"Голос в ночи (полный вариант)" - читать интересную книгу автора (Николаевич Голубев Глеб)

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Было такое чувство, словно я вырвалась из сумасшедшего дома, куда меня засадили совершенно здоровой и нормальной, — так спокойно и размеренно шла теперь жизнь.

По утрам доктор Жакоб обычно работал у себя в лаборатории на втором этаже. Иногда я заходила туда, но ненадолго, боясь помешать.

Тут царила строгая атмосфера. Хромом и сталью поблескивали в стеклянных шкафчиках инструменты. Жакоб и два молодых бородатых ассистента в накрахмаленных белых халатах возились со сложными приборами, изредка перебрасываясь фразами, звучавшими для меня загадочнее марсианских.

Они проводили опыты с собаками, большая свора которых носилась по всему саду, отпугивая от ограды редких прохожих, с обезьянами, кроликами, даже со змеями.

Я люблю всяких зверюшек. В детстве у меня долго жила лиса, и я увлекалась кроликами, расставаясь с ними каждый раз с горьким плачем. Так что в зверинце Жакоба я с удовольствием проводила целые часы. Я быстро подружилась со всеми собаками. Правда, змей я сторонилась. Змей я ненавижу и боюсь, не могу смотреть без содрогания на обыкновенного ужа, хотя все уверяют, будто они совершенно безвредны. Даже когда в кино или по телевизору показывают змей, я зажмуриваюсь и не открываю глаза, пока они не исчезнут с экрана.

Нередко Морис и боготворившие его ассистенты подвергали себя довольно жестоким, по-моему, опытам: силой самовнушения изменяли ритм сердца, за несколько секунд повышали у себя температуру на четыре-пять градусов, заставляли организм выделять больше инсулина. Все это контролировалось приборами.

Иногда они усыпляли друг друга и проделывали в гипнотическом сне удивительные вещи: вспоминали то, что казалось совсем забытым, моментально останавливали нарочно вызванное кровотечение (увидев это своими глазами, я начала верить в чудесную способность некоторых людей «заговаривать кровь»), вызывали самые настоящие ожоги прикосновением совершенно холодной металлической палочки.

Глядя на это, я начинала верить, что Морис ведет важную научную работу.

Специально для меня он самовнушением заставил однажды появиться у себя на запястьях кровоточащие стигмы, но я расплакалась, и Морис поскорее внушил себе, чтобы они исчезли.

Потом он еще раз повторил «явление стигм» на одной из своих «лекций с фокусами». Побывав на нескольких таких удивительных лекциях, я стала понимать, каким важным и нужным делом занимается Жакоб во время этих выступлений. Ведь он не только в очень живой и занимательной форме раскрывал перед самыми различными людьми новейшие научные знания и разоблачал всякие живучие суеверия, но и прямо тут, у всех на глазах, проводил сложнейшие опыты над своим мозгом и телом, исследуя их скрытые удивительные возможности.

Чего только он не проделывал! В несколько минут выращивал прямо на кафедре апельсиновое деревце с настоящими вкусными плодами, по примеру индийских йогов. Сыпал в хрустальную вазу с водой разноцветный песок — и тут же, как факир, вынимал его горстями совершенно сухим и даже рассортированным по цветам…

Его клали в саркофаг из толстого льда, закрывали ледяной крышкой и обвязывали сверху стальными цепями. Потом этот ледяной гроб запирали в автофургон-холодильник (лекция проходила в парке, на воздухе). Сотни людей глаз не сводили с фургона, но через десять минут улыбающийся Жакоб оказывался на свободе!

Он пришивал себе перчатку к руке — и без всякого обмана! Морис действительно прокалывал себе руку насквозь, не испытывая боли. На одной из лекций он даже проткнул себе насквозь шею острой рапирой, не повредив ни кровеносных сосудов, ни нервов. Это делалось перед рентгеновским аппаратом, установленным тут же, и все могли видеть, что рапира прошла возле самого позвоночника, а Морис шутил и улыбался!

И, показывая эти удивительные трюки, он каждый раз настойчиво напоминал и втолковывал слушателям, что для выполнения их вовсе не нужно обладать сверхъестественными способностями, быть факиром. Нет никакой мистики и чудес — все дело лишь в тренировке и силе воли, превращающей его тело в чудесный послушный инструмент.

Все равно я часто ужасалась, а потом, по дороге домой, начинала его отчитывать.

— Но я в самом деле не испытываю никакой боли, — со смехом уверял Морис. — Если хотите, это даже полезно для здоровья, как всякая физкультура.

Я не верила, и однажды он показал мне фотографию какого-то щуплого паренька с бледным, исхудалым лицом.

— Кто это?

— Я, — ответил Морис.

Глядя на его круглое, еще больше расплывшееся от широкой улыбки лицо, я ответила:

— Не может быть!

— Правда. Таким заморышем я был в тринадцать лет. Надо эту карточку тоже поместить в музей «чудесных исцелений»…

Я видела этот забавный «музей». Там хранились костыли, ставшие ненужными инвалидам, которых доктор Жакоб вылечил внушением от нервного паралича, висели фотографии прозревших слепцов и заговоривших немых.

— Трудно поверить, что я был неправильно сложен от рождения, — задумчиво продолжал Жакоб, рассматривая старую карточку. — Часто болел, мать таскала меня из одной клиники в другую. Мне это надоело, и я под влиянием всяких приключенческих книжек решил доказать — прежде всего самому себе, — что воля может творить чудеса. До сих пор помню, как лежал ночью в больничной палате, все кругом спали, а я стиснул зубы и думал: «Ты должен стать сильным, ты не чувствуешь никакой боли!» Повторял заклинание снова и снова, пока оно не вошло в мою плоть и кровь, и я в самом деле перестал ощущать боль. Врачи только головами качали.

— Напоминает рецепт доктора Ренара, — недоверчиво сказала я. — А он мне не очень помог.

— Ну, во-первых, он вам дал довольно примитивный рецепт. А во-вторых, много ли вы занимались самовнушением? «Надо себя дрессировать», любил говорить Чехов, и заниматься этим всю жизнь. Выйдя из больницы, я всерьез занялся тренировкой тела и воли и продолжаю каждый день.

— Занялись фокусами? — насмешливо спросила я.

— И довольно успешно, — ответил он, показывая на стену, где были развешаны самые удивительные дипломы, какие мне приходилось видеть.

«Чемпион факиров 1965 года…», «Известный во всем мире…», «Почетный член объединения «Магишес ринг», «Лауреат Международного фестиваля иллюзионистов» — у него была всемирная слава.

Но я не могла удержаться и подтрунивала над ним:

— Представляю, как интересно, наверное, проходят у фокусников профсоюзные собрания! Как они голосуют — поднимая отрубленные головы? А заболтавшегося докладчика, наверно, просто превращают в невидимку или окаменевшую статую?

— Вы все смеетесь, а когда меня изгнали из университета и настали трудные времена, цирковые выступления очень помогли не сдаться. А то бы мог и сломиться, пойти на попятный, как старик Анри.

Он помрачнел от воспоминаний, помолчал, а потом добавил:

— Учтите еще одно: деньги, которые я добывал факирскими фокусами в поте лица своего, пошли целиком на науку. Без них никогда бы я не имел такой лаборатории. У нас в стране за год отпускается на исследования высших психических способностей человека денег в два раза меньше, чем стоит один средненький танк…

— Неужели?

— Официальные данные. А вы говорите — фокусы… Но главное, я научился хорошо владеть своим телом и волей. Теперь могу на несколько минут останавливать свое сердце, выдерживать на грудной клетке, волевым усилием напрягая мышцы, до полутонны груза. Даже аппендицит мне вырезали без наркоза — я просто «выключил» боль.

— Вот бы мне научиться! Я ведь реву, уколов палец булавкой.

— Уверен, все люди могут научиться владеть собственным телом и управлять своей психикой. Для этого мы и работаем. И до чего же интересно!

Круглое лицо его раскраснелось, глаза блестели. Увлекшись, он опять начал продевать сквозь щеку горящую сигарету, но я уже привыкла и не пугалась.

— Удивительные открываются просторы! Скажем, боль. Она необходима как сигнал о нарушениях в работе организма. Но эту ее защитную роль не надо преувеличивать. В чудесной сказке Кэрролла Белая Королева вскрикивала до удара, а не после него. Не так глупо и забавно, как может показаться. Обратите внимание: когда наступите невзначай босой ногой на гвоздь или на острый камешек, то сначала машинально отдергиваете ногу, а боль ощущаете лишь потом. Информация об опасности попадает в мозг быстрее, чем болевые ощущения. Так что боль нередко оказывается для организма бесполезной, а в больших количествах даже вредной, ослабляя его. Дать людям способность контролировать чувство боли, «выключать» его по желанию — разве не заманчиво?

Во время таких бесед в лаборатории, за чашкой утреннего кофе или в машине по дороге домой после лекции Морис делился своими замыслами и мечтами. Мы совершали прогулки в горы, подальше от шумных туристов. Было даже странно сидеть в сосновой роще на теплых, нагретых солнцем замшелых камнях и смотреть, как внизу непрерывным потоком мчатся вдоль Лазурного берега автомашины со всего света и толпы людей муравьями снуют по улочкам Монтре, а вокруг нас — первозданная тишина.

Или мы заплывали на лодке далеко от берега, оставаясь наедине с небом и лохматыми облаками. Я смотрела на облака, опустив руки в ласковую воду, а Морис рассказывал о том, как было бы интересно овладеть секретами памяти, чтобы научиться управлять ею — вспоминать в малейших деталях любое пережитое прежде событие или за считанные минуты запечатлевать в мозгу знания и навыки, на приобретение которых пока приходится тратить годы.

— Опыты показывают, что практически мы запоминаем все, — говорил он. — Только, к сожалению, далеко не все можем вспомнить по желанию. Прежние впечатления таятся где-то в глубинах подсознания, а как добраться к ним, мы не знаем.

Очень увлекательно он фантазировал о том, какие удивительные возможности откроются перед людьми, когда удастся наконец познать в деталях, как преобразуются в мозгу все ощущения, воспринимаемые нашими органами чувств.

— Представляете, если мы раскроем электрохимический код, с помощью которого изображение где-то в глубинах нашего мозга превращается в образ, то сможем вернуть зрение всем пораженным слепотою людям! Или подключить к нашему мозгу органы чувств любого существа — все равно, человека или животного — и посмотреть на мир его глазами. Разве не заманчиво увидеть то же, что и орел, парящий в небе, или, скажем, ныряющий в глубины океана кашалот? Вполне возможно, если мы научимся передавать по радио в наш мозг соответствующие импульсы от органов чувств кита или птицы.

— Ну, это уже фантастика!

— Ничуть. Когда вы прикасаетесь к чему-нибудь, вы ведь не замечаете, что ваш мозг находится не в кончиках пальцев, а на расстоянии доброго метра от них. Увеличьте расстояние до тысячи километров, и вы не заметите, потому что радиоволны преодолеют его все равно быстрее, чем бегут нервные импульсы вдоль руки. Так что, оставаясь на Земле, у себя в комнате, вы сможете отправить свои органы чувств на другие планеты, все видеть, слышать, ощущать, обонять, осязать воочию!

— Вы мечтаете, как улучшить человека и сделать его сильнее, — покачала я головой. — А другие надеются с помощью ваших открытий превратить людей в послушных рабов, в живых роботов…

— Да, вы правы. — Жакоб сразу помрачнел. — Таких, к сожалению, немало. Как меланхолически заметил один философ: «Когда в науке делается открытие, дьявол сразу же хватается за него, пока ангелы обсуждают, как его лучше использовать…» И огонь становится не добрым, опасным, если он не горит в печке, а охватывает дом. Надо бороться, чтобы наши открытия не попадали в грязные руки проходимцев. Вот я с ними и воюю. Но нелегко. Ведь каждого жулика приходится разоблачать заново. Об этом напоминал в свое время еще Энгельс…

— Энгельс? — переспросила я.

— Да.

— Он тоже занимался разоблачением шарлатанов?

— И весьма успешно. Написал специально статью по этому поводу — «Естествознание в мире духов».

— Простите за мой вопрос, но… вы — коммунист? — не удержалась я.

Доктор Жакоб посмотрел на меня с усмешкой и ответил:

— Допустим, да. А вы боитесь довериться коммунисту?

— О нет, что вы, — пролепетала я и поспешно добавила — Но я вас перебила. Так что же говорил Энгельс?

— Не помню дословно, но смысл такой: пока не разоблачишь каждое отдельное мнимое чудо, у шарлатанов остается достаточно почвы под ногами. В том-то и трудность.

Морис рассказал мне историю Пауля Дибеля. Он был простым рабочим, шахтером и жил неподалеку от одного селения в Баварии, где мистики устроили очередное «чудо»: у крестьянки Терезы Нейман каждую пятницу начали появляться кровоточащие стигмы как напоминание о муках распятого Христа. Суеверные люди стали совершать паломничество, чтобы получить благословение новоявленной «святой».

Дибель с юности увлекался фокусами и знал их секреты. Он начал под именем факира Зин-Долора повторять на арене местного цирка все «чудеса», происходившие с Терезой Нейман, объясняя зрителям их вовсе не божественную природу.

— Прошло тридцать лет, — сказал Жакоб. — Дибель уже умер, а Тереза Нейман стала старухой. Но к ней по-прежнему приходят тысячи богомольцев.

— Да, суеверия живучи, я тоже об этом думала, — сочувственно кивнула я и рассказала о своих размышлениях во время гнетущего бессильного одиночества, так замучавшего меня, когда проклятый голос заставлял тетю то впадать в детство, то никого не узнавать.

— Суеверные предрассудки людей, живущих в глухих долинах у подножия «Игрища дьявола», еще можно как-то понять, — продолжал доктор Жакоб. — Но ведь и «просвещенные интеллигенты» не отстают. Во время Всемирной выставки в Нью-Йорке американские психологи попробовали подсчитать, какой процент среди посетителей составляют суеверные люди. Они решили проверить их лишь на одном из многих суеверий, широко распространенных в Штатах: кто пройдет под лестницей-стремянкой, того, дескать, ждут большие неприятности.

— Есть такая примета? — удивилась я.

— Каких только нет! В одном из павильонов на самом пути, как будто случайно, поставили такую лестницу. Она была высокой, проходили под ней совершенно свободно, а иначе приходилось делать крюк. И фотоэлементы незаметно подсчитывали всех, кто обходил лестницу стороной. Знаете, сколько таких оказалось?

— Не буду гадать. Много?

— Семьдесят процентов из нескольких миллионов посетителей! И не удивительно: ведь суеверия выгодны, их усиленно насаждают, поддерживают. Сейчас в Америке не меньше тысячи газет ежедневно печатает предсказания астрологов. Там насчитывается около тридцати тысяч официально практикующих «звездных предсказателей», выкачивающих за год из карманов простаков кругленькую сумму в двести миллионов долларов. Эти бы деньги на научные исследования! Да хотя бы просто на нужды образования — ведь на них можно кормить в течение двух лет бесплатными завтраками всех американских школьников. Но, чтобы открыть людям глаза, нужно уличить и разоблачить каждого из этих тридцати тысяч шарлатанов…

В увлекательных беседах и прогулках незаметно пролетело десять дней. Жить в мире доктора Жакоба было очень интересно. Я хорошо узнала Мориса, мы подружились. Я даже начала писать его портрет, сразу в двух ликах: за опытами в лаборатории и в чалме и набедренной повязке. Получалось любопытно, работа меня захватила — вот насколько я пришла в себя.

Мрачные и тревожные мысли я старалась гнать прочь, но это плохо удавалось. Особенно часто я задумывалась: откуда взялся второй голос — дядин?

Морис тоже был озадачен:

— Может быть, ей только кажется, что она его слышит? Горан ей внушает эту галлюцинацию…

— А если тетя слышит голос покойного дяди Франца на самом деле? — допытывалась я. — Значит, она больна? Сходит с ума?

Морис успокаивал меня, но тревога не проходила.

Каждые два-три дня я звонила доктору Ренару. С тетей все было хорошо, полное впечатление, что она совершенно выздоровела, старался он меня порадовать. Но я не могла избавиться от мысли, что затишье это перед бурей.

И буря грянула…

Вечером, когда мы весело болтали с Морисом и матушкой Мари, вдруг зазвонил телефон — требовательно, настойчиво.

— Наверное, Вилли, — обрадовался Жакоб, хватая трубку. — Похоже, междугородная… Но это был не Вилли.

Жакоб тут же передал трубку мне, и я услышала взволнованный голос доктора Ренара:

— Алло, это вы, Клодина? Алло!

— Да, да, я слушаю!

— Приезжайте немедленно: она хочет вас видеть.

— Что случилось?

— Она собирается вызвать нотариуса и сделать какие-то распоряжения. Хочет, чтобы вы присутствовали. Слышите?

— Да, слышу. Одну минуточку, доктор… — Прикрыв ладонью трубку, я повернулась к Жакобу: — Она требует нотариуса. Что делать?

— Ага, началась решительная атака, — пробормотал Морис. — Они нас опережают. Надо ехать.

Я кивнула и сказала в трубку:

— Дорогой доктор, я еду! Сейчас же выезжаю, ближайшим поездом.

Положив трубку, я посмотрела на Жакоба.

— Поезжайте и постарайтесь ее переубедить, — сказал он. — Как только появится Вилли, мы поспешим к вам на помощь. Попытайтесь любым способом к тому времени перевести ее в другую комнату — хоть на одну ночь…

— Вы говорите так, словно не очень верите в успех.

— Да, отговорить ее вам вряд ли удастся, — честно признался Морис. — Но хоть потяните время. Старайтесь отговаривать ее спокойно, логично, не горячась, всячески подчеркивайте, что считаете ее совершенно здоровым и разумным человеком. И непременно звоните мне каждый вечер — от шести до семи. Я буду дежурить у телефона.