"Лесной рыцарь" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

Глава 19

После похорон мадам Дусе Элиз поселилась у Клодетт в ее двухкомнатном доме, расположенном в двух шагах от форта. Клодетт и ее муж спали на кровати, сделанной из молодых деревьев, она стояла в заднем углу первой, большой, комнаты. В другом ее углу спали вповалку, как щенята, их дети. Грубая самодельная койка Элиз находилась во второй, меньшей, комнате среди сложенных коробок с посудой, ножами, бусами и другой утварью. Все эти вещи свидетельствовали о торговых начинаниях мужа Клодетт — большинство колонистов в тех местах зимой занимались торговлей, даже если они были земледельцами всю остальную часть года.

Дни Элиз были заняты стиркой, уборкой, готовкой, уходом за детьми, помощью Клодетт, которая становилась все полней от очередной беременности. Иногда Элиз работала на табачных и индиговых полях Жюля — полола сорняки, собирала жучков и гусениц. Она была постоянно занята и радовалась этому: работа не давала ей задумываться, после нее лучше спалось ночью.

Временами, однако, когда она видела, как Клодетт вперевалочку ходит по своему дому, окруженная мужем и детьми, нужная всем и всеми любимая, готовая дать жизнь какому-то новому существу, на Элиз накатывала волна слепящей зависти. Она жалела, что после их с Рено индейской идиллии у нее не останется ребенка. Ей бы надо было этому радоваться, принимая во внимание все обстоятельства, но вместо этого она испытывала горечь. Пусть бы у нее осталось хоть это… Но нет, у нее были только воспоминания и думы, которые не давали ей уснуть в темные предрассветные часы, когда она лежала на своей койке лицом в подушку.

Рено пришлось сделать выбор, но он оказался бессмысленным. Его решение не спасло мадам Дусе, оно не поможет и начезам. И он знал это, знал с самого начала! Он исчез, исчез навсегда… Рено покинул ее для ее же блага, заставил подчиниться тому выбору, который, как показалось ему, сделала она, уйдя из форта начезов. Но он не хотел этого, в этом Элиз могла поклясться. Он хотел этого не более, чем она сама…

Элиз обуревали сожаления. Жаль, что в их любви было так мало радости. Жаль, что она не дала ему понять, как любит его. Ей хотелось вернуть те ночи, которые они провели во время перехода, чтобы вновь прижаться к нему, чтобы не повторились эти ужасные моменты презрения и злобы. Ей хотелось… Боже, как ненавистно ей было лежать в одиночестве на своей постели!

Элиз не давали покоя мысли о несправедливости бытия. Ведь все они люди, не так ли? Какое значение тогда имеют национальные различия? Почему бы не жить всем вместе без зависти и страха, без боли и смерти, без душевных мук, вызванных чувством долга перед своим народом? Она француженка, но невидимые нити связывают ее с этим полукровкой Рено, Ночным Ястребом, Татуированным Змеем. Эти нити затягивались все туже и душили ее так, как будто бы она должна была последовать за ним в загробный мир. Горло у нее саднило, болело все тело, сердце, голова.

Он ушел от нее — ушел и никогда не вернется…

Вскоре до форта Сан-Жан-Баптист дошли вести из Большой Деревни, от французской военной экспедиции. Французы были совершенно ошеломлены, когда на следующее после капитуляции утро подошли к форту начезов и обнаружили, что племя покинуло его. Впрочем, этому мало кто верил. Любуа и его солдат в лучшем случае обвиняли в некомпетентности, а в худшем — в сговоре с индейцами. Начезы не просто исчезли, они забрали с собой все до последнего черепка, все награбленное у французов во время резни, за исключением ненужных им пушек и пороха. По всей видимости, им пришлось несколько раз возвращаться, чтобы забрать все это добро. Казалось невероятным, что они при этом не разбудили французских солдат и их индейских союзников. Ходили слухи, что часть золота, отнятого индейцами у колонистов, перекочевала в карманы тех, кто стерег начезов, и они сделали вид, что ничего не видели и не слышали, дав им возможность уйти.

Что же касается пленных французских женщин и детей, то они и в самом деле стали заложниками чокто. Вполне естественно, что Любуа сначала отказался платить назначенный индейцами выкуп, но по мере того, как участь женщин становилась все более жалкой, он начал переговоры. Поскольку у него не было с собой ни золота, ни товаров, он дал индейцам понять, что их требования будут выполнены, и те предоставили пленницам некоторую свободу. Тогда Любуа тайно посадил женщин и детей на небольшой корабль и приказал взять курс на Новый Орлеан. Говорили, что в руках чокто остался только один белый пленник и несколько африканцев.

Некоторое время после того, как чокто обнаружили исчезновение пленных, ситуация была напряженной, но в конце концов чокто приняли обещания уплаты выкупа и с видом оскорбленного достоинства покинули эти места. Французские солдаты под командованием Любуа принялись жечь форты начезов и заново отстраивать форт Розали на высоком обрывистом берегу реки.

Из тех же мест пришли подробные сведения и о жизни француженок среди индейцев. Из своего рода парии Элиз вдруг превратилась в героиню, когда стало известно, какую важную роль она сыграла в спасении французских женщин и детей из плена. Местные женщины стали заходить к ней с визитами — как видно, они хотели удовлетворить свое давнишнее любопытство относительно ее. Они задавали бесконечные вопросы о ее жизни среди ужасных начезов и долго смотрели на нее, как будто ожидали увидеть в ней какие-то отличия от себя из-за того, что ей пришлось пережить. Никто не решался прямо спросить, каково ей было быть женщиной татуированного военного вождя, уж не говоря о том, что он был наполовину француз. Этот незаданный вопрос повисал в теплом вечернем воздухе, когда они сидели на крыльце, обмахиваясь веерами.

Когда настало лето, детей из форта Розали, у которых не обнаружилось родственников, забрали монашки-урсулинки. Их орден существовал в колонии только два года, но его присутствие уже стало ощутимым. Оставшиеся в живых женщины и мужчины получили участки земли ближе к Новому Орлеану, но некоторые предпочли вернуться на свои старые земли вблизи Большой Деревни, несмотря на то, что туда время от времени совершали вылазки небольшие военные отряды начезов. Временами Элиз самой хотелось туда вернуться, чтобы вновь завести хозяйство на своих землях. Однако они находились так далеко от форта, что это казалось опасным, да и не было у нее моральных сил на такое предприятие.

В июне в стране начеточе проездом оказался странствующий священник, собиравшийся служить среди индейцев каддо. Он успел окрестить Маленькую Перепелку, а затем обвенчать ее с Пьером Бруссаром, торговцем. Служба была короткая, да и свадьба длилась не намного дольше. По окончании торжества молодые навьючили своих лошадей и двинулись по узкой тропе к лесу. Маленькая Перепелка гордо восседала на своей собственной лошади. Такой чести индианки удостаивались нечасто — у начезов ездить на лошадях имели право только женщины из рода Солнца, но теперь это было и ее неотъемлемое право.

— Не печалься, — сказала индианка Элиз, прощаясь. — Мы скоро вернемся, мы будем часто приезжать. Мы привезем тебе вести о Татуированном Змее, если узнаем хоть что-нибудь.

Действительно, они привезли эти вести. Оказалось, что Рено присоединился к своему брату, Большому Солнцу, и к своей матери на их стоянке на берегу озера где-то в окрестностях Черной реки. Они были заняты строительством нового форта и посевами зерновых, чтобы прокормить людей. Это место находилось всего в пятнадцати милях от прежнего поселка по прямой через Миссисипи, но что толку, что теперь Элиз все точно знала? Для нее это расстояние было равносильно тысяче миль.

Поражение племени привело к его разделению. Большинство начезов примкнули к Большому Солнцу и его военному вождю, но некоторые ушли вслед за Лесным Медведем, третьи нашли прибежище среди союзных племен йэзу и куочита. Индейцы Лесного Медведя устраивали налеты на новый форт Розали, нападали из засад на французские военные патрули и на торговцев, путешествовавших по реке. От их рук уже погибло несколько человек.

В один из знойных дней в середине июля родился шестой ребенок Клодетт, девочка. Элиз стала ее крестной. Она целые дни ревностно ухаживала за малюткой, а Клодетт то смеялась над ее привязанностью к крошечному краснолицему существу, то вздыхала о том, что ребенок слишком запоздал с появлением на свет и его не успел благословить странствующий священник.

Летели недели и месяцы, а Элиз тосковала все сильнее. У нее пропал аппетит, она похудела, стала беспокойной, раздражительной, ей все время надо было что-то делать, чего-то добиваться, что-то менять. Она уже не довольствовалась заботами о крестнице и всю свою избыточную энергию тратила на изучение фермерского хозяйства и торговых методов Жюля. Вскоре Элиз начала давать ему дельные советы, и в знак благодарности он преподнес ей отрез ткани, думая, что она сошьет из него себе платье. Вместо этого Элиз отдала материал Пьеру, чтобы он выменял на него у индейцев посуду и корзины. Все эти вещи она распродала знакомым француженкам, а на вырученные деньги купила еще товаров для продажи.

Такая деятельность заполняла все ее время, но ей так и не удалось окончательно избавиться от беспокойных навязчивых мыслей. Кроме того, такой необычный для женщины род занятий вызывал легкое недовольство, а порой и осуждение среди окрестного населения. Общество здесь было небольшое и замкнутое, раздираемое мелкой завистью, ссорами и враждой. Ничего нельзя было сделать, чтобы об этом сразу же не стало известно всем. Стоило что-нибудь сказать, как тут же эти слова повторялись всеми, и кто-нибудь обязательно был ими обижен. За одинокой женщиной пристально следили, о ней судили и рядили на все лады. Считалось, что ей нужна не работа, приносящая пользу, а муж или, по крайней мере, любовник.

Навестить Элиз как-то пришел Паскаль. С важным видом, с фуражкой в руке он поднялся на крыльцо и предложил ей пройтись с ним вдоль реки. Он сказал, что захватил с собой бутылку вина, немного хлеба, сыра и одеяло. Ведь она наверняка уже соскучилась по мужскому вниманию, и он готов оказать ей его.

Паскаль протянул руку и хотел прикоснуться к ее груди, но Элиз отвесила ему такую пощечину, что он вынужден был поспешно ретироваться. Клодетт, все подслушавшая из дома, вышла на крыльцо с младенцем на руках, чтобы посмотреть на его позорное отступление, и, давясь от смеха, выкрикнула ему вслед несколько издевательских замечаний. Зная, что к утру все будут судачить о его поражении, Паскаль упаковал свои вещи и отбыл в страну тейа, чтобы начать торговать с испанцами. Больше вестей о нем не было.

Однако не он один считал, что Элиз должна быть счастлива, если какой-нибудь мужчина окажет ей внимание. Претенденты на ее благосклонность становились нахальнее с каждым днем и не могли понять, почему она не торопится принять их предложения руки и сердца. Она пыталась объяснить им, что уже замужем, но они только смеялись, придавая ее индейскому бракосочетанию с Рено не больше значения, чем своим связям с индейскими и африканскими рабынями. Если уж они готовы закрыть глаза на такой неприятный эпизод, то почему она не хочет выкинуть его из головы?

Чтобы избежать этих преследований, этого пристального внимания ко всем мелочам ее жизни, Элиз уговорила Пьера и Маленькую Перепелку взять ее с собой и довезти до дома Рено. Они в очередной раз собрались отправиться в земли каддо, и Элиз решила провести несколько недель с Маделейн. Они с кузиной Рено смогут обменяться новостями и, возможно, утешить друг друга. Ей казалось, что в доме, где она когда-то обрела призрачное счастье, где в свое время работал, ел и спал Рено, она почувствует себя ближе к нему. Ей хотелось хоть несколько ночей провести в постели, где они когда-то любили друг друга…

Маделейн совсем не изменилась, она была все такой же деликатной и сдержанной. Она обрадовалась Элиз, побеседовала с ней о пустяках, угостила ее шоколадом и пирожными, а потом повела в спальню. О Рено они заговорили только на второй день, после отъезда Пьера и Маленькой Перепелки.

Солнце медленно садилось за темную кромку деревьев позади дома, а они сидели на балконе, наслаждаясь вечерней прохладой. Чтобы защититься от комаров, приходилось обмахиваться веерами из листьев пальметто и прятать ноги под юбками. На столике перед ними стояли стаканы с мятным чаем, который, по словам Маделейн, благоприятствовал пищеварению, а в воздухе носился аромат выпекаемого хлеба и жарящейся свинины. Запах готовящейся пищи сплетался с пряным и тонким благоуханием маленьких незаметных бело-коричневых цветов, похожих на грибы, и известных под названием индейских дудочек.

Сентябрь подходил к концу, воздух стал заметно холоднее. Элиз и Маделейн проводили глазами стаю странствующих голубей, пролетавших над ними.

— Скоро осень, — заметила Маделейн.

— Да. Почти год… — Не было нужды уточнять: обе они знали, что Элиз имела в виду год, прошедший со времени резни.

— Я не сказала тебе, что очень переживала за тебя во время осады. Это было нелегкое время.

Губы Элиз тронула слабая улыбка.

— Конечно, и все-таки я ни о чем не жалею.

Маделейн кивнула. Через некоторое время она добавила:

— Ты совершенно изменилась с тех пор, как в первый раз приехала сюда.

— Если так, то это из-за Рено… О, Маделейн, я так боюсь за него!

— И я. Хотя это бессмысленно: он сам себе хозяин, и едва ли мы сможем чем-то ему помочь.

Элиз долго молчала, не решаясь задать своей собеседнице вопрос, который давно ее волновал.

— Я все время беспокоюсь о том, что будет, если его схватят, — наконец произнесла она. — Не конфискуют ли они его имущество как принадлежащее предателю?

— Если ты имеешь в виду этот дом и землю, то нет, хотя очень мило с твоей стороны беспокоиться об этом. Недвижимость была закреплена за мной несколько лет назад, чтобы избежать различных непредвиденных обстоятельств. Ведь законы относительно прав собственности лиц смешанной крови могут в любой момент измениться. А мое право на собственность никто не может оспаривать, ведь я незамужняя женщина и чистокровная француженка. Естественно, я сделала все это для блага Рено, поскольку он законный наследник.

— Законный наследник? Я думала, что отец сделал ему дарственную…

— Нет, эти земли перешли к нему по наследству.

— Но он же незаконнорожденный!

— Боже, кто это сказал? — возмутилась Маделейн, гордо выпрямляясь.

— Ну, я думала, что поскольку он сын Татуированной Руки…

— Так ты полагала, что его родители не были женаты, кроме как по индейским обычаям? Нет, Татуированную Руку окрестили, ее и отца Рено венчал священник, причем все было сделано с величайшей торжественностью, а запись об их браке была занесена в церковную книгу. Эта индианка была первой и единственной законной женой моего дяди.

— Тогда эта женщина во Франции…

— Она была просто его сожительницей, хотя во Франции ее считают вдовой.

Элиз долго смотрела на Маделейн.

— Прости меня, я не хотела совать нос в чужие дела.

— Эти дела для тебя не чужие, и мне странно, что Рено тебе об этом ничего не рассказал.

— Как-то мы коснулись этой темы, но мне кажется, ему тогда не хотелось в нее углубляться, а потом не представилось больше случая.

Элиз поняла, что Рено намеренно выставил себя в наихудшем свете в ее глазах в первые дни их знакомства. Почему? Может быть, он думал, что она не поверит ему, или боялся, что она использует эти сведения против него? А может, он беспокоился о Маделейн и своих сводных братьях и сестрах во Франции?

— Ты думаешь о титуле, я полагаю, — сказала Маделейн. — Конечно же, Рено — граф. Но он отказался от этого титула: здесь он был не нужен ни ему, ни его брату. Ни тот, ни другой не интересовались поместьями во Франции или же положением при дворе, которое могли там занять. Большое Солнце — великий вождь, и власть его над жизнью и смертью своих подданных не уступает власти нашего короля Людовика. Зачем нужны ему титулы и собственность? Все, что он взял из поместья, — это изукрашенный серебряный мушкет и старинный стул, который он использует в качестве трона. Рено привез и отдал ему эти вещи, когда вернулся из Франции.

— И ты приехала с ним? Я никогда не могла понять, что побудило тебя так поступить.

— Я устала жить на положении бедной родственницы, вечно притворяться, что я благодарна лжеграфине за ее снисхождение, хотя я прекрасно понимала, что она не имеет никакого права носить этот титул. Мне оставалось только уйти в монастырь. Я не легкомысленна, но в то же время во мне нет той жертвенности и созерцательности, которых требует призвание монахини. Более того, я обнаружила в себе положительную тягу к приключениям, и, живя здесь, в Новом Свете, вместе с Рено, я не была разочарована.

— А тебе не одиноко здесь?

— Никогда. Здесь всегда люди: военные, торговцы; иногда приезжают гости из других мест…

— Но ведь здесь так неспокойно!

— У нас здесь довольно тихо. Забредали иногда в наши края дезертиры, но их скоро прогоняли. Да и дом наш неприступен, как крепость: если закрыть ставни, он хорошо защищен. Впрочем, его никогда не трогали благодаря индейскому родству Рено.

— Рено, наверное, доволен, что ты здесь за всем присматриваешь?

— А что мне еще делать? Это моя жизнь.

— Я думаю, все было бы по-другому, задумай ты выйти замуж.

Француженка рассмеялась.

— Кто меня возьмет в мои лета?

— Многие не отказались бы, — уверенно сказала Элиз.

— Но мне это без надобности. Боюсь, что я слишком независима, слишком привыкла все делать по-своему и уже не смогу подчиниться власти мужа. К тому же я столько раз видела, как мой дядя изменял графине. Я хорошо помню тот день, когда она обнаружила, что у графа есть законные наследники. Это произошло, когда приехал Рено. Для нее это был большой удар. Нет, когда я была моложе, я бы еще могла доверить свою жизнь мужчине, но теперь это уже невозможно.

— Однако Рено ты доверяешь?

— Он наполовину начез, и ему присущи индейские понятия о чести.

Элиз стала энергичнее обмахиваться веером, а затем сказала:

— Странно, что человек, который пытался скрыть свой первый брак, завещал дом сыну от этого брака.

— Отец никогда не отказывался от Рено. То, что он наследник, не разглашалось по его собственной просьбе — ни тогда, ни позже. Знали только домочадцы, а потом еще и графиня. Думаю, мой дядя объявил ей об этом из мести — хотел наказать ее за какую-то придворную интрижку.

— Похоже, он был жестоким человеком.

— Скорее, разочаровавшимся. Он приехал в Луизиану с д'Эбервилем в 1698 году и три года провел здесь, живя среди начезов. Насколько мне известно, он был счастлив, но по долгу службы ему пришлось уехать. Он думал, что сможет забыть свой брак с прекрасной дикаркой, но ошибся.

«Ошибка, которую постарался исправить Рено, — подумала Элиз. — Точно так же, как он попытался помочь мне…»

На следующий вечер Элиз шла по тропинке, а мысли ее снова и снова обращались к мужу. Рено хорошо удавались благородные жесты, за это она и любила его, несмотря на все недостатки. Хотелось верить, что, когда год назад он предложил ей разделить с ним ложе в обмен на безопасность, его мотивы были чисты, что им руководило желание помочь ей обрести радость земной любви. Но, скорее всего, это было не так. Он просто желал ее и сделал все, чтобы добиться своего. Что ж, такая уверенность и прямота тоже заслуживали уважения…

Где он сейчас и что делает? Думает ли о ней? Вспоминает ли он это место под деревьями, где она впервые благосклонно приняла его любовь? Мечтает ли он о том, чтобы вновь пережить этот момент? Не жалеет ли он, что согласился стать военным вождем, вместо того чтобы остаться здесь, в своем доме?

Рено спас и сохранил народ своей матери, по крайней мере на время. В конце концов, ему ничего другого не оставалось, как предпочесть начезов, и он трезво рассудил, что ей будет лучше среди французов…

Боже, что произойдет, если французы обнаружат еще одно укрепление начезов? Станет ли оно новым фортом Доблести? Или Рено придется всю свою жизнь скрываться в лесах от возмездия, которого он не заслужил?

Элиз упала на колени и, протянув руку, подобрала сухой прошлогодний кленовый лист. Именно на этом месте они с Рено лежали обнаженные, подобно язычникам, наслаждаясь своими ощущениями. Она склонила голову, слезы навернулись на глаза и закапали на сухой листок, который дрожал в ее руке.

Элиз прожила у Клодетт больше месяца, когда до них дошла весть о том, что в Новом Орлеане организовали еще одну экспедицию для подавления восстания индейцев. Командовал ею Алексис де Перье, брат губернатора. В начале декабря его отряд вышел к устью Черной реки. Рождество не принесло особых новостей, а в конце

января стало известно, что французы обнаружили врага и начали осаду.

В течение длительного времени Элиз ничего больше не удавалось узнать, хотя она спрашивала каждого священника и торговца, которые появлялись в окрестностях форта Сан-Жан-Баптист. Наконец приехал один из участников битвы и рассказал об осаде. В течение двух первых дней французы безрезультатно обстреливали форт, а затем пушечное ядро попало в центр форта, туда, где собрались женщины и дети начезов. Раздались ужасные крики, многие были убиты и ранены. День клонился к закату, когда появился воин с трубкой мира.

Перье отказался его принять, но потребовал, чтобы вышел сам Большое Солнце. Если же вождь не выйдет, то все мужчины, женщины и дети в форте будут заколоты, как только французы войдут в него. Наконец появился Большое Солнце, сопровождаемый Сен-Космэ и Лесным Медведем. Военный вождь был оставлен командовать фортом. Они разговаривали с французским генералом под дождем. Когда дождь перешел в ливень, Перье предложил начезским вождям укрыться в близлежащей хижине, построенной для офицеров. Как только они зашли внутрь, снаружи была выставлена охрана, и индейцы стали пленниками.

Держа Большое Солнце заложником, Перье потребовал сдачи форта. Наступила ночь, а ответа все не было. Лесному Медведю удалось бежать под покровом темноты. На рассрете первая жена Большого Солнца вместе с детьми вышла из форта и присоединилась к мужу. Перье приказал ей вернуться к начезам и передать, что он сожжет всех заложников на костре, если военный вождь не сдастся сам и не сдаст форт. Наконец вышел Рено, окруженный женщинами, детьми и стариками, за ними следовали безоружные воины.

Всего в тот день было захвачено около четырехсот начезов.

— Не знаю, что собирается сделать с ними командующий, — сказал солдат, — но он отсылает их в Новый Орлеан. Поговаривают, что он и его брат-губернатор собираются продать индейцев в рабство в Сан-Доминго. Таким образом они навсегда избавятся от вождей, которые вновь могли бы объединить разрозненных начезов. Оставшись без потомков рода Солнца, это племя станет таким же, как и все другие, ничуть не лучше.

Выслушав рассказ солдата, Элиз отправилась в хижину Маленькой Перепелки и Пьера. Из-за плохой погоды они не уехали в торговую поездку, а решили провести самые тяжелые недели довольно короткой зимы неподалеку от форта Сан-Жан-Баптист.

Когда Пьер открыл дверь, Элиз не стала тратить время на приветствия.

— Мне нужно срочно попасть в Новый Орлеан! — воскликнула она, хватая его за руку. — Отвезешь меня?

Они уехали на следующее утро. Красная река и Миссисипи были полноводны из-за недавних дождей, течение мчало их быстро. Небо, затянутое грязно-серыми тучами, обещало новые дожди, дул сырой, пронизывающий до костей ветер. Пьер нанял воина из начеточе, чтобы тот помог ему грести, но Элиз и Маленькая Перепелка тоже очень старались — главным образом, чтобы не замерзнуть.

В Новом Орлеане все было как всегда. Элиз уже внутренне приготовилась к тому, что ей придется выносить ликование горожан, выслушивать речи, обличающие проклятых дикарей и особенно их военного вождя — предателя, из-за которого так много месяцев продолжалась война. Однако жизнь в городе шла своим чередом. Плоскодонки разгружались у низкой пристани; неподалеку на площади индейцы разложили для продажи корзины и вещи, расшитые бисером; немцы и швейцарцы из Ле-Кот-де-Аллеманз привезли молоко, масло, сыр и зимние овощи. Мужчины и женщины пробирались по грязным улицам в башмаках на деревянной подошве. Все были заняты своими делами, на лицах отражалась озабоченность, но никак не злость или волнение.

Город изменился с тех пор, как Элиз была здесь последний раз. Во время подготовки к военным действиям губернатор Перье приказал построить стены, соединившие четыре угловых форта, находившихся в разных сторонах города; по внешнему периметру этих стен были вырыты рвы. Близ городской площади была построена каменная оштукатуренная церковь. Широкие и прямые улицы снабдили сточными канавами, окружившими каждый квартал, словно маленький остров. Во многих местах сделали тротуары и деревянные мостки через канавы, по которым стекали помои и жидкая грязь. Эти необычные деревянные переходы были так похожи на скамьи, что их прозвали банкетками. Благодаря им ботинки горожан теперь оставались сухими.

За пределами города серебрилась гладь канала, который сооружали, чтобы отвести часть избыточной воды во время разливов. Дальше темнел густой мшистый лес.

В городе было примерно двести домов, построенных из вертикально установленных бревен, промазанных штукатуркой; некоторые из них имели несколько этажей. Самым заметным был, разумеется, дом губернатора. У Сан-Аманта и Элен был двухэтажный особнячок, оштукатуренный и обшитый деревянными панелями изнутри и меблированный с некоторым изяществом. Решив остаться в Новом Орлеане, Сан-Амант добился небольшой должности в правительстве благодаря своим связям. Он умел ладить с людьми, улаживать споры и конфликты, вообще работал с удовольствием. Элен возлагала большие надежды на то, что он будет быстро продвигаться по службе и, может быть, даже станет в свое время губернатором.

Первым делом Элиз отправилась навестить эту пару в надежде, что они предложат ей свое гостеприимство, потому что ей негде было больше остановиться в Новом Орлеане. Кроме того, зная о новом назначении Сан-Аманта, она рассчитывала узнать от него правду о том, что собираются сделать с пленными начезами.

И Элиз не ошиблась в своих расчетах. Элен встретила ее радостно и нежно, словно сестра. Она предложила комнату не только ей, но и Пьеру с Маленькой Перепелкой. Дочке Элен, маленькой Жанне, только что исполнился год; ее принесла на руках служанка, чтобы все могли восхититься первыми шагами малышки.

После обеда, за чашкой шоколада, они наконец заговорили о Рено. Элиз поняла, что правильно сделала, поспешив приехать в Новый Орлеан. Сан-Амант сообщил ей, что через три дня состоится аукцион, на котором будут распроданы женщины и дети начезов. Позже, как только прибудет корабль, на него погрузят закованных в цепи воинов, в том числе Большое Солнце и его брата, и отправят их в Сан-Доминго, где они станут рабами на плантациях сахарного тростника. Итак, слухи подтвердились.

— Но Рено ведь не чистокровный начез, он наполовину француз! — воскликнула Элиз. — Неужели ничего нельзя сделать?

Сан-Амант покачал головой:

— К нему нужно относиться либо как к французу, либо как к начезу. Если он избежит участи индейцев, то его будут судить как француза. А поскольку его преступлению нет оправдания, он будет приговорен либо к повешению, либо к дыбе и четвертованию. Лучше уж все оставить как есть.

— Но это невозможно!

— Другого выхода нет, Элиз, — ответил Сан-Амант тихо.

— Не могла бы я… Можно мне повидаться с ним?

— Думаю, что нет. К индейцам никого не допускают: боятся, что они могут попытаться сбежать. Они очень хорошо умеют это делать, ты знаешь.

— Тогда можно я ему напишу, сообщу, что я здесь?

— Это не очень разумно.

Она с вызовом взглянула на него.

— Зачем мне быть разумной?

— О, Элиз, тебе ведь здесь жить и после того, как он уедет, — заметила Элен.

— Какое это имеет значение?

— Это имеет значение для Рено, — сказал Сан-Амант. — Скорее всего, ты сможешь увидеть его на аукционе. Начезские воины будут на нем присутствовать, это рассматривается как часть их наказания. Они станут свидетелями распродажи своих жен, матерей и детей.

Через три дня, когда начался аукцион, Элиз приложила все усилия, чтобы Рено ее увидел. Она стояла в первом ряду в своем желтом полосатом платье, которое было на ней в тот день, когда они любили друг друга в лесу. Высоко подняв голову, она смотрела, как его выводили. Руки Рено были в оковах, соединенных с цепями, сковывавшими ноги. Он шел рядом с Большим Солнцем, со всех сторон они были окружены солдатами.

Элиз показалось, что Рено выглядит усталым, новые морщинки появились у него вокруг глаз. На щеке его она увидела свежий шрам, руки были обожжены порохом. И все же глаза его смотрели ясно, держался он прямо и гордо. На суровом бронзовом лице не было и следа страха или подавленности. Равнодушно скользя взглядом по толпе, он наконец увидел Элиз. Серые глаза его блеснули радостью, слабая улыбка тронула губы. Рено сделал непроизвольное движение ей навстречу, но оковы тут же впились ему в руки. Один из солдат, вооруженный мушкетом, крикнул на него, и свет в его глазах мгновенно погас.

У Элиз перехватило дыхание, сердце сильно забилось, хотя она с удивлением почувствовала, что горе, сжимавшее его, растаяло. Она боялась, что Рено переменился под воздействием принятого им сурового решения и особенно после страшной трагедии, которая произошла с народом его матери. Но этого не случилось. Как только она могла такое подумать!

Начали выводить индианок с детьми. Женщины шли с высоко поднятыми головами, но многие дети плакали от страха. Их окружили покупатели. Элиз смотрела во все глаза на Татуированную Руку. Лицо пожилой женщины пылало от гнева, глаза горели. Перед ней остановился какой-то мужчина. Он поднял руку к ее лицу, словно хотел осмотреть зубы, но Татуированная Рука прожгла его таким взглядом, что тот ретировался. Смех пробежал по толпе, некоторые покупатели отступили в сторону. Однако другие ходили вокруг женщин, демонстративно прижимая к носам надушенные носовые платки. Дело в том, что индейцам отвели такое помещение, где не было условий для мытья, а начезам труднее всего было переносить именно дурной запах. Это был унизительный, нарочитый прием для подавления духа противника. Элиз подумала, что народ, который претендовал на цивилизованность, не должен был опускаться до подобных мер.

Аукцион между тем продолжался. Делались ставки, переходили из рук в руки деньги. Некоторых женщин, в том числе и Татуированную Руку, направили на королевские плантации, другие попали на большие концессии, третьи оказались в частных руках. Одну за другой вместе с детьми их постепенно разбирали. Никто из женщин не ропщал и не просил о пощаде, но слезы струились по медным лицам, а взгляды были обращены туда, где стояли, неотрывно наблюдая за своими женами, начезские воины.

Элиз не отрывала от них глаз. Она поняла, что уничтожение начезов как народа произошло не в болотистых окрестностях Черной реки. Оно происходило здесь, сейчас, когда отрывали друг от друга и навек разлучали мужей и жен, отцов и детей.

А ведь в начезах было столько гордости и достоинства, в них было столько доброты! Да, они могли убивать, и они, случалось, убивали. Но ведь они и сами гибли! Когда в их местах появились белые, племя насчитывало семь тысяч человек. Сколько же их было сейчас? Несколько сотен, возможно. Скоро само слово «начез» перестанет что-либо говорить людям. Кто тогда будет знать, как они смеялись и плясали, какие песни пели, как любили друг друга при свете луны?

Как ни странно, такие мысли оказались спасительными, из-за них Элиз менее остро реагировала на то, что аукцион закончился, а толпа начала расходиться. Рено увели. Никогда больше она не увидит его, не коснется его, не ощутит тепла его тела. Ей хотелось закричать от ярости и отчаяния, она готова была на все, что угодно, лишь бы облегчить терзающую ее боль. Она не могла говорить, не могла двигаться, слезы душили ее.

— Элиз, — сказала Маленькая Перепелка, взяв ее за руку. — Не надо так смотреть.

Слезы рекой полились из глаз Элиз, и Пьер заслонил ее собой от любопытных взглядов.

— Ну не надо, Элиз. Рено не одобрил бы этого.

— Я не могу иначе…

— Они не будут пытать его, — сказала Маленькая Перепелка успокаивающе. — Пьер говорит, что так не поступают с военнопленными.

— Ах, если бы я могла хоть чем-то помочь ему!

— Ты вдова. Потребуй его себе.

Элиз слабо улыбнулась в ответ на эти слова, вытирая щеки ладонями.

— У французов это не принято.

— Ты могла бы попытаться.

Элиз замерла. Ей пришла в голову такая неожиданная идея, что слезы иссякли сами собой. Но она ничего не сказала, потому что туда, где она стояла с Пьером и Маленькой Перепелкой, уже направлялись Элен и Сан-Амант.