Блоцкий Олег МихайловичНочной патруль

Олег Блоцкий

Ночной патруль

Лейтенант только-только пришел в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был "дембелем" и считал последние предотъездные дни, старательно вымарывая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения и "обуревший" дембель не только не пятился назад, но еще больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почесывая голую грудь.

Короче говоря, нашла коса на камень, и лейтенант не сдержался.

Он выбросил правую руку вперед, метя солдату в подбородок. Дембель оказался на удивление проворным - постарался увернуться, дернулся, но неудачно. Железный кулак, скользнув по лицу, пришелся как раз на кадык.

Дембеля бросило на взводного. Тот сделал шаг в сторону, и солдат рухнул на пол, захрипев и покрываясь потом. Кровь брызнула из носа и ушей. На раскрытых губах распустилась причудливым цветком розовая пена.

Облепившие место стычки солдаты, минуту назад радостно перемигивавшиеся и строившие рожи, теперь топтались в нерешительности и вопросительно таращили глаза на командира.

- Плащ-палатку, - скомандовал лейтенант, склоняясь к неподвижному телу.

На брезент уложили полумертвого дембеля и бегом потащили в санчасть.

Начальник штаба полка разъяренно мерил шагами кабинет и орал так, что тряслись стаканы на тарелочке возле графина.

- Ты убить его мог, идиот! Ладно, вправили ему горло! А если перелом? Сил много? В горы корректировщиком ходи!

- Да я...

- Молчать! - рубанул кулаком по столу подполковник.

Стаканы разом подскочили и покатились по полированной поверхности. Комбат - начальник лейтенанта - подлетел к столу, поймал стаканы, вернул их на место и замер рядом с лейтенантом, белым, как потолок в операционной, где достаточно долго оживляли дембеля.

Начштаба вновь заметался по кабинету. Казалось, он набирает начальную скорость, чтобы, разогнавшись, головой выбить кондиционер и умчаться в голубое поднебесье.

- Нет, я так больше не могу! Одних ублюдков из Союза присылают! В первом бате Храпов едва должность принял, как на чарс его потянуло. Нет, чтобы дураку у такого же бестолкового офицера наркоту попросить, так он солдату приказ отдает. Приказываю, мол, достать. Тот и достал - в особом отделе. Стукачом боец оказался - в школу КГБ поступать хочет. Плюсы себе набирает - стучит на офицеров, скотина. А Узгенов? Под обстрел раза два попал на заставе, понял, чем это пахнет, и ногу себе прострелил. Под дурака решил закосить - мол, осколком мины ранило. Теперь этот мордоворот своих подчиненных гробит. Что, сильный? - теснил лейтенанта в угол подполковник с искаженным лицом. - Сильный, да? Говори! Не молчи, Сигов!

Лейтенант опустил глаза и сделал едва заметный шажок назад.

- Никак нет, - промямлил он, не решаясь смотреть в глаза подполковнику.

- Никак нет! - взвился начштаба. - А почему? Как? Сколько раз предупреждал: не умеете бить морды слонам - не беритесь. А если взялся, делай так, чтоб никто не видел, не знал. Этот же у всего полка на глазах! Ну ничего, - затряс желтым от никотина пальцем начштаба, - ты мне ответишь за это, паскуда! Партбилет на стол положишь, и из Афгана мы тебя вышибем, как этих дурачков - Храпова с Узгеновым. В Союзе будешь служить, а может, прямиком в народное хозяйство.

Лейтенант побледнел.

- Това... Товарищ подполковник! Я прошу, очень прошу, - забормотал Сигов, - ...умоляю вас - не надо в Союз!

- Что? Позора боишься? - вытянул губы трубочкой начштаба.

- Не надо, товарищ подполковник. На самую опасную заставу переведите, в самые тяжелые колонны посылайте, но в Союз не надо. Стыдно в Союз, товарищ подполковник! - голос лейтенанта дрожал.

- А солдата по харе бить не стыдно? - взвизгнул начштаба.

Ругань и зубовный скрежет вновь обрушились на лейтенанта. Подполковник орал, широко раскрыв рот, и фанерные стены комнаты вибрировали. Начштаба бегал вокруг стола, и тот покачивался, припадая то на одну, то на другую сторону. Подполковник приближался к Сигову, подносил сжатый кулак и тыкал им в лицо лейтенанту.

Сигов стоял, как изваяние, ни разу не шелохнулся, только часто хлопая глазами. Решил, наверное, перенести все, только бы остаться в Афгане.

Когда начштаба, задыхаясь, стал чертить круги возле офицеров с меньшей скоростью, за дело принялся опытный, тертый капитан Горбунов. Его внезапно одолел кашель, и он поднес руку ко рту.

Подполковник, громко дыша, схватил графин и стал хлебать воду прямо из горлышка.

- Гхе, гхе, гхе, - вновь зашелся в кашле Горбунов.

Запрокинувший голову подполковник скосил глаза. Комбат перехватил взгляд и тут же неторопливо начал.

Слова его покатились медленно, спокойно, размеренно и даже чуточку скорбно.

- Товарищ подполковник, Сигов, безусловно, идиот. Он запятнал честь батареи, всего полка, и прощения ему нет. Но, если разобраться, то Маркова убить мало. Отпетый негодяй, слово даю.

Начштаба грохнул графин на стол и обреченно махнул рукой.

- И ты туда - покрывать своего. Хороша компания, нечего сказать.

- Никак нет, - возразил Горбунов. - Вы Маркова не знаете. Он у молодых деньги забирал. Сигов увидел, вмешался. Так этот подлец и бровью не повел. Деньги не отдал и еще куражиться начал: "Вы кто такой? Я в Афгане два года, а вы три недели", - повторил капитан и продолжил, как бы размышляя сам с собой. - За такие слова, по моему мнению, убивать надо. Что будет, если каждый бойчишка начнет считать свои заслуги? Да было бы что считать!? Паршивец в каких-то задрипанных колоннах побывал, на несколько операций сходил и мнит себя героем. Конечно, если бы там я оказался или кто-нибудь другой из офицеров батареи, подобных разговоров не было. А Сигов что? Опыта маловато. Вот и решил Марков над ним поиздеваться, при всех, замечу. Как после этого взводному работать? Подонок на дембель уйдет, а другие-то останутся. И что, тоже будут боевые считать?

Подполковник вонзил взгляд в лейтенанта.

- Так и было?

Сигов вытянулся, кивнув.

Начштаба дергал себя за ухо. Горбунов продолжал обволакивать его спокойной, вкрадчивой речью.

- Не сдержался взводный. Так за это мы его накажем. Обязательно. Что так получилось - с кровью - это не по злобе. Сигов сам по себе парень хороший. Работает, как вол. Вышлем в Союз - кто придет? Сами знаете, сейчас там все волынят. Выдернуть кого-то - мертвое дело. Все тут же оказываются многодетными, больными, хромыми или такими покалеченными, что их в гроб пора паковать. А Сигов парень здоровый, - начштаба и капитан почти одновременно рассмеялись, - холостой. По дому не тоскует, голову всякой дурью не забивает - день-деньской, как белка в колесе, во все вникнуть пытается. Может, дадите ему испытательный срок, товарищ подполковник? Посмотрим. Если что не так - вышвырнем и дело с концом.

Начштаба осклабился, обнажая передние потемневшие от постоянного курения зубы.

- Баюн ты, Горбунов. Без мыла в задницу влезешь. Почему в замполиты не пошел?

- Потому, что совесть до конца не потерял, - откровенно признался комбат.

Подполковник, как и любой офицер, вкалывающий от раннего подъема и до глубокой ночи, не любил политработников. Он громко загоготал, откинувшись на спинку стула.

Отсмеявшись, начштаба закурил и задумался.

Сигов и Горбунов настороженно молчали. Лейтенант чувствовал, как холод обручем стягивает низ живота.

Наконец, начштаба шевельнулся, завозил пальцем по бумагам, лежащим на столе. Палец уперся в какую-то строку. Подполковник медленно поднял голову. Взгляд напряженный и решительный. Глаза холодные.

Сигов вытянулся по стойке смирно.

- Вот что, Горбунов, - начштаба точно гвозди вколачивал в толстенную доску, - у Сигова есть шанс. Один. Послезавтра ночной патруль. Пусть заступит. Пусть службу понесет. Может, что-нибудь и выйдет.

- Так точно, товарищ подполковник, - вспыхнул Сигов, - выйдет, не сомневайтесь!

Но, напоровшись на колючие, ледяные глаза подполковника, лейтенант замолчал.

Начштаба, усмирив взглядом Сигова, продолжил так, будто того и вовсе нет в кабинете.

- Смотри, Горбунов, это его последний шанс. Патруль должен быть патрулем, а не мули-вули. Понял?

- Так точно.

Напускное равнодушие и скрытое лукавство комбата моментально испарились. Официально-серьезный капитан кивнул.

- Идите.

Офицеры отдали честь, повернулись, как положено, через левое плечо и вышли из кабинета.

На ступеньках штаба, вытягивая трясущимися пальцами сигарету из пачки, протянутой капитаном, заглянул ему в лицо счастливый Сигов.

- Комбат, не бойтесь, не подведу! Начштаба будет доволен!

Горбунов посмотрел на счастливое, дурашливое лицо лейтенанта и грустно улыбнулся.

- Колюха, Колюха! Не говори "хоп" раньше времени. В модуле обо всем потолкуем.

В небольшой комнатушке комбата густо-сине от дыма. Кондиционер, захлебываясь, чихал и булькал, но не успевал даже разогнать по углам плавающие клубы дыма.

На кровати под цветными фотографиями семьи лежал Горбунов. В ногах у него примостился старшина батареи - юркий, как сперматозоид (определение капитана), азербайджанец Тофик Юнусов. У изголовья на табурете - Сигов или, как теперь его называл комбат, - "Смерть дембелям".

- Значит, Тоф, не судьба тебе попасть в патруль, - закончил рассказ о передрягах в штабе капитан.

Юнусов понимающе взглянул на Сигова.

- Ясна, командир. Нада так нада. Хотел себе магнитофон купить - потом сделаю. Умирай, но товарища спасай, - засмеялся Юнусов.

Капитан перехватил затравленный, почти бессмысленный взгляд Сигова и вздохнул:

- Человек ты здесь новый, Коля. Еще, считай, ничего не видел. Со временем все узнаешь. Давай лучше, как любит наш замполит говорить, ближе к телу. - Горбунов перевернулся на бок, оперся на руку головой. - На ночь по Кабулу от частей выставляются патрули. Не везде, конечно, а в определенных местах: возле госпиталей советских, около посольства, вокруг аэродрома и на крупных перекрестках в центре города. Вечером они заступают, а утром сменяются. Ночь для волка - особая пора. - Горбунов хмыкнул и схватился за подбородок. - В это время он и кормится. Мы тоже. Ночной патруль опасная вещь, но денежная. За ночь тысяч двадцать-сорок сделать можешь. Цифра эта тебе ничего не говорит, в местных деньгах ты еще не разобрался. Так вот, если твою зарплату за месяц взять и перевести в афошки, то получится... капитан запнулся, подсчитывая. Юнусов немедленно подсказал:

- Шесть с половиной, командир.

- Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезет, расклад хороший будет, - капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс, - а то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надежные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить - это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.

Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:

- Конэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.

Все это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять - разыгрывают его или нет.

- Только не надо делать большие глаза, Сигов, - прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. - Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса - десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаешь десятку. Все остальное, разумеется, твое. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь все. Хорошо одно - начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится - вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, - на полном серьезе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.

Нашел и протянул Сигову банку пива.

- Пей. Отойди немного. Тебе сегодня досталось.

Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.

- Ничэго, научится, - сказал Тофик, - я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах - ящиками-мащиками пить будет.

Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.

- Не нравится? - удивился комбат. - Это с непривычки. Пройдет.

- Нравится.

- А что не пьешь?

Сигов загнанно посмотрел на капитана.

- Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!

Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.

- Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне - про Ерему. Тоф, хоть ты объясни!

- Э-э-э! - сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец. Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика. - Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, - скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада, - прапорщик вонзил острый небрежно выбритый подбородок в потолок и провел напряженным ребром ладони по горлу. Принесешь ему - все будет. Не принесешь - ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил - старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.

- Не прямой, - поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.

- Да, я и гаварю - не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь дэнги он нэ берет. Берет. Все берут! - озлился на Сигова Юнусов.

- Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, - почти приказал комбат и засвистал какую-то простенькую, но популярную мелодию.

Сигов попытался вспомнить ее, но так и не смог этого сделать.

Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.

От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую, теплую жестянку. От бессчетного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.

Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.

- Пойми, - бесстрастно сказал Горбунов, все так же глядя вверх, - никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдет - он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег - вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся - трусом тебя никто считать не будет. Решать - твое право.

- А что решать? - спросил Сигов.

По его горлу, изнутри, словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.

Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.

- Что решать, - выдавил наконец Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, - тут нечего решать. Пойду я.

- Подумай.

- Пойду! - банка треснула, сминаясь.

- Ай, маладэц, - обрадовался Юнусов. - Главное - нэ бойсь! Всэ кагда-та что-та начинают.

Горбунов сел.

- В таком случае запомни - осечки быть не должно. Поймают наши - будешь сидеть в тюрьме.

- Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать - падэлись. Не жадничай! - посоветовал Тофик Сигову.

- Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надежных, молчаливых.

Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.

- Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову - все обойдется. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать - легче станет, да и перед патрулем отдохнуть надо.

Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.

И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытье, шептал сам себе молодой лейтенант: "Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать..."

И заснул, стиснув зло зубы.

Колонна из Газней рвалась к Кабулу.

На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырехугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.

Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Темно-зеленые насекомые изо всех сил мчались вперед, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.

"Уралы", "КамАЗы", "Газы", раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту Мухамедку, оторваться от нее, хищно присосавшуюся к дороге.

Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие, белые брезентовые тенты; черные, тонкие жала пулеметов, воткнутые в густую зелень справа.

В одном из "КамАЗов" старшим машины - прапорщик Бочков.

Еще задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передернул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал, как оглашенный.

- Быстрее, Семен! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!

Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.

Голый до пояса водитель разгонял машину на четвертой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семенов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.

Вдоль нее - сгоревшие, искореженные остовы грузовиков; перевернутые или, точно присевшие на колени, с оторванными напрочь колесами, закопченные бронетранспортеры без пулеметов.

Рядом с асфальтом, исполосованным следами огня, белыми кристалликами соли - мелкое битое стекло и россыпи тусклых гильз.

Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А черные, обугленные полосы на самой дороге - следы шершавого языка дракона смерти, что живет в Мухамедке.

Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдат некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами теплый металл автомата.

Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.

Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.

Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскаленные осы рвали на части все, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей торопились маленькие смерчи - гранатометные выстрелы.

Пламя, копоть, гарь...

Мат, стоны, ярость...

Бочков, распластавшись на земле за колесами "Урала", под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зеленую чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.

В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне.

Деревья и заросли кустарников - логово дракона - становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мертвая равнина с редкими опухолями холмов.

Бочков захохотал, дернул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые теплые потоки воздуха загуляли по кабине.

Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило - горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлеб радостно матерился. Кровавого цвета пачка "Примы" дрожала в его руке.

- Что, Семен, скоро водовку будем пить и женщин гладить?

Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.

- Что молчишь?

- Не пью, поэтому и молчу.

Бочков даже взвизгнул.

- Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет - так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьешь, да? - съехидничал Бочков и затараторил: А я вот - выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал - все, не вылезем. Точно ужака под колесами ползал. Сейчас на машины смотрел вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?

Семенов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка, в самом деле, была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.

- Теперь, Семен, к инфекции. Там наше место, - обмякал все больше прапорщик. - Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб - бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. - Бочков сладко зачмокал губами. - Королева красоты.

Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.

- В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего - сейчас она будет рыдать от восторга.

Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.

Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке Теплом Стане, они имели свой интерес.

По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.

К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.

- Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!

- Э, Толик, - попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, - завтра приходи. Некогда сейчас - к ханум иду. Понял, да?

- Другому товар отдаешь? - испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а еще сильнее сжал ее.

- Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть - два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое - муха не сидела.

- Давай! Давай! Сейчас беру! - торопил афганец.

- Ну ты и бестолковый, - разозлился Бочков и высвободил наконец руку, завтра приходи. С деньгами.

- Не обманешь, командор?

Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.

- К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?

Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.

- Сколько?

- Две большие.

Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.

- Только мне, командор, товар отдашь, - крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.

Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.

Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.

Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остропахнущей жидкостью.

Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.

Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: "Главное, Семен, в нашем деле - обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру".

"Культуру, - ехидно подумал водитель, ухмыляясь. - Деньги они любят поэтому и валятся, как подкошенные".

По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли - "чекистками".

Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.

- Нечего лыбиться! Уйду - чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку и всю ночь - сторожить. Пропадет что-нибудь - значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что - убью!

Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.

Водитель поскучнел - Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.

А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.

- Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.

Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".

Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще во всю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".

Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.

С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова - сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди - темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.

- Твою мать, твою мать, - упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. - Твою мать, обезьяна джелалабадская.

Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.

- Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, - как заведенный, продолжал заклинать Бочков.

Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.

Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семенова и все твердил.

- Мать твою так, блядь кабульская.

Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.

- К губе приложите. Поможет.

- Сигарету и выключи свет, - простонал Бочков.

Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далекого города.

В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.

- Козлы! Гады полосатые! - вспыхнул Бочков.

- Кто?

Прапорщика прорвало, и он закричал, давясь словами.

- Десантура - козлы! Змеи полосатые, которые за аэродромом стоят. У-у-у, гады! Сижу, значит, выпиваю культурненько, а тут они вдвоем вваливаются. Я им и говорю:

- Давайте, мужики, завтра увидимся. Вы, наверное, адресом ошиблись.

А шлюха как заверещит:

- Не уходите! Оставайтесь! Это он адресом ошибся!

- Это я ошибся!? - заревел Бочков и грохнул кулаком по панели. - Ох, хотел я этой стерве в морду съездить, да бугаи навалились. Здоровые сволочи! - прапорщик надолго замолчал, а потом начал бессвязно бормотать: но... короче... обман... получился... здесь.

Бочков затих, уронил голову на грудь и шумно задышал, постепенно выравнивая дыхание.

По кабине густо плыл запах перегара. Семенов морщился и хватал воздух ртом.

Музыка за забором, сложенным из бетонных плит, стихала. На аэродроме гудели, взлетая и заходя на посадку, самолеты, нервно мигая красно-желтыми фонарями.

От "инфекции" к уснувшим машинам торопливо скользнуло несколько теней. Солдаты спешили обратно.

Бочков сопел, шлепал губами, постанывал и беспокойно ворочался на сиденье.

Подбородок у Семенова пополз вниз. Солдат начал засыпать, когда прапорщик охнул, распрямился и вцепился ему в руку.

- Семен, ты?

- Я!

- Заводи!!!

- ???

- Заводи! На Теплый Стан рванем. Давай! Живет там одна безотказная - в любое время дня и ночи.

- Товарищ пра...

Бочков разжал пальцы и снизу-вверх двинул рукой. Клацнули зубы, голова солдата откинулась назад.

- Быстрее, - зверел прапорщик, - не то я...

Машина тронулась.

- Фары будешь включать, когда скажу. За водкой еще заедем, - словно в лихорадке трясся Бочков и жадно тянул воду из фляги.

Глубокой ночью патрульный бэтээр снялся с поста и пошел к Теплому Стану. Опытный водитель фар не включал. С двух сторон наползали на дорогу квадраты глиняных дувалов. Кое-где лениво побрехивали бездомные собаки.

С гор, окружающих Кабул, трассеры вычерчивали разноцветные пунктиры. Стрельбы слышно не было. Казалось, что светлячки перелетают со склона на склон, останавливаясь на время, чтобы передохнуть.

Сигов сидел наверху и зябко поводил плечами. Холодало. Рядовой Рамишвили, который был рядом, участливо прошептал:

- Сейчас. Место тихое. Дукан далеко от домов.

Бронетранспортер свернул налево. Механик-водитель сбросил газ, и машина беззвучно покатилась по асфальту.

Бэтээр впритирку остановился возле длинного металлического контейнера. В таких по железным дорогам в трюмах судов перевозят грузы. Смекалистые афганцы приспособили их под магазинчики.

Солдаты схватили плащ-палатку, мягко сползли на землю и завозились возле замка. Дверь приоткрылась.

Сигов сидел на холодной броне. Затылок сдавило. Курить хотелось до умопомрачения. Лейтенант, пересиливая себя, спрыгнул на землю и заглянул в контейнер. Вспыхивал тоненький вороватый лучик. Солдаты накидывались на пестрые целлофановые пакеты, которые стопками высились на стеллажах, и швыряли их на брезент.

- Скоро?

- Есть товар! Есть! - радостно ответил Рамишвили.

Сигов насторожился - где-то вдалеке зашумел мотор. Сердце начало цепляться за ребра. Лейтенант вскарабкался на бронетранспортер и сунул голову в люк.

- Бойко, послушай! Кажется, едет кто-то.

Солдат вынырнул из машины, наставил ухо.

- Точно. В нашу сторону.

Механик-водитель тонко и длинно свистнул. Из контейнера выглянул Рамишвили.

- Шухер! Едет кто-то. Сматываемся! - выпалил Бойко, юркнул вниз и стал запускать двигатели.

Солдаты выскочили из дукана, выволокли тюк и начали втягивать его на машину.

Сигов сжимал и разжимал пальцы. Машина шла в их направлении.

- Сейчас налево, - приказал Бочков. - Фары вруби, дубина. Через пятьсот метров справа - дувал. Там Ахметка живет. Бухала у него - море!

Голубоватые конусы выжрали тьму перед машиной. В них - продолговатая темно-красная коробка контейнера, а рядом - бронетранспортер. Номер закрыт ящиками. Но рядышком - не спрятанная эмблемка, парашютик с самолетиками. Человек в бушлате напряженно смотрит в их сторону, козырьком держа ладонь над глазами.

- Десантура! - завизжал Бочков, схватил автомат, сбросил предохранитель и высунул ствол в окно. - Гони, Семен, гони! Обороты! Ща я этим козлам покажу, чтобы помнили долго, суки полосатые!

- Мимо пройдет, - донесся голос Бойко снизу. - Это наши, шурави. Шарятся по городу просто так. Нажрались и катаются. А может, за водкой к Ахметке едут. Только он ее здесь даже ночью продает.

У Сигова чуточку отлегло от сердца, но из кабины "КамАЗа" внезапно ударила по бронетранспортеру густая прицельная очередь.

Лейтенант упал на землю и застонал.

Машина промчалась рядом, растворяясь во тьме.

Солдаты подбежали к Сигову. Он молчал. Рамишвили с разгона упал возле него на колени. Фонарик выплюнул белое пятнышко света.

Лейтенант лежал на спине. Глаза недоуменно распахнуты. На левой стороне груди чернели и наливались округлые пятна. Пальцы сжаты в кулак. Правая нога подвернута.

Рамишвили медленно приподнялся.

- Биджебо! Чвени камандира моклес! - цепенея, проговорил он.

Первым опомнился Бойко.

- Плащ-палатку сюда и в госпиталь! Скажем, душары наш пост обстреляли, вот он и погиб!

Через несколько месяцев в батарею на имя командира пришло письмо.

Округлый, ровный детский почерк.

"Наш пионерский отряд... Сигов Николай Иванович... Борется за право... Гордимся выпускником школы... Воин-интернационалист... рассказать о последнем бое героя... Собираем деньги на памятник... шефство над родителями героя-офицера... Создаем музей... будем достойны имени..."

Горбунов, прочитав письмо, вызвал замполита.

- Слышь, - сказал капитан, морщась, - ответить надо. Только ты уж там подвиг хороший придумай, чтобы прямо на героя тянул. Выдумай что-нибудь или из книги какой-нибудь, что про войну, спиши.

А про себя комбат подумал: "Хороший был парень Колюха, да карта не так легла".

Капитан по-прежнему играл в преферанс.