"Последний холостяк" - читать интересную книгу автора (Крэн Бетина)

Глава 16

Ремингтон увел Антонию в дальний угол подсобного помещения, заваленного разным хламом, прижал ее спиной к груде рулонов ткани и с напускной строгостью произнес:

– Я не могу допустить, чтобы ты набрасывалась с кулаками на моих клиентов! Как бы скверно они себя ни вели.

– Разве ты не слышал, как она меня оскорбляла? И все потому, что на ее уродливые толстые ноги не налезли ни одни туфли! Да я ей не только перья из шляпки, все волосы готова была повыдергать! А чего стоят ее избалованные детки? Их следовало бы хорошенько выпороть! Это совершенно не смешно, Ремингтон!

– А вот и нет! Просто обхохочешься, глядя на тебя, – возразил он, давясь от смеха.

– Тебя бы поставить на мое место! Видел бы ты, как эта стерва примеряла одну за другой все пары туфель, выставленные на полки. Она умышленно разозлила меня, а потом устроила здесь дебош и стала требовать, чтобы меня уволили. Только посмей заплатить ей хотя бы пенс компенсации.

– Не нервничай, моя прелесть! Тебя нельзя уволить по той простой причине, что формально ты не принята на работу, – сказал Ремингтон и снова залился хохотом.

От этих слов у Антонии перехватило дух. Она пристально посмотрела на Ремингтона и густо покраснела, сообразив, что все случившееся с ней – всего лишь часть их пари. Ей не следовало принимать это так близко к сердцу и переживать за Дэвидсона. Может быть, на нее нашло временное умопомрачение?

– Как жестоко с твоей стороны принуждать меня делать тяжелую работу! Подвергать меня оскорблениям и нападкам со стороны своих подчиненных и клиентов!

– Но ведь и ты в свое время обошлась со мной точно так же, моя прелесть, – сухо заметил Ремингтон. – Скажи еще спасибо за то, что я не потребовал, чтобы ты надела брюки!

Антония оцепенела и взглянула ему в глаза. Внезапно в ней пробудилось горячее, нарастающее вожделение, и стало трудно дышать.

Окинув ее изучающим взглядом, граф задумчиво произнес:

– Пожалуй, брюки сделали бы твою фигуру еще более соблазнительной.

– Нет, только не брюки! – прошептала она.

– Любопытно, почему? – Он усмехнулся, и у нее похолодело на сердце.

Ремингтон склонил голову и страстно поцеловал ее в полураскрытый рот. Она зажмурилась, млея от растекающегося по телу наслаждения. Еще никто не целовал ее так сладко, как этот несносный мужчина. От каждого его поцелуя у нее слабели колени и возникало легкое головокружение. Она готова была испытывать это радостное, ни с чем не сравнимое удовольствие снова и снова, трепеща от смутных желаний и предчувствий чего-то иного, еще более приятного. Вот и теперь по спине у нее побежали мурашки, а в груди заныло от множества противоречивых желаний.

Она порывисто обхватила руками его шею и прижалась к нему всем своим тающим от нежности телом. И когда он подхватил ее рукой под коленями и уложил на рулоны ткани, она сомлела и не смогла сопротивляться. Он стал ласкать ее набухшие груди, согревая ладонями соски, и кровь вскипела в ее жилах.

Воздух кладовой, пропитанный запахами материи, скипидара, прелой соломы и множеством других ароматов, словно бы сгустился. Руки графа нервно сновали по бокам и бедрам Антонии, нащупывая брешь в ее одежде, застегнутой на множество крючков и пуговиц. Жар взаимных ласк и лобзаний усиливался. Антония попыталась помочь Ремингтону и сама стала освобождаться от оков застежек, но из этого ничего не вышло – ей мешал фартук. Тогда, издав отчаянный стон, она оттолкнула графа и присела, чтобы развязать лямки проклятого фартука, стянутые у нее на спине в узел.

Это слегка отрезвило ее, она огляделась и поняла, что именно собирается с ней сделать граф. Боже правый, да ведь она чуть было не разделась догола в этом полутемном вонючем и пыльном чулане и не уступила домогательству мужчины, которому совершенно нельзя доверять! И где? На кипе отрезов ткани! Как низко она пала!

Антония в ужасе спрыгнула с рулонов материи на пол, дрожащими пальцами развязала лямки фартука, намереваясь его снять, но сделать это ей помешало прикосновение руки Ремингтона к ее плечу. Страстно глядя ей в глаза, он прохрипел:

– Признайся, только откровенно, что ты теперь думаешь о мужской работе?

Не ожидавшая такого вопроса в столь неподходящий момент, Антония на мгновение онемела. Определенно выдумке и коварству этого искусителя мог бы позавидовать сам библейский змей!

Тем временем Ремингтон тоже спрыгнул на пол и с невозмутимым видом начал отряхивать от пыли брюки, поправлять жилет и затягивать узел галстука.

Антония пришла в себя, сняла постылый фартук, расправила платье и дрожащим голосом произнесла:

– Я нахожу ее негуманной, изнурительной и чудовищно несправедливой. По-моему, ни один здравомыслящий человек не станет ее выполнять.

– А как насчет жизненных обстоятельств, толкающих на это бедных людей? – прищурившись, поинтересовался Ремингтон.

Антония растерялась и ответила не сразу.

– Пожалуй, дело не столько в самой работе, сколько в окружающем ее нездоровом духе соревнования, – не совсем уверенно произнесла она. – Но еще хуже протекционизм со стороны заведующих секциями! Они поощряют своих любимчиков и лишают заработка начинающих продавцов. Вот лишь один яркий пример: не далее как сегодня один молодой сотрудник провел удачную продажу, но комиссионные получил вместо него старший продавец, протеже мистера Хэнкса. Я была вне себя от возмущения. Какой прок бедному Дэвидсону лезть из кожи вон, если плодами его труда пользуются другие?

– Любопытно, – сказал граф, прислонившись плечом к полке. – А как бы ты изменила эту ситуацию, если бы стала заведующей секцией?

– Я бы ввела вместо комиссионных твердый оклад! – не раздумывая, ответила Антония.

– Но каким образом в этом случае поощрялось бы рвение и умение старших сотрудников, работающих без обеденного перерыва и с большей отдачей? Нельзя же уравнять их с начинающими продавцами, которые большую часть рабочего дня слоняются по залу или заигрывают с девицами. Справедливо ли будет урезать вознаграждение одним и увеличить его другим, не заслуживающим поощрения? – не унимался Ремингтон.

– Возможно, в таком подходе есть толика несправедливости, – наконец нашлась она. – Но и поведение заведующих отделами тоже честным не назовешь. Всем сотрудникам магазина должны быть предоставлены равные возможности! И каждый человек должен получать столько, сколько он заработал.

– Что ж, это резонное требование, – кивнул граф. – Допустим, что начиная с завтрашнего дня в магазине будут введены именно такие правила. Кто, по-твоему, будет недоволен ими и попытается помешать нововведению? С чьей стороны мне следует ожидать подвоха и саботажа?

Антония задумалась, понимая, насколько важен для него ее ответ.

– Пожалуй, новый порядок оплаты труда придется не по вкусу начальству, старшим продавцам и, как это ни странно, кое-кому из начинающих сотрудников – любимчиков заведующих. Да, они попытаются противиться нововведению, однако оно все равно сможет оказать положительное влияние, если ты, как владелец магазина, проявишь настойчивость и уволишь некоторых старых ослов. Например, Хэнкса.

Ремингтон усмехнулся:

– Боюсь, что это лишь породит новые трудности. Этим «старым ослам» не так-то просто найти замену. Пусть Хэнке и зануда, но он умеет обходиться с покупателями и руководить работой секции. А подготовка нового персонала не только потребует немало времени, но и обойдется в кругленькую сумму.

– Так или иначе, я не верю, что невозможно улучшить атмосферу в торговых залах, – сказала Антония.

– Я же не утверждаю, что это невозможно! – возразил ей Ремингтон. – Я говорю, что сделать это трудно. Здесь много различных тонкостей, и понять их может лишь тот, кто давно работает в этой сфере и постоянно принимает важные решения на свой страх и риск. Тем не менее, дорогая Антония, я должен поздравить тебя в связи с пробудившимся интересом к мужской работе. Ты разглядела в ней много любопытных возможностей, высказала ряд полезных предложений. Это похвально, рад за тебя.

Он смахнул пальцем соломинку, прилипшую к ее волосам.

Антония почувствовала, что ее решительный настрой начинает исчезать. Мир, которым граф руководил, предстал перед ней в ином свете. Она поняла, насколько сложно в нем выжить, как трудно выйти победителем в постоянной борьбе за место под солнцем, насколько непросто нести ответственность за зависящих от твоих решений людей. У нее возникло желание побольше узнать о работе Ремингтона, разобраться в тонкостях науки управления. Но по плечу ли ей такая задача? Не пожалеет ли она потом о своих новых знаниях? Не обернутся ли они для нее новыми печалями? Антония взглянула Ремингтону в глаза и тихо спросила:

– Так есть ли реальный способ что-либо изменить?

– Да, – с уверенностью опытного руководителя ответил граф. – Но на это потребуется время. Людям нужно привыкнуть и приноровиться к свободе и справедливости. Укоренившиеся привычки и взгляды трудно изжить. Для этого необходимо также сильное желание. Но у меня, кажется, возникли некоторые идеи… – Он загадочно улыбнулся и согрел ее ласковым взглядом.

Антония бросилась бы ему на шею, если бы внезапно в кладовку не вошел Дэвидсон и не окликнул ее по имени. Когда же он подошел к ней поближе и сообразил, с кем именно она беседует, у него вытянулось лицо. Антония поспешила представить его владельцу магазина, схватила свой головной убор и объявила, что считает свою миссию здесь законченной.

Ремингтон догнал ее только на улице и сопроводил до кареты. Садясь в нее, Антония обернулась и воскликнула:

– И не вздумай вновь прислать за мной эту чудовищную телегу! Если мне когда-нибудь придет в голову приехать в твою контору, я найму кеб!

С этими словами, повергшими Ремингтона в задумчивость, она плюхнулась на шикарное кожаное сиденье и захлопнула дверцу.

В этот вечер в атмосфере дома леди Пакстон явственно ощущалось тревожное напряжение. Антония почувствовала его, как только вошла в прихожую. Лица поджидавших ее там Элинор и Поллианны выражали крайнюю озабоченность. Они шепотом сообщили Антонии, что в гостиной находится гостья. И действительно, войдя в зал, она увидела свою бывшую подопечную Элис Баттерфилд Трублуд, чьи печальные карие глаза опухли от слез. Заметив хозяйку дома, Элис вскочила и воскликнула:

– Наконец-то, леди Антония! Как я рада вас снова видеть!

– Элис, милая! Мне тоже очень приятно видеть тебя здесь! – Антония подошла к гостье и обняла ее. – Что привело тебя сюда? Мое письмо?

Элис уткнулась лицом в ее плечо и разрыдалась.

– Успокойся, дорогая! – Антония похлопала ее ладонью по спине. – Ты снова среди своих старых подруг! Мы выслушаем тебя и поможем. Давай-ка присядем на диван и спокойно потолкуем!

Из сбивчивого повествования гостьи о свалившихся на нее напастях Антонии вскоре стало ясно, что ее брак не сложился. Это несколько удивило всех присутствующих, поскольку Элис была прежде уверена, что любима своим супругом, Бэзилом Трублудом. Со своей стороны она делала все, чтобы как-то сгладить воспоминания о неприятных для него обстоятельствах вступления в брак. И тем не менее с самого начала их совместной жизни муж регулярно выказывал ей свое недовольство по самым разным поводам: и одевалась она якобы далеко не элегантно, и манеры ее грубоваты., и мысли она выражала недостаточно изысканно и четко, и в постели недостаточно умела и ласкова.

– Ему трудно в чем-либо угодить! К примеру, он вечно брюзжит за обедом, что я пережарила ростбиф или недодержала мясо в духовке. Скатерть, видите ли, недостаточно белоснежная, простыни чересчур накрахмалены, а заварка слишком густая, – сетовала Элис, промокая слезы платком. – То у него разболится голова от резкого запаха моих жасминовых духов, то он придерется к моей осанке, то обвинит меня в том, что я не начистила до блеска столовое серебро, то ему вдруг начнет коробить слух мой немелодичный смех, то поданное к обеду вино покажется слишком терпким… – Элис осеклась и снова расплакалась.

– Не надо так убиваться, дорогая! Побереги глаза! – сказала Антония, потрепав ее по плечу.

– И даже на супружеском ложе я все делаю, как он утверждает, не так. Ему не нравится мой горячий темперамент, он утверждает, что настоящая леди так себя с мужем не ведет…

Антония взорвалась, услышав этот крик души затравленной мужем-тираном женщины.

– Все, с меня довольно! – воскликнула она. – Твой супруг – подлец и негодяй! Если хочешь, можешь уже сегодня поселиться у нас.

Все присутствующие с облегчением вздохнули, иного ответа никто и не ожидал.

– Я готова разделить с ней свою комнату, – сказала Камилла Ховард и мягко улыбнулась Элис и Антонии. От внезапного прилива сильных чувств у нее даже увлажнились глаза.

Ужин прошел в оживленной атмосфере, новенькие обитательницы Пакстон-Хауса делились со старожилами впечатлениями о своей супружеской жизни. Потом Виктория порадовала подруг игрой на фортепиано. Элис спела мелодичный романс, а Молли и Гермиона исполнили дуэтом несколько разухабистых песенок из репертуара шансонеток.

Внезапно веселье было прервано вошедшим в гостиную дворецким.

– К вам посетительница, мадам, – с кислой миной сообщил он Антонии.

– Хоскинс, в столь поздний час я никого не принимаю, – наморщив лоб, ответила хозяйка дома.

Дворецкий хотел было что-то добавить, но дверь у него за спиной распахнулась, и в зал ворвалась полная дама с округлым лицом и печальными глазами. Она умоляюще протянула к Антонии руки и, закусив нижнюю губу, в отчаянии замотала головой.

– Это же Маргарет Эверстон! – прошептала тетушка Гермиона.

Все вдовы умолкли. Антония подошла к гостье, вывела ее на середину гостиной и с тревогой спросила:

– Что привело тебя к нам в такой поздний час?

– Я получила от вас письмо, и… – Маргарет осеклась и расплакалась.

Все приготовились слушать исповедь еще одной униженной и оскорбленной.

– Такого скупца, как Альберт Эверстон, – в сердцах воскликнула Маргарет, немного успокоившись, – еще не рождалось на белом свете. Из экономии он пишет письма на использованных конвертах. В церковь по воскресеньям не ходит, чтобы не делать пожертвований. И неделями не меняет нижнего белья, чтобы лишний раз не тратиться на прачечную.

По гостиной прокатился возмущенный ропот. Всем стало не до веселья. Каждая из вдов считала своим долгом выразить Маргарет сочувствие и попытаться ее утешить. В этот вечер в дом леди Пакстон пришла, ища пристанища, еще одна затравленная мужем женщина. И она, разумеется, тоже нашла там поддержку и убежище.

А в это же самое время мрачные Бертран Ховард и Бэзил Трублуд запивали постигшее их несчастье виски в баре клуба «Уайтс», усевшись за угловым столиком.

– Вот такие-то, брат, дела! – уныло изрек изрядно пьяный Бэзил, уставившись на свой бокал. – Взяла да ушла, не потрудившись даже предупредить меня заранее. Какая невоспитанность! Вот и женись после этого!.. Черкнула только записочку, дескать, она больше не может жить с занудой и придирой. Но ты ведь меня знаешь, Ховард, я просто люблю порядок. Разве я виноват, что она не переносит критики в свой адрес? Стоит мне сделать ей замечание, как у нее краснеют, словно клубника, глаза и нос. А когда она плачет, то вдобавок еще и начинает икать. Да только от одного этого сойдешь с ума!

– Ты прав, приятель! – согласился Ховард. – Моя жена тоже исчезла, якобы перебралась к своей подруге. Я, по правде говоря, даже не знал, что у нее есть друзья. Без нее в доме стало немного скучновато… Давай-ка выпьем еще по одной за настоящую мужскую дружбу!

Приятели опустошили бокалы и погрузились в задумчивое молчание. Наконец Трублуд жалобно произнес:

– Я не хотел тебе этого говорить, старина, но теперь признаюсь: я решил с ней развестись, она умудрилась сделать в короткой записке четыре орфографические ошибки.

– Я тоже пришел к выводу, что не стоит горевать. Пожалуй, нам с тобой даже повезло, приятель! От жен одни лишь хлопоты. Однако любопытно было бы узнать, куда она подевалась.

Кто-то окликнул его по имени, Ховард обернулся и увидел в дальнем конце бара Альберта Эверстона. Его побагровевшие лицо и шея наводили на мысль, что достопочтенный член парламента чем-то чрезвычайно взволнован. Подбежав к.столику, Альберт плюхнулся в кресло, молча наполнил бокал и залпом выпил изрядную порцию виски.

– Что с тобой, дорогой друг? – покосившись на него, спросил Трублуд.

– От меня ушла эта проклятая транжирка! – пробурчал Альберт. – Леди Растратчица исчезла!

– О ком ты говоришь? – переспросил Трублуд.

– О своей жене, разумеется! И вот что я нашел на столе, вернувшись домой к ужину! – Эверстон порылся в кармане и достал сложенный вчетверо листок. – Клянусь, она задумала уморить меня голодом! В отместку за то, что я не позволял ей сорить моими деньгами. Написала, что не может жить со скрягой, жалеющим деньги даже на новое белье и докторов. Ушла, оставив меня без ужина! Никакого почтения к супругу!

Он залпом осушил еще один бокал, опьянел и пробормотал, поудобнее устраиваясь в кресле:

– Слава Богу, что она прихватила с собой только свою одежду. Не взяла ничего моего, даже грелку, которую я ей подарил на Рождество. Я все проверил. Кстати, за эту грелку я выложил более девяти шиллингов!

– Просто какая-то эпидемия бегства жен! – заметил Ховард, обернувшись к Эверстону. – Интересно, куда же все они подевались?

– Моя-то вернулась к леди Пакстон, – раздраженно ответил Эверстон. – Об этом сказано в ее записке.

– Как? Неужели все они нашли у нее приют? – ахнул Ховард.

– Проклятая леди Защитница Брака! Сперва навязала нам своих подруг, а потом забрала! – прорычал Трублуд, багровея, как помидор.

Среди множества заголовков утренних газет, привлекших на другой день внимание читателей, как умных и эрудированных, так и не обладающих выдающимися интеллектуальными способностями, резко выделялась шапка в новом номере бульварного издания «Гафлингерс», сулившая продолжение увлекательной саги о пари между одиозным графом и скандально известной вдовой:

ЛЕДИ ПРИНУДИЛИ К МУЖСКОЙ РАБОТЕ!

Автор публикации утверждал, что изверг аристократ, скомпрометировавший еще совсем недавно почтенную леди Пакстон, не удовлетворился этим и продолжает унижать и терзать ее, не давая ей покоя ни дома, ни на улице. Теперь он требует от нее полного выполнения взятых на себя обязательств и принуждает делать унизительную и тяжелую мужскую работу.

Упрекнуть репортера в клевете было невозможно, информация, использованная им в статье, подтверждалась журналистами других газет и весьма уважаемыми гражданами, случайно очутившимися накануне возле «Эмпориума»: членом британского парламента, ответственным сотрудником Лондонского банка, а также другими добропорядочными горожанами. Все они стали свидетелями того, как эта почтенная вдова мыла витрины магазина, принадлежащего графу Ландону, едва не плача от изнеможения и стыда, но стойко терпя выпавшее на ее долю испытание.

Прочитав об этом в «Гафлингерс газетт», обитательницы дома леди Пакстон утратили дар речи и встретили вошедшую в то утро в столовую Антонию тягостным молчанием. Поймав на себе их встревоженные взгляды, она замерла, проверила, застегнуто ли на все пуговицы ее платье, поправила прическу и озабоченно спросила, что случилось.

– Как ты себя чувствуешь, душечка? – заботливо осведомилась тетушка Гермиона. – Вчера мне следовало бы остаться с тобой, я корю себя за свой поспешный отъезд. Но право же, я не предполагала, что все так скверно обернется!

– О чем вы говорите, тетя? – спросила Антония, подходя к буфету, чтобы налить себе чаю. Заметив на столе газету, она села и пробежала глазами заголовок. Глаза ее медленно полезли на лоб. Антония встряхнула головой и стала внимательно читать статейку. Лицо ее побледнело, губы задрожали, в груди вскипело негодование: возмутительный репортаж поверг ее в шок. Поборов потрясение, она воскликнула:

– Да как они посмели напечатать эту ложь? Здесь нет ни слова правды! Все факты искажены и неверно истолкованы! А кое-что автор вообще высосал из пальца!

– В самом деле? – вздохнув с облегчением, спросила Поллианна. Остальные сидевшие за столом заметно оживились.

– Разумеется, да! Неужели вы могли допустить, что Ремингтон способен на такой безжалостный и бессердечный поступок?

Выражение лиц вдов, которым адресовался этот вопрос, не оставляло сомнений, что именно так они и думают. Антония замолчала, сообразив, что она сама рассуждала подобным образом совсем недавно, точнее, вчера. Сейчас же ей хотелось услышать от общавшихся с графом вдов только хорошие отзывы о нем. Кому же еще, как не им, знать его подлинную сущность? Если даже они поверили лживой статейке, то чего же тогда ожидать от остальных читателей?

– Нужно признать, что Ремингтон Карр далеко не ангел, – промолвила она, взяв себя в руки. – Он высокомерен, хитер и порой бывает безжалостен. И тем не менее он не станет принуждать женщину к тяжелой работе, не имея на то серьезной причины.

Вдовы многозначительно переглянулись, но не решились задать какой-либо вопрос.

Мнение леди Пакстон о графе Ландоне, однако, расходилось с оценкой его поступков обитателями жилых апартаментов Букингемского дворца. Прочитав скандальный репортаж в утреннем выпуске газеты «Гафлингерс», королева пришла в ярость. Она вскочила со стула и громогласно воскликнула:

– Что? Он посмел сделать это?

Перепуганный секретарь поспешил ее успокоить, дабы предотвратить возможный приступ мигрени.

– Очевидно, граф потребовал у леди Пакстон выполнения всех взятых ею на себя в их злосчастном споре обязательств, – сказал он. – И предложил ей мужскую работу, видимо, далеко не легкую.

– Подлый мужлан! – пробурчала Виктория, глядя в окно, выходящее во внутренний двор, по которому сновали с озабоченным видом придворные. К большому разочарованию королевы, дерзкого графа среди них не оказалось, так что наказать ослушника немедленно не представлялось возможным. – Когда же он прекратит унижать и преследовать эту бедняжку и всех прочих подвижниц благородного дела защиты прав женщин! Похоже, он игнорирует наши пожелания относительно его скорейшего вступления в брак! – Округлое лицо королевы покраснело, как розовый гранат. – Ему лучше стать более осмотрительным, в противном случае не миновать виселицы… Слава Богу, в Англии пока еще достаточно веревок нужной длины.

Секретарь побледнел как мел и захлопнул рот.

В то же утро, ровно в девять часов, к особняку леди Пакстон подкатил наемный экипаж, и спрыгнувший с облучка кебмен, постучавшись в парадную дверь, заявил, что ему поручено доставить молодую леди в Сити. На этот раз переодевание заняло у Антонии значительно меньше времени, чем в предыдущие дни. Окинув придирчивым взглядом ее наряд – модную серую юбку, сшитую на заказ, изящный жакет и великолепную черную бархатную шляпу, под цвет которой были подобраны и шведские нитяные перчатки, тетушка Гермиона покачала головой, неопределенно хмыкнула и заявила, что сегодня она останется дома делать неотложные дела. Антония передернула плечами и села в кеб одна.

Каково же было ее изумление, когда в карете она увидела самодовольно ухмыляющегося Ремингтона. Взглянув на ее зардевшиеся щеки, он посмотрел на часы и произнес:

– Что ж, прогресс налицо! Вчера вы копались гораздо дольше, мадам. Вижу, что вам не терпится приступить к работе.

– Не стройте иллюзий, ваше сиятельство! – парировала Антония, выпрямляя спину. – Я просто не хочу подвергать свою и вашу репутацию новой опасноcти. Скандал вокруг нас и без того обрел недопустимые формы. Боюсь, что нового удара нам уже не перенести.

– Коль скоро вас всерьез беспокоит эта угроза, дорогая Антония, – интимным тоном промолвил Ремингтон, глядя ей в глаза, – почему бы нам не покончить с ней раз и навсегда? Я знаю один верный способ, вам остается лишь довериться мне.

– Довериться вам? Никогда! – гневно воскликнула Антония. – Уж лучше перебраться жить к черту на кулички и надевать на голову мешок, выходя из дому.

Живо представив себе эту потешную картину, Ремингтон рассмеялся. Рвущиеся из его могучей груди гортанные звуки всегда приводили Антонию в необыкновенное возбуждение, теперь же нервы ее напряглись, как струны фортепиано, а по спине побежали мурашки. Не сумев сдержать улыбку, она отвернулась к окну. Граф умолк и тихим бархатным голосом произнес:

– Давай поженимся, Антония!

Она обернулась – он сидел спокойно, прислонившись к сиденью спиной, и только глаза выдавали его волнение, скрытое за маской невозмутимости.

Она вновь уставилась в окно и сдавленно ответила:

– Нет! В сложившейся ситуации я ничего не выиграю от супружества! Я и так ни в чем не нуждаюсь.

– Кроме подлинного сладострастия! – хрипло выдохнул граф, и Антония похвалила себя за то, что не смотрела в этот миг на его лицо. Он вздохнул и с досадой добавил: – И разумеется, покровительства и защиты.

– И в этом я тоже совершенно не нуждаюсь! – с вызовом воскликнула Антония.

Оставшуюся часть пути оба молчали.

Антония почувствовала напряженность, воцарившуюся в его конторе, как только вступила в прихожую. Сотрудники были сосредоточенны и молчаливы, по коридору все они передвигались чуть ли не бегом. Очевидно, у них возникла необходимость принять некое срочное решение и заключить какую-то важную сделку. Лицо Ремингтона тоже стало строгим, даже суровым. Зайдя в комнату, где работали Маркем и Хэллоуфорд, он сообщил им с порога, что вскоре отбудет с миссис Пакстон в Нью-Маркет, а затем побывает на строительстве нового корпуса фабрики Саттон-Миллс. Однако менеджеры настаивали, чтобы он повременил с этой поездкой, поскольку его присутствие необходимо в конторе в связи с предстоящей крупной коммерческой операцией. Немного поразмыслив, Ремингтон обернулся к Антонии и сказал, что для нее найдется работа и здесь, в конторе: она будет обучаться машинописи. И не успела Антония осмыслить это предложение, как граф сопроводил ее по коридору в другую комнату, поручив заботу о ней молодому человеку по фамилии Коллингвуд, и тотчас же исчез.

Антония села за стол и стала разглядывать стоявшее на нем любопытное механическое устройство в форме черного металлического ящика, в основании которого располагался хитроумный лабиринт рычажков, на их округлых клавишах значились буквы алфавита. Инструктор Коллингвуд наклонился и проворно пробежал по клавиатуре длинными пальцами. Рычажки начали подпрыгивать и стучать по бумаге, накрученной на вращающийся валик. Через мгновение Антония прочла на листке свое имя, радостно рассмеялась и спросила:

– А можно и мне попробовать?

Любезный юноша показал, как следует нажимать на клавиши, и предложил ей что-нибудь напечатать. Пальцы ее четырнадцать раз подряд отпечатали два слова: «Давай поженимся!»

Преподаватель густо покраснел, Антония спохватилась и, вырвав из машинки листок, воскликнула:

– Пожалуй, надо попробовать еще разок! Коллингвуд кивнул и стал сбивчиво говорить, вставляя в машинку чистую бумагу:

– Я слышал, что королева ненавидит это полезное приспособление и не позволяет печатать на нем в ее присутствии. Но это у нее скоро пройдет, я уверен. Ведь сейчас даже женщин обучают машинописи. Правительство утвердило специальную программу подготовки юных леди к работе с этими удивительными устройствами. А наша компания, как всегда, в авангарде внедрения всех полезных новшеств. При ней открылись курсы для всех желающих овладеть специальностью «оператор пишущей машинки».

«Неужели?» – напечатала Антония.

– Да, в самом деле, – рассмеявшись, подтвердил молодой человек. – Занятия регулярно посещают многие наши девушки, работающие на фабрике господина Карра.

«Похвально!» – напечатала она.

Юноша опять рассмеялся и, похвалив ее за успехи, стал объяснять, как нужно держать руки и какими пальцами нажимать на клавиши в разных рядах. Антония настолько увлеклась учебой, что и не заметила, как пролетели два часа. Наконец Коллингвуд сказал, что у него обеденный перерыв, извинился и вышел. Спустя некоторое время за спиной у нее скрипнула дверь, потянуло сквозняком, и кто-то положил руки ей на плечи.

Антония пронзительно взвизгнула и подскочила.

– Твой наставник говорит, что ты способная ученица, – негромко произнес Ремингтон.

– Это он прекрасный педагог, – ответила она, отдышавшись. – Машинопись чем-то напоминает мне игру на фортепиано, с той лишь разницей, что мелодию тут заменяют слова и фразы. Это увлекательно.

Ремингтон расхохотался и присел рядом с ней на корточки.

– Я могу сделать это занятие куда более интересным, – прошептал он. – Давай попробуем попечатать вместе, в четыре руки! Уверяю, что тебе понравится.

От звука его бархатистого голоса она ощутила легкий озноб. Граф погладил ее руки ладонями и, нежно сжав ей кисти, поставил ее тонкие пальцы на клавиатуру, накрыв их своими – длинными, умелыми и сильными. У нее ком застрял в горле. Ремингтон стал нажимать на кончики ее пальцев подушечками своих, и тепло его дыхания растеклось жаром вожделения по всем ее клеточкам. Наконец он замер и, убрав руки, прошептал:

– А теперь прочти!

На листке крупными буквами было напечатано: «Тебе понравилось?»

Антония перевела дух и напечатала ответ: «Очень!» Он погладил ее по бокам, прикусил ей мочку уха и снова спросил:

– А это понравилось? «Да!» – напечатала она.

Граф принялся целовать ей шею. «Да! Да! Да!» – печатала Антония, млея. Тогда граф стал ласкать ее бюст, просунув руки под корсет, и теребить пальцами соски.

– Мне продолжать? – промурлыкал он. «Да!» – последовал ее письменный ответ.

И немедленно все-все ее пуговицы оказались расстегнутыми, жакет распахнулся, открывая беспрепятственный доступ к блузе, а спустя считанные мгновения Антония уже застонала от захлестывающих ее божественных ощущений. Ее пальцы сами собой продолжали печатать слово «да». Обнаженные груди порозовели и набухли, а граф, встав перед ней на колени, впился ртом в сосок.

– Да! – грудным голосом простонала она и запрокинула голову.

Ремингтон вдруг прервал свои лобзания, встал и, вновь заняв позицию у нее за спиной, тихо спросил:

– Я все еще тебе нравлюсь?

Антония стряхнула с себя томное оцепенение, взглянула на свои обнаженные груди, на пишущую машинку с листком, сплошь покрытым множеством «да», и впала в замешательство. Ремингтон уже не казался ей женоненавистником и легкомысленным холостяком, на поверку он оказался ласковым, внимательным, образованным, рассудительным и серьезным джентльменом, умелым бизнесменом и мудрым руководителем. При этом он, как никто другой, заразительно смеялся, мило шутил и забавно поддразнивал ее. Так что ей нельзя было не признать, что этот мужчина с каждым днем ей все больше нравится. Поэтому она и напечатала слово «да».

Граф повернул ее вместе с вертящимся стульчиком лицом к себе и страстно взглянул ей в глаза. Губы Антонии приготовились к поцелую, глаза непроизвольно закрылись. Но Ремингтон лишь коснулся губами ее рта, выпрямился и с лукавой улыбкой промолвил:

– Застегнись, любовь моя! Нас ожидает обед. Но я могу и передумать, если ты сейчас же не наденешь корсет. Только тогда уж не обижайся! Когда я голоден, я свирепею.

Он ей, конечно же, нравится, заключил Ремингтон. Однако от симпатии до страстной любви – огромное расстояние. И все-таки ее признание подняло ему настроение, и улыбка не сходила с его лица на протяжении всего обеда.

Антония тоже размышляла над своими новыми ощущениями. Разобраться в них было трудно, ей пока еще было не совсем понятно, чего в ее чувствах к нему больше – уважения, симпатии или страсти. Тем не менее все ее прежние опасения и тревоги развеялись, и она непроизвольно улыбалась ему в ответ, осознавая, однако, что дело принимает серьезный оборот, куда более опасный, чем тот злосчастный эпизод в его спальне.

Отобедав, они решили прогуляться до конторы Ремингтона пешком. Ничто не сулило им встречи с репортерами, вокруг все было спокойно, и Антония совершенно расслабилась. Неприятности, как вскоре выяснилось, ожидали их уже за углом конторы. Едва лишь они свернули за него, как заметили впереди, напротив южного входа, толпу.

Прикрыв ладонью глаза от яркого послеполуденного солнца, Антония стала разглядывать это странное сборище. Мужчин в клетчатых пиджаках и огромных шляпах она не заметила, но ее смущало, что собрались в основном женщины. Над толпой пронзительно звенел голос оратора:

– Мы не допустим, чтобы из нас, свободных женщин, делали рабынь! Мы строго спросим со всех эксплуататоров за все унижения, которым они подвергли наш слабый пол. Заставим их ответить за все злодеяния в отношении безответных бедных девушек и вдов!

– Вот он, один из этих гнусных извергов! – закричала одна из суфражисток, заметившая Ремингтона и узнавшая его.

Толпа моментально наэлектризовалась. Послышались истерические возгласы:

– Хватайте его! С ним какая-то женщина, его очередная беззащитная жертва! Мы должны ее спасти!

– Так это же многострадальная миссис Пакстон! Толпа сорвалась с места и побежала к ним навстречу. И не успела Антония вцепиться в локоть Ремингтона и прижаться к нему, как их уже окружили разгневанные дамы. Потрясая в воздухе кулаками, они вопили:

– Попался, негодяй! Теперь уж тебе от нас не скрыться, мерзкий извращенец и совратитель!

Одна возмущенная особа в черном одеянии ткнула в нос графу кулачком. Он отшатнулся и попытался было вместе со своей дрожащей от ужаса спутницей прорваться сквозь ревущую толпу. Но не тут-то было, женщины сплотили ряды и не выпускали их.

– Вот мы наконец-то и увидели твое подлинное лицо! – орала, брызжа слюной и багровея от злости, толстуха. – Рядился в тогу сторонника феминизма, лицемер! Прикидывался подвижником эмансипации! Строил из себя защитничка женских прав! Ее поддержала другая женщина, высокая, худая, с желтым болезненным лицом. Она закричала, рискуя сорвать голос:

– Нам все о тебе известно, презренный гнусный плут и обманщик! Заманиваешь в свои сети доверчивых простушек и подвергаешь их безжалостной эксплуатации! Мало того, ты еще и принуждаешь их удовлетворять твои низменные мужские потребности, развратник!

– Торговец живым товаром! Мошенник! – загудела толпа. – Жестокий самец! Похотливый хищник!

Лицо Ремингтона исказилось от обиды, словно его закидали тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. Подбородок затрясся, нос и щеки стали багровыми, а в потемневших глазах светился праведный гнев. Он явно был не готов дать достойную отповедь столь неожиданным и яростным обвинениям. Ему было дьявольски обидно, что те, кого он всегда защищал, обошлись с ним так жестоко и несправедливо. Разве он не выступал в парламенте с пламенными речами в поддержку суфражисток? Разве не опубликовывал статьи в защиту женских прав? А не он ли открыл при своей фирме курсы для девушек, желающих получить новые знания и профессиональные навыки, которые помогут им сделать карьеру? Да как им вообще могло прийти в голову, что он…

– Крепись, сестра! – обратилась одна из возмущенных дамочек к Антонии. – Мы не дадим тебя в обиду, присоединяйся к нам! Стряхни с себя узы мужского гнета! Не позволяй ему унижать тебя. Скажи во всеуслышание все, что ты думаешь о нем!

Антония не сразу сообразила, что ее просят бросить камень в ее мнимого обидчика, совратителя и эксплуататора. Поняв же это, она смекнула также, что женщины введены в заблуждение лживыми газетами. И тогда она заговорила.

– Прекратите это безобразие! – воскликнула она, заслонив собой затравленного графа. – Оставьте его в покое!

Да как вы посмели напасть на благородного лорда, словно шайка хулиганов и разбойников!

Толпа замерла, пораженная ее неожиданным заступничеством. Однако одна из неуемных стерв крикнула:

– Он же насилует женщин белым днем прямо на улицах! Его за это кастрировать мало, надо перепачкать его дегтем, вывалять в перьях, повесить и четвертовать!

– Ложь! – трепеща от негодования, воскликнула Антония. – Руки прочь от честного аристократа! Мне ли не знать, как все обстояло в действительности? Ведь это я оказалась в роли его невинной жертвы, если верить лживым газетам, выдумывающим всякую чушь ради увеличения своего тиража и барыша.

Воспользовавшись замешательством толпы, она схватила изумленного Ремингтона под руку и увлекла его ко входу в здание. Вдогонку им полетело новое нелепое обвинение:

– Он принуждает женщин выполнять унизительную работу! Превращает их в своих рабынь и безмолвных наложниц, делает из них посмешище!

Антония обернулась и крикнула:

– Я работаю в его компании, потому что обязалась это сделать, заключая с ним пари. Меня никто не принуждал, я поступила так добровольно. Не суйте нос в чужие дела! А уж если вас интересует, как его сиятельство на самом деле относится к женщинам, рекомендую вам поговорить с его работницами. Они вам расскажут, что по вечерам посещают открытую для них графом общеобразовательную школу и специальные курсы.

– Не верьте ей! – закричала одна из наиболее агрессивно настроенных дам. – Она пала жертвой обмана. Бедняжка, мне ее искренне жаль.

Антония подавила желание вернуться и дать этой заступнице звонкую пощечину, глубоко вздохнула и воскликнула:

– Расходитесь лучше по домам! Тем же из вас, которые хотят узнать, как Ремингтон Карр обращается с женщинами, советую прийти к нему на прием в контору и поговорить с ним цивилизованно, как и подобает зрелым и рассудительным людям, не утратившим еще достоинство и гордость.

С этими словами Антония вздернула подбородок и вошла в дверь, предварительно подтолкнув в спину застывшего на пороге Ремингтона. Очутившись в вестибюле, она обогнала его и стала быстро подниматься по лестнице. На площадке третьего этажа выстроился кордон из дюжины клерков, решивших преградить путь разъяренным женщинам любой ценой. Узнав леди Пакстон, служащие расступились. Бесцеремонно схватив Ремингтона за руку, она потащила его за собой по коридору в кабинет, шипя на ходу:

– За всем этим стоит негодяй Руперт Фитч! Это он ввел в заблуждение доверчивых читателей. Одного только я не могу понять – почему разумные люди верят очевидной клевете?

Она остановилась, отпустила его руку и, обернувшись, негодующе воскликнула:

– А эти дамочки? Видели бы они сейчас себя в зеркале! Это же настоящие фурии! Да как они посмели так тебя оскорблять? Как у них язык повернулся обозвать тебя извергом, тираном и работорговцем!

Ремингтон захлопал глазами и широко улыбнулся. Антония прикусила язык, сообразив, что еще недавно сама точно так же обзывала его. Справившись с мгновенным замешательством, она добавила:

– Меня они, разумеется, тоже не слишком-то жалели, эти лицемерные скандалистки.

Румянец, появившийся на ее бледных щеках, стал распространяться на шею. Желая скрыть свое волнение, Антония повернулась и вошла в кабинет. И только там до нее дошло, что богатый аристократ, обладающий обширными связями и большими привилегиями, не нуждается в ее заступничестве, поскольку он совершенно неуязвим. И уж если кто-то из них двоих и нуждался в защите, так это она сама. В первую очередь от него, графа Ландона.