"Бесстыдница" - читать интересную книгу автора (Блейк Дженнифер)

Глава 6

Запах бумажной фабрики, представлявший собой смесь двух основных «ароматов»: вареной капусты и сероводорода, — вызывал у Рида в детстве какое-то странное чувство. Ему всегда казалось, что на нем лежит личная ответственность за фабрику, раз она является собственностью его семьи. Его отец, весьма практичный человек, любил подчеркнуть, что фабрика пахла для него деньгами. И он был прав — почти от всех бумажных денег, ходивших по городу, исходило это зловоние.

Рид стоял в кабинете своего отца. Набрав в легкие воздуха, он резко выдохнул с тихим пофыркиванием. Все в этой комнате было пропитано знакомым запахом: кожаное кресло отца, бумаги, хранившиеся в стенных шкафах, картины на стене, изображавшие фабрику в разные годы, и шторы на окне, возле которого Рид сейчас стоял. Он не любил этот запах, хотя, наверное, со временем мог бы к нему привыкнуть. Ко всем прочим «ароматам» этого кабинета примешивался еще и слабый душок сигарет, которые отец бросил курить пять лет назад, и кубинских сигар, которые были слабостью его деда.

Рид смотрел на комплекс фабричных зданий и чувствовал, как его охватывает волнение. Он видел и большие по размерам бумажные фабрики, но немногие из них были более производительны, чем эта. «Бумажная Компания Сейерз-Хаттон» имела свою собственную парогенераторную установку и была независима от местной коммунальной службы. На лесном складе все было продумано до мелочей: от широких, надежно охранявшихся ворот, возле которых выстроились в ряд лесовозы, ожидающие своей очереди выгрузить тяжелые бревна, до огромного передвижного крана, отправлявшего лес на обработку тесальным и стругальным машинам. Автоклавы, в которых к стружке и измельченной щепке добавлялись сильнодействующие химические реактивы, по строго определенным часам изрыгали в атмосферу пропущенный через фильтры, но, несмотря на это, зловонный дым. Громадные бумагоделательные машины равномерно гудели и грохотали, жадно глотая тягучую очищенную древесную массу, поступавшую из автоклавов и паровых котлов, высушивая и раскатывая ее в бесконечно длинные простыни коричневой оберточной бумаги. Часть рулонов забирал цех по изготовлению мешков и пакетов, а основная масса продукции грузилась на трейлеры, которые выстраивались в ожидании своей порции в одну линию, словно расцепленные серые вагоны длинного поезда.

Было время, когда почти вся бумага вывозилась по железной дороге товарным поездом, принадлежавшим фабрике. То было давным-давно, когда только что построенная фабрика и появившаяся с ней одновременно железная дорога были зависимы друг от друга.

Фабрика росла, расширялась и менялась вместе со временем. Рид знал, что так будет продолжаться и дальше, независимо от того, состоится сделка со шведами или нет. Несмотря на доводы Камми, он был твердо убежден, что передача фабрики в другие руки, сулившая значительное расширение производства, явится новой ступенью прогресса. Только к этому прогрессу ни он, ни Хаттоны уже не будут иметь никакого отношения.

«Разумеется, будет очень неприятно и в какой-то степени стыдно, если семейная традиция вот так резко оборвется», — подумал Рид. И сделать это собирались его собственные руки. Его отец и дед, а до них старый Джастин Сейерз гордились своим детищем, гордились тем, что внесли определенный вклад в развитие промышленности Юга, и тем, что благодаря их усилиям люди в Гринли стали жить лучше. А вот он, Рид, хотел по-своему распорядиться своей судьбой. Перспектива посвятить всю жизнь коричневой бумаге отнюдь не прельщала его.

До строительства бумажной фабрики окрестности Гринли, как почти и вся Северная Луизиана, были сельскохозяйственным районом. Земля в этих местах в основном принадлежала фермерам, а такие крупные поместья, как «Вечнозеленый», были наперечет. Жизнь на фермах отличалась незатейливостью и в хорошие годы — когда вовремя шли дожди, а болезни и злая мошкара обходили эти края стороной — не казалась такой уж трудной; однако когда наступало лихолетье, свести концы с концами было нелегко.

По лесам свободно бродили лоси и кабаны, люди занимались разведением молочных коров и птицы, выращивали фрукты и овощи, сами мололи муку, варили сладкую патоку, чесали хлопок и шерсть, пряли, ткали, из собственных тканей шили себе одежду. Товарной культурой являлся хлопок, в обмен на который местные жители получали порох, кожаную обувь, ружья, ножи, лекарства и кое-какую галантерею для воскресного выхода «в свет».

Редкие фермеры имели рабов. Да и те, у кого они были, не могли себе позволить держать более одной пары рук для работы в поле и еще одной пары рук — женских — чтобы помогать хозяйке дома в ее бесконечных хлопотах: стирке, готовке, уборке, шитье, консервировании продуктов. И за детьми, которые появлялись в семье не реже одного раза в два года с точностью часового механизма, нужен был глаз да глаз.

Война между штатами мало чем изменила устоявшийся уклад жизни. Единственным последствием стал хлынувший поток иммигрантов из неплодородных районов Англии и Ирландии, Шотландии и Уэльса, надеявшихся найти в «земле обетованной» обещанный им рай. Эти люди, наравне с бывшими рабами, бились из последних сил, обрабатывая землю, упрямую и неподатливую, начинать на которой всегда было нелегко, и с каждым годом все глубже увязали в экономической и духовной депрессии, выхода из которой не было видно.

С появлением бумажной фабрики многое изменилось. Фермеры бросили свои земли ради стабильной зарплаты, на которую можно было позволить себе покупать готовую одежду, автомобили, стиральные машины, рождественские игрушки. Люди стали переселяться в город, чтобы быть ближе к работе. Лес снова предъявил права на бывшие фермерские угодья, и очень скоро возделывавшиеся прежде участки так основательно заросли деревьями и кустарником, что даже старожилы с трудом узнавали их.

Земля, которую нужно было холить и лелеять, чтобы получить хоть какой-то урожай хлопка, с готовностью отдалась лесу. Активный рост деревьев, продолжавшийся здесь девять месяцев в году, привел к тому, что за невероятно короткий срок эти места превратились в один из самых богатых лесных районов страны. А за последние двадцать лет лес стал основным природным богатством Луизианы, поэтому не было ничего удивительного в том, что шведы захотели обосноваться именно в этих местах.

За спиной Рида распахнулась дверь, и в кабинет вошел Гордон Хаттон — здоровенный парень с тяжелой челюстью, толстыми щеками, двойным подбородком и редкими грязно-русыми волосами, откинутыми назад с узкого лба. Создавалось впечатление, что этот человек с торжественным выражением лица в костюме-тройке и с портфелем в руке родился в зале заседания совета директоров.

Рид обернулся, и Хаттон шагнул ему навстречу, протягивая руку. Игривым, слегка заискивающим тоном он сообщил:

— Моя секретарша сказала мне, что сегодня утром ты появился на фабрике. Честно говоря, весь этот месяц я ждал тебя со дня на день. Я сейчас же распоряжусь, чтобы отсюда убрали мои вещи.

Первым желанием Рида было попросить этого человека не беспокоить его, но так делать не следовало, нельзя было игнорировать Хаттона, если Рид хотел обосноваться здесь. Кроме того, этот неожиданный визит заставил его другими глазами взглянуть на стол отца и увидеть там чужие вещи, заставил осознать, что чье-то чужое тело восседало в отцовском кресле. Странно. У Рида никогда не было собственнических наклонностей, и вдруг они дали о себе знать. Если же быть до конца откровенным, то это началось раньше — сразу после возвращения домой.

— Я бы не возражал, — ответил Рид и улыбнулся. Улыбка не сходила с его лица все то время, пока Гордон пытался до боли сжать его руку в приветственном пожатии.

— У меня есть несколько важных вопросов, которые необходимо выяснить первым делом, — сказал Хаттон. — Как только у меня появится время, я покажу тебе фабрику и расскажу, чем мы здесь занимались, пока тебя не было.

Сквозь любезность этого человека проглядывала снисходительность, и, конечно, это задело Рида за живое.

— Не суетись. Надеюсь, я и сам не заблужусь здесь. Я как-никак вырос на этой фабрике, ты же знаешь, — сухо сказал он.

Улыбка Гордона Хаттона немного увяла.

— Я знаю. А вот мой старик не разрешал нам с Китом и близко подходить к этому месту, пока мы не поступили в университет. Не хотел, чтобы мы вертелись у него под ногами и отрывали от дел. Я всегда считал, что это недальновидно с его стороны.

— И несмотря на это, вам нравится эта работа, а меня она пугает.

Лицо Гордона приобрело глубокомысленное выражение.

— Раз уж ты сам упомянул об этом, я должен признаться, что не ожидал снова тебя здесь увидеть. Все мы думали, что старый добрый Гринли покажется тебе слишком маленьким после странствий по свету.

Рид поднял на него насмешливый взгляд.

— Просто удивительно, как быстро все за тебя решают другие.

— Да-да, ты прав, — монотонно пробубнил Гордон. — Ладно, оставляю тебя осваиваться с обстановкой.

Он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Рид задумчиво посмотрел ему вслед. Камми оказалась права: его возвращение совсем не обрадовало Гордона. Интересно, заметил бы он сам раздражение и досаду Хаттона, если бы не был предупрежден заранее? Вероятно, нет.

Гордон никогда не был приятным человеком. Еще в детстве он отличался крупным телосложением и пользовался преимуществом в весе, чтобы помыкать более слабыми товарищами. Особенное удовольствие ему доставляло запугивать всех своим отцом — большим начальником. Но с Ридом, который был на несколько лет младше, ни одна из этих тактик не имела успеха, и Гордон, не желая с этим мириться, то и дело старался зацепить его. Похоже, он до сих пор не оставил своих попыток.

Рид подождал несколько минут человека, который должен был освободить офис от вещей Хаттона, но никто не появился. Тогда он сгреб лежавшие на столе бумаги, обвязал их веревкой и бросил на пол. Потом порылся в карманах, вытащил ручку и блокнот, положил их на опустевший письменный стол и подошел к стоявшему в углу огромному черному стальному сейфу, который был своего рода реликвией, напоминавшей о двадцатых годах. Рид опустился на колени возле сейфа и дотронулся до витиеватых красных и золотых букв, которые обрамляли дверцу.

Когда он был ребенком, из всех окружавших его на фабрике предметов этот сейф казался ему самым загадочным и притягательным. Риду было не больше четырех лет, когда дед впервые позволил ему открыть эту дверцу. За дверцей оказалась коробка с леденцами — необыкновенный сюрприз для внука, как считал старик. Конфеты пахли табаком и фабрикой, но разве могло быть что-то вкуснее их? С того знаменательного дня мальчик получил почетное право по утрам открывать черный сейф, доставать из него бумаги, а после обеда проделывать ту же процедуру в обратном порядке.

Рид улыбнулся. Удивительно: стоило только прикоснуться к этим таинственным, как казалось ему в детстве, буквам, и в памяти тут же всплыл код. Ощущая то же волнение, ту же дрожь в руках, как это было с ним в первый раз, он осторожно открыл дверцу.

В сейфе лежали финансовые и рабочие отчеты, лежали на том самом месте, где Рид ожидал их увидеть, там, куда Сейерзы на протяжении нескольких десятилетий клали подобные бумаги. Единственное отличие состояло в том, что теперь все документы были распечатаны на компьютере и подшиты в тонкие пластиковые папки, а не в массивные бухгалтерские книги с тяжелыми кожаными переплетами. Достав отчеты за последние шесть месяцев, Рид закрыл сейф, уселся за стол и разложил бумаги.

Спустя два часа он все еще перелистывал страницы, хмурясь, делая выписки и зачесывая пальцами волосы. Ему было известно, что за прошедшие пятнадцать лет производительность фабрики увеличилась, но вот насколько — ему никак не удавалось понять. Цифры беспорядочно мелькали у него перед глазами. В конце концов ему начало казаться, что, может быть, когда-нибудь вся эта неразбериха приобретет для него какой-то смысл. Он перевернул очередной лист, усеянный черными точками цифр, когда раздались быстро приближающиеся к двери кабинета шаги. Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену.

Риду потребовалось меньше секунды, чтобы оказаться на ногах, прислониться спиной к ближайшей стене и схватить первое попавшееся под руку оружие — нож для разрезания бумаги.

В комнату ввалился Кит Хаттон.

— Я уже три дня собираюсь поговорить с тобой, Сейерз! И вот, наконец, ты объявился, — хрипло произнес он, презрительно усмехаясь.

Рид облегченно вздохнул и повел плечами, чтобы сбросить напряжение. Потом кинул нож на стол, подошел к креслу и присел на подлокотник.

— Если ты в самом деле хотел увидеться, то мог бы разыскать меня и раньше, — сказал он.

— Не сомневаюсь, что тебе хотелось бы заманить меня в ловушку, — с издевкой ответил Кит. — Разве не так? Но я не такой уж дурак, чтобы по собственной воле ехать в «Форт».

Ровно, не повышая голоса, Рид произнес:

— Я ничего против тебя не имею.

— Ха! Зато я имею. Мне известно, что ты переспал с моей старухой. Черт, об этом знает весь город. Так вот, я хочу, чтобы ты отвязался от нее. Усек?

Рид едва сдержался, чтобы не выбить зубы этому самодовольному болвану за тон, которым он говорил о Камми. Сделать это было бы нетрудно. Кит Хаттон, бывший когда-то красавцем с атлетической фигурой, за последние годы обрюзг и заплыл жиром. Его глаза налились кровью, а рука, которой он опирался об угол стола, слегка подрагивала. От него за версту несло перегаром.

Это ничтожество не стоило того, чтобы марать о него руки. Рид почувствовал презрение, смешанное с жалостью.

— Мне кажется, Камми сама в состоянии выбирать себе друзей, — заметил он.

— Каких еще друзей? Ты не имеешь права и близко подходить к ней, понял? — Кит выставил указательный палец. — Она, между прочим, пока еще моя жена. Да-да, мы еще не развелись, к твоему сведению!

— Но ты же сам оставил ее, насколько мне известно.

— Ошибиться может каждый. — Кит со злостью сощурил глаза.

— Такая женщина, как Камми, не станет давать тебе второго шанса, — холодно произнес Рид. Ему самому было о чем пожалеть. Первый раз он обидел Камми много лет назад, второе недоразумение произошло в прошлые выходные. Он не должен был терять над собой контроль, когда они беседовали в ресторане. Разумеется, этого бы и не случилось, будь он абсолютно уверен в своей правоте. А ему ведь показалось тогда, что в словах Камми была доля истины. Да какое это теперь имеет значение?

Глаза Кита превратились в узкие щелочки.

— Ты хочешь сказать, что собираешься отбить ее у меня?

Рид медленно поднялся на ноги.

— Я хочу сказать, — отчеканил он, — что только идиот мог упустить такую женщину. А еще я хочу сказать, раз уж ты затронул эту тему: оставь Камми в покое. Я испытываю отвращение к тем мужчинам, которые преследуют женщин.

— Хотелось бы мне посмотреть, как ты собираешься остановить меня, — процедил Кит сквозь зубы, выпячивая подбородок, словно подросток, затевающий драку на школьном стадионе.

— Продолжай в том же духе, и твое желание исполнится.

В голосе и взгляде Рида было что-то такое, что заставило Кита отступить на шаг назад.

— Это по просьбе Камми ты угрожаешь мне? — спросил он, сердито сомкнув брови.

Рид усмехнулся.

— Нет, это моя собственная инициатива.

— Так я и думал. Вообще-то тебе тоже нечему радоваться. Она раздувает против тебя такую кампанию, что как бы тебе плакать не пришлось. Так что мне не следует особенно волноваться.

— Вполне может быть, что Камми не нравится моя затея с продажей фабрики, но моего отношения к ней не сможет изменить ничто.

Кит хитро улыбнулся.

— Ты думаешь, все так просто, да? Ты думаешь, что продашь фабрику, и все будет о'кей? Что ж, приятель, тебе и карты в руки.

Рид настороженно посмотрел ему в глаза.

— С фабрикой будут какие-то проблемы? Думаешь, что рабочие или профсоюзы воспротивятся продаже?

— Ты теперь босс. Ты и выясняй.

Кит удовлетворенно кивнул. Поворачиваясь, он споткнулся и нетвердой походкой вышел из офиса.

Рид долго смотрел ему вслед. Наконец снова повернулся к своему столу, взял ручку и уставился в распечатанный на компьютере отчет. Ровные колонки цифр по-прежнему ни о чем не говорили. Рид так сжал пальцы, что чуть не сломал ручку. Швырнув ее на пол, он размашистыми шагами вышел из кабинета. Может, станет лучше, если пройтись по фабричному двору? Во всяком случае, хуже уже не будет.

В семь часов вечера того же дня Рид стоял позади дома Камми, прислонившись к своей любимой сосне, и наблюдал за тем, как двор заполнялся машинами. Сегодня у Камми должно было состояться организационное собрание группы, выступавшей против продажи фабрики. Некоторых из подъезжавших людей Рид знал, но с большинством ему не доводилось встречаться. Однако это не имело никакого значения — его личная «служба информации» не дремала: Персфон составила для Лизбет подробный список приглашенных.

На сегодняшнем заседании ожидалось присутствие владельца еженедельной газеты, корреспондентом которой являлся он сам. Должна была приехать и хозяйка местной радиостанции. Каково бы ни было их личное отношение к обсуждавшемуся вопросу, главной их задачей было донести новости до широкой публики. К тому же они были друзьями Камми. В качестве спикера на сегодняшней встрече должен был выступать долговязый бородатый тип, возглавлявший местное общество по охране окружающей среды. Камми пригласила и Фредерика Моли — он был городским адвокатом, который специализировался на случаях по нарушению общественного порядка, банкротствах и разводах. Практика приносила ему приличный доход, однако деловые круги Гринли презирали этого человека.

Как это ни удивительно, но шериф тоже обещал приехать. Обычно большинство чиновников предпочитают занять выжидательную позицию, хорошенько взвесить все «за» и «против», прежде чем впутаться в какое-либо спорное или скандальное дело. Шериф Бад Дирфидд дал согласие участвовать в оппозиции не столько ради поддержки кузины, сколько из-за серьезной обеспокоенности ростом преступности в городе, которому, несомненно, способствовал бы наплыв большого количества новых рабочих на фабрику. Более того, Бад не был новичком в подобных мероприятиях. Всем было известно, с какой фанатичностью шериф боролся против использования огнестрельного оружия как средства самозащиты: трудно было найти дом, в котором не держали бы по крайней мере одного ружья и пистолета. Причина неистового протеста шефа полиции была вполне понятна: его младшая дочь застрелилась, играя с дробовиком, а жена после этой трагедии стала алкоголичкой.

Все остальные гости были преимущественно женщинами самых разных возрастов, которые принимали участие в работе всевозможных общественных организаций, таких, как «Дочери Американской Революции», «Клуб садоводов», и тому подобных. Представительницы этих организаций занимались в основном благотворительной деятельностью: изыскивали материальные средства для добровольных сестер милосердия, работавших в больнице, финансировали приходской музей, поддерживали марш в защиту безработных и малоимущих. На их счету был не один десяток добрых дел. Этих людей можно было бы назвать голубой кровью местного общества, однако почти никто из них даже не задумывался об этом. Те же несколько человек, которые отличались тщеславием, стремились не показывать этого окружающим. Скорее всего большинство этих женщин предпочло бы остаться в стороне от подобных хлопот, вести незаметный пассивный образ жизни, если бы их деятельность не имела прямого влияния на судьбы их детей и внуков.

Вечер был прохладным и сырым. Рид вдыхал едва уловимый аромат диких азалий, который ветер приносил из леса, и тонкий запах бледных орхидей, распускавших бутоны под высокими соснами, окружавшими дом. Ему казалось, что он слышит шепот нежных веток оливковых кустов, росших у боковой двери, которая выходила на ту сторону сада, где стояла беседка. Посмотрев на наполовину огороженную беседку, Рид подумал, что оттуда удобнее всего будет наблюдать за домом. Крыша над головой, железный столик и несколько стульев — роскошная альтернатива мокрому шершавому стволу дерева.

Перебравшись в беседку, Рид сел на холодный железный стул и стал гадать, какой торт или пирог испекла Персфон для сегодняшнего вечера, прислушиваясь к шуму голосов из дома. Он чувствовал себя выброшенным за борт. Его съедала зависть ко всем тем людям, которые были приглашены в этот дом, которые имели право входить в него по своему желанию, которые имели право видеть Камми, слышать ее. Точно так же он завидовал и Киту Хаттону, когда тот стал ее мужем.

Вспомнив о том, с какой развязностью Хаттон заявлял свои права на Камми, Рид передернулся от отвращения. У него не укладывалось в голове, как этот человек, которому она когда-то действительно принадлежала, мог упустить свое счастье. Если бы на месте Кита был он, если бы ему была дарована возможность видеть, как она купается, обнимать ее во сне, зарываться лицом в ее волосы, прижимать к себе ее нежное тело, он скорее согласился бы умереть, чем позволил бы себе потерять все это.

Рид внимательно осмотрел окна дома и боковую дверь. Когда все разъедутся, а Камми выключит свет, он проверит каждую щелочку. Конечно, старые замки вряд ли могли служить надежной защитой, ему самому, к примеру, требуется не больше пятнадцати секунд, чтобы проникнуть в этот дом, но он будет чувствовать себя спокойнее, убедившись, что приняты все возможные меры предосторожности.

Через несколько минут Рид, которому не давала покоя мысль о недостаточной безопасности Камми, принял другое решение. Он подождет, пока она уснет, а потом займет сторожевой пост внутри дома. Камми никогда не узнает, что этой ночью он стоял на часах у дверей ее спальни. Устроить наблюдательный пункт чуть ли не у ее кровати было блестящей идеей.

Но блестящей ли? А что, если он сам превратится в человека, представляющего для Камми угрозу, в того, от кого сам пытается ее защитить? В таком случае его тактику можно было считать достаточно рискованной.

Ничего, он привык рисковать. Вот, к примеру, взял и поехал в Новый Орлеан, хотя этого делать не следовало. За последние двое суток он понял это совершенно ясно. Ведь он сам очертил вокруг Камми тот круг, за который непозволительно было выходить, и она согласилась на это. А потом попытался нарушить свои же правила. В этом и заключалась его ошибка.

Зачем он сделал это?

Зов плоти? Да, черт возьми, да.

Но была и другая причина, найти которую ему удалось после долгого мучительного копания в своей душе. Этой причиной являлось его «я». Он знал, каким выглядит в ее глазах: неотесанным, грубым, не имеющим представления о хороших манерах, — и горел желанием показать себя в ином свете. Однако его демонстрация только усугубила неприязнь Камми. А еще ему стало ясно, что она не доверяет ему. И не важно, во что он одет — в старые джинсы или элегантный фрак. Разве могло это шокировать его — человека, который сам себе не доверял?

Собрание, казалось, будет продолжаться вечно. Рид успел пару раз вздремнуть, чтобы как-то скоротать время. Когда-то, когда ему приходилось по многу часов стоять в карауле или сидеть в засаде, он научился таким пятиминутным передышкам. Его глаза открылись в тот момент, когда за первой гостьей, вышедшей из дома, захлопнулась задняя дверь. Вскоре начался массовый отъезд, и подъездная аллея постепенно опустела.

Последним на крыльце показался Моли, адвокат. Он остановился у двери и, словно не собираясь уходить, принялся о чем-то разглагольствовать, то и дело касаясь руки Камми. Адвокат был высокого роста, в черных волосах серебрилась седина, он носил очки в темной оправе.

Глядя на Фредерика Моли, язык не поворачивался назвать его просто Фредом. До сих пор Риду не доводилось встречаться с этим человеком, но с первого взгляда он почувствовал антипатию к Моли.

Разговор на крыльце продолжался, и Риду пришло в голову, что дело о разводе Камми, вероятнее всего, ведет этот самый Моли. Этим могло объясняться его долгое ораторствование. Но вот чем объяснить то, как он брал ее за руку, как наклонялся над ней и шептал что-то на ухо?

Камми, терпение которой было на исходе, первой спустилась с крыльца и направилась вместе с адвокатом к его автомобилю. Рид двинулся за ними, держась в тени деревьев.

Камми говорила устало-равнодушным голосом, как обычно делает человек, который пытается отвязаться от надоедливого собеседника, не желая показаться откровенно грубым. Она попросила Моли позвонить ей, когда будет готово какое-то новое завещание, и стала бочком пятиться к дому. Однако у адвоката еще не иссяк словарный запас, и, поймав ее за руку, он вернул Камми на место.

Терпение Рида лопнуло. Он оторвался от ствола сосны, под которой стоял, и широким шагом направился через двор в их сторону, шумно вдыхая ночной воздух.

Камми увидела его из-за плеча адвоката. На какое-то мгновение ее рот приоткрылся в удивлении, но в следующую секунду губы плотно сжались, а на лице застыло недовольное выражение.

— Хорошая погода, — сказал Рид, приблизившись к ним.

Адвокат резко обернулся. В его глазах мелькнул невольный испуг, который никак нельзя было спутать с радостным удивлением.

— Что ты здесь делаешь? — ледяным тоном спросила Камми.

— Гуляю, — ответил Рид, заставляя свой голос звучать любезно и непринужденно.

— Но ты находишься на территории моего дома.

Вместо ответа Рид повернулся лицом к ее гостю и стал выжидательно разглядывать его.

Как он и ожидал, хорошие манеры адвоката одержали верх над замешательством: Камми сухо представила их друг другу.

— Я слышал о вас, — сказал Моли, протягивая руку, — очень рад, что наконец-то мы встретились.

Рид язвительно усмехнулся про себя. Еще бы! Было бы весьма недальновидно со стороны юриста с такими амбициями, как у Моли, повести себя нелюбезно с владельцем самого крупного промышленного предприятия в городе.

Адвокат снова обратился к Камми:

— Я позвоню вам на этой неделе, хорошо? Тогда мы и обсудим все детали. А пока держите меня в курсе всех ваших действий.

Она сразу же согласилась. Моли сел в автомобиль, и через минуту машина двинулась к воротам.

— Ты шпионил за моим собранием! — яростно бросила Камми, повернувшись к Риду и подбоченясь, когда машина адвоката еще не свернула на шоссе.

Ее резкое движение и легкий ночной ветерок обдали Рида ароматом гардений, смешанным с теплым запахом чистого женского тела. Захлестнувшее его желание можно было сравнить лишь с ударом в солнечное сплетение. Его глаза замутила влага, каждый нерв и мускул свело судорожным спазмом, сердце учащенно забилось в груди. Оцепенев от ужаса, Рид подумал о том, что Камми могла почувствовать его состояние и уловить запах животного нетерпения, так неожиданно выброшенный порами его горячего тела.

— Я? — спросил он как можно естественнее и простодушнее. — Зачем мне это надо?

— Ты боишься, что я начну вставлять тебе палки в колеса, и хочешь остановить меня.

Он долго смотрел на нее, потом совершенно спокойно произнес:

— Если я приму решение продать фабрику, Камми, я это сделаю, и все твои усилия будут напрасны. Еще никому не удавалось сломить меня.

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответила она, скрестив руки на груди. — И все-таки ты шпионил.

— Честно говоря, удивлен, что ты только сейчас обнаружила это, — Рид тихо рассмеялся.

— Так, значит, ты признаешься!

Расширившиеся глаза Камми превратились в темные бездонные озера, в которых неясно мерцали отблески света фонарей, стоявших вдоль дорожки.

— Вот уже много лет я шпионю за тобой, — заговорил он приглушенно. — Я часами наблюдал, как ты играла там, в лесу, как переходила вброд ручьи, как собирала фиалки и ловила в речке раков, как качалась на той виноградной ветке, которую я надломил специально для тебя. Однажды я целый день пролежал в траве в шести шагах от тебя, а ты сидела на соломенном тюфяке и читала книгу. Нас разделяли тогда только несколько молоденьких сосен, осока и куст шиповника, но ты даже не догадывалась о моем присутствии.

Любопытство и смущение, румянцем разлившееся по лицу Камми, вернули Риду уверенность в себе.

— Зачем? — спросила она, с трудом разжав губы.

Рид не был готов к этому вопросу. И ему казалось, что Камми тоже не готова выслушать всю правду до конца. Он пожал плечами.

— Зачем так поступают мальчишки-подростки? Просто хотел проверить себя, подкрасться к тебе так, чтобы ты ничего не заметила. Ты вторглась в мой лес, в мои владения, вот я и наблюдал за тобой.

— Твой лес?

— Я первым открыл его для себя. А через какое-то время следить за тобой стало моей привычкой, моим хобби или спортом; ну как, например, люди следят за повадками белки или оленя, на которых охотятся.

— Спортом, — повторила она напряженно, и когда до ее сознания дошло, какие слова он выбрал, чтобы объяснить свое поведение, Камми задрожала от гнева. — Ты хочешь сказать, что наблюдал за мной ради развлечения, что получал от этого удовольствие? Да тебя можно сравнить только с извращением, который упивается видом эротических сцен!

Подавив в себе приступ бешенства с таким усилием, что на лбу выступили бисеринки пота, Рид ничего не ответил.

— Да, тебе это нравилось, — в ярости продолжала Камми. — Но теперь знай, что если я еще раз увижу тебя возле моего дома, то немедленно вызову полицию!

Она повернулась и решительными шагами направилась к крыльцу, оставив его стоять в оцепенении. Хлопнула дверь.

— Да, ты права. Мне это очень нравилось, а сейчас нравится еще больше, — задумчиво произнес Рид.