"«АВИАКАТАСТРОФЫ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ»" - читать интересную книгу автора (Шуткин Николай Петрович)

СПАСИТЕ, КРЫЛАТЫЕ БРАТЬЯ!

День весеннего равноденствия сказывался не только во времени, но и погоде. То ярко светило солнце, то все погружалось в непроглядную темень. Облака наваливались из-за гор черными волнами. Минут 20-30 падал густой, тяжелый снег сплошной завесой и бесследно исчезал. Синоптики нервничали, пилоты с ног сбились: спешили на стоянку прогревать самолеты и понуро возвращались в штурманский класс.

К обеду нервы не выдержали, и командир летного отряда Николай Гуляев принял решение отпустить всех по домам, кроме дежурного экипажа. Санзадания посыпались как из рога изобилия. Три близлежащих поселка: Чля, Тахта, Маго, объединяем в один рейс. По прилету ждет Мыс Лазарев. Там при смерти пятилетний мальчик. Врач Ольга Базанова торопит нас, она еще не знает, что пробиться в поселок Мыс Лазарев не так-то просто, да к тому же с подбором посадочной площадки с воздуха (аэродрома в те времена там еще не было).

Взлетаем и на малой высоте плутаем между зарядами, уклоняясь иногда до береговой черты Сахалина, где снежные заряды теряют свою мощность. Через 50 минут приземляемся с северной стороны поселка в глубокий снег. Нас никто не ждет. Минут через десять появилась собачья упряжка и, не доезжая до самолета, каюр притормозил бег рвущихся к нам собак:

– Вас ждут с другой стороны, – прокричал.

Снегопад ухудшил видимость до предела. Лететь прямо через поселок опасно, можно задеть трубы кочегарок или мачты пароходов. Вынужденно огибаем вокруг мыса, ориентируясь на ярко-красный свет маяка. Садимся плавно, словно в вату, настолько мягок снег. Подруливаем к самому берегу. На дороге, метрах в двухстах от нас, стоит машина скорой помощи. Со вторым пилотом Женей Федоровым, по пояс в снегу, прокладываем дорогу врачу и двум ее помощницам.

– Мальчик в больнице под капельницей, – пояснили встречающие.

– Поедемте с нами, поможете, – просит нас Ольга Базанова. И не напрасно. К отправлению в Николаевск готовили и солдата с тяжелым менингитным недугом.

После продолжительной подготовки перенесли в машину обоих больных, и теперь мы торопили медиков.

Вечерело. Снегопад не прекращался. По глубокому снегу, с тяжелой ношей на носилках, нам с Женей двигаться очень нелегко. В самолете солдат стонал. Мальчик, хорошенький, темноволосый, с красными щечками вдруг начал синеть.

– Подушку! – крикнула Базанова.

– Кислород забыли, – растерялись девушки.

Женя без команды бросился к машине:

– Кислород, быстрее!

Машина рванула с места и растаяла в снежной белизне. Минут двадцать доктор делала искусственное дыхание, пока не подвезли кислород.

– Нет, в воздух поднимать его нельзя, – с дрожью в голосе заключила наш доктор. – Мы остаемся, а вам, друзья мои, придется самим везти солдата, периодически контролировать состояние. Другого выхода нет, – умоляюще смотрела на нас чистыми голубыми глазами красивая, до предела утомленная женщина.

– Не волнуйтесь, сделаем как надо, – заверяю я. Солдат начал задыхаться.

– Ну, что, командир, сумеешь?

– Давайте марлю, чего там уметь, – наклоняюсь и приступаю работать, словно кузнечный мех – рот в рот: вдох – выдох, вдох – выдох. Лицо парня теплеет, дыхание восстанавливается.

– Хорошо, – я спокойна. Мальчика в машину, – просит Базанова.

Снова, утопая в снегу, тащим носилки к машине и спешим назад к самолету. Поселок зажегся огоньками, отчего стал лучше просматриваться сквозь снежную пелену.

Смотрим на часы и передаем взлет за три минуты до захода солнца. От маяка набираем высоту 500 метров, выше сплошная облачность. Летим, придерживаясь ледовой дороги, где нет-нет да мелькнут огоньки фар автомобилей, а они нам ох как нужны. Горы выше нас и прикрыты облаками, нам же необходимо не проскочить поселок Нижние Пронги. Задача с двумя неизвестными. Если уклонимся вправо – огни поселка не заметим, слева горы.

Беру небольшое упреждение влево с расчетом точно пройти через поселок. Под лыжами проплывают частые острова, пролет фиксируем через открытую форточку. Впереди, через стекла кабины, ничего не видно, хоть садись и рули. Часто включаю фары, чтобы определить – облако перед носом или гора. По очереди выбегаем к больному, он пока держится нормально.

Началась вибрация расчалок – обледенение. Этого нам только не хватало. Стрелка АРК колеблется в пределах 60° в северо-западном направлении, а с появлением обледенения начала вращаться на 360°. Теперь момент разворота в устье Амура можно определить по точному пролету Нижних Пронг, другого варианта нет.

Лед с расчалок отбиваем струбциной, но крылья тяжелеют с каждой минутой и очень сильно. Скорость падает до 160 км/час по прибору, самолет сыпется. Высота 300 метров, а Пронг все еще нет, а может, уже промахнули? Запрашиваю пеленг.

– Подходите ближе, пеленг неустойчивый, – передает диспетчер. И тут нет помощи! Рады подойти побыстрее поближе, да сильный встречный ветер и обледенение тормозят движение. В черноте вырисовывается светлое пятно. Всматриваемся и убеждаемся, что это и есть Пронги. Надо продержаться в воздухе минут тридцать, мы и держимся, потея, и чего греха таить, моля Бога.

Над городом скорость упала до 130 км/час. Самолет на грани срыва. Приходится выпустить закрылки. Самолет от вибрации ходуном ходит, но перед нами аэродром. На перроне подъехала машина БЗ.

– Сколько лить? – спрашивает шофер Стешков.

– По триста в каждую группу, – отвечаю ему и слышу как что-то грохается об фюзеляж. «Неужели скорая врезалась в фюзеляж», – мелькает нехорошая мысль. Выбегает Федоров и видит лежащего на снегу заправщика.

– Ты что самолет ломаешь?

– Ноги свои ломаю, а не самолет! Там гольный лед, – кряхтя от боли отвечал свалившийся с фюзеляжа заправщик.

Беру подножку, отбиваю кусок льда от передней кромки нижнего крыла. Лед матовый, толщиной сантиметра три.

– Как вы долетели? – дивится Стешков.

Прошу техников отогреть за ночь самолет, иначе влетит нам по первое число.

– О чем разговор! – понимающе заверяют друзья-авиатехники.

Утром следующего дня мы с Евгением прибыли в аэропорт за час до восхода солнца, чтобы улететь, в Мыс Лазарев – санзадание осталось недовыполненным, но узнали трагическую весть: пятилетний сын директора леспромхоза скончался в два часа ночи от крупозного воспаления легких.

Машинально сую руку в карман куртки и достаю платочек, пахнущий лекарствами. Только вчера этим платочком вытирал я холодный пот милого мальчика, молящего нас о помощи широко раскрытыми, испуганными глазками, когда мы несли его на носилках. Смахиваю непрошеную слезу.

Подходит командир Объединенного Анатолий Самсонов, здоровается и спрашивает у командира АЭ Анатолия Кузнецова:

– Кто вчера ночью летал?

– Вот этот орел! – показал на меня Анатолий.

– Как попадет ко мне задание на подпись, я из этого орла ворону ощипанную сделаю, – «порадовал» нас командир.

Машу безразлично рукой и выхожу на улицу. Кузнецов интересуется, сдал ли я задание.

– Я его в печку выбросил, на растопку.

– Правильно сделал, – подбадривал меня Анатолий.

Самсонов, видимо, вник в суть происшедшего и о срочном санзадании в Мыс Лазарев никогда не вспоминал.

Было еще одно горестное санзадание. Санзадание в Амурской области, когда мы работали на лесопатруле в городе Шимановске. Пожаров хватало, и летать приходилось иногда допоздна. Жили мы на квартире у бабушки с дедушкой. Полеты начинались рано, и добрая бабушка ставила на стол для нас корчажку молока, хлеб, яйца, масло и другую домашнюю снедь, оплачиваемую нами в конце месяца. Обедали в аэропорту, а ужинали в ресторане, спокойном, уютном заведений с полупустующим залом, заполненным командировочной публикой.

Поздним вечером официантка позвала командира самолета к телефону.

– Из обкома, – шепнула она мне. «Что бы это значило?» – терзался я в догадках. Беру трубку, докладываю.

– Здравствуйте! Чем занимаетесь?

– Ужинаем, – отвечаю.

– С вами говорит секретарь обкома партии. – Спиртное употребляли?

– Работы много, не до спиртного, можете позвонить в больницу – пусть проверят! (Что такое в то время говорить с обкомом, надеюсь всем понятно.)

– Верю вам и прошу – можете сесть в поселке Красный Мак? Там бандит пострелял местных жителей, их надо спасти! – говорил приятный мужской голос. Осведомленность обкома меня поражала.

– На дорогу сесть можно, безопасность гарантирую, но мне на полет после захода солнца с подбором посадочной площадки нужно разрешение нашего командира отряда или начальника Управления ДВУ ГА.

– Минуточку, сейчас будете говорить с начальником Управления.

Голос Езерского мне был хорошо знаком:

– Срочное санзадание выполнить разрешаю под личную ответственность командира звена.

Надо же, откуда-то знает меня, хотя за 8 лет работы разговаривать с начальником никогда не приходилось. Езерский для нас был грозой, и все боялись его как огня.

– Борис Григорьевич, нужна радиограмма, – осмелел я, – иначе в отряде меня накажут.

– Будет радиограмма, запишите номер 162145.

– Спасибо, сейчас вылетаем.

У порога нас уже поджидала машина начальника ГАИ Володи Стрельцова. По пути посадили начальника аэропорта Михаила Стрельцова. В темпе расчехляем самолет, и – в воздух.

Солнце давно скрылось за горизонтом, но было еще достаточно светло. Двенадцать минут полета – и мы над поселком Красный Мак. Старушка разгоняет с дороги припозднившихся коров, двое мужчин выкладывают из двух газет посадочный знак «Т». Садимся и аккуратно разворачиваемся по мягкому, пружинящему грунту, поднимая тучи пыли, черными шлейфами скрывающими весь поселок. Белье срывается с веревок и, вращаясь, летит вдоль по улице. Ох, попадет нам от женщин! По другому развернуться было нельзя, ветер дул в сторону Китая, на поселок.

Встретила нас молоденькая, цветущая девушка:

– В поселке одни малые, да старые, все остальные на работе, – говорит нам, как мы поняли, медсестра.

– Носилки есть? – спрашиваю.

– Все есть, только нести некому.

– А мы на что! – в один голос восклицают второй пилот Володя Ваганов и техник Алексей Богомяков.

Бежим в амбулаторию, укладываем пострадавших на носилки и несем к самолету. Пока крепили носилки, случилась маленькая беда: в спешке медсестра зацепилась за подножку и по шву распорола юбку. Сконфуженно смотрит на меня:

– Побегу переоденусь.

– Прыгай скорей, темно уже. На пляже в купальниках ходят и то ничего, а нам людей спасать надо. Тут не до красоты, – успокаиваю девушку.

Ее надо понять – два красавца жениха и она такого же возраста, и вдруг – без юбки! Мы с Володей взлетаем, а застенчивый Алексей отрывает кусок контровки и подсаживается к медичке. Словно голубки, вдвоем колдуют над юбкой.

Алеше нашему портняжничать не привыкать. Чуть ли не раз в неделю он штопает перкаль самолета. Бычки и телочки очень любят сочную аэродромную траву, а спать всем стадом стараются улечься под крыльями самолета. Ложатся безобидно, а когда встают, распарывают перкаль рогами, как ножами. Так мы и ходим на работу: с иголками, нитками и увесистыми дубинками.

Подлетаем к Шимановску.

– Привод работает, – подсказывает Михаил. Хотя он нам и не нужен, но забота трогает. Старший лейтенант Стрельцов фарами своей машины освещает полосу.

«Какие молодцы», – мысленно хвалю однофамильцев.

Скорая забрала раненых и с воем укатила в город. Звоним в обком о выполнении задания.

Медсестра рассказала нам, что стрелял по людям муж Зинаиды, вернувшийся из тюрьмы. Животноводы возвращались с работы на тракторной тележке, бандит и открыл по ним огонь. Тяжелые ранения получили доярка Зинаида и заведующий фермой Михаил. После трудной операции Михаил выжил, а Зинаиду похоронили на кладбище в Шимановске.

Много санитарных заданий выпало на мою долю не только трагических, но и комических. В начале своей летной деятельности, в бытность вторым пилотом, выполняли мы рейс с Юрой Коваленко из Охотска в Хабаровск через Нелькан. В то время в Охотске скапливалось множество пассажиров из Магадана, Сеймчана, Берелеха все стремились улететь как угодно и на чем угодно.

В районе Курун-Уряха с командиром сделалось плохо, а тут узнали, что Нелькан закрылся непригодностью грунта. Облачность понижалась, лил дождь.

– Найди мне какую-нибудь таблетку в аптечке и лети в Нелькан. В Курун-Уряхе медиков нет, помощь никто не окажет, а в Нелькане Ларин водку пьет, вот и закрылся, – рассудил командир, корчась от боли.

Как на грех в фюзеляже появился едкий дым. Час от часу не легче!

– Бери огнетушитель и заливай все подряд, а я покручу штурвал, – еле ворочая языком, просил Юра.

Дым валил из-под правого ряда кресел. Поднимаю пассажиров и вижу выгоревший бок чемодана. Женщина ахает и падает в обморок. Из-под ручки торчит свежий окурок папиросы. На АН-2 курить запрещено и, видимо, один мужчина покурил втихаря и спрятал окурок между кресел, как он потом объяснял, а спрятал соседке в чемодан. Жаль было поливать из огнетушителя красивые шерстяные костюмы, кофты с отгоревшими рукавами, воротниками с этикеткой «Дружба». Женщину успокаивали всем людом. Провинившийся совал ей пачки купюр, дабы загладить вину.

Кое-как добрались до Нелькана в дожде по реке Мая и сели на заросший буйной травой островок. Начальник Саша Ларин встретил нас тирадой страшной ругани:

– Всех поснимаю, всех разгоню! Мать вашу так!

– Не успеешь снять, – еле слышно шептал мой командир. – Это почему ж? – не понял Ларин.

– Видишь – умираю. Вези быстрей в больницу, – требовал Юра.

Саша расхохотался и примирительно начал рассказывать, как долго строил лодку, красил, сушил, а командир самолета Виктор Котов так дунул, развернувшись хвостом самолета, что лодка взлетела выше леса и упала, разбившись в щепки. Вчера Юрий Ермаков нарулил хвостовым колесом на посадочный знак «Т» и увез его в Николаевск на срам всем глазеющим в небо ротозеям, а Шагивалеев сегодня убил дутиком щенка Вертолета!

– Как с вами, дикарями, работать? – недоумевал Ларин.

– Слабая конструкция лодки была, вот и развалилась. И «Т» плохо закрепил, потому его Ермак и увез, а кобеля не кормил, вот он и решил сбежать от хозяина-дурака, – сделал вывод Коваленко.

– Ну, Юра, не был бы таким худым, засветил бы я тебе, да, боюсь, убью, – не выдержав диалога, рассмеялся Ларин. Позвоню-ка я в больницу, чтоб там за одно язык тебе подрезали.

Позже увезли Коваленко в Аян, где его прооперировал местный хирург Юрий Борисов. Во время операции Коваленко спросил:

– Доктор, там есть что-нибудь?

– Как же, вот целая горошина, – показал аппендикс хирург.

– Да я не про то! Жирок-то там есть?

– Сейчас поглядим, – с серьезным видом раздвигал разрез Борисов.

– Нет, Юр, ни хрена тут у тебя нет, – улыбался другой шутник.

– Положи хоть грамм сто, – стонал Коваленко. Так, на веселой ноге закончилось первое санзадание.

В Курун-Уряхе много лет спустя случилось еще одно каверзное санзадание. Заночевали мы в аэропорту Курун-Урях и надо же было случиться: в четыре часа утра разбудила нас медсестра:

– У председателя сельсовета умирает девочка!

Санзадание срочное есть, но куда лететь в такую рань? Кто нас примет? Нет ни погоды, ни состояния аэропортов, а ближайшие: Охотск, Усть-Мая удалены на 400 километров, Николаевск – на 900. От поселка до аэродрома пять километров.

– Есть на чем ехать? – спрашиваю медика.

– Вас повезет Мишка из рыбкоопа, а мы с девочкой приедем следом на задковых санях с лесничим, у него лошадь поспокойней.

На характеристику лошадей, спросонья, мы со вторым пилотом внимания не обратили, а зря. Под окном раздался топот копыт.

– Тпру, бешеная! – послышалась команда.

Мы были уже одеты и готовы тронуться в путь. Отца больной девочки я знал лет пятнадцать, в бытность его начальником зверофермы в Ковалькане, куда мы завозили для чернобурок мясо сохатых и рыбу. Это был небольшого роста мужчина, симпатичный, с черными густыми волосами, добрый, энергичный. В его дружной семье росло шестеро детей, шестимесячная Юля была седьмой.

Ради такого человека я готов был лететь в любое пекло. Черная, лохматая лошадь норовила укусить нас или огреть копытом, но Виктор смело пошел в атаку, отбиваясь портфелем. На санях лежала одна незакрепленная доска, на которую мы и устроились в рядок: «ямщик» Мишка, Виктор с мешком мяса и я. Лошадь рванулась с места в карьер. Михаил пытался придержать ее, но Виктор, как заправский конюх, приказал отпустить поводья:

– Пусть летит, если ума нету, устанет – сама перейдет на шаг.

Лошадь вынесла нас из поселка и, как шальная, продолжала скакать, так, что дух захватывало. Мы ерзали по доске, с трудом удерживаясь, чтобы не вылететь в кусты. Дикая бестия косилась на нас, злобно фыркала, поддавала задними ногами и все норовила опрокинуть сани вместе с седоками.

До аэродрома оставалось километра два, когда из кустов выпорхнула стая куропаток. От неожиданности лошадь прыгнула вправо, да таким темпом, что мы трое оказались в воздухе и закувыркались по кустам и по дороге, покрытой, словно теркой, замерзшим снегом, перемешанным с грязью.

Стояло семнадцатое апреля, накануне Пасхи. Лошадь убежала, а мы валялись кто где. Виктор корчился в кустах под деревом и громко подвывал. Михаил лежал на дороге без признаков жизни, а я оказался в канаве, в глубоком снегу.

– Витя, что с тобой? – спрашиваю второго пилота, выбираясь из шершавого снега, поливая его кровью, обильно льющейся из левой кисти руки. Боли не чувствую, волнуюсь за ребят.

– Адские боли в левом боку, не могу вздохнуть, – стонет Виктор.

– Крепись, Витя, Мишка, наверное, убит, – подбадриваю друга и бегу к Михаилу. Это действует на Виктора, и он, со стоном, скособочась, ковыляет тоже к Михаилу.

Михаил без шапки, с окровавленной головой лежит посреди дороги. Приподнимаю его, нахожу пульс, он бьется, дыхание тоже есть. Левое ухо почти полностью оторвано и болтается на мочке. На голове глубокие раны.

– Рви рубашку, перевязывай голову и приводи его в чувство, а я побегу догонять лошадь, – приказываю Виктору.

Мне повезло – за очередным поворотом вижу всю в пене лошадь зацепившуюся поводьями за пень. Она словно почувствовала свою вину, повинуется беспрекословно. Когда подъехал к месту авария, Михаил уже сидел, бессмысленно глядя вдаль. Виктор, как заправский врач, в нижнем белье заматывал голову потерпевшего. Снова располагаемся на злополучной доске, но теперь Виктор за ямщика, а я держу Михаила на руках, моля Бога, чтоб не умер.

Солнце только начало всходить. Тишина. На небе ни облачка. Михаила уложили на сиденья. Он просит закурить, но мы оба некурящие, да и нельзя ему. Наверняка у него сотрясение мозга. Виктор полулежит, стонет. Даю ему задание связаться с Охотском и Усть-Маей, сообщить номер санзадания, о раненом на борту. Запросить состояние аэропортов и разрешение на вылет по фактической погоде. Сам бегу расчехлять самолет, снимать струбцины. С земли, с аккумулятора, удивительно быстро ответили и Охотск, и Усть-Мая, и оба порта дали добро на вылет, а Охотск сообщал, что Нина Кулакова – инженер-синоптик пишет летный прогноз, после взлета получим.

Решаем вылетать в Охотск, и тут примчалась вторая подвода с девочкой, матерью и медсестрой. Медсестра на высоте: срывает Витину рубашку с головы, обрабатывает раны, перевязывает и делает аж три укола Михаилу. Решает лететь с нами.

Михаил жалуется на головокружение, потому летим по распадкам на минимальной высоте. В семь часов утра приземлились в Охотске. Скорая помощь забрала наших больных и умчалась в поселок. Но остался еще один больной, который не может сдвинуться с кресла. Бегу подписывать задание на вылет, и набираю в столовой молока в бутылку из-под шампанского для своего больного.

Резкие эволюции Виктор переносит болезненно. Решаю туго привязать его веревкой к креслу. Это помогает. Уговариваю его потерпеть. В тот день мы заканчивали месячную саннорму по налету часов и оставалось время только долететь до Николаевска, а там, дома, лечись сколько хочешь.

До Аяна долетели с двумя посадками, а дальше погода испортилась. Пурга разыгралась не на шутку. Пасху Виктор Яскевич встречал в больнице Аяна под неусыпным оком молоденьких медсестер, да и мы его не забывали. Начальник аэропорта Николай Кабалин даже крашеных яиц принес с энной дозой коньяка, отчего Виктор до вечера пел белорусские песни, растрогав до слез медиков, которым было скучновато, так как Виктор был единственным больным.

Только через десять дней смогли мы улететь в Николаевск. У Виктора обнаружили разрыв мышц, и отлежал он в больнице целый месяц. Михаил тоже лечился в Охотске больше месяца и получил прозвище «Оторванное ухо».

Маленькую Юлю спасли, и через много лет я увидел очень красивую девушку, наверное, не подозревавшую, каким было утро под Пасху в ее шестимесячном возрасте.

У меня на память остался шрам на кисти левой руки. Так закончилось каверзное санзадание.

Последнее санзадание по иронии судьбы тоже связано с Охотском. С командиром самолета Вадимом Бондаревым, вторым пилотом Виталием Бормотовым выполняли спецрейс в очень далекое стойбище оленеводов. В поселке Арка подсадили ветврача с большущим рюкзаком. Богатырского телосложения Вадим еле втащил рюкзак в самолет.

– Как хрупкая девушка понесет такую тяжесть, – дивились мы.

В Кетанде звенящий бутылками рюкзак встречали всем поселком. «Быть завтра санзаданию», – подсказывало сердце. Нам надо было спешить, ведь лететь еще часа два в верховье реки Юдома, на самую границу с Якутией – озеро Кадарычан.

Приземляемся на ровное озеро, вроде бы равнинное, однако превышение над уровнем моря 1200 метров. Выбросили груз, пастухов и направились в Охотск, заняв эшелон 3500 метров для увеличения путевой скорости, зная, что середина апреля – золотая пора туманов на Охотском побережье и не ошиблись: Охотск, Арка закрылись туманом.

Следуем на временный аэродром Уега без средств связи и подогрева. На земле выяснилось, что второй пилот выбросил в Кадарычане самолетные чехлы и даже струбцины, что называется, перестарался. Двигатель прогревали всю ночь, сменяя друг друга. Утром наступил праздник Пасха (какое совпадение с предыдущим санзаданием!).

Меня как заядлого рыбака потянуло на озеро. Удочки всегда возил с собой. Начальник метеостанции Петр Петрович и его жена Екатерина Семеновна отговаривали меня, дескать рыба спит.

– Разбудим, – отшучивался я, прорубая лунку. И разбудил. Одна за одной ложились на снег красавицы нерка и няйва. На озере тепло, тихо – благодать Божья.

Рыбацкое счастье оказалось недолгим. Вадим кричал с берега:

– Петрович, быстрее, срочное санзадание!

Прилетаем в Кетанду и узнаем: жена якутка оттяпала мужу ногу ножом по самое колено, чтоб не убегал к молодой ветврачихе. Случалось и такое.

Как бы то ни было, а всякая трагедия, приносящая людям горе, надолго оставалась незаживающей в сердце раной.