"Вверх за тишиной (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора (Балл Георгий)

Урны

Холодок раннего майского утра. Я вышел из здания вокзала в Новосибирске. Что меня поразило — с двух сторон входа в вокзал две бетонных урны для мусора. Розовые. Похожи на огромные вазы.

Я внутри себя чувствовал их пудовость и размеры. Каждая почти с человеческий рост. В узкой своей части урны были сдавлены стальным хомутиком. От хомутика тянулась крупнокольцовая стальная цепь. Цепи смертельно заанкерены стальным крюком к стене вокзала, залиты бетоном.

Четыре часа утра. Я глядел на белесое небо, апрель еще недавно дышал оттуда. Я перевел взгляд на урны. Безлюдно. Вдалеке слышались гудки маневренного паровоза.

Из дверей вокзала вышли два восточных человека. В черных шапках-ушанках и в стеганых, вишневого света халатах. Их халаты напоминали о весне, даже близости лета.

Один был высок, а другой недомерок. Я сначала думал, что отец и сын. Но у маленького было морщинистое лицо старика. Они уселись, поджав под себя ноги, у стены вокзала, положив на колени цепь. Неторопливо вытащили стальные пилки. Там, где рука обхватывала ножовочное полотно пилки, оно было завернуто в тряпку. Как-то ладно ухватили цепи и начали пилить.

Я подходил то к одному, то к другому. Полотно пилок было тонкое, солью врезалось в стальной позвонок кольца.

Из-под халатов торчали черные шаровары. Ноги были обуты в калоши.

— Ты туркмен? — спросил я высокого.

Он не ответил.

Тогда я подошел к маленькому:

— Зачем здесь пилишь? Надо у самой урны. Хомутик там тонкий.

Туркмен не отвечал.

А пилка ходила в его руках: жик-жик-жик.

— Ну отпилишь, а дальше что?

— Барр… барр… — сказал маленький. Я сидел в камере с туркменом и немного понимал. — Иди, иди отсюда.

— С закладом попадетесь, — предупредил я.

Маленький смотрел мимо меня. И я тоже смотрел туда же, мимо.

Вся степь горела красными и желтыми тюльпанами, маками, сурепкой.

Время тянулось.

Я увидел, что к кустарникам гребенчука с розовыми цветочками, ближе к воде, шли с пастухом верблюды.

И, как песню, маленький запел, загибая пальцы, считая верблюдов:

— Бир, ики, уч, дерт, бяш…

Взял в другую руку пилку и продолжал, не забывая водить по кольцу:

— Алты, еды, секиз…

Вокзал ожил, загомонил. Люди выходили, не обращая внимания на туркменов. К первому пути подошел поезд. Народ с чемоданами, тюками потянуло к вокзалу.

А туркмены вместе со мной смотрели на красно-желтый ковер тюльпанов.

Я обо всем забыл. «Кто мне что должен — прощаю,» — думал я. Но потом завоняло гнилой картошкой, вокзалом, нарами, парашей.

Вдруг в глубине вокзала вспыхнул громкий девичий голос:

И смех и притоптывания.

Туркмены почти одновременно кончили лапшить. Подергали цепь.

Сильнее и сильнее…

Урны закачались и вдруг медленно поднялись, поплыли в небо.

Туркмены смотрели им вслед. И маленький и большой вскочили, пытаясь ухватить стальные хвосты цепей. Но где там… И оба зарыдали, гладя руками лицо:

— О, мен самсык — я дурак.

— О, мен хайван — я осел.

Согнулись, будто тащили пудовые урны, захлопнулись дверями вокзала.

Поезд отошел. Перед вокзалом опять стало безлюдно.

А в белесом небе надо мной не очень и высоко кружились урны с обрывками цепей. Потом они разом перевернулись, на привокзальный асфальт посыпался мусор, окурки, куски газет, плевки.

И, облегченные, урны поднимались всё выше и выше, пока не слились с белесым потеплевшим небом.

Незаметно рядом со мной оказался мужик без шапки, в телогрейке, за спиной мешок.

Снял мешок, развязал веревочный узел и стал собирать газеты, окурки. И ко мне:

— Вишь, и торбочка сгодилась.

Из газетной бумаги быстро скрутил козью ножку, провел для прочности языком.

— Огонек е?

Я дал ему спички.

— Чего не собираешь? Ладно, я тебе оставлю.

Мы с ним сели на ступеньки у двери вокзала.

— Да, хорошо, — вздохнул мужик.

Лицо у него заросло густой седой бородой, а волосы без единой сединки вот что удивительно.

Он мне дал докурить. Дым приятно скреб мое выстуженное горло.

— Вот он издох, а мы всё на печном столбе стоим. Нет, из-за крутого берега нам еще долго выбираться.

Я докурил, обжигая губы, бросил.

— Ничего, как-нибудь.

Мы увидели, как прямо через пути к вокзалу шли цыгане — старые, молодые и совсем малые дети. В пестрых платьях женщины несли за спиной совсем маленьких. А чуть постарше — шли босые, перескакивая через рельсы. Играли.

— Всем своим табором на вокзал, — сказал мужик. — Такая у них природная худерьба. Их Господь последних к себе призовет. Особо. Сперва все народы и племена, а уж они в конце, со своими бубнами и гитарами.

— Это почему?

— Для веселья.

— А может, мы еще как-нибудь скрутимся, перевернемся и вывернемся, опять завел я, когда цыгане скрылись в вокзале.

— Может, и так, — не стал спорить мужик.

Он встал, пошел в сторону от вокзала.

Налетевший ветер крутил перед вокзалом газетные бумажки, окурки, плевки и всякий прочий мусор.