"Архаические развлечения" - читать интересную книгу автора (Бигл Питер Сойер)XV Никто ничего не понял, но никто и не удивился, когда непосредственного начальника Фаррелла как-то утром обнаружили в Разделе Ночных Животных, свернувшимся калачиком на каменном выступе между двумя сердитыми спросонья кинкажу. Начальника отправили в бессрочный отпуск, а всех, кто имел к нему хотя бы отдаленное отношение, уволили в течение недели, как если бы воцарившийся в его голове печальный сумбур был заразен. Фаррелл, посчитавший удачей и то, что его не опрыскали пестицидами, устроился – по совету Джейми, торговца каштанами – на место, которое как раз освободилось в мастерской, занимавшейся восстановлением старинных автомобилей. Платили здесь меньше, чем в зоопарке, и больше времени приходилось оставаться под крышей, но Фарреллу работа понравилась с первого дня – он нашел ее приятно утомительной и странно умиротворяющей. Мастерская располагалась неподалеку от кампуса, что позволяло ему проводить время ленча в обществе Джулии. – Важно даже не то, чем я там занимаюсь, – рассказывал он ей, проработав в мастерской уже пару недель. – В основном, моя забота – отыскать нужную деталь и пристроить ее на место, а все, что посложнее, делают сами владельцы мастерской. Но воздуху, которым дышишь внутри этих машин, уже лет шестьдесят. Открываешь дверцу и на тебя волной накатывает чье-то лето, проведенное за игрой в крокет – Тедди Рузвельт, Лидия Пинкем. – Все дело в запахах, – сказала Джулия. – Эта обшивка на сиденьях и дверцах, горячая, немного колючая, она впитывает буквально все – солнечный свет, сигаретный дым, запах пота от ног. Знаешь, когда я сейчас слышу запах старого «понтиака», я вспоминаю моего дядюшку Маши, хотя в детстве я считала, что это как раз дядя Маши пахнет старым «понтиаком». Фаррелл кивнул. – Может, так оно и было. Все на свете каким-то образом перетекает одно в другое. Люди, которые привозят машины в мастерскую, по большей части похожи на тех, которые когда-то их покупали. Какую-то роль, конечно, играют костюмы, потому что владельцы машин стараются и приодеться им под стать, но все-таки главное – лица. Эти люди один за другим приходят к нам прямиком из тех давних лет, с порыжелых семейных снимков. Совсем как в Лиге, люди Лиги тоже ведь кажутся сошедшими со старинных картин. Мне такие лица попадаются постоянно. – Во всяком замкнутом сообществе так, – сказала Джулия. – У обладателей общего хобби или даже мании, в конце концов и во внешности появляется что-то общее. Владельцы лодок, альпинисты, любители научной фантастики, коллекционеры комиксов. Даже радиолюбители, коротковолновики, похожи один на другого. – Да, но я не об этом, – задумчиво произнес Фаррелл. – Я говорил, скорее, о людях, сознательно или бессознательно пытающихся вмешаться в ход времени. Помнишь, как сказалФредерик – может быть, настоящего и вовсе не существует, а просто прошлое ходит себе по кругу. Вчера мне пришлось отдирать остатки первоначальной покраски с с дверцы «тейлора» тысяча девятьсот двенадцатого года, и все время, пока я лущил, смачивал растворителем и отшкрябывал чудесную, крепкую старую краску, я чувствовал, клянусь тебе, чувствовал, как кто-то другой наносит ее – вручную, в переделанной под гараж конюшне. Я понимаю, что чувствует Фредерик, когда следит за соколами, уходящими в их собственное время. Всякая вещь так близка к какой-то другой. Он смолк, оставив в разговоре рваную прореху, сквозь которую Джулия смотрела на него, неотрывно и беспощадно. В первый раз он заметил крохотный, словно искорка, золотистый треугольник в одном из ее карих райков – в другом треугольник не повторялся. – Даже если я выйду из Лиги, ты не обязан уходить следом за мной. Это твое дело, только твое. – Конечно, этого не докажешь, но на самом деле она не собиралась убивать Микаэлу, – сказал Фаррелл. – Просто выдрючивалась. Гильдия Сокольничьих по существу самораспустилась через несколько минут после гибели кречета, оставив Эйффи владычествовать над законами, установленными некогда ее отцом, среди поля, усеянного разодранными кроликами и куропатками. – По-моему, она просто не сознавала, что делает, – повторил Фаррелл. – На черта ей это, тут же нет никакого смысла. Джулия ответила отрывисто и громко: – Мы уже обсуждали с тобой эту тему. Резко встав из-за столика, она грохнула своим стулом о другой, стоявший сзади, опрокинула Фарреллов стакан с морковным соком и потратила следующие несколько секунд, помогая Фарреллу вытирать получившуюся лужу салфетками и не переставая рычать на него. – Не сознавала? Она отлично сознает каждую гнусность, которую совершает, и всегда сознавала, с того самого дня, когда заставила мальчика, дернувшего ее за косу в пятом классе, выдрать себе волосы, так что он на всю жизнь остался лысым, – столики, окружавшие их, теснились и напирали друг на друга подобно словам, слетавшим с уст Джулии; Фаррелл слышал, как скребут по полу ножки стульев и подошвы оборачивающихся, чтобы взглянуть на них, посетителей. А Джулия продолжала: – Тебе и вправду кажется, что ты жалеешь ее. Бедняжка Эйффи, бедная костлявая дурочка, как она старается быть достойной своего нелепого, не по адресу попавшего дара, с которым ей никак не удается сладить. Это даже не жалость, это презрение, а за презрение людей убивают, ты слышишь меня, Джо? Она сделает с тобой точно то же, что сделала с соколом, и по той же самой причине. Чтобы заставить тебя относиться к ней посерьезней. – Я очень серьезно к ней отношусь, – запротестовал он. Но Джулию нес неудержимый поток, она не оставляла Фарреллу возможности ухватиться за риторический древесный корень или проплывающее мимо бревно. – Смысл? Как раз смысла-то ты никак не ухватишь – смысл в том, чтобы добиться власти. Власть не нуждается в объяснениях, обладать властью это и означает: не давать никаких объяснений. Фаррелл оставил щеголяющему зеленоватой бородкой официанту чрезмерно щедрые чаевые и выскочил за Джулией на тротуар, в толпу людей, наглядно являвших друг другу простую логику пространства. Джулия шествовала впереди, сумка, висевшая у нее на плече, раскачивалась, как светофор, мотаемый ураганом, и плечи Джулии взлетали выше ее подбородка. Продавцы глиняных китов и сляпанных из цветного стекла драгоценностей шарахались у нее из-под ног, но уличный мим в нелепом сюртучке некоторое время приплясывал с ней рядом, подражая ее гневной походке. Потом он подобрался к Джулии слишком близко, и та врезала ему ногой по лодыжке. Когда Фаррелл, наконец, нагнал ее, припадок странного гнева, казалось, прошел, она молча шагала с ним рядом по кампусу к своему рабочему кабинету. Тарелочки фрисби лениво взлетали ввысь и повисали, «в ожидании», велосипеды, не утруждая себя сигналами, беззвучно промахивали мимо, серебристо-ртутные, как барракуды. Сами же велосипедисты выглядели по контрасту почти иллюзорными, случайными, напрочь лишенными свирепой целеустремленности своих машин. В конце концов Фаррелл сказал: – Я так ничего и не понял. Джулия повернулась к нему с вопросом во взгляде, и он пояснил: – И даже не знаю, чего я не понял. Объясни же мне. Джулия отвернулась, и прежде чем ответить ему, успела еще поздороваться с пробегавшим мирной трусцой охранником кампуса и скормить засохшую булку Малышу Холли, вечно слонявшемуся по кампусу тулузскому гусю. – Эйффи гораздо опаснее своих притязаний. Ты сбрасываешь ее со счетов, потому что сейчас она стремится лишь к одному – стать царствующей особой в том, что называется Лигой Архаических Развлечений. Но самое главное, Джо, самое главное– насколько сильно ей этого хочется, – Джулия повернулась к нему и схватила его за руки чуть ниже плеч, схватила с такой силой, что он покачнулся. – Знаешь, как люди говорят: да я бы на убийство пошел, лишь бы заполучить такие ноги или эту работу, или стать вторым после такого-то человеком? Знаешь? Ну так вот, для Эйффи в этой фразе никаких иносказаний не содержится. Ради того, чтобы носить корону, похожую на идиотский песочный замок, возглавлять гальярды, идти к столу впереди толпы расфуфыренных дураков, ради всего этого Розанна Берри действительно готова убить. А завтра она, может быть, убьет кого-то, чтобы ее избрали королевой на вечере старых выпускников. Фаррелл решительно произнес: – Я в это не верю. Фаррелл закончил свой монолог много громче, чем начал, и отступил на шаг, сбросив руки Джулии со своих плеч. – Да я ведь только это и делаю, – ответила она. – Это же уму непостижимо, сколько людей долбят тебе одно и то же. Она пошла в сторону зданий медицинского факультета, и Фаррелл поплелся за ней, брюзжа: – Ну да, как же, ничем другим они не занимаются. Странно только, что никто из них не желает дать мне прямого ответа. Спрашиваешь у них, сколько сейчас времени, и узнаешь, что нисколько – герцог Миннесотский забрал все время с собой, когда десять лет назад заперся в сортире. А спроси, как пройти к остановке автобуса, так получишь карту, на которой указано, где зарыты сокровища утерянного королевства. Он сознавал, что ведет себя, как малолетка, которого выставили из игры, но все продолжал жаловаться, пока они не добрались до ее дверей. Тут она опять повернулась к нему и улыбнулась с неожиданной щедростью, от которой у него перехватило дыхание. – Во-первых, ты все перепутал насчет Гарта и Эйффи. Он не способен на большее, чем оцарапать человека деревянным мечом, а Эйффи совершила однажды кое-что похуже убийства – я это видела и никогда ей этого не прощу. Во-вторых, старая любовь моя, прямой ответ можно получить лишь на прямой вопрос. А ты, насколько я знаю, за всю свою жизнь не задал ни одного прямого вопроса. И все же в тот раз Джулия не ушла из Лиги, хотя и появлялась в ней так редко, что Фаррелл несколько изумился, когда она согласилась сопровождать его на танцы в честь визита короля и королевы Гипербореи, отделения Лиги в Сакраменто. Вечер прошел без происшествий (Эйффи и Никлас не объявились) – только король Богемонд потянул спину, стараясь поднять королеву Гипербореи, когда танцевал с ней вольту. Домой Фаррелл с Джулией отправились позже, чем намеревались, и дорогою распевали – впервые за долгое время – старинные песни эпохи ритм-энд-блюз'а. Парнелл-стрит казалась удивительно тихой, подобной ночному пляжу в начале прилива. Рослый чернокожий, мотавшийся из стороны в сторону на переходе через улицу – именно там, где Фаррелл впервые увидел его – походил в своей грязной, сшитой из полосок ткани «джеллабе», на изодранный зимним ветром пляжный зонт. Он несомненно упал бы даже без помощи двух теней, норовивших его повалить: одна чуть ли не болталась у него на шее, другая злобно лупила его по ногам. Автомобиль, шедший навстречу Фарреллу с Джулией, объехал эту компанию, осторожно прижимаясь к обочине, чтобы никого не задеть. Фаррелл остановил Мадам Шуман-Хейнк, едва лишь понял в чем дело, и они с Джулией выскочили из автобуса, схватив каждый первую железяку, какая попалась под руку. Напавшие на Мику Виллоуза проходимцы, подняв глаза, увидели две летящих к ним невероятных фигуры в развевающихся плащах, в ботфортах, гремящих и лязгающих по асфальту, в шляпах с плюмажами, наполовину скрывающих безумные лица, и в перчатках с раструбами, сжимающих занесенное вверх оружие – колесную монтировку и разводной ключ. Проходимцы уже вдосталь намучались с африканским кафтаном своей жертвы, в котором их лапы вязли, словно в пучке морских водорослей, так что именно в эту минуту вынести представшее перед ними зрелище оказалось им не по силам. Джулия запустила им вслед лучшим из гаечных ключей Фаррелла, ключ исчез в темноте, только Фаррелл его и видел. На левой щеке Мики Виллоуза кровоточила ссадина, но никаких иных повреждений заметно не было. Не пытаясь подняться, он лежал на спине, ударяя ладонями по асфальту в медленном, размеренном ритме. Фаррелл подумал было, что Мика пьян – его, как и грабителей, эта мысль посетила первой – однако и спиртным от Мики не пахло. Когда Джулия попыталась приподнять его голову, он вдруг полуприсел, опираясь на локоть, и улыбнулся с пугающим торжеством, как будто Джулия свалилась в вырытую им западню. – Рука, что касается Манса Мусы, – зловещим речитативом произнес он. Смех не позволил ему закончить. С неторопливой и небрежной царственностью он отмахнулся от них ладонью, плюхнулся обратно на асфальт и, улыбаяясь, замер. – Ты Джулия безнадежно повторяла его имя. – Встать можешь? – спросил Фаррелл. – Ну-ка, давай посмотрим как ты встаешь, ладно? Но этот хихикающий мертвый вес именно потому и невозможно было поднять, что он не сопротивлялся, да и способности к прямостоянию осталось в нем не больше, чем в теплом йогурте. Джулия уговаривала его и плакала, а Фаррелл поносил их обоих, ревнуя к ее любовной заботе и злясь на себя за эту ревность. Когда чернокожий свалился в третий раз, приложив об асфальт и Джулию – так основательно, что она на долю секунды обмерла – Фаррелл попросту выпустил его и пошел в сторону. Впрочем, услышав оклик Джулии, он обернулся, чтобы ответить на еще не высказанный ею упрек: – Да знаю я, знаю, мы не можем его так оставить. Но он не желает нашей помощи, и черт с ним. Пойду, вызову психовозку или еще кого. – Мика, – взмолилась Джулия, – хочешь, мы кому-нибудь позвоним? Доктора вызовем? Есть кто-нибудь, кто придет и поможет тебе? Родни Мика, черт тебя побери, скажи же нам, кому мы должны позвонить! Мика Виллоуз с закрытыми глазами лежал на боку. Фаррелл решил уже, что он заснул, но когда Джулия мягко толкнула его в плечо, он вдруг извернулся и встал на ноги таким движением, каким медленно изгибается струя воды или неторопливо перетекает на новое место охотящаяся кошка. Бурые речные заводи глаз стали окнами, открытыми в области такого страдания, о котором Фаррелл знал лишь, что он и слов для него не имеет, и заглядывать в эти глаза не имеет права. – Йоро Кейта, – прошептал чернокожий. – Йоро Кейта, что командовал моими всадниками. Самори, Аскья аль-Кати, Молибо Тюэри, говоривший со мной и знавший все тайны моей души. Аль-Хаджи Умар, не принадлежавший даже к народу моему, ибо родом он был из племени тукулер – о, Аль-Хаджи Умар! Бесцветный голос понемногу окреп – немощный, древний, обжигающий ветер ронял забытые имена. – Алфа Гассан ибн Махмуд, муж сведущий в законе – Мусса-певец, Мусса-дурачок – шейх Утман эд-Дуккали, тот, что говорил со мною в Мекке, когда я не мог заснуть – Секуэ Диаките, слуга мой Окоро, некогда бывший рабом и умевший играть на гуинбри – Бакари из Валаты, добрый мой капитан – Гамани, Канго, Сангул из народа Маси… – имена падали вокруг Фаррелла, пока ему не стало казаться, что они с Джулией стоят, наполовину погребенные шуршащим потоком дробных, мерцающих слогов, медленно растворяясь в скорби древнего царя. – Вот мои друзья, – произнес Мика Виллоуз. – Вот кто придет за мной. Фаррелл подумал, что он сейчас опять упадет, но он стоял с сомкнутыми губами и веками, с навсегда закрытым и запечатанным лицом; верхняя половина тощего и плоского тела в разодранной одежде едва заметно покачивалась. Фаррелл негромко сказал: – Манса Канкан Муса, сэр. Мы отвезем вас домой, если сможем. Скажите нам, куда вы хотите отправиться. Секунду что-то бурлило и щелкало в сведенном судорогой горле Мики Виллоуза, а затем из него вырвался звук, с каким разламывается надвое дерево – бездонное, содрогающееся «нет». Черный человек начал выкрикивать одну-единственную фразу, сжимая кулаки и откидывая голову все дальше и дальше, пока Фаррелл воочию не увидел, как воющий стон разрывает, будто когтями, черное тело, пытаясь выдрать ключицы, артерии, локтевые суставы. – Госпожа, помоги мне! Госпожа, помоги мне! Госпожа, помоги мне! Слова так глубоко утопали в гневе и муке, что Фаррелл сначала счел их арабскими. Мика Виллоуз повернулся к нему спиной и медленно побрел по улице, продолжая страшным криком призывать свою Госпожу, выбивая тяжелый повторяющийся ритм призыва из едва прикрытого одеждой тела, как это делает всякий измученный видениями, беспомощный пророк. Джулия сказала: – Прошу тебя. Фаррелл догнал Мику Виллоуза и, взяв его за локоть, развернул в сторону Мадам Шуман-Хейнк. С помощью Джулии он наполовину подсадил, наполовину занес его в автобус, затолкал на предназначенное для пассажира место и запер дверцу. Джулия забралась назад, встала коленями на откидное сиденье, держа Мику Виллоуза за плечи. – Куда мы поедем? – спросила она. – Я знаю только одну Госпожу, – ответил Фаррелл. И они невысокими холмами поехали к дому Зии с прикорнувшим между ними Микой Виллоузом, которому, судя по его отрывистому лепету, снились арабские сны. Фаррелл начал пересказывать Джулии все, что знал о Манса Канкан Мусе. – Император Мали, самое начало четырнадцатого века. Тогда это было богатейшее из африканских царств, а Тимбукту – крупнейшим из городов. Ко двору Манса Мусы отовсюду стекались, чтобы учиться, поэты, философы, математики, ученые. Когда он отправился паломником в Мекку, он привез с собой столько золота, что экономической депрессии хватило на целое поколение. Некоторые полагают, что с него и началась легенда о Пресвитере Иоанне – черный христианский император, наилучшмй союзник против турок, оставалось его только найти. Он, правда, был магометанином и к тому времени давно уже умер, а наследник развалил страну как только сумел. Тем не менее одна экспедиция за другой отправлялась на поиски. Джулия сказала: – В Лиге Мика носил имя Пресвитера Иоанна. Он был одним из ее основателей. Мика открыл глаза, улыбнулся им обоим и прошептал: – – Ну да, эта часть истории мне известна, – откликнулся Фаррелл. – Кроме того я догадался, что как-то приятным вечерком Эйффи дурачилась, пытаясь выкликать кого-либо из прошлого и по чистой случайности наткнулась на Манса Мусу. Но ей достался лишь дух, или душа, называй как хочешь, и он, опять-таки по дурацкой случайности, вселился в тело Мики. Пока я прав? Ответ Джулии он еле-еле расслышал: – Это случилось два года назад на Турнире Святого Кита. Гарт еще был королем. Мика вызвал его, и Гарт использовал все нечистые трюки, какие знал, но Мика все равно побеждал. Тогда она и сделала это. Она отнюдь не дурачилась. Фаррелл потянулся назад, чтобы коснуться ее руки, но рука отпрянула и только крепче вцепилась в плечо Мики Виллоуза. – Ты видела, как это произошло, – сказал Фаррелл. Джулия издала звук, с каким разрывается плотная ткань. – Они бились за корону, так что как это произошло, видели все. Каждый в Лиге знает, что там случилось. – И никто не желает знать. Похоже, это моя специальность, – Джулия не ответила, и Фаррелл сказал: – А к настоящему времени ничего уже как бы и не было. – О да, к настоящему времени он сумасшедший и был им всегда. Любого спроси, – голос ее наполняла такая горечь, что у Фаррелла пересохло горло и ему трудно стало дышать. Джулия продолжала: – Он не был сумасшедшим, никогда не был, он и сейчас не сумасшедший. Он любил рисковать, его пожирало – пожирает – любопытство, и иногда он начинал выкаблучиваться на самом краю чего-нибудь по-дурацки опасного, тогда я пугалась и орала на него, и мы с ним дрались, по-настоящему, как никогда не дрались с тобой. Фаррелл хотел прервать ее, но передумал. Джулия плакала. – Но он не безумен. В этом городе, полном безумцев, он, может быть, единственный, кто не безумен. Когда они подкатили к обветшалому дому на Шотландской улице, Мика Виллоуз без посторонней помощи сошел на панель, осторожно втягивая носом полуночный воздух и улыбаясь удивительно мирной, дремотной улыбкой. – Ну что ж, – негромко сказал он и тронулся к дому, плывя над травой, будто жираф, каковой являет собой существо сотканное из одних лишь теней. Фарреллу, шедшему следом за Джулией, показалось, что дверь начала открываться прежде, чем Мика постучал. Она была в коричневом платье, таком же бесформенном как комбинезон, который Фаррелл носил в зоопарке, и еще менее идущее ей: Зия выглядела в нем более толстой и коротконогой, чем была на деле, платье стягивало ее грудь и живот в какой-то валик, похожий на ком картофельного пюре. Но она стояла посреди дверного проема в том спокойном согласии с собственным телом, какое Фаррелл встречал лишь у очень немногих женщин, – тех, кому за всю их жизнь ни на единый тяжелый миг, ни даже в минуты отчаяния и боли не пришло в голову, что они некрасивы. Мика Виллоуз опустился перед ней на колени и заговорил с ней на средневековом арабском, и она ответила Мике на том же языке голосом, вселяющим в душу покой и уверенность. Но что-то поразительно похожее на страх прозвучало в том же голосе, когда она спросила: – Зачем вы привели его ко мне? Она обращалась к Фарреллу, но ответила ей Джулия: – Вы же считаетесь целительницей. А он нуждается в исцелении. – Он может оказаться мне не по силам, – откликнулась Зия. – Как и многое другое. Она склонилась над Микой и что-то в изгибе ее морщинистой шеи пронзило сердце Фаррелла болью. Боль прошла, когда Зия без всяких усилий подняла чернокожего мужчину на руки и сквозь дверной проем внесла его в дом. Не оборачиваясь, она сказала Фарреллу: – Джо, позови Брисеиду. А ты, если он дорог тебе, войди. Джулия взглянула на Фаррелла и последовала за ней, а Фаррелл пошел, огибая скворешники, чтобы вытащить собаку из ее любимого логова вблизи компостной кучи Бена. Когда он вернулся в дом (Брисеида с большей, чем обычно, опаской кралась следом за ним), Зия с Джулией уже устроили Мику Виллоуза на протертом коврике у камина. Джулия обходила гостиную, зажигая, согласно указаниям Зии, благовония в одних курильницах и не зажигая в других. Зия, присев рядом с Микой на корточки, трогала его лицо, грудь и мокрые от пота волосы, а он держался за ее левую руку и улыбался, широко распахнув глаза. – Разожги огонь, Джо, – сказала она. В гостиной и без того было душно и жарко, но Фаррелл, не задавая вопросов, уложил в камин поленья, сунул под них щепу и газету и столь же безропотно принялся швырять в огонь странные, с торчащими наружу шипами кульки, которые вручила ему Зия. По большей части кульки дурно пахли, пока он держал их в руках, и еще дурнее, когда попадали в огонь – и по крайности один попытался вывернуться из ладони Фаррелла – но каждый менял цвет пламени, обращая его из желтого в синее, из синего в кроваво-красное, из красного в закатно-зеленое и из зеленого в различные оттенки лилового, серого и по-личиночьи белого, какого никогда ни в одном очаге еще видано не было. Последний пакетик и слово, произнесенное Зией, заставили пламя почернеть и ответить ей, и она, не поднимаясь с корточек, грузно поворотилась к Фарреллу с Джулией. – Это цирковое представление ему не поможет, – сказала она. – Ничто из этого не в состоянии указать, способна ли я освободить друг от друга его и того, кто сидит в нем, словно в плену. Все это вздор, колдовские забавы, которые к лицу разве что той глупой девчонке. Я не колдунья, мне они ни к чему. Она выглядела очень усталой, влажно поблескивали щеки, на верхней губе проступили тончайшие белые складочки, и все же она вдруг хмыкнула – послышался как бы горячий шепот, словно щеткой провели по густым волосам. – Я попросту валяла дурака себе в утешение, – сказала она,– ну и еще чтобы потянуть время, потому что мне страшно. Некогда я могла бы исцелить его, лишь представив себе как я это делаю – собственно, в то время случившегося и не могло бы случиться, как не может опавший лист запрыгнуть обратно на дерево. Ныне же я боюсь и оттягиваю минуту, в которую мне придется узнать, чего я боюсь. Так что, если у кого-то из вас имеется собственное простенькое заклинание, мы можем испытать и его. Я нуждаюсь в друзьях и не страдаю гордыней. Произнося это, она смотрела Джулии в лицо. Фаррелл спросил: – А где Бен? Почему ты до сих пор не в постели? Выходит, ты знала, что мы придем? Зия его словно и не услышала. Возмущенная Джулия странно дрожала и почему-то с трудом подбирала слова: – Если бы я владела хоть какой-то дурацкой магией, способной ему помочь, он бы и пяти минут не остался таким. Она глядела мимо Зии и потирала опухшие веки. Старая женщина нетерпеливо заговорила: – О, людей, не владеющих хотя бы какой-то магией, гораздо меньше, чем тех, кто успел о ней позабыть. Дети то и дело к ней прибегают – к чему, как ты думаешь, сводятся все их прыжки через скакалку, игры с веревочками на пальцах и с мячом, который они бьют ладонью о землю? И откуда, по-твоему, эта девочка, Эйффи, черпает силу? Она не пожелала забыть о ней, вот и все, – Зия резко вздохнула и, хлопнув себя по бедрам, встала. – Но речь уже не о магии. Тщеславная, глупенькая девчонка обошлась с твоим другом, как со скакалкой, и теперь его может спасти только чудо. Вот что самое противное, когда имеешь дело с любителями. Она поманила Брисеиду, собака, неохотно подчинясь повторенной несколько раз команде, шаг за шагом приблизилась к Зие, и обе замерли по сторонам от безмолвного, улыбающегося Мики Виллоуза. – Ну хорошо, – сказала Эия. – Может быть, Брисеиде удастся сотворить чудо. Может быть, это удастся всем нам. Пора браться за дело. И она начала распускать волосы. Казалось, что эта работа никогда не придет к концу, Фаррелл вырос, исполняя обряды церкви, но не испытывая потребности в вере – компромисс, достаточно удобный для всех, кого это касалось. Он никогда не испытывал потребности в Боге или в уповании на небеса, но всегда томился желанием исповеди, способной дать мир его душе, Причащения, которое позволит ему прикоснуться к чему-то, лежащему по ту сторону сухих, трясущихся дланей патера Кроуни, и святой воды, отдающей на вкус звездным светом. И теперь, в гостиной, озаряемой ярким предвестием какого-то неподдельного, непереносимо упоительного чуда, он ухитрялся думать или произносить, или выражать как-то совсем иначе: С первого же мгновения Фаррелл сознавал, что это крик страха, не боли, и что кричит не он, а Мика. И все же крик скребком продрал его кости, и он вместе с Джулией невольно рванулся вперед. Но им пришлось бы миновать Зию, а сделать этого они не могли. Зия стояла между ними и Микой Виллоузом, обратясь к ним спиной – гигантское, сияющее безмолвие, скрученное силой, неведомой ни им, ни кому-либо из их друзей. Огромная, точно тигр, Брисеида, поднявшись на задние лапы, обнялась с ней над телом Мики Виллоуза, они слились настолько, что казалось, будто у Зии вместо головы острая, белозубо ощерившаяся морда собаки. Теперь Фаррелл вспомнил отражение в стекле, привидевшееся ему в первый час его первой встречи с Зией, и крепко прижал к себе Джулию, ожидая чуда, которое, как он всегда сознавал, неминуемо должно совершиться. И ничего не случилось. Зия не сделала ни одного колдовского жеста, не произнесла заклинаний, не свела с небес молнию, она лишь неподвижно стояла, и лапы собаки упирались ей в плечи, и черный человек бился на коврике у ее очага, и спина его с каждым вскриком изгибалась все более страшно. Звездный свет, наполнивший комнату, стал меркнуть, и то, что возвращалось в нее, было не доброкачественной темнотой, но суетливой мешаниной теней, попискивающих, как хомяки. Маска, висящая над камином, выбивала дробь бронзовыми зубами. – Ну вот, видели? – Зия столкнула Брисеиду на пол и повернулась к Фарреллу с Джулией. – Для каждого действия существует равное противодействие – это так же верно для демонов и богов, как для ракетных кораблей. Если ты хоть на кратчайший миг неправильно изгибаешь вселенную – а это вы и называете чудом – и не можешь ее удержать, вселенная ударяет в ответ, и ты получаешь нечто, о чем совсем не просил. Когда-то меня уже наказали подобным образом. Тон ее оставался таким же спокойно усмешливым, как и всегда. Фарреллу никак не удавалось вспомнить, что нужно сделать, чтобы начать говорить. Вопли Мики Виллоуза, рвали изнутри его голову словно когтями, оставляя кровавые следы, а Зия, на глазах съеживалась не просто к своим натуральным размерам и привычной природе, но похоже, утрачивала и материальность, так что Фарреллу почудилось, будто он видит сквозь нее язычки черного пламени и подвывающую бронзовую маску. Зия коснулась скулившей Брисеиды, заставив ее умолкнуть, и вновь опустилась на колени рядом с Микой Виллоузом, бормоча слова не принадлежавшие ни к английскому, ни к старо-арабскому. Мика вдруг пугающим образом затих, лишь дыхание скреблось и оскальзывалось у него в груди. Зия шепнула ему: – Прости меня. – Мак-Манус, – выдавил Фаррелл. Тень величиной со свинью, проскользнула у него между ног, сделав круг, развернулась и принялась поддевать его носом. Он продолжал: – Мак-Манус, когда он пришел сюда с пистолетом. Я помню, что ты сделала. Я видел. Удивленный смешок Зии прозвучал, как дыхание Мики Виллоуза: – Там не было чуда, только страх. Ничего нет легче на свете, чем напугать человека – и никому из нас еще не удалось воздержаться от этого. А испуганный, он сделает за тебя все остальное, да еще наречет тебя богом. Вот напугать вселенную – в этом пока никто не преуспел. Вторая маска, ее любимая, из Новой Гвинеи, залязгала острыми по-акульи клыками, Зия махнула ей рукой, чтобы она утихла, и маска презрительно плюнула в ее сторону. – Простите меня, – повторила Зия, обращаясь к Фарреллу с Джулией. – Мне не стоило впускать вас в дом, не стоило притворяться, будто я способна чем-то помочь вашему другу. Мной руководило тщеславие, жалость, и я очень сожалею об этом. А теперь уходите. Думаю, вам еще удастся уйти. К свинообразной тени присоединились другие, покрупнее и явно страдающие чрезмерным обилием ног. Они окружали Фаррелла, попихивая его, совсем как Брисеида, носами, плотные, словно подстилки, и пахнущие собачьей едой. Фаррелл слышал, как далеко от него, по другую сторону теней, Джулия произносит: – Джо, помоги мне поднять Мику на ноги и пойдем отсюда. – Нет, – сказал он громко, как смог. – Он звал ее, он знал, что только она способна ему помочь. Ты же любишь его… – что-то прогорклое мрело во рту, похожее на запашок теней. – Не хочешь же ты, чтобы он остался таким навсегда. Даже здесь, в Авиценне, его в конце концов заберут, накачают чем-нибудь, чтобы утихомирить, и он умрет. Она должна попытаться еще раз, вот и все. – Ты не понял, – Зия с силой покачала головой, стряхивая с волос последние приставшие к ним остатки звездного света. – Не понял. Я обманывала вас, потому что боялась, потому что знала, что не справлюсь, и знала, что это значит – не справиться с чудом. Сила моя теперь – это всего лишь жажда того, чем она когда-то была, не более, но даже половину ее я не смею использовать ныне, просто не смею. Забирайте его и уходите, и побыстрее. Джулия, уже склонившаяся над Микой Виллоузом, просовывая ладони ему под плечи, медленно выпрямилась, глядя на Зию с презрительным уважением, и низким голосом произнесла: – Потому что вселенная ударит в ответ. – Ровно с той силой, какую ты приложила, чтобы ее согнуть, – она обвела рукой роящиеся тени и висящие по стенам маски, из коих все, кроме одной, клацали зубами и оголодало повизгивали, пытаясь сорваться с крюков и броситься к Зие. – Это пустяки, потому что и усилия мои были пустячны. Если бы я приложила всю силу, какую имею, ее все равно могло не хватить, чтобы высвободить Манса Канкан Мусу из этого времени, но отдача – да, если угодно, отдача – могла вытряхнуть всех нас в середину следующей недели. Улыбка Зии рассекла темноту, подобно нежданному парусу. – А вам бы в ней совсем не понравилось. Я знаю, я провела там какое-то время. Мика Виллоуз сел, негромко вскрикивая: – Аль-Хаджи Умар! Аль-Хаджи Умар, я здесь! Окоро, Бакари, Йоро Кейта, я ожидаю вас в этом месте, придите и отыщите меня! – Джулия присела с ним рядом, придержала его, когда он, обмякнув, повалился назад, но он обессиленно пытался высвободиться из ее рук, хихикая и бормоча: – Рука, что коснется Манса Мусы. Джулия молча взглянула на Зию. Тени размывали и уменьшали их лица, но Фаррелл все же приметил долгий взгляд, которым они обменялись – почти робкий, содержавший в себе нечто более глубокое, чем понимание соучастников, и более откровенное, чем легкое единодушие двух сестер. – Прошу вас, – сказала Джулия, – может быть, вы попробуете еще раз? Я вам помогу. – Голос Джулии, когда она ответила Зие, немного дрожал, но слова были быстры и отчетливы. – Вы сказали, что большинство людей владеет хотя бы малой магической силой. Моей, если она у меня есть, я обязана бабушке. Она родилась на острове, который называется Хатидзе и совсем не знала английского, я, когда была маленькой, разговаривала с ней по-японски. Я не знала, что это японский, для меня это был язык, на котором говорим мы с бабушкой. Я помню, как она выводила моих родителей из себя, рассказывая мне действительно страшные истории о разных богах – о «ширеи», о «мюен-ботоке», и о голодных духах, о «гаки». И еще «икиро», эти хуже всего, потому что они – души живущих, и если в тебе достаточно злобы, ты можешь посылать их, чтобы они убивали людей. Я больше всего любила истории про «икиро», потому что мне после них снились совершенно жуткие сны. Зия кивала, словно старуха, задремавшая у елки, на которой уже оплывают свечи. – И о богинях – Мариситен, Сенген, богине Фудзиямы. Бабушка рассказывала тебе о Сенген? – Конохара-сакуя-химэ, – негромко пропела Джулия. – Она говорила, что это значит «Сенген, сияющая подобно цветам на деревьях». И Юки-Онна, Госпожа Снегов. Мне она казалась прекрасной, хотя и была воплощением Смерти. Она помедлила, но Зия ничего не сказала, и Джулия, глубоко вздохнув, добавила: – И Каннон. Особенно Каннон. – Гуань-инь, – промурлыкала Зия. – Авалокитешвара. Одиннадцатиликая, тысячерукая, с головою коня, Каннон Милосердная. – Да, – сказала Джулия. Брисеида плюхнула тяжелую голову на колено Фаррелла, и он погладил ее, печально и язвительно утешив себя тем, что хоть ей от него есть польза. Джулия продолжала: – Я совсем этого не помню, но каким-то образом бабушка посвятила меня Каннон. Маленькая приватная церемония, на которой нас было только двое. В самый разгар ее появился отец и, насколько я могу догадываться, полез на стену. Я не знаю подробностей. Мне было от силы пять-шесть лет. Черное пламя почти совсем погасло. Только и оставалось свету в давящейся тенями гостиной, что от сердитых бронзовых масок и, как ни странно, от гибнущего, покрытого шрамами лица Мики Виллоуза. – Определенно я знаю только одно – став немного старше, я уже почти не виделась с бабушкой. Японский я очень скоро забыла, и бабушку забыла тоже. Она умерла, когда мне было восемь лет. Ее похоронили на Хатидзе. Сразу две тени впились в колени Фаррелла не оставляющими следов льдистыми зубками. Он шуганул их, но следом уже подползали другие, бесформенно агрессивные, как японские духи Джулии. Зия спросила: – Ты когда-нибудь задумывалась, зачем она сделала это, зачем сочетала тебя с Каннон. – Я не знаю. Может быть, она надеялась, что я когда-нибудь стану буддийской монахиней. Зия покачала головой, еще не дослушав ответа Джулии. – Твоя бабушка была очень мудрой женщиной. Она не могла представить, какой ее дар способен помочь тебе выжить в этой стране, уже начинавшей отнимать тебя у нее, но она знала, что любой человек нуждается прежде всего в милосердии, – она повернулась, чтобы долгим взглядом окинуть лежащего Мику Виллоуза, и почти беззвучно что-то сказала ему по-арабски. Фаррелл не сомневался, что она повторила свои последние слова: – Ну хорошо, – сказала она и одним удивительным движением распрямилась, хлопнула, отгоняя тени, в ладоши, прикрикнула на маски: «А ну-ка угомонитесь!» – те, впрочем, не удостоили ее никакого внимания – и торжественно проделала три полных оборота, будто укладывающаяся спать Брисеида. Фаррелл с Джулией, приоткрыв рты, уставились на нее, а она, увидев их лица, рассмеялась. – Ни волшебства, ни чуда, – сказала она. – Всего-навсего старуха, пытающаяся как следует уравновесить свою шаткую персону. То, что мы собираемся сейчас проделать, совершенно безумно и безумно опасно, так что я думаю, нам следует покрепче упереться ногами в пол. Джулия сказала: – Джо, ты бы лучше ушел. Ты не обязан здесь находиться. – Катись ты к свиньям, Джевел, – обиженно и сердито ответил он. Его голос заставил маски ненадолго умолкнуть, а Джулия дотронулась до него и сказала: – Прости. – Поймите меня, – внезапно заговорила старуха, и хриплый голос ее прозвучал так страшно, что гостиная мгновенно очистилась от теней, и Фаррелл различил далекие, благословенные очертания стульев и шахматных фигур. Зия продолжала: – Я делаю это не для кого-либо из вас и даже не для него – – не из тщеславия, как я сказала вам прежде. Я делаю это, потому что мне стыдно, потому что я с самого начала знала, что происходит, и не вмешалась, не решилась выйти из дома. Я могла бы призвать его сюда, ко мне, но и тут боялась, что меня уничтожат, если я попытаюсь освободить его и не сумею. И я ничего не сделала за эти два года, пока не настала сегодняшняя ночь. Фаррелл так и не обрел потом уверенности – действительно ли он предпринял робкую попытку протеста еще до того, как Зия яростно оборвала его: – Разумеется, я отвечаю за это! Джулия спросила: – Вы думаете, Каннон придет? Что я должна делать? Как мне призвать ее? – Забудь про Каннон, – ответила Зия. – Призывай свою бабушку. Зия не шутила насчет равновесия, она велела Джулии и Фарреллу ухватиться друг за дружку в темноте гостиной и держаться покрепче, как если б они ехали в вагоне подземки. Она даже прислонила Мику Виллоуза к стенке камина и проверила, насколько он прочно сидит, прежде чем повернуться к ним и еще раз сказать: «Ну хорошо». Они встали вокруг Мики Виллоуза, рядом с котором сидела, дрожа, Брисеида (рука Зии держала собаку за мех на шее). Мика обнял лапу Брисеиды рукой, снизу вверх оглядел обступивших его людей и сказал: – Обречены, вашу мать. Пресвитер Иоанн знает. Долгое время ничего не происходило. Сначала к великой радости Фаррелла вернулся звездный свет. Фаррелл решил, что уж на этот-то раз он будет глядеть в оба, чтобы понять, действительно ли свет истекает из Зииных волос или источником его служит нечто, находящееся вне гостиной. Но когда свет возник, он просто возник, заставив гостиную оторваться от своего основания и поплыть, а Фаррелл был слишком счастлив, чтобы предпринимать что-либо – он лишь прошептал: «Добро пожаловать» – и стиснул ладонь Джулии. Свет растекался вокруг, наполняя гостиную ароматом цветов – – заставляя Фаррелла вспомнить Сенген, прекрасную, как деревья в цвету. Мика Виллоуз или царь, запрятанный внутрь него, снова начал постанывать в предчувствии непостижимого ужаса, и Фаррелл успел подумать: Затем она произнесла на языке, больше всего походившем на шелест мыльной пены, фразу, которая могла означать только одно: – изверг из себя блевотину. Охваченный безучастностью, он сознавал, что где-то поблизости Джулия вскрикивает: – Каннон! Шо-Каннон, дзюитимэн Каннон, сендзю Каннон, бато Каннон, нио-ирин Каннон! О, Каннон, явись, Каннон, умоляю! Шо-Каннон, сендзю Каннон! Крик повторялся раз за разом, и Фаррелл хотел сказать ей, чтобы она заткнулась, потому что у него разламывается голова, но не успел, ибо Каннон явилась. Джулия уверяла потом, что богиня просто выступила из дыры в пространстве, пятьюста парами рук стянув за собой бесконечную, бессмысленную ночь и позволив дыре сомкнуться за собой, но не раньше, чем Джулия углядела драконов и синие с зеленью берега небесной страны. Фарреллу же представилось, будто она приблизилась к ним, пройдя дальней дорогой, и вошла туда, где они были, сквозь единственную из Зииных масок, не охваченную пакостной жизнью и мирно висевшую на стене над камином. То была белая, точно гипс, маска театра Кабуки, и пока Фаррелл смотрел на нее, маска начала переливаться в Каннон, расплываясь и растворяясь, чтобы в конце концов перетечь в коричневый круглый лик богини, в соцветия ее рук, в облачные одежды и в долгие янтарные глаза. Облик ее неустанно пульсировал, волновался на грани форм, размеров, полов, непостижных для воображения и разума Фаррелла. Он увидел, как Каннон легко поклонилась Джулии, приветствуя и признавая ее. Когда она повернулась к нему, он вытер рот ослабевшей рукой, стыдясь, что она увидит его таким, но Каннон улыбнулась, и Фаррелл заплакал – не в этот миг, потом – ибо улыбка Каннон позволила ему быть таким, как он есть, и позволила также простить себе несколько вполне основательных гнусностей. Впоследствии он настаивал на том, что слышал, как они разговаривали, Каннон и Зия, на языке мыльной пены – и что он понимал каждое их слово. – Старый друг… – Старый друг… – Я не способна помочь ему. Я слишком устала… – Я помогу… – Ты моложе меня и намного сильнее. У тебя мириады служителей, у меня же ни одного… – Иллюзия. Нас не существует… – Взможно. Но дитя позвало тебя, и ты пришла… – Конечно. Как же иначе? Я знала ее бабушку… – Да. Спасибо тебе, старый друг… Впрочем, Зия клялась, что они не произнесли ни слова, что они и не нуждались в словах, а Джулия доводила его до исступления, описывая, как Каннон склонилась над Микой Виллоузом и коснулась его глаз, коснулась по-настоящему, и как он заморгал и промолвил: «Джулия», тут же лишившись чувств. Все это Фаррелл полностью пропустил, осознав вдруг, что Бен висит далеко в ночи, подобно Зииной маске из театра Кабуки, и вглядывается над неисцеленным пока пространством в сцену, лежащую где-то под ним. И тут Каннон вновь поклонилась Джулии– слишком занятой все еще беспамятным Микой Виллоузом, чтобы заметить поклон – низко, изогнувшись, как Северное Сияние, склонилась перед Зией, и ушла, унося с собой звездный свет, и Бен спустился вниз по восстановившейся лестнице, и по скрипучему полу гостиной приблизился к Зие. Он обнял ее и прижал к себе так крепко, как мог. Мика Виллоуз открыл глаза и сказал: – Джулия? Мать честная, а это еще кто такие? Фаррелл стоял, не двигаясь, прислушиваясь к первым птицам, к брызгалкам, заработавшим у соседского дома, и думая лишь об одном – об улыбке Каннон. |
|
|