите, откуда вы меня знаете. - По "Парижской зелени", - ответил я. - И по другим местам тоже. - Да, правильно. Я не знаю, сколько вы выпили в тот вечер и много ли можете вспомнить. - У меня отличная память. - У меня тоже, и, честно вам признаюсь, иногда мне хочется, чтобы она была похуже. Вы детектив. - Правильно. - С лицензией? Вас можно найти в справочнике? - Нет. - Вы работаете на какое-то агентство. Вы показывали мне карточку, только я не запомнил названия. - Я у них внештатно. Чаще действую самостоятельно. - Значит, я мог бы нанять вас прямо, а не через это агентство? - Да, - сказал я, - могли бы. Наступила пауза - он размышлял. - Дело вот в чем, - сказал он. - Кажется, я попал в беду. - Я понимаю, почему вы так думаете. - Что вам обо мне известно, Скаддер? - То же, что и всем. - Вчера вечером вы не знали, как меня зовут. - Это было вчера. - А сегодня - это сегодня, да? Послушайте, я думаю, нам надо поговорить. - Я тоже так думаю. - Но где? Вот в чем вопрос. Только не в "Парижской зелени". - А что, если у вас? - Нет. Нет, думаю, это не годится. Где-нибудь в общественном месте, но там, где меня никто не узнает. Все места, какие приходят мне в голову, не годятся, потому что туда я хожу постоянно. - Я знаю такое место, - сказал я. Он сказал: - Действительно, это идеальное место, никогда бы о нем не подумал. Это, если я не ошибаюсь, любимое заведение всех ирландцев, кто живет тут поблизости, верно? - Можно и так сказать. - Мой дом всего в нескольких кварталах, но я и представления о нем не имел. Да я, наверное, каждый день проходил мимо и ни разу его не замечал, представляете себе? Прямо какой-то другой мир. Посмотрите, какие тут собираются приличные люди, сплошь честные трудяги, настоящая соль земли. И потом, этот обитый жестью потолок, и кафельный пол, и мишень для дартс на стене. Просто замечательно. Мы сидели, конечно, в "Грогане", и я подумал - интересно, приходило ли до сих пор кому-нибудь в голову назвать его владельца солью земли и честным трудягой? Тем не менее это место нам как будто вполне подходило. Здесь было тихо и почти пусто, и вряд ли здесь появится кто-нибудь из знакомых Термена. Я спросил, что он будет пить. Он сказал, что, наверное, пиво будет лучше всего. Я подошел к стойке и взял бутылку "Харпа" и стакан кока-колы. - Ты опоздал, - сказал мне Берк. - Босс был здесь час назад. Он сказал, что вчера засиделся с тобой до утра. Я вернулся к столу. Термен заметил, что я взял себе кока-колу. - Вчера вы пили что-то другое, - сказал он. - А вы - то, что лучше забирает. - И не напоминайте. Дело в том, что обычно я пью не так уж много. Мартини перед обедом, может быть, еще пару бутылок пива. А вчера вечером перебрал. Даже не помню, что я вам наговорил. И что вы теперь знаете. - Больше, чем вчера вечером. - А вчера вечером знали больше, чем хотели показать. - Не лучше ли вам просто взять и рассказать, что вам так не дает покоя? Термен немного подумал, потом решительно кивнул. Похлопав себя по карману, он достал портрет, который я дал ему накануне. Развернув его, он взглянул на меня и спросил, знаю ли я, кто это. - Может быть, вы мне скажете? - Его зовут Берген Стетнер. "Неплохо", - подумал я. - Я боюсь, что он собирается и меня убить. - Почему? Разве он уже кого-нибудь убивал? - Господи! - сказал он. - Не знаю, с чего и начать. Вот что он мне рассказал. - Я никогда еще не встречал такого человека, как Берген. Он появился после того, как мы продали свои акции, и мы сразу поладили. Он произвел на меня просто фантастическое впечатление. Очень сильный, очень уверенный в себе, и, когда говоришь с ним, легко поверить, что он не такой, как все остальные. В самый первый раз, когда мы познакомились, он пригласил меня к себе домой. Мы лили шампанское на балконе, а под нами простирался весь Сентрал-парк, словно наш собственный сад. В следующий раз, когда я был у него, он познакомил меня со своей женой Ольгой. Красивая женщина, и излучает такую сексуальную энергию, что голова кружится. Берген ненадолго вышел, а она села рядом со мной, положила руку мне на колени и начала гладить через брюки. "Хочу тебя пососать, - сказала она. - Хочу, чтобы ты трахнул меня в жопу. Хочу посидеть у тебя на лице". Мне просто не верилось, что это происходит взаправду. Я не сомневался, что вот сейчас он войдет и застанет нас, но к тому времени, как он вернулся, она уже сидела в кресле на другом конце комнаты и что-то рассказывала о картине, которая висела на стене. На следующий день он только и говорил о том, как я понравился Ольге и как она сказала, что хочет почаще со мной видеться. Через несколько дней мы пошли с ними пообедать - я и моя жена. Мне было очень неловко из-за того, что произошло между мной и Ольгой. В конце вечера Берген поцеловал Аманде руку, совсем по-европейски, но в то же время как-то насмешливо. А Ольга протянула мне для поцелуя свою руку, и она пахла... ну, словом, ее соком. Наверное, она только что трогала себя там. И знаете, когда я взглянул на нее, у нее был такой вид, что это подействовало на меня не меньше, чем запах. Конечно, Берген прекрасно знал, что происходит, они вместе это затеяли. Теперь-то я знаю. Когда я был у них дома в следующий раз, он сказал, что хочет мне кое-что показать, - ничего такого по кабелю никогда не передают, но он полагает, что мне это будет интересно. Он поставил кассету - это была порнуха, любительский фильм. Двое мужчин и одна женщина. Где-то на середине вошла Ольга и села рядом со мной. Я даже не знал, что она дома, думал, мы с Бергеном одни. Когда кассета кончилась, Берген вынул ее и поставил еще одну. Там были две женщины - черная и белая. Черная изображала рабыню. Только через минуту я сообразил, что белая - это Ольга. Я не мог отвести глаз от экрана. Когда фильм кончился, я оглянулся и увидел, что Бергена в комнате нет. Мы с Ольгой скинули одежду и улеглись на диван. В какой-то момент я понял, что Берген в комнате и наблюдает за нами. А потом мы встали и все трое отправились в спальню. Кроме секса Стетнер угощал его и философскими рассуждениями. "Законы и правила - это для тех, у кого не хватает воображения, чтобы их нарушать. Есть мужчины и женщины, которые выше других и которые диктуют свои собственные законы или вообще обходятся без них". Он часто цитировал Ницше, а Ольга приноравливала изречения старого немца к нашему времени. "Нужно только предъявить свои права на власть, и стоит ли говорить о жертвах, если их судьба - естественное следствие их собственного желания покориться? Они сами творят свою судьбу, как вы - свою". Однажды Стетнер позвонил ему в офис. "Бросайте свои дела, - сказал он. - Спускайтесь вниз и ждите на углу. Я заеду за вами через пятнадцать минут". Они долго ехали куда-то, и Стетнер все приговаривал, что его ждет подарок. Он остановил машину в незнакомом районе и провел Термена по лестнице в подвал. Там Термен увидел обнаженную женщину с кляпом во рту, прикованную к металлической раме. "Она ваша, -сказал Стетнер. - Можете делать с ней, что хотите". Термен попользовался этой женщиной. Отказаться было бы невежливо - все равно что не принять предложенную рюмку или отклонить угощение. К тому же полная беспомощность женщины невероятно его возбудила. Когда он кончил, Стетнер спросил, не хочет ли он сделать с женщиной что-нибудь еще. Он сказал, что нет. Они вышли и сели в машину. Стетнер попросил его подождать минуту - он кое-что забыл сделать. Вскоре он вернулся и сел за руль. По дороге он спросил Термена, был ли тот когда-нибудь у женщины первым. Термен сказал, что был. - Но не у вашей жены. - Нет, - признался Термен. - Аманда не была девушкой, когда они познакомились. - Так вот, я сделал вам превосходный подарок, - сказал Стетнер. - Вы уже были первым у женщины, а у этой сегодня вы оказались последним. Та девка, которой вы только что попользовались, больше не будет принадлежать никому, разве что могильным червям. Знаете, что я сделал, когда вернулся туда? Вынул у нее изо рта кляп, сказал: "Прощай, дорогая" и перерезал ей горло. Потрясенный Термен молчал. - Вы не знаете, верить мне или нет. А вдруг я просто вернулся, чтобы отлить или чтобы отвязать ее? Хотите, поедем обратно, сами увидите? - Нет. - Это хорошо. Потому что вы знаете - я всегда говорю правду. Вы растеряны, вы не знаете, что и подумать. Успокойтесь. Вы ничего не делали, это сделал я. И потом, она все равно бы умерла. Никто не живет вечно. - Он взял Термена за руку. - Мы с вами теперь так близки, что ближе не бывает. Мы братья по крови и посемени. Термен долго наливал себе пива и еще дольше не мог его выпить. Поднеся стакан к губам, он ставил его обратно на стол и снова принимался говорить. Он не хотел пива, ему нужно было выговориться. - Не знаю, убил ли Берген эту женщину на самом деле, - сказал он. Возможно, это была какая-то шлюха, которую наняли специально на такой случай, и он вернулся, чтобы отвязать ее и расплатиться. А может, он и вправду перерезал ей горло. Не знаю. С этой минуты Термен стал жить двойной жизнью. Внешне он оставался молодым, преуспевающим администратором с прекрасной квартирой, богатой женой и большим будущим. И в то же время у него была тайная жизнь, которую он делил с Бергеном и Ольгой Стетнерами. - Я научился это включать и выключать, - сказал он. - Когда вы уходите с работы, вы оставляете там все служебные дела, - а я, когда бывал с ними, оставлял позади всю свою другую жизнь. Я виделся с ними раз или два в неделю. Мы не всегда делали что-нибудь этакое, иногда просто сидели и разговаривали. Но всегда была эта острота, этот ток, который пронизывал нас. А потом я выключал все это, шел домой и превращался в примерного мужа. Когда они были знакомы уже несколько месяцев, Стетнеру понадобилась его помощь. - Его кто-то шантажировал. Они сделали какую-то видеозапись. Не знаю, что на ней было, но, видимо, что-то серьезное, потому что оператор оставил себе копию и потребовал за нее пятьдесят тысяч долларов. - Арнольд Левек, - сказал я. Он широко раскрыл глаза. - Откуда вы знаете? Что еще вам известно? - Я знаю, что случилось с Левеком. Вы помогали его убить? На этот раз он донес стакан до рта. Утершись рукой, он ответил: - Клянусь, я не знал, что так обернется. Он сказал, что готов заплатить пятьдесят тысяч, но не может встретиться с Левеком, тот его боится. Нетрудно было понять почему. Он сказал, что на этом все кончится: тот не так глуп, чтобы решиться на такую же штуку еще раз. На углу Десятой авеню и Сорок Девятой есть таиландский ресторан. Там я встретился с Левеком. Смешной такой толстяк, ходил вперевалку, как заводная игрушка. Он все говорил мне, что не хотел этого делать, но ему действительно нужны деньги. Чем больше он оправдывался, тем больше презрения мне внушал. Я отдал ему портфель с деньгами и сказал, чтобы он его открыл. Увидев деньги, он как будто еще больше испугался. Я выдал себя за адвоката - такую мы придумали легенду, на мне был дорогой костюм в тонкую полоску, и я старался вставлять в разговор юридические термины. Как будто это имело какое-то значение. Мы совершили обмен, и я сказал ему, что он может оставить себе и портфель, но я не отпущу его, пока не буду уверен, что кассета - та самая, которая нужна моему клиенту. "Моя машина стоит рядом, - сказал я, - а до моей конторы всего пять минут, и, как только я посмотрю начало фильма, вы сможете уйти с деньгами". Термен потряс головой. - Он мог просто встать и уйти, - сказал он. - И что бы я тогда делал? Но он, видимо, мне поверил. Мы прошли полпути до Одиннадцатой авеню, и у входа в проулок нас поджидал Берген. Он должен был ударить Левека по голове, а потом мы убрались бы оттуда с деньгами и с пленкой. - Но случилось иначе. - Да, - сказал он. - Не успел Левек опомниться, как Берген стал его избивать. По крайней мере, так мне показалось, но потом я увидел у него в руке нож. Он ударил его ножом прямо там, на улице, потом схватил и затащил в проулок, а мне велел взять портфель. Я взял портфель и пошел по проулку. Он прислонил Левека к кирпичной стене и принялся тыкать в него ножом. Левек так и стоял с выпученными глазами. Может быть, он был уже мертв, не знаю. Он не произнес ни звука. Потом они взяли у Левека ключи, обыскали его квартиру и унесли с собой две полные сумки записей. Стетнер думал, что у Левека хранилась запасная копия пленки, которой тот его шантажировал, но оказалось, что копии не было. - Почти на всех пленках были записаны фильмы, которые показывали по телевидению, - сказал Термен. - В основном - старые классические черно-белые ленты. Еще было несколько порнофильмов и какие-то старые телешоу. Стетнер сам просмотрел их и в конце концов почти все выкинул. Термен так и не видел той пленки, которую тот вернул себе с его помощью и которая стоила жизни Арнольду Левеку. - Я ее видел, - сказал я. - Там показано, как они оба совершают убийство. Убивают мальчика. - Я так и думал, иначе зачем бы они стали платить за нее такие деньги? Но где вы могли ее видеть? - У Левека была копия, которую вы не нашли. Он записал ее на кассету с фильмом. - У него таких было много. Мы не стали с ними возиться, оставили там. Значит, вот до чего он додумался. - Термен поднял стакан и снова поставил его на стол нетронутым. - Впрочем, это ему не слишком помогло. Большое место в жизни Стетнера занимали мальчики - в этой части его жизни Термен не стремился принимать участие. - Не люблю гомосексуалистов, - категорически заявил он. - Терпеть их не могу, и всегда не мог. У Аманды брат гомосексуалист. Я ему никогда не нравился, и он мне никогда не нравился, с самой первой встречи. Стетнер сказал, что и у него то же самое: он считает, что педерасты - слабаки и что СПИД изобрела сама наша планета, чтобы раздавить их в прах. "Использовать этих мальчишек - вовсе не гомосексуальный акт, - говорил он. - Их берешь, как берешь женщину, и все. И это проще простого, они кругом кишмя кишат, только и просятся, чтобы их взяли. И никому до этого нет дела. Можешь вытворять с ними, что хочешь, и всем на это наплевать". - А где он их добывал? - Не знаю. Я же говорю, это та сторона его жизни, от которой я старался держаться подальше. Время от времени я видел его с каким-нибудь мальчиком. Иногда он приближал к себе кого-нибудь из них, вроде того, которого вы видели на боксе на прошлой неделе. Он обращался с каждым, как с сыном, а потом в один прекрасный день мальчик куда-то исчезал. И я никогда не спрашивал, что с ним случилось. - Но вы знали. - Я об этом даже не думал. Это меня не касалось, зачем бы я стал об этом думать? - Но вы должны были знать, Ричард. До сих пор я еще ни разу не назвал его по имени. Может быть, поэтому мои слова проникли сквозь броню, за которой он укрывался. Что-то, во всяком случае, произошло, потому что он вздрогнул, словно от хорошего удара в диафрагму. - Наверное, он их убивал, - сказал он. Я молчал. - Наверное, он убил немало людей. - А вы? - Я никогда никого не убивал. - Вы были соучастником убийства Левека. По закону вы так же виновны, как если бы сами ударили его ножом. - Я даже не знал, что он собирается его убить! Конечно, он знал - и что случалось с теми мальчиками, тоже знал. Но я не стал спорить. - Вы знали, что он собирается ограбить Левека, - сказал я. - Значит, вы соучастник преступления, и этого достаточно, чтобы на вас легла вся ответственность, если преступление закончится смертью потерпевшего. Вы были бы виновны в убийстве, даже если бы Левек умер от сердечного приступа. С точки зрения закона вы виновник его смерти. Он несколько раз глубоко вдохнул. Потом уныло сказал: - Ладно, это я знаю. То же самое можно сказать и про ту девицу, когда он вернулся, чтобы ее убить. Если только он на самом деле ее убил. Наверное, я виновен в изнасиловании. Правда, она не сопротивлялась, но и согласия в общем-то не давала. - Он поглядел на меня. - Я не буду оправдываться. Этому нет оправдания. И не буду говорить, что он меня загипнотизировал, хотя что-то в этом роде и было, правда, - они оба так все устроили, что... ну, заставляли меня делать все, что хотели. - Как им это удалось, Ричард? - Они просто... - Как они заставили вас убить свою жену? - О Господи! - простонал он и закрыл лицо руками. Возможно, они планировали это с самого начала. Возможно, это все время стояло в их тайной повестке дня. - Ты бы пошел и принял душ, - говорила Ольга. - Пора тебе возвращаться к своей женушке. "К своей женушке", "к своей милой женушке", "к своей очаровательной женушке" - это всегда говорилось с иронией, с насмешкой. "Ты провел час в мире отважных, отчаянных, бесстрашных людей, а теперь можешь возвращаться в свой скучный черно-белый мир, к кукле Барби, с которой в нем живешь". - Это свинство, что все деньги - ее, - сказал Стетнер еще в самом начале их знакомства. - Человек лишается всякой власти, когда у его женщины больше денег, чем у него. На первых порах Термен боялся, что Стетнер заинтересуется Амандой в сексуальном плане. Стетнер позволил ему делить с собой Ольгу и мог потребовать такой же услуги от него. Это Термену не нравилось. Он не хотел смешивать обе свои жизни и почувствовал облегчение, убедившись, что Стетнер, очевидно, не хочет вовлекать Аманду в их отношения. Их первая встреча вчетвером оказалась неудачной, и потом еще два раза, когда обе пары обедали вместе, разговор не клеился. Именно Стетнер и подал ему идею увеличить сумму страховки. - У вас будет ребенок, ты должен его обеспечить. Надо бы включить в страховку и мать. Если что-нибудь с ней случится, тебе придется нанимать сиделку, потом гувернантку, у тебя будут большие расходы на протяжении многих лет. А потом, когда страховка была оформлена, он сказал: - Знаешь, Ричард, сейчас ты человек, у которого богатая жена. А если она умрет, ты сам станешь богатым человеком. Есть некоторая разница, как по-твоему? Эта мысль крепла постепенно, исподволь. - Не знаю, как это объяснить, - сказал Термен. - Все это было вроде игры. Мы говорили об этом в шутку, изобретали всякие немыслимые способы. "Жаль, что микроволновые печки такие маленькие, - говорил он. - Мы могли бы запихнуть туда Аманду, сунув ей в рот яблоко, и поджарить ее изнутри". Сейчас об этом и вспоминать отвратительно, но тогда это казалось забавным, потому что это было не взаправду - всего-навсего безобидная шутка. А он все продолжал шутить, и понемногу идея становилась все реальнее. "Мы сделаем это в будущую среду", - говорил Берген, мы выдумывали какой-нибудь дурацкий сценарий, похожий на комический триллер, и на том все кончалось. А во вторник Ольга говорила: "Да, мы совсем забыли, ведь завтра ты должен убить Аманду". Это была наша постоянная шутка. Когда я был с Амандой, когда их не было поблизости, я был нормальный человек, счастливый семьянин. Это звучит невероятно, да? Но это правда. Наверное, мне казалось, что в один прекрасный день Берген и Ольга исчезнут. Не знаю, как я себе это представлял, - то ли их поймают на какой-нибудь проделке, то ли просто они оставят меня в покое и уедут из страны, то ли еще не знаю что. Может быть, я рассчитывал, что они умрут. И тогда вся эта темная сторона моей жизни исчезнет, и мы с Амандой заживем счастливо. Как-то раз, правда, когда я лежал в постели, а она спала рядом, я начал представлять себе разные способы, как ее убить. Я не хотел об этом думать, но не мог избавиться от таких мыслей. Как задушить ее подушкой, как зарезать ножом - одна за другой мне представлялись разные кровавые картины. Мне пришлось пойти в другую комнату и выпить несколько рюмок. Я не боялся, что я что-нибудь такое сделаю. Просто мне стало не по себе от этих мыслей. Около первого ноября я как-то между прочим сказал, что наши нижние соседи на шесть месяцев уезжают во Флориду. "Прекрасно, - сказал Берген. Вот там мы Аманду и убьем. Самый подходящий случай для кражи со взломом, раз хозяева во Флориде. И очень удобно: идти ей будет недалеко, а в вашей квартире этого лучше не делать, ты же не хочешь, чтобы там толклись полицейские. От них только беспорядок, а кое-кто из них еще и на руку нечист". Я думал, что это шутка. "А, вы идете в гости? Когда вы вернетесь, мы будем поджидать вас в квартире этого еврея, этажом ниже. Вы застанете нас как раз в момент взлома. Надеюсь, я еще не забыл, как взламывают двери. Должно быть, это как умение плавать: стоит один раз научиться, и потом всю жизнь не забудешь". В тот вечер, когда мы пошли в гости, я уже не понимал, шутка это или нет. Мне очень трудно это объяснить. Я и понимал, и не понимал. Эти две стороны моей жизни были очень далеки друг от друга - я как будто не верил, что в одной из них может случиться что-то такое, что затронет другую. Я вроде бы и знал, что они будут там нас поджидать, но не мог в это поверить. Когда мы ушли из гостей, я решил пройтись пешком, потому что хотел оттянуть время - боялся, что они действительно окажутся там, что на этот раз все случится взаправду. По дороге домой она заговорила о своем брате, как она беспокоится о его здоровье, и я зло пошутил по этому поводу. Мы поругались, и я решил: ладно, сука этакая, через час тебя уже не будет. Эта мысль меня как-то странно возбудила. Когда мы поднимались по лестнице, я увидел, что дверь в квартиру Готшальков закрыта, и почувствовал облегчение, но потом я заметил, что дверная коробка треснула, а вокруг замка следы от ломика, и понял, что они там. Но я подумал, что если мы не будем шуметь, то сможем пройти мимо закрытой двери и подняться к себе в квартиру, а там окажемся в безопасности. Конечно, мы могли бы повернуть назад и спуститься вниз, но тогда это мне и в голову не пришло. А когда мы дошли до лестничной площадки, дверь открылась - они нас ждали. Ольга была в кожаном костюме, который она иногда носит, а Берген - в длинном кожаном плаще. Вид у них был такой, словно они сошли со страниц комикса. Аманда сначала их не узнала. Она уставилась на них, не понимая, в чем дело, и не успела даже слова сказать, как Берген произнес: "Ты уже покойница, сука", и ударил ее по лицу. На руках у него были шоферские перчатки из тонкой кожи. Он сжал кулак и изо всех сил ударил ее в челюсть. Потом Берген схватил ее и втащил в квартиру, зажав ей рот. Ольга заломила Аманде руки назад и надела на них наручники. Они заклеили ей рот, Ольга сбила ее с ног и ударила ногой в лицо, когда она упала. Они раздели ее догола, перетащили в спальню и бросили на кровать. Берген изнасиловал ее, перевернул на живот и снова изнасиловал. Ольга ударила ее по лицу ломиком - я думаю, тогда она и потеряла сознание. Наверное, потом она все время была без сознания. Я очень на это надеюсь. Они сказали мне, что я должен иметь с ней сношение. И это было самое страшное. Мне казалось, что будет противно, что меня стошнит, но поймите - я возбудился. У меня член стоял. Я не хотел иметь с ней сношение, не хотел, но мой член хотел. Господи, как мне отвратительно об этом вспоминать! Кончить я не мог. Я лежал на ней и никак не мог кончить, я очень хотел кончить, чтобы все это оказалось позади, но не мог. Потом я стоял над ней, а Берген обмотал ей вокруг горла ее же колготки и заставил меня взяться за их концы. Он сказал, что я должен сам это сделать, а я просто стоял над ней. Ольга на коленях сосала меня, Берген руками в перчатках держал мои руки, а у меня в руках были концы колготок, и я не мог их отпустить, потому что Берген держал мои руки. Он развел руки в стороны, и мне пришлось тоже развести руки в стороны, а ее глаза неподвижно смотрели на меня, так, знаете, смотрели и смотрели. А Ольга, понимаете, все продолжала то же самое, а Берген держал мои руки очень крепко, и в воздухе пахло кровью, и кожей, и сексом. И у меня наступил оргазм. А Аманда была мертва. 16 - Все остальное произошло примерно так, как мы и предполагали, - сказал я Деркину. - Они связали его, немного поколотили для правдоподобия и обставили все так, чтобы было похоже на кражу со взломом, но грабителям что-то помешало. Потом отправились домой, а примерно час спустя или около того Термен позвонил в полицию. Версия у него была готова. Он отрабатывал ее уже много дней, все время убеждая себя, что это шутка. - А теперь он хочет нанять тебя. - Уже нанял, - сказал я. - Вчера вечером, перед тем, как мы расстались. - Для чего? - Он боится Стетнеров. Боится, что они его убьют. - Зачем им это может понадобиться? - Чтобы замести следы. Его замучили угрызения совести. - Еще бы, сукин он сын. - По его словам, он места себе не находит. Все думает о том, что она действительно любила его, - больше никто его не любил и никогда не полюбит. - Такую и в самом деле поискать надо. - И ему хочется думать, что она умерла, так и не догадавшись, какую роль играл он в ее убийстве. Что она лежала без сознания, когда он имел с ней сношение, и что она была без сознания, либо уже мертва, когда Стетнер заставил его удавить Аманду. - Если ему надо знать это точно, пусть нанимает не детектива, а медиума. Дело было утром в четверг. После завтрака я отправился в Северно-Центральный участок, подождал, пока появится Джо, и сейчас мы сидели за его столом. Он курил сигарету. Насколько мне известно, он бросал раз десять. И никак не мог удержаться. - Он считает, что всем видно, как его мучит совесть. И что Стетнеру он больше не нужен. - А зачем вообще он был нужен Стетнеру, Мэтт? Сдается мне, что он все валит на Стетнера, а на самом деле это он использовал Стетнера, а не наоборот. Насколько я понимаю, он заполучил полтора миллиона, а что с этого имел Стетнер? На скорую руку трахнулся с полумертвой женщиной? - Пока что Стетнер получил четыреста тысяч долларов, - сказал я. - Должно быть, я что-то прослушал. - А я как раз и собирался об этом сказать. После того как все кончилось, когда ее похоронили и шум в газетах утих, у Термена был разговор со Стетнером. Тот сказал, что их совместное предприятие завершилось очень успешно, но, конечно, поскольку предприятие было совместным, было бы справедливо поделиться с ним добычей. - Другими словами - гони половину? - Примерно так. Нет, не от тех денег, которые ему достались от жены, Стетнер на них не претендовал, а от страховки. Как только страховая компания ее выплатила, он потребовал половину. Всего там получился миллион, если учесть возмещение ущерба в двойном размере, поскольку убийство считается смертью от несчастного случая... - Вот чего я никак не могу понять. - Я тоже, но, наверное, с точки зрения жертвы, это и в самом деле несчастный случай. Так или иначе, получился миллион, не облагаемый налогом, и Стетнер потребовал половину. Страховая компания выплатила деньги в конце прошлого месяца - для такого случая очень быстро. - Сюда приходил кто-то от них, - сказал Джо. -Хотел знать, не считается ли Термен подозреваемым. Официально не считается, так мне и пришлось ему сказать. Я-то был убежден, что это сделал он, я ведь тебе говорил... - Да. - Но у нас был только один возможный мотив - деньги, а по нашим сведениям в деньгах он не нуждался, значит, и убивать ее не было никакой причины. - Он нахмурился. - А из того, что ты мне рассказал, следует, что у него и в самом деле не было никакой причины. - Так, как он это рассказывает, - не было. Но страховая компания выплатила страховку, и Стетнер потребовал свою долю, и они договорились, что Термен будет отдавать ее Стетнеру наличными по частям, по сто тысяч долларов, якобы на приобретение иностранной валюты. На самом деле деньги должны были идти Стетнеру, но Термен получал бы взамен документы о фиктивных сделках, составленные так, чтобы в конечном счете при уплате налогов он смог списать все на убытки. Знаешь, Джо, это мне больше всего нравится. Разделить добычу с соучастником и сделать так, чтобы не платить налогов с его доли. - Неплохо. И он отдал четыре раза по сотне? - С недельными промежутками. Последний платеж должен состояться сегодня вечером. Он встретится со Стетнером в Маспете - будет вести оттуда телепередачу с боксерских состязаний. Он передаст ему кейс с сотней тысяч, и делу конец. - И он считает, что после этого Стетнер его убьет. Потому что свои деньги он получит, и Термен будет ему больше не нужен, а он для него опасен, потому что его начала мучить совесть, значит, лучше с ним покончить. - Выходит, так. - И он хочет, чтобы ты его защитил, - сказал Джо. - Он тебе не сказал как? - Пока нет, Я встречаюсь с ним сегодня после обеда, чтобы все обсудить. - А потом вы поедете в этот, как его там, - Маспет? - Вероятно. Он загасил сигарету. - А почему именно ты? - Он меня знает. - Знает? Откуда? - Мы познакомились в баре. - А, ты говорил - вчера вечером в этой поганой забегаловке твоего приятеля Баллу. Не знаю, зачем ты общаешься с та кой публикой. - Он мой друг. - Рано или поздно этот твой друг схлопочет кучу неприятностей, и тогда тебе бы лучше оказаться от него подальше. Он отлично умеет плясать на канате - скользкий, как угорь, - только в один прекрасный день ФБР сообразит, что к чему, и он угодит на казенные хлеба в Атлантскую тюрьму. - Все это не важно, - сказал я. - Мы встретились вчера в "Грогане", потому что нам надо было поговорить в каком-нибудь тихом месте. А позвонил он мне потому, что накануне мы случайно встретились в другом баре, по соседству. - Ты-то случайно встретился с ним потому, что занимаешься его делом. Он это знал? - Нет. Он думал, что я занимаюсь Стетнером. - А почему ты должен заниматься Стетнером? Я ничего не сказал ему ни про пленку, где убивали Счастливчика, ни про убийство Арнольда Левека. Мне казалось, что все это не имеет отношения к делу. У Джо на руках висит убийство Аманды Термен, меня наняли, чтобы его расследовать, и похоже, что теперь я его раскрыл. - Я этим воспользовался, чтобы его расколоть. Мне удалось выяснить, что он связан со Стетнером, и этого было достаточно. Если он свалит все на Бергена с Ольгой, ему, возможно, удастся выкрутиться. - Ты считаешь, что сможешь уговорить его явиться с повинной? - Надеюсь. Во всяком случае, займусь этим, когда увижусь с ним сегодня. - Я хочу, чтобы у тебя был диктофон, когда ты с ним увидишься. - Согласен. - "Согласен"? Господи, как жаль, что вчера при тебе не было диктофона. Так часто бывает: тебе повезло, человек разговорился, выкладывает тебе все, и ему становится легче. А на следующее утро встает и не может понять, с чего это его вчера понесло, и больше до конца своих дней он никому ничего не скажет. Какого дьявола ты не зашел ко мне и не взял аппаратуру перед тем, как с ним встретиться? - Да брось, - сказал я. - Он ни с того ни с сего позвонил мне в десять вечера и потребовал, чтобы мы сейчас же встретились. Тебя вчера вечером наверняка здесь и не было. - Тут хватает людей, которые могли бы дать тебе аппаратуру. - Ну да, только для этого понадобилось бы всего-навсего часа два времени и десяток звонков по телефону, чтобы получить разрешение, а главное - откуда я мог знать, что он расколется? - Да, ты прав. - Думаю, что смогу уговорить его явиться с повинной, - сказал я. По-моему, он и сам этого хочет. - Было бы неплохо, - сказал он. - Но даже если и нет, то он по крайней мере что-то тебе скажет, а при тебе будет диктофон. Когда вы встречаетесь в четыре? Жаль, что не раньше. - Раньше у него какие-то деловые свидания. - Дела есть дела, да? Увидимся здесь в три. - Он встал. - А до тех пор у меня тоже дела. Я отправился к Элейн, купив по дороге цветов и пакет яффских апельсинов. Она поставила цветы в воду, апельсины положила в большую голубую стеклянную вазу и сказала мне, что чувствует себя лучше. - У меня еще слабость, но дело явно идет на поправку. А как у тебя? Все в порядке? - А что? - Вид у тебя замученный. Опять вчера просидел всю ночь? - Нет, но мне не спалось. Дело вот-вот будет раскрыто. Еще пару часов и конец. - Как все это произошло? Сегодня среда, верно? Или я пару дней провалялась без сознания? - Термен хотел излить кому-нибудь душу, а тут подвернулся я. Он чувствует, что на него давят - отчасти, наверное, я, но больше Стетнер. - А кто такой Стетнер? - Тот Резиновый Мужчина. - Я вкратце изложил ей наш вчерашний разговор в "Грогане". - Я оказался в нужном месте в нужное время. Мне повезло. - Не то что Аманде Термен. - Не одной ей, насколько я понимаю. Но за Аманду все они сядут. Если Термен даст показания и полиции удастся раздобыть какие-нибудь вещественные доказательства, дело можно будет считать беспроигрышным. - Тогда почему ты такой мрачный? Тебе бы сейчас петушком прыгать. По-моему, в таких случаях полагается наслаждаться минутой торжества. - Должно быть, я устал. - А что еще? Я пожал плечами: - Не знаю. Вчера вечером я часа два говорил с Терменом. Не могу сказать, что полюбил этого говнюка, но и радоваться мне тоже что-то не хочется. Неделю назад он мне казался каким-то хладнокровным гениальным преступником, а теперь оказалось, что он просто дурачок. Паре хитрых извращенцев ничего не стоило водить его за член. - Тебе его жалко. - Нет, не жалко. Я думаю, он тоже хитрый сукин сын, только он нарвался на Стетнера, который оказался похитрее. И я верю далеко не всему, что он мне наговорил вчера вечером. Не думаю, чтобы он напрямую врал, но, скорее всего, постарался представить себя в лучшем свете, чем он есть на самом деле. Во-первых, готов спорить на что угодно, что Аманда - не первая, кого он убил. - Почему ты так думаешь? - Потому что Стетнер не так уж глуп. Он знал, что полицейские вытряхнут из Термена всю душу после такого убийства. Даже если не заподозрят его в соучастии, то будут допрашивать, чтобы как-нибудь выйти на убийц и не упустить ни одной улики. Поэтому Стетнер должен был сначала закалить его, приучить убивать. При нем убили Левека, он был соучастником, и я думаю, что он и кто-то из Стетнеров, а может быть, и оба, не раз проделывали с женщинами такое, после чего тех находили мертвыми. Вот как я поступил бы, если бы был таким, как Стетнер. - Я очень рада, что ты не такой. - И я не знаю, насколько можно верить этому приступу угрызений совести, - сказал я. - Думаю, он испугался и кое-что из его слов - правда. Как только Стетнер получит от него последнюю сотню тысяч, незачем будет сохранять ему жизнь. Если только он не собирается наложить лапу на все остальные деньги, что вполне возможно. А может, Термен как раз этого и боится. Не хочет расставаться с остальными деньгами. - Но ему же все равно придется с ними расстаться? Если сознается. - А он не собирается сознаваться. - Но я думала, ты хочешь уговорить его явиться с повинной. - Попробую. Надеюсь, мне удастся обработать его не хуже, чем Стетнеру. - Хочешь, я пойду с тобой и пососу у него? - Думаю, обойдемся и без этого. - Ну и хорошо. - Понимаешь, - сказал я, - мне кажется, он пытается обвести меня вокруг пальца. Может, он хочет, чтобы я вместо него убил Стетнера. Это мало вероятно, но не исключено. Может, ему нужна моя помощь, чтобы устроить что-нибудь вроде патовой ситуации, когда он оставит доказательства и свои показания, которые уличат Стетнера в случае его смерти. Если он все сделает правильно и Стетнер будет это знать, ему ничего не грозит. - Но все доказательства, которые он предоставит тебе... - Попадут прямо в руки Джо Деркина. Эх, черт! - Что такое? - Еще только половина двенадцатого, а я встречаюсь с ним в четыре. Мне надо было нажать на него вчера вечером, не дать ему времени одуматься. А все потому, что он был совершенно измотан, да и я тоже. Я думал, мы встретимся сегодня утром, но он развел тягомотину насчет каких-то деловых свиданий. Я хотел ему сказать, что он вполне может их отменить и что все дела для него уже кончились, но не смог. Знаешь, он звонил мне несколько раз вчера после обеда и молчал. - Да, ты говорил. - Если бы я встретился с ним утром, сейчас дело было бы уже в шляпе. Но конечно, тогда я не успел бы поговорить с Красавчиком Дэнни и ничего не знал бы про Стетнера. - Я вздохнул. - Ну, ничего, что-нибудь да получится. - Что-нибудь наверняка получится, дорогой. Не хочешь прилечь на часок-другой? Ложись в постель, или я постелю тебе на диване. - Нет, не стоит. - Тебе это не повредит. А я тебя разбужу когда надо, и у тебя хватит времени зайти к Джо, так что можешь не дергаться. - Да я все равно дергаюсь. - Вот и я про это. Я успел к двенадцати на собрание, а потом пешком дошел до своего отеля, перекусив по дороге в пиццерии. Я взял пиццу со сладким перцем, чтобы там наверняка были все нужные организму питательные вещества. Может быть, это собрание так меня размагнитило, а может быть, сытная и полноценная еда, только, добравшись до своей комнаты, я почувствовал такую усталость, что решил прилечь на часок. Я поставил будильник на два тридцать и на всякий случай попросил еще и дежурного позвонить мне в это время. Сбросив туфли, я выбрался из одежды и вырубился, кажется, еще раньше, чем закрыл глаза. Меня разбудил телефонный звонок. Я сел и взглянул на часы - было только два. Я взял трубку, собираясь рявкнуть на дежурного. Голос Ти-Джея произнес: - Почему это вас никогда нет дома? Как я могу рассказать, что я узнал, если вас невозможно разыскать? - А что ты узнал? - Как звали того мальчика. Младшего. Я встретил одного парнишку, он его знает. Говорит, его зовут Бобби. - А фамилию ты не узнал? - На Двойке мало у кого есть фамилия, Мэтт. Да и имя тоже. Тут, понимаете, больше клички. Дурачок, Шляпа, Бутерброд. Бобби еще новенький, у него клички нет. Паренек, с которым я говорил, сказал, что он здесь появился где-то около Рождества. Недолго же он продержался. Жаль, я не мог сказать Ти-Джею, что это не важно, - того человека, который гулял с Бобби, все равно посадят за кое-что другое, так что ему теперь долго будет не до мальчиков. - Не знаю, откуда он взялся, - продолжал Ти-Джей. - В один прекрасный день сошел с автобуса, и все. Должно быть, там, откуда он приехал, были любители мальчиков, потому что он с самого начала пошел по этой части. И оглянуться не успел, как один тип его заграбастал и стал торговать его белой задницей. - Кто это был? - Хотите, чтобы я узнал? Думаю, это можно, только на счетчике двадцать долларов уже нащелкало. Какой смысл? Теперь не составит никакого труда посадить Стетнера за убийство Аманды Термен. Есть труп, есть свидетель и наверняка найдутся какие-нибудь вещественные доказательства. А что известно об исчезновении и возможном убийстве мальчика по имени Бобби? Стоит ли гоняться за каким-то сутенером? - Попробуй что-нибудь выяснить, - услышал я собственный голос. - Я заплачу по счетчику. В три я явился в Северно-Центральный участок, разделся до пояса, и полицейский офицер по фамилии Вестерберг нацепил на меня аппаратуру, чтобы записывать разговоры. - Ты уже ее носил, - сказал Деркин. - Помнишь дело той квартирной хозяйки - в газетах ее называли Ангелом Смерти? - Помню. - Значит, как это работает, ты знаешь. Думаю, Термен ничего не заметит. Только если он захочет лечь с тобой в постель, не снимай рубашку. - Не захочет. Он не любит гомосексуалистов. - Да, Ричард человек правильный. Бронежилет дать? Я думаю, тебе бы лучше его надеть. - Поверх всего? - Он из кевлара,* ничего не экранирует. Не пропускает только пули. * Кевлар - фирменное название особо прочного пластика, выпускаемого фирмой "Дюпон"; его применяют, в частности, для изготовления пуленепробиваемых жилетов. - Пуль не будет, Джо. Никто из них пока еще не пускал в ход пистолета. А нож этот жилет пробьет. - Иногда бывает. - Я уж не говорю о колготках на шее. - Да, пожалуй. Не нравится мне, что приходится посылать тебя без прикрытия. - Ты меня никуда не посылаешь. Я тебе не подчиняюсь. Я рядовой гражданин, а диктофон беру из чувства гражданской ответственности. Я с тобой сотрудничаю, но за мою безопасность ты не отвечаешь. - Не забыть бы мне сказать это на допросе, когда тебя привезут в пластиковом мешке. - Не беспокойся, этого не будет, - сказал я. - А что, если Термен проснулся сегодня утром и понял, что наболтал лишнего, и теперь ты - кончик веревочки, который надо бы отрезать, чтобы не болтался? Я покачал головой: - Я же для него как туз в рукаве. Я его прикрытие. Это я могу сделать так, чтобы Стетнер его не убил. Какого дьявола, он же меня нанял, Джо. Не станет он меня убивать. - Он тебя нанял? - Вчера вечером. И дал мне задаток - настаивал, чтобы я взял. - Сколько? - Сто долларов. Симпатичную такую хрустящую бумажку. - Ну, и то хлеб. - У меня ее уже не осталось. - Что значит - не осталось? Отдал ему обратно, что ли? Как же он будет тебе доверять? - Нет, не отдал. Я от нее избавился. - Зачем? Деньги - это деньги. Они сами не знают, откуда взялись. - Возможно. - Деньги не знают, кто их хозяин. Это основополагающий юридический принцип. А как ты от них избавился? - По дороге домой, - ответил я. - Мы прошлись до угла Девятой авеню и Пятьдесят Второй, потом он пошел в одну сторону, а я в другую. Из первой же подворотни вылез какой-то нищий и пристал ко мне. Я скомкал эту сотню и сунул ему в чашку. Они теперь все ходят с чашками. С пластиковыми чашками для кофе, которые всем суют под нос. - Это чтобы можно было к ним не прикасаться. Значит, ты отдал какому-то уличному нищему стодолларовую бумажку? А как он сможет ее потратить? Кто ему ее разменяет? - Ну, знаешь, - ответил я, - мне кажется, это уже не моя проблема, верно? 17 Я отправился туда, где жил Ричард Термен, и встал в парадном напротив. Наша встреча была назначена на четыре, а я пришел минут за десять и коротал время, разглядывая прохожих. Мне было не видно, горит свет у него в квартире или нет: дом стоял на северной стороне, так что солнце отражалось в окнах верхних этажей и слепило мне глаза. Я дождался четырех, подождал еще минуты две, а потом перешел улицу и вошел в подъезд рядом с входом в ресторан "Радиккио". Нажав на кнопку с надписью "Термен", я стал ждать, когда меня впустят. Но дверь не открывалась. Я позвонил еще раз - то же самое. Я вышел и заглянул в бар ресторана. Там его не было. Я снова занял свою позицию напротив, а еще через десять минут дошел до угла, отыскал работающий телефон-автомат и набрал номер его квартиры. Мне ответил автоответчик. После гудка я сказал: - Ричард, вы дома? Если да, возьмите трубку. Но трубку никто не взял. Я позвонил в свой отель и спросил, не было ли мне звонков. Звонков не было. Я узнал по справочной номер Эф-би-си-эс и поговорил с секретаршей, которая сказала только, что его на месте нет. Где он и когда должен появиться, она не знала. Я вернулся в дом, где жил Термен, и позвонил в звонок, принадлежавший бюро путешествий на втором этаже. Тут же прогудел ответный звонок, я поднялся по лестнице и стал ждать, когда кто-нибудь выйдет на площадку и встретит меня. Никто не вышел. Я поднялся на четвертый этаж. Дверь Готшальков после ограбления починили, укрепили косяк и поменяли замки. Я поднялся еще выше, на пятый этаж, подошел к двери Термена и прислушался. Тишина. Я позвонил в звонок и слышал, как он зазвенел. На всякий случай я постучал в дверь. Ответа не было. Я подергал дверь - она не открывалась. Замков в ней было три, но я не знал, на сколько из них она заперта. Два замка были цилиндровые, их так просто не взломаешь, у всех прочные накладки. На стыке двери с косяком был установлен стальной уголок, так что отжать дверь было невозможно. Я зашел в обе конторы, находившиеся на втором этаже, - в бюро путешествий и в агентство по продаже театральных билетов, и спросил, не видели ли они сегодня Ричарда Термена и не просил ли он их кому-то что-то передать. Его никто не видел, и передать он ничего не просил. Тот же самый вопрос я задал в ресторане "Радиккио" и получил тот же самый ответ. Я вернулся на свой пост напротив дома, а в пять снова позвонил в отель и услышал, что мне никто не звонил - ни Термен, ни кто другой. Я повесил трубку, сунул в щель еще четвертак и позвонил Деркину. - Он не появился, - сказал я. - Черт... На сколько он опоздал - на час? - И мне не звонил. - Очень может быть, что этот сукин сын уже на полпути в Бразилию. - Нет, не сходится, - сказал я. - Может, он просто застрял в дорожной пробке или задержался с каким-нибудь клиентом, или рекламодателем, или спонсором. - Или трахается на прощанье с миссис Стетнер. - Час - это не страшно. Не забудь, он меня нанял. Я на него работаю, так что он вполне может прийти позже или вообще не прийти, не боясь, что я устрою ему сцену. Я знаю, где он будет сегодня вечером. Я собирался пойти с ним в Маспет на бокс. Дам ему еще час или чуть больше и, если он не покажется, разыщу его в спортзале. - Не снимай аппаратуру. - Конечно. Но запись начнется, только когда я ее включу, а я ее еще не включал. Он подумал. - Ну ладно. - Только вот еще что. - Что? - Я подумал - не пришлешь ли ты сюда кого-нибудь, чтобы вскрыть его квартиру? - Сейчас? - А почему бы и нет? Не думаю, чтобы он появился в ближайший час. А если появится, я перехвачу его внизу и утащу куда-нибудь выпить. - А что ты рассчитываешь там найти? - Не знаю. Немного помолчав, он сказал: - Нет, я не смогу получить ордер. Что я скажу судье? Что у него было назначено свидание с одним типом и он не пришел, поэтому я хочу взломать его дверь? И к тому времени, как я получу ордер, ты будешь уже в Маспете. - А если забыть про ордер? - Не пойдет. Это хуже всего. Предположим, мы что-то найдем - это же будет запретный плод. Даже если там окажется подписанное им самолично признание и вдобавок фотография на глянцевой бумаге восемнадцать на двадцать четыре, где будет видно, как он ее душит, -мы все равно ничего не докажем. Все это не может фигурировать в суде, потому что будет получено в результате незаконного обыска и изъятия. - Он вздохнул. - Вот если бы ты взялся за дело сам, а я бы ничего не знал... - У меня сноровки не хватит. Там цилиндровые замки, их просто так не откроешь. Я могу провозиться с ними целую неделю, и все без толку. - Тогда забудь об этом. Их может отправить на виселицу только его признание, а никакие улики, которые мы найдем у него в квартире, не помогут. И тут я высказал то, о чем думал все это время: - А что, если он там? - Ты хочешь сказать - мертвый? Ну что ж, мертвый - так мертвый, что поделаешь? Если он лежит мертвый сейчас, он будет точно так же лежать мертвый и завтра, и если к тому времени он так и не объявится, тогда у меня будут основания пойти к судье и взломать дверь законным путем. Мэтт, если он уже мертв, он не скажет тебе ничего такого, чего не сможет сказать завтра. Я промолчал, и он продолжал: - Вот что, скажи мне честно - когда ты стоял перед его дверью, было у тебя чувство, что он лежит по ту сторону двери мертвый? - Да брось ты, - сказал я. - Я не ясновидящий. - Нет, но у тебя должна быть интуиция, как у всякого полицейского. Что бы ты сказал? Там он? - Нет, - ответил я. - Нет, у меня было такое ощущение, что квартира пустая. До шести он так и не появился, а прятаться по подъездам мне надоело. Я снова позвонил к себе в отель, а заодно потратил зря еще два четвертака на звонки в "Парижскую зелень" и в "Гроган". Как и следовало ожидать, ни там, ни там его не видели. Три таксиста, один за другим, ехать в Маспет отказались. Я дошел до станции метро на углу Восьмой авеню и Пятидесятой и принялся разглядывать схему линий. В Маспет вела линия "М", но попасть на нее было невероятно сложно, и я не знал, в какую сторону идти, когда туда приеду. Вместо этого я сел на экспресс, добрался до Куинса, проехал еще две остановки и сошел на Куинс-Плаза, где, по моим расчетам, можно было взять такси. Мне удалось отыскать водителя, который не только знал, как проехать в Маспет, но и смог найти этот спортзал. Он подъехал к входу, и я увидел автобусы Эф-би-си-эс, стоящие на том же месте, что и неделю назад. При виде их мне стало спокойнее. Расплатившись с таксистом, я подошел к автобусам, но Термена там не было. Я купил билет, прошел через турникет и отыскал себе место там же, где мы с Миком сидели неделю назад. Предварительные бои уже начались, два средневеса лениво обменивались ударами в центре ринга. Я окинул взглядом первые ряды центрального сектора, где в прошлый раз видел Бергена Стетнера. Ни его, ни мальчика не было. Четыре раунда закончились, решение оставалось за судьями. Пока рефери собирал у них бланки, я подошел к рингу, подозвал оператора и спросил, где Ричард Термен. - А черт его знает где, - ответил тот. - Разве он должен быть тут сегодня? Может, в автобусе? Я вышел, но и в автобусе никто не знал, где Термек. Какой-то человек, не отрываясь от монитора, сказал, что, как он слышал, продюсер приедет позже, а другой сказал, что Термена сегодня вроде вообще не будет. Его отсутствие, по-видимому, никого не обеспокоило. Предъявив билет, я снова прошел через турникет и вернулся на свое место. В следующем бою встречались два местных полулегковеса - тощие молодые испано-американцы. Один был местный, из Вудсайда, и ему много аплодировали. Оба осыпали друг друга ударами, но ни тот, ни другой не могли причинить противнику большого ущерба, и бой продолжался шесть раундов, а потом решение осталось за судьями. Победу присудили парню из Бруклина, - по-моему, заслуженно, хотя публика осталась недовольна. До главного боя из десяти раундов оставалось еще два по восемь. Первый продолжался очень недолго. Дрались два тяжеловеса, оба были слишком толстые и слишком долго собирались, прежде чем нанести удар. Примерно через минуту после начала первого раунда один из них хотел провести сокрушительный удар правой, но промахнулся, его развернуло вокруг собственной оси, и он пропустил хук левой прямо в лицо. Он рухнул, как заколотый бык, и, чтобы привести его в чувство, пришлось поливать его водой. Зрители были в восторге. Участники предпоследнего боя уже вышли на ринг и ждали, когда их представят, и тут я взглянул в сторону входа в зал и увидел Бергена Стетнера. Он был не в гестаповском плаще, про который мне рассказывали, и не в блейзере, в котором я видел его на прошлой неделе. На нем был светло-коричневый замшевый пиджак, а под ним темно-коричневая рубашка и яркий шерстяной галстук-аскот. Мальчика с ним не было. Я видел, как он разговаривает с каким-то человеком в нескольких метрах от турникета. На ринге закончилось представление боксеров, прозвучал гонг. Я все не отрывал глаз от Стетнера. Через минуту-две он похлопал того человека по плечу и вышел из зала. Я вышел вслед за ним, но его нигде не было видно. Я подошел к автобусам Эф-би-си-эс и поискал глазами Ричарда Термена, но и его нигде не было, да я и не рассчитывал встретить его здесь. Стоя в тени, я видел, как из-за угла здания вышел Берген Стетнер и подошел к автобусам. С минуту он разговаривал с кем-то внутри автобуса, а потом пошел обратно. Подождав несколько минут, я подошел к автобусу, заглянул в заднюю дверь и спросил: - Куда, к черту, делся Стетнер? Нигде не могу его найти. - Только что был здесь, - сказал какой-то человек, не оборачиваясь. Немного опоздали, он был тут меньше пяти минут назад. - Черт, - сказал я. - А он не говорил, куда отправился Термен? На этот раз человек обернулся. - А, правильно, - сказал он. - Это вы его искали некоторое время назад. Нет, Стетнер сам спрашивал, где он. Похоже, плохи дела у Термена. - Вы себе даже не можете представить, как плохи, -сказал я. Я снова предъявил свой билет и вошел в зал. Шел четвертый раунд. Я ничего не знал про боксеров, потому что выходил, когда их представляли, и не стал возвращаться на свое место. Подойдя к буфету, я взял кока-колу в бумажном стаканчике, отошел в сторону и стал пить. Я огляделся - нет ли поблизости Стетнера, но его не было. Снова повернувшись к входу, я увидел какую-то женщину. На секунду или две мне показалось, что это Челси - та девица с плакатом. Но, приглядевшись, я понял, что вижу Ольгу Стетнер. Ее длинные волосы были собраны на затылке в пучок, - по-моему, это называется шиньон. Прическа подчеркивала ее выступающие скулы и придавала ей строгий вид, но у нее, наверное, в любом случае был бы строгий вид. На ней был короткий жакет из какого-то темного меха и замшевые сапожки почти до колен. Она оглядывала публику. Не знаю, кого она искала, мужа или Термена. Но не меня: ее взгляд скользнул по мне, не задержавшись ни на мгновение. Не знаю, как я воспринимал бы ее, если бы не знал, кто она такая. Она была, безусловно, привлекательна, но в ней было еще что-то особенное, какой-то магнетизм - возможно, во многом объяснявшийся тем, что я про нее знал. А знал я про нее, черт возьми, даже слишком много. И из-за того, что я про нее знал, я не мог на нее смотреть. И не смотреть тоже не мог. К концу боя они стояли там вместе, Берген и Ольга, и смотрели на просторный зал так, словно он принадлежал им. Судья-информатор объявил решение арбитров, и боксеры, один за другим, в сопровождении свиты из трех-четырех человек, спустились с ринга и скрылись в подземном проходе левее входа в зал. Как только они ушли, из того же прохода появились два новых боксера, совсем свежие, и по центральному проходу направились к рингу. Это вышли средневесы, с солидным числом боев у каждого на счету. Я знал их по залу "Мэдисон-Сквер-Гарден". Оба были чернокожие, оба выиграли почти все свои бои, и у того, что поменьше ростом и почернее, был нокаутирующий удар с обеих рук. У другого удар был послабее, но зато лучше реакция и длиннее руки. Бой обещал быть очень интересным. Как и неделю назад, последовало представление нескольких известных персон из мира бокса, включая обоих участников главного боя, назначенного на следующую неделю. Был представлен и один политик, вице-президент округа Куинс, которого встретили хором неодобрительных возгласов, вызвавших взрыв смеха. Потом все ушли с ринга, и судья представил боксеров. Я взглянул в сторону Стетнеров и увидел, что они пробираются к подземному проходу. Я выждал с минуту. Раздался гонг к началу боя, и я спустился в подземный проход. Лестница выходила в широкий коридор с голыми бетонными стенами. Первая же дверь, к которой я подошел, была открыта, и за ней я увидел победителя предыдущего боя. Он держал в руке литровую бутыль водки "Смирнофф", из которой наливал приятелям, время от времени прикладываясь к горлышку сам. Я прошел немного дальше, остановился у следующей двери, которая была закрыта, прислушался и попробовал повернуть ручку. Заперто. Следующая дверь была открыта, но свет в комнате не горел - пусто. Такие же голые бетонные стены, как в коридоре, такой же пол, выложенный черной и белой плиткой. Я пошел было дальше, но тут какой-то мужской голос позвал: - Эй! Я обернулся. Это был Стетнер, а за ним, в нескольких шагах, стояла его жена. Он был метрах в пятнадцати или двадцати от меня и медленно шел в мою сторону, слегка улыбаясь. - Я могу вам чем-нибудь помочь? - спросил он. - Вы что-то ищете? - Ага, - ответил я. - Мужской туалет. Где он у них, черт возьми? - Наверху. - Тогда почему этот козел послал меня сюда? - Не знаю, - сказал он. - Сюда посторонним вход воспрещен. Поднимитесь наверх - дверь в туалет рядом с буфетом. - Ах, вот где, - сказал я. - Знаю. Я прошел мимо него и стал подниматься по лестнице, чувствуя спиной его пристальный взгляд. Я вернулся на свое место и начал смотреть бой. Исход его был неясен, и зрители наслаждались вовсю, но через два раунда я вдруг обнаружил, что не слежу за ходом боя. Я встал и вышел. На улице похолодало и поднялся ветер. Пройдя примерно квартал, я попытался сориентироваться. Этих мест я не знал, а спросить было некого. Мне нужно было найти такси или телефон, но я не знал, где искать. В конце концов на Гранд-авеню я остановил левака. У него не было ни счетчика, ни городской лицензии, так что ему не полагалось подвозить клиентов, но за пределами Манхэттена на это никто не обращает внимания. За то, чтобы довезти меня в Манхэттен, он запросил двадцать долларов. Мы сторговались на пятнадцати, и я дал ему адрес Термена, но потом сообразил, что придется еще час торчать в парадном, и велел отвезти меня в мой отель. Его машина была сущей развалюхой, выхлопные газы пробивались сквозь пол. Я опустил оба задних стекла до отказа. Радио играло какие-то польки, а диск-жокей весело болтал что-то на незнакомом мне языке - по-моему, по-польски. Мы выехали на Метрополитен-авеню и проехали по мосту Вильямсберг в Нижний Ист-Сайд - мне показалось, что это довольно большой крюк, но я помалкивал. Счетчика у него не было, так что платить лишнее мне не пришлось бы, и почем я знал - может, этот путь короче. За то время, что меня не было дома, звонил только Джо Деркин и оставил свой домашний телефон. Я поднялся к себе и сначала попробовал дозвониться до Термена. Услышав голос автоответчика, я положил трубку. Потом позвонил Джо. Подошла его жена и позвала его. Когда он взял трубку, я сказал: - Он не появлялся в Маспете, но там был Стетнер. С женой. Они тоже искали его, так что я, видимо, не единственный, кого он подвел сегодня. Никто из телевизионщиков не знал, где он. Думаю, он улизнул. - Пытался. Только ему подрезали крылья. - Что-что? - Там внизу есть ресторан - забыл, как называется. По-итальянски это означает редиску. - "Радиккио" - это не редиска, а какой-то салат. - Ну, не важно. Приблизительно в шесть тридцать, когда ты, должно быть, только что отправился в Маспет, один тип вышел оттуда через заднюю дверь с ведром кухонных отбросов. В углу за помойными контейнерами оказался труп. Догадайся чей. - Не может быть! - К сожалению, может. С опознанием проблем не было. Он выпал из окна пятого этажа, поэтому выглядел не таким красавчиком, как обычно, но того, что осталось от лица, хватило, чтобы сразу его опознать. Слушай, ты уверен, что это не редиска? Мне Антонелли говорил, а он должен бы знать, как ты думаешь? 18 Газеты были в восторге. Ричард Термен упал и разбился насмерть в нескольких метрах оттого места, где его жена была зверски изнасилована и убита меньше трех месяцев назад. Как предположил один претендент на Пулитцеровскую премию,* последним, что он видел в своей жизни, был интерьер квартиры Готшальков, мимо окон которой он пролетал, когда падал. Мне это показалось мало вероятным, потому что, уезжая из города на шесть месяцев и один день, люди обычно задергивают занавески, но возмущение мое было не настолько велико, чтобы писать по этому поводу письмо в редакцию. * Премия за лучшие произведения в области журналистики, литературы и критики, учрежденная в США в 1917 г. в честь известного журналиста и издателя Джозефа Пулитцера (1847-1911). Никто не сомневался, что это самоубийство, хотя по поводу причины мнения разделились. Одни считали, что он был в отчаянии после того, как потерял жену и будущего ребенка, другие - что он испытывал угрызения совести, потому что стал причиной их смерти. Автор передовицы в "Ньюс" увидел в этом символ краха "Алчных Восьмидесятых". "Мы много слышали о том, что "надо иметь все", - писал он. - Три месяца назад Ричард Термен и имел все - деньги в банке, большую квартиру, красавицу жену, видный пост в бурно растущей индустрии кабельного телевидения и в перспективе - ребенка. В мгновение ока все это рассыпалось в прах, а работы и денег оказалось недостаточно, чтобы заполнить пустоту в сердце Ричарда Термена. Можете думать, что это он был тот негодяй, кто задумал гнусную инсценировку, исполненную в ноябре в доме на Западной Пятьдесят Второй. А можете считать его лишь жертвой. В любом случае получается, что он имел все - и у него не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться, когда он это все потерял". - Интуиция у тебя была правильная, - сказал мне Деркин. - Ты боялся, что с ним что-то случилось, и хотел попасть в его квартиру. И в то же время ты думал, что его там нет. Так вот, его там и не было. Судебно-медицинский эксперт полагает, что смерть наступила между семью и девятью утра, и наверняка так оно и есть, потому что начиная с десяти в заведении внизу приступает к работе кухонная прислуга, и они бы услышали удар, когда он упал. Одного не понимаю: почему никто не обнаружил тела в обеденное время, может, потому, что оно лежало в дальнем углу двора, а черный ход у них на другом конце, и никто не подходил настолько близко, чтобы его заметить. Наверное, когда несешь охапку баклажанных очисток, думаешь только о том, как бы поскорее их выбросить и вернуться, особенно если на улице холодно. Было утро пятницы, и мы сидели в квартире Термена. Криминалисты прочесали все помещение накануне вечером, пока я гонялся за призраками в Маспете. Я обошел всю квартиру, переходя из комнаты в комнату и не зная, чего я ищу. Может быть, ничего. - Неплохая квартира, - сказал Джо. - Мебель-модерн, стильная, но такая, что с ней можно жить. Мягкая вся и уютная. Обычно так говорят про толстых женщин, да? "Главное - удобство, а не скорость". А при чем тут скорость, не знаешь? - Кажется, когда-то так говорили про лошадей. - Да? Возможно. То есть на толстой лошади удобнее ездить. Надо будет спросить у кого-нибудь из конной полиции. Знаешь, когда я был мальчишкой и мечтал стать полицейским, я хотел попасть в конную полицию. Стоило мне в первый раз увидеть конного полицейского, как я только об этом и думал. Конечно, к тому времени, как я поступил в Академию, это у меня прошло. И все-таки, знаешь, служить в конной полиции не так уж плохо. - Если любишь лошадей. - Ну, конечно. А если не любишь... - Нет, ты как хочешь, а Термен не кончал с собой, - сказал я. - Трудно сказать. Человек раскалывается, потом приходит домой, утром просыпается, и до него доходит, что он сделал. Он видит, что деться ему некуда, да ему и вправду деться было некуда, ведь ты же собирался посадить его за убийство жены. Может, у него действительно просыпается совесть. А может, он просто начинает понимать, что ему предстоит немало времени просидеть за решеткой, а он знает, каково ему там придется - такому-то красавчику. Остается только прыгнуть в окно - и все позади. - На него это не похоже. И он боялся не суда, он боялся Стетнера. - Но на окне только его отпечатки, Мэтт. - Стетнер был в перчатках, когда прикончил Аманду. Он мог и снова их надеть перед тем, как выбросить Термена в окно. Термен здесь жил, его отпечатки все равно тут есть. Или же Стетнер заставил его открыть окно. "Ричард, здесь невозможно жарко, нельзя ли немного проветрить?" - Он оставил записку. - Ты ведь, кажется, говорил, что она напечатана на машинке. - Да, знаю, но бывает, что и настоящие самоубийцы оставляют записки, напечатанные на машинке. Записка довольно обыкновенная. "Господи, прости меня, я больше не могу". Там не сказано, что он это сделал, и не сказано, что не сделал. - Это потому, что Стетнер не знал, много ли нам известно. - Или потому, что Термен не хотел рисковать. Представь себе, что он упадет с пятого этажа и останется жив. Вот он лежит в больнице с двадцатью переломами костей, и ему совсем уж ни к чему обвинение в убийстве из-за собственной дурацкой записки. - Он ткнул сигарету в пепельницу-сувенир. - На самом деле я с тобой согласен. По-моему, ему помогли выпасть из окна. Вот почему я вчера вечером заставил ребят из лаборатории поработать здесь как следует, и вот почему мы ищем свидетелей, которые видели бы, как кто-нибудь входил или выходил отсюда вчера утром. Неплохо было бы отыскать такого свидетеля, и неплохо было бы, если бы ты как-то связал это со Стетнером, только могу тебе сказать, что этого не случится. А даже если и случится, ничего доказать не удастся. Ну приходил он сюда, ну и что? Когда он уходил, Термен был еще жив. Он был в отчаянии, он был как будто не в себе, но кто мог подумать, что несчастный покончит с собой? Все вранье, конечно, но пойди это докажи. Я ничего не сказал. - И к тому же, - продолжал он, - может, оно и к лучшему. Мы знаем, что Термен убил свою жену, и это не сошло ему с рук. Правда, ему в этом помогли, и, возможно, это был Стетнер... - Конечно, Стетнер. - Почему конечно? Мы это знаем только со слов Термена во время вашего частного, никак не зафиксированного разговора за несколько часов до того, как он упал и разбился. А что, если он морочил тебе голову, ты об этом не подумал? - Я знаю, Джо, что он морочил мне голову. Он старался изобразить себя в самом выгодном свете, а Стетнера представить каким-то Свенгали и одновременно Джеком-Потрошителем.* Ну и что из этого? * Свенгали - персонаж романа Дж. Дюморье (1834-1896) "Трилби" (1894), наделенный способностью оказывать непреодолимое магическое воздействие на людей. Джек-Потрошитель - преступник, совершивший в 1888 г. несколько зверских убийств в Лондоне и так и не разысканный. - А то, что, возможно, это был не Стетнер. Может, он имел еще каких-то сообщников, а может, у него по службе была причина подложить Стетнеру свинью. Послушай, я не говорю, что так и случилось. Я знаю, это все домыслы. Но это паскудное дело целиком построено на домыслах. Я хочу сказать, что Термен подстроил убийство своей жены, а теперь он мертв, и, если бы все дела об убийствах, которые я вел, кончались так благополучно, я бы не сидел тут и не изводился, понимаешь? Ну, допустим, Стетнер это сделал и сможет отмазаться - ладно, мне каждый день приходится видеть и кое-что похуже. Будь он такой мерзавец, каким его изобразил Термен, он давно бы уже на чем-нибудь попался, но ведь этого не произошло. Его ни разу не задерживали, на него нигде ничего нет. Насколько я знаю, его даже ни разу не штрафовали за превышение скорости. - Я смотрю, ты не поленился проверить. - Конечно, не поленился. А что я, по-твоему, должен был делать? Если он такой злодей, я бы с удовольствием его засадил. Только он не выглядит таким уж злодеем - по крайней мере, по бумагам. - Просто второй Альберт Швейцер.* - Нет, - сказал он. - Наверное, он и в самом деле мерзавец, тут я с тобой согласен. Но это еще не преступление. * Швейцер Альберт (1875-1965) - французский философ, теолог, врач и миссионер, лауреат Нобелевской премии мира (1952). Я позвонил Лаймену Уорринеру в Кеймбридж. Но я оказался не первым, кто сообщил ему эту новость. Какой-то пронырливый репортер сделал это за меня он позвонил брату Аманды, чтобы узнать его мнение по этому поводу. - Конечно, я отказался от комментариев, - сказал он. - Я даже не знал, правда ли это. Он что, покончил с собой? - По всей видимости. - Понимаю. Это не то же самое, что "да", верно? - Не исключено, что он был убит своим сообщником. Полиция рассматривает эту версию, но они не надеются что-нибудь выяснить. На данный момент нет никаких улик, которые противоречили бы версии о самоубийстве. - Но вы не верите, что это было самоубийство. - Не верю, но это не имеет значения. Вчера вечером я провел с Терменом несколько часов и добился того, чего вы от меня хотели. Он признался, что убил вашу сестру. - Неужели? - Да. Он пытался свалить большую часть вины на своего сообщника, но признался, что тоже приложил к этому руку. - Я решил немного погрешить против истины. - Он сказал, что почти все время был без сознания. А ее сразу же ударили по голове, и она ничего не чувствовала. - Хотелось бы верить. - Я должен был встретиться с ним вчера после обеда, - продолжал я. Надеялся добиться от него полного признания, а если не выйдет, то хотя бы записать наш разговор и передать запись полиции. Но прежде чем я успел это сделать... - Он покончил с собой. Что ж, могу сказать одно. Я рад, что нанял вас. - Да? - Вы ведь не будете отрицать, что ваше расследование заставило его это сделать? Я подумал. - Пожалуй, да. - И я еще рад, что все закончилось именно так. Это куда проще, чем долгое судебное разбирательство, да и грязи меньше. К тому же преступники часто выходят сухими из воды, верно? Даже когда все знают, что они виновны. - Случается. - А даже если и нет, то либо получают небольшой срок, либо хорошо себя ведут в тюрьме, становятся примерными арестантами, и через четыре-пять лет их досрочно выпускают. Нет, я более чем удовлетворен, Мэттью. Я вам что-нибудь должен? - Думаю, что это мне придется вернуть часть денег вам. - Не говорите глупостей. Не смейте ничего мне возвращать, я все равно не возьму. Раз уж разговор зашел о деньгах, я сказал, что он может возбудить дело о наследовании имущества сестры и о получении страховки. - По закону человек не должен извлекать выгоду из преступления, которое совершил, - объяснил я. - Если Термен убил вашу сестру, он не может быть ее наследником или получить страховку. Я не знаю условий завещания вашей сестры, но полагаю, что, если он будет исключен, все переходит к вам. - Думаю, да. - Официально он в ее смерти не замешан, - сказал я. - И теперь ему не предъявят никаких обвинений, потому что он мертв. Но полагаю, вы можете возбудить гражданский иск, а там порядки не такие, как в уголовном суде. Например, я мог бы в своих показаниях рассказать о нашем разговоре с ним накануне его смерти. Это, конечно, будет показание с чужих слов, но его могут принять во внимание. Поговорите со своим адвокатом. В таком деле, кажется, необязательно доказывать вину так же неопровержимо, как в уголовном суде. По-моему, там другие требования. В общем, я уже сказал - поговорите со своим адвокатом. Он немного помолчал, потом сказал: - Вряд ли я стану это затевать. Куда пойдут эти деньги, если я оставлю все как есть? Сомневаюсь, чтобы он изменил свое завещание после смерти Аманды. Вероятно, все должно было остаться ей или же его родным, если она умрет раньше его. - Он кашлянул, потом взял себя в руки. - Я не хочу судиться с его сестрами, кузинами и тетушками. Пусть деньги достанутся им. Какая разница? - Не знаю. - У меня больше денег, чем я успею потратить. Время для меня дороже денег, и я не желаю терять его в суде и в адвокатских конторах. Вы меня понимаете? - Конечно. - Вы можете подумать, что с моей стороны это какое-то чистоплюйство, но... - Нет, - сказал я. - Я так не думаю. В половине шестого я отправился на собрание во францисканскую церковь, что у вокзала Пенсильвания-Стэйшн, сразу за углом. Публика представляла собой любопытную смесь: рядом сидели живущие за городом служащие в приличных костюмах и опустившиеся пропойцы, только начинающие приходить в себя после запоя. Но ни тех, ни других это, кажется, не смущало. Во время обсуждения я поднял руку и сказал: - Сегодня мне весь день хочется выпить. Я попал в такое положение, что ничего не могу сделать, хотя чувствую, что сделать что-то надо. Все, что мог, я уже сделал, и то, что получилось, всех устраивает, но я алкоголик и хочу, чтобы все было идеально, а так никогда не бывает. Я вернулся в отель, и мне сказали, что два раза звонил Ти-Джей. Номера его телефона у меня не было. Я пошел в бар "Армстронг" и съел миску черных бобов с красным перцем, а потом успел к восьми тридцати на собрание в церкви Святого Павла, посвященное Ступеням. На этот раз мы были на Второй Ступени это когда нужно поверить, что есть некая сила, которая сильнее нас и которая вернет нам разум. Когда очередь дошла до меня, я сказал: - Меня зовут Мэтт, я алкоголик, и я знаю про эту высшую силу только одно - она творит чудеса, но пути ее неисповедимы. Я сидел рядом с Джимом Фейбером, и он шепнул мне, что, если вдруг так случится, что на услуги детективов не будет спроса, я всегда могу устроиться сочинителем билетиков на счастье для лотерей. Какая-то женщина по имени Джейн сказала: - Если нормальный человек встает утром и видит, что у его машины спустило колесо, он звонит в техпомощь. А алкоголик звонит в Лигу предотвращения самоубийств. Джим многозначительно толкнул меня в бок. - Это ко мне не относится, - сказал я ему. - У меня нет машины. Когда я снова вернулся в отель, мне опять передали, что звонил Ти-Джей, но я по-прежнему никак не мог с ним связаться. Я принял душ и улегся в постель. Только я задремал, как зазвонил телефон. - Вас никак не поймаешь, - сказал он. - Это тебя никак не поймаешь. Только передаешь, что звонил. - Да вы же сами в прошлый раз были недовольны, что я ничего не просил передать. - Ну, сегодня ты попросил, но я же не знаю, как с тобой связаться. - То есть вы хотите знать, по какому номеру мне звонить? - Вот именно. - Ну так у меня нет телефона. - Я так и думал. - Ага, - сказал он. - Ну ладно, что-нибудь придумаем со временем. Дело вот в чем - я нашел того, кого искал. - Сутенера? - Ага. И набрал полные уши дерьма. - Ну, выкладывай. - По телефону? Ну, могу, если вы велите, только... - Нет. - Потому что дельце-то, кажется, пахнет жареным. - Думаю, что да. - Я сел. - Есть одно кафе, оно называется "Огонек" на перекрестке Пятьдесят Восьмой и Девятой авеню, на том углу, что с юго-западной стороны... - Если оно на том перекрестке есть, я уж его найду. - Наверное, - сказал я. - Через полчаса. Он встретил меня на улице, мы вошли и сели в отдельной кабинке. Он демонстративно принюхался и заявил, что пахнет тут вкусно. Я засмеялся, протянул ему меню и предложил заказать все, что захочется. Он выбрал чизбургер с беконом, жареную картошку и двойной молочный коктейль с шоколадом. Я взял себе чашку кофе и оладьи. - Я все-таки разыскал эту девчонку, - сказал он. -Живет у черта на рогах. Говорит, что когда-то работала с этим сутенером, его зовут Джук. Наверное, кличка. До чего же она перепугана! Она ушла от Джука прошлым летом, вроде как сбежала оттуда, где он заставлял ее жить, и до сих пор ходит и оглядывается, не гонится ли он за ней. Он ей как-то сказал - если она вздумает его наколоть, он ей нос отрежет, и все время, пока я там с ней говорил, она трогала себя за нос, будто проверяла, на месте он еще или нет. - Но если она ушла от него прошлым летом, она ведь не может знать Бобби. - Ну да, правильно, - сказал он. - Но штука в том, что парень, которого я разыскал, - ну, тот, который знал Бобби, - он про этого типа знал только одно: что на него работает еще и... - Он осекся, спохватившись, а потом сказал: - Я обещал ей не говорить, как ее зовут. Думаю, вам можно бы сказать, но... - Да нет, мне необязательно знать, как ее зовут. Значит, они оба работали на одного и того же типа, только в разное время. Так что если ты узнал, на кого работает она, ты узнал, на кого работал и Бобби. - Правильно. - И это был кто-то по имени Джук. - Ага. А фамилию она не знает. И где он живет, тоже не знает. Ее он поселил в Вашингтон-Хайтс, но она говорит, что у него несколько квартир в разных местах, где он прячет детишек. - Он взял ломтик жареной картошки и обмакнул в кетчуп. - Он все время ищет новых детишек, этот Джук. - Значит, дела у него идут неплохо? - Она говорит, он все время ищет новых детишек, потому что старых надолго не хватает. - Он искоса посмотрел на меня, стараясь сделать вид, будто это нимало его не трогает. Получилось не слишком удачно. - Он говорит всем, что работа для них бывает двух сортов. С обратным билетом или в один конец. Знаете, что это значит? - Нет. - С обратным билетом - это значит, что ты возвращаешься обратно. А в один конец - что не возвращаешься. То есть если клиент покупает тебя в один конец, он может тебя не возвращать. Вроде как ему позволено делать с тобой все, что он захочет. - Он опустил глаза. - Даже убить тебя, если пожелает. Джука это ни чуточки не волнует. Она говорила, что он ей сказал: "Веди себя хорошо, иначе пошлю тебя на работу в один конец", И еще она говорила никогда не знаешь, идешь на работу с обратным билетом или в один конец. Он скажет тебе: "А, этот клиент хороший, он тебя не обидит и даже, может, купит чего-нибудь из одежды", - а только выйдешь за дверь, как он говорит остальным девчонкам: "Ну, эту вы больше не увидите, я ее послал в один конец". Они, понимаете, немного поревут, если она была их подружка, но больше они ее никогда не увидят. Когда он все доел, я дал ему три двадцатки и спросил, не настукал ли счетчик больше. - Нет, сойдет, - сказал он. - Я же знаю, что вы никакой не богач. Мы вышли, и я сказал: - Больше ничего не делай, Ти-Джей. Не пытайся выяснять про Джука что-то еще. - Я мог бы только порасспросить кое-кого - послушать, что они скажут. - Нет, не надо. - Это вам ничего не будет стоить. - Дело не в том. Я не хочу, чтобы Джук узнал, что кто-то им интересуется. Он может дать задний ход и начать сам интересоваться тобой. Ти-Джей закатил глаза к небу: - Ну уж это мне совсем ни к чему. Девчонка говорит, что он ужасная сволочь. И еще что он очень большого роста, но этой девчонке все кажутся большого роста. - Сколько ей? - Двенадцать, - сказал он. - Но для своих лет она совсем маленькая. 19 В субботу я большей частью сидел дома. Только один раз вышел, чтобы выпить чашку кофе с бутербродом и попасть на двенадцатичасовое собрание напротив видеопрокатного пункта Фила Филдинга. Без десяти восемь я встретился с Элейн у входа в концертный зал Карнеги на Пятьдесят Седьмой. У нее был абонемент на концерты камерной музыки, чувствовала она себя уже хорошо и решила пойти. В тот вечер играл струнный квартет. Виолончелистка была чернокожая женщина, обритая наголо, остальные трое - американские китайцы, хорошо одетые, холеные, словно с курсов менеджеров. В антракте мы строили планы, как потом пойдем в "Парижскую зелень", а по дороге, может быть, ненадолго заглянем в "Гроган". Но после второго отделения энергии у нас поубавилось, мы пошли к Элейн и заказали китайский обед с доставкой на дом. Я остался у нее ночевать, утром мы встали поздно и отправились завтракать. В воскресенье я обедал с Джимом, а в восемь тридцать отправился на собрание в больницу имени Рузвельта. В понедельник утром я пошел в Северно-Центральный участок. Я позвонил заранее, и Джо Деркин меня ждал. У меня с собой был блокнот, который я ношу почти всегда. И видеокассета с "Грязной дюжиной". Я захватил ее, когда накануне уходил от Элейн. Он сказал: - Садись. Хочешь кофе? - Только что пил. - А я нет. Что там у тебя на уме? - Берген Стетнер. - Ага. Не могу сказать, что ты меня удивил. Ты как собака, которая не может расстаться с костью. Что это? Я протянул ему кассету. - Отличный фильм, - сказал он. - Ну и что? - Это не тот вариант, который ты помнишь. Самое интересное место там это когда Берген и Ольга Стетнеры совершают убийство перед камерой. - Не понимаю, о чем ты говоришь? - Кто-то переписал на эту кассету другую запись. Сначала пятнадцать минут Ли Марвина, а потом начинается любительский фильм. В нем играют Берген, Ольга и один их знакомый, только к концу фильма этот знакомый оказывается мертв. Он взял кассету и взвесил ее на руке. - Ты хочешь сказать, что тут у тебя черная порнуха? - Она самая. - И там эти Стетнеры? Как же ты ухитрился... - Это долгая история. - Я никуда не спешу. - И запутанная. - Что ж, хорошо, что ты пришел ко мне прямо с утра, - сказал он. - Пока у меня голова еще свежая. Говорил я, наверное, целый час. Я рассказал все с самого начала, с просьбы перепуганного Уилла Хейбермена посмотреть пленку, и по порядку до конца, не пропуская ничего существенного. У Деркина на столе лежал блокнот на спирали, и очень скоро он раскрыл его на чистой странице и стал записывать. Время от времени он прерывал меня и переспрашивал, но большей частью слушал молча. Когда я закончил, он сказал: - Смотри, как любопытно все сошлось. Если бы твой приятель не взял напрокат кассету и если бы он случайно не прибежал с ней к тебе, то у нас не было бы никакого намека на то, что Термен как-то связан со Стетнером. - И я, наверное, не смог бы расколоть Термена, -согласился я, - а ему не пришло бы в голову выложить все именно мне. Ведь в тот вечер, когда мы с ним встретились в "Парижской зелени", я его только прощупывал, и мне казалось, что ничего не получается. Я думал, он может знать Стетнера по Эф-би-си-эс, и к тому же видел их обоих в зале "Нью-Маспет". Рисунок я ему показал только для того, чтобы немного вывести его из равновесия, а с этого все и началось. - И кончилось тем, что он выпал из окна. - Но это совпадение из тех, что обязательно должны произойти, - сказал я. - Я чуть было не впутался в это дело еще до того, как Хейбермен взял напрокат кассету. Один мой знакомый назвал Левеку мое имя, когда тот искал себе частного детектива. Если бы он тогда мне позвонил, может, его бы и не убили. - Или убили бы тебя вместе с ним. - Джо переложил кассету из одной руки в другую с таким видом, словно ему хотелось кому-нибудь ее отдать. Наверное, придется мне это посмотреть, - сказал он. - В комнате отдыха у нас есть видик, только надо будет отогнать от него старых перечниц-пенсионеров они там целыми днями сидят. - Он встал. - Посмотри-ка его вместе со мной, ладно? Я могу упустить что-нибудь важное, а ты мне подскажешь. В комнате отдыха никого не было, и он повесил на двери объявление, чтобы никто не заходил. Мы быстро прокрутили начало "Грязной дюжины", и начался фильм, который сняли Стетнеры. Сначала Джо отпускал разные шуточки по поводу их костюмов и фигуры Ольги, но, когда дело пошло всерьез, он умолк. Этот фильм на всех так действовал. - Господи Боже мой! - произнес он, когда я включил перемотку. - Ага. - Расскажи-ка мне еще раз про того мальчишку, которого они прикончили. Ты говоришь, его звали Бобби? - Нет, Счастливчик. Бобби - это тот, что помладше, он на другом рисунке. - Значит, это Бобби ты видел на боксе. А Счастливчика ни разу не видел. - Да. - Ну, конечно, как же ты мог его видеть? Его уже не было в живых, когда ты посмотрел эту кассету и даже когда убили Левека. Запутанная история, но ведь ты меня предупреждал, да? - Он достал сигарету и постучал концом по тыльной стороне руки, - Мне придется кое с кем это согласовывать. С начальством и, вероятно, с окружной прокуратурой Манхэттена. Все не так просто. - Знаю. - Оставь-ка мне пленку, Мэтт. Ты будешь по тому же телефону? У себя в отеле? - Мне сегодня надо будет еще кое-куда сходить. - Ну, вообще-то не удивляйся, если сегодня ничего от меня не услышишь. Скорее завтра, а то и в среду. На мне висит еще несколько дел, я вроде бы обязан и ими заниматься, но за это возьмусь прямо сейчас. - Он вынул кассету из магнитофона. - Ну и ну. Ты хоть раз видел что-нибудь подобное? - Нет. - На какое же дерьмо нам приходится смотреть. Знаешь, когда я был мальчишкой и любовался, как скачут эти ребята из конной полиции, я ни о чем таком и представления не имел. - Знаю. - Ни малейшего представления, - повторил он. - Ни малейшего. До вечера среды от него ничего не было слышно. Я пошел на собрание в церковь Святого Павла, а когда в десять вернулся в отель, мне передали два сообщения. Первое пришло без четверти девять - он просил меня позвонить ему в участок. Три четверти часа спустя он позвонил еще раз и оставил какой-то неизвестный мне номер телефона. Я позвонил туда и попросил человека, который взял трубку, позвать Джо Деркина. Тот прикрыл трубку рукой, но я слышал, как он крикнул: - Джо Деркин! Есть тут такой? Наступила пауза, потом трубку взял Джо. - Поздно ты засиделся, - сказал я. - Ага. Только сейчас я не на работе. Послушай, у тебя есть несколько минут? Я хочу с тобой поговорить. - Конечно. - Приходи сюда, ладно? А где это я, черт возьми? Погоди минуту, не клади трубку. - Он тут же вернулся и продолжал: - Заведение называется "Ол-Америкен", это на... - Я знаю, где это. Ничего себе! - В чем дело? - Да ни в чем, - сказал я. - Сойдет там спортивный пиджак и галстук или обязательно нужен вечерний костюм? - Не валяй дурака. - Ладно. - Дыра, конечно, что и говорить. Тебя это смущает? - Нет. - У меня как раз подходящее настроение для такого места. Куда я, по-твоему, должен был пойти? В отель "Карлайл"? - Сейчас буду, - сказал я. "Ол-Америкен" находится на западной стороне Десятой авеню, в квартале к северу от "Грогана". Бар помещается здесь на протяжении уже нескольких поколений, однако вряд ли он когда-нибудь попадет в национальный список исторических памятников. Это всегда была гнусная забегаловка. В баре пахло прокисшим пивом и прохудившейся канализацией. Когда я вошел, бармен равнодушно посмотрел на меня. Полдюжины личностей уголовного вида, сидевших за стойкой, даже не обернулись. Я прошел мимо них к столику в глубине зала, где спиной к стене сидел Джо. На столике была полная до краев пепельница, стакан с остатками льда и бутылка виски "Хайрем Уокер". Держать бутылку на столе не полагается, это нарушение правил, но от человека с полицейским значком обычно не требуют чересчур строгого их соблюдения. - Значит, все-таки нашел, - сказал он. - Возьми себе стакан. - Не надо. - Ах да, ты же не пьешь. Ну и не бери никогда в рот эту гадость. - Он взял свой стакан, отпил немного и скривился. - Хочешь кока-колы или еще чего-нибудь? Только тебе придется сходить самому, обслуживание тут не на высоте. - Может быть, потом. - Ну, тогда садись. - Он ткнул сигаретой в пепельницу. - Господи Боже мой, Мэтт! Господи Боже мой! - В чем дело? - А, сплошное дерьмо. - Он сунул руку куда-то вниз, достал видеокассету и швырнул на столик. Она скользнула по нему и упала мне на колени. - Не урони, - сказал он. - Чертовски трудно было заполучить ее обратно. Не хотели отдавать. Хотели оставить у себя. - Что случилось? - Только я уперся, - продолжал он. - Я сказал - эй, не хотите играть, так отдайте мне мяч. Им это не понравилось, но было проще отдать, чем со мной препираться, уж очень я разошелся. - Он допил стакан и со стуком поставил его на столик. - Можешь забыть про Стетнера. Ничего не выйдет. - Что это значит? - То и значит, что ничего не выйдет. Я говорил с начальством. Я говорил с помощником окружного прокурора. Ты много чего собрал, только из этого ничего не выйдет. - Не забывай, что у нас есть видеозапись, и там два человека совершают убийство, - сказал я. - Ну да, - отозвался он. - Верно. Я ее видел и никак не могу выкинуть из головы, поэтому и пью поганое виски в самой поганой забегаловке, какая только есть в этом блядском городе. Но что мы там видим? На нем капюшон, и лицо почти все закрыто, а на ней эта сучья маска. Кто они такие? Ты говоришь, что это Берген и Ольга, и я говорю, что ты, скорее всего, прав, но попробуй посади их на скамью подсудимых, покажи пленку присяжным и докажи, что это они и есть. "Прошу судебного пристава раздеть обвиняемую, чтобы присяжные могли как следует разглядеть ее сиськи и убедиться, что на пленке в точности такие же". Потому что сиськи - это все, что у нее можно как следует разглядеть. - И рот. - Ну да, и почти все время он занят. Послушай, в этом вся штука. Тебе вряд ли удастся добиться, чтобы присяжные согласились просмотреть эту пленку. Любой защитник постарается не допустить этого, и, скорее всего, не допустит, потому что она возбуждает низменные чувства. Еще бы не возбуждать - конечно, возбуждает. Меня она возбудила так, что дальше некуда. Мне позарез хочется засадить этих двух сукиных детей за решетку и заварить за ними дверь наглухо. - Но присяжные ее не увидят. - Думаю, что нет, но до этого и не дойдет. Как мне сказали, тебе ни за что не добиться даже возбуждения дела. Что ты можешь предъявить большому жюри, которое будет решать вопрос о предании их суду? Прежде всего, кого они убили? - Мальчишку. - Мальчишку, про которого мы ничего не знаем. Может, у него была кличка Счастливчик, может, он родом из Техаса или из Южной Каролины, где в школах увлекаются футболом. Но где труп? Никто не знает. Когда случилось убийство? Никто не знает. Убит ли он на самом деле? Никто не знает. - Но ты же это видел, Джо. - Я все время что-нибудь такое вижу по телевидению и в кино. Это называется комбинированная съемка. Возьми хоть этих киношных убийц Джейсона и фредди. Они в каждом фильме косят людей, как траву. Уверяю тебя, выглядит это так же правдоподобно, как и у Бергена с Ольгой. - Но тут не было никаких комбинированных съемок. Это же любительский фильм. - Знаю. Но я знаю и другое: эта пленка не может считаться доказательством того, что было совершено убийство. И пока ты не сможешь ответить на вопрос, где и когда, и не докажешь, что кого-то действительно убили, тебе практически не с чем идти в суд. - А как насчет Левека? - Что насчет Левека? - Его убийство зарегистрировано. - Ну и что? Ни с кем из Стетнеров связать Арнольда Левека невозможно. Единственное, за что можно зацепиться, - это ничем не подтвержденное показание Ричарда Термена, который очень кстати умер сам и который рассказал все это тебе в частном разговоре без всяких свидетелей, и все это ты знаешь с чужих слов, так что доказательством это почти наверняка не сочтут. И даже Термен не мог бы доказать, что Стетнеры как-то связаны с этим фильмом. Он говорил, что Левек пытался шантажировать Стетнера какой-то пленкой, но он же сказал, что Стетнер заполучил ту пленку, и на этом все кончилось. Ты можешь быть абсолютно убежден, что мы говорим об одном и том же фильме, и можешь считать, что это Левек его снимал и видел, как кровь того мальчишки потекла в сток, но все это не доказательства. Как только ты заикнешься об этом в суде, любой адвокат тут же вцепится в тебя мертвой хваткой. - А как насчет другого мальчишки? Бобби, того, что помладше? - Господи! - сказал он. - Ну что у тебя есть? У тебя есть рисунок, сделанный по твоему описанию после того, как ты видел его со Стетнером на боксе. У тебя есть какой-то парень, которого для тебя разыскали и который говорит, будто узнал этого мальчишку и будто его зовут Бобби, но не знает ни фамилии, ни откуда он, ни что с ним произошло. У тебя есть кто-то еще, кто говорит, будто Бобби работал на сутенера, угрожавшего детям, что пошлет их на такую работу, с которой они не вернутся. - Его зовут Джук, - сказал я. - Разыскать его будет нетрудно. - С ним-то как раз дело в шляпе. Все постоянно жалуются на компьютеры, но кое в чем они здорово помогают. Джук - это один тип по имени Уолтер Николсон. Он же Джук. Первый срок отбыл за кражу со взломом из торговых автоматов. Задерживался за изнасилование и вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность, за подстрекательство к совершению аморальных проступков. Другими словами, за сутенерство. Он поставлял детишек. - А нельзя его взять? Он мог бы связать Бобби со Стетнером. - Для этого надо заставить его говорить, а это не так просто, если тебе нечем его припугнуть, а я не вижу чем. И потом, нужно еще, чтобы кто-то поверил такому подонку, как Джук. И вообще ничего тут сделать уже нельзя, потому что этого сукина сына, оказывается, нет в живых. - Значит, Стетнер до него добрался. - Нет. Стетнер до него не добрался. Он... - Точно так же, как добрался до Термена, чтобы избавиться от свидетеля, пока до него не добрался кто-нибудь еще. Черт возьми, если бы я вмешался сразу, не ждал бы до понедельника... - Мэтт, Джука убили неделю назад. А Стетнер не имел к этому никакого отношения и, возможно, даже ничего об этом не слышал. Джук и еще один такой же почтенный господин пристрелили друг друга в одном клубе на Ленокс-авеню. Подрались из-за десятилетней девчонки. Должно быть, необыкновенно лакомый кусочек, раз из-за нее начинают палить друг в друга два взрослых мужика, как ты думаешь? Я промолчал. - Послушай, - продолжал он. - Дело дрянь. Я получил ответ вчера вечером, а сегодня утром опять был там и пытался чего-нибудь добиться, и выходит, что они правы. Они не правы, но они правы. А тебе я сказал только сегодня вечером, потому что знал, что не получу от нашего разговора никакого удовольствия, можешь мне поверить. Хотя вообще-то, при других обстоятельствах, мне приятно с тобой поболтать. Джо плеснул себе еще. До меня донесся запах виски, но он не вызвал у меня никакого желания выпить. Впрочем, это был еще не самый скверный запах из тех, какими разило в "Ол-Америкен". - Кажется, я тебя понимаю, Джо, - сказал я. - Я знаю, что после смерти Термена дело трещит по всем швам. - Будь Термен жив, мы, возможно, и смогли бы их прищучить. Но теперь, когда его нет в живых, ничего не выйдет. - Ну, если бы ты начал официальное расследование по всем правилам... - Господи, - сказал он, - неужели ты не понимаешь? Нет же повода для расследования. Ни от кого не поступало заявления, нет оснований для выдачи ордеpa, ничего нет. Начать с того, что этот человек не преступник. Его никогда не арестовывали. Ты говоришь, он связан с преступным миром, но на него ничего нет, его имя ни разу нигде не всплывало. Да он чист как стеклышко. Живет на Южной улице Сентрал-парка, хорошо зарабатывает торговлей валютой... - Это называется отмыванием денег. - Ты можешь говорить что угодно, но попробуй докажи. Он платит налоги, он жертвует на благотворительность, он делал немалые взносы в политические кампании... - Ах, вот оно что! - Не цепляйся. Вовсе не из-за этого мы не можем его тронуть. Никто не велел нам отступиться, потому что этого сукина сына нельзя трогать, у него, мол, большие связи. Ничего такого нет. Но это не какой-нибудь там уличный мальчишка, с которым ты можешь делать что хочешь, и тебе ничего не будет. Ты должен иметь хоть что-то, что можно предъявить суду. А знаешь, что можно предъявлять суду? Я скажу тебе только два слова. Хочешь их услышать? Уоррен Мэдисон. - А-а... - Вот тебе и "а-а". Уоррен Мэдисон, бич Бронкса. Торгует наркотиками, убивает четверых других торговцев, это нам доподлинно известно, и подозревается в убийстве еще пятерых, а когда его объявляют в розыск и накрывают на квартире его матери, он укладывает шестерых полицейских, прежде чем на него надевают наручники. Шестерых полицейских! - Припоминаю. - И эта сука Грульев защищает его и, как всегда, устраивает судилище над полицейскими. Выливает на них все помои - что, мол, они использовали Мэдисона как стукача, отдавали ему на продажу конфискованный кокаин, а потом попытались его убить, чтобы не проболтался. Можешь ты поверить такой хреновине? Шесть полицейских легли под пулями, ни одной пули в Мэдисоне, и все это полиция подстроила, чтобы прикончить сукина сына. - И присяжные поверили. - Эти блядские присяжные из Бронкса, они бы и Гитлера отпустили на свободу и отправили домой на такси. А тут какой-то говенный торговец наркотиками, про которого всякому ясно, что он виновен. И теперь представь себе, чем кончится, если ты предъявишь такое хилое обвинение уважаемому гражданину вроде Стетнера. Понимаешь, Мэтт, что я хочу сказать? Или мне повторить все сначала? Я все понимал, но мы все равно начали сначала. Где-то на полпути его разобрало. Глаза у него помутнели, язык начал заплетаться. Очень скоро он стал повторяться и путаться. - Пойдем-ка из этой дыры, - сказал я. - Ты не голоден? Давай найдем что-нибудь поесть и, может, выпьем кофе. - Это что еще значит? - Что я не прочь поесть, больше ничего. - Врешь. Хрен знает кого из себя строишь, сукин ты сын. - Никого я из себя не строю. - Хрена ты не строишь. Это у вас на собраниях такому обучают? Как в жопу лезть к человеку, когда он хочет всего-навсего спокойно выпить рюмку-другую? - Нет. - Просто ты сам слабак хренов и больше не тянешь, только это еще не значит, что Господь Бог поручил тебе всех остальных превратить в говенных трезвенников. - Ты прав. - Сядь. Куда собрался? Сядь, Бога ради. - Думаю, мне пора домой, - сказал я. - Мэтт, извини. Меня куда-то не туда понесло. Я не то хотел сказать. - Ничего страшного. Он еще раз извинился, и я сказал ему, что все в порядке, а потом его снова понесло не туда, и он заявил, что ему не нравится тон, каким я это сказал. - Подожди-ка тут, - сказал я. - Сейчас вернусь. Я вышел на улицу и пошел домой. Он был пьян, и перед ним на столике стояла бутылка, не допитая еще и до половины. На поясе у него висел казенный револьвер, и, по-моему, это его автомобиль стоял у пожарного гидранта. Опасное сочетание, но Господь Бог не поручал мне всех остальных превратить в говенных трезвенников. И доставлять кого-нибудь домой в целости и сохранности тоже не поручал. 20 Когда я в тот вечер засыпал, видеокассета лежала на столике рядом с будильником, и на следующее утро она сразу попалась мне на глаза. Я оставил ее лежать на столике и отправился по делам. Был четверг, и, хотя я решил сегодня не таскаться в Маспет на бокс, все же я пришел домой вовремя, чтобы посмотреть главный бой по телевизору. Но это почему-то оказалось совсем не то. Прошел еще день, потом я подумал, что надо бы отнести кассету в мой сейф, но была уже суббота, и банк не работал. В субботу я виделся с Элейн; всю вторую половину дня мы бродили по художественным галереям Сохо, пообедали в итальянском ресторане, а потом пошли на концерт какого-то фортепианного трио. Это был день долгих пауз - такое бывает только у людей, которым очень хорошо друг с другом. В такси по дороге домой мы сидели, взявшись за руки, и не произнесли ни слова. Я уже рассказал ей о своем разговоре с Джо, и ни о на, ни я к этому в тот день не возвращались. На следующий вечер у меня с Джимом Фейбером был наш обычный воскресный стоячий обед, и с ним я это дело обсуждать не стал. Правда, у меня несколько раз мелькала такая мысль, но говорить на эту тему мне не хотелось. Может показаться странным, что за следующие несколько дней я об этом вообще почти не думал. И не то чтобы голова у меня была занята какими-то другими делами - ничего такого не было. Даже в спорте ничего особенного не происходило: суперфинал давно уже миновал, до начала весенних тренировок было далеко, а промежуток между ними всегда напоминает какую-то ледяную пустыню. Как я понимаю, у каждого человека в подсознании есть разные уровни, или комнаты, что ли, и оно зачастую работает совсем иначе, чем сознательное мышление. Когда я был полицейским детективом, да и потом, когда стал работать самостоятельно, не так уж много было случаев, чтобы я сел и сознательно продумал что-то от начала до конца. Чаще всего понемногу накапливались подробности, которые в конечном счете приводили к очевидному выводу, но, когда требовалось какое-нибудь прозрение, оно обычно приходило само собой. Видимо, какая-то подсознательная часть моего мозга все время перерабатывает данные, которыми я располагаю, и дело вдруг предстает в совершенно новом свете. Так что я могу лишь предположить, что мое подсознание решило на время отложить в сторону всю историю со Стетнерами, вытеснить ее из сознания или, может быть, перевести на какой-то другой, более глубокий уровень до тех пор, пока я не пойму, что тут надо делать. На это понадобилось не так уж много времени. А хорошо ли получилось сказать трудно. Во вторник утром я позвонил в справочную, чтобы узнать номер телефона Бергена Стетнера на Южной улице Сентрал-парка. Телефонистка ответила, что не может сообщить номер, но подсказала, что у этого человека есть служебный телефон на Лексингтон-авеню. Я поблагодарил ее и положил трубку. Потом позвонил еще раз и попал на какого-то мужчину. Я представился полицейским, назвал фамилию и свой номер, сказал, что мне нужно узнать номер телефона, который не числится в справочнике, и назвал фамилию и адрес. Он дал мне номер, я поблагодарил и тут же его набрал. К телефону подошла какая-то женщина, и я попросил мистера Стетнера. Она сказала, что его нет дома. Я спросил, не с миссис ли Стетнер говорю. Она секунду-другую колебалась, а потом сказала, что да. - Миссис Стетнер, - сказал я, - у меня есть одна вещь, которая принадлежит вам и вашему мужу, и я надеюсь на хорошее вознаграждение за то, что верну ее вам. - Кто это говорит? - Моя фамилия Скаддер. Мэттью Скаддер. - По-моему, я с вами незнакома. - Мы как-то встречались, - сказал я, - но я не думаю, чтобы вы меня помнили. Я друг Ричарда Термена. На этот раз пауза была долгой - вероятно, она пыталась сообразить, может ли кто-нибудь знать о ее дружбе с Терменом. Потом, очевидно, решила, что может. - Такая ужасная история, - сказала она. - Мы были потрясены. - Наверное. - И вы говорите, что вы его друг? - Да. А кроме того, я был близким другом Арнольда Левека. Снова пауза. - Боюсь, такого я не знаю. - Это еще одна ужасная история. - Простите? - Его нет в живых. - Мне очень жаль, но я с этим человеком не была знакома. Если бы вы могли сказать, что вам нужно... - По телефону? Вы уверены, что этого хотите? - Моего мужа сейчас нет, - сказала она. - Если вы оставите свой телефон, он, вероятно, вам позвонит. - У меня есть пленка, которую снял Левек, - сказал я. - Вы и в самом деле хотите, чтобы я рассказал вам по телефону, что на ней снято? - Нет. - Я хочу встретиться с вами. Только с вами, не с вашим мужем. - Понимаю. - Где-нибудь в общественном месте, но так, чтобы нас не могли подслушать. - Минутку, - сказала она. Прошло не меньше минуты. Потом она сказала: Вы знаете, где я живу? Конечно, знаете, ведь вы знаете даже номер телефона. А как вы его узнали? Он же не числится в справочнике, его не должны никому сообщать. - Вероятно, мне его сказали по ошибке. - Они не должны допускать таких ошибок. А, ну конечно, вы знаете его от Ричарда. Но... - Что? - Ничего. Адрес вы знаете. Здесь, прямо в нашем доме, есть коктейль-бар, там днем всегда пусто. Встретимся в нем через час. - Отлично. - Погодите минуту. А как я вас узнаю? - Я вас сам узнаю, - сказал я. - Только маску наденьте. А блузку можете не надевать. Коктейль-бар назывался "Адрианов вал". Адриан - это римский император, а вал, получивший его имя, - это каменная стена, которую он построил через весь север Англии, чтобы защитить тамошние римские поселения от варварских племен. Если название бара и имело какой-то смысл, я его не уловил. Интерьер, по-видимому, обошелся хозяину в крупную сумму, но это не бросалось в глаза. Там стояли красные кожаные банкетки и черные, отливающие перламутром столики, освещение было неярким и рассеянным, музыка - еле слышной. Я пришел на пять минут раньше, уселся за столик и заказал себе минеральной воды. Она пришла на десять минут позже и остановилась в дверях, оглядывая зал. Я встал, чтобы она меня увидела, и она без колебаний подошла к моему столику. - Надеюсь, вы не очень долго ждали, - сказала она. - Я Ольга Стетнер. - Мэттью Скаддер. Она протянула мне руку, и я пожал ее. Рука была гладкая, прохладная и сильная. "Железная рука в бархатной перчатке" - мелькнула у меня мысль. Длинные ногти были покрыты алым лаком в тон губной помаде. В том фильме такого же цвета были кончики ее грудей. Мы сели, и почти тут же у нашего столика появился официант. Назвав его по имени, она попросила бокал белого вина. Я заказал себе еще минеральной воды. Никто из нас не произнес ни слова, пока он не поставил на столик напитки и не ушел. Потом она сказала: - Я вас где-то видела. - Я же говорил, что мы встречались. - Где? - Она нахмурилась, потом сказала: - Ну, конечно. В спортзале. Внизу. Вы там что-то искали. - Мужской туалет. - Да, вы так и сказали. Она поднесла бокал к губам и отхлебнула маленький глоток - скорее, чуть смочила язык. На ней была темная шелковая блузка и узорный шелковый шарфик, заколотый на шее булавкой с камнем, похожим на лазурит. Глаза у нее, кажется, тоже были голубые, но в полумраке бара цвет глаз различить трудно. - Говорите, что вам надо, - сказала она. - Пожалуй, лучше я сначала скажу, что у меня есть. - Хорошо. Я начал с того, что я бывший полицейский. Это ее как будто ничуть не удивило - должно быть, вид у меня такой. Я сказал, что познакомился с человеком по имени Арнольд Левек, когда его задержали во время облавы на Таймс-сквер. Он работал продавцом в книжной лавке для взрослых, сказал я, и мы арестовали его за хранение и сбыт порнографических изданий. - Потом, - сказал я, - мне кое-что подвернулось, и я ушел из полиции. В прошлом году Левек разыскал меня - он узнал, что я теперь частный детектив. К тому времени я не видел Арни уже несколько лет, но он нимало не изменился. Правда, стал еще толще, но в остальном был все такой же. - Я не знала этого человека. - Как хотите. Мы встретились, и он начал что-то темнить. Рассказал мне историю о том, как снимал фильм в каком-то подвале - фильм любительский, но, чтобы снять его профессионально, Левека пригласили быть оператором. Лично я вряд ли смог бы возбудиться на глазах у такого противного типа, как Арни, но вам это, видимо, не помешало, да? - Не знаю, о чем вы говорите. При мне не было диктофона, но будь я даже весь опутан проводами, словно какой-нибудь звукооператор, это все равно ни к чему бы не привело. Она не собиралась ни в чем сознаваться. По глазам было видно, что она внимательно слушает, но она очень старалась не сказать лишнего. - Арни был большой любитель темнить, - продолжал я. - Он сделал копию пленки и собирался продать ее за большие деньги, хотя, конечно, не сказал за сколько. В то же время он боялся, что покупатель вздумает его кинуть, и тут ему понадобился я. Он хотел, чтобы я стал для него прикрытием на такой случай - присмотрел, чтобы покупатель его не облапошил. - И вам это удалось? - Нет, тут Арни перехитрил сам себя, - сказал я. - Понимаете, ему нужно было прикрытие, но не нужен был партнер. Он хотел заграбастать все сам. А мне дал бы за работу, может быть, тысячу-другую. Поэтому во избежание неприятностей он ничего мне не сказал, но как-то забыл, что опасаться-то ему надо покупателя, и его зарезали в проулке поблизости от Двойки. - Очень печально. - Ну, бывает. Знаете, как говорят: в этом мире иногда человек человеку волк, а иногда наоборот. Как только я узнал, что произошло, то отправился к нему на квартиру, сунул управляющей значок под нос и посмотрел, что там осталось. На многое я не рассчитывал, потому что полицейские уже побывали в квартире, и думаю, что побывали там не первые, потому что, когда нашли труп Арни, при нем не было ключей. Так что мне не только не удалось лишить эту квартиру невинности, я был даже не вторым в очереди - прошу простить мне это сексуальное сравнение, миссис Стетнер. Она пристально смотрела на меня. - Дело в том, - продолжал я, - что у Арни была копия той пленки. Я это точно знал - он мне сам об этом сказал. Поэтому я забрал все кассеты, какие только нашел. Их было штук сорок - старые фильмы, вы часто видите их по телевизору и обычно тут же его выключаете. Арни был от них без ума. И вот что я сделал. Сел перед телевизором, подключил свой видик и просмотрел их все. Представьте себе, на одной из них было совсем не то, что написано на этикетке. Я прокручивал пленку, как и все остальные, и вдруг картинка пропала, а вместо нее появилась комната, и в ней мальчик, прикованный к металлической раме, - прямо как в испанской инквизиции. И еще какая-то красотка - в одних только кожаных штанах, перчатках и туфлях на высоких каблуках. Я вижу, сегодня на вас тоже кожаные штаны, но, наверно, другие те были с разрезом в паху. - Расскажите мне про этот фильм. Я рассказал кое-что - достаточно, чтобы ей стало ясно: я его и в самом деле видел. - Сюжет не слишком замысловатый, - сказал я. -Но финал крутой, и там еще был заключительный кадр - кровь, которая текла по полу и стекала через решетку. Тут Арни оказался на высоте, нужно отдать ему должное, а пол из черных и белых плиток был точь-в-точь такой же, как в подвале спортзала в Маспете. Правда, чертовски странное совпадение? Она сложила губы трубочкой и выдохнула, словно беззвучно свистнув. В ее бокале еще оставалось вино, но она взяла мой, отхлебнула и поставила его на место. Этот жест получился у нее каким-то удивительно интимным. - Вы, кажется, что-то говорили про Ричарда Термена, - сказала она. - Да, в этом-то и все дело. Понимаете, я раздобыл пленку Арни, но что мне было с ней делать? Этот хитрый мерзавец так и не сказал мне, кто были те люди. У меня оказалась пленка, которая позарез нужна покупателям, да и я был очень заинтересован в том, чтобы оказать эту ценную услугу, но где прикажете их искать? Я стал разнюхивать там и сям, но из этого вряд ли что могло выйти - разве что я столкнулся бы на улице с человеком в резиновом комбинезоне и с членом наружу. Я взял свой бокал с минеральной водой и повернул его так, чтобы отхлебнуть с той стороны, где ее губы коснулись стекла. Поцелуй через посредника - так это называется. - Потом появляется Термен, - продолжал я. - У него убита жена, и неясно, имел он к этому какое-то отношение или нет, - общественное мнение на сей счет разделилось. Я повел его в одну забегаловку, и, поскольку он работал на телевидении, разговор зашел про Арни, который тоже работал в какой-то телекомпании еще до того, как я с ним познакомился. И как ни странно, тут всплыло ваше имя. - Мое имя? - Ваше и вашего мужа. Довольно редкие имена, их легко вспомнить даже после ночного бдения в баре. Термен выпил больше меня, но стал хитрить и говорить намеками. Я решил, что нам надо будет побеседовать еще, но на следующий день услышал, что он мертв. Говорили, что покончил с собой. - Очень печально. - И даже ужасно, как вы сказали по телефону. В тот самый день, когда он умер, я поехал в Маспет. Я собирался встретиться с ним на боксе, и он показал бы мне вашего мужа. Правда, Термен не появится, - видимо, в это время его уже не было в живых, - но я обошелся без его подсказки и узнал вашего мужа, потому что раньше уже видел вас обоих на экране. Потом спустился в подвал и посмотрел, какой там пол. Ту комнату, где вы снимали фильм, я не нашел, но, возможно, это одна из тех, что были заперты. А может, вы устроили там ремонт после тех съемок. - Я пожал плечами. - Это не важно. И куда гнул Термен, тоже не важно, и не помог ли ему кто-нибудь выпасть из окна, тоже. А важно вот что. По счастливому стечению обстоятельств у меня есть возможность кое-что сделать для того, кто имеет возможность как следует меня отблагодарить. - Чего вы хотите? - Чего я хочу? Это очень просто. В сущности, я хочу того же, чего хотел Арни. Разве не этого хотят почти все на свете? Ее рука лежала на столике, в нескольких сантиметрах от моей. Я вытянул палец и коснулся ее тыльной стороны. - Но я не хочу получить то, что получил Арни, -сказал я. - Вот и все. Она долго сидела, не сводя глаз с наших рук на столике, Потом положила свою руку поверх моей и пристально посмотрела на меня. Теперь я увидел, какие голубые у нее глаза и какой пронзительный, зачаровывающий взгляд. - Мэттью, - произнесла она, словно пробуя мое имя на вкус. - Нет, я, пожалуй, буду звать вас просто Скаддер. - Как вам угодно. Она встала. На секунду я подумал, что она собирается уйти, но вместо этого она обошла столик и сделала мне знак подвинуться. Потом села рядом со мной на банкетку и снова положила свою руку на мою. - Теперь мы на одной и той же стороне, - сказала она. Она была сильно надушена. Запах был мускусный, что меня не удивило: я не думал, что от нее может пахнуть хвоей. - Мне нелегко говорить, - начала она. - Вы понимаете, о чем я, Скаддер? Не могу сказать, что она говорила с акцентом, но в ее речи слышались едва заметные европейские интонации. - Как я могу что-то сказать? Может быть, вы меня обманываете и пишете на диктофон все, что я скажу. - У меня нет диктофона. - Откуда я могу это знать? Она повернулась ко мне и положила руку на мой галстук чуть пониже узла. Потом провела рукой по всей длине галстука, сунула ее под пиджак и тщательно ощупала перед рубашки. - Я же вам говорил, - сказал я. - Да, говорили, - промурлыкала она. Губы ее вплотную приблизились к моему уху, и я ощутил на лице ее горячее дыхание. Рука ее легла на мою ногу и погладила мне ляжку с внутренней стороны. - Пленка с вами? - В банковском сейфе. - Жаль. Мы могли бы подняться ко мне и посмотреть ее. Как вы себя чувствовали, когда ее смотрели? - Не знаю. - Не знаете? Что за ответ? Конечно, знаете. Вам хотелось, да? - Пожалуй, да. - Пожалуй? Вам и сейчас хочется, Скаддер. У вас уже стоит. Я могу сделать так, что вы прямо сейчас кончите, - одними прикосновениями. Хотите? Я ничего не ответил. - Я вся горячая и мокрая, - сказала она. - На мне нет трусиков. Это замечательно, когда ты в кожаных штанах в обтяжку и без трусиков и когда под штанами у тебя все мокрое. Хотите подняться со мной наверх? Я бы вас затрахала до обалдения. Помните, что я сделала с тем мальчиком? - Вы его убили. - Думаете, ему было так уж плохо? - Она придвинулась ближе и слегка куснула меня за мочку уха. -Мы трахались с ним три дня, я и Берген. Мы его трахали, и сосали, и давали ему любые наркотики, какие только он хотел. Он в жизни не получал столько удовольствия. - Только то, чем это кончилось, ему не очень понравилось. - Ну, ему было больно. Ну и что? - Ее рука поглаживала меня в такт словам. - Ну, не дожил он до ста лет, не дожил до старости. А зачем доживать до старости? - Выходит, он умер счастливым. - У него и прозвище было - Счастливчик. - Знаю. - Вы и это знаете? Вы много знаете, Скаддер. А вы думаете, это мальчик вас интересует? Если он вас интересует, то почему у вас сейчас так стоит? Хороший вопрос. - Я не говорил, что он меня интересует. - А что вас интересует? - Как получить деньги за пленку. И как потом прожить столько времени, чтобы успеть их потратить. - А что еще? - Пока хватит и этого. - Вы хотите меня, правда? - Грешники в аду тоже хотят холодной воды. - Но они ее не получают. А меня вы получите, если захотите. Мы можем пойти наверх прямо сейчас. - Не думаю. Она отодвинулась. - Господи, ну вы и кремень, - сказала она. - С вами нелегко иметь дело, да? - Не очень. - Ричард к этому времени был бы уже под столом. Пытался бы лизать меня через кожаные штаны. - Ну, и смотрите, чем это для него кончилось. - Не так уж и плохо кончилось. - Знаю, - сказал я. - Зачем доживать до старости? Вот что, если у меня на вас член стоит, это не значит, что вы можете водить меня за него, как вам вздумается. Конечно, я вас хочу - с тех пор, как в первый раз увидел вас на пленке. - Я снял ее руку со своей ноги и положил назад, ей на колени. - Вот покончим с нашим делом, тогда и вами займусь. - Вы так думаете? - Я так думаю. - Знаете, кого вы мне напоминаете? Бергена. - Мне не идет черная резина. - Это еще неизвестно. - И к тому же я обрезан. - Ну, это можно исправить пересадкой. Нет, вы внутри такой же, как он, вы оба жесткие. Вы служили в полиции. - Правильно. - Вам приходилось кого-нибудь убивать? - А что? - Приходилось. Можете не отвечать, я чувствую. Вам это понравилось? - Не особенно. - Вы уверены, что это правда? - "Что есть истина"? - А, вечный вопрос. Но я, пожалуй, пересяду. Если мы собираемся говорить о деле, лучше смотреть друг другу в лицо. Я сказал ей, что я не жадный. И потребовал за пленку пятьдесят тысяч долларов. Столько же они обещали и Левеку, хотя эти деньги ему так и не достались. Столько же могли заплатить и мне. - А если вы ничем не лучше его? - сказала она. - У него была копия, хотя он поклялся, что нет. - Он был глупец. - Что оставил копию? - Что соврал. Конечно, я сделал копию. И даже две. Одна находится у адвоката. Другая - в сейфе у одного частного детектива. На всякий случаи вдруг меня зарежут в переулке или я из окна выпаду. - Но если у вас есть копии, вы сможете без конца тянуть из нас деньги. Я отрицательно покачал головой: - Эти копии - моя страховка. А мой ум - ваша страховка. Если я продаю вам пленку только один раз, это не значит, что я тяну из вас деньги. Я оказываю вам услугу. Вот если я попытаюсь сделать это еще раз, вам проще будет меня убить, но у меня хватает ума, чтобы это сообразить. - А если мы и сейчас ничего не заплатим? Вы пойдете в полицию? - Нет. - Почему? - Потому что этой пленки недостаточно, чтобы упрятать вас за решетку. Нет, я обращусь к прессе. Бульварные газеты просто вцепятся в эту историю. Они поймут, что у вас на руках слишком много крови и вы не сможете позволить себе возбудить дело о клевете. Они устроят вам очень скверную жизнь. Может быть, до уголовного преследования дело и не дойдет, но вы привлечете к себе такое внимание публики, что вам это не понравится. Друзья вашего мужа в Калифорнии будут не слишком довольны, что вы оказались в лучах прожекторов, а ваши соседи будут странно посматривать на вас в лифте. Вы ведь заплатите пятьдесят косых, чтобы избежать такой рекламы, верно? Да кто угодно так бы сделал. - Это большие деньги. - Вы и вправду так думаете? Не знаю, получу ли я столько же от бульварной газеты, но половину уж наверняка получу. Если они не вцепятся в такую историю, значит, они занимаются не своим делом. Я могу хоть сегодня явиться к какому-нибудь издателю и выйти от него с чеком на двадцать пять тысяч, и при этом никто не скажет, что я шантажист. Они назовут меня героем и, возможно, даже возьмут к себе на работу, чтобы я и дальше раскапывал всякую грязь. - Мне надо посоветоваться с Бергеном. Вы говорите, это не такие уж большие деньги, но нам понадобится некоторое время, чтобы их собрать. - Ни черта не понадобится, - возразил я. - Когда человек занимается отмыванием денег, ему ничего не стоит раздобыть немного наличных, Я думаю, у вас дома валяется раз в пять больше. - У вас какое-то странное представление о том, как делаются дела. - Я не сомневаюсь, что вы можете собрать деньги к завтрашнему вечеру, сказал я. - Тогда я и должен их получить. - Господи, - сказала она, - как вы похожи на Бергена! - У нас разные вкусы. - Вы думаете? Не говорите ничего о ваших вкусах, пока не попробуете все, что лежит на тарелке. А ведь вы еще не все попробовали, правда? - Ну, не так уж много и осталось. - Берген захочет с вами встретиться. - Завтра вечером, когда мы завершим нашу сделку. Я принесу пленку, так что вы будете знать, что покупаете. У вас в Маспете есть видик? - Вы хотите продать ее прямо там? В спортзале? - Я думаю, для обеих сторон это самое безопасное место. - Да уж, там не помешают, - сказала она. - Если не считать четвергов, там как в пустыне. И даже по четвергам народу не так уж много. Что у нас завтра, среда? Я думаю, это возможно. Но конечно, я должна поговорить с Бергеном. - Конечно. - Какое время для вас удобнее? - Попозже, - сказал я. - Но я могу вам через некоторое время позвонить, и мы договоримся обо всех деталях. - Хорошо. - Она посмотрела на часы: - Позвоните около четырех. - Позвоню. - Отлично. - Она открыла сумочку и положила на столик деньги за выпитое. - Я вам кое-что скажу, Скаддер. Я и в самом деле хотела пойти с вами наверх. Я была такая мокрая - из меня просто текло. Я не притворялась. - Я и не думал, что вы притворяетесь. - И вы хотели меня не меньше. Но я рада, что мы этого не сделали. Знаете почему? - Скажите. - Потому что так между нами еще осталось сексуальное напряжение. Вы это чувствуете? - Да. - И оно никуда не денется и завтра вечером. Может быть, когда я поеду в Маспет, я надену штаны с разрезом. Вам это понравится? - Возможно. - И длинные перчатки, и высокие каблуки. - Она пристально посмотрела на меня. - И буду без блузки. - И подкрасите соски губной помадой. - Румянами. - Но того же цвета, как ваша помада и лак для ногтей. - Может быть, мы немного поиграем, - сказала она. - После того как совершим сделку. Может быть, мы получим удовольствие. Все трое. - Ну, не знаю. - Вы думаете, мы попытаемся отобрать деньги? Но у вас же останутся копии. Одна у адвоката, другая у частного детектива. - Дело не в этом. - А в чем? - Вы сказали - все трое. Я не люблю тесноты. - Тесно не будет, - сказала она. - Места там будет сколько угодно. 21 В четыре я позвонил. Должно быть, она сидела у телефона - в ту же секунду, как он зазвонил, она взяла трубку. - Это Скаддер, - сказал я. - Вы пунктуальны, - ответила она. - Это хороший признак. - Признак чего? - Пунктуальности. Я говорила с мужем. Он согласен на ваши условия. Завтрашний вечер годится. Что касается времени, то он предлагает полночь. - Пусть будет час ночи. - Час ночи? Минутку. Наступила пауза, потом трубку взял Стетнер. - Скаддер? - сказал он. - Говорит Берген Стетнер. Час ночи меня устраивает. - Хорошо. - Мне не терпится с вами познакомиться. Вы произвели на мою жену большое впечатление. - Она и сама производит большое впечатление. - Я всегда так думал. Насколько я понимаю, мы уже как будто встречались. Вы тот болельщик, который ищет туалет не там, где надо. Но должен сознаться, что совершенно не помню, как вы выглядите. - Когда увидите, узнаете. - У меня такое чувство, будто мы уже знакомы. Но в нашей договоренности, насколько я ее понял со слов Ольги, есть одна вещь, которая меня беспокоит. У вас остаются копии - у адвоката и у вашего представителя, верно? - У адвоката и у одного частного детектива. - С которыми они ознакомятся в случае вашей смерти и выполнят кое-какие ваши пожелания. Правильно? - Правильно. - Вполне понятная предосторожность. Я мог бы заверить вас, что в ней нет необходимости, но это, возможно, вас не успокоит. - Не совсем. - "Верь всякому, только не забудь снять карты" - так, кажется, говорится? Но вот какая у меня дилемма, Скаддер. Представьте себе, что мы совершим нашу сделку к взаимному удовольствию всех сторон, вы пойдете своей дорогой, я своей, а через пять лет вы поскользнетесь на тротуаре и угодите под автобус. Вы понимаете, к чему я клоню? - Да. - Потому что если я сдержу слово... - Я вас понял, - сказал я. - Один мой знакомый как-то оказался в таком же положении. Погодите минутку, попробую вспомнить, как он из него вышел. Я немного подумал. - Вот что. Как вам понравится такой вариант? Я оставляю обоим указания, что, если я умру через год или больше с сегодняшнего дня, они должны уничтожить то, что я им дал, если только не возникнут особые обстоятельства. - Какие особые обстоятельства? - Например, если не появятся серьезные основания подозревать, что моя смерть была не случайной, и если убийца не будет установлен или задержан. Другими словами, вам ничего не грозит, если я попаду под автобус или под пулю ревнивого любовника. А если я окажусь жертвой каких-нибудь неизвестных убийц, тогда ваше дело плохо. - А если вы умрете до конца первого года? - Тогда у вас тоже возникнут проблемы. - Даже если это будет автобус? - Даже если это будет сердечный приступ. - Господи! - сказал он. - Мне это не очень нравится. - Это самое лучшее, что я могу предложить. - Черт возьми. А как у вас со здоровьем? - Не так уж плохо. - Надеюсь, не слишком налегаете на кока-колу? - Не могу много ее пить - живот пучит. - Смешно. Вы не занимаетесь парашютным спортом или дельтапланеризмом? Не летаете на собственном самолете? Господи, что я говорю! Как будто оформляю вам страховку. Что ж, вы, кажется, хорошо о себе заботитесь, Скаддер. - Стараюсь избегать сквозняков. - Старайтесь и дальше. Вы знаете, мне кажется, Ольга права - знакомство с вами доставит мне удовольствие. Что вы делаете сегодня вечером? - Сегодня вечером? - Да, сегодня вечером. Не хотите с нами пообедать? Выпьем немного шампанского, повеселимся. Завтра нам предстоит дело, но это не помешает нам пообщаться сегодня. - Не могу. - Почему? - У меня есть свои планы. - Так отмените их! Неужели это что-то настолько важное, что нельзя перенести? - Я должен быть на собрании "Анонимных алкоголиков". Он долго хохотал. - Знаете, это просто замечательно, - сказал он в конце концов. - Ну, раз уж на то пошло, то у нас тоже есть планы. Ольга должна сопровождать одну молодую девицу на танцы в Организацию католической молодежи, а я иду, хм... - На заседание Совета бойскаутов, - подсказал я. - Вот именно. Ежегодный торжественный обед окружного Совета бойскаутов с раздачей наград. Мне собираются вручить значок "Почетный педераст" - очень ценная награда, на нее много претендентов. Занятный вы человек, Скаддер. Вы обойдетесь мне в немалую сумму, но по крайней мере я хоть посмеюсь вволю. После разговора со Стетнером я позвонил в контору по прокату автомобилей, расположенную по соседству, и заказал машину. Забирать ее сразу я не стал, а сначала дошел пешком до книжного магазина "Колизеум" и купил план Куинса. Выйдя из магазина, я сообразил, что совсем рядом находится галерея, куда я отдал вставить в рамки рисунки Рея Галиндеса. Они сделали все очень хорошо, и, глядя на рисунки сквозь стекло, не дающее бликов, я попытался воспринять их как произведения искусства. Но мне это никак не удавалось. Я все время видел двух мертвых мальчиков и человека, который их убил. Мне завернули рисунки, я расплатился кредитной карточкой и отнес сверток к себе в отель. Положив их в стенной шкаф, я несколько минут изучал план Куинса. Потом вышел, чтобы выпить кофе с бутербродом и прочесть газету, а вернувшись, еще некоторое время разглядывал план. Около семи я зашел в прокатную контору, снова расплатился кредитной карточкой и сел за руль серой "тойоты-короллы", почти новой - на счетчике было меньше десяти тысяч километров. Бак был полон, а пепельницы пусты, только тот, кто чистил салон пылесосом, сделал это не слишком добросовестно. План я взял с собой, но добрался до места, не заглядывая в него: проехал по тоннелю Мидтаун и по Лонг-Айлендскому шоссе, а с него свернул сразу после пересечения с магистралью Бруклин-Куинс. Движение на шоссе было не слишком большое: почти все жители пригородов уже сидели перед телевизорами. Я покрутился по улицам, а добравшись до спортзала "Нью-Маспет", не спеша объехал квартал и нашел место, где поставить машину. Я просидел там час или даже больше, словно какой-нибудь ленивый полицейский в засаде. Был момент, когда мне захотелось отлить, а я не догадался захватить с собой пустую литровую бутылку, как меня учили много лет назад. Однако вокруг никого не было, за последние полчаса я не видел ни души, и это придало мне храбрости. Я отъехал на два квартала, вылез из машины и в полное свое удовольствие отлил у кирпичной стены. Потом снова объехал весь квартал и поставил машину в другом месте, прямо напротив входа в спортзал. Вся улица была как мечта автовладельца - мест для стоянки сколько угодно. Около девяти или немного позже я вышел из "тойоты" и подошел к спортзалу. Некоторое время не спеша присматривался, потом вернулся в машину, достал блокнот и набросал кое-какие схемы. Мне пришлось включить потолочный фонарь, но ненадолго. В десять я другой дорогой вернулся в город. Парнишка в гараже сказал, что должен взять с меня плату за целый день. - Так что можете оставить ее до завтра, - сказал он. - Вернете после обеда, доплачивать ничего не придется. Но я сказал ему, что больше машина мне не нужна. Гараж находился на Одиннадцатой авеню, между Пятьдесят Седьмой и Пятьдесят Восьмой. Я прошел квартал к востоку, потом повернул на юг. Зашел в "Армстронг", но не увидел там никого знакомого. Потом на всякий случай заглянул в дверь "Ол-Америкен" - нет ли там Деркина. Его там не было. Я разговаривал с ним несколько дней назад, и он сказал, что боится, не наговорил ли лишнего. Но я успокоил его, сказав, что он вел себя как истинный джентльмен. - Ну, тогда я просто молодец, - сказал он. - Это не в моих привычках, но время от времени человек должен пойти и выпустить пар. Я сказал, что хорошо его понимаю. В "Грогане" Мика не было. - Он, может, придет попозже, - сказал Берк. - Еще до закрытия. Я уселся за стойкой со стаканом кока-колы, а допив ее, перешел на содовую. Через некоторое время появился Энди Бакли, и Берк налил ему кружку "Гиннеса" из бочки, а Энди подсел ко мне и затеял разговор о баскетболе. Раньше я старался держаться в курсе игр, но в последние несколько лет почти перестал. Однако это Энди не смутило: он с радостью взял разговор на себя. Накануне вечером он был в зале "Мэдисон-Сквер-Гарден", и там "Никербокеры" свели игру вничью трехочковым броском на последней секунде, благодаря чему он выиграл пари. Я дал ему уговорить себя сыграть в дартс, но у меня хватило ума не заключать с ним пари. Он легко выиграл бы у меня одной левой. Мы сыграли еще раз, а потом я вернулся к стойке, выпил еще стакан кока-колы и стал смотреть телевизор, а Энди остался у мишени тренировать броски. В какой-то момент я подумал, не пойти ли мне на полуночное собрание. Когда я только бросил пить, каждую ночь в двенадцать часов бывали собрания в церкви Моравских Братьев на углу Лексингтон-авеню и Тридцатой. Потом они лишились этого помещения, и группа перебралась в Аланон-хаус, в клуб "А. А.", который несколько раз переезжал с места на место в районе театров, а теперь располагается в квартире на третьем этаже жилого дома на Западной Сорок Шестой. Было время, когда Аланон-хаус остался вообще без помещения, и часть группы организовала новые полуночные собрания в центре, на Хьюстон-стрит, где Гринич-Виллидж граничит с Сохо. Эта группа устраивала там и другие собрания, в том числе для страдающих бессонницей - в два часа ночи. Так что у меня был кое-какой выбор ночных собраний, и я мог бы попросить Берка дать знать Мику, что я его разыскиваю и вернусь не позже половины второго. Но что-то меня остановило - удержало на табуретке за стойкой и заставило взять еще стакан кока-колы. Я отлучился в туалет, когда Мик наконец появился, - это было без чего-то час. Вернувшись в зал, я увидел, что он сидит за стойкой с бутылкой своего любимого виски "JJS" и со своей хрустальной стопкой. - Отлично, - сказал он. - Берк сказал мне, что ты здесь, и я велел ему поставить кофейник. Надеюсь, мы просидим с тобой всю ночь. - Сегодня не получится, - сказал я. - Ну, ладно. Может, мне еще удастся тебя уговорить. Мы сели за наш обычный столик, он налил свою стопку, поднял ее и посмотрел на свет. - Клянусь Богом, прекрасный цвет, - сказал он и сделал глоток. - Если ты когда-нибудь бросишь пить, имей в виду, что есть крем-сода точно такого же цвета. - Да ну? - Только тебе придется дать ей постоять, чтобы пены не было. - Да уж, это бы все испортило. - Он сделал еще глоток и вздохнул. Надо же - крем-сода. Мы поболтали о том о сем, а потом я нагнулся к нему и спросил: - Тебе все еще нужны деньги, Мик? - Ну, ботинки у меня пока каши не просят. - Не просят. - Но деньги мне всегда нужны. Я же тебе говорил. - Говорил. - А что? - Я знаю, где ты можешь раздобыть денег. - Ага, - сказал он. Некоторое время он сидел молча, и на лице его то появлялась, то исчезала едва заметная улыбка. - Сколько? - Минимум пятьдесят тысяч. А может, и побольше. - Чьи деньги? Хороший вопрос. Джо Деркин напомнил мне, что деньги не знают своего хозяина. Он сказал - это основополагающий принцип права. - Одной супружеской пары по фамилии Стетнер, - сказал я. - Торговцы зельем? - Почти. Он зарабатывает на валюте, отмывает деньги для двух братьев-иранцев из Лос-Анджелеса. - Ах, ира-анцев, - произнес он с облегчением. -Ну, что ж. Может, расскажешь малость подробнее? Говорил я, должно быть, минут двадцать. Достав свой блокнот, я показал ему схемы, которые набросал в Маспете. Вообще-то особенно рассказывать было нечего, но он несколько раз заставлял меня вернуться назад и подробно обо всем расспрашивал. Потом минуту-другую помолчал, после чего наполнил свою стопку виски и опрокинул ее, словно это был стакан холодной воды в жаркий полдень. - Завтра ночью, - сказал он. - Четыре человека, я думаю. Я, еще двое и Энди за рулем. Один будет Том, а другой - либо Эдди, либо Джон. Тома ты знаешь. Эдди и Джона нет. Том - это дневной бармен, человек с бледным лицом и поджатыми губами, родом из Белфаста. Я никогда не мог понять, чем он занимается по вечерам. - Маспет, - сказал он. - Из Маспета может ли быть что доброе?* Клянусь Господом Богом, мы с тобой сидели там и смотрели, как черномазые молотят друг друга, а все это время прямо под ногами у нас была целая прачечная, где отмывали деньги. Ты поэтому туда ходил? А меня захватил для компании? * Имеется в виду цитата из Евангелия: "Из Назарета может ли быть что доброе?" (Ин. I, 46). - Нет, у меня там в самом деле была работа, но совсем другая. - Ноты не зевал. - Пожалуй. - И сообразил, сколько будет дважды два. Что ж, такие веши мне по душе. Могу сказать, что ты меня удивил. - Почему? - Потому что сказал об этом мне. Это на тебя не похоже. Просто из дружбы такого обычно не делают. - Ты же платишь за наводку, верно? - спросил я. - Ах, вот оно что, - сказал он, и в глазах у него мелькнуло какое-то странное выражение. - Плачу. Пять процентов. Он извинился и пошел позвонить. Пока его не было, я сидел и смотрел на его бутылку и стопку. Я мог бы выпить кофе, который приготовил Берк, но мне не хотелось. Виски мне тоже не хотелось. Когда он вернулся, я сказал: - Пять процентов - мало. - Да? - Лицо его стало жестким. - Клянусь Господом Богом, сегодня от тебя одни сюрпризы. А я-то считал, что тебя знаю. Чем тебе не нравятся пять процентов и сколько, по-твоему, тебе причитается? - Пять процентов мне нравятся, - сказал я. - Если это за наводку. Только я не хочу получать за наводку. - Не хочешь? Тогда какого дьявола ты хочешь? - Полную долю, - ответил я. - Я хочу быть в деле. Я хочу поработать. Он откинулся назад и пристально посмотрел на меня. Потом налил себе, но пить не стал, а только понюхал, не сводя с меня глаз. - Ого-го! Будь я проклят, - сказал он. - Ну и хреновина, будь я проклят. 22 Утром я наконец собрался положить "Грязную дюжину" в свой сейф. Потом купил обычную копию фильма, чтобы взять ее с собой в Маспет, а потом принялся размышлять о том, что может пойти не так, как надо. Вернулся в банк, снова взял ту кассету, а другую оставил в сейфе, чтобы их случайно не перепутать. Если меня в Маспете убьют, Джо Деркин сможет хоть сто раз просматривать кассету, пытаясь понять, что все это означает. Весь день я думал о том, что мне надо бы пойти на собрание, где я не был с воскресного вечера. Сначала я решил пойти в обед, но не пошел, потом подумал о собрании, которое бывает в "счастливый час", около четырех тридцати, и в конце концов решил посидеть хотя бы до середины на своем обычном вечернем собрании в церкви Святого Павла. И всякий раз придумывал себе вместо этого какие-нибудь другие дела. В десять тридцать я пришел в "Гроган". Мик уже был там, и мы прошли в его кабинет. В нем стоял старый деревянный письменный стол, сейф, пара старомодных конторских стульев и кресло с откидным подголовником и подножкой. Стоял там еще старый зеленый кожаный диван, где он иногда спал час-другой. Как-то он сказал мне, что у него три квартиры в городе, все сняты на чужое имя, ну и, конечно, ферма за городом. - Ты первый, - сказал он. - Том и Энди будут здесь в одиннадцать. Мэтт, ты хорошо все обдумал? - Более или менее. - Не передумал? - С какой стати? - Ничего плохого, если и передумаешь. Очень может быть, что без крови не обойдется. Я тебе вчера говорил. - Помню. - Тебе придется взять пистолет. А когда у тебя пистолет... - Ты должен быть готов пустить его в дело. Знаю. - О Господи, - сказал он. - Ты уверен, что у тебя хватит духу? - Вот и поглядим, верно? Он отпер сейф и показал мне несколько пистолетов. Особенно рекомендовал он девятимиллиметровый автоматический "зауэр". Пистолет весил целую тонну, я подумал, что пулей из него можно и поезд остановить. Я повертел его в руках, открыл и закрыл затвор, вынул и вставил обойму. Он хорошо ложился в руку. Отличная работа, и вид устрашающий. Но в конце концов я положил его на место и взял короткоствольный "смит-и-вессон" калибра 9,6 миллиметра. Он был не такой страшный на вид, не говоря уж о куда меньшей убойной силе, но очень удобно поместился у меня за ремнем, сзади. А главное, это был двоюродный брат того револьвера, который я много лет носил, когда был на службе. "Зауэр" Мик взял себе. К одиннадцати прибыли Том и Энди, и каждый из них зашел в кабинет, чтобы выбрать оружие. Дверь кабинета мы, конечно, держали закрытой и расхаживали взад и вперед по комнате, обмениваясь соображениями о том, какая хорошая сегодня погода и какое пустяковое дело нам предстоит. Потом Энди ушел, подогнал машину, мы один за другим вышли из "Грогана" и уселись в нее. Это был "форд" марки "краун-виктория". Большая машина лет пяти от роду. Длинная, просторная, с обширным багажником и мощным двигателем. Сначала я подумал, что ее специально где-то угнали, но оказалось, что Баллу купил ее некоторое время назад. Энди Бакли держал ее в гараже, в Бронксе, и выводил только в таких случаях. Номера были настоящие, только если бы кто-нибудь попробовал найти по ним владельца, у него бы ничего не вышло: машина была зарегистрирована на вымышленные фамилию и адрес. Энди проехал по Пятьдесят Седьмой, выехал на Пятьдесят Девятую, мы миновали мост и оказались в Куинсе. Этот путь мне больше понравился, чем тот, каким ехал я. В машине мы разговаривали мало, а после того как переехали реку, вообще почти все время молчали. Наверное, такая же тишина стоит в раздевалке у спортсменов перед финальной игрой. А может быть, и нет - ведь в спорте проигравшим не грозит смерть от пули. Вся поездка заняла, по-моему, не больше получаса - от двери до двери. Движения практически не было, а дорогу Энди знал наизусть. Поэтому мы подъехали к спортзалу что-то около двенадцати. Энди и раньше ехал не очень быстро, а тут снизил скорость километров до тридцати пяти, чтобы мы могли как следует рассмотреть здание и его окрестности, проезжая мимо. Мы свернули на одну улицу, потом на другую и время от времени проезжали мимо спортзала. На улицах было так же пусто, как и накануне вечером, а в такое позднее время они казались еще пустыннее. Мы ездили вокруг минут двадцать или больше, прежде чем Мик сказал Энди, что пора передохнуть. - Если все время ездить взад-вперед, какой-нибудь сучий полицейский непременно остановит нас и спросит, не заблудились ли. - Я не видел ни одного полицейского от самого моста, - сказал Энди. Мик сидел впереди, рядом с ним, а я - сзади, с Томом, который не раскрывал рта с тех пор, как мы вышли из кабинета Мика. - Рано приехали, - сказал Энди. - Что будем делать? - Поставь машину поблизости от зала, но не совсем рядом, - сказал Мик. - Будем сидеть и ждать. Если кто-нибудь нас спугнет, поедем домой и напьемся. В конце концов мы поставили машину за полквартала от спортзала, на противоположной стороне улицы. Энди заглушил мотор и выключил свет. Я сидел, пытаясь сообразить, на территории какого полицейского участка мы находимся, чтобы знать, кто может нас спугнуть. Кажется, это был 108-й, а может быть, 104-й - я не мог вспомнить, где проходит граница между ними и по какую сторону от нее мы оказались. Не знаю, сколько времени я сидел так, сосредоточенно нахмурив лоб и пытаясь представить себе план Куинса и наложить на него схему расположения полицейских участков. Смысла в этом не было ни малейшего, но я был так поглощен своими размышлениями, словно от них зависели судьбы всего мира. Я еще не пришел ни к какому решению, когда Мик повернулся ко мне и показал на свои часы. Стрелки показывали час. Пора идти. Я должен был войти туда один. Предполагалось, что это самая легкая часть дела, но, когда наступило время действовать, мне стало не по себе. Я не знал, какой прием меня ждет. Если Берген Стетнер решил - и не без оснований, - что дешевле и спокойнее меня убить, чем платить деньги, ему достаточно будет чуть приоткрыть дверь и пристрелить меня прежде, чем я его увижу. Здесь вполне можно было палить хоть из пушки, и никто не услышит, а если и услышит, то не обратит внимания. Я даже не знал, там ли они. Я явился точно вовремя, а они должны были быть на месте уже несколько часов. Хозяева здесь они, и какой им смысл опаздывать? Но я не видел на улице ни одной машины, которая могла бы им принадлежать, и с улицы в спортзале не было заметно никаких признаков жизни. Возможно, внутри здания находилась стоянка. В дальнем его конце я видел что-то похожее на ворота гаража. На месте Стетнера я предпочел бы ставить машину внутри. Я не знал, какая у него машина, но, если она хоть сколько-нибудь соответствовала стилю его жизни, ее не стоило оставлять на улице. Надо было чем-то занять голову - хотя бы вычислять, на каком мы участке. Или они там, или их там нет; или они встретят меня рукопожатием, или пулей. Но я знал, что они там, потому что чувствовал на себе их взгляд, когда подходил к двери. Кассету я положил в карман плаща, решив, что они не станут стрелять, пока не убедятся, что она со мной. А "смит-и-вессон" калибра 9,6 миллиметра был там, куда я его спрятал, - под пиджаком, я чувствовал, как он оттягивает ремень. Мне было бы легче его достать, если бы он был в кармане плаща, но я хотел, чтобы он оставался при мне, даже если я сниму плащ, и поэтому... Да, они и в самом деле следили за мной. Дверь открылась прежде, чем я постучал. И никакого наведенного на себя ствола я не увидел. Там был только Берген Стетнер в той же замшевой спортивной куртке, которую я видел на нем в четверг вечером. Брюки на этот раз были цвета хаки, похожие на армейские и заправленные в сапоги. Костюм довольно странный, детали никак не вязались друг с другом, но на нем все это почему-то выглядело нормально. - А, Скаддер, - сказал он. - Вы точно вовремя. Он протянул мне руку, и я ее пожал. Его рукопожатие было крепким, но не чересчур - он просто на секунду сжал мою руку и тут же отпустил. - Теперь я вас узнал, - сказал он. - Я что-то смутно помнил, но не мог отчетливо вас себе представить. Ольга говорит, что вы напоминаете ей меня. Нет, наверное, не внешне. Или есть сходство? - Он пожал плечами. - Мне так не кажется. Ну что, пойдем вниз? Дама нас ждет. В его манере поведения было что-то театральное, словно на нас смотрели невидимые зрители. Может быть, он снимает все это на пленку? Но зачем? Я обернулся, потянул на себя дверь и плотно закрыл. В руке у меня была спрятана пластинка жвачки, которую я прилепил к язычку замка, чтобы он не защелкнулся. Я не знал, сработает ли она, но в общем это было не так уж необходимо: Баллу всегда сможет вышибить дверь или, на худой конец, разбить замок выстрелом. - Оставьте, - сказал Стетнер. - Она запирается автоматически. Я повернулся к нему. Он стоял у лестницы, пропуская меня вперед с легким поклоном, изящным и в то же время ироническим. - После вас, - сказал он. Я спустился по лестнице впереди него, а внизу он меня догнал и взял под руку. Мы шли по коридору мимо комнат, в которые я тогда заглядывал, к открытой двери в самом его конце. Эта комната резко отличалась своим видом от всего остального здания и, безусловно, не была местом действия их фильма. Она была несоразмерно велика - метров девять в длину и шесть в ширину, пол сплошь покрывал толстый ворсистый ковер серого цвета, а голые бетонные стены были затянуты светлой, почти белой материей. В дальнем конце комнаты я увидел громадную кровать с водяным матрацем, покрытую чем-то вроде шкуры зебры. Над кроватью висела картина - абстрактные геометрические фигуры, сплошь прямые углы и линии, выдержанные в чистых цветах спектра. Ближе к двери стояли мягкий диван и два кресла, а перед ними на подставке - телевизор с большим экраном и видеомагнитофон. Диван и одно из кресел были грифельно-серые, несколько темнее, чем ковер. Другое кресло было белое, и на нем лежал коричневый кейс. На стене висели стереодинамики, а справа от них стоял сейф двухметровой высоты и почти такой же ширины. Над динамиками висела еще одна картина написанное маслом дерево с яркими и сочными зелеными листьями, а на противоположной стене - два портрета работы какого-то старинного американского художника в одинаковых резных позолоченных рамах. Под портретами находился бар с множеством бутылок. Ольга, стоявшая там со стаканом в руке, повернулась ко мне и спросила, что я буду пить. - Ничего, спасибо. - Но вы должны что-то выпить, - сказала она. -Берген, скажи Скаддеру, что он должен выпить. - Он не хочет, - сказал Стетнер. Ольга недовольно нахмурилась. Как она и обещала, на ней был тот же костюм, что и в фильме: длинные перчатки, высокие каблуки, кожаные брюки с разрезом в паху. Соски грудей были подкрашены. Она подошла к нам, держа в руке свой стакан - что-то прозрачное со льдом. Не дожидаясь моего вопроса, она сообщила, что это водка, - я уверен, что не хочу выпить? Я ответил, что уверен. - А ничего у вас тут комната, - сказал я. - Не ожидали, а? - просиял Стетнер. - Здесь, в этом ужасном здании, в самой заброшенной части глухой окраины, мы устроили себе вот это прибежище тайный форпост цивилизации. Только одно я тут хотел бы изменить. - Что же? - Перенести все это на этаж ниже. - Поймав мой удивленный взгляд, он улыбнулся. - Зарыться глубже в землю, - пояснил он. - Углубиться, насколько нужно, чтобы потолок здесь был высотой метра в три с половиной. Да какого черта, четыре с половиной! И конечно, устроить потайной вход. Чтобы здание могли обыскивать, сколько душе угодно, и никогда не догадались, какой роскошный мир лежит у них под ногами. Ольга закатила глаза к небу, и он рассмеялся. - Она считает, что я сумасшедший. Может быть, она и права. Но я живу так, как хочу, понимаете? Я всегда жил так, как хотел. И всегда буду так жить. Снимите плащ, вам, наверное, жарко. Я снял плащ, достал из кармана кассету. Стетнер взял у меня плащ и бросил на спинку дивана. Он ничего не сказал про кассету, а я ничего не сказал про кейс. Оба мы держались в высшей степени цивилизованно, под стать окружавшей нас обстановке. - Вы все смотрите на эту картину, - сказал Стетнер. - Знаете, чья работа? Это был маленький пейзаж с деревом. - Похоже на Коро, - ответил я. Он поднял брови - это произвело на него впечатление. - У вас верный глаз, - заметил он. - Подлинник? - В музее в этом не сомневались. И вор, который ее оттуда унес, тоже не сомневался. Если принять во внимание, при каких обстоятельствах я ее приобрел, у меня не было возможности пригласить эксперта, чтобы окончательно убедиться. - Он улыбнулся. - Но вот в данном случае я хотел бы убедиться в подлинности того, что покупаю. Вы не возражаете? - Ничуть, - ответил я. Я протянул ему кассету, он прочитал вслух название и рассмеялся. - Значит, Левек все-таки был не лишен чувства юмора, - сказал он. Правда, при жизни он это хорошо скрывал. Если вы тоже хотите убедиться, что все начистоту, можете открыть кейс. Я отпер замки и поднял крышку. Там лежали пачки двадцатидолларовых купюр, стянутые резинками. - Надеюсь, вы не будете возражать против двадцаток, - сказал он. - Вы не уточнили, какие купюры вам нужны. - Эти меня устраивают. - Пятьдесят пачек, по пятьдесят купюр в пачке. Не хотите пересчитать? - Я вам доверяю. - Мне следовало бы проявить такое же благородство и поверить вам, что это и есть та пленка, которую записал Левек. Но я все-таки, пожалуй, прокручу ее. - Почему бы и нет? Ведь я же открыл кейс. - Да, это было бы проявление полного доверия, правда? Взять кейс не открывая. Ольга, ты права. Этот человек мне нравится. - Он похлопал меня по плечу. - Знаете что, Скаддер? По-моему, мы с вами станем друзьями. По-моему, нам суждено стать очень близкими друзьями. Мне вспомнилось, что он говорил Ричарду Термену: "Мы с вами теперь так близки, что ближе не бывает. Мы братья по крови и по семени". Он запустил кассету, выключив звук. Сначала он прокручивал ее вперед большими кусками, и в какой-то момент я подумал, не перепутал ли я пленки в банке и не увидим ли мы сейчас обычный вариант "Грязной дюжины". Вообще-то не имело никакого значения, что было на пленке, если только Мик Баллу перестанет чесать задницу и займется входной дверью, - но дело что-то затягивалось. - Ага, - сказал Стетнер. Я вздохнул с облегчением - начался их фильм. Стетнер стоял, упершись руками в бедра, и пристально смотрел на экран. Телевизор здесь был больше, чем у Элейн, и из-за этого фильм производил еще более сильное впечатление. Я почувствовал, что не могу отвести глаз от экрана. Ольга стояла, тесно прижавшись к мужу, и смотрела как загипнотизированная. - До чего же ты красива, - сказал ей Стетнер и обернулся ко мне: - Вот она здесь во плоти, но я должен увидеть ее на экране, чтобы оценить ее красоту. Любопытно, правда? Не знаю, что я собирался ответить, но все равно меня никто бы не услышал, потому что в этот самый момент где-то в здании раздались выстрелы. Сначала два, один за другим, потом целая россыпь в ответ. - Господи Иисусе! - воскликнул Стетнер и круто повернулся к двери. Я начал действовать сразу, как только до меня дошло, что происходит. Сделав шаг назад, я откинул левой рукой полу пиджака, а правой выхватил револьвер, держа указательный палец на спуске, а большой на курке. За спиной у меня была стена, так что я мог одновременно держать их под прицелом и наблюдать за дверью. - Стоять, - сказал я. - Никому не двигаться. На экране Ольга забралась на мальчика и стала насаживать себя на его член. Потом, в мертвой тишине, начала дергаться на нем, словно в бешеной скачке. Я видел это краем глаза. Но Берген и Ольга теперь уже не смотрели на экран. Они стояли рядом, глядя на меня и на револьвер у меня в руке. Никто из нас троих не произнес ни звука, как и та пара на экране. В тишине раздался выстрел. Потом снова стало тихо, а через несколько секунд на лестнице послышались шаги. Шаги доносились уже из коридора, было слышно, как открывают и закрывают двери. Стетнер хотел что-то сказать, но тут я услышал громкий голос Баллу, который звал меня. - Я здесь! - крикнул я. - В конце коридора. Он ворвался в комнату. Большой автоматический пистолет казался детской игрушкой в его громадной ручище. На нем был отцовский фартук. Лицо его было искажено яростью. - Том ранен, - сказал он. - Тяжело? - Не очень, но он лежит. Эти сволочи устроили ловушку - когда мы вошли в ту сучью дверь, там в темноте караулили двое с пистолетами. Хорошо еще, стрелки они никуда не годные, но Тома все-таки успели подстрелить, пока я их не свалил. - Он тяжело дышал, хватая ртом воздух. - Одного наповал, а другого уложил с двумя пулями в животе. Потом сунул ему пистолет в рот и разнес его паскудную башку. Сука поганая, стрелять в людей из засады. Вот почему Стетнер как будто играл на сцене, когда открыл мне дверь. Там и в самом деле были зрители - охранники, которые прятались в темноте. - Где деньги? Забираем их и везем Тома к врачу. - Вот ваши деньги, - мрачно сказал Стетнер и показал на все еще открытый кейс. - Вы могли спокойно забрать их и уйти. Зачем было все это устраивать? - У вас была охрана, - сказал я. - Исключительно ради предосторожности, и, похоже, я оказался прав, что принял меры. Хотя особой пользы это мне не принесло, верно? - Он пожал плечами. - Вот ваши деньги. Забирайте и проваливайте. - Здесь пятьдесят тысяч, - сказал я Баллу. - Но в сейфе есть еще. Он взглянул на сейф, потом на Стетнера. - Открывай! - рявкнул он. - Там ничего нет. - Открывай сейф, сука! - Там только пленки, но они куда хуже той, что идет сейчас. Интересно сделана, как по-вашему? Баллу бросил взгляд на экран - он только сейчас его заметил. Через несколько секунд до него дошло, что там происходит. Он прицелился из "зауэра" и нажал на спуск. Несмотря на солидную отдачу, его рука не шевельнулась, словно каменная. Кинескоп с грохотом взорвался. - Открывай сейф, - еще раз сказал он. - Я не держу там деньги. Кое-что хранится в банке, а остальные - в сейфе у меня дома. - Если не откроешь, считай, что ты покойник. - Вряд ли я смогу его открыть, - ответил Стетнер спокойно. - Вечно забываю шифр. Баллу сгреб его за рубашку, швырнул к стене и ударил по лицу тыльной стороной руки. Стетнер спокойно смотрел на него. Струйка крови побежала у него из ноздри, но если он это и почувствовал, то не подал вида. - Глупо, - сказал он. - Я все равно не открою. Если открою, можно считать, что мы покойники. - И если не откроешь, считай, что ты покойник, -сказал Баллу. - Тогда вы просто идиоты. Если мы останемся живы, мы достанем для вас гораздо больше денег. А если вы нас убьете, то никогда не сможете открыть этот сейф. - Мы все равно уже, можно считать, покойники, -сказала Ольга. - Не думаю, - бросил ей Стетнер и продолжал, обращаясь к Баллу: Можете избить нас, если хотите. У вас пистолеты, вы хозяева положения. Но неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Там, наверху, ваш Том истекает кровью. Он умрет, пока вы теряете время, пытаясь заставить меня открыть пустой сейф. Почему бы вам без долгих разговоров не забрать эти пятьдесят тысяч и не оказать своему человеку медицинскую помощь? Мик взглянул на меня и спросил: - Как ты думаешь, что у него в сейфе? - Думаю, что-нибудь хорошее, - сказал я. - Иначе он бы его уже открыл. Мик медленно кивнул, повернулся и положил "зауэр" рядом с кейсом. Я все еще держал обоих под прицелом своего "смит-и-вессона". Мик вынул из кармана фартука топор с надетым на лезвие кожаным чехлом. Он снял чехол. Лезвие было из углеродистой стали, почерневшее за годы службы. На мой взгляд, оно выглядело устрашающе, но Стетнер бросил на него презрительный взгляд. - Открывай сейф, - сказал ему Баллу. - Вряд ли. - Сейчас я ей сиськи оттяпаю, - сказал он. - В фарш ее изрублю. - Но от этого деньги у вас в кармане не появятся, не так ли? Я вспомнил про того торговца наркотиками из Джамейка-Эстейтс, который решил, что это блеф. Я не знал, блефует сейчас Мик или нет, но выяснять это мне что-то не хотелось. Мик схватил Ольгу за руку выше запястья и подтащил к себе. - Погоди, - сказал я. Он взглянул на меня. Глаза его горели яростью. - Картины, - сказал я. - О чем ты? Я показал на маленький пейзаж Коро. - Это стоит дороже всего, что у него есть в сейфе, - сказал я. - На какой хрен она мне нужна? Я не собираюсь торговать картинами. - Я тоже, - сказал я, прицелился и выстрелил. Пуля угодила в стену в нескольких сантиметрах от картины и отбила кусок бетона, а заодно пробила брешь в хладнокровии Стетнера. - Сейчас я ее расстреляю к чертовой матери, - сказал я. - И остальные тоже. Я направил револьвер в сторону портретов и, не целясь, нажал на спуск. Пуля попала в портрет женщины и проделала в нескольких сантиметрах от ее головы маленькую круглую дырочку. - Боже мой! - произнес Стетнер. - Вы вандалы. - Это всего-навсего краска и холст, - сказал я. - Боже мой! Сейчас открою сейф. Он быстро и уверенно набрал шифр. Слышны были только щелчки механизма. Я по-прежнему держал в руках "смит-и-вессон", вдыхая запах пороха. Револьвер был тяжелый, и рука у меня ныла от отдачи. Мне хотелось опустить ее. Больше не было смысла держать их под прицелом. Стетнер возился с сейфом, Ольга оцепенела от ужаса и не могла шевельнуться. Стетнер набрал последнюю цифру, повернул ручку и распахнул дверцы. Мы увидели стопки банкнот. Я стоял чуть сбоку, и часть их заслоняли от меня фигуры обоих мужчин. Я увидел, как рука Стетнера метнулась в открытый сейф, и крикнул: - Мик, у него пистолет! В кино это показали бы замедленной съемкой, и что интересно - мне это так и запомнилось. Протянутая рука Стетнера, медленно хватающая маленький вороненый автоматический пистолет. Рука Мика с зажатым в ней огромным топором, занесенная высоко над головой и описывающая в воздухе сверкающую дугу. Лезвие, которое чисто и аккуратно, как хирургический скальпель, перерубает запястье. Кисть, отскочившая вперед, словно освободившись от руки. Стетнер, стоявший лицом к сейфу, круто повернулся к нам. Он весь побелел, рот его приоткрылся от ужаса. Руку он держал перед собой, словно щит. Из обрубка фонтаном била кровь, ярко-алая, как восход солнца. Он стоял, шатаясь и беззвучно шевеля губами, и брызги крови из его руки летели в нас. Баллу издал жуткий гортанный звук, еще раз взмахнул топором и вонзил его Стетнеру в шею над самым плечом. От удара тот упал на колени, и мы отступили назад. Стетнер повалился на пол и лежал неподвижно, заливая кровью серый ковер. Ольга стояла не двигаясь. По-моему, за все это время она ни разу не шевельнулась. Челюсть у нее бессильно отвисла, руками она стиснула груди, и было хорошо видно, что ногти у нее в точности такого же цвета, как и соски. Я перевел взгляд на Баллу. Он медленно поворачивался к ней. Фартук его был весь залит свежей кровью, рука крепко сжимала топор. Не колеблясь ни секунды, я быстро прицелился и нажал на спуск. "Смит-и-вессон" подпрыгнул у меня в руке. 23 Первый выстрел был сделан наспех, и я промахнулся. Пуля попала ей в правое плечо. Я упер локоть в ребра и выстрелил во второй раз, потом в третий. Обе пули попали прямо в грудь, точно посередине между подкрашенными сосками. Глаза ее погасли еще раньше, чем тело коснулось пола. - Мэтт! Я стоял, глядя на нее сверху вниз, а Мик снова и снова окликал меня. Потом я почувствовал, что он положил руку мне на плечо. В комнате пахло смертью - в воздухе смешались запахи выстрелов, крови и испражнений. Я испытывал безмерную усталость, и в горле у меня стоял комок, словно что-то застряло там и просилось наружу. - Пошли. Надо выбираться отсюда. Стряхнув охватившее меня оцепенение, я очнулся. Пока Мик очищал сейф, швыряя пачки денег в пару брезентовых мешков, я стер все отпечатки пальцев. Потом вынул кассету из видеомагнитофона, спрятал ее в карман плаща и перебросил плащ через руку. "Смит-и-вессон" я снова сунул за пояс, а "зауэр" Мика положил в карман. Захватив кейс, я вслед за Миком прошел по коридору и поднялся по лестнице. Том сидел у самой двери, прислонясь к стене. В лице у него не было ни кровинки, но оно всегда отличалось бледностью. Мик положил мешки с деньгами на пол, взял Тома на руки и отнес к машине. Энди распахнул дверцу, и Мик уложил Тома на заднее сиденье. Потом Мик пошел за деньгами, а Энди открыл багажник. Я швырнул туда все, что принес с собой, а вернувшийся Мик положил мешки и захлопнул крышку. Я пошел обратно в спортзал и еще раз осмотрел комнату, где мы их убили. Как будто ничего не упустил. На верхней площадке лестницы я увидел двоих охранников - оба тоже были мертвы. Я обтер то место, где сидел Том, на случай, если он оставил там свои отпечатки, и выковырял почти всю жвачку из замка, чтобы он мог закрываться. Замок и те части двери, до которых мы могли дотронуться, я тоже обтер. Из машины мне махали рукой, чтобы я поторопился. Я огляделся. Вокруг по-прежнему было пустынно. Я бегом пересек тротуар. Передняя дверца "форда" была открыта, правое сиденье свободно. Мик сидел сзади с Томом, что-то тихо ему говоря и прижимая к его раненому плечу скомканную тряпку. Кровотечение у него, кажется, прекратилось, но я не знал, сколько крови он успел потерять. Я сел и захлопнул дверцу. Мотор уже работал, и Энди мягко тронулся с места. Мик сказал: - Ты знаешь, куда ехать, Энди. - Знаю, Мик. - Видит Бог, нам ни к чему, чтобы нас остановили, так что смотри не превышай скорость, но жми, как только можешь. У Мика была ферма в округе Ольстер, поблизости от Элленвилла. За домом ухаживала одна супружеская пара из округа Уэстмис, некие мистер и миссис О'Мара, и ферма была записана на их имя. Туда мы и отправились и приехали на место где-то между тремя и половиной четвертого. Энди хотя и ехал с включенным антирадаром, но почти не превышал скорость. Мы внесли Тома в дом и уложили его на кушетку на закрытой веранде. Мик с Энди съездили за знакомым врачом и подняли его на ноги. Это был маленький человечек с сердитым лицом и коричневыми старческими пятнами на тыльной стороне рук. Он провозился с Томом почти час, а выйдя от него, долго мыл руки над кухонным рукомойником. - Обойдется, - объявил он. - Крутой парень, а? "Я уже был ранен", говорит он. "Так пора бы уже научиться увертываться", - говорю я. Правда, заставить его улыбнуться мне так и не удалось, но, судя по его лицу, он вряд ли много улыбается. В общем, он поправится и сможет снова подставлять себя под пули. Если вы в хороших отношениях с Создателем, можете поблагодарить его за то, что он создал пенициллин. Раньше такая рана нагноилась бы и прикончила человека через неделю, самое большее дней через десять. Теперь такого не случается. Правда, странно, что мы все еще живем не вечно? Пока врач был у Тома, мы все сидели на кухне за столом. Мик открыл бутылку виски, и к тому времени, когда Энди повез врача домой, в ней мало что осталось. Энди понемногу тянул из банки пиво, а когда допил, достал еще одну. А я обнаружил в дальнем углу холодильника бутылку имбирного и пил его. Мы сидели там и почти не разговаривали. Отвезя врача и вернувшись за нами, Энди остановился около дома и погудел. Мик сел впереди, а я сзади. Том остался на ферме: доктор велел ему провести несколько дней в постели и собирался зайти еще раз после выходных или раньше, если у него поднимется температура. Ухаживать за ним должна была миссис О'Мара. Насколько я понял, ей это было не впервой. Энди выехал на автостраду и вернулся тем же путем. В конце концов мы остановились перед входом в бар "Гроган". Была половина седьмого утра, но ни малейшего желания спать я не чувствовал. Мы внесли внутрь мешки с деньгами, и Мик запер их в сейф. Пистолеты, из которых мы стреляли, мы отдали Энди он должен был выбросить их в реку по пути домой. - Я с тобой расплачусь через день-два, - сказал ему Мик. - Когда все пересчитаю и поделю на доли. Получится не так уж мало за одну ночь работы. - Я не беспокоюсь, - ответил Энди. - Поезжай домой, - сказал Мик. - Передай привет своей матушке, она прекрасная женщина. А ты замечательный водитель, Энди. Лучше тебя никого нет. Мы снова уселись за тот же столик. Дверь была заперта, и комнату освещал только предутренний свет из окна. Перед Миком стояла бутылка и стопка, но пил он немного. Я налил себе кока-колы и разыскал ломтик лимона, чтобы хоть немного перебить сладость. Получилось почти то, что надо, и, убедившись в этом, больше я к этой дряни не притронулся. Целый час мы не проронили ни слова. Когда в половине восьмого Мик поднялся, я тоже встал и пошел с ним. Мне не нужно было спрашивать, куда мы идем, а ему не нужно было заходить в кабинет, чтобы надеть фартук, фартук так и оставался на нем. Мы сели в его "кадиллак" и молча поехали по Девятой авеню. Поставив машину перед гаражом Туми, мы поднялись по ступенькам и вошли в церковь Святого Бернарда. Оставалось еще несколько минут до начала, когда мы уселись в заднем ряду маленькой комнаты, где служили мессу мясников. В этот день служил молодой священник с гладким розовым лицом - у него был такой вид, словно ему еще ни разу не приходилось бриться. Говорил он с сильным западно-ирландским акцентом и, вероятно, только недавно переехал сюда. Однако перед маленькой кучкой монахинь и мясников он держался довольно уверенно. Подробностей службы я не помню - как будто был там и в то же время не был. Когда другие вставали, я вставал, когда они садились - садился, когда преклоняли колени - преклонял колени сам и делал все нужные движения. Но все это время я ощущал запах крови и пороха, перед глазами у меня стоял топор, который опускался, описывая зловещую дугу в воздухе, я видел, как брызнула кровь, и чувствовал, как у меня в руке подпрыгивает от выстрелов револьвер. А потом случилось что-то странное. Когда все выстроились в очередь за причастием, мы с Миком остались сидеть на месте. Но когда очередь начала двигаться и каждый один за другим произносил "Аминь" и получал облатку, что-то подняло меня на ноги и заставило встать в конец очереди. По ладоням у меня бегали мурашки, сердце билось как будто под самым горлом. Очередь двигалась медленно. "Примите тело Христово", - снова и снова повторял священник. "Аминь", - снова и снова отзывался каждый. Очередь двигалась, и вот я оказался перед священником, а Баллу - за мной. - Примите тело Христово, - сказал священник. - Аминь, - сказал я и положил облатку на язык. 24 На улице ярко светило солнце, воздух был свеж и прохладен. Я спустился до половины лестницы, когда Мик догнал меня и схватил за руку. На лице его была свирепая улыбка. - Ну, теперь нам уж точно гореть в аду, - сказал он. - Это же надо принять Причастие Господне, когда у тебя руки в крови! Если и есть способ вернее попасть в преисподнюю, то я такого не знаю. Я не исповедовался в грехах лет тридцать, фартук у меня весь мокрый от крови этого подонка, а я лезу в алтарь, словно чист перед Господом. - Он озадаченно вздохнул. - А ты? Ну хорошо, ты не католик, а вообще-то хоть крещеный? - Не думаю. - Господи милостивый, и этот поганый язычник лезет к алтарю, а я за ним, как барашек за Мэри! Что это тебе в голову взбрело? - Не знаю. - Прошлой ночью я сказал, что с тобой не соскучишься. Господи Боже, да я и половины тогда не знал. Пошли. - Куда? - Я хочу выпить. И вместе с тобой. Мы пошли в бар рубщиков мяса на углу Тринадцатой и Вашингтон-авеню. Мы с ним уже не раз здесь бывали. Пол в баре был посыпан опилками, а в воздухе стоял густой дым от сигары, которую курил бармен. Мы взяли виски для Мика, крепкого черного кофе для меня и уселись за столик. - Ну и зачем ты это сделал? - спросил он. Я подумал и покачал головой. - Не знаю. Я ничего такого не собирался делать. Просто что-то заставило меня подняться с колен и пойти к алтарю. - Я не о том. - А о чем? - Зачем ты сегодня ездил с нами? Что понесло тебя в Маспет с пушкой за поясом? - Ах, вот ты о чем. - Ну? Я подул на кофе, чтобы остудить его. - Хороший вопрос, - сказал я. - Только не говори мне, что из-за денег. Ты получил бы пятьдесят тысяч, если бы отдал ему пленку. Не знаю еще, какие получатся доли, но по пятьдесят тысяч там не будет. Зачем идти на двойной риск ради меньшей добычи? - Дело тут не только в деньгах. - Дело тут вообще не в деньгах, - сказал он. - Разве тебя когда-нибудь интересовали деньги? Да тебе всегда было на них наплевать. - Он отпил глоток. - Я открою тебе один секрет. Мне на них тоже наплевать. Они мне все время нужны позарез, но на самом деле мне на них наплевать. - Знаю. - Ты не хотел продавать им эту пленку, да? - Не хотел, - сказал я. - Я хотел увидеть их мертвыми. Он кивнул: - Ты знаешь, о ком я вспомнил прошлой ночью? О том полицейском, про которого ты мне рассказывал, - о старом ирландце, к которому ты попал в напарники, когда стал патрульным. - Мэхаффи. - Вот-вот. Я вспомнил о Мэхаффи. - Я понимаю почему. - Я вспомнил, что он тебе тогда сказал. "Никогда не делай ничего сам, если можешь устроить так, чтобы кто-то сделал это за тебя". Так, кажется, он сказал? - Примерно так. - И я подумал, что в этом нет ничего плохого. Пусть убивают те, у которых весь фартук в крови, верно? Но потом ты сказал, что денег за наводку тебе мало, и я подумал, что неправильно тебя понял. - Знаю. И это не давало тебе покоя. - Не давало, потому что я считал, что ты не так уж любишь деньги. Это означало бы, что ты не тот человек, за какого я тебя принимал, и это не давало мне покоя. Но то, что ты сказал потом, меня успокоило. Ты сказал, что хочешь заработать полную долю, пойти на дело с пушкой. - Да. - Почему? - Мне казалось, так будет проще. Ждали-то они меня и впустили бы только меня. - Не поэтому. - Нет, не поэтому. Наверное, я решил, что Мэхаффи не прав. Или что его совет не подходит к этому случаю. Я подумал, что будет неправильно предоставить всю грязную работу кому-то еще. Если я могу приговорить их к смерти, то по меньшей мере должен присутствовать, когда их будут вешать. Он отпил глоток и скривился. - Знаешь, что я тебе скажу? У меня в баре подают виски получше. - Так не пей, если не нравится. Он попробовал еще раз. - Не могу сказать, что оно плохое, - сказал он. - Знаешь, я не большой любитель пива или вина, но и того, и другого вылил на своем веку немало, и мне доводилось пить пиво, которое было жиже воды, и вино, которое было больше похоже на уксус. И гнилое мясо мне попадалось, и тухлые яйца, и скверная еда, недоваренная, невкусная и испорченная. Но ни разу в жизни мне не попадалось плохое виски. - Мне тоже, - сказал я. - И как ты себя чувствуешь теперь, Мэтт? - Как я себя чувствую? Не знаю, как я себя чувствую. Я же алкоголик, я никогда не знаю, как я себя чувствую. - Ах, вот оно что. - Я чувствую себя трезвым. Вот как я себя чувствую. - Еще бы. - Он взглянул на меня через край своего стакана. - Знаешь, что я тебе скажу? Они заслужили, чтобы их убили. - Ты так думаешь? - Если уж кто-то и заслужил, так это они. - Я думаю, все мы это заслужили, - сказал я. - Может быть, поэтому отсюда никто живым и не уходит. Неизвестно, до чего можно дойти, если взяться решать, кто заслужил, чтобы его убили, а кто - нет. Мы оставили там четырех покойников, и двоих из них я никогда в жизни не видел. Они тоже заслужили, чтобы их убили? - У них в руках были пушки. На эту войну их никто насильно не призывал. - Но разве они это заслужили? Если бы каждый из нас получил то, что заслужил... - Ох, не дай Господь! - сказал он. - Мэтт, вот о чем я хочу тебя спросить. Почему ты убил ту женщину? - Кто-то должен был это сделать. - Но необязательно ты. - Нет. - Я немного подумал и сказал: - Не знаю. Мне только одно приходит в голову. - Ну, говори. - Я толком не знаю, - сказал я. - Но может, я хотел, чтобы и у меня на фартуке тоже было немного крови. В воскресенье я обедал с Джимом Фейбером. Я рассказал ему всю эту историю от начала и до конца, и на собрание мы в тот день так и не пошли. Мы все еще сидели в китайском ресторане, когда там уже читали заключительную молитву. - Ничего себе история, - сказал он. - Наверное, можно считать, что она хорошо кончилась, хотя бы потому, что ты не начал пить и не сядешь в тюрьму. Или это все-таки может случиться? - Нет. - Наверное, интересное ощущение - чувствовать себя сразу и судьей, и присяжными и решать, кому оставаться в живых, а кто заслуживает смерти. Можно сказать, чувствовать себя вроде как Господом Богом. - Можно сказать и так. - Ты не думаешь, что это войдет у тебя в привычку? Я покачал головой: - Не думаю, что я когда-нибудь еще сделаю такое. Но я и до сих пор не думал, что могу такое сделать. Хоть много лет делал всякие веши, которые делать не положено, - и когда служил в полиции, и потом. Организовывал липовые показания, подправлял факты. - Все-таки есть разница. - Большая разница. Понимаешь, я посмотрел ту пленку еще летом, и с тех пор она все время сидела у меня в голове. А потом я по чистой случайности вышел на этого сукина сына и узнал его по тому жесту, когда он гладил мальчика по голове. Может, и его собственный отец так его гладил. - Почему ты это сказал? - Потому что должна быть какая-то причина, из-за которой он стал чудовищем. Может, отец жестоко с ним обращался, может, его в детстве изнасиловали. Иногда это случается. Тогда Стетнера было бы не так уж трудно понять. И даже посочувствовать ему. - Это я заметил, - сказал он. - Когда ты о нем рассказывал. У меня ни разу не появилось ощущения, что ты его ненавидишь. - А почему я должен его ненавидеть? Он был очень обаятельный человек. Прекрасно держался, любил пошутить, был не лишен чувства юмора. Если обязательно нужно делить мир на хороших и плохих людей, он был, конечно, из плохих. Только не знаю, можно ли их так делить. Раньше я мог. А теперь мне это стало труднее. Я наклонился к нему через стол. - Понимаешь, они бы ни за что не остановились. Они убивали ради приятного времяпрепровождения, ради собственного удовольствия. Это доставляло им наслаждение. Я не могу этого понять, но очень много людей не может понять, как это я получаю удовольствие, когда смотрю бокс. Может быть, за то, что людям нравится, а что нет, тоже нельзя их судить. Но вот что самое главное. Они творили Бог знает что, и это сходило им с рук, а я вышел на них, и мне повезло - я выяснил, что они делали, и как делали, и с кем, и оказалось, что цена всему этому грош. Ни обвинения, ни ареста, ни суда, ни даже расследования. Одного очень неплохого полицейского вся эта история довела до того, что он напился чуть ли не до потери сознания. А я напиваться не собирался. - Ну, тут ты был прав, - сказал он. - И ты решил, что просто не можешь себе позволить оставить все как есть. Господь Бог окажется по горло в дерьме, сказал ты себе, если я ему тут не подсоблю. - Господь Бог? - переспросил я. - Ну, можешь называть это, как тебе больше нравится. Высшей Силой, или Творческим Началом Вселенной, или Великим Может Быть. Ты решил, что Великому Может Быть это дело не по зубам, так что придется тебе заняться им самому. - Нет, - сказал я. - Все было не так. - Ну, скажи как. - Я подумал, что могу махнуть на все это рукой и оставить их в покое рано или поздно все как-нибудь образуется. Потому что рано или поздно этим всегда кончается. Я знаю это в те дни, когда, как мне кажется, верю в Великое Может Быть, и точно так же знаю в те, когда эта моя Высшая Сила называется Великим Может Быть. Нет. И я всегда точно знаю одно - есть Бог или нет, но я не Бог. - Тогда почему ты это сделал? - Просто мне очень хотелось видеть их мертвыми, - сказал я. - И мне чертовски хотелось оказаться тем самым сукиным сыном, кто это им устроит. Нет, больше я такого никогда не сделаю. - Ты взял деньги. - Да. - Тридцать пять тысяч, ты говорил? - По тридцать пять на каждого. Мик взял примерно четверть миллиона. Конечно, там было много иностранной валюты. Не знаю, сколько получится в конце концов, когда он ее сбудет. - Ему досталась львиная доля. - Да. - А что ты сделаешь со своей? - Не знаю. Пока что она в банковском сейфе вместе стой кассетой, с которой все началось. Возможно, отдам десятую часть Дому Завета. По-моему, правильно будет пожертвовать эти деньги им. - Ты мог бы все отдать Дому Завета. - Мог бы, - согласился я. - Но не думаю, что я это сделаю. Думаю, что девять десятых оставлю себе. Какого черта, ведь я их заработал. - Пожалуй, что да. - И мне нужно иметь немного денег, если я женюсь на Элейн. - Ты собираешься жениться на Элейн? - Откуда, к дьяволу, я могу знать? - Угу. А зачем ты пошел к мессе? - Я и раньше туда ходил с Баллу. По-моему, это называется "мужская дружба". Я знаю одно - это очень важная часть наших отношений. - А зачем принял причастие? - Не знаю. - Но хоть какое-то представление ты должен иметь. - Нет, - сказал я. - Правда не знаю. Я делаю множество вещей, не зная, за каким дьяволом я их делаю. Если уж на то пошло, то сейчас я не знаю, почему не пью, а раньше, когда пил, никогда не знал, зачем пью. - Угу. Ну а что будет дальше? - Увидишь, - сказал я. - Смотрите наши дальнейшие передачи. |
|
|