"Опасный искуситель" - читать интересную книгу автора (Мартин Дебора)

16

Гонорина обошла всю округу, была в пяти трактирах, но Освальда так и не нашла. И что самое худшее, владелец последнего сказал, что Освальд заходил, купил бутылку вина и ушел.

Она стояла посреди темной улицы и растерянно озиралась. Освальд мог пойти куда угодно, он даже мог вернуться домой.

Нет, вряд ли. Зачем ему было покупать вино в трактире и возвращаться, ведь он мог взять бутылку у нее в погребе. Что делать, она не знала. Очевидно, что в трактирах его нет, но где же он?

И тут она заметила тусклый свет в одном из окон приходской церкви. Церковь… Неужели он там? Она с надеждой взглянула на окно. Правда, может, это настоятель задержался в храме по какой-то причине, но все же она торопливо зашагала по дорожке к церкви.

Тяжелая дубовая дверь была приоткрыта. Гонорина толкнула ее и вошла внутрь. У передней скамьи горели свечи. Она, нахмурившись, смотрела туда. Никого не было видно. Но идти больше было некуда, и она пошла по проходу.

И тут она увидела человека, сидевшего согнувшись на передней скамье. Она молча шла к нему, и сердце ее стучало почти так же громко, как ее каблучки.

Когда она приблизилась, человек поднял голову. Это был Освальд.

Руки у нее задрожали, и она облегченно вздохнула. Она не знала, к чему приведут ее поиски, но менее всего надеялась застать его в церкви.

И тут она заметила бутылку, которую Освальд сжимал в руке. Пробка была вынута, но было непонятно, сколько он выпил и пил ли вообще.

К ее удивлению, он заговорил трезвым голосом:

– Пришла за мной? – Он даже не взглянул на нее, хотя и слышал звук ее шагов.

Больше всего ей хотелось отругать его как следует за то, как он заставил их с Корделией волноваться, но она лишь сказала как можно спокойнее:

– Можно было послать герцога искать тебя, но я решила, что лучше сама пойду за тобой.

При звуках ее голоса он удивленно поднял голову и посмотрел на нее.

– Гонорина?

Он явно ожидал увидеть Корделию.

– Почему Корделия послала тебя? – спросил он, нахмурившись. – Неужто детка так сердита, что не хочет меня видеть?

Эти мужчины иногда бывают такими безмозглыми, возмутилась про себя Гонорина.

– Разве я могла позволить ей бродить одной по незнакомому городу? А сердита ли она… Не думаю. Она безумно волнуется, но не сердится. – Гонорина взглянула на бутылку. – По крайней мере пока. – Вместо ответа он лишь вздохнул, и она добавила: – Можно, я присяду? Похоже, мы побудем здесь еще некоторое время.

Он молча подвинулся, и когда она, сев рядом, протянула руку за бутылкой, послушно отдал ее. К ее огромному облегчению, бутылка была полная. Она поставила ее в проходе и стала ждать, когда он заговорит.

Они сидели молча долго, так долго, что она стала рассматривать витраж в окне напротив. Это был ее любимый витраж с изображением Руфи. В последнее время она часто думала о Руфи, о женщине, которая вышла замуж второй раз, когда думала, что нового брака у нее уже не будет. Какая горькая ирония в том, думала Гонорина, что она сидит напротив этого витража именно с Освальдом.

И вдруг он заговорил, и она отвлеклась от своих грустных мыслей.

– Я опять ей все испортил сегодня, да? – Он смотрел на алтарь, и руки его были покорно сложены на коленях.

– Я бы так не сказала. После скандала, который ты устроил, я объяснила гостям, что мы с его светлостью поспорили, угадают они подмену или нет. Так что все решили, что розыгрыш удался на славу, и потом заставляли Корделию играть, пока у нее руки не устали. Так что жаль, что ты не дождался финала.

Он покачал головой, улыбнулся устало.

– Как это на тебя похоже, Гонорина. Готов поспорить, что завтра они будут недоуменно размышлять, что же произошло на самом деле.

– Возможно. Так или иначе, ни тебя, ни тем более Корделию никто не винит. План был неудачен с самого начала, и я должна была это предвидеть.

– Все этот проклятый герцог, – заявил Освальд. – Он и его фамильная гордость. Он заставляет Корделию претерпевать все эти мучения лишь затем, чтобы спасти своего дурака братца. Клянусь, человек, столь ограниченный, как лорд Кент, заслуживает наказания.

– Быть может. Но Корделия чувствует себя обязанной все это терпеть.

– Да, – проворчал он, – мне следовало с самого начала отказаться от этой затеи. Я не должен был позволять ей ввязываться.

– Так почему же ты позволил? – Гонорине не терпелось услышать точку зрения Освальда, но до сих пор он старался не оставаться с ней наедине.

Вопрос ее вернул Освальда к его мрачным размышлениям.

– Последние три года я вел себя плохо по отношению к Корделии. Девочка заслуживает большего, чем то, что я мог ей дать. Ей приходилось туго со мной. После смерти Флоринды я… я начал пить. И для нее настали тяжелые времена. Так что я не мог отказать ей, когда представилась возможность познакомиться с Генделем. По правде говоря, пить я перестал только в дороге.

И, к ее несказанному удивлению, он вдруг рассказал ей все. Как они жили эти три года, как он пил, как переложил на Корделию большинство своих обязанностей, как Корделия в конце концов восстала и сказала, что умывает руки.

Гонорина молча слушала, только время от времени подбадривала его. Он наконец закончил. Видно было, как он раскаивается, как страдает от того, сколько горестей доставил дочери. Но, когда она вошла в церковь, он сидел, сжимая в руке бутылку вина, с таким видом, будто жизнь его зависела от этой бутылки.

Она пыталась найти подходящие слова, понимала, что это не ее дело, но не могла молчать.

– Освальд?

– Да?

Она показала на стоящую на полу бутылку.

– Почему ты купил вино, но так его и не выпил?

Он горько улыбнулся.

– Странная история. Я пришел сюда, потому что решил, что здесь меня никто не найдет. Мне хотелось напиться до беспамятства. Я сказал себе: Господь поймет, ведь Он сам превращал воду в вино, но в глубине души знал, что Он не одобряет этого. И от этого мне было только хуже. Так я сидел, жалел себя, жалел за то, что я плохой священник и никудышный отец, и ненавидел себя за то, что не могу поступить правильно. Я даже открыл проклятую бутылку, и тут я словно увидел Корделию, какой она была в тот день в гостинице. – Он помолчал задумчиво. – И знаешь, что я вспомнил?

– Что?

– Не то, какая она была грустная, и не ее гневный взгляд. Даже не то, как эта дура Пруденс ее унижала. Нет, я вспомнил, что все это время я думал только о том, как мне хочется выпить, и злился на нее за то, что она вылила бренди. Я пытался придумать, как достать вино так, чтобы Корделия не узнала об этом.

Он говорил так сокрушенно, что ей захотелось обнять его, утешить, но она понимала, что должна выслушать его признание до конца.

Он помолчал немного и продолжил:

– Только позже, когда я узнал, что она намеревается ехать в Лондон без меня, я понял, как сильно ее обидел. Понадобилось несколько трезвых дней, чтобы я осознал, как привык к вину. И вот я сидел здесь с бутылкой, вспоминал, смотрел на алтарь. И думал об обещаниях Корделии и Господу, об обещаниях, которые нарушил. Я вспомнил, что Флоринда старалась, чтобы я не пил, потому что знала, что делает со мной вино, что Корделия пыталась поступать так же. И вдруг… я стал сам себе противен. Неужели без женской руки я не могу удержаться от выпивки? – Он в изнеможении прикрыл глаза и закрыл лицо руками. – Но, даже думая об этом, я все равно хотел вина. Хотел так, что даже губы у меня горели. – Голос его дрожал. – По правде говоря, мне и сейчас его хочется.

Гонорина не могла больше сдерживаться. Она положила ему руку на плечо.

Он, казалось, и не заметил этого.

– Я налил немного вина на ладонь и нюхал его, нюхал, как изнывающее от жажды животное.

Он поднял голову, и она убрала руку.

– Я принюхивался, пока аромат не иссяк. – Он улыбнулся почти радостно. – И тогда меня словно озарило. Если я буду пить, наслаждение будет длиться недолго, а потом испарится, как испарился запах с ладони. Да, я смогу утопить в вине все свои тревоги, но только на ночь, а утром они снова вернутся, вернутся вместе с головной болью и со стыдом перед Корделией и перед Господом. И на следующую ночь мне понадобится больше вина, чтобы забыть и это, а потом – еще больше. – Он вздохнул. – И тогда я решил, что оно того не стоит.

Сердце ее переполнялось любовью и гордостью за него. Но она смогла сказать лишь:

– Как я рада!

Он пожал плечами.

– Не знаю, Гонорина, как долго я смогу воздерживаться. Этой бутылки я боюсь сейчас так же сильно, как раньше желал ее. Вино имеет надо мной такую власть, которая порой сильнее моей любви к Корделии и даже веры в Бога.

Она поборола в себе желание обнять его и постаралась все свои чувства передать интонацией.

– Так люби и верь сильнее, тогда ты победишь. Они помогут тебе. И, если однажды ты поддашься искушению, собери все силы и начни сначала. – Она улыбнулась. – Знаешь, ты не очень отличаешься от других. Люди стремятся ко многому – к деньгам, к власти, к славе. Но когда они получают это, они понимают, что хотели совсем иного. Но правды они не видят, а лишь стремятся получить еще больше того, чего не хотят, и в конце концов либо губят себя, либо понимают, что истина совсем в ином.

Он посмотрел на нее удивленно, а она отвела взгляд, смутившись от того, что говорила не столько о нем, сколько о себе самой.

Казалось, и он это понял.

– А ведь ты так и не ответила на вопрос, который я задал тебе сегодня вечером. Насчет того, стоило ли выходить замуж за Бердсли. – Его низкий глубокий голос словно проникал ей в душу. – Так ты сейчас на него отвечаешь?

Гонорина вздохнула.

– Наверное, да. – Она немного поколебалась, потом наконец решилась. Он открыл перед ней душу, и она должна дать ему ответ. Он заслуживает поощрения после тех мучений, которые она ему доставила. – Если это тебя хоть немного утешит, я признаюсь: ты был прав, когда говорил, что брак, не основанный на любви, не сделает меня счастливой. – Она усмехнулась. – Стоило ли тогда выходить замуж? Не уверена. – Он не проронил ни слова, и она продолжала: – Только не пойми меня неправильно. У нас с Робертом была довольно спокойная жизнь. Он относился ко мне с уважением, не бил, не презирал.

– Я и не думал, что будет иначе, или я бы не допустил, чтобы он стал твоим мужем. Я был уверен, что он позволит тебе делать то, что ты захочешь.

– Можно, наверное, и так сказать, – ответила она с горечью. – Ему вообще было все равно, что я делаю. Ему нужна была жена, которая была бы украшением дома, больше ничего. Когда он ухаживал за мной, он был тих и благороден, но то, что я принимала за выражение глубоких чувств, шло от натуры скучной и пассивной. Поженившись, мы быстро нашли каждый свое увлечение. Виделись мы лишь изредка: когда принимали гостей или когда ему надо было…

Она умолкла. Эту часть супружеской жизни ей обсуждать не хотелось.

– Кажется, мы неплохо жили… – она вздохнула, – но подлинного чувства не было. Позже я много думала о том, что, несмотря на затруднения с деньгами, мать и отец были счастливы друг с другом, хотя отец был простым портным.

Она гордо вздернула подбородок и взглянула на него, ожидая увидеть на его лице самодовольную улыбку. Но он изучающе смотрел на нее, мрачно поджав губы.

– Так что, – продолжала она не слишком уверенно, – в конце концов я осознала свою ошибку. Вышло так, что твой новый выбор оказался более удачным, чем мой. – Она поборола в себе гордость. – Ну как, рассказ мой принес тебе удовлетворение?

Он задумчиво оперся о подбородок и покачал головой.

– Я никогда не желал тебе несчастья, Гонорина. Да, ты оскорбила меня, отвергнув мои ухаживания, и больше всего я был оскорблен потому, что знал: ты любила меня. Но я принял путь, уготованный мне Господом, и никогда не хотел, чтобы ты страдала.

Он отвел взгляд.

– Когда ты приезжала повидаться с Флориндой и бывала раз от разу все более раздраженной, я переживал за тебя. Мне казалось, что ты превращаешься в пустую, бесчувственную женщину, и мне было жаль тебя прежней, но я и не подозревал, что в глубине души ты оставалась той, настоящей. – Улыбка озарила его лицо. Он взял ее за руку. – Когда я сейчас увидел тебя вновь, то понял, что смерть мужа как бы освободила тебя, что ты вовсе не переменилась.

Она затаила дыхание. Он гладил ее руку, и в ней вновь пробуждалась безумная надежда.

Он молча рассматривал голубые прожилки на ее ладони.

– Гонорина, я хочу сказать тебе кое-что, но, умоляю, пойми меня правильно. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Я любил Флоринду всем сердцем. Она была женщиной замечательной, и мы очень подходили друг другу. Если бы она не значила для меня так много, я не переживал бы ее утрату так тяжело, рискуя окончательно потерять любовь Корделии.

Он сжал ее руку, поднял на нее глаза. Они горели чувством, тем самым, на которое она уже и не надеялась. Его страстный взгляд почти пугал.

– Но я не переставал любить тебя, вернее, ту женщину, которую знал когда-то.

Она прошептала, забыв обо всем:

– Я всегда любила тебя, Освальд.

Лицо его залила краска, казалось, он вот-вот улыбнется. Но он сосредоточенно нахмурился.

– Дело в том, что пропасть между нами теперь еще больше. У тебя есть положение, достаток, а я… я вынужден был в последнее время полагаться лишь на свою дочь… Но я намерен все теперь изменить.

Он не выпускал ее рук из своих. Неужели он сейчас скажет то, о чем она даже не позволяла себе мечтать? Она затаила дыхание, боясь проронить хоть слово. Сейчас главное – дать ему говорить самому.

Он тяжело вздохнул.

– Да, я решил бросить пить, заняться делами прихода и снова стать настоящим викарием. Но богат я не буду никогда. Богатства я и не искал. У тебя же есть состояние, прекрасный дом, множество влиятельных друзей.

– Но ни один из них не может сделать меня счастливой, – прошептала она. Теперь говорить должна была она, и она ни за что не хотела бы упустить эту возможность. – Я готова оставить все это, если… если ты обнимешь меня и поцелуешь… немедленно.

Он, раскрыв рот, недоверчиво смотрел на нее.

– Гонорина, все не так просто.

– Освальд! – Никогда в жизни она ни о чем не просила, но теперь… Женская интуиция подсказывала ей, что достаточно будет того, что он обнимет ее. – Поцелуешь меня? Один-единственный раз? В память о прошлом?

Он отвел взгляд, и на мгновение ей показалось, что она теряет его. И тут он вновь взглянул на нее, взглянул так пылко, как может смотреть лишь юноша.

– Пропади все пропадом, – пробормотал он и заключил ее в свои объятия.

И прошедших лет словно не было. Они вновь были в саду ее отца, стояли под ивой, чтобы укрыться от всевидящего ока ее матери, и целовались украдкой. Ничто не изменилось.

Нет, изменилось все. Теперь они оба были людьми опытными… даже очень опытными, думала она, когда он целовал ее с той нежной уверенностью, которой у него в молодости не было. И ей это нравилось, очень нравилось.

Прошло несколько долгих мгновений, и он, чуть отодвинувшись, посмотрел на нее, сгорая от желания.

– Я не имею права просить тебя об этом, но, любовь моя…

– Да, – шепнула она, не в силах ждать. – Да, Освальд. На этот раз я выйду за тебя замуж.

Он рассмеялся, и смех его гулко гремел в пустой церкви.

– Ты всегда была слишком смелой, Гонорина. Слава Богу, что что-то в этой жизни остается прежним. – И он вновь наклонился, чтобы поцеловать ее.

А Руфь на витраже, казалось, улыбается, глядя на них.

Оказавшись в своей комнате, Себастьян торопливо оделся, выбрав костюм потеплее. Черт подери, придется идти на поиски миссис Бердсли и преподобного Шалстоуна, их что-то долго нет.

Слишком долго, с горечью подумал он. Если бы миссис Бердсли не настаивала на том, что пойдет искать викария одна, Себастьян не стоял бы тут, кипя от злости из-за того, что возлег с женщиной, у которой не оказалось сердца.

Как могла Корделия после ночи любви спокойно заявить ему, что не выйдет за него? Пресвятая Богородица, как легко удалось ей соблазнить его!

Он подошел к камину, уставился на огонь. Какая безумная ночь! Как она была мила, как нежно просила подарить ей одну ночь. Неужто та же несравненная Корделия потом заявила, что желает быть независимой? Нет, другая Корделия была холодной и расчетливой соблазнительницей, стремившейся лишь утолить свою жажду с первым, кто ей уступит.

Но ведь та, вторая, оказалась невинной. Он зажмурился, и перед его глазами встали окровавленные простыни. Сомнений быть не могло – он чувствовал, как рвется девственная плева, видел кровь.

О, но какая девственница! Он не мог удержаться и вспоминал ее шелковистую кожу, бархатные соски, густые волосы, тело, созданное для любви. Неопытная и неумелая, она доставила ему за час больше наслаждения, чем он получил за всю жизнь.

Он выругался вслух, почувствовав, что плоть его вновь восстала. Если бы он не полез со своим предложением, сейчас он вновь занимался бы с ней любовью, на сей раз медленно, наслаждаясь каждым мгновением.

Черт его дернул сделать предложение! Каким дураком он выглядел! Ему следовало догадаться, что Корделии, независимой, талантливой, это не нужно. Но его проклятое чувство долга взыграло, когда он пришел в чувство и понял, что погубил ее.

Звуки, послышавшиеся из коридора, положили конец его горьким размышлениям.

Он бесшумно подошел к двери и, приоткрыв ее, выглянул в коридор.

Корделия выходила из своей спальни. На ней было простое платье, без кринолина и нижних юбок, волосы убраны под чепец. В руках она держала простыни. Он застыл. Да, ей же нужно избавиться от простыней. Ей надо уничтожить доказательства своего непристойного поведения, ведь он сам грозился, что покажет их ее отцу.

Он смотрел, как она проходит мимо его двери и направляется к главной лестнице. Когда лицо ее осветили горевшие в коридоре свечи, он поразился тому, что увидел. Глаза у нее распухли, нос покраснел. Совершенно очевидно, что она только что плакала.

Он молча наблюдал, как она подошла к лестнице и стала спускаться вниз, потом закрыл дверь и прислонился к ней. Сердце его разрывалось от боли.

Зачем было женщине, которая лишь желала познакомиться с наслаждениями любви, рыдать после этого? Да, он наговорил ей много жестокого, но все это было правдой.

Да, правдой, но в том случае лишь, если правдой были ее объяснения, почему она не хочет выходить за него. А если она лгала? Он задумался. Она стала возражать только после того, как он рассказал, чем обязан барону Квимли, после того, как дал понять, что жениться на ней – его долг.

Чувство вины захлестнула его, и впервые после того, как он покинул ее комнату, Себастьян заставил себя вспомнить весь разговор. И воспоминания были самыми для него нелестными. Он заявил, что они должны пожениться, но не сказал ни слова о том, как относится к ней. Потом угрожал, что покажет простыни ее отцу, и тем самым унижал ее. И ни разу не сказал, что хочет на ней жениться, невзирая на то, как осложнит это его отношения с семейством Квимли.

Это было не предложение руки и сердца, а черт знает что. Она просто выбила его из колеи. Ночь любви разрушила все его планы на будущее, и, честно говоря, он был в ярости на себя за то, что так легко поддался искушению. Он чувствовал вину перед Джудит, перед бароном Квимли… Но в глубине души был рад, что может разорвать помолвку. Эта тайная радость, что теперь-то он сможет жениться на Корделии, и бесила его больше всего. И он почувствовал себя виноватым бесконечно. Неужто он сам сделал все, чтобы она его соблазнила?

Но, чтобы скрыть свою собственную вину, он вел себя так, словно брак с ней – всего лишь необходимость. Такая женщина, как Корделия, не захочет становиться женой человека, для которого она лишь непреодолимое препятствие. Корделия из тех, кто поступит благородно. И наверняка уничтожит доказательства своего падения, чтобы избежать разоблачения.

И вдруг страшная догадка поразила его. Он стремительно отошел от двери, распахнул ее. Если Корделия избавится от простыней, он не сможет доказать, что лишил ее невинности. И, когда дело дойдет до того, что придется просить ее отца убедить Корделию стать его женой, викарию придется верить ему на слово.

Он уже был в коридоре, когда до него дошел смысл того, что он собирался делать. Он приписывал ей некие намерения. Но вдруг она искренне не хотела выходить за него замуж? Если он начнет требовать у нее эти проклятые простыни, а она на самом деле говорила то, что думала, разговор будет для него слишком неприятным.

Но он не верил, что она говорила искренне. Образ холодной и расчетливой Корделии, заботящейся лишь о собственном удовольствии и не принимавшей во внимание его чувства, не вязался с образом той, которая позволяла отцу пользоваться собой потому только, что не хотела причинить ему боль.

Нет, Корделия не жестока.

Но пока он не убедился в этом окончательно, он не может потребовать отдать простыни. Возможно, она действительно хочет быть независимой. В Белхаме она говорила ему об этом. А если он против ее воли заставит ее выйти за него, они оба будут несчастны.

Он стоял в коридоре, голова у него раскалывалась. Не узнав правды, решить эту проблему невозможно. У него есть еще несколько дней. Он будет наблюдать за ней и дождется, когда она проявит свои подлинные чувства.

И это даст ему время решить, как поступить с Джудит. Он не мог жениться на ней, теперь он знал это наверняка. Ночь с Корделией убедила его в этом. Он не мог лишать Джудит возможности повстречать человека, который полюбит ее всем сердцем.

Так что же делать? Если он не может подходить к Корделии, он хотя бы должен как-то помочь ей, он должен найти ее отца.

Приняв решение, он спустился по лестнице. Но замешкался, ища сюртук, и тут входная дверь распахнулась, и вошли миссис Бердсли и преподобный Шалстоун.

– Вот, ваша светлость, я же говорила, что найду Освальда, – весело сказала миссис Бердсли, заметив его.

Себастьян изобразил некоторое подобие улыбки и, присмотревшись повнимательнее, заметил, что оба они на себя непохожи. Миссис Бердсли была бодрой и жизнерадостной женщиной, но сейчас она просто сияла от счастья.

У викария тоже был вид довольный и радостный, глаза почти смеялись, и на лице не было обычного тревожного выражения. И еще – миссис Бердсли держала викария под руку, а он, казалось, боялся отпустить ее хотя бы на шаг.

Себастьян пытался понять, пьян ли преподобный Шалстоун, и не заметил, как подошла Корделия, которая тут же бросилась отцу на шею.

– Отец! – со слезами в голосе воскликнула она. – Я так волновалась! Что случилось? Где ты был?

– Не беспокойся, детка, все хорошо. Я просто был в церкви. Мне надо было о многом подумать.

Викарий говорил спокойно и уверенно, голосом трезвого человека. Но, заменив многозначительный взгляд, который викарий бросил на миссис Бердсли, Себастьян решил, что он о чем-то умалчивает.

Корделия удивленно взглянула на него.

– В церкви? Ты ходил в церковь?

Миссис Бердсли подняла бровь.

– Не верится? – Она говорила с легкой иронией. – Твой отец… в церкви! Можно подумать, что он священник!

Корделия покраснела.

– Я не имела в виду… я только…

– Обещаю тебе, я брошу пить, – тихо сказал ей отец. – И намереваюсь сдержать свое обещание.

Миссис Бердсли горделиво выпрямилась.

– Не волнуйся. Я прослежу за этим. – Она пожала викарию руку, и он взглянул на нее. Потом кивнул, словно давая на что-то свое согласие.

И тут Себастьян понял, что происходит. С ужасом слушал он, как миссис Бердсли говорит:

– Видишь ли, мы с твоим отцом решили пожениться.

В этом не было ничего удивительного. Любой мог видеть, как они подходят друг другу. Но их заявление приобретало совсем иной смысл в свете того, что произошло между ним и Корделией. Корделия просила его провести с ней ночь, потому что думала, что никогда не сможет выйти замуж. Теперь миссис Бердсли и викарий предоставили ей возможность устроить свою жизнь, но брак стал для нее невозможен. Из-за Себастьяна.

Он смотрел на Корделию как во сне и думал лишь о том, поняла ли она, какую горькую шутку сыграла с ней судьба. Она была поражена и побледнела так, что, казалось, лишится чувств.

– Пожениться? – прошептала она.

Отец расстроился, видя, как она переживает.

– Ну да, пожениться. Тебе кажется странным, что твой отец думает о женитьбе в столь преклонном возрасте? Или тебе не нравится Гонорина? Я давно должен был сказать тебе, моя девочка…

– Не надо, Освальд, – перебила его миссис Бердсли, не сводившая глаз с Корделии. – Наша новость была слишком неожиданной. Понятно, что Корделия удивлена.

Корделия попыталась собраться с силами и улыбнулась.

– Да, я просто… удивлена. Еще три дня назад вы готовы были растерзать друг друга, а теперь…

– Не могу обещать, что это желание не появится у нас снова, – весело сказал викарий. – Но потом мы будем зализывать друг другу раны, правда, любовь моя?

Миссис Бердсли покраснела, и Себастьяну стало интересно, сколько именно времени они провели в церкви вместе. Очевидно, не только они с Корделией тайком обнимались нынешней ночью.

Корделия улыбнулась теперь искренне.

– Я так рада, Гонорина, – сказал она, обнимая ее. – Действительно рада. Так замечательно будет иметь подругу в доме. И я уверена, ты сделаешь отца счастливым.

Миссис Бердсли ответила с улыбкой не менее радостной:

– Но я надеюсь, ты недолго пробудешь с нами. Надеюсь, скоро у тебя будет своя семья, девочка моя. Отец твой пристроен, настало время и тебе обзавестись мужем. После того как мы с этим старым дураком поженимся, я постараюсь устроить и твое счастье.

Себастьян напряженно ждал ответа Корделии. Она бросила на него быстрый взгляд, а потом пробормотала:

– Я не могу… не хочу выходить замуж, Гонорина. Мне хочется быть независимой женщиной.

– Да, – заметил викарий, обращаясь к миссис Бердсли, – она всегда говорит подобные глупости, но я ей не верю. Корделия слишком мила, и вовсе не похожа на этих громогласных дамочек, которые всюду суют свой нос.

Миссис Бердсли вскинула брови.

– Поосторожнее, Освальд! На одной из них ты собираешься жениться.

Он расхохотался.

– Да, и для меня будет истинным удовольствием укоротить твой длинный язычок, дорогая.

– Освальд! – возмутилась миссис Бердсли и снова покраснела. А потом пустилась в подробное перечисление тех черт его характера, которые намерена изменить.

И они занялись шутливой перебранкой, словно были женаты уже много лет. Корделия с облегчением поняла, что они оставили разговор о ее будущем муже, а Себастьян все думал о том, насколько серьезно она говорит о независимости. Она старалась не смотреть в его сторону, но он знал, что его присутствие ее беспокоит. Он же не сводил с нее глаз в надежде поймать ее взгляд.

И вдруг он почувствовал на себе взгляд миссис Бердсли. Разговор умолк, наступило неловкое молчание. Он отвернулся от Корделии и увидел, что миссис Бердсли и викарий смотрят на него.

– Освальд, – сказала миссис Бердсли весело, продолжая наблюдать за Себастьяном, – нашу помолвку необходимо отметить. Может быть, вы с Корделией пройдете в гостиную, а я попрошу его светлость помочь мне выбрать самое лучшее шампанское? – Она ласково взглянула на преподобного Шалстоуна. – А для тебя, конечно, чай?

Корделия лишь широко раскрыла глаза, но не могла возражать, когда отец повел ее в гостиную.

Себастьян уговаривал себя не волноваться, но что-то в облике миссис Бердсли указывало на то, что сейчас ему придется туго.

Уже по дороге на кухню она спросила:

– Что произошло, пока нас не было, ваша светлость?

Он изо всех сил старался выглядеть беззаботно.

– Почему вы решили, что что-то произошло?

– Потому что Корделия выглядит так, будто весь мир перевернулся.

Черт подери, как эта женщина наблюдательна!

– А чего вы ждали? Она только что узнала, что ее отец женится.

Она остановилась у входа в кухню и положила ему руку на плечо. Он обернулся к ней с ледяной улыбкой.

– Вы прекрасно понимаете, что я говорю не об этом, – резко сказала она. – Так что мне придется повторить свой вопрос: что произошло, пока нас не было, ваша светлость? – Она говорила медленно и отчетливо, словно он понимал ее с трудом.

– А почему бы вам не спросить у Корделии?

Она поджала губы.

– Не думаю, что она мне расскажет, но я ошибочно решила, что это сделаете вы. – Она помолчала, смотря ему прямо в глаза. – Мне было бы очень неприятно узнать, лорд Веверли, что вы не оправдали моего доверия. Я думала, что, когда Корделия с вами, она в полной безопасности, потому что вы казались мне настоящим джентльменом.

Он едва сдержался, чтобы не ответить ей, что даже настоящие джентльмены не могут устоять, когда им на шею бросаются прелестные юные создания, и забывают о том, что они джентльмены.

– Поэтому я спрашиваю вас сейчас, – продолжала она, – и, клянусь, больше не заговорю об этом. Когда меня не было, совершили ли вы что-то, что могло… принести вред моей будущей падчерице?

Вопрос ее поднял в нем целую бурю чувств, но он стоял не шелохнувшись. Это была его единственная возможность. Если он все расскажет миссис Бердсли, Корделия в мгновение ока станет его женой.

Нет, он не хотел добиваться своего подобным образом. Он хотел, чтобы она сама желала этого брака. Хотел, чтобы она поступала по собственной воле и собственному разумению, а вмешательство миссис Бердсли не дало бы Корделии такой возможности.

Поэтому ложь далась ему легко. И трудно, невыносимо трудно.

– Нет, – спокойно ответил он. – Уж вам-то лучше других известно, что ваша будущая падчерица никогда не позволила бы мне навредить ей.

Она никак не могла решить, верить ему или нет. Казалось, она хотела сказать еще что-то, невзирая на свое обещание.

Но в конце концов она лишь вздохнула тяжело и повела его к двери в погреб.

– Хорошо, – сказала она, а потом добавила загадочно: – Потому что Корделия заслуживает семейного счастья.

«И в один прекрасный день оно у нее будет», – молча поклялся он. Он позаботится об этом сам.