"Зов сердца" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

Глава 7

Странная компания сидела за столом капитана Додсворта. Угощение было простым: за супом из бобов и жаренной в масле рыбой последовало главное блюдо — вареная говядина, приправленная луком и тимьяном и поданная с вареным картофелем и капустой. «Полумесяц» пришел прямо с Багамских островов, где сторговали соленую треску и корабельный лес на товары, доставленные из Англии морскими фрегатами; еще захватили партию апельсинов — их подавали на десерт, а также ром и менее крепкий напиток из сахарного тростника, известный как тафия (Tafia / англ./ — вид дешевого рома).

Их было восемь человек. Сирен как единственную женщину усадили на почетное место справа от капитана, рядом с ней сидел Жан и возле него с другой стороны — Гастон. Пьер находился напротив нее, по левую руку от него было место Рене, а рядом с ним — Туше; место на другом конце стола занимал первый помощник капитана.

Основное занятие этого вечера, если не главная его цель, обозначилось быстро. Капитан Додсворт, поднимая свой бокал с ромом в честь Сирен, провозгласил: «За самые черные глаза и самую прелестную улыбку в мире, которые в этот вечер плывут на просторах морей».

Они устроили состязание в питье. Его победителем должен был стать самый стойкий, а наградой меньше других опьяневшему — торговая скидка. Но было здесь и кое-что еще. У Сирен появилось ощущение, пока она наблюдала за капитаном, что он, может быть, еще подыгрывает Бретонам против агента маркизы, надеясь подогреть соперничество. Вероятно в эту игру можно было играть вдвоем. Поскольку комплимент был всего лишь уловкой, его можно было принять и использовать. Более того, хотя она вовсе не собиралась участвовать в состязании, она могла бы поддержать Бретонов. Она наклонила голову и улыбнулась в знак благодарности, потом подняла свой бокал с тафией: «За всех моряков, которые так сильно рискуют в поисках… улыбок».

Тосты следовали один за другим, становясь, все более рискованными. Они пили за Георга Английского и Людовика Французского, за королев обеих стран и за любовниц обоих королей. Они пили за проклятие на головы акцизных чиновников всех национальностей и воздавали должное красоте синего цвета индиго; за оттенок персикового цвета, который любила Помпадур и который мог быть или мог не быть цветом сосков ее груди, и за превосходные и, предположительно, омолаживающие свойства трески и полосатой зубатки.

Сирен лишь малую часть своего внимания уделяла шуткам и обильным возлияниям. Когда рассказывали о том, как они спаслись от индейцев, она лишь изредка вставляла короткие замечания. Не могли долго удерживать ее внимание и рассуждения об экономическом и политическом положении в Европе теперь, когда война близилась к концу. Вместо этого она наблюдала за Туше, агентом маркизы.

Он был невысокий, с впалой грудью, срезанным подбородком и острым личиком, напоминающим хорька, кожа желтовато-бледная и рябая, а ногти на руках длинные, загнутые и желтые, как коровьи рога или как ногти могильщиков у племени чокто, которые перед похоронами удаляли с мертвецов сгнившую плоть. У него было скрытное и высокомерное лицо, и хотя он осушал содержимое своего стакана при каждом тосте, это не оказывало на него видимого действия. Он участвовал в общих разговорах, его замечания были острыми и резкими, как край стекла.

Сирен беспокоила мысль о том, почему Туше находится на судне. Это тревожило не только ее. Во время перерыва в общем разговоре Жан через стол спросил его:

— Вы решили начать свое дело, Туше, или действуете как агент?

Вопрос, который повис в воздухе невысказанным, заключался в том, работает ли Туше на маркизу. Такое было вполне возможно, и уверенность в этом значительно уменьшила бы риск для них. Если Туше в сделке с капитаном представлял интересы маркизы, то маловероятно, хотя и не исключалось полностью, что он донесет об их торговых делах.

Но Туше было не так-то легко вызвать на откровенность.

— Это зависит от суммы, — заявил он, слегка улыбнувшись.

Жан бросил быстрый взгляд на Пьера. Ответ Туше мог означать, что он готов принять взятку за молчание об их деятельности или просто, что решение использовать эти сведения или самому заняться торговлей будет зависеть от той суммы, которая будет ему предложена в любом случае.

— Шансы на удачную торговлю никогда не были лучше, чем теперь, — тотчас подхватил Жан.

— А шансы миновать патрули, выставленные против контрабандистов, — так низки.

— Можно было надеяться, что они станут сговорчивее теперь, когда война закончена, — пожаловался капитан Додсворт.

Пьер поболтал ром в своем бокале.

— Война между нашими странами не кончится до тех пор, пока одна из них не возьмет верх в Новом Свете.

— И он будет наш, друг мой. Мы упорнее работаем и не сдаемся.

— Вы доведете себя до истощения, — заметил Пьер со смехом, — или индейцы перебьют вас за то, что вы сгоняете их с собственной земли. Мы, французы, воспринимаем жизнь легче, как дар, а не как дело, и потому мы будем жить в мире среди туземцев, когда вы, англичане, уйдете обратно на свой маленький остров.

Туше усмехнулся.

— О, вы, вояжеры, всегда хвастаетесь, но никогда ничего не создаете, никогда ничего не будете иметь.

— Но мы и не уничтожаем ничего, — с достоинством возразил Пьер. — Что нам еще нужно, кроме лодки, еды и выпивки, ну, может быть, еще немного табака или азартных игр, чтобы скрасить жизнь?

— А богатство? Красивый дом? Слуги, которые работают на вас, чтобы вы могли отдыхать?

— Ба! Все это может мгновенно исчезнуть. Важны только люди, семья и друзья.

— В таком случае, вы не будете возражать, если вас обойдут в торговле или если появится человек и уведет от вас мадемуазель Сирен, предложив ей что-нибудь получше?

Голубые глаза Пьера сверкнули.

— Торговля — это азартная игра, и никто меня не обманет, если я смогу этому помешать. Что касается Сирен, мы ее не держим. Она может уйти, если пожелает, но, мне кажется, у нее достаточно здравого смысла, чтобы не дать провести себя сладкими речами и показной пышностью.

Сирен встретилась взглядом с Пьером, когда он кончил говорить, и подумала, что его слова были адресованы ей. Уже не впервые она спрашивала себя, не совершила ли она глупость. Нет, она прекрасно знала, что не была у Бретонов пленницей. Охранять ее их заставляла любовь и боязнь за нее. Пьер хотел, чтобы она поняла, что они доверяют ей, и потому передали Рене право защищать ее. Ей хотелось бы чувствовать себя увереннее. Капитан Додсворт протянул руку и накрыл руку Сирен, лежавшую на краю стола.

— Мадемуазель Сирен — одно из редких созданий, красивая женщина, у которой есть ум. Ее не обманут.

Так как она прекрасно знала, , что у капитана есть не только деловые качества, но также жена и трое детей, Сирен не слишком удивилась этому комплименту. Она слегка улыбнулась ему, в то же время спрашивая себя, считает ли муж мадам Додсворт свою супругу редким созданием. Почему-то она в этом сомневалась.

Рене смотрел, как Додсворт ласкает руку Сирен, и, к своему изумлению, ощущал нарастающее раздражение. Ему бы следовало сосредоточиться на мужчинах, слушать их разговоры, разгадывать их намерения, но снова и снова его внимание устремлялось к единственной женщина за этим столом. Она замечательно держалась в этой чисто мужской компании. Она не лезла вперед, но и не замыкалась в молчании. Она не отпускала рискованных замечаний, но и не делала вид, что оскорблена ими, даже ради приличия. При свете ламп, заправленных китовым жиром, ее волосы сверкали расплавленным золотом, а кожа отливала жемчужным блеском. В глубине ее темных глаз проскальзывала быстрая мысль и тайное, неуловимое удовольствие — он многое бы отдал, чтобы иметь возможность разделить его.

Внезапно Рене захотелось вскочить и дать глупому, ухмыляющемуся капитану хорошего пинка под зад, потом сгрести Сирен в охапку, вскинуть на плечо и унести с корабля обратно на берег. Там бы он любил ее, пока они оба не задохнулись бы и не выбились из сил. Они лежали бы рядом в чудесной наготе среди меховых шкур на постели Сирен, и он бы коснулся губами каждого дюйма ее восхитительного тела, с головы до пят…

Безумие. Он сидел неподвижно и глубоко дышал, стремясь взять себя в руки. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал такую пылкую и почти неукротимую вспышку желания, даже когда был молод и неопытен. Он не совсем представлял себе, что С этим делать, так же как не знал с полной определенностью, как ему поступать с этой женщиной. Он твердо знал только что, что ему следует быть настороже. Он не мог позволять себе таких порывов.

— Наша леди-контрабандистка — необычная женщина, — говорил Туше, — но все-таки женщина. Она должна знать, что была бы великолепна в шелках и кружевах. Человек, который сможет дать ей все это, будет щедро вознагражден, я не сомневаюсь.

Его тон был льстивым. Рене внимательно посмотрел на него. Пьер нахмурился. Сирен обернулась к нему, взгляд ее был холоден, хотя на лице появилось беспокойство и раздражение от того, что на нее так недвусмысленно обратили общее внимание.

— Вы что же, предполагаете, что меня можно купить за несколько кусков материи? — спросила она.

— Это всего лишь выражение, мадемуазель Сирен. Я имею в виду определенный образ жизни, богатство и свободу. Не говорите мне, что в этом нет ничего привлекательного! — На губах агента маркизы играла циничная ухмылка, а его глаза жадно уставились на нежные белые полукружья ее груди, выступавшие над лифом.

— Я не могу сказать, что это привлекает меня, если взамен мне придется продать душу.

— Душу? Сомневаюсь, что именно это захочет получить взамен покупатель.

Жан и Пьер вскочили.

— Хватит, Туше, — сказал младший брат.

— Человечек с лицом хорька посмотрел на Жана.

— Сторожевые псы не дремлют. Как трогательно.

— Рене, казалось, не желал вмешиваться. Только, что он просто смотрел на Туше, а в следующее мгновение уже был на ногах. Он взглянул на обоих Бретонов, прежде чем повернуться к Туше. Упираясь в стол костяшками пальцев, он наклонился к маленькому человечку, который сидел рядом с ним.

— Быть на страже — это моя обязанность, — сказал он, — и я действительно не дремлю. Сирен — не предмет для обсуждения за этим столом, как и в любом другом месте, и ее желания и потребности — тоже.

Туше медленно смерил его взглядом.

А вы, как я предполагаю, будете заботиться о них так же хорошо, как о ее добром имени и ее… душе?

— Вот именно. Она может получить все, что пожелает; ей стоит только попросить.

Последнюю фразу прибавлять было необязательно, но, произнося эти слова, он ощущал настоящее удовольствие. Прикованный к нему взгляд Сирен тоже об радовал его. Если она думала, что он будет строго держаться того места, которое она ему отвела, ей придется удивиться еще больше. Он слишком много времен? провел при дворе, он это теперь знал, и почти позабыл как приятно говорить ясно и открыто и совершать простые прямые действия. Он не мог вспомнить, когда еще чувствовал себя более раскованным и решительным. Или более виновным.

Сирен с недоверием слушала заявление Рене. Почти так же сильно ее тревожило то, что Бретоны не возражали, они просто снова сели на свои места, как будто все шло как нужно. Она чувствовала себя так, словно ее пометили, выделили как собственность Рене Лемонье. Она пришла в ярость. Неважно, что все это она сама навлекла на себя. Она так прямо и выложит это господину Лемонье еще до конца вечера. Подумать только: все, что пожелает! Она скажет ему, чего ей хочется, и вот тогда станет видно, как хорошо он повинуется.

Капитан Додсворт прервал ссору, заговорив о том. что он привез на продажу, в частности, о прекрасных фаянсовых мисках и кувшинах, которые, как он считал. могли бы заинтересовать Сирен. Он уже собирался приказать, чтобы принесли образцы, как в дверях раздался шум. Вошел дежурный офицер.

— Извините, капитан, — произнес он нарочито бесстрастно, — индейцы на берегу. Похоже, они хотят вступить в переговоры.

Первая мысль, возникшая у Сирен, была о том, что это те туземцы-предатели, которые преследовали их и теперь пришли требовать свою добычу. Такая же мысль сразу пришла и Бретонам, потому что они вскочили, отшвырнули стулья и бросились на палубу. Капитан Додсворт приказал принести подзорную трубу и отправился следом, за ним — все остальные.

Индейцы развели костер — пляшущий фонтан света на темном берегу. Вокруг него без видной цели двигались черные фигурки. Вверху, над головой, в морозном ночном небе ярко, словно драгоценные камни, вспыхивали звезды. Корабль медленно покачивался на волнах, вода плескалась о корпус. Откуда-то с носа доносились тихие голоса.

Принесли подзорную трубу. Капитан Додсворт навел ее на индейцев у огня. Потянулись томительные секунды. Наконец он опустил трубу и потер глаза.

— Чокто, — сказал он. — Банда старины Затопленного Дуба

Пьер что-то проворчал, Сирен вздохнула, Жан тихо и невесело засмеялся. Затопленный Дуб был вождем небольшого племени чокто, дружественного французам; он также был отцом индеанки по имени Маленькая Нога, которая лет двадцать назад прожила с Жаном две зимы, женщины, которая была матерью Гастона. Маленькая Нога не была особо нежной матерью, но она все же не упускала из виду ребенка, которого родила, и отца, который воспитывал его. Если Затопленный Дуб и его люди пришли сюда, значит, Маленькая Нога проведала, что Бретоны покинули свое судно, а она знала о них и об их делах достаточно, чтобы догадаться, где их искать. Цель ее была проста: она хотела первой выбрать товар и надеялась получить скидку.

Деловой настрой был нарушен, и желание приступить к непосредственной торговле пропало. По общему взаимному согласию было решено отложить дела. Капитан Додсворт, желая поближе взглянуть на туземцев и демонстрируя добрую волю, велел спустить на воду свой баркас и вместе с Бретонами поплыл к берегу.

Когда лодки пристали к берегу, индейцы уже ждали их. Несколько юношей втащили пироги подальше на песок, чтобы сидевшим в них людям не пришлось мочить ноги, но старшие держались поодаль, исполненные достоинства и готовые приветствовать прибывших по принятому обычаю. Когда церемония закончилась, все заулыбались, так как капитан привез бочонки с ромом и тафией. Преступлением было продавать индейцам спиртное, но просто угощать — нет, а оно обладало свойством усиливать их расположение и доброжелательность, хотя и ненадолго.

Все уселись вокруг большого костра с чашками и стаканами. Началась беседа. Оранжевые искры, танцуя в серых клубах дыма, по спирали поднимались к небу. Запах горящей древесины смешивался с запахами морской воды и тины, ночной свежести, и теплым резким духом человеческих тел и одежды из шерсти и кожи. Некоторые пожилые индеанки уселись позади круга возле главного костра, а женщины помоложе ходили тут и там, ложились спать, кормили грудных младенцев и укладывали детей постарше. Дети повзрослее крутились вокруг, играли в салки и бегали наперегонки.

Сирен присела у огня вместе с Бретонами. Какое-то время она с удовольствием прислушивалась к обмену торжественными приветствиями, комплиментами и разговорами. Она достаточно научилась языку чокто, чтобы понимать истории и хвастливые байки, каждая из которых была неправдоподобнее другой. Однако вскоре гул голосов, тепло огня и усталость после трудного дня сморили ее, навевая дремоту. Она зевнула, поморгала и снова зевнула. Стремление положить голову на колени и закрыть глаза стало просто невыносимым, она поняла, что бороться с ним

бесполезно.

Она только собралась встать и потихоньку уйти в свой шалаш, как почувствовала, что Жан рядом с ней напрягся. Она посмотрела на него и проследила за его взглядом. К костру подошла индеанка. Это была Маленькая Нога. Женщина величавого вида, с густыми заплетенными в косу черными волосами и смелыми чертами лица. Она махала рукой, пока не убедилась, что Жан заметил ее, тогда она резким движением головы позвала его к себе. Сирен чувствовала, как Жану не хочется отвечать на ее призыв. Помимо того, что это было попросту невежливо, она не могла понять причины такого поведения. Насколько Сирен знала, между ними не было неприязни. Маленькая Нога, чья ценность в глазах мужчин собственного племени значительно повысилась после того, как она побывала в постели белого человека, давно взяла в мужья индейца и нарожала других детей. Овдовев, она стала заводить множество других связей, каждая из которых длилась меньше предыдущей. Жан время от времени навещал ее и посылал ей подарки, а Гастон каждое лето несколько месяцев проводил у нее в гостях, жил с индейцами, охотился вместе с ними, перенимал их опыт и знание леса и пользовался большим расположением их женщин.

Маленькая Нога поманила снова. Жан вздохнул, встал и начал пробираться к внешнему краю круга. Маленькая Нога подошла к нему, и они вместе скрылись в темноте. Сирен воспользовалась тем, что Жан уже потревожил сидящих, и последовала за ним.

Она не собиралась подслушивать Единственным ее намерением было пойти к своему шалашу и забраться в постель. Не ее вина, что ссора между Жаном и Маленькой Ногой вынудила их остановиться буквально в трех шагах от ее убежища на краю лагеря. И даже тогда она не остановилась и не прислушалась, а обошла их и нырнула под кожаный полог, прикрывавший вход. Она бросилась на свою медвежью шкуру в темноте, наполненной запахом смолы от очищенных жердей, и стала снимать туфли. До нее долетел ясно различимый, сердитый голос Маленькой Ноги.

— Как ты можешь говорить, будто я не имею права, после того, что я для тебя сделала? Ты думаешь, это так легко? Думаешь, мне это нравится? Если так, то ты просто сумасшедший француз. Ты говорил, мне заплатят. А теперь я прошу о таком пустяке, а ты говоришь, что я хочу слишком много? Я не стану этого терпеть!

— Будь же благоразумной, Маленькая Нога. Мы не богатые люди, мой брат и я.

— Разве я прошу богатства? Нет! Может быть, мне следовало бы поговорить с Гастоном. Его бы очень заинтересовало то, что я должна сказать. Или, может, кто-нибудь еще заплатит золотом, чтобы выслушать меня. Если так случится, можешь свои товары…

Сирен улыбнулась, услышав грубое предложение о том, что может сделать Жан со своим товаром. Ее веселье прошло так же быстро, как появилось, когда Жан резко приказал что-то, и их голоса стихли. Она никогда раньше не замечала, чтобы Маленькая Нога проявляла такую назойливость, и еще меньше предполагала, что она может угрожать. Обычно она была очень веселая и спокойная, хотя при этом держалась с достоинством. Что-то вывело индеанку из равновесия, и Сирен хотела знать, что же это было. Она обязательно утром спросит об этом у Жана.

Сирен проспала час, может быть, два, когда ее разбудили тихие шаги. Минуту она лежала, прислушиваясь. Звук долетел откуда-то снаружи, но больше не повторялся. Потом кожаный полог зашуршал, приподнялся, и кто-то нагнулся, чтобы войти.

— Кто здесь? — резко окликнула она.

— Твой защитник.

Рене. Он выговорил это сухо и отчетливо. Слишком отчетливо. Он был или сердит, или пьян. Сирен никак не могла решить, что было бы хуже. Она села, натягивая на себя шкуру.

— Что тебе нужно?

— Как что? Разделить твое ложе. Что же еще?

— У нее екнуло сердце.

— Это не смешно.

— Я и не собирался шутить.

— У нас есть договор. Я надеюсь, ты будешь его соблюдать.

Что-то тихо зашуршало, и тяжелая одежда, вроде камзола, шлепнулась на край постели.

— Охотно, — тихо произнес он, — только Бретоны, видимо, считают, что я должен быть с тобой. Я предложил постоять на часах вместе с Гастоном, но меня все равно препроводили сюда.

— Препроводи себя куда-нибудь еще.

— Больше некуда.

— Мне все равно! — отрезала она, наклоняясь вперед. — Ты не можешь оставаться здесь.

— Почему бы нет? Ты меня боишься?

— Конечно, нет, но я не хочу, чтобы ты здесь оставался. Мне не нужна твоя защита. Можешь ты это понять?

— Я не лишен ума или сообразительности, что не всегда одно и то же. Ты высказалась исключительно ясно. А теперь можешь ты понять, что я не собираюсь трястись от холода на сырой земле ради нашего договора? Можешь ты заставить себя поверить в то, что я не жажду твоего роскошного тела, по крайней мере, в данный момент, и не имею ни малейшего намерения приставать к тебе с нежелательными ухаживаниями?

— Неужели? — Ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал язвительно, а вместо этого в нем послышалось разочарование.

— Да. Если только ты не попросишь об этом, в таком случае я буду счастлив повиноваться.

— Ни за что!

— Тогда ты в безопасности.

— О, да, — воскликнула она, — а все тем временем считают меня твоей женщиной!

— Видимо, это неизбежно.

— Только не для меня. Убирайся отсюда!

Он не ответил. На постель шлепнулся его жилет, за ним последовало что-то полегче, должно быть, рубашка.

— Прекрати, — сказала она сдавленным голосом, — или я закричу так, что сюда сбегутся все мужчины, женщины, дети и собаки.

— Пожалуй, будет немного тесновато, а? И слишком людно.

— Этого я и хочу!

— Тогда, опять же, чтобы предотвратить такой переполох, у меня может быть прекрасный повод крепко поцеловать тебя. Я все думал, как сильно мне бы хотелось этого немного раньше, когда ты заигрывала с капитаном Додсвортом.

— Ты… я вовсе не заигрывала с капитаном!

— Но ты искусно имитировала.

Она понимала, что позволяет сбить себя с толку. Она обдумала свое положение. От крика, видимо, не будет никакой пользы, особенно если Бретоны знали, где сейчас находится Рене.

— Я просто демонстрировала дружеское расположение в интересах торговли.

— Пользуешься своими чарами ради выгоды? Женщин, которые так поступают, называют вполне определенно.

— Ты прекрасно знаешь, что я ничего подобного не имела в виду!

Он сел разуваться.

— Я-то знаю, куда уж лучше. Но далеко не всякий обладает моими познаниями о твоей сдержанной натуре. Тебе следует быть осторожней в выражениях.

— Сдержанная натура? Все потому, что я снова не падаю в твои объятья, однажды испытав твои ласки? Какое самомнение!

— А как же! — спокойно согласился он. — Разумеется, ты всегда можешь доказать, что я не прав.

— Ха! Такими хитростями можешь дурачить какую-нибудь несчастную служанку или глупенькую жену дворянина. Я ничего не обязана доказывать тебе.

Он снял брюки и, приподняв медвежью шкуру, скользнул под нее.

— Нет, не обязана. Для того, чтобы твердо поставить меня на место, тебе нужно всего лишь заснуть.

Ее мышцы напряглись, когда ее коснулась струя холодного воздуха, а шкура поползла с плеч, когда он потянул ее на себя. Больше всего ее раздражала его уверенность. Очевидно, она была вполне уместна. Сирен не видела выхода из того затруднительного положения, в которое угодила. Он повернулся, устраиваясь поудобнее, его колено коснулось икры ее ноги.

У нее внутри что-то оборвалось. Она набросилась на него, пихала его и колотила.

— Убирайся! — шипела она. — Убирайся! Оставь меня в покое.

В одно мгновение ее швырнуло на спину. Он всей своей тяжестью навалился на ее грудь и живот, так что она чуть не задохнулась. Он поймал ее запястья, крепко ухватил и рывком завел руки ей за голову. Она лежала неподвижно, сжавшись каждой клеточкой тела, пылая от негодования и обиды.

— Это было не слишком находчиво, — сказал он.

Ее грудь под ним вздымалась от частого затрудненного дыхания. Тяжесть его мускулистых бедер, его сдержанная сила и могучая хватка заключали в себе возможную угрозу. Он не делал ей больно, но никогда в жизни она не чувствовала себя более беспомощной или более уверенной в том, что попытка оказать сопротивление будет болезненной.

— Может, и нет, но это принесло мне облегчение.

— Да? Ты хотела ударить меня?

Порыв быстро проходил. Она ухватилась за это предположение как за соломинку.

— Тебя это удивляет?

— Почему? Потому что я ударил тебя тогда, в воде?

— Ничего подобного!

— Правда? — Он отпустил ее, приподнялся и снова улегся, опираясь на локоть. — Ну хорошо. Продолжай, ударь меня.

Искушение было велико. Она стиснула кулаки, все еще ощущая на себе его хватку, словно клеймо. Ей не нравилось думать, что ее так легко сделать абсолютно беспомощной.

Она не могла его ударить. Почему, она не понимала. Просто не могла, и все.

— Нет?

Он ждал ответа. Она покачала головой и прошептала:

— Нет.

— Тогда позволь мне кое-что тебе сказать. Я в последний раз даю тебе возможность отомстить. Не бросайся на меня снова, или тебе не понравится результат, это я обещаю. Он тебе совершенно не понравится.

Он повернулся на спину, подтянул к себе соскользнувшую шкуру. Он лежал, глядя вверх, в темноту, прошло много времени, прежде чем он понял, что напряжение не отпускает его. Рене постепенно расслаблял мышцы, усилием воли смиряя разгоряченную кровь. Его дразнило ощущение мягких изгибов тела Сирен, ее аромат. Он и не думал, что это будет за мука — лежать рядом с ней и быть не в состоянии дотронуться до нее. Он жаждал обнять ее, просить прощения, может, за то, что ударил ее, может, за то, как использовал ее, а может быть, за то, что совершил преступление, втянув ее в собственные дела, свою жажду мести. Его не утешало и то, что он силой своей воли сдерживал себя.

Сирен долго лежала, не шевелясь, пока от холода у нее не побежали мурашки. Она задрожала и забралась под медвежью шкуру, инстинктивно ища укрытия и тепла. Но под плотным мехом было жарко. Жар исходил от мужчины, лежавшего рядом с ней, жар зовущий и заманчивый. Она крепко зажмурилась, ощущая его каждой клеточкой возбужденного тела. Она ненавидела то, как он действовал на нее, ненавидела его уверенность и силу, ненавидела этот проклятый узел, в котором она запуталась с ним. Было унизительно сознавать, что больше всего в тот миг она жаждала того удовлетворения, призрачного и невероятного, которое однажды обрела в его объятиях.