"Бумажный грааль" - читать интересную книгу автора (Блейлок Джеймс)

1

Небесные письмена в его сне не складывались ни в слово, ни во фразу: пять белых облачков плыли по голубому небу. Никакой самолет не вычертил их реактивным выхлопом; просто постепенно возникли и расположились в определенном порядке пять облачков — так проступает в вечерних сумерках созвездие. На сей раз издалека наплывал тяжелый, ритмичный гул океана, и Говард принял его за шорох круговорота природы, вращающегося, точно мельничное колесо. Во сне он знал, что на дворе осень. Облачные знаки всегда были одни и те же и всегда подразумевали одно и то же, а зима сменялась весной, летом, осенью и снова зимой, следуя за просыпающимся годом.

Во сне Говард вошел в дверь каменной мельницы, постоял у огня в очаге. В спину ему дул холодный ветер с океана. Пляшущий огонь нисколько не грел, поэтому он поворошил угли палкой, которая оказалась у него в руке; он даже не слишком удивился, увидев, что за то короткое время, пока ее держал, из нее проклюнулись и оплели ему кисть зеленые побеги.

Пламя трещало и прыгало, выбрасывало угольки на порожек очага. Он знал, что спит, и знал, что через минуту опустится на колено и обожжет его об уголек, и знал, что почувствует боль от ожога, хотя это всего лишь сон, и огонь холодный. А потом он тронет сочащуюся из волдыря прозрачную жидкость, лизнет кончик пальца и лишь смутно удивится, что на запах она — как сосна, а на вкус — как молодое деревце. Потом в пяти облачках появится послание, которое поведает о его судьбе, но когда он снова выйдет на двор, чтобы его прочесть, мельница уже будет не мельница. Это будет каменный дом на скале, а о валуны внизу будет биться океан, и небо над головой потемнеет от надвигающегося дождя.

На сей раз он проснулся под шум волн, набегающих на побережье Пойнт-Рейес. Только-только светало. Ночь он провел на койке в трейлере, припаркованном на Стинсон-бич, проехав со вчерашнего утра всего несколько миль от кемпинга в Маунт-Тамалпеисе. Сон уже тускнел. Как всегда, он не мог вспомнить, почему привидевшееся казалось столь значительным, но по себе сон оставил призрачное ощущение спешки и ужаса, а также странную уверенность, что пять белых облачков вовсе не реальны, а нарисованы в небе невидимой рукой.

Выехав из Пойнт-Рейеса на север, Говард остановился в Инвернессе позавтракать, а после остаток еще не размерзшихся анчоусов использовал для рыбалки в приливной заводи к северу от города и, бросая куски наживки пикирующим к нему чайкам, думал о своей работе помощника куратора в пыльном музейчике в Южной Калифорнии. Он приехал на север за одним единственным экспонатом — за тем, что считал наброском к японской гравюре на дереве девятнадцатого века, может быть, работы Хокусаи.

Набросок помнился ему поблекшим, со многими заломами — какой-то идиот сложил его, пытаясь создать или воссоздать фигурку оригами. Он видел этот набросок однажды, почти пятнадцать лет назад, когда провел дождливый уик-энд в доме, построенном на скалах Майклом Грэхемом, стариком, которому принадлежал набросок. Грэхем держал его в диковинном футляре, спрятанном за кладкой камина, хотя более ценные эстампы висели по стенам, у всех на виду.

Кузина Говарда Сильвия тоже там была. Она решила, что из этого листка рисовой бумаги складывали множество разных фигурок, и все спрашивала, нельзя ли попытаться сложить его снова, используя заломы как дорожную карту. Иногда, особенно в последнее время, после снов о мельничном колесе и очаге, Говарду думалось, что они с Сильвией даже не догадывались, насколько точна эта метафора.

С зеркальца заднего вида в грузовичке Говарда свисала пожелтевшая до цвета старой слоновой кости лилия-оригами. Цветок был пыльный и порванный, но уже слишком хрупкий, чтобы обмахнуть его метелкой или развернуть и сложить заново. Юный и романтичный Говард подарил Сильвии лилию в ту ночь, когда они решили, что не стоит заниматься любовью, а на следующее утро она подарила ему цветок, сложенный из бумаги, спрессованной из листьев и льняного полотна.

Тогда им было всего двадцать и, будучи кузенами, они почитай что выросли вместе. Поэтому же, едва их чувства друг к другу перестали быть братскими, то сделались тягостными, если не сказать — невыносимыми. На первом году колледжа Сильвия сказала, что решила перебраться на север, в Форт-Брэгг, где жили ее родители, и собственным желаниям вопреки он отпустил ее без возражений.

Месяц назад он нашел бумажную лилию в коробке, набитой сувенирами студенческих лет, и повесил ее в кабине грузовичка. Цветок оказался катализатором: напоминал о Сильвии, бередил желание после стольких лет отправиться вдоль побережья на север и ее навестить. Теперь он посоветовал себе, когда приедет сегодня или завтра в Форт-Брэгг, снять лилию, пока Сильвия ее не увидела и не истолковала его намерения неверно — а может быть, и верно. Кто знает, что они почувствуют столько лет спустя? Ничто, по сути, не изменилось.

Об этом он и размышлял, рыбача в заводи за Инвернессом. Или в заводи не было рыбы, или рыбак из него никудышный. На валун по соседству приземлился пеликан и уставился на него с грозным видом. Говард с ним поздоровался, и птица щелкнула в ответ клювом, а потом, наклонив голову, устремила взгляд на оставшиеся анчоусы. Один за другим Говард скормил их пеликану, показав под конец опустевшую картонку. Пеликан тем не менее остался сидеть и наблюдал, вздернув дурацкий толстый клюв, пока Говард не втянул леску и не начал пробираться между валунами к грузовичку с трейлером, который оставил на обочине. Тогда птица полетела на север, держась береговой линии, то исчезая за поросшими травой утесами, то появляясь снова над океаном, где скользила в футе над прибойной волной, а Говард следовал за ней в грузовичке, то сбрасывая, то набирая скорость, чтобы не упустить пеликана из виду, и пытаясь вспомнить, что предвещают морские птицы: добро или несчастье.

В Форт-Брэгге его раньше завтрашнего дня не ждут, но ведь нет решительно никакой причины не проехать несколько сотен миль на север сегодня, остановиться под вечер в доме Грэхема и покончить с делами, а потом можно будет двинуться к дому дядюшки Роя и продолжить отпуск. Он лениво размышлял, живет ли Сильвия по-прежнему с родителями или обзавелась собственным домом и видится ли она еще с человеком, за которого едва не вышла замуж. Как же он тогда себя называл? Именем какого-то животного… скунс, быть может, или хорек. Ах да, горностай. Правильно, его звали Горноласка. Когда окольным путем, через мать новости дошли до Говарда, он стал утверждать, что рад за Сильвию и ни на кого зла не держит. И с чего бы — после стольких лет? Однако он почувствовал себя много счастливее, узнав, что Сильвия все-таки не вышла замуж. Вот и говори про беспристрастность.

Там, где Первое шоссе проходит над Пойнт-Ареной и Эль-ком, высеченная в скале дорога такая узкая, что на ней едва-едва могут разминуться две машины, Говард сбавил скорость, держась подальше от обрыва и время от времени высматривая пеликана, — он не терял надежды, хотя уже часа два как не видел птицу. Спутанные плети ежевики, змеясь, спускались почти к самому асфальту, клубились вокруг поблекших дорожных столбиков и шатких ограждений. Над ним — сухие и бурые холмы, оттеняемые свечками кипарисов, мендосинских елей и эвкалиптов. Под дорогой — сотни футов почти отвесной скалы, с острыми камнями на уступах, исчезавшей в уже наползающем с океана тумане. Тут и там, когда дорога огибала край скалы, он видел, как внизу пенится о похожие на соборы скалы серый Тихий океан.

Со стороны обрыва иногда встречались почтовые ящики, указывая на проселки к уединенным домам среди утесов. Говард начал беспокойно к ним приглядываться, высматривая дом Грэхема, сравнивая камни и деревья вдоль шоссе с крохотными символами на набросанной карандашом карте, которую держал на приборной доске. Сам дом он помнил отчетливо по своему давнему визиту, и еще более по снам, в которых — благодаря какому-то хитрому фокусу сновидческой архитектуры — дом Грэхема и старая каменная мельница неуловимо сливались.

Слишком поздно заметив почтовый ящик на столбе и заросшую сорняками гравиевую дорогу, он проскочил мимо. И тут же шоссе ушло круто влево и вверх, не позволяя развернуться. Почему-то его вовсе не беспокоило, что он пропустил поворот. Напротив, он испытал почти облегчение и сообразил, что при мысли о доме на него накатывают неопределенные дурные предчувствия — точно в удушливый и затихший полдень перед грозой.

Тем не менее он притормозил и съехал с трассы на Альбион-ридж-роуд, где остановился возле магазинчика с парой старых ржавых бензонасосов перед витриной. Далеко под хребтом река Альбион, петляя, терялась в холмах. Северное побережье, похоже, переживало затяжную засуху, и река превратилась в илистый ручей. На берегу располагался кемпинг — почти пустой. Через него вела проселочная дорога, нырявшая затем под мост и выходившая на пустынный пляж, занесенный плавнем и бурыми водорослями. Как будто самое место собирать морские ракушки, особенно в это время года, когда первые большие северные валы, протралив океанское дно, выбрасывают на каменистые пляжи раковины и всевозможный давно затонувший хлам.

Он подумал, не остаться ли ему в кемпинге на ночь. Может, уже слишком поздно ехать к Грэхему сегодня? Старик явно подозрительно отнесется к незнакомцу в грузовичке с трейлером, который вынырнет из тумана под вечер. Лучше ему позвонить и договориться о встрече — скажем, на завтра после полудни. Говард был весь соленый от пота, запыленный, от одежды пахло наживкой для рыб. Завтра утром он найдет в Мендосино прачечную-самообслуживание, а потом вернется на десять миль к дому Грэхема. План показался ему отличным, весьма разумным, вот только он знал, что просто пытается от чего-то отвертеться — ему пришло в голову, что северное побережье, как магнит с двумя полюсами, в равной мере притягивает и отталкивает его.

Бензозаправка на самом деле оказалась деревенской лавочкой, обшитой снаружи неструганными досками мамонтового дерева, с парой грубо вытесанных узловатых скульптур перед входом, потускневших от дождя и ветра. Старые макраме и занавески из колечек с бусами закрывали окна с пыльными стеклами, затянутыми паутиной, в которой висели дохлые мухи. Бросовые продукты на полках только разочаровывали: шоколадные коврижки и липкие с виду батончики мюслей в пластиковой обертке, все подслащено фруктовым соком вместо сахара. Гарантированная органика, изготовленная местным предприятием под названием «Ферма солнечной ягоды». И действительно: по виду — самая что ни на есть органика, особенно коврижка, которая слишком уж походила на детский пирожок из ила.

И ни одного батончика «Твинки»! Поэтому он взял с полки пачку жвачки и шоколадное пирожное, которые положил на прилавок. Бензин стоил почти полтора доллара за галлон, а его старый «шеви шайенне» жрал горючее в три железных горла. Продавец стоял на улице возле грузовика и разговаривал с пожилым мужчиной, который держал в руках ящик с инструментами. Вот он поставил его на землю и развел руками: наверное, рассказывал рыбацкую байку. Никто тут никуда не спешил, и Говарда это вполне устраивало. Казалось, впервые за много месяцев — а может, и лет — он был именно там, где хотел, и его пьянили погода, одиночество и шум моря.

Он заметил проволочную стойку с открытками и переводными картинками и, пролистав их, обнаружил несколько, рекламирующих достопримечательности северного побережья: Скунсовый поезд, Аквариум Кораблекрушений, Винчестерский дом тайн, Гавань Нойо. Не важно, что в большинстве мест он не был. Ему хотелось оклеить переводилками весь трейлер. Там уже было несколько десятков — из разных мест в Аризоне, Неваде и Нью-Мексико. Скоро он выйдет из лавки и начнет слоями накладывать картинки, может, просто закроет несущественные края и углы старых, а потом одна за другой они потеряются совершенно. Стоило ему начать, как оклейка превратилась прямо-таки в манию, и он уверовал в достоинство излишеств, словно однажды будет достигнут мистический порог насыщения переводилками и случится нечто неведомое.

Обычно он избегал картинок, которые не рекламировали какое-нибудь место. Ему не хотелось разъезжать с лозунгами или политическими заявлениями, вообще с чем бы то ни было, что говорило бы о последовательности. Очевидный смысл подорвет саму идею, и получившееся безобразие придется соскребать бритвой. До сего момента он не покупал помногу за раз. В таких делах нельзя торопиться. Но в здешней атмосфере было что-то, что подавило этот инстинкт, и уже через пару минут он поймал себя на том, что в руке у него целая пачка. Он выбрал первую переводилку с потешным пеликаном, взял ее как сувенир на память о птице, с которой поделился анчоусами.

Если и есть в ней какой-то смысл, никто кроме него не сможет это угадать.

По центральному проходу лавки он лениво добрел до стенда у задней стены с рыболовной снастью и баграми напрокат. Под ярлыками рыболовной снасти был пришпилен кнопкой к доске поблекший бамперный стикер с загнутыми углами — он рекламировал местный придорожный аттракцион у шоссе. По углам имелись дырочки, чтобы, если владелец машины зазевается, стикер можно было примотать проволокой к бамперу. Мелкими буквами значилось: «Погуди, если видел», а ниже более крупно: «Музей Модерновых Мистерий». Рядом с надписями имелась картинка карандашом: привидения порхают в роще секвой, а ниже катит призрачный автомобиль, капот которого скрыт ночным туманом. Разом утратив интерес к своей пачке картинок, Говард отцепил стикер.

У двери кто-то поскребся, очищая о порог подошвы, и, повернувшись, Говард увидел, как продавец проскользнул за прилавок. С сомнением поглядев на шоколадное пирожное, он тронул его пальцем,

— Это ваше? — спросил он, словно сам до конца не поверил. Говард кивнул и тут же пожалел об этом: сладость стоила почти доллар — как две картинки.

— Стикер продается? — Говард поднял его повыше.

— О да, — ответил, опускаясь на табуретку, продавец. — Ему уже несколько лет. А толку-то? Они все равно разорились.

Говард задумался, получил ли он ответ на свой вопрос, и решил, что нет.

— Не хотите продавать, так? — спросил он, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучали тревожные нотки. С его точки зрения, мужик был прав, и вообще нелегко оценить кусок старого поблекшего картона.

— Раньше у меня еще и переводилка была, — сказал продавец, сделав упор на первое слово, и кивком указал на стойку.

— А теперь уже нет?

— Не-а, — ответил продавец. — Они в трубу вылетели. Говард сделал большие глаза, будто удивившись, что такое место, как музей мистерий, вообще способно прогореть.

— Да, теперь в привидения уже мало кто верит, — сказал он, стараясь, чтобы его слова прозвучали уклончиво, словно он готов поверить во все, чему бы ни верил продавец, и обвинить остальной мир в том, что верит во что-то другое и тем портит жизнь остальным.

— Да что они знают о привидениях. — Продавец включил переносной телевизор за прилавком. На экране возникло какое-то шоу: семья из шести человек в дурацких шляпах кривлялась и прыгала перед стиральной машиной и сушилкой, на которых висели ценники с астрономическими суммами.

Звук телевизора развеял атмосферу, и Говарду отчаянно захотелось уйти. Положив на прилавок рядом с переводилками кредитную карточку, он в последний раз попытался получить стикер.

— Мне бы хотелось его купить.

— Ни к чему вам. — Продавец воззрился на кредитную карточку, будто Говард протянул ему нечто необъяснимое — сандвич с ветчиной или фотографию Эйфелевой башни. Он несколько раз прочел имя, то и дело поднимая глаза на Говарда, потом проверил номер, нет ли его в заткнутой под кассу книжице подозрительных номеров.

— Бартон, — сказал он. — Вы случаем не родственник?.. — Он снова внимательно всмотрелся в лицо Говарда и улыбнулся во весь рот: — Ну конечно, родственник!

— Это мой дядя, — сказал Говард. — По отцовской линии.

Какой смысл лгать? Теперь за стикер придется заплатить втрое. Говардов дядюшка Рой был основателем и владельцем «Музея Модерновых Мистерий» и на нем разорился. Говард никогда в музее не бывал, хотя сама мысль ему всегда нравилась. И вот после стольких лет — случайно уцелевший стикер с рекламой музея. Но ясно, его просто необходимо купить на память. И продавец теперь это понял: восседал этак вальяжно на табуретке, словно бы размышляя о том, сколько содрать с Говарда за квадратик поблекшего на солнце картона.

— Рой Бартон, — покачал головой продавец. — Еще жив курилка. А черт, забирайте проклятущую штуковину. Вы сейчас к нему едете?

— Верно, — удивленно ответил Говард. — Я тут по делу. В основном.

— По делу Роя Бартона или по собственному?

— Ну, честно говоря, по собственному. Я не видел Роя несколько лет. Не знаю, какой у него теперь бизнес.

Продавец поглядел на него странно, точно дядюшка Рой занимался таким делом, которое обсуждению не подлежит, а потом сказал:

— Рой Бартон, можно сказать, в деле со всем миром. Никто не удивится, если ваше дело и его бизнес где-то пересекутся. Раньше он называл себя «антрепренёром духа». И ей-богу, не так уж был не прав. Он вам жизнь скрасит.

— Надеюсь, — откликнулся Говард. — Мне бы это не помешало.

— Передайте ему от меня привет, ладно? Так и скажите: Кол Далтон шлет привет. Раньше, когда проворачивал дельце с привидениями в музее, он заезжал довольно регулярно. У него было много простоев. До музея не больше полумили по шоссе. Здание так там и стоит. Пустует. Бывали там когда-нибудь?

— Нет, — сказал Говард. — Всегда хотелось, но все откладывал. А потом он разорился, и стало уже слишком поздно.

— И чертовски жаль. Он оригинал, наш Рой Бартон, да, оригинал. Он действительно видел кое-что в лесу… — Тут продавец рассмеялся и снова покачал головой, вспоминая что-то из прошлого, какую-то веселую выходку Роя Бартона. — Бррр, а ведь я ему верю. Черт бы меня побрал, если это не так! — Повернувшись к холодильнику со стеклянной дверцей, он достал упаковку «Курс» на шесть банок. — Отвезите ему, ладно? Скажите, Кол Далтон передает привет, и почему бы ему как-нибудь не заехать? — Вместе с пивом он протянул Говарду кредитку, и Говард расписался на чеке за бензин и переводилки. Кол пожал ему руку. — Ищите его с правой стороны, за третьим или четвертым поворотом. Его легко проехать, если не высматривать.

Поблагодарив, Говард вышел. Туман заполз на лужайку кемпинга, и та теперь казалась холодной и неприветливой. Почему-то от болтовни продавца Говард воспрял духом, ему показалось, что он здесь не совсем чужой. Мысль поглядеть на заброшенный музей привидений тоже привлекала. До сумерек оставалось еще несколько часов.

О музее он частенько слышал от матери, которая расписывала эту абсурдную затею так, что она казалась вполне здравой. Его мать была горячо предана дядюшке Рою, который по-своему заботился о них после смерти отца Говарда. В последнее время Говард из обрывков семейных сплетен сложил историю про печальный крах музея и про то, как дядюшка Рой, чтобы удержать его на плаву, залез в такие долги, что ему не расплатиться до конца жизни. Самое поганое было то, что его бедный дядя действительно верил в свои привидения. Несмотря на пошловатый стикер и переводные картинки, он был убежден, что видел целую машину привидений, которая появилась из рассветного тумана северного побережья и на огромной скорости пронеслась по шоссе. Одетые в старомодные сюртуки привидения ехали в «студебекере».

Почему в «студебекере»? Вот в чем была загвоздка, вот что прикончило музей так же надежно, как если бы «студебекер» протаранил его стену. Этой машине не хватало достоверности. С тем же успехом привидения могли катить на одноколесных велосипедах или носить маскарадные парики с волосами дыбом. Будь это хотя бы какой-нибудь расхожий «форд» или «шеви», люди в них, может быть, и поверили бы.

Однако для дядюшки Роя музей привидений был базой для научных исследований паранормального. Ему не было дела до того, на машине какой марки ехали привидения: он не требовал от них следовать моде. Посетители насмехались над «студебекером» в основном потому, что с ним никогда не знаешь, где капот, а где багажник, — этакий механический тяни-толкай. Но если привидения таким транспортом не погнушались, то плевать на посетителей: для дядюшки Роя он тоже сойдет. Вот почему закрытие музея было в десять раз печальнее — из-за искренности дядюшки Роя.

Сообразив, что не голоден, Говард открыл бардачок, чтобы убрать пирожное. Внутри лежало стеклянное пресс-папье, так нашпигованное внутри букетиками и ленточками, что походило на рождественский леденец. Он собирался подарить его Сильвии, которая всегда любила красивые безделушки. Однако пресс-папье обошлось ему в несколько сотен долларов, и вообще может показаться дурацким подарком. Надо будет найти правильный подход.

Через полмили к северу от Альбиона он увидел съезд с шоссе. Притормозив, Говард вырулил на обочину, которая за кучкой деревьев расширилась в посыпанную гравием стоянку, незаметную, если двигаться на юг. У дальнего края стоянки, под сенью пихт и эвкалиптов виднелось длинное, похожее на ночлежку строение — пустое, двери забраны щитами. Перед ним тянулся забор из потрескавшегося штакетника, на отдельные жерди были насажены через неравные промежутки четыре коровьих черепа. Краска на вывеске над верандой облупилась, но надпись еще можно было прочесть: «Музей Модерновых Мистерий».

Выключив мотор, он посидел в машине под едва слышный за поднятыми окнами шум океана. Так вот он какой. Он знал, что музей существует, стоит пустой и заброшенный где-то у шоссе. Почему-то он ожидал большего, хотя не мог бы сказать, чего именно. Сперва его поманила мысль подойти поближе и все осмотреть, но окна были забраны ставнями, и чем дольше он сидел, тем более грустным казался сам дом. В другой раз, может быть. Он ведь проведет в этих краях пару недель, и всегда можно попросить дядюшку Роя показать ему музей — если у дяди будет настроение и не потерялся ключ.

Говард подумал о наброске Хокусаи, висящем на стене в доме Грэхема, который остался милях в десяти к югу. Пора на него взглянуть. Плевать на прачечную и звонки. Он ждал достаточно долго. Почти два года прошло с тех пор, как он написал Грэхему, предлагая передать набросок в музей Санта-Анны, так сказать, в «постоянное пользование». Грэхем сможет списать это с налогов. А Говард использует рисунок как центральный экспонат в новом крыле восточного искусства.

Два года назад это казалось проявлением инициативы — чем-то новым. Но послав письмо, он почти год не получал ответа и почти позабыл про свою просьбу. А потом вдруг получил письмо с согласием на это «постоянное пользование».

Но Грэхем отказался посылать рисунок — Говард должен приехать за ним сам. Целый год Говард только смотрел на письмо. А потом месяц назад что-то в нем сдвинулось — сны, случайно найденная лилия-оригами, — и он начал чувствовать себя как человек, чья душа выздоравливает после долгой засухи.

Он придумал, что поедет на юг, — поедет длинным извилистым маршрутом, по проселкам мимо заброшенных пляжей и примитивных кемпингов. Это будет ни больше ни меньше как попытка разобраться в самом себе. Он заглянет к дядюшке Рою и тете Эдите в Форт-Брэгг, заново познакомится с Сильвией. Он потратит на это месяц, совсем как в старые времена. Его начальнице миссис Глисон идея месячного отпуска не понравилась, но Говард показал ей письмо Грэхема, и это решило дело. Дату он закрыл большим пальцем.

Вокруг стоящего на обочине грузовичка сгустился туман, с нависшей ветки капала на крышу вода. Вокруг дверец свистел соленый ветер, и Говард завел мотор, чтобы включилась печка. Когда вхолостую заработал двигатель, сидеть дольше показалось бессмысленным, поэтому он подкатил к обочине шоссе и вгляделся в темную низинку. Из-за поворота внизу вынырнули два снопа света, сама машина пока оставалась невидимой в тумане. Не сумев определить, насколько она далеко, Говард решил переждать, уступая дорогу неизвестному.

Характерный рев сыротерки, какой бывает у моторов «фольксвагена», Говард распознал еще до того, как мини-вэн материализовался из тумана. Мини-вэн ехал медленно даже для «фольксвагена», точно глубоководная рыбина, рыщущая по океанским впадинам. То он был призрачным, скрытым туманом, но вот уже обрел реальность. Говарду вдруг вспомнился дядин «студебекер» с привидениями в цилиндрах, и он непроизвольно включил заднюю передачу, будто мог бы спастись, рванув задом в лес.

Когда мини-вэн подъехал ближе, Говарду сперва показалось, что он покрыт веточками и листьями, точь-в-точь существо из недр леса. Но это были не листья, а всякая всячина, выброшенная на берег прибоем и слоями наклеенная на мини-вэн так, что свободным осталось только лобовое стекло и окна спереди. Сухие водоросли и кораллы, морские звезды и рачки, группки ракушек, рыбьи скелеты и морские раковины покрывали «фольксваген» множеством слоев, и он казался приливной заводью на колесах. Рыча, мини-вэн карабкался на холм, подсвеченный изнутри таинственным зеленным сиянием приборной панели. Лицо водителя пряталось в тени.

Говард снова переключил передачу и только тут сообразил, что сидит, изумленно разинув рот. Проследив, как мини-вэн исчезает в тумане за поворотом, он заметил на заду у него большое пустое пятно: наклеенное отвалилось — из-за жара выхлопов, наверное. И внезапно «фолькс» показался убогим, точно пропущенные абзацы разрушили чары истории с привидениями.

И все же что-то в мини-вэне, в том, что он его видел, напомнило ему дядин музей и каменный дом Майкла Грэхема с его башенками и переходами. Сама атмосфера северного побережья была маниакальной — заросшие холмы и лощинки и вечный туман, странная притягательность стойки с безвкусными переводными картинками. Ему пришло в голову, что в этом глубоководном мини-вэне было что-то правильное и естественное, будто бы само собой разумеющееся. Он неловко хохотнул, напомнив себе, что эксцентриков на побережье пруд пруди. У них, наверное, и свой клуб есть с карточками, наподобие удостоверений «Менсы».[1]

Через неделю тумана и одиночества он сам, вероятно, будет готов к ним попроситься.

Неудивительно, что дядюшка Рой помешался на привидениях. Они прямо-таки витали в туманном воздухе. Впервые с тех пор, как неделю назад он уехал из дома, ему захотелось человеческого общения — пусть даже с Грэхемом. Выехав на шоссе, он двинулся назад на юг. До каменного дома он доберется засветло, еще останется час до темноты.