"Последний холостяк" - читать интересную книгу автора (Крэн Бетина)

Глава 10

В тот вечер Антония вплыла в столовую, одетая в строгий темно-коричневый жакет с отделанным кружевом стоячим воротничком и тридцатью четырьмя пуговицами. Всем своим неприступным видом она походила на грозный фрегат, ощетинившийся стволами десятков орудий. Но лишь только в комнату легкой и стремительной походкой вршел Ремингтон, она поняла, что все портняжные и драматические ухищрения вряд ли помогут ей выдержать атаку коварного противника. Ее тревожное предчувствие вскоре подтвердилось: граф обескуражил всех неординарным обходным маневром.

Первым делом он подошел к тетушке Гермионе, уже усевшейся за стол, и поцеловал ей руку. Затем раскланялся с остальными почтенными дамами, стоявшими вдоль стен, и рассадил их по местам, чем доставил им всем огромное удовольствие. Остолбеневшей хозяйке дома волей-неволей пришлось улыбнуться ловкому разбойнику и позволить ему сопроводить ее к столу.

Пожелав ей приятного аппетита, дамский угодник сел сам и с непринужденным видом принялся развлекать женщин невинными шутками и остротами. Леди Антония стушевалась и, сжав лежащие на коленях пальцы в кулак, побледнела. Ремингтон забавлял дам на протяжении всего ужина, разумеется, держась в рамках приличия и проявляя любезность и предупредительность.

Приготовившаяся к его двусмысленным намекам, надменным взглядам и саркастическим репликам, Антония была обезоружена. Граф Ландон вел себя так, будто бы он ей искренне сочувствовал: разговаривал с ней дружелюбным тоном, улыбался и ласкал ее теплым взглядом. Она была вынуждена признать, что недооценила его: так мог держаться либо добропорядочный джентльмен, либо отъявленный негодяй и неисправимый мошенник.

Сомнения не покидали Антонию вплоть до момента их прощания. Взяв у дворецкого трость и шляпу, Ремингтон промолвил с задушевной интонацией:

– Это был самый поучительный день, Антония!

Он наклонился и, скользнув по ее корсажу масленым взглядом, от которого щеки хозяйки дома стали пунцовыми, коснулся губами кончиков ее холодных пальцев. Хоскинс распахнул парадную дверь, и лорд Карр степенно удалился.

Антония же долго таращилась на захлопнувшуюся за ним дверь, ощущая в груди стеснение и борясь с желанием махнуть рукой на все правила приличия и нырнуть в омут сумасбродства. Ремингтон явно искушал ее, причем с дьявольским терпением и искусством.

Окончательно запутавшись в противоречивых желаниях и мыслях, она ушла на другое утро на весь день из дома, поручив опеку Ремингтона Гертруде. Несколько часов Антония провела в приюте для бедных одиноких вдов, потом заехала в штаб-квартиру Лиги защиты женщин! И, очень довольная проделанной работой, возвратилась в особняк лишь поздно вечером.

– Отрадно, миледи, что вы почтили нас своим присутствием, выкроив немного времени для скромной трапезы, – язвительно промолвил Ремингтон, когда она вошла в столовую.

Озабоченно оглядев сидящих за столом, Антония поняла, чем обусловлен его сарказм: приборы все еще оставались чистыми, к ужину без нее приступать не стали. Она кивнула дворецкому – Хоскинс помог ей сесть и начал подавать блюда на стол. Граф насупился и помрачнел.

– Его сиятельство очень старался, – сказала Гертруда, под руководством которой граф весь день трудился в поте лица на кухне. – Особенно удалась тушеная фасоль.

Антония чуть было не рассмеялась, поняв другую причину недовольства лорда Карра: как и любой кухарке, ему хотелось услышать похвалу за свои кулинарные потуги.

– Прошу вас извинить меня за маленькой опоздание, – с милой улыбкой произнесла она. – Я задержалась в приюте. Но возможно, это даже и к лучшему: я так проголодалась, что с аппетитом съем и слегка увядший салат, и переваренную фасоль. Никогда не нужно огорчаться из-за пустяков. Не так ли, граф?

На другой день Ремингтон постигал премудрость варки мармелада и джема. Эта работа требовала ангельского терпения, но вот его-то ему и недоставало. Изнурительный и нудный процесс очистки и отжима плодов, фильтрования полученной массы, мытья и стерилизации банок стал серьезным испытанием на прочность для его истрепанных нервов. Но куда сильнее бесило Ремингтона то, что вот уже третий день как ему не удавалось остаться с Антонией наедине в укромном уголочке. Воспоминания об их рандеву в гостиной на втором этаже мешали ему сосредоточиться на приготовлении цукатов.

Очевидно, ему не следовало обращаться с ней подчеркнуто галантно, нужно было действовать напористо и прямолинейно – так он скорее достиг бы желанной цели. Теперь же, когда момент был упущен, оставалось только изнурять Антонию своей вежливостью, исподволь усыпляя ее бдительность и распаляя дремлющие в ней природные желания. Но как же, право, мучительно это ожидание!

Граф прервал шинковку апельсиновой кожуры, горки которой были аккуратно разложены по разделочному столу, и погрузился в размышления. Странное поведение жертвы, не спешившей упасть в объятия, повергло его в недоумение. Почему она так холодна к нему, если еще недавно стонала и дрожала от вожделения, вертясь под ним на кушетке и прижимаясь к нему бедрами и полуобнаженным бюстом? Ах как бы ему хотелось опять впиться ртом в ее торчащий розовый сосок и, повалив на стол, целовать ее до умопомрачения, чтобы потом…

Из мира розовых грез его вывело прикосновение к локтю цепких пальцев Гертруды.

– К вам снова пришли, ваше сиятельство, – сказала она скрипучим старческим голосом.

– Что? Ко мне? Кто? – Граф положил нож на стол и стал вытирать салфеткой руки. – Кого еще вдруг черти принесли?

Он сорвал с себя фартук, надел сюртук и быстро пошел в холл, готовясь к очередной малоприятной встрече с назойливой Хиллари. Но лишь только он увидел ожидавшую его дородную даму в огненно-красном наряде и широкополой шляпе, как ноги у него словно приросли к полу, а нижняя челюсть отвисла. Такого пассажа он совершенно не ожидал.

– Ремми! Дорогой! – радостно вскричала посетительница и, вытянув вперед руки в модных перчатках, величественно поплыла к нему навстречу. – Так вот где ты пропадаешь целыми днями! Какой ты, оказывается, проказник! Ты знаешь, что о тебе пишут в газетах?

– Карлотта! Какого черта! – побагровев, прорычал он. Не замечая его закипающего гнева, толстуха заключила Ремми в объятия и с воодушевлением продолжала:

– Впрочем, я вовсе не удивилась всем этим поразительным известиям: ты всегда был строптивцем и выкидывал самые невероятные фортели! Ну, рассказывай же скорее, милый, чем ты здесь занимаешься? Признайся, шалунишка, ты стираешь ее трусики? – Она зашлась кудахтающим смехом.

Ремингтон схватил ее за руку и потащил в гостиную. Захлопнув за собой дверь, он обернулся, готовый разорвать Карлотту на куски, но она как ни в чем не бывало поправила шляпу и жеманно пропела:

– Боже правый, Ремми, какой бес в тебя вселился?

– Какого дьявола тебе здесь надо, Карлотта? – в свою очередь, спросил у нее он, подбоченившись.

– Как я могла остаться в стороне от происходящего! – Она обворожительно улыбнулась. – Нет, милый, я не смогла сидеть сложа руки, после того как прочитала в газетах о твоей новой затее!

– Значит, с некоторых пор ты стала выкраивать время для чтения? – язвительно спросил Ремингтон. – Это для меня новость!

– Кажется, ты на взводе, милый! – чувственным шепотом сказала Карлотта, скользнув по нему бесстыдным взглядом. – И буквально пышешь внутренним жаром. Черт бы подрал эту леди Антонию! Неужели ей не известно, что за породистыми жеребцами нужно ухаживать? – Она развратно хохотнула.

Он схватил ее за руку и воскликнул:

– Довольно! Как ты посмела сюда заявиться?

– Разве не понятно? Мне захотелось увидеть тебя» милый. Толстуха приложила руку, которую он сжимал, к своему пышному бюсту, и его пальцы почувствовали колышущуюся горячую плоть. Бесстыдница кокетливо взглянула на него из-под густо накрашенных ресниц и томно добавила:

– Клянусь своим несравненным задом, что мы с тобой не виделись уже больше месяца! Разве ты не понимаешь, что я жутко по тебе соскучилась?

Когда-то эта женщина была поразительно красива и могла помыкать мужчинами, терявшими разум от ее полных чувственных губ, дерзких глаз и рыжих волос. Но сейчас, располневшая и изрядно потасканная, она вызывала у Ремингтона отвращение. Он вырвал из ее цепких пальцев руку и прорычал:

– Не смей называть меня своим славным шалунишкой! И никакой я тебе не Ремми! Веди себя прилично в чужом доме!

– Не надо нервничать из-за мелочей, милый, – промяукала она, глядя на него с легким укором. – Ты навсегда останешься для меня милым Ремми. Не понимаю, почему ты так горячишься? Что я такого сделала? Можно подумать, что ты женат или боишься за свою репутацию. Но, признайся, разве ты не соскучился по моей розовой попке? Когда же мы с тобой наконец попроказничаем? Я сделаю все, что ты пожелаешь…

– Замолчи немедленно! – прошипел Ремингтон. – И сейчас же убирайся!

– Фу, Ремми! Где твои хорошие манеры? – Она капризно наморщила носик. – Хорошо, я уйду. Но не раньше, чем ты сделаешь мне маленькое одолжение.

Граф едва не заскрежетал зубами, пальцы рук его непроизвольно сжались в кулаки.

– Твой бухгалтер отказался оплачивать мои счета от мадам Перно и братьев Галтьер. А я не могу жить без шампанского! Пожалуйста, исправь это маленькое недоразумение, мой славный! Напиши своему поверенному, чтобы он оплатил эти счета.

– Даже не подумаю! – отрезал Ремингтон. – Я сам распорядился вернуть их тебе, и впредь я тоже не намерен поощрять твои непомерные запросы. Рекомендую побыстрее найти себе другого мецената. – Он грубо схватил ее за руку и поволок к выходу. – И не смей больше меня беспокоить, иначе я позабочусь, чтобы у тебя возникли серьезные неприятности!

– О Ремми! Не будь таким жестоким! – вскричала с неподдельным отчаянием увядающая красотка.

– Умолкни и убирайся вон! – рявкнул он и, вытолкнув ее за дверь, усадил в экипаж.

Вернувшись в дом, граф уединился в гостиной, на первом этаже и встал у окна, желая успокоиться и убедиться, что непрошеная гостья убралась восвояси. Карета, уносившая нахальную куртизанку прочь, вскоре исчезла из виду, и Ремингтон, издав облегченный вздох, припал горячим лбом к оконному стеклу, благодаря Всевышнего за то, что все обошлось.

Но радовался граф, как оказалось, преждевременно: повернувшись, чтобы уйти, он увидел в дверях гостиной Антонию. Облик ее был ужасен, она дрожала от негодования. У Ремингтона душа ушла в пятки от недоброго предчувствия.

– Позвольте напомнить вам, сэр, что хозяйка здесь я! – звенящим голосом произнесла она. – Так что позаботьтесь, чтобы впредь ваши знакомые выбирали для встреч с вами другие места!

Она старалась держаться спокойно, однако внутри у нее все кипело. Совершенно случайно, проходя мимо гостиной по коридору, она услышала часть разговора графа с любовницей и возмутилась до глубины души. Мало того, что в ее дом постоянно заезжали дамы сомнительного поведения, так еще и во время беседы с ними лорд Карр допускал резкий тон и грубые выражения! Значит, он вовсе не изменил своего отношения к женщинам под воздействием наставниц и остался прежним бессердечным грубияном! Как жестоко она ошибалась, полагая, что сумела смягчить его очерствевшее сердце! Какой же наивной и. доверчивой она была, пытаясь разглядеть положительные качества в его натуре! Выходит, он искусно обманывал ее в течение полутора недель, скрывая под джентльменским обхождением свою подлинную сущность – коварного и эгоистичного закоренелого холостяка. Антония была на грани отчаяния.

– Но она пожаловала сюда по собственной воле, а не по моему желанию, – нерешительно заметил Ремингтон.

– Это ничего не меняет, граф! – в сердцах воскликнула Антония. – Вам, очевидно, следует почаще навещать своих подружек, чтобы не вынуждать их разыскивать вас, изнывая от скуки. Либо более щедро оплачивать их амурные услуги. Признаться, я не думала, что вы так скупы и бессердечны с женщинами, сэр! Вы меня разочаровали!

– Не судите меня так строго, Антония! – в отчаянии воскликнул Ремингтон и шагнул к ней, не полностью осознавая, что он собирается сделать. – Я не готов все вам объяснить…

Она отшатнулась, испытывая к нему отвращение после той безобразной сцены, случайной свидетельницей которой стала, и начала пятиться, с неподдельным ужасом глядя на графа. До нее вдруг дошло, что те две дамы полусвета, которые побывали за столь короткое время в ее доме, очевидно, лишь крохотная часть огромного гарема этого завзятого гедониста, имеющего любовниц по всему Лондону! Сколько же еще сюрпризов он ей преподнесет? Не превратит ли он ее скромную обитель в дом свиданий? Боже, какой позор! Что подумают о ней ее знакомые?

Ремингтон ухватил ее за локоть и притянул к себе.

– Не смейте ко мне прикасаться! – взвизгнула она. – Не путайте меня со своими по… пассиями! – Антония чуть было не произнесла другое слово, но вовремя спохватилась. – И не давайте волю рукам! Я не привыкла к мужланскому обхождению…

– Что вы хотите этим сказать? – нахмурившись, спроСИЛ ОН.

– А то, ваше сиятельство, что я не чета той падшей женщине, которую вы столь бесцеремонно вытолкали за дверь! К слову сказать, как вообще вы посмели применить грубую силу к этому бедному слабому созданию? Да отпустите же меня наконец, граф!

Ремингтон расхохотался, продолжая сжимать ее запястье цепкими пальцами.

– Бедному созданию? Вы, наверное, решили уморить меня смехом, леди Антония. Эта крошка побывала за свою богатую приключениями жизнь еще и не в таких переделках! Да ее перетискали все состоятельные мужчины Лондона. За исключением одного лишь меня, – перестав смеяться, серьезно добавил он и мрачно взглянул Антонии в глаза.

Она судорожно вздохнула, отказываясь верить, что размалеванная вульгарная толстуха, вымогавшая у графа деньги на оплату нескольких ящиков шампанского и модного нижнего белья, не побывала в его кровати. Да он ко всему прочему, оказывается, еще и бессовестный лгун!

– Избавьте меня от этих пошлых сплетен, сэр! – брезгливо поморщившись, произнесла она, чувствуя, что у нее гулко забилось сердце. – И немедленно отпустите мою руку!

Ремингтон порывисто прижал ее к себе и произнес, сверля пылающим взглядом:

– Вы не верите мне? Так вот, я клянусь, что она никогда не была моей любовницей!

– Ах вот как! Значит, вы содержите дам легкого поведения из человеколюбия и сострадания к падшим, сэр? Оказывается, вы альтруист! – язвительно воскликнула Антония.

– Нет, миледи! Я делаю это в силу обстоятельств, которых не могу избежать: я выполняю волю отца. Она была его содержанкой, и в своем завещании он оговорил, что я как его наследник обязан заботиться о ней.

По хмурому, серьезному лицу Ремингтона Антония поняла, что он говорит правду, и успокоилась.

– Лично я не стал бы содержать любовницу, леди Пак-стон, – добавил он, мрачно ухмыльнувшись. – Так же как и супругу.

Антония потупилась, расстроенная его суровым тоном. Впрочем, подумала тотчас же она, иного отношения к женщинам со стороны женоненавистника и нельзя ожидать! И тем не менее слова Ремингтона оставили в ее душе неприятный осадок.

– И раз уж зашел такой разговор, – помолчав, сказал граф, – я хочу сообщить вам, что и первая незваная гостья, Хиллари, тоже досталась мне в наследство от отца. Он обожал женское общество и, изображая благородного рыцаря, никогда не бросал фавориток и продолжал опекать их до самой своей кончины. Более того, он включил заботу о них особым пунктом в завещание. Вот так и получилось, что я унаследовал не только его титул, но и его содержанок. И они постоянно напоминают мне об этом.

Внезапно в голове Антонии промелькнула догадка: уж не в этом ли кроется главная причина лютой ненависти графа к особам противоположного пола? Не потому ли он так яростно отвергает брак, что его отец был чересчур великодушен к любовницам? И даже принудил его, своего законного сына, заботиться об этих стареющих кокотках…

– Они транжирят мои деньги, – с горечью посетовал он, угадав ход ее размышлений. – Кичатся своим положением и позорят мою фамилию. Обивают порог моей конторы, мучают своими необоснованными требованиями моих стряпчих. Капризные, избалованные, истеричные, эти увядающие куртизанки совершенно не приспособлены к нормальной, разумной жизни. Они то и дело ссорятся с прислугой, докторами, торговцами, клерками, плетут интриги, попадают в скверные истории. А расхлебывать их приходится мне. Боже, как я устал!

Прочитав неподдельное отчаяние в его потемневших глазах, Антония собралась с духом и спросила без обиняков:

– Так, значит, вы судите обо всех женщинах по двум этим заблудшим душам? Справедливо ли это, граф?

Уязвленный таким упреком, Ремингтон с горечью произнес:

– Ах, если бы падших женщин, которых я знал, было только две! Вы недооцениваете меня, Антония! Подобно своему любвеобильному отцу, я тоже имел интимные связи со многими дамами, в том числе и с замужними. Знакомство с ними, к сожалению, лишь укрепило меня в моем суждении о представительницах противоположного пола. Все женщины – дочери Евы!

– Иными словами, ненасытные пиявки, лишенные чувства собственного достоинства, воли, порядочности, инициативы и разума, – с толикой обиды в голосе добавила Антония. – Мы созданы, по-вашему, только для того, чтобы пить из мужчин кровь и всячески усложнять им жизнь. Верно? А не приходило ли вам, сэр, в голову, что не мешало бы получше присмотреться к мужчинам? Ведь они далеко не ангелы! Разве вам никогда не встречались образованные, умные, одаренные женщины, имеющие твердые жизненные принципы и убеждения? Обладающие разнообразными интересами и ведущие активный образ жизни?

Озадаченный такой постановкой вопроса, Ремингтон смущенно отвел взгляд. Антония же продолжала на него наступать.

– Да вы просто слепец! – вскричала она. – Неужели за все то время, пока вы находились в этом доме, вы ничего не поняли, ничему не научились? Если так, то мне вас искренне жаль… – В глазах ее сверкнули слезы, она прикусила губу.

Ремингтон понурился, и, не дождавшись от него ответа, леди Пакстон повернулась и направилась к выходу. В дверях она вдруг остановилась, обернулась, посмотрела на него с видимым сожалением и вышла из гостиной, гордо вздернув подбородок. .

Неловкость и растерянность, которые почувствовал Ремингтон после ее ухода, заставили его выбежать на залитую солнцем улицу, и он куда-то побрел, без перчаток, трости и головного убора, обуреваемый тяжкими сомнениями и удручающими мыслями. Ноги принесли его в Грин-парк, аллеи которого в этот час были полны играющими детьми, их нянями с колясками, гувернантками, степенными джентльменами и разодетыми дамами, неспешно прогуливающимися в тени вековых деревьев. Однако Ремингтона вся эта кутерьма совершенно не занимала, в его голове звучали гневные вопросы леди Пакстон, и он не находил на них ответов. Он так глубоко погрузился в размышления, что едва не наткнулся на Элинор Бут, загадочным образом очутившуюся у него на пути.

– Лорд Карр! Куда вы так спешите, сэр? – удивленно спросила она, когда он схватил ее руками за плечи.

– Простите, Элинор, я задумался, – пробормотал они, оглядевшись, с удивлением обнаружил, что рядом на скамейках сидят и другие знакомые ему вдовушки:

тетушка Гермиона, Мод, Молли, Поллианна, Пруденс и Виктория. Одеты почтенные дамы были весьма живописно, – очевидно, на прогулку у них было заведено надевать свои лучшие наряды. Кое-кто прихватил зонт от солнца, некоторые же надели широкополые шляпы. Все эти увядающие поздние розы смотрели на графа с искренней озабоченностью.

Ремингтон кашлянул и промолвил:

– Мне тоже захотелось прогуляться и погреться на солнышке.

– Понятно, – с улыбкой кивнула тетушка Гермиона. – Сегодня выдался славный денек! Не желаете ли составить нам компанию, граф? Мы тут обмениваемся мнениями о новых веяниях моды и наблюдаем за расфуфыренными светскими дамами, совершающими променад в парке. Любопытно, что их сопровождают вовсе не мужья. Ручаюсь, что случится грандиозный скандал.

Ремингтон изобразил на физиономии подобие улыбки, пробормотал извинения и поспешил ретироваться по тенистой боковой аллее в глубь парка. Ему срочно требовалось разобраться в своих новых ощущениях и понять причину смутного беспокойства. Быстрая ходьба и свежий воздух оказали благотворное воздействие на работу его мозга, и внезапно он отчетливо осознал, что в основе его душевного смятения лежит конфликт между всеми его любовно выпестованными предрассудками и нынешними дружественными отношениями с обитательницами дома леди Пакстон.

Эти симпатичные и забавные дамы ему явно понравились, им удалось подобрать волшебный ключик к его закрытому на замок очерствевшему сердцу. Как же это могло случиться? Почему он допустил это? Вернее, почему так долго оставался бесчувственным истуканом? Ремингтон едва не зарычал и не заскрежетал зубами от негодования. Ему стало ясно, что виной всех его заблуждений относительно женского пола является отсутствие у него опыта общения с вот такими славными старушками с их подкупающими улыбками, неистощимым долготерпением и обезоруживающим бескорыстием. Ах, как же досадно, что на протяжении всей своей жизни он сталкивался с их антиподами – бесстыжими продажными девками, алчными куртизанками, надменными светскими львицами и прилипчивыми содержанками. Привыкнув отплачивать интриганкам коварством за коварство и безразличием за холодность, он вдруг обнаружил, что не умеет защищаться от чар седовласых улыбчивых вдов, чем-то напоминающих его добродушного дядюшку Паддингтона, от ненавязчивого обаяния которого у него не было противоядия.

Сознательно либо непреднамеренно Антония выбрала наилучших помощников для разрушения его циничного взгляда на женщин.

Взять, к примеру, ту же Элинор. Разве можно отказать ей в сообразительности, любознательности, практичности и наблюдательности? Это же настоящий самородок по части изобретательства, гений технической мысли в юбке! А кто может сравниться с Гертрудой в домовитости, житейской мудрости, усердии и умении защищать свою точку зрения? А переплюнуть в упрямстве и цепкости Молли, всегда смело смотревшую в глаза жестокой реальности? Воистину достоинствам этих дам может позавидовать любая англичанка! Под мудрым руководством тетушки Гермионы, одаренной ангельским терпением и редким даром убеждения, в доме леди Пакстон нашлось применение всем их талантам. Флоренс и Виктория совершали чудеса в портняжьем искусстве, не гнушаясь при этом и скучной штопки. А несравненная Клео, умнейшая и опытнейшая из всех вдов, даже увядая, сумела сохранить женственность, восхитительный артистизм и поразительную душевность.

Мир, в который эти почтенные дамы ввели его, удивил Ремингтона причудливым устройством и своеобразием. Сообщество одиноких вдов жило активно, продуктивно и весело. А выполняемая женщинами работа, являвшаяся стержнем их существования, была куда более трудоемкой и сложной, чем он предполагал.

Антония помогла им ощутить себя полноценными людьми, нужными обществу, личностями, независимыми от мужчин, устроительницами своей жизни, способными самостоятельно принимать решения и осуществлять свои желания. При этом никто из них не держал зла на мужской пол, о покойных мужьях эти вдовы отзывались только с уважением и любовью. Похоже было, что они питали такие же чувства и к нему. Вот почему он вопреки всем своим предрассудкам и подозрительности проникся к ним уважением и симпатией.

И это, пожалуй, стало главным результатом его пребывания в доме леди Пакстон.

Изумленный таким выводом, граф еще долго бродил по аллеям парка, не разбирая дороги, но в конце концов ноги принесли его к тому самому месту, с которого началось его путешествие: к тротуару напротив особняка леди Пакстон.

Когда же лорд Карр, ошеломленный всеми обрушившимися на него сегодня роковыми обстоятельствами, взглянул на изящные крыловидные ставни окон и вазы с геранью, новое откровение, снизошедшее на него, заставило его содрогнуться.

Он понял, что проиграл этот спор.

Пронизанный лучами жаркого послеполуденного солнца, дом издавал кошачье мурлыканье; такой странный эффект объяснялся до смешного просто: на каждом подоконнике нежилась кошка.

Ремингтон вошел в прихожую и направился по коридору на кухню, размышляя на ходу, что ему следует сказать Антонии при встрече. Проходя мимо дверей кабинета, он ощутил желание заглянуть в него и не стал сопротивляться этому порыву. Статуэтки Клео воскресили в его памяти рассказы старой актрисы о своей бурной жизни. О чем будет вспоминать он сам, когда достигнет ее возраста? Станет ли он сожалеть об упущенной возможности обрести семейное счастье, как его одинокий дядюшка Паддингтон, или же сможет сказать, что познал подлинную любовь и не зря потратил отмеренные ему судьбой годы? Из невеселых раздумий его вывел громкий возглас Клео:

– Вы так похожи на Пинки, когда хмуритесь, сэр! Граф вздрогнул и, обернувшись, увидел в дальнем углу комнаты знакомую изящную фигуру хозяйки коллекции фарфоровых безделушек с метелочкой из перьев в руке. Ремингтон перевел дух и спросил:

– На Пинки Ландона? Почему вы дали ему такое странное прозвище – Розовый? Он краснел от смущения при встрече с вами? Или у него был багровый от пьянства нос?

Клео рассмеялась и, покачав седой головой, объяснила:

– Вовсе нет, сэр. Ему просто нравился ярко-розовый цвет. А в тот вечер, когда мы с ним познакомились, на мне было розовое платье. Он был на несколько лет моложе меня, но выглядел очень импозантно. Между прочим, он тоже был граф.

– Граф? – Ремингтон вздрогнул. – Вы хотите сказать, что он был, как и я, графом Ландоном? Нет, это невозможно! А как его звали?

– Кажется, Руперт… Нет, Реджинальд! Или Рутабага… Пожалуй, все-таки Рутланд! У меня кое-что осталось о нем на память… – Клео повернулась к Ремингтону спиной и начала высматривать нужный ей сувенир.

Граф окаменел: Рутландом звали его отца, восьмого по счету графа Ландона, а также Розового, как только что выяснилось. У папаши была страсть к актрисам. Неужели и Клео оказалась среди его бесчисленных любовниц?

– Вот она! – удовлетворенно произнесла старушка, беря в руки миниатюрную фарфоровую птичью клетку, покрытую слоем пыли. – Теперь я все отчетливо вспомнила! – Лицо актрисы просияло. – Он прибыл в Париж, совершая свой грандиозный вояж по Европе, целью которого было увидеть окружающий мир во всем его многообразии. В меня он влюбился до беспамятства, умолял меня оставить сцену и уехать с ним в Лондон, обещал купить мне особняк, даже заговаривал о женитьбе… Но я не согласилась. – Она отвела взгляд.

– Что же вам помешало? – сдавленно спросил Ремингтон.

– Я не желала становиться певчей птичкой в золотой клетке! Такой, как вот эта! – Клео указала рукой на статуэтку.

Граф наклонился и, приглядевшись, увидел в клетке розоватую птичку с хохолком и длинным хвостом:

– Он бы запер меня навсегда, я же этого не хотела. Вскоре я познакомилась со своим будущим мужем. – Она мечтательно улыбнулась и продолжала: – Ройял Фокс свил для меня гнездышко. И когда мне хотелось полетать, он порхал вместе со мной.

Клео потрепала его по плечу и снова занялась уборкой. А он еще долго смотрел на запыленную статуэтку и думал о своем отце и его маниакальной страсти к роковым женщинам. Как сложилась бы судьба Клео, если бы она приняла предложение его отца и, уехав с ним в Лондон, стала бы его содержанкой? Женился бы в конце концов на ней беспутный граф Рутланд? Случись такое, Клео могла бы стать матерью его сына, и тогда и его собственная жизнь, и жизнь Ремингтона Карра стала бы совершенной другой.

Внезапно графа осенило: он понял, что все женщины в мире делятся на два типа – таких, как Гермиона, и других, с натурой Хиллари. Кто-то рождался Карлоттой, а кто-то – Клео… И выбор мужчины во многом зависел от его воспитания и окружения, кругозора и жизненного опыта.

Это умозаключение немедленно породило у Ремингтона другой вопрос: а какого сорта женщина Антония Пакстон? Но как ни ломал граф себе голову, ему не удавалось втиснуть ее в прокрустово ложе своей схемы. И вновь он почувствовал удручающее смятение.

Антония Пакстон умудрялась одерживать победу в невероятно трудных ситуациях, была умна, настойчива, на редкость целеустремленна и дьявольски изобретательна. При необычайно пылком темпераменте она умела скрывать подлинные чувства, всегда контролировала поступки и не терялась в сложных обстоятельствах. У нее на все имелись свои точка зрения и план быстрейшего достижения намеченной цели. Права была тетушка Гермиона, говоря, что Антония лоб себе расшибет, но своего добьется. Впрочем, упрямство этой женщины лишь дополняло ее поразительное здравомыслие.

Он вспомнил и другие слова Гермионы об Антонии – что у нее отзывчивое сердце. Действительно, порой он и сам удивлялся, как чуткость и доброта соседствуют в ней с безжалостностью к врагам и коварством. Череда эпизодов, свидетелем которых он стал, живо возникла перед его внутренним взором: ее добрая улыбка, припасенная для своих подопечных, нежный взгляд на спящую Клео, сентиментальное выражение глаз, украдкой наблюдающих за ним во время обеда, смущение, обида и страсть, исказившие ее лицо после того памятного пылкого лобзания…

В натуре Антонии причудливым образом переплелись черты характера и Карлотты, и Клео, и в этом-то и заключалось ее своеобразие, делавшее ее столь привлекательной и желанной. Соблазнительными формами, трезвым умом и бойким язычком, иногда источающим райский нектар, она завораживала, бесила и возбуждала его так, как ни одна другая женщина. И вот теперь она вдруг показалась в еще одной ипостаси.

Ремингтон вздохнул и покачал головой, потрясенный поразительным выводом, к которому он пришел: Антония Пакстон сумела предстать перед ним именно такой, какой она хотела, – неповторимой, добродетельной, страстной и желанной. Она помутила его рассудок и воспламенила в его жилах огонь вожделения, став для него настоящим наваждением. И ему не оставалось ничего другого, как принять брошенный ею вызов и продемонстрировать ей, на что он способен как настоящий мужчина, джентльмен и лорд.

Для этого требовалось заставить трепетать каждую клеточку ее роскошного тела, пробудить все тайные порочные желания, вынудить распахнуть перед ним двери темницы своей неутоленной страсти, проникнуть в сердцевину ее женственности, засесть у нее в печенках и лишить сна и покоя.

Но прежде следовало умаслить ее, признав свое поражение.

Приняв это решение, Ремингтон повернулся и вышел из кабинета в коридор, откуда направился прямиком к черному ходу, чтобы покинуть дом никем не замеченным.