"Дерзкие мечты" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

4

4 мая 1854 года

Сегодня я отправилась за покупками — хотела купить ткань для кухонных полотенец, про которую мне рассказывала кузина Лилит. Она нашла ее в магазине у Фортнума и Мейсона во время своего последнего путешествия в Европу. Ничего особенного, но пока что Гилберт разрешил мне купить лишь это.

Отправляясь утром к столяру-краснодеревщику, он порекомендовал мне выбрать ткань в светло-серую полоску. Я заказала двенадцать дюжин в ярко-голубую клетку и ужасно боюсь, что они ему не понравятся.

А потом я попала под дождь.

До чего же просто писать об этом, но как же я была смущена, если не сказать взволнована (хотя сие состояние и вовсе не пристало замужней даме двадцати шести лет от роду)!

Вайолетт бродила по бакалейным лавкам Фортнума и Мейсона. Она то присматривалась к корзинкам для пикников, то разглядывала полки со специями или чаем, но от помощи приказчиков решительно отказывалась. Ей хотелось бы купить немного вина и сыра, или пирожных, или коробочку печенья, однако она знала, что мужу это не понравится. Гилберт был крайне щепетилен во всем, что касалось манер, — мысль о том, что прислуга в отеле может подумать, будто они из экономии питаются в номере, привела бы его в ужас. Они остановились в отеле Брауна, гостинице, открытой несколько лет назад бывшим лакеем лорда Байрона. Этот факт должен был вызывать у постояльцев дополнительный интерес, но Вайолетт заведение казалось старомодным, не более того.

На улицах Вайолетт без сопровождения чувствовала себя несколько неловко. Термина, старая негритянка, которая в Новом Орлеане следовала за ней повсюду, слегла, подхватив из-за английской погоды насморк. Хотя большинство встреченных Вайолетт женщин шли либо парами, либо в сопровождении мужчин, некоторые приличного вида дамы были сами по себе, и Вайолетт могла не бояться, что ведет себя неподобающе. Кроме того, она поняла, что прогулки в одиночестве имеют некоторые преимущества: она могла идти гораздо быстрее, и в лавках ей не нужно было выслушивать ворчливые замечания Термины и ее вздохи по поводу веса покупок. Вайолетт вдруг почувствовала себя удивительно легко и свободно.

Выйдя из магазина, она побрела по улице без какой-то определенной цели, просто наслаждаясь прогулкой. Она остановилась у витрины, где были выставлены сувениры с «Великой выставки» принца Альберта, состоявшейся тремя годами раньше, среди которых имелись занятные стеклянные коробочки, изображавшие восхитительный Хрустальный дворец, и сделанная из меди модель двуколки, копия той, что была представлена на выставке Соединенными Штатами. Потом она заглянула в книжную лавку, где с трудом удержалась от покупки изящного томика стихов Уильяма Блейка. Она отошла уже довольно далеко, когда небо вдруг потемнело и вдали послышались глухие раскаты грома.

Вайолетт раскрыла свой зонтик, который больше годился для защиты от жаркого луизианского солнца, чем от английского дождя. Сделанный из тонкого шелка, он к тому же был слишком мал, чтобы укрыть пышные юбки ее платья. Она попыталась остановить наемный экипаж, но свободных не оказалось. Лондонцы быстрее, чем она, заметили перемену в погоде.

Резкий холодный ветер трепал ее шелковую зеленую юбку и концы кушака из шотландки с такими же бантами на бархатной светло-зеленой шляпке. Вайолетт беспомощно оглянулась по сторонам в надежде найти хоть какое-нибудь укрытие. Неподалеку, на противоположной стороне улицы, виднелся вход в небольшой парк. Там цвели каштаны, под ними раскинулись заросли рододендронов, а внизу ковром стелились желтофиоли. Посреди парка стоял железный павильон, вокруг которого росли причудливо изогнутые деревья гинкго.

Вайолетт приподняла юбки и осторожно ступила на мостовую. Держа перед собой зонтик, чтобы защитить лицо от порывов ветра, она побежала на противоположную сторону.

Вдруг послышался цокот копыт, ржание лошади, чей-то крик. Кто-то громко выругался, засвистел хлыст. Вайолетт в страхе отбросила в сторону зонтик, увидев, что на нее несется карета. Усатый возница изо всех сил натянул вожжи, и круп огромного серого коня замер почти над самой ее головой.

Неожиданно чья-то рука крепко обхватила ее за талию. Кто-то, быстро приподняв ее, почти на руках оттащил к тротуару. Еще не понимая, что с ней происходит, Вайолетт повернула голову и увидела, как железные колеса кареты пронеслись в нескольких сантиметрах от нее, обдав ее брызгами воды. Вдали слышались ругань возницы и возмущенные крики высунувшегося из окна пассажира экипажа.

Стиснутая крепкими объятиями незнакомца и тисками своего собственного корсета, Вайолетт едва могла дышать. Дрожа от испуга, она с трудом ловила ртом воздух и затуманенным взором рассматривала галстук мужчины, в чьих объятиях она оказалась. Узор на золотой булавке и элегантный жилет, в который галстук был заправлен, плыли у нее перед глазами, и все же ей казалось, что их она запомнит на всю жизнь. Убедившись, что ей не грозит потеря сознания от недостатка воздуха, Вайолетт медленно подняла взгляд.

И прежде всего увидела глаза мужчины. Они казались ясными и добрыми, несмотря на их холодный серо-голубой цвет. Прямые брови нависали над чуть опущенными уголками век, а густые ресницы придавали взгляду таинственность. Прямой римский нос не портили чуть выпиравшие славянские скулы. Тяжесть челюсти скрадывалась нежностью губ строго очерченного рта. В суматохе он, видимо, потерял шляпу, и теперь ветер трепал его коротко остриженные волосы.

Вайолетт, упиравшаяся руками в грудь незнакомца, вдруг почувствовала, как тяжело бьется его сердце. Заметив, что его глаза потемнели, она опустила взор.

Он тотчас отпустил ее.

— Прошу прощения, мадам! — произнес мужчина, отступая с поклоном.

Еще до этого момента она уже знала, что его речь будет звучать с акцентом, даже если и легким.

— Ах, что вы, — отозвалась она, — это я должна благодарить вас.

— Не стоит благодарности. Я ничего не сделал. — Он обернулся и увидел на мостовой свою шляпу, смятую проехавшим по ней экипажем. Рядом лежал ее зонтик с расколовшейся ручкой и переломанными спицами. Дождь припустил сильнее.

— Боюсь, что ваш зонтик, как и моя шляпа, ни на что уже не годен, иначе бы я подал его вам.

— Благодарю, не стоит, — пробормотала она.

— А теперь вам надо укрыться от дождя. Пойдемте. — И, предложив ей свою руку, он повел ее к павильону.

Она охотно последовала за ним. Прошлепав по мокрой траве, они поднялись по ступеням и, нагнув головы, забежали вовнутрь, стараясь уклониться от стекавших с крутой крыши потоков воды. Юбки Вайолетт, разметавшиеся при ходьбе, намокли и тяжело повисли, когда она наконец остановилась, повернувшись лицом к выходу.

Во время грозы в тени деревьев было на удивление темно. Шум дождя походил скорее на рокот водопада. Потоки воды лились на траву, на весеннюю листву, на крышу, на ступени павильона.

Вайолетт, смотревшая на дождь как зачарованная, почувствовала вдруг, что дрожит, и обхватила себя руками. Но ее зеленый бархатный жакет с длинной баской тоже намок, и, сняв перчатку, она стала с досадой смахивать капли с одежды. Теперь материя безнадежно испорчена, а ведь она надевала этот костюм раза два, не больше! Гилберт будет крайне недоволен.

Мужчина, стоявший рядом с ней, тихо заговорил:

— Я понимаю, что так не принято, но, поскольку рядом никого нет, кто мог бы меня представить, позвольте мне сделать это самому. — Он поклонился. — Мое имя — Аллин Массари. К вашим услугам, мадам.

— Неужели я могу быть настолько неблагодарной, чтобы отказаться знакомиться с вами? — ответила Вайолетт, протягивая ему руку в перчатке.

— Но вы, видно, не англичанин. Наверное, француз? Или, быть может, итальянец?

Глаза его блеснули.

— Моя мать была наполовину итальянкой, наполовину француженкой. Отец мой ни одну из стран не считал своей родиной, но любил многие, особенно Англию. Во мне течет много разных кровей, а сам я предпочитаю считать себя просто европейцем.

Не было ли это способом дать понять, что он не имеет прав на имя отца, поэтому носит имя матери? Но столь бестактного вопроса она задать не могла. Да и какая разница, ведь их знакомство, вероятнее всего, будет мимолетным. Эти мысли быстро пронеслись в голове Вайолетт, и вдруг она с удивлением заметила, что они говорят не по-английски.

— Ваш французский великолепен, месье.

— Мне показалось, что так вам будет удобнее. Я оказался прав?

Она согласилась, сообщив о своих французских предках из Луизианы, а потом спросила:

— А по-итальянски вы говорите столь же свободно?

— Мне легко даются языки, — ответил он и вдруг, взглянув на ее щеку, нахмурился и достал из кармана носовой платок. — Позвольте мне еще одну вольность.

Двумя пальцами он взял Вайолетт за подбородок и, повернув ее лицо к свету, стер платком капли дождя с ее лба, висков и даже век.

Вайолетт знала, что она должна отступить или по крайней мере возмутиться. Однако она стояла, не в силах шелохнуться. Она взглянула на его руки и заметила, как они красивы и ухожены, но обратила внимание на мозоли на пальцах и ладонях, какие обычно бывают у тех, кто часто пользуется саблей. Это ее заинтриговало. Она позволила себе взглянуть на него повнимательнее, тем более что сам он был целиком поглощен своим занятием.

Аллин вдруг поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.

То, что случилось потом, казалось невероятным и в то же время абсолютно неизбежным. Он выпустил платок из рук, который сначала опустился ей на юбку, потом белоснежным облачком слетел на землю. С его уст сорвалась тихая фраза — то ли просьба, то ли проклятие в адрес собственной неловкости, она не могла разобрать, ибо язык был ей незнаком, а сердце ее колотилось так, что, казалось, стучало в ушах. Очень медленно он наклонился к ней и коснулся ее губ своими губами.

Его поцелуй был столь почтительным и столь нежным, что тронул ее до глубины души. Слезы подступили к глазам Вайолетт, она даже ощутила их солоноватый привкус, в то время как кровь стучала у нее в висках. И вдруг с ней что-то случилось, она почувствовала себя настолько преображенной, что ей уже неважно было, кто она и откуда. Словно она обрела часть себя, ту часть, которая была давно утеряна и теперь не желала с ней расставаться. Главным было лишь это мгновение и то, что оно принадлежало ей.

Вайолетт подняла голову, и взгляд ее задержался на его мягких нежных губах. Медленно, будто преодолевая невидимую преграду, он отходил в сторону, пока не коснулся спиной железной опоры павильона. Тогда Аллин отвернулся и ухватился за опору рукой, сжав ее так, что побелели костяшки его пальцев.

— Простите меня, — с трудом выговорил он. — Но, клянусь, я никоим образом не хотел вас обидеть.

— Прошу вас, не надо. — Вайолетт говорила так тихо, что он с трудом мог разобрать слова. — Я… в этом есть и моя вина.

Он покачал головой.

— Должно быть, вы считаете меня повесой, который воспользовался обстоятельствами. Это не так. Вернее, так, но я действовал непреднамеренно.

— Я… я понимаю. — Она посмотрела на его широкую спину, потом бросила взгляд на свои стиснутые руки.

— Правда? — Он повернулся к ней, но не приблизился. Вайолетт слабо улыбнулась.

— Я думаю, что если бы вы делали это намеренно, то вели бы себя иначе.

— Мне хотелось бы так думать. — В голосе его слышалось радостное облегчение.

Она отвернулась и, глядя на парк, сказала:

— Я замужем.

Он ответил не сразу.

— Я это понял. Я видел кольцо.

Вайолетт взглянула на свою руку, на золотое кольцо с рубином и бриллиантами, фамильное обручальное кольцо семьи Гилберта. Она сжала руку в кулак и накрыла кольцо другой ладонью, чтобы убрать его с глаз. Ей вдруг пришло в голову, не слишком ли много она себе вообразила, сообщая этому человеку о своем семейном положении, будто это могло представлять для него какой-то интерес.

Он заговорил снова:

— Где вы остановились в Лондоне?

— В гостинице, — сказала она, не упоминая названия. — Мы пробудем здесь еще несколько дней, а потом отправимся в другую часть Англии, после чего собираемся во Францию.

— Наверняка в Париж.

Она кивнула. В возникшей паузе слышен был лишь шорох утихавшего дождя. Вайолетт взглянула на Аллина из-под ресниц, но он весь ушел в свои мысли, нахмурив брови. Кашлянув, она неловко произнесла:

— Мой муж будет ждать меня в гостинице. Мне надо вернуться как можно скорее.

— Как только дождь прекратится, я найду для вас экипаж.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Нет, — ответил он. — Это всего лишь необходимость, хотя мне бы хотелось, чтобы этой необходимости не было.

В его голосе слышалась какая-то странная решимость, но он так и стоял, не двигаясь с места. Она тоже не двигалась. Они смотрели друг на друга, и лица их были бледными от напряжения.

Дождь уже почти перестал. Тучи рассеялись, свет озарил не правдоподобно зеленую траву на лужайке — казалось, будто она соткана из отблеска крошечных частиц изумрудов. Где-то протяжно запела птица, но призыв ее остался без ответа.

Некоторое время спустя он посадил ее в экипаж, и Вайолетт назвала кебмену свой адрес. Аллин отошел в сторону, отвесил исполненный уважения поклон, хотя во взгляде его явно читалось, с какой неохотой он это делает. Вайолетт в ответ склонила голову и помахала ему рукой. Когда кеб тронулся, она обернулась и увидела, как он стоит неподвижно и смотрит ей вслед.

Оказавшись в гостинице, она обнаружила, что Гилберт все еще не вернулся, чему была несказанно рада. Это дало ей возможность снять с помощью гостиничной горничной мокрое платье и отослать его в чистку — вдруг да удастся его спасти. Еще она успела послать за чаем, который помог ей унять дрожь и немного собраться с мыслями.

Когда муж вернулся, она сидела в синем шерстяном халате перед огнем, разведенным в небольшом камине. Отставив свою чашку, Вайолетт стала наливать ему чай. Гилберт подошел, поцеловал ее в лоб, а потом, повернувшись спиной к огню, потянулся к предложенным угощениям. От него пахло несвежим бельем и манильскими сигарами, запах которых, он знал, она не любила. Когда она протягивала ему чай, рука ее дрогнула, чашка звякнула о блюдце.

— Тебе удалось договориться со столяром? — поспешно, чтобы скрыть неловкость, спросила Вайолетт.

— Не совсем. Большинство шкафов и комодов они делают под такие, как эта, крохотные комнатки. Боюсь, мне не удалось объяснить им, что для наших просторных, с высокими потолками домов в Луизиане нужно что-то посолиднев. Они умеют работать для небольших пространств, в которых надо согреваться, а не для объемных помещений, в которых надо спасаться от жары.

— А я-то думала, что при нынешних интересах в Индии, чей климат вполне схож с нашим…

— Ох уж эти англичане! Они рассчитывают, что скорее Индия переймет их привычки — я имею в виду стиль мебели, — чем наоборот.

— Но ведь эти великолепные шелковые ширмы, расшитые восточные ткани, я уж не говорю про фарфор и отделанные медью столики — все это, кажется, сейчас в моде.

— Это касается лишь убранства, а не мебели, — ответил он. — Придется, видно, искать старинную мебель, которой пользовались в больших усадьбах. Может, выбор будет побольше.

— Прекрасная идея, — пробормотала Вайолетт, понимая, что именно этого от нее и ждут. Он отхлебнул чаю и продолжал:

— Но, возможно, искать здесь вообще не стоит, а следует сразу отправиться во Францию. Из-за этой войны в портах происходит такое столпотворение и неразбериха, так как припасы и оружие шлют войскам в Турцию и на Черное море, что с отправкой мебели в Луизиану могут возникнуть проблемы. Все говорят, ситуация может измениться лишь к худшему.

Вайолетт знала, что муж ее получал удовольствие, находясь в Европе именно тогда, когда в Крыму назревала война.

Он проявлял живейший интерес к тому, как правители Великобритании, Франции, Австрии и Пруссии объединялись против императора России Николая I, силившегося установить контроль над Турцией, страной, беспокоившей всю Европу. Каждое утро Гилберт отправлялся за газетами, в которых читал последние телеграфные сообщения о военных действиях. Совсем недавно стало известно о высадке в черноморском порту Варна английских и французских войск, посланных на защиту Константинополя от нападения русских.

— Ты думаешь, война действительно будет? — спросила она.

— Похоже на то, что англичане уже прониклись духом войны. Скорее всего Абердин и его кабинет должны будут отдать приказ о выступлении на Крым еще до начала лета, хотя бы для, того, чтобы удовлетворить праведный народный гнев.

— То есть напасть на порт русских Севастополь?

— Именно. — Гилберт был немногословен. Его раздражало то, что она порой проявляла слишком большую осведомленность в вопросах, которые он считал достойными лишь мужского ума. Вайолетт знала об этом, но все же продолжала:

— Но если Франция и Англия союзники, разве у нас не будет тех же проблем с отправкой мебели из Франции?

— Наполеон III настроен не столь решительно относительно подавления русского влияния в Турции, поэтому приготовления французов к войне не столь интенсивны. Если мы здесь не засидимся, сложности возникнуть не должны.

Вайолетт покачала головой.

— Мне нечего возразить. И все же мы так много собирались посмотреть здесь — Бат, Брайтон, Озерный край, не говоря уж про Уэльс и Шотландию.

— Но мы можем вернуться в конце года, например, когда военные действия будут приостановлены и войска отправятся на зимние квартиры. Что касается Бата, то туда мы вполне можем заглянуть. Я уверен в том, что целебные воды абсолютно необходимы тебе для благополучного зачатия.

— Да, конечно, — с трудом отозвалась Вайолетт.

— А что же твое утро, дорогая? — спросил Гилберт. — Нашла ли ты ткань для полотенец?

Вайолетт рассказала ему о своей покупке, о том, как чуть не попала под лошадь и как укрылась от дождя в парке. О мужчине, который спас ее, она не упомянула. Гилберт был человеком тонко чувствующим и порой понимал больше, чем говорилось. И еще он был способен на неуемную ревность. Поэтому она предпочла опустить некоторые подробности.

Вайолетт вдруг поймала себя на том, с каким вниманием она разглядывает стоявшего перед ней мужа. Они были женаты уже семь лет, но она его почти не знала. Он был довольно скрытным человеком, не подпускавшим к себе никого. Она догадывалась, что проблема отчасти заключалась в разнице их возрастов — Гилберт был почти на двадцать лет старше ее. Иногда ей казалось, что он видит в ней ребенка, которого нужно наставлять и ограждать от постороннего влияния.

Гилберт Фоссиер был человеком богатым, владельцем сахарных и хлопковых плантаций, складов и пароходов, а также большого участка земли во Французском квартале Нового Орлеана. Первый раз он женился совсем молодым, но жена его умерла от желтой лихорадки. Тогда он направил всю энергию на укрепление своего благосостояния. Он увидел Вайолетт случайно на балу в Опере. Это был ее первый выход в свет. В тот же вечер он попросил у ее отца разрешения на их брак.

Вайолетт не противилась этому браку. Ей было всего семнадцать, но легкомысленной ее назвать было нельзя. Она нашла, что Гилберт, с его внушительной фигурой и черными с проседью волосами, человек достойный. Ей льстило, что выбор столь состоятельного и влиятельного человека пал на нее, ценить подобные вещи ее приучили с детства. Он показался ей мудрым и добром, уверенным в себе и сдержанным, не идущим ни в какое сравнение с ее неуклюжими, по-юношески горячими сверстниками. В день помолвки он подарил ей браслет, и она приняла его с покорной готовностью и даже с некоторым удовлетворением.

Но потом настала брачная ночь, и тогда она поняла, что Гилберт вовсе не так сдержан, что от одного ее вида в ночной сорочке его бросает в дрожь. Его желание было столь велико, а боязнь оказаться не в состоянии удовлетворить его столь сильна, что он просто повалил новобрачную на постель и овладел ею быстро и болезненно.

Со временем их брачные отношения должны были сделаться более приятными, по крайней мере, так говорила ее мать. Но ничего подобного не случилось. В те несколько раз, когда ей казалось, что в ней пробуждается некое ответное на страсть мужа чувство, он настолько терял голову, что все заканчивалось, едва успев начаться. Вайолетт считала, что муж ее все понимает и сожалеет о таком положении вещей, но, очевидно, ничего не может с собой поделать. В результате она вообще перестала чувствовать что бы то ни было. Она терпела короткие минуты их близости и с облегчением вздыхала, когда наконец оставалась одна в своей спальне.

Тем не менее она была уверена в том, что Гилберт ее любит. Его чувства были столь сильны и безраздельны, что он мог часами неистовствовать, если она улыбалась какому-нибудь мужчине, с которым ее знакомили, или же ползать перед ней на коленях, требуя заверений в любви, если кто-то бросил на нее взгляд хотя бы дважды.

Будучи человеком добрым и великодушным, он в то же время любил показать свою власть. Он обладал трезвым умом, но не терпел соперников. Гилберт был уверен в себе, однако, когда кто-то осмеливался ему возражать, становился просто упрям. За последние годы он сильно располнел, волосы его еще больше поседели и поредели на макушке, а запавшие светло-коричневые с зелеными крапинками глаза приобрели циничное выражение.

Сейчас он смотрел на Вайолетт с плохо скрываемым интересом, граничившим с подозрением. Она почувствовала, как сильно забилось ее сердце, и, чтобы скрыть волнение, уставилась в свою чашку.

Но она не правильно истолковала его взгляд. Он забрал у нее чашку с блюдцем, поставил их на каминную полку, потом взял ее за руку и поднял со стула.

— В этом халатике, да еще и днем, ты выглядишь весьма интригующе, дорогая. Сначала я испугался, не заболела ли ты, и рад, что это не так.

Вайолетт удивленно следила за его рукой, потянувшейся к вырезу ее халата.

— Но, Гилберт, — торопливо проговорила она, — Термина может сюда зайти в любую минуту.

— Без разрешения она не войдет.

— Ей может показаться странным, что дверь заперта.

— И что с того? К тому же она прекрасно знает, что одна из целей нашего путешествия — попробовать зачать ребенка.

Возразить Вайолетт было нечего. Термина, женщина страстная, целиком и полностью одобрила бы это. Она считала, что хозяйка ее слишком холодна по натуре, потому и не беременеет. Кроме того, она хотела этого еще и потому, что появление ребенка увеличило бы круг ее обязанностей. Она и так уже была личной горничной хозяйки, но, стань Вайолетт матерью наследника семейства Фоссиер, ее положение в доме еще более укрепилось бы. Надежды Термины за долгие годы ожидания начали потихоньку таять, но тут возникла идея отправиться в Европу. Она была убеждена в том, что воды Бата или Висбадена наверняка будут способствовать тому, о чем она ежевечерне молилась. А если нет, то на крайний случай оставался еще и Лурд. Термина верила в целебные источники, при условии, конечно, что Гилберт будет выполнять свои супружеские обязанности, о чем она без тени улыбки сообщила своей хозяйке.

Вайолетт и сама мечтала о ребенке. У нее бы появился кто-то, кого она могла бы любить, крохотное беззащитное существо, которое безо всяких условии любило бы ее в ответ. Забота о ребенке заполнила бы пустоту ее жизни и, возможно, дала бы ей повод избегать вечерних посещений Гилберта.

Супруг подвел Вайолетт к тяжелой кровати розового дерева с пологом из коричневого шелка, расшитого золотом. Он распустил пояс ее халата и осторожно снял его, оставив Вайолетт в одном белье. Она поднялась по низким ступенькам и легла на кровать, а он, быстро освободившись от брюк и ботинок, расслабил галстук, стянул рубашку и жилет и, не снимая исподнего, лег рядом с ней.

Вайолетт, покорная его воле, лежала без движения, пока он расстегивал крохотные пуговицы у нее на лифе. Она почувствовала, как он горячими губами коснулся ее груди, а потом начал жадно целовать сосок, причиняя ей немалую боль.

Она попробовала протестовать, тогда он сдернул с нее оставшуюся одежду и потянулся рукой к ее бедрам.

Навалившись на жену, Гилберт раздвинул ее ноги и торопливо вошел в нее. Она пододвинулась, чтобы избавить себя от лишней боли. Движения его были поспешны и резки, кровать скрипела, полог раскачивался над ее головой. Почти не успев начать, Гилберт наклонился к ней и, приникнув ртом к ее губам, с содроганием чресел вошел в нее еще глубже.

Вайолетт не могла дышать, не могла двигаться под тяжестью его веса. И вдруг в припадке отчаяния она увидела перед мысленным взором лицо Аллина Массари. Откуда-то из глубин души, о существовании которых она и не подозревала, пришли слезы, подступили к глазам, готовые вырваться из-под сомкнутых век наружу. Она прокричала про себя его имя, и тогда солоноватая влага потекла по щекам, оросив ее растрепанные волосы.

На следующее утро на подносе с завтраком, принесенном гостиничной горничной и оставленном перед дверью спальни, лежал букет сирени. Термина поставила поднос у кровати Вайолетт и подошла к окну раздвинуть шторы. Гилберт, который всегда просыпался рано, уже отправился на улицу

— прогуляться и купить утреннюю газету. Он не завтракал в гостинице, так как уже свыкся с английской привычкой иметь основательный завтрак и гостиничный утренний поднос его не удовлетворял.

Вайолетт села в кровати и взглянула на теплые булочки и кофе, которых ей было вполне достаточно. Она предпочла бы французский кофе с молоком, но, как выяснилось, в Лондоне его найти было практически невозможно, поэтому она довольствовалась тем, что наливала побольше сливок.

Вайолетт размешивала кофе, когда вдруг заметила на подносе сирень. Отложив ложку, она потянулась к букету. Запах, исходивший от сотен крохотных цветков нежно-лилового цвета, был чист и нежен, как первое дыхание весны. Она поднесла букет к лицу и, вдохнув его аромат, счастливо улыбнулась.

Рядом с букетом на подносе лежало письмо. Ее муж не отличался сентиментальностью. С чувством, граничившим со смущением, Вайолетт взяла в руки конверт и сломала крохотную печать.

Письмо прислал не Гилберт. Оно состояло всего из нескольких строчек, написанных неуверенным почерком. Подписи не было.

Ими говорит язык любви.

Никакие цветы так не подходят Для выражения нежных чувств.

Ими украшались восточные беседки.

А юным девушкам остается гадать, Что слаще — сами цветы Или скрытый в них смысл.

Вайолетт знала, кто автор этих строк — та самая дама, которая написала «Сонеты с португальского», Элизабет Баррет Браунинг. И о смысле, скрытом в стихах, она догадывалась.

Внимательно осмотрев поднос, Вайолетт нашла крохотную печать, которую сломала, вскрывая конверт. Она аккуратно сложила кусочки и увидела тот же самый знак, что украшал галстук Аллина Массари: феникс в лавровом венке.

Она глубоко вздохнула, закусив губу. Он запомнил название ее гостиницы, узнал, в каком из номеров они с Гилбертом остановились. Должно быть, всего несколько минут назад он был за этой дверью, уговаривая горничную позволить ему положить букет на поднос с завтраком.

И тут она поняла. Букет сирени… На языке цветов, столь любимом Шекспиром и столетия спустя романтиками, у сирени был свой смысл. Он означал пробуждение любви.