"Украденные ночи" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

4.

Лали ждала Амалию в спальне. Пока девушка расстегивала пуговицы на платье и помогала стянуть его через голову, пока возилась с кринолином и лентами на нижних юбках, пока расшнуровывала корсет, Амалия продолжала размышлять о Жюльене.

Если бы отношения между кузенами складывались обычно, Амалия могла подумать, что муж приревновал ее к Роберту. Он был встревожен в день наводнения, когда увидел ее в объятиях двоюродного брата. Постоянное присутствие Роберта в доме, похоже, нервировало Жюльена, хотя, по словам Мами, мальчики с детства всегда были вместе и нет ничего необычного в том, что Роберт завтракал и обедал с ними или пользовался, когда хотел, «гарсоньеркой».

Пока они росли, считалось само собой разумеющимся, что Жюльен и Роберт питаются там, где их застанет голод, и спят там, где окажутся, когда наступит ночь. Они носили похожие вещи, часто менялись ими, так что порой трудно было определить, кому что принадлежит. Да и теперь, будучи взрослыми, Жюльен и Роберт прекрасно ладили между собой. Часто и подолгу засиживались они за бокалом шерри, рассказывая друг другу истории о своих приключениях на охоте и рыбалке, со смехом вспоминали детские проказы и юношеские увлечения. И все же их беседы порой прерывались подозрительной тишиной, а в глазах появлялся холодок. Жюльен нередко останавливал на кузене задумчивый взгляд и как бы изучал его заново.

«Может, Жюльен обиделся на брата за то, что тот добровольно взял на себя хлопоты о „Дивной роще“? — предположила Амалия., но тут же отбросила эту мысль, вспомнив, с каким отвращением муж относится к хозяйственным делам. — Тогда остается последнее, — решила она. — Жюльену не нравится слишком пристальное внимание к моей скромной особе».

Амалия не заблуждалась на свой счет, но что-то ей подсказывало, что Роберту она небезразлична. Однако пока с этой стороны она не видела никакой опасности: кузен мужа — порядочный человек, джентльмен, он не может перейти черту общепринятых приличий. Его интерес — нечто мимолетное, сиюминутное; это как костер — сам погаснет, если не подкидывать щепки.

Амалия подавила печальный вздох, подняла руки так, чтобы Лали могла надеть на нее ночную сорочку из белого батиста. Свободная юбка с белой вышивкой по подолу, искусно сделанной монахинями-урсулинками, скользнула по зауженному к горловине лифу, покрытому той же вышивкой — белым по белому. Рубашка была одной из дюжины таких же, одинаковых по фасону и стилю отделки, которые Мами подарила ей к свадьбе.

Лали распустила ее волосы и расчесывала их до тех пор, пока они не вспенились светло-коричневой волной, затопившей всю спину до самой талии. Затем горничная приготовила постель, а когда Амалия легла, опустила противомоскитную сетку, пригасила лампу и вышла, прикрыв за собой дверь. Звук ее шагов затих в тишине засыпающего дома.

Оставшись в полутьме, Амалия заметила свет, просачивающийся из-под створчатой двери, ведущей в спальню Жюльена. Она представила мужа, который с помощью Тиге готовится лечь в постель, но, сколько ни прислушивалась, не уловила ни единого звука. Она взглянула на дорожку лунного света, проникающую в окно сквозь занавески из розового шелка, и вновь печально вздохнула.

Таким же розовым шелком была обита стена алькова у изголовья постели, тогда как потолок был украшен голубым шелком, уложенным в виде развернутого веера — традиционное сочетание цветов для спален невест. Комната казалась огромной. Ее внутреннее убранство составляли горка красного дерева работы известных французских мастеров, подходящий по стилю туалетный столик в обрамлении из золотой парчи, мраморный умывальник, украшенный цветочным орнаментом и фарфоровыми фигурками, небольшая лесенка у кровати с незаметными углублениями на верхней ступени для домашних туфель, пара тумбочек у изголовья и огромное, обитое бархатом кресло у окна — напоминание об эпохе Людовика XVI.

Почувствовав, что ей не хватает воздуха из-за затянутого противомоскитной сеткой окна, Амалия соскользнула с кровати, распахнула окно и уселась в кресло, подобрав под себя ноги, как это бывало в детстве, когда ей хотелось побыть одной. Свежий ночной воздух, наполненный ароматом роз и жимолости, приятно ласкал кожу. Сонная луна за окном посеребрила листву дубов и посыпала мельчайшими бриллиантиками ковры из испанского мха, свисавшие со стен дома. Сквозь ветви деревьев светилась поверхность заводи, в излучине которой стоял дом.

Неожиданно Амалия приметила движение у деревьев — там явно стоял человек. Его очертания были размыты лунным светом, и Амалия не решилась бы утверждать, кто это был: Жюльен или Роберт. Фигура двинулась в сторону воды и растворилась в тишине сада.

«Кто это был? — мучительно размышляла Амалия. — По силуэту, одежде, манере двигаться мог быть тот и другой. И все же привычка засиживаться допоздна была у Жюльена.

Роберт рано ложился и вставал чуть свет. Значит, это был Жюльен, — решила она. — Но что он делал так поздно в саду? Жюльен никогда не проявлял интереса к ночным прогулкам. Может быть, ему не давала спать луна или растревожили птичьи трели? Если так, то его можно понять. Я бы его поняла», — вздохнула уже в который раз Амалия.

Вскочив с кресла, она задернула штору и быстро юркнула в постель. Спустя какое-то время все сомнения и тревоги остались позади — Амалия крепко спала.

Пробудилась она от теплого и нежного прикосновения к ее груди, которое тревожило, вызывало смутные желания. Амалия открыла глаза. Луна зашла, и комната погрузилась во мрак. Неясная тень маячила у кровати, подтверждая иллюзию продолжающегося сна. Рука мужчины лежала на ее груди, любовно охватывая трепетными пальцами нежную округлость и лаская набухший сосок сквозь полупрозрачную ткань ее ночной рубашки.

— О-о, Жюльен! — только и смогла выдохнуть Амалия, перехватывая его ласковую властную руку.

Но имя это замерло у нее на устах, покрытых обжигающим поцелуем. Его губы, твердые и гладкие, жарко прикасались к ее губам. Амалия почувствовала стремительное движение его языка, пробующего на вкус трепетные уголки ее губ, испытывая на сопротивление линию их изгиба. Покоренная уверенностью мужа и предательски охватившим ее желанием, Амалия после минутного колебания раскрыла губы. Он воспользовался этой первой уступкой, проникая во влажные глубины рта, дразня и разжигая ее страсть. Еще минута — и Амалия, повинуясь первобытному зову природы, прикоснулась своим языком к его раскаленному сладкому жалу. Кровать тяжело скрипнула, когда он лег рядом. Он прижал ее к себе, и Амалия ощутила, как сильно колотится его сердце. Она погладила руку, напрягшиеся, подрагивающие мускулы.

Порывисто дыша, он приподнял голову и провел губами по ее полуоткрытым губам, затем они прочертили колкими, как укусы, и нежными, как бархат, поцелуями огненную дугу до самого ее виска, коснулись прикрытых век, прошлись трепещущим языком по слегка солоноватым ресницам и долгим нежным поцелуем соединили брови. Он жадно вдыхал свежесть ее волос, смешанную с ароматом лаванды, исходящим от ее подушки, а затем с неистовством путника, увидевшего колодец в пустыне, вновь прильнул к ее рту, чтобы утолить неуемную жажду.

Для нее было внове столь страстное желание мужа ощущать ее, наслаждаться ощущением. Осознав это, Амалия почувствовала, как глубоко сидевший внутри ее страх уходит. Она благодарно прильнула к мужу, обняла его плечи, уткнулась лицом в его мощную шею. Грудь Амалии трепетно вздымалась, дыхание прерывалось, пальцы сплелись в завитках его непослушных волос, тело вытянулось и слилось с его телом в единое целое, где твердые мужские формы гармонично соединились с ее округлостями, и только затвердевшие соски кололи ему грудь. Сквозь батистовую сорочку она ощущала его наготу, его потребность в ней. В глубине души она уже понимала, что на этот раз не будет разочарований и слез.

— Амалия! — хрипло молил его голос. — Амалия!

Пальцы мужа, теплые и немного грубоватые, снова нашли округлость ее груди, но мешало батистовое покрытие, тогда они проникли в низкий вырез ее ночной рубашки, нашли маленькие перламутровые пуговки и уверенно расстегнули их. Медленно и осторожно он отодвинул мягкую ткань, и Амалия почувствовала прохладу ночного воздуха на своей коже, которую сменило прерывистое мужское дыхание, его губы покрыли обжигающими поцелуями хрупкий изгиб ее шеи. Дрожь пробежала по телу Амалии, когда кончик его языка задержался у основания ямки ее шеи, скользнул в нее, а потом стал искать розовые лепестки ее груди, трепетавшие от биения ее собственного сердца.

Не удержавшись, Амалия негодующе вскрикнула, когда он попытался отодвинуться… но только затем, чтобы переместиться повыше, стягивая рубашку с ее плеч и высвобождая ее руки. Он склонился над ней, пряча лицо в ложбинке между грудями и вдыхая аромат ее свежего тела, потом его губы медленно поползли по склону одного из двух холмиков, пока не достигли вершины. Быстрыми круговыми врач щениями его язык обследовал твердость и трепетную упругость каждого из них. Когда же он ласково сжал зубами сосок, будто хотел укусить его, тело Амалии выгнулось дугой, будто ее ударило током, и затем как бы растворилось медленном жарком потоке, опалившем ее бедра, лоно. Вместо того, чтобы оттолкнуть нависшего над ней мужчину, она сама прижалась к нему, обхватила его обеими руками, впилась ногтями в его спину, не сознавая того, что этим только усиливает атаку и приближает финал. Исходящая от него энергия будто заряжала ее желанием такой силы, что, казалось, каждый ее нерв оголен и напряжен до предела.

Амалия даже не предполагала, насколько плотское является частью ее природы. Ей всегда внушали, что происходящее в спальне — это одна из обязанностей женщины, и никто не говорил, что это еще и огромное удовольствие. Правда, работницы на плантации всегда считали именно так, чем, вероятно, и отличались от «истинных» леди.

Она подняла трепещущие пальцы к его лицу, пытаясь разгладить его, приложила сначала один палец, потом другой к его губам, сжимавшим сосок, пока язык ласкал его. Наслаждение росло, медленно накатываясь из глубин ее заполненного восторгом существа.

Оставив один сосок влажным и напряженным, он ласкал другой с не меньшим усердием. Амалия находилась в таком возбуждении, что не чувствовала его руки на своей талии, спускавшей сорочку все ниже и ниже. Лишь когда он скинул с нее последние покровы, бросив сорочку через край постели, Амалия почувствовала свою наготу. Она задрожала, но не от холода, а от этого нового ощущения. Однако, уловив каким-то шестым чувством это ее состояние, он закрыл ей рот поцелуем, без всяких усилий подчинив своему желанию. Руки мужа, словно две огромные птицы, опустились на ее грудь. Быстро касаясь указательными пальцами сосков, они заскользили ладонями вдоль по ребрам к мягкому животу, затем, обхватив осиную талию, соединились на трогательном пупке и, чуть выждав, двинулись ниже к плавным изгибам ее бедер. Амалия вздрогнула — перехватило дыхание, — когда его руки приблизились к сокровенному. Откинув край простыни, единственную преграду на пути к ее девственности, он повернул ладонь тыльной стороной и, погладив живот, слегка коснулся маленького шелковистого островка, а потом его пальцы уже смело скользнули по этому шелку чуть ниже. Это новое прикосновение, подстрекательское и возбуждающее, принесло новую волну желания, и у Амалии все вдруг помутилось в голове, она чуть не потеряла сознание. Легкое покалывание гусиной кожей пошло по ее телу, она придвинулась к мужу, поглощенная единственным стремлением слиться с ним в любовном экстазе. Вкус его ненасытного рта был упоителен, а уверенность, с которой он прикасался к ней, напоминала живительный бальзам. Мощное, мускулистое мужское тело пьянило Амалию. Сердце его бешено колотилось рядом, а в страстных объятиях ощущался едва сдерживаемый порыв. В экстазе самоотдачи она раскрыла бедра, и его восставшая плоть проникла во влажные глубины ее естества. Амалия задохнулась от резкой колющей боли, которую сопроводил его радостно-победный стон. А потом он покрыл всю ее поцелуями — нежными, успокаивающими, словно извиняющимися.

Амалия повернула к нему голову и тихо сказала:

— Гусиный жир там, на тумбочке.

— Не нужно, — ласково шепнул он в ответ.

И прежде чем она смогла возразить, приподнялся на локте и закрыл ей рот поцелуем, а потом опустился ниже и прикоснулся теплым влажным ртом к тому потаенному месту, которого прежде касались его пальцы.

Естественной влаги — ее и его — было достаточно. Когда спустя несколько мгновений он привлек Амалию к себе, то никаких препятствий для соития уже не было: короткая боль исчезла сразу благодаря успокаивающему ритму его равномерных движений. Переполненная благодарностью за наслаждение, которое с каждой минутой усиливалось, Амалия не заметила, как сама стала двигать бедрами и животом, стремясь глубже заполучить тугую мужскую плоть. Кровь пульсировала в ее жилах, на коже выступили капельки пота. Сотрясавшие ее тело толчки заканчивались томительным блаженством. Принимая их, она приподнималась, чтобы ощутить всю мощь и всю силу мужчины-самца. Ее губы и соски распухли от частых поцелуев. В ее глазах стояли слезы счастья, слезы экстаза, слезы избавления от страха, что она никогда не познает этой великой радости бытия. От полноты чувств она мотала головой из стороны в сторону, впиваясь ногтями в его плечи, которые мускулистыми буграми вздымались над ней.

И вот наступила наконец волшебная развязка — свершилось благословенное чудо. Никого и ничего не было для нее в эту минуту, кроме любимого мужчины и радостного мига освобождения, усиленного резким толчком, казалось, пронзившим ее насквозь, а затем извержением горячей струи, которая обожгла и успокоила ее лоно, сладостной болью разлилась по всему телу. Слезы не прекращаясь текли по ее щекам, вискам и скатывались на волосы. Амалия лежала молча, боясь выдать себя. Он отодвинулся, перекатываясь на бок, а потом снова привлек ее к себе. Нечаянно она придавила свои волосы, и он заботливо выбрал их из-под нее, разглаживая шелковистые пряди и отводя их от ее лица. Он нежно погладил ладонью ее щеку, прижался губами к ее лбу, провел пальцами по приоткрытым векам, как бы разглаживая их, но, почувствовав следы слез, отпрянул.

— Что это, cherie? — послышался его шепот.

— Так, ничего, — попыталась улыбнуться Амалия.

— Я сделал тебе больно?! — В его вопросе слились воедино нежность, забота, мольба, извинение.

— Нет! Нет! — ответила она решительно. — Я… просто раньше ты… мы раньше всегда… — смешалась она окончательно.

Он дотронулся пальцем до ее губ.

— Ш-ш-ш! Я все понимаю.

Возможно, от этих слов, а может, оттого, что, обнимая ее, он не переставал гладить ее тело, Амалия успокоилась, ком в горле исчез, слезы прекратились. Она устроилась поудобнее, обняла его, положила голову на его руку, сплетя свои ноги с его ногами. Амалия раздвинула пальцы лежащей у него на груди руки, пропуская пушистые завитки негустой растительности и чувствуя под своей ладонью ровное биение его сердца, Она вдыхала аромат его кожи, такой теплый, такой чистый, такой мужской; он заполнял ее ноздри, давал новые силы, поддерживал ее.

— Трудным было это ожидание? — спросил он отрывисто. Рука мужа уверенно двинулась туда, где ее бедра прижимались к нему.

Она молча кивнула.

— Следующего раза ждать не придется.

Лишь спустя какое-то время до нее дошел смысл сказанного, но Амалия до конца не была уверена, что правильно поняла. Заинтригованная несвойственными Жюльену смешливыми нотками в голосе, она откинула голову назад, вглядываясь в мощную темную фигуру рядом.

Но сомнения исчезли, не успев окрепнуть, ибо его губы вновь сомкнулись с ее губами, а его руки, сжимавшие бедра, прижали их к вновь восставшей горячей и твердой плоти.

Ушел он еще затемно, быстро соскользнув с кровати. Сквозь сон Амалия видела, как муж наклоняется, собирая одежду или, быть может, отыскивая халат. Она попыталась возразить, остановить его, но была вознаграждена сладким прощальным поцелуем. Амалия слышала звук удалявшихся шагов, скрип раздвижных дверей, когда они открывались и закрывались.

— Мамзель хорошо выглядит сегодня!

Амалия, сидевшая за туалетным столиком, с благодарностью приняла комплимент от горничной, которая укладывала ей волосы. В глазах девушки было понимание и скрытый восторг. Причиной тому была, вероятно, неубранная постель со слишком заметными следами бурно проведенной ночи. Ругая себя за предутреннюю истому и лень, которые помешали встать пораньше, чтобы скрыть эти предательские следы, Амалия решила поступить по-житейски просто.

— Спасибо, Лали! — сказала она весело. — Я думаю, ты догадываешься почему.

— О, мамзель! — Горничная изобразила саму невинность.

— Я не имею ничего против, если ты будешь в курсе моей личной жизни, раз уж так приближена ко мне, — продолжала Амалия. — Я доверяю тебе, Лали. Но мне было бы неприятно узнать, что обо мне судачат на плантации. Надеюсь, ты донимаешь?

— Ах нет, мамзель! Я никогда так не сделаю! — заверила она, молитвенно сложив руки. — Слишком многим я обязана вам.

— Я уверена, что смогу рассчитывать на твою преданность, — улыбнулась Амалия.

— Ну конечно, мамзель! — ответила девушка с жаром, на минуту перестав заплетать шелковистые пряди волос. — Всегда и во всем!

Когда горничная ушла, забрав в стирку простыни, Амалия в последний раз взглянула на себя в зеркало и поняла, что служанка не лукавила: выглядела она сегодня действительно великолепно. Нежный румянец покрывал щеки, глаза лучились радостным светом, кожа, приоткрытая скромным декольте на платье из синего муслина в рубчик, отливала перламутром. Амалия чувствовала необыкновенный прилив сил. Новый день не казался больше пустым и бессмысленным, как прежде, а был наполнен ожиданием случайных встреч и необыкновенных впечатлений.

Пружинисто повернувшись, Амалия направилась к двери. Она шла и чувствовала, как, несмотря на панталоны, бедра во время ходьбы прижимаются друг к другу, чего раньше она никогда не замечала. Теперь многое (покачивание бедер, шелест юбок, интонации голоса) ощущалось Амалией по-новому — с позиции взрослой женщины. Она понимала это, и с лица не сходила радостная улыбка.

Когда Амалия раздвинула входную дверь, в спальню почти впал Айза, который сидел, прижавшись спиной к двери, и терпеливо ждал выхода хозяйки. Он с трудом поднялся на ноги, прихватив толстую подстилку, на которой спал, разгладил складки на ней и сунул под мышку. По молчаливому знаку Амалии негритенок, отступив, пропустил хозяйку вперед. Он немного замешкался, укладывая подстилку в деревянный ящик, в котором хранилась всякая всячина: шляпы для верховой езды, хлысты, зонтики и промасленные дождевики, и все-таки успел, обогнав Амалию, распахнуть перед ней дверь в столовую.

При ее появлении раздался скрип отодвигаемых стульев — Жюльен и Роберт встали. Брови Амалии поползли удивленно вверх: она ожидала найти за столом лишь Мами, в последнее время они завтракали обычно вдвоем. Роберт привык есть рано. Зачастую он прямо на кухне проглатывал стоя горячие булочки с ветчиной, запивал чашкой кофе, потом прыгал в седло и отправлялся на плантацию. Иногда Роберт завтракал второй раз, более плотно, вместе с Жюлье-ном, если тому удавалось заставить себя соблазниться едой еще до полудня.

— Доброе утро всем! — сказала она, взглянув сквозь ресницы в сторону Жюльена.

Айза выдвинул для нее стул у противоположного конца стола, и она мягко опустилась, не дожидаясь, пока мужчины займут свои места. Жюльен коротко ответил на приветствие, но в ее сторону даже не взглянул. Роберт вежливо кивнул, окинув быстрым взглядом кузена и Амалию, и на его губах застыла невеселая улыбка. Лицо Амалии поскучнело. Спасла положение Мами, поинтересовавшись у невестки, как она спала, и сделав несколько замечаний по поводу слишком жаркого утра, а значит, не менее жаркого дня.

Айза прислуживал в специально сшитой для него белой домотканой курточке, которая висела обычно на спинке стула возле двери. Она была уменьшенной копией тех, которые носили домашние слуги, чей тихий разговор доносился из буфетной. Негритенок наполнил ароматным напитком чашку из сервиза, стоявшего на комоде, и осторожно поставил ее перед Амалией. Затем он взял: ее тарелку и, поднимая крышки серебряных мисок, выбрал для нее две намазанные маслом булочки, ломтик ветчины и очищенный и разделенный на дольки апельсин. Амалия поблагодарила мальчика ласковой улыбкой. Подняв чашку одеревеневшими руками, она с наслаждением отпила глоток горячего кофе.

Демонстративное равнодушие Жюльена к тому, что произошло сегодня ночью, удивило и обидело Амалию. «А чего я, собственно, жду? — подумала она. — Страстных объятий и прилюдного излияния чувств? Пылких взглядов любовника? Так только в драмах бывает. И все-таки должно же хоть что-то указывать на изменение в наших отношениях? — заключила она с восхитительной логикой женщины. И тут же оправдала поведение Жюльена: — Просто он не любит демонстрировать на людях свои привязанности». Ей стало вдруг ясно, как мало знает она о мужчине, за которого вышла замуж, как мало узнала о нем за те несколько месяцев, которые провела в браке. «Несомненно, он — человек замкнутый и с тех пор, как мы переехали в „Дивную рощу“, живет своей, отдельной от меня, жизнью. Но теперь все изменится! Все будет иначе!» — подумала она решительно.

Собравшись с духом, Амалия громко, чтобы слышали все, произнесла:

— Жюльен, ты сегодня рано поднялся.

— Я плохо спал, — ответил он заученно. Слова были тщательно подобраны, как в дипломатической ноте.

— Вот как? Возможно, стоит бывать больше на воздухе, ездить верхом, например? Такие прогулки помогают легче засыпать ночью.

— В твоем обществе?

Благодарность за то, что он понял ее, уничтожила всякую тень сомнения в ее темных глазах, а игривый, как ей показалось, ответ даже позабавил.

— Почему нет, если ты хочешь, — ответила Амалия ему в тон.

— Сегодня? — В голосе Жюльена послышалось удивление.

— Я уверена, что сумею выкроить время.

— Мне жаль разочаровывать тебя, дорогая, но сегодня с утра я собирался проследить за переоборудованием «Зефира».

«Зефиром» называлось переделанное из баржи прогулочное судно Жюльена. Амалия опустила глаза в тарелку, продолжая машинально катать по скатерти шарики из мякиша булки.

— Понимаю, — сказала она тихо.

— А вот Роберт спал так крепко, — заметил Жюльен, не глядя на брата, — что проспал свой обычный утренний объезд плантации. Я уверен, что он захочет составить тебе компанию.

— С превеликим удовольствием! — откликнулся Роберт тотчас.

Амалия искоса взглянула на родственника, но, заметив суровый взгляд Мами, брошенный на сына, поникшим голосом ответила:

— Возможно, в другой раз. Я… я только что вспомнила, что собиралась заставить женщин раскроить и сшить работникам новые рубашки. Многие поизносились.

— Твое чувство долга достойно восхищения, — усмехнулся Жюльен, откидываясь на спинку стула и отодвигая тарелку с нетронутой едой. — Как мне повезло с такой прилежной женой!

— И такой понимающей, — добавила Мами не без ехидства.

Жюльен не обратил внимания на слова матери, однако его ирония задела Амалию.

— Просто я стараюсь делать все как можно лучше, — растерялась она.

— Успокойся! Ты делаешь все прекрасно… — начал Жюльен, но его слова заглушил шум отодвигаемого стула. Роберт вскочил из-за стола, бросил смятую салфетку и выбежал из столовой. Мами подскочила на стуле и, бормоча маловразумительные извинения, поторопилась за ним. Жюльен нахмурился, глядя им в след, а затем, тяжело вздохнув, запустил руку себе в волосы и уставился на пустую скатерть перед собой.

— Прошу извинить меня, ma с here, за неважное настроение, — сказал он глухим голосом, не подымая глаз от скатерти. — Не ты тому причиной, а сорвался я на тебе. Извини!

Прошла почти минута, прежде чем Амалия смогла ответить.

— Не имеет значения, Жюльен.

— Нет, имеет! — возразил он с несвойственным ему жаром, глядя ей прямо в глаза. — Я не хочу, чтобы ты возненавидела меня.

— Я и не смогу, — сказала она просто, сознавая, что это — истинная правда.

— Наверное, было бы лучше, если бы ты смогла! — Он резко встал из-за стола и направился к двери из столовой.

— Жюльен! — Амалия попыталась остановить его, но он ушел.

Неизвестно, как долго просидела Амалия в задумчивости с чашкой остывшего кофе в руке. Вернул ее к действительности все тот же постреленок Айза. Подойдя сбоку, он вежливо поклонился, потом взял из рук Амалии чашку и отнес ее на комод, где сполоснул водой и наполнил свежим ароматным напитком. Она с благодарностью выпила поданный Айзой кофе, но от булочек с ветчиной отказалась. Встав из-за стола, Амалия направилась во двор.

День выдался напряженным и тянулся неимоверно долго. Амалия старалась работой заглушить воспоминания о сказочной ночи, которая стала прошлым, и мечты о тех, что грядут. Она заставила женщин заняться шитьем летней одежды.

Ежегодно каждому работнику выдавалось два комплекта одежды — один для зимы, один для лета. Поскольку на плантации трудились семьдесят пять человек, то обшить всех — дело не из легких. Когда конвейер был налажен и работа закипела, Амалия заглянула в лазарет, а потом вернулась в дом и занялась весенней уборкой.

Хотя по календарю лето еще не наступило, солнце в этих широтах припекало все сильнее. Вряд ли до осени кому-нибудь понадобятся камины, поэтому следовало очистить их от золы и тщательно вымести. Стоило уже сейчас начать выколачивать ковры, прежде чем их пересыплют табаком от моли и отнесут на чердак. Стены и потолки нужно было тщательно вымыть, мебель и деревянные детали интерьера почистить и подполировать, а также не забыть смахнуть пыль с картин, бронзы, книг и позолоты. Кроме того, предстояло вымыть окна и зеркала и протереть их до блеска, промыть порошком для чистки серебра мраморные столешницы и освежить уксусом и мыльным раствором бронзовые покрытия.

И было бы странно, если бы среди всей этой хозяйственной кутерьмы не появились неожиданные гости. Из подъехавшей к дому кареты вышли три женщины. Две из них, мадам Лупу Одри и мадам Мари Одри, слыли светскими дамами и старинными приятельницами мадам Деклуе. Они, как и Мами, давно овдовели. Сопровождала дам внучка одной из них — мадемуазель Луиза Калло, — вечно хихикающая девица, ровесница Хлои.

На вдовствующих сестрах шуршали черные платья, от которых их лица, и без того лишенные красок, казались невероятно бледными, а глаза напоминали кусочки обсидиана. Луиза, девушка себе на уме, изображала скромницу, поэтому в ее наряде преобладали белые тона. Разместившись в холле, старшая из дам объявила, что они захватили с собой дорогую Луизу, чтобы дать ей возможность побыть немного среди молодежи. Ее родители путешествовали по Алабаме, но скоро должны вернуться и забрать свою дочь. Тогда они обязательно посетят дорогих Софи и Жюльена, совместив приятное с полезным. Под полезным подразумевалось, что месье Калло торговал сахарным тростником и хлопком. Кроме того, его фирма вот уже несколько лет занималась продажей сахара, производимого здесь, на плантации «Дивная роща». Благодаря каким-то дальним родственным связям семьи прекрасно ладили и часто навещали друг друга в зимнее время, когда жили в Новом Орлеане.

Интеллектуальную часть встречи, то есть светскую беседу, приняли на себя мадам Деклуе и Хлоя, поскольку они подходили гостям по возрасту. Дамы разрабатывали классический репертуар: кто из близких и знакомых болен, кто стоит на пороге вечности, а кто уже миновал врата. Репертуар Луизы был современнее, но тоже не отличался оригинальностью, ибо речь шла о баталиях на паркете танцевальных залов: кто пригласил, кому отказала, кто в чем ходит — да разве все упомнишь. Амалия не обижалась, что светская беседа протекала без нее. Хотя совсем без дела Амалию не оставили, на ее долю выпало заказать пирожные и прохладительные напитки, обязательное для такого случая угощение, и, конечно, присутствовать в холле до конца встречи. Пока гостьи и хозяева переливали из пустого в порожнее, она, чтобы не терять времени даром, заштопала расшитую узорами скатерть. Наконец дамы откланялись.

Чуть позже стало известно, что Роберт вернулся к себе в «Ивы», прислав слугу за вещами, которых скопилось немало в «гарсоньерке» «Дивной рощи». Он обещал присматривать за плантацией, часто заезжать в гости, но жить предпочитал отныне у себя дома. Мами сокрушенно вздыхала, делая вид, что догадывается об истинных причинах такого решения. Амалия, наоборот, была уверена, что знает правду, связав внезапный отъезд Роберта с его интересом к ее скромной персоне.

Она знала истинную цену своей внешности, справедливо считая себя не столько красивой, сколько обаятельной. Тетушка тоже постоянно твердила ей, что красота физическая преходяща, и только красота духовная — на всю оставшуюся жизнь. Амалия могла гордиться своей матовой кожей, стройной фигурой, но для большего эффекта недоставало великолепия златокудрой блондинки. И, как это ни грустно сознавать, не ее сногсшибательная внешность распалила совсем было увядшую страсть мужа, а банальная ревность плантатора, увидевшего однажды, что на его собственность посягает другой мужчина.

Такая оценка не делала чести ни Жюльену, ни ей, но была, по ее мнению, объективна и все объясняла.

Амалия стояла на верхней галерее, прислонившись к одной из многочисленных колонн, и наблюдала розоватый отсвет заката, отражавшегося в водной глади реки. Вечернюю тишину нарушало воркование голубей, готовившихся ко сну. Она видела сверху, как Джордж Паркман и Хлоя прогуливались в дубовой роще неподалеку от свежевыкопанного котлована, где англичанин собирался разместить зеркальный пруд. Размахивая руками и энергично жестикулируя, он живописал красоту будущего цветочного рая. За спиной послышалось легкое поскрипывание: это Айза рисовал углем прямо на полу. Амалии следовало бы остановить его, приказать смыть нарисованное, но на это у нее не было ни сил, ни решимости. Мальчик был так увлечен своим занятием, так искренне радовался каждому удачному штриху, что грешно было бы мешать ему в этом наивном занятии.

Рядом на перила уселся голубь. Потоптавшись на месте, он стал боком медленно приближаться к Амалии. Голубь был серый с белой опушкой перьев на крыльях и разноцветным хохолком. Он смешно перебирал красными лапками и что-то мило ворковал. Хлоя иногда кормила птиц хлебными крошками и остатками тостов, поэтому гость и прилетел угощаться. Голубь закидывал голову кверху, издавая ласковые звуки, и при этом еще пританцовывал — не то просил о чем-то, не то сам хотел сообщить важную новость. Амалия рассмеялась.

Айза взглянул на хозяйку, и его уголек заскрипел сильнее. Еще мгновение — и на полу появилось изображение голубя. Амалия взглянула на рисунок, и намерение поругать мальчишку за испачканный углем пол пропало. Вместо этого она восхищенно воскликнула:

— Айза, да это же просто чудо! Ты мог бы добиться многого, будь у тебя другие возможности!

Он взглянул на нее снизу вверх с терпеливым вопросом в темных блестящих глазах.

— Иди к Лали и скажи, что мне нужна моя коробка с красками, — приказала Амалия. — Она стоит на верхней полке в шкафу. Потом найди Чарльза и попроси для меня немного оберточной бумаги. Понял?

— Вы будете рисовать, мамзель? — Брови Айзы медленно поползли вверх.

— Думаешь, не смогу? — поддразнила его Амалия.

— Мамзель все сможет! — ответил он решительно.

Тронутая такой верой в ее способности, Амалия улыбнулась.

— Несколько лет назад я брала уроки рисования, — пояснила она, — но я рисовать не буду. Будешь ты!

— Я, мамзель?! — теперь уже по-настоящему удивился негритенок.

— Ты! Ты! Если, конечно, не будешь стоять столбом, а принесешь, что я просила, — рассмеялась Амалия.

Она никогда еще не видела, чтобы он так спешил, и теперь боялась одного — как бы он случайно не оступился. Амалия думала о его хромоте больше, чем он сам: если бы была возможность помочь!

За окном становилось темно, и Амалия зажгла лампу в холле. Пока Айза ходил за стаканом с водой, она аккуратно разложила листы бумаги и приготовила краски. Амалия показала мальчику, как набирать на кисть краску, как делать размывку, чтобы создать фон или написать небо, и еще какие-то самые начальные приемы рисования, которые помнила, а потом поднялась и стала с восхищением наблюдать, как мальчик быстро все схватывает. Его мазки были решительными и точными, он прекрасно чувствовал композицию и цвет. А главное, с его лица не сходило выражение восторга и блаженства. Они так увлеклись рисованием, что оба вздрогнули от неожиданности, когда сзади раздался знакомый голос:

— Способный ученик! Но разумно ли учить мальчика рисованию?

— Кузен Роберт?! — воскликнула Амалия радостно. — Я думала, что вы уехали к себе в «Ивы».

В его словах звучала неподдельная печаль.

— Я и уехал бы, но Мами срочно прислала за мной, чтобы посоветоваться по какому-то неотложному делу. И вот я здесь, чтобы заодно и поужинать.

— Ужинать? Разве уже так поздно? — удивилась Амалия.

— Боюсь, что да.

— А я даже не переоделась к ужину. Вам придется извинить меня, кузен Роберт, за эту оплошность.

Повернувшись к Айзе, она велела ему убрать краски и поторопиться на кухню, где ждет его ужин. Амалия позволяла мальчику прислуживать ей за столом, но не хватало, чтобы он делал это голодным.

Айза быстро собрался и с красками под мышкой и мокрым рисунком в руке отправился на кухню. Амалия вежливо кивнула Роберту и направилась к себе в комнату.

— Подождите, пожалуйста!

— Я слушаю вас, — Амалия обернулась, и ее лицо осветила улыбка. — Что-нибудь важное?

— Наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Роберт, — но правильно ли вы поступаете, относясь к мальчику со столь трогательной заботой?

Улыбка на лице Амалии разом погасла.

— Что вы имеете в виду?

— Вы балуете мальчика, превращаете в любимца, постоянно держите возле себя.

— А вам хотелось бы отправить его к остальным? Заставить работать в поле?

— Конечно нет, — ответил он твердо. — Но подумали ли вы о его будущем? Что станет с мальчиком, когда вам надоест эта живая игрушка? Кроме того, он не всегда будет ребенком. В один прекрасный день ему запретят следовать за вами по пятам, словно щенку…

— Если вы намекаете, что я прогоню его…

— Я не раз видел такое! — перебил ее Роберт.

— Но вы никогда не видели и не увидите, что так поступлю я! — вспыхнула Амалия.

— Вероятно, нет. Но то, что вы делаете, не лучше, — сказал Роберт с горечью. — Мальчик смышлен, даже талантлив, но учить его жестоко. Скорее всего вы проигнорируете общественные правила, и что тогда? Кому нужны его знания, талант или произведения искусства, которые он создаст? Молодой человек будет мучиться, страдать от безысходности. Не слишком ли высокая плата за его верность и преданную службу вам?

Амалия развернулась, чтобы уйти, но передумала.

— Я… возможно, вы правы. Но что же мне делать? Не замечать его? Позволить вернуться туда, где другие дети будут смеяться и издеваться над ним? По-моему, это жестоко и бессмысленно!

— Я тоже не знаю, как поступить, — честно признался Роберт.

— Надеюсь, он не останется навечно рабом, ведь от него как от работника мало толку. — В голосе Амалии затеплилась надежда. — В Луизиане тысячи вольных негров.

— Вы правы, но большинство из них получили свободу много лет назад, задолго до того, как формальности ужесточились.

Одной из величайших нелепостей последних лет стало то, что действия аболиционистов, борющихся против рабства, привели к созданию законов, по которым хозяину стало намного труднее дать рабу вольную. Прошли времена, когда раб сам или с помощью родственников мог выкупить себя, когда рабу давали вольную в награду за отвагу или особые заслуги. Теперь же чуть ли не единственным надежным способом предоставления свободы рабам стало оговаривать это в своем завещании.

— Я могу поступать только так, как подсказывает мне сердце, — сказала Амалия с чувством.

— Да-да, я понимаю, — кивнул Роберт. — Извините, я не хотел вас обидеть.

— Не сомневаюсь, — ответила она, окинув Роберта насмешливым взглядом, и затем удалилась.

Позже, много позже, после окончания ужина, когда все в доме уже спали, дверь между ее и мужниной спальнями плавно раздвинулась. Жюльен бесшумно подошел к ней, откинул противомоскитную сетку над кроватью и лег рядом. Амалия почувствовала, как, предательски скрипнув, при-опустился матрац под тяжестью его тела. Он обнял ее и прошептал тихо-тихо в самое ухо:

— Прости меня, дорогая.

Его теплые губы нашли ее полуоткрытый рот. Она прижалась к нему, застонав от удовольствия. Их тела сплелись. Кровь прилила к лицу, и в глубине своего тела Амалия ощутила, как поднимается, усиливается желание, постепенно захватывая ее всю без остатка. Но по какой-то неясной причине, возможно, потому, что слишком долго откровенничала с ним в этот вечер, лицо, которое она мысленно видела перед собой, принадлежало не мужу, а его кузену Роберту.