Бестужев-Марлинский АлександрА А Бестужев-Марлинский - краткая справка

А. А. Бестужев-Марлинский: краткая справка

Бестужев, Александр Александрович, - выдающийся писатель, известный под псевдонимом Марлинского. Происходил из старинного дворянского рода; родился 23 октября 1797 г. в высококультурной и талантливой семье, давшей России нескольких замечательных деятелей. Недюжинный человек был его отец, Александр Феодосьевич (1761 - 1810), весьма образованный артиллерийский офицер, издававший в 1798 г. вместе с И.П. Пниным "С.-Петербургский журнал", занимавшийся различными науками и вопросами педагогии и написавший "Опыт военного воспитания" и "Правила военного воспитания"; в своих научных и художественных интересах А.Ф. Бестужев был настоящий энциклопедист и из своего дома создал "богатый музей в миниатюре", как выразился один из его сыновей. Свою энергию и любовь к знанию он передал детям, из которых два сына, декабристы Михаил и Николай, были такими же образованными, деятельными, разносторонне способными людьми, как отец; выдающейся натурой была их старшая сестра Елена, любящая и самоотверженная, добрый гений этой семьи. Педагог по призванию, А. Ф. усердно заботился о воспитании своих детей, из которых быстро выделился второй сын, "прилежный Саша", особенно восприимчивый, впечатлительный, жадный к чтению. Десяти лет он был отдан в горный корпус. В его дневнике, который он тогда завел, ярко определился будущий "Марлинский", - "с его складом ума и сердца, с его оригинальностью, саркастической речью, наблюдательным взором и пылким воображением", как говорит его брат, Михаил, читавший этот документ, впоследствии уничтоженный. Уже на школьной скамье Бестужев обращал на себя внимание пылкостью и честолюбием. Учился он вообще хорошо, но не любил точных наук и, не преодолев своего отвращения к ним, вышел из корпуса, не окончив курса. Под влиянием старшего брата, моряка Николая, он хотел поступить во флот, рисуя себе в заманчивых чертах жизнь моряка; но та же математика преградила ему дорогу к гардемаринскому экзамену, и ему пришлось начать службу юнкером в лейб-драгунском полку. "Самолюбие, желание отличия на каком бы то ни было поприще, - рассказывает его брат, - сделали из него славного солдата и еще более наездника". В 1818 г. он был произведен в офицеры. Служебные дела и серьезные литературные занятия чередовались в его жизни с легкомысленными любовными увлечениями и веселыми, подчас бесшабашными проказами. Он увлекся дочерью главноуправляющего путями сообщения Бетанкура, при котором он состоял одно время адъютантом, но важный сановник не согласился выдать свою дочь за небогатого молодого офицера; этот отказ тяжело подействовал на Бестужева. В 1823 г., состоя адъютантом при сменившем прежнего начальника герцоге Александре Вюртембергском, Бестужев был штабс-капитаном гвардии, и перед ним открывалась блестящая служебная карьера, но дружеские связи и пламенный темперамент вовлекли его в заговор, разрешившийся 14 декабря 1825 г. открытым восстанием на Сенатской площади. Не играя особенно видной роли в заговоре, далеко не крайний в своих политических убеждениях, не шедших, в сущности, далее умеренного конституционализма и вполне согласовавшихся с тогдашним общим настроением, Бестужев, популярная фигура которого всем бросалась в глаза, погубил себя несколькими бестактными остротами и резкими выходками, за которые товарищи не раз называли его фанфароном. На суде он пал духом и "первый сделал важное открытие о тайном обществе", как указала в своем приговоре разбиравшая дело комиссия, признававшая, что он "умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии, возбуждал к тому других, соглашался также и на лишение свободы императорской фамилии, участвовал в умысле бунта привлечением товарищей и сочинением возмутительных стихов и песен, лично действовал в мятеже и возбуждал к оному нижних чинов". Откровенность, о которой он впоследствии жалел, смягчила его участь, и после полуторагодового сиденья в Петропавловской крепости и в одной из финляндских крепостей он был отправлен на поселение в Якутск, где прожил до июля 1829 г. Там, как видно из его писем к братьям Николаю и Михаилу, находившимся в Читинском остроге, и к Петру и Павлу, которых общий жребий, постигший семью, загнал на Кавказ, Бестужев по-прежнему был бодр и деятелен, много читал и работал, интересовался новым для него краем и всячески старался не опускаться. Он мечтал о возвращении в Россию, но понимал, что до забвения правительством прошлого еще очень далеко, и стал хлопотать о переводе на Кавказ. С радостью принял он весть о назначении его рядовым в кавказскую действующую армию. Паскевич определил его в 14-й егерский полк, и он сразу окунулся в ту обстановку войны и приключений, которой жаждал не только в Сибири, но везде и всегда. Хотя кавказскому начальству было предписано его "и за отличие не представлять к повышению, но доносить только, какое именно отличие им сделано", надежда на дальнейшее улучшение судьбы у него была не совсем отнята; к тому же, вдали от подозрительного центрального правительства, местное начальство большей частью относилось к опальным мягко и не стесняло их надоедливым надзором и служебными придирками. Окружающих располагала к Бестужеву его литературная известность, в руках у него всегда были изрядные денежные средства, доставляемые пером, и, если не считать нескольких обычных и не для ссыльного служебных неприятностей, Бестужеву жилось лучше, чем многим его товарищам. Походная жизнь вполне удовлетворяла его жажду внешней деятельности, которой не могли утолить даже усердные занятия литературой; она дала ему возможность хорошо изучить Кавказ. В 1835 г. за ряд боевых отличий он был произведен в унтер-офицеры, а новые отличия через год доставили ему офицерский чин, который он "выстрадал и выбил штыком". Он уже подумывал об отставке, о переводе хотя бы в гражданскую службу, но эта надежда не сбылась. 7 июня 1837 г. Бестужев был убит в бою с черкесами на мысе Адлере. - В литературе и вообще в жизни Бестужев - один из немногих людей, не знавших разлада между течением внешних событий и внутренними переживаниями. Вот почему его личная история, богатая страданиями и переменами, не производит тяжелого впечатления. Его нельзя назвать жертвой; если судьба швыряла им по своему произволу, он не был в ее руках пассивной игрушкой и сам шел навстречу ее ударам, спокойно храня свою обычную жизнерадостность, отразившуюся с той же ясностью в его литературной деятельности. Она после нескольких слабых опытов началась (1819) весьма удачно. Бестужев быстро стал заметным участником целого ряда периодических изданий, близко сошелся с Пушкиным, Грибоедовым, Рылеевым, Булгариным, Гречем, братьями Полевыми. В 1821 г. он издал книжку "Поездка в Ревель", помещал в журналах (преимущественно в "Соревнователе просвещения и благотворительности" и в "Сыне Отечества") стихи, критические статьи и рассказы, а в 1823 и 1824 годах вместе с Рылеевым издал знаменитый альманах "Полярная Звезда", открывший этого рода сборником двадцатилетний ход. "Полярная Звезда", в которой, кроме издателей, участвовали Пушкин, Баратынский, Воейков, Вяземский, Греч, Давыдов, Дельвиг, А. Измайлов, Крылов, Дмитриев, Жуковский, Сенковский, Глинка, имела небывалый успех и упрочила положение Бестужева в литературе и в литературных кругах. Суд и ссылка на время прервали его литературную деятельность, но, быстро оправившись, он продолжал ее и в течение десяти лет написал большую и лучшую часть своих произведений, сделавших его одним из самых популярных и любимых писателей того времени. Биограф Бестужева, Н.А. Котляревский, делит его главное, беллетристическое наследие на четыре группы: "Повести сентиментально-романтические по стилю и замыслу, в большинстве случаев исторические, сюжет которых взят либо из далекого прошлого, либо из более близких времен; повести или очерки с сильным преобладанием этнографического элемента, - рассказы из сибирской или кавказской жизни, частью вымышленные, частью написанные с натуры; повести бытовые из современной жизни или очень близкой к современности; автобиографические рассказы с очень интимными страницами, своего рода дневники или листки из записной книги автора". В первых своих рассказах, с историческим, quasi-историческим и фантастическим содержанием, Бестужев выказал себя сентименталистом и романтиком. Они отличаются богатством фабулы, разнообразием старательно выписанных подробностей, патриотическим одушевлением и благомыслящим морализмом. Здесь он был еще далек от действительности ("Гедеон", "Изменник", "Наезды", "Роман и Ольга", "Ревельский турнир", "Замок Нейгаузен", "Замок Эйзен"), но значительно приблизился к ней, когда настали для него годы творческой зрелости, ускоренные обрушившейся на него катастрофой. Бестужев один из первых в русской литературе стал описывать русскую природу, русское общество, жизнь обыкновенных русских людей. Он не растерял впечатлений, которые дали ему Сибирь и Кавказ, и на фоне роскошной, угрюмой или величавой природы рисовал человека с бурной, энергичной душой, который на долгие годы, до торжества натурализма, царил в русской прозе. С конца двадцатых до конца тридцатых годов в журналах появились "Военный антикварий", "Испытание", "Вечер на кавказских водах", "Лейтенант Белозор", "Аммалат-бек", "Красное покрывало", "Рассказ офицера, бывшего в плену у горцев", "Мулла-Нур"; последние четыре посвящены кавказской жизни. Его особенно привлекал военный и гражданский героизм, который он рисовал в повестях "Мулла-Нур" и "Аммалат-бек". В них много неестественности и аффектации, объясняемых отчасти экзотизмом героев, но много верности местному бытовому колориту и много несомненной психологической правды, делающей их в сравнении с произведениями предыдущего периода значительным шагом вперед, к реализму. Еще большей творческой победой Бестужева были его наблюдения над окружавшими его русскими военными типами (в "Письмах из Дагестана", "Испытании", набросках к задуманному роману "Вадимов"), реальными картинами и фигурами военного быта. Бестужев первый открыл тот мир, где Лермонтов нашел впоследствии своего Максима Максимовича, Лев Толстой - Платона Каратаева и серых героев Севастополя и того же Кавказа; здесь наглядная действительность как бы сама удерживала необузданную фантазию Бестужева и оказала его творчеству самую дорогую услугу. Уже настоящим бытовиком-жанристом выказал себя Бестужев в тех повестях ("Фрегат Надежда", "Поволжские разбойники"), где он сатирически изображал большой свет и жизнь дворянства, а также в тех, где он рисовал простой народ ("Будочник-оратор", "Мореход Никитин"); в них он вывел ряд удачных типов и, хотя они впоследствии были лучше выяснены и осложнены крупными художниками-реалистами, за Бестужевым остается великая заслуга пролагателя пути. Новатор в русском искусстве, справедливо жаловавшийся, что "не может жить ни со стариной, ни с новизной и должен угадывать все-на-все", Бестужев с инстинктивной верностью угадал потребности эпохи и подготовил возможность блистательного расцвета в русской прозе и романтизма (Гоголь), и реализма (Пушкин, Гоголь, Лермонтов). Ясно сознавая ребяческий характер литературы своего времени, отсутствие в ней прочно установленных принципов, он говорил, что если "для Руси еще невозможны гении, то вот и разгадка моего успеха. Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина, но и эта высь по плечу ребенку... Сегодня в моде Подолинский, завтра Марлинский, послезавтра какой-нибудь Небылинский, и вот почему меня мало радует ходячесть моя". А "ходячесть" Бестужева была выдающаяся. Каждая новая повесть "Пушкина в прозе", как называли Марлинского, вызывала сенсацию; он был самым читаемым автором своей эпохи, и соперничать с ним в популярности мог только Пушкин, который называл его русским Вальтер Скоттом и думал, что он в России будет "первый во всех значениях слова" (влияние Бестужева на Пушкина запечатлено в "Выстреле", "Дубровском"). Нравился он Грибоедову, Кюхельбекеру, Сенковскому; высокого мнения был о нем Н. Полевой . На общество Бестужев сильно влиял созданными им характерами, страстными, пылкими, не знающими меры ни в добре, ни в зле, эффектными ситуациями, в которые ставил он своих героев, игрою контрастов, резкой отчетливостью красок, среди которых преобладали белая и черная. Недаром его любимым автором был эффектно-причудливый Гюго, глава молодого французского романтизма; Бестужев писал о нем: "Перед Гюго я ниц, это уже не дар, а гений во весь рост". В героях Гюго он нашел прототипы своих бурнопламенных героев с их демонически-бешеными страстями, порывистыми движениями, театральными позами, вечной патетической приподнятостью, напыщенным языком. Они говорят, например: "все, о чем так любят болтать поэты, чем так легкомысленно играют женщины, в чем так стараются притворяться любовники, - как растопленная медь, над которой и самые пары, не находя истока, зажигаются пламенем... Пылкая и могучая страсть катится как лава; она увлекает и жжет все встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны; и хоть на миг, но превращает в кипучий котел даже холодное море". "Огненная кровь текла в моих жилах", - говорит один; другой "готов источить кровь по капле и истерзать сердце в лоскутки"... Как ни ходульны эти страсти, как ни трескучи выражения, - в них сказалась душа писателя, который в чувства и речи своих героев вложил всю силу собственного патетизма. Он не только оправдывал свои психологические крайности и стилистические излишества, но дорожил их буйством и гордился своей писательской манерой: "Перо мое смычок самовольный, помело ведьмы, конь наездника... Бросаю повода и не оглядываюсь назад, не рассчитывая, что впереди. Знать не хочу, заметает ли ветер след мой, прям или узорен след мой. Перепрыгнул через ограду, переплыл за реку, хорошо; не удалось - тоже хорошо... Надоели мне битые указы ваших литературных теорий chaussees, ваши вековечные дороги из сосновых обрубков, ваши чугунные ленты и повешенные мосты, ваше катанье на деревянной лошадке или на разбитом коне... Бешеного, брыкливого коня сюда! Степи мне - бури! Легок я мечтами, - лечу в поднебесье; тяжел думами, - ныряю в глубь моря"... Для Бестужева в этих словах не только образный канон романтизма, но и прямой язык души (таков он и в своих письмах, вплоть до самых интимных), искренний и естественный по-своему, лишь у подражателей его обратившийся в тот смешной "марлинизм" (образец его в стихах дал Бенедиктов), на который напал, сам одно время бывший под влиянием Марлинского, Белинский, сокрушивший литературную славу Бестужева. Белинский восстал на "внешний" романтизм, "псевдо-романтизм" Бестужева; но при всей своей антипатии к Бестужеву великий критик не мог не признать, что он был "первый наш повествователь", "зачинщик русской повести". В самой приподнятости его авторской психологии и стиля С.А. Венгеров справедливо видит "протест против пошлости окружающей среды, подготовивший ту выработку презирающей житейскую действительность свободной личности, которая легла в основу новой русской общественной мысли". Не меньшее значение имел Бестужев как критик. "Ты достоин создать критику", писал ему (1825) Пушкин, всю жизнь мечтавший, когда-то явится в России "истинная критика". Сам Белинский говорил о Бестужеве: "Многие светлые мысли, часто обнаруживающие верное чувство изящного, и все это, высказанное живо, пламенно, увлекательно, оригинально и остроумно, - составляют неотъемлемую и важную его заслугу. Он был первый, сказавший в нашей литературе много нового... Марлинский не много действовал как критик, но много сделал, - его заслуги в этом отношении незабвенны"... В критике он, при всей природной нелюбви к абстракции, при романтической ненависти к предвзятой теории, руководствовался непосредственным эстетическим чутьем. На критику Бестужев смотрел как на "краеугольный камень литературы". Понимая, что молодое общество, в котором "литературное имя можно подчас купить и завтраками", надо "водить под ручку", Бестужев, стоя с начала двадцатых годов на критической страже, "кричал как гусь капитолийский", не брезгая, как впоследствии и Белинский, и самыми ничтожными поводами: "кого бы и как бы ни разбирали, все-таки рано, поздно ли, это принесет пользу; в спорах критических образуется вкус, и правила языка принимают твердость". Элементарные воззрения его на критику быстро развились и усложнились, и уже в "Полярной Звезде" на 1823 г. появилась его большая и серьезная статья: "Взгляд на старую и новую словесность России". После множества отрывочных, по большей части, комплиментных отзывов о современных писателях, Бестужев пришел к заключению, что русская литература находится, несмотря на множество писателей, еще в младенческом состоянии, что доказывается бедностью прозы и преобладанием стиха - этой "детской гремушки"; причины этого явления он усматривал в территориальной огромности России, мешающей "сосредоточиванию мнений", т. е. возникновению центров образованности, а также в пренебрежении общества к родному языку, в писательской кружковщине. В следующем обзоре: "Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г." ("Полярная Звезда" за 1824 г.), Бестужев констатировал общий застой в литературе, наступивший, по его мнению, после периода войн (1812 - 1814), и недостаток творческих мыслей. Гораздо ценнее была его третья статья "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов" ("Полярная Звезда" за 1825 г.); в ней он прямо заявил, что "у нас нет литературы" (за ним это повторили Надеждин , Н. Полевой, Белинский), потому что нет воспитания, нет общественной жизни, где было бы поприще уму и характеру. Средства для борьбы с таким положением вещей Бестужев указал в напечатанной им в 1825 г. переводной статье о поэзии XIX в., где удостоверял, что в литературе уже проявилась наклонность к реализму, удовлетворить которую может народность: "...нам нужно народное содержание. У нас народ остается вне литературы... Будем же ровесники нашему времени, будем оригинальны и самобытны и совокупим воедино все точки зрения, вместим в себе все системы". В этой формуле видна попытка создать эклектическую связь между реализмом и романтизмом. Развивая несколько лет спустя ("Московский Телеграф", 1833) свои мысли о последнем, Бестужев снова отнес к нему все самобытное, органически-народное, оригинальное; в этом определении, по которому, как заметил Белинский, все талантливые писатели романтики, а романизм - ключ ко всякой мудрости, выразилась теоретическая слабость Бестужева, но сказалось и верное практическое чутье, влекшее его к художественной свободе и независимости от цепей предустановленного канона. Этого чутья, впрочем, было бы мало для более или менее правильного руководства шагами Бестужева как критика; но им придавали относительную твердость его общественные взгляды. Систематическое выражение их находим в письме к Николаю I , писанном в крепости. Царю Бестужев указал на то же явление, на которое указывал в критических статьях читающей публике, - что в России нет общественной жизни. В стране мало денег; крестьянство угнетено; буржуазии не дают развиваться: "Мещане, класс почтенный и значительный во всех других государствах, у нас ничтожен, беден, обременен повинностями, лишен средств к пропитанию". Войско эксплуатируют и просто грабят. Сельское духовенство, нищее и лишенное нравственного авторитета, не оказывает никакого доброго влияния на народ. Дворянство разоряется в праздности и сутяжничестве. В государственной службе неслыханно развиты протекция и капральство; в судах царит лихоимство. Эта мрачная картина, сама по себе не новая и в общих чертах сходящаяся с показаниями многих других членов тайного общества, показывает, как внимательно изучал окружающую жизнь блестящий гвардеец-писатель, как сильно было в нем гражданское чувство. Оно насквозь пропитало его критические опыты; им дышат его отзывы о Пушкине, которые мы должны принять с рядом оговорок, для Бестужева и тридцатых годов необязательных; но они ясно показывают, какие общественные требования предъявлялись Бестужевым писателю. Он был "готов схватить Пушкина за ворот, поднять его над толпой и сказать ему: "Стыдись! Тебе ли, как болонке, спать на солнышке перед окном, на пуховой подушке детского успеха? Тебе ли поклоняться золотому тельцу, которого зовут немцы "маммон", а мы, простаки, "свет"?"... "Скажите ему от меня, - писал он однажды Н. Полевому, - ты надежда Руси, не измени ей, не измени своему веку, не топи в луже таланта своего, не спи на лаврах"... Во всех его произведениях, особенно в критических статьях, чувствуется публицистическая жилка, и некоторые рецензии Бестужева дали министру С.С. Уварову благодарный материал для обвинительного акта против "Московского Телеграфа". Не только философской и исторической стороной своей критики, но и публицистической Бестужев уготовал путь критике Белинского. То повышенное чувство, которое вложил Бестужев в своих героев и в свой стиль, роднилось в нем с беззаветным оптимизмом; рядом с восторженностью и страстностью у него нет места пессимизму или пассивному квиетизму. Бестужев был убежден, "что если один народ коснеет в варварстве, если другой отброшен в невежество, зато десять других идут вперед по пути просвещения, и масса благоденствия растет с каждым днем; это льет бальзам в растерзанную душу честного человека, утешает гражданина, обиженного обществом". Поколение тридцатых и сороковых годов черпало в произведениях Бестужева нравственную бодрость и волю к жизни, с которыми ему легче было терпеть и бороться с жестокими общественными условиями. - Сочинения Бестужева были изданы несколькими собраниями: "Русские повести и рассказы", 8 частей, 1832 - 1834 годы; 2-е издание, 8 частей, 1835 - 1839 годы; 3-е издание, 9 частей, 1838 - 1839 годы; "Полное собрание сочинений", IX - XII частей (продолжение 2-го издания повестей), 1838 - 1839 годы; полное издание 2-е (вообще 4-е), 12 частей, 1843 г. Биографические и библиографические сведения собраны у С.А. Венгерова ("Критико-биографический словарь русских писателей и ученых", III т., 147 - 177, и "Источники словесности русских писателей", т. I). Лучший биографический очерк и полная оценка литературной деятельности Бестужева принадлежат Н.А. Котляревскому ("Декабристы кн. А.И. Одоевский и А.А. Бестужев-Марлинский", СПб., 1907).

Н. Лернер