"Небесные девушки" - читать интересную книгу автора (Глэмзер Бернард)7Необычное молчание царило этим утром в автобусе, когда мы направлялись в школу. Девушки лишь изредка переговаривались друг с другом, вступая же в разговор, они понижали голос. Было всего лишь третье наше утро здесь, и меня это поражало — за какой же короткий период мы все изменились. Даже Донна изменилась, хотя каждый дюйм пути для нее был сражением. Молчание в автобусе говорило о том, что все мы устали: я думаю, каждая из нас до глубокой ночи продолжала изучать внутреннее устройство маленького старого «Мартина-404». Или же молчание свидетельствовало о том, что нервы начали сдавать, пораженные новыми сложностями, о которых мисс Уэбли распространялась в это великолепное раннее утро. Но я-то думаю, что было что-то более фундаментальное (мне нравится это слово, и я стремлюсь использовать его всякий раз, когда считаю это возможным, в течение всей моей жизни). В нас нарастало напряжение, и мы знали это, и мы знали, что напряжение будет становиться все сильнее и сильнее. И мне кажется, каждой из нас хотелось бы точно узнать, какое напряжение она может вынести, какие беды оно принесет нам, прежде чем достигнет наивысшей точки, и что произойдет тогда. Я считала, что меня уж точно не должны выкинуть с курсов. Мое «я» никогда бы не перенесло такого позора. Мисс Уэбли бегло оглядела нас, когда мы вошли, комментируя — для нее довольно мягко — наши прически. В мой адрес замечаний не было — ни плохих, ни хороших, и я с облегчением вздохнула. Джурди проделала тщательную работу. Я не собиралась выиграть в этом конкурсе красоты, но была близка к этому. Я скорее раскритиковала бы ее, и она с ее обычным спокойствием не произнесла бы ни слова протеста, она, казалось, не заботилась о том, насколько ее внешность соответствует стандартам «Магны». Донну упрекнули очень мягко: ее волосы были слишком длинными и густыми. И так не следовало делать, подчеркнула мисс Уэбли, ибо к униформе, строго говоря; такие волосы не подходили. — Помните, девушки, -сказала мисс Уэбли, — вам разрешено носить маленький плоский берет. Никаких гребешков, никаких сеток для волос, никаких броских заколок. — Кажется, послышался трепет маленьких крыльев в перьях, когда секс выпорхнул в окно. Мисс Уэбли нежно улыбнулась Альме, но ничего не сказала о ее роскошных черных локонах. Первую часть утра мы провели за изучением правил поведения стюардессы, и становилось все яснее и яснее, что крыша в любую минуту могла обрушиться на нас. «Магна интернэшнл эйрлайнз» требовала дисциплины, и еще какой. Если вы были на дежурстве, то выбор был однозначен: вы на дежурстве. Если вам не удавалось отчитаться за проделанный полет, то вы были обречены на провал. И тогда возникла бы ситуация, прозванная Невольным Освобождением от Служебных Обязанностей, при которой командир корабля мог отстранить вас за вашу нерешительность или за отказ подчиняться законным приказам или за какие-либо другие проступки. Это имело для меня смысл. Даже Донна согласилась, хотя и с оговорками. — О, верно. Представьте, как стюардесса с пьяными глазами подает томатный суп во время грозы. Но это все же смахивает на армию. После перерыва на кофе нас ожидало грозное испытание. И вновь я представила себе, что обладаю уймой женских достоинств — везде я получила сто процентов. Это произвело бы впечатление даже на декана Массачусетского технологического института. Не то чтобы все эти девушки были достойны Нобелевской премии, но так ли часто красота и ум шагают вместе? Не очень удачливая Томпсон заработала свои обычные девяносто процентов, Донна ошеломила меня, отхватив девяносто пять процентов и основательно доказав, что она вполне соображает, несмотря на то что я ей выставила симпатичный жирный ноль за ее тупое поведение в предыдущий вечер; и Альма, помоги ей Бог, получила очки наравне со мной. Затем, чтоб убить утро, мы продолжили перечень обязанностей стюардессы в самолете «Мартин» — а) прежде чем на борт самолета поднимутся пассажиры; б) во время посадки и когда они находятся в самолете; в) во время полета и г) при приземлении. Было перечислено не менее семидесяти операций, и это на самом деле не казалось более сложным, чем обратный счет времени перед запуском трехступенчатой ракеты с мыса Канаверал. Предполагалось, что одна девушка, одна женщина с одной толовой все это сделает? Мисс Уэбли, однако, считала, что все это мог выполнить без затруднения нормальный ребенок трехлетнего возраста; и снова возникло напряжение. Другой тест. — Завтра, после вашего перерыва на кофе, девушки, — сказала мисс Уэбли, вся светясь нежностью. В полдень мы начали изучать, как пользоваться камбузом «Мартина», оборудование которого выглядело как большая кухонная раковина из нержавеющей стали, разве только это не была автономная домашняя кухня, вынесенная из дома. Она была такой сложной, с огромной электрической панелью, с множеством переключателей и лампочек, здесь же был шкаф с шестью полками и дюжиной дверей, так что меня охватила паника. Даже Донна выглядела испуганной. Как мы могли на земле научиться управляться с этим монстром за четыре недели? — Девушки, — сказала мисс Уэбли, — в действительности все это невероятно просто, — и добавила, думаю, для того, чтобы помочь нам расслабиться: — По сути дела, это ничто в сравнении с камбузом на больших самолетах, поверьте мне. В конце второй половины дня она перешла к правилам безопасности. Все расхохотались, когда она сказала: — Отныне, девушки, вы должны быть очень осторожными, чтобы не попасть в пропеллер. — Но никто не засмеялся, когда она закончила свои объяснения. И мы совсем сникли, когда она приступила к рассказу о двигателях реактивных самолетов. Затем перешли к кислороду. Я всегда с уважением относилась к кислороду, потому что он был основой жизни, видимо, авиакомпания была просто помешана на нем. Он обладал и опасными качествами. К примеру, если вы дышите кислородом, то вам не разрешается в то же самое время курить. Если вы просто сидите рядом с пассажиром, дышащим кислородом, то вам также нельзя курить. — Потому что, -сказала мисс Уэбли, — кислород легко воспламеняется. Вы знаете это, не так ли? — Да, — ответили мы. Затем, после небольшой паузы, она сказала: — Девушки, по-моему, вы прекрасная группа. Мне кажется, каждая из вас может сделать все, если действительно захочет этого. Работать тяжело. Но это стоит затраченного труда. — Она отвернулась. — Это все. Доброй ночи. — Доброй ночи, мисс Уэбли. Доброй ночи, сладких вам снов. Донна, подходя к номеру, спросила: — Поплаваем? Я ответила: — Конечно. — Прекрасно. Ну, давай побыстрее. Я ответила: — Донна, не подгоняй меня. Я устала. Позволь мне самой распоряжаться своим временем. — Душечка, мне нужно в пять пятнадцать возвратиться, чтобы повидаться с психиатром. Я забыла: после ленча мисс Уэбли зачитала список назначенных на прием к доктору Дьюеру, пояснив, что доктор Дьюер хочет побеседовать с каждой девушкой как можно скорее и, он продолжил бы свои беседы по вечерам на этой неделе в своем номере в «Шалеруа». Донне и Альме предстояло посетить его сегодня после занятий, и когда мисс Уэбли закончила чтение списка, я почувствовала легкое сожаление оттого, что моего имени в нем не оказалось. Правда, я уже обрела краткий момент истины, но мне этого казалось недостаточно. Я хотела большего, большего; и с того момента, как между нами возникла какая-то сверхъестественная электрическая и духовная связь, я не собиралась прятаться от него или сердиться на него. У меня зародилась ужасная мысль: а что, если подобное могло происходить со всеми девушками, с которыми он беседовал; электрическое испытание могло быть включено без дополнительной платы. Но нет. Невозможно. Немыслимо. Он хмурился, был подавлен, раздражен и обеспокоен, как будто, допуская это, он нарушил клятву Фрейда или какую либо другую клятву, какую дают психиатры, когда получают дипломы и могут приступить к практике, используя свое магическое искусство. В некотором отношении — сужу чисто по-женски — это была самая интересная сторона беседы. Сердитый взгляд, резкое прощание. Почему? Каким образом я повлияла на его психику? Я смутно догадывалась о его влиянии на меня, но какое опустошение я произвела взамен? Альма лежала на своей постели, уставившись в потолок. — Ты пойдешь с нами плавать? — спросила я, — Я останусь. — Устала? — Устала? Я никогда не устаю. Я останусь. Мне скоро идти к доктору Дьюеру. На долю секунды во мне вспыхнула ревность. Эта сексуальная, пышнотелая, чувственная, медовоглазая красотка наедине с невинным доктором Дьюером — пахучий воздух Флориды, струящийся в его окно, напевы гавайской вечерней музыки, льющейся с террасы, — нет! Я не могла позволить, чтобы это случилось! И тогда ко мне возвратился здравый смысл. Доктор не был столь невинным. Он был трезвым, практичным человеком «Магны». Его бы не взяли сюда, не будь это так очевидно. Или не так? — Пойдем, — сказала Донна. — Что с тобой, Кэрол? Ты ведешь себя, будто ты в трансе! С большим трудом я вылезла из своего платья, пояса, домашних туфель, влезла в мой черный купальник, халат и тапочки, и, конечно, как раз тогда, когда мы собрались выйти, зазвонил телефон. Я сказала: — Послушаешь? Только этого недоставало. Донна, ты поговоришь на этот раз? Она подняла трубку и проговорила: — Хелло! — Недовольно слушала, глядя через меня, чтобы увериться, что я еще нахожусь в этой долине слез, и сказала: — О, вы говорите из офиса мистера Куртене? Это вы? Хорошо, это мисс Стюарт. Пожалуйста, скажите мистеру Куртене, что мисс Томпсон и я сейчас спустимся вниз к бассейну и не будет ли он таким любезным и не присоединится к нам там? Он хочет? Как мило с его стороны! Большое вам спасибо! Она положила трубку и сказала: — Куртене. Он хочет, чтобы ты зашла к нему в офис. — О Господи. Что там на этот раз? — Кто знает? Может быть, ты теперь получишь на месяц подводную лодку. Я ответила: — Да, и я знаю, кто хотел бы ею воспользоваться. Пространство вокруг бассейна кипело молодыми красотками. Джурди была там вместе с девушками из ее группы, некоторые из них плавали, другие хмурились над своими учебниками, очевидно, силясь запомнить семьдесят операций из контрольного листа «Мартина» или, может, стремясь выяснить, как работают все выключатели на панелях в камбузе. Около дюжины стюардесс слонялись вокруг бассейна, окруженные молодыми людьми и мужчинами постарше, возбужденными таким обилием плоти, совершенно сбитые с толку из-за того, что вся эта плоть занята лишь самой собой. Великолепное зрелище представлял один из парней, прилагающий невероятные усилия, чтобы обратить на себя внимание; он шагал от одной девушки к другой, бросал реплики и получал в ответ холодный взгляд или отрывистое: «Нет, спасибо!» Девушки были искренни и серьезны. Я знаю точно их чувства. Донна и я проваландались у бассейна около пяти минут и затем улеглись в шезлонги, впитывая в себя золотое солнце. Мы обе уже начали демонстрировать эффекты Флориды, поскольку слегка поджарились, и я сожалела лишь о том, что, когда вся моя одежда была снята, я походила на молодую и достаточно отвратительную зебру. Но Донна узнала, что здесь, на крыше отеля, есть солярий, где мы могли на законном основании расположиться неглиже; и мы договорились провести там несколько часов в ближайший уик-энд. Раннее вечернее спокойствие было нарушено мальчиком-слугой, выкрикивавшим мое имя. Он начал его выкрикивать за милю от меня, и, когда подошел ближе, шум был ужасный. Я схватила его, как только смогла обнаружить, и он, одарив меня хитрой улыбкой, сказал: — От мистера Куртене, мисс; — и протянул мне конверт. Я открыла его и увидела каракули, начертанные красной шариковой ручкой на фирменном бланке отеля «Шалеруа». Записка была только передана через Куртене, а не от него. Я вернулась к бассейну, чувствуя себя как самая последняя мерзавка в мире. Донна спросила: — Что, плохие новости? Я отдала ей письмо. Она его прочитала, прочитала опять и сказала: — Кэрол, знаешь что? — Что? — Этот Брангуин чертовски милый парень. — Я знаю, что он хороший парень. — Ты не можешь третировать его как подонка. Я могла бы ее избить. — Я его и не третирую как подонка. — Душечка, ты действительно такая. Я ответила: — Что же, по-твоему, я должна сделать? Мистер Гаррисон и миссис Монтгомери всерьез предупредили меня не иметь с ним ничего общего. Так что мне, по-твоему, делать? — Ты что, собираешься всю свою жизнь позволять мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери, вмешиваться в твои дела? — Они могут делать это весь месяц. — О, сладенькая, покажи свой характер. Я была так зла на нее, что не могла говорить. Я повернулась и ушла. Она выскочила из шезлонга и побежала за мной. — Эй! Кэрол! — Что ты хочешь? — Расслабься, расслабься. Скажи мне что-нибудь. Ты собираешься пользоваться машиной? — Нет! — Ты собираешься ее оставить здесь в гараже? — Если я не хочу общаться с ним, то я не могу принимать и подарки от него. — Вот это слово — общаться. Это звучит; в штате Коннектикут за такое поведение наказывают минимум тем, что вываляют тебя в перьях и будут показывать на площади. — В таком случае… — Донна мило улыбнулась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки. — В таком случае что? — В таком случае ты не возражаешь, если время от времени ею буду пользоваться я? Ведь Брангуин сказал в записке, что любая из девушек может это делать? — Пользуйся ею, если хочешь. — Душенька, не будь такой задавакой. Ведь я спросила тебя. Пойдем наверх? — Нет. Я, пожалуй, еще немного побуду здесь. Она влюблено поглядела на меня и унеслась. Я присоединилась к Джурди и ее соклассницам и стала слушать их болтовню, но сама была сосредоточена лишь на себе. Донна не могла больше расстроить меня. Никто, никогда не обвинял меня в недостатке смелости. Всю свою жизнь я бросала вызов всем и вся, и именно поэтому меня выгоняли со всех моих трех работ. Но самым неприятным было то, что я знала: Донна в основном права. Как свободное человеческое существо, я не могла позволить кому бы то ни было, даже президенту Соединенных Штатов, сказать мне: ты не будешь видеться с ним или с ней; ты не будешь разговаривать с ним или с ней; ты не будешь общаться с ним или с ней; ты не будешь спать, как бы ни хотелось, с ним или с ней. Так почему я должна разрешать мистеру Гаррисону и миссис Монтгомери приказывать мне не общаться с определенной персоной? Почему я согласилась? По-моему, я имею все права, какими обладают и они. Они не хотели замарать репутацию их драгоценной подготовительной школы, что, видимо, является достаточно разумным. Но… О Господи. Все мои логические доводы бесполезны. Какой-то заколдованный круг. Они были правы, и я была права, и они были неправы, и я была неправа; в чем я действительно нуждалась, так это в Аристотеле или Бертране Расселе или ком-то еще, кто бы сел рядом со мной и привел в порядок всю эту мешанину. Джурди вскоре обратилась ко мне: — Ты знаешь, сколько времени? Сейчас четверть седьмого. Как ты думаешь, не следует ли нам собраться и пойти поужинать? — Ну и ну, неужели так поздно? Не удивительно, что я проголодалась. — На самом деле я этого не ощущала. Я ощущала лишь жажду и чувствовала себя несчастной Мы подошли к номеру, и не успела я войти в дверь, как Донна вскочила с постели и, указав на меня пальцем, прокричала: — Ты! Ты, Кэрол Томпсон, я должна тебя ударить в глаз! В оцепенении я смотрела на нее: — Что ты сейчас и сделаешь? Она разразилась смехом. Она была в такой истерике, что не могла вымолвить ни слова. — Донна, что случилось? — сказала я. — О Господи! — Две крупные слезинки неожиданно выкатились на ее горящие щеки. — Кэрол! Дружище! Я признаю себя побежденной! — О чем ты толкуешь? — О психиатре. — Ты говоришь о докторе Дьюере? Что с ним? — «Стук-стук» стучало мое сердце. «Стук-стук». Она сказала: — Не помнишь? Ты лживая сучка. Ты сказала мне вчера за утренним кофе, что я должна снять свою одежду и надеть больничную ночную рубашку, лечь на кожаную кушетку и рассказать ему все о своей интимной жизни… Джурди закричала, а я не смогла удержать себя и начала хихикать. Донна сказала: — Черт побери, Кэрол, я поверила каждому твоему слову. Я спустилась туда в пять пятнадцать, ожидая настоящего потрясения. — Что случилось? — спросила я. — Черт, он сидел в кресле, и я села в кресло, мы выкурили пару сигарет, мы говорили о ходьбе на лыжах, в общем, о чем-то вроде этого. Мой Бог, это было так же волнующе, как будто при посещении дантиста ты ему рассказываешь, есть ли у тебя дырки в зубе. — И он не стал вникать в твой противный характер? — Нет. Правда. Мы говорили лишь о лыжах и о нашем домике, и как мой отец начинал с азов тридцать лет назад… Я сказала: — Беби, это поцелуй смерти. Как только ты упоминаешь психиатру об отце, он уже не дает тебе вырваться. Она вспыхнула: — Не шути, Кэрол. — Спроси Джурди. Джурди побелела и сказала: — Я не знаю. — И я внезапно поняла, что у всех нас трех, так или иначе, было не просто с отцами. Но не это важно. Каждая имеет отца, каждая находится в определенной степени под его влиянием, и я никогда не пойму, почему отец может быть причиной такого волнения. Ведь во всем мире иметь или не иметь комплекс отца — самая естественная вещь. Я сказала: — Где Альма? Она там, внизу, у доктора Дьюера? Донна снова занервничала. Я сказала: — Стюарт, что с тобой происходит сегодня вечером? Ты ведешь себя как помешанная. Она была шокирована. — Кэрол, клянусь тебе, хотела позвать тебя, чтобы ты помогла мне добраться до номера. Я почти умерла. — Почему? Что случилось? — Ну, когда я возвратилась с осмотра Дьюера, Альма спросила меня, что там за процедура, как вчера я тебя спрашивала. И, душечка, я ее тоже обманула. Я рассказала ей, что она должна поменять свою одежду на эту ужасную белую ночную рубашку санитарки, осмотреть кабинет и лечь на кушетку… Я сказала: — Ты этого не говорила! Ты не говорила этого Альме! Слезы текли по лицу Донны. — Душечка, я сказала ей это. Но ты никогда не догадаешься о том, что затем последовало. Я сказала слабым голосом: — Что? — Кэрол, она сделала все в точности. И затем она вошла в роль Марии Каллас и заявила: никогда, никогда она не позволит коснуться ее кожи ночной больничной рубашке. Она отправилась в ванную комнату, заперла дверь и оставалась там в течение часа. Когда она вышла, ее глаза были подведены, и она источала запах божественных духов, и… — голос Донны перешел в крик. Я встряхнула ее. — Рассказывай мне. Рассказывай. — Ты никогда не поверишь в это, Кэрол. На ней была сексуальная черная шелковая ночная рубашка, какой я никогда не видела за всю свою жизнь. Честно этого было достаточно, чтобы глаза полезли на лоб. Выпяченная грудь и обтянутый плотно живот… Я сказала: — Ты думаешь, она отправилась к доктору Дьюеру в таком виде? — Именно в таком, с расшитым жакетом на плечах так что ее не арестуют по дороге. Я произнесла: — О, мой Бог, — и опустилась на кровать. — Я спросила её, — продолжала Донна, — что она собирается делать, а она задрала свой нос кверху и сказала, что если ей предстоит отвечать на вопросы в ночной рубашке, то она хотела бы это делать в респектабельной ночной рубашке. Кэрол, это было чересчур непристойно. Я закрыла обеими руками лицо, чтобы скрыться от всех глаз. Аннетт выползла из соседней комнаты и спросила слегка печальным голосом: — Что за веселье? — Эй, — сказала Донна. — Взгляни-ка на эту маленькую старую королеву пчел. Я посмотрела на Аннетт. Она выглядела плачевно. Ее лицо было бледным, глаза опухли. Она сказала: — Я старалась заснуть, вот и все. — Ты плакала, — сказала Донна. — Да. Я спросила: — В чем дело, милочка? — Я скучаю по дому, Кэрол. Это глупо, не так ли? Бедная девочка. Она была действительно унылой. Мы все, как могли, стали утешать ее, но без особого успеха и затем вернулась Альма, как летняя гроза. Расшитый жакет был великолепен, но вовсе не затмевал того, что у Альмы находилось под ним. Он был всего лишь одним из тех изысканных пустячков, которые девушка набрасывает на себя, когда в комнату входит незнакомец, всего лишь прелюдия к пронзительному крику. Под этим дешевым предметом была черная ночная рубашка, она была поразительна — какая-то изысканнейшая черная прозрачная нереальность, отороченная черными кружевами. Только в журналах вы видите девушек, одетых в такие ночные рубашки, но я никогда не представляла, что кто-либо носит такого рода вещи в реальной жизни. Возмущенная, она кинулась к Донне: — Ты меня обманула. Донна сильно вздрогнула: — Я? — Ты сказала мне, что там кожаная кушетка. Я должна растянуться на ней. Там нет никакой кожаной кушетки. Только кресло. — Это забавно, -сказала Донна. — Я могла бы поклясться, что там была кожаная кушетка. А как понравилась доктору Дьюеру твоя ночная рубашка, Альма? — Он настоящий джентльмен. — Да ну? — Конечно. Очень деликатный человек. — Не заставляй нас трепетать! — закричала Донна. — Что он сказал? — Ха-ха. Ты хочешь знать? — Конечно. Что произошло, когда ты вошла одетая таким образом? Альма пожала плечами. — Я вошла, вот и все. Я сняла свою жакеточку и положила ее. Я сказала доктору Дьюеру: «Пожалуйста, доктор Дьюер, вы хотели, чтобы я надела больничную ночную рубашку, но эта дешевая хлопчатобумажная дрянь царапает мне кожу, может, вам понравится, что я надела свою собственную старую ночную рубашку». А он говорит: «Превосходно, о'кей, садитесь и закурите». Затем, когда я села, он сказал: «Может быть, вам лучше надеть вашу жакетку, а то вы простудитесь». Но я засмеялась: ха-ха-ха и сказала: «Доктор, вы очаровательный человек. Здесь Флорида, помните об этом (я говорю ему), здесь теплый климат». А он говорит: «Это верно, извините меня». Я беспомощно спросила: — О чем он с тобой говорил? — Кэрол, ты умная девушка. Ты знаешь — это секрет, наш общий, его и мой. Но любопытная вещь произошла в середине исследования… — Исследования! — вскричала я. — Разговора. Психология. Он проверял мой ум. — Ох. — Прямо в середине разговора кто входит? Мистер Гаррисон! Он смотрит, поворачивается весь красный как рак и выходит. Хо-хо-хо. Вот так. Что за шутка? Я сказала: — Хо-хо-хо — это превосходно. Мой Бог, это определенно скажется на карьере доктора Дьюера. — Кэрол! Профессия доктора Дьюера — экзаменовать женщин. У него священный долг. Он только засмеялся и сказал: «Гаррисон в следующий раз научится стучаться». Затем, как истинный джентльмен, он извинился за вторжение, и мы двинулись дальше, с того момента, где остановились. — Ну, ты можешь говорить в поддержку доктора Дьюера, — сказала Донна. — По-моему, у него есть то, что француз назовет savoir faire[4]. Я сказала в слепой ярости: — Донна, ты знаешь, что ты натворила? Я тебе скажу, что ты сделала. Ты только что погубила бедного ублюдка, вот что ты сделала. Наступила полная тишина. Донна смотрела на меня. Альма смотрела на меня. Джурди и Аннетт смотрели на меня. Затем Донна сказала: — О чем ты говоришь? Какого бедного ублюдка я погубила? — Дьюера. — Я погубила Дьюера? — Да, и еще как. — О'кей, скажи мне как же? — Послав Альму вниз в таком виде. Послав Альму вниз в его номер практически абсолютно голой. И Гаррисон застал ее там. Вот этим ты его и погубила. Альма сказала: — Хо-хо, Кэрол! Я сказала: — Послушай, ты. Закрой свою дурацкую пасть. Она ответила: — Но, Кэрол! Это превосходно! Да наплюй на этого доктора Дьюера! — Наплюй на самою себя, -сказала я и пошла на кухню, чтобы приготовить наши вечерние гамбургеры. Я наполовину съела свой гамбургер и практически давилась им. Девушки были, очень милыми, насколько могли (кроме Альмы, которая продолжала хрюкать про себя, как засоренная канализационная труба), они старались избегать любого упоминания о докторах, психиатрах и о любви и сексе (что было весьма странным для Донны) из уважения к моим расстроенным чувствам. Выло предельно ясно, что во мне что-то произошло абсолютно ненормальное, — говоря метафорически, доктор Дьюер просматривался в каждой клеточке моего лица, — и даже я сама была этим потрясена. Боже праведный, ведь я видела парня всего четыре раза, а говорила с ним всего один раз, так почему же мои нервы вибрировали при одном упоминании о нем? Кричала на Альму. Кричала на Донну. Любовь? Это не было любовью. Это было совершенно непрекращающееся безумие. Это выражалось даже в том, что я в полный голос назвала его бедным ублюдком. Это, конечно, было непроизвольным разоблачением тайны. В любой компании девушек должны были прийти к такому выводу, когда одна из их числа внезапно начинала называть мужчину ублюдком со слезами страсти в голосе. После ужина мы принялись за работу, изучая «Мартин-404» и всяческий хлам. Около половины десятого Донна потянулась, зевнула и сказала: — Я ухожу. Мне нужен свежий воздух. — Не требовалась ЭВМ, чтобы просчитать, что она спустится в гараж за «шевроле» и поедет затем в какой-либо бар, чтобы вылить мартини. Я хотела остановить ее, но мне не хватало сил с ней бороться. Десятью минутами позже я почувствовала полное изнеможение, я страдала от weltschmerz[5]. Я закрыла свою маленькую черную книжечку и сказала: — Я иду вниз в бассейн. Джурди спросила: — Хочешь, чтобы я пошла с тобой? ! Я ответила: — Нет. Спасибо. — Мне хотелось сделать несколько энергичных прыжков с высоты, чтобы выгнать из себя дьявола, и если я размозжу свою голову о дно, то я не желала, чтобы она прыгала спасать меня. Бассейн был освещен, подобно сказочной стране. С террасы доносилась музыка, воздух был так сладок, что мне хотелось его просто глотать, как пищу, вокруг сидели люди, смеясь и попивая, некоторые даже любовно прильнули друг к другу в светло-голубой воде. Конечно, любая женщина, которая, поддавшись разнузданной фантазии, ныряет с трамплина ночью в иллюминированный бассейн, окруженный дюжиной людей, наблюдающих за каждым ее движением, такая женщина напрашивается на то, чтобы ее назвали воображалой. Но мне на это наплевать. Я хотела утомить себя, я хотела избавиться от уймы энергии, заставлявшей вибрировать мою нервную систему, и продолжала идти вперед. Когда я появилась на поверхности в первый раз, в углу бассейна оказался Рой Дьюер, наблюдающий за мной. На нем были плавки, а во рту дымящаяся трубка. Я смотрела на него, а он отвечал мне легкой улыбкой. Он что-то говорил, но я не могла расслышать из-за моей купальной шапочки. Я ее стащила с одного уха и спросила: — Что вы сказали? — Могу ли я присоединиться к вам? — Конечно, — ответила я. Он поймал меня на слове. С сильным всплеском он погрузился в воду и, поплыл рядом со мной с трубкой во рту. Я заметила это и начала смеяться так по-идиотски, что проглотила с полгаллона воды и начала тонуть, захлебнувшись. В течение нескольких счастливых мгновений он обнимал меня, поддерживая над водой, пока я не глотнула воздуха, а смешная трубка все это время оставалась у него во рту. — Теперь лучше?-спросил он. — Да, — ответила я, и так оно и было бы, если бы в это время не раздался крик служителя бассейна: — Эй, там! В бассейне не курить. И я вновь погрузилась и. едва не захлебнулась. Это было не так смешно, но на деле меня доконало, и Рой Дьюер должен был помочь мне удержаться на поверхности. Когда мы оба пришли в себя, мы сели за стол, и он грустно взглянул на свою трубку. — Ну, вот и все! — сказал он. К счастью, я всегда с собой носила пачку сигарет вместе со спичками, губной помадой и парой долларов, все было завернуто в маленький шелковый шарфик. И когда я ему предложила сигарету, он сказал: — Спасибо, это прекрасно. Могу я заказать вам что-нибудь выпить? — Сэр, нам пить не разрешается. — Это правильно, -ответил он. Он поглупел по-настоящему. Мой Бог, это счастье, что моя голова закружилась сегодня вечером. Затем он заметил: — Никогда больше не называйте меня сэром. Я ответила: — Не могу ничего поделать. Я всегда была ужасно вежливой. Он сказал: — Мне очень не нравится, когда меня называют сэром, вот и все. Это еще со школьного времени. — Он отвел глаза. — Как насчет кофе-гляссе? — Я люблю это. Он заказал два кофе-гляссе, и когда официант отошел, я сказала: — Доктор Дьюер, я хочу извиниться за визит Альмы ди Лукка к вам этим вечером. Он удивленно смотрел на меня, а затем рассмеялся! — Вы к этому имеете отношение? — Это была моя ошибка, — ответила я и объяснила почему. — Не стоит беспокоиться об этом, — ответил он. — Со мной случались вещи и похуже. — Казалось, его это забавляло, ничего больше. — Но, доктор Дьюер, я узнала, что мистер Гаррисон приходил, когда Альма была у вас. — Правда, не стоит волноваться об этом. — Боюсь, что это может причинить неприятности. Он с любопытством поглядел на меня. — Почему это должно вызвать неприятности? — Ну… Мистер Гаррисон обнаруживает девушку в облегающей черной ночной рубашке в вашем кабинете в отеле… — Мистер Гаррисон знает, что это профессиональный риск. — Так? — На этот раз удивилась я. Я на самом деле была поражена. Он был такой спокойный, такой невозмутимый. Девушки в облегающих черных ночных рубашках — профессиональный риск. Мой Бог. Он сказал, снова рассмеявшись: — У нас однажды была девушка, которая страдала лунатизмом. Это — гулянья во сне, которые самым необъяснимым образом вызываются луной. В ее случае причиной душевного беспокойства являлось полнолуние. — Его серые глаза блеснули озорством. — Она однажды разбудила меня в три часа утра, причем на ней не было даже ночной рубашки. Таков был тот мужчина, которого Томпсон, естественно, выбрала для себя, один из тех, кого преследуют обнаженные женщины во время полнолуния. — Очень мило, — сказала я. — А что говорит по этому поводу ваша жена? Его глаза все еще блестели озорством: — Моя жена ничего не скажет. Я не женат. В таком положении женщины отвратительны, совершенно отвратительны, но они ничего не могут поделать с собой. Существуют какие-то вещи, которые должны быть выяснены в самом начале отношений, даже если выяснение их не окажет никакого воздействия на дальнейший ход событий. Я готова держать пари, что Ева поставила этот вопрос во время ее первого разговора с Адамом просто потому, что она должна была знать, и если бы он ей ответил: «Ну, между прочим в кустах, в самом конце сада, может оказаться маленькая женщина», — я сомневаюсь, оказало ли это хоть малейшее воздействие на дальнейший, ход событий. Он был единственным парнем во всем мире, этот Рой Дьюер пятого тысячелетия до нашей эры, и она должна была завладеть им, пока голова другой маленькой женщины была повернута в другую сторону, — у нее не было альтернативы. Я не говорю, что в отношении миссис Дьюер я действовала бы таким образом, если бы она существовала; я только благодарила Провидение, что одна из самых больших сложностей отсутствовала. Я не могу вспомнить, о чем мы говорили, пока пили кофе-гляссе. По-моему, он упомянул университет в Южной Каролине, где провел ряд своих исследовательских работ, а я вспомнила о колледже и моем отце… Наэлектризованность в каждом нарастала со все большей силой, и я была настолько взволнована и возбуждена, что выкурила около восьми сигарет без остановки. Я была возбуждена просто его присутствием рядом со мной, тем, что смотрела на него, слушала его. Все внутри меня и вне меня, казалось, было наполнено возбуждением, и я нервничала, потому что не знала, как контролировать все происходящее во мне и вне меня. Он тоже много курил, но говорил почти спокойно, почти хладнокровно, но не совсем мог справиться с тем, чтобы держать дистанцию. Он не осмеливался встретиться со мной глазами; он не осмеливался придвинуть свой стул поближе ко мне или даже, наоборот, отодвинуться от меня; он едва осмеливался хотя бы на дюйм придвинуть ко мне свою руку. Он хотел прорваться через звуковой барьер своей ответственности, своей Фрейдовой клятвы и всего этого хлама. И он должен был чувствовать, что я хочу его, и он не мог использовать этот шанс — здесь, во всяком случае, возле бассейна, с девушками, сидящими вокруг, и множеством гостей отеля, поглощающих виски. Мы сидели лицом друг к другу, между нами возникло напряжение в тысячу вольт. Но он заставлял себя вести как образцовый гражданин, а я заставляла себя быть всего лишь существом в цельном черном купальнике. Мне было довольно плохо, но еще хуже было ему. Ведь это удар, когда вы, эксперт по психологии, вдруг открываете, что соперничающая, наука биология сжала вас тисками. Мы прикончили мою пачку сигарет, и он попросил официанта принести две новые пачки: одну для меня, другую для себя. В «Шалеруа», естественно, сигареты невозможно получить по-простому, как и все остальное. Они должны быть особого сорта, и в данном случае их принесла на подносе рыжеволосая официантка, одетая, как герцогиня восемнадцатого века. Но он едва обратил на нее внимания. Он мельком взглянул на нее невидящим взглядом, положил несколько монет на поднос и сказал мне: — Вы не хотели бы на минуту спуститься к воде? Я была близка к тому, чтоб расплакаться, когда отвечала ему: — Доктор Дьюер, я думаю, что мне следует возвратиться в мой номер. — Только на минутку. — Его голос стал глухим. — Хорошо, сэр. Он произнес: — Не называйте меня сэром. Мои колени колотились друг о дружку: — Да, сэр. Мы прошли мимо бассейна и через благоухающий сад направились к берегу. Сад был весь увешан китайскими фонариками в мою честь, ведь для меня это была праздничная ночь. Затем мы опустились на холодный песок, во тьме и молчании, и лишь невероятные звезды мерцали в вышине, триллионы, миллионов звезд, сияющих тоже в мою честь. Я забыла свою одежду, и он забыл свою — он даже забыл свои очки, которые остались на столе рядом с пепельницей, наполненной доверху окурками, и когда мы пошли к воде, его рука сжала мою, и я почувствовала, как гигантское пламя вспыхнуло внутри и охватило нижнюю часть моего тела. Когда мы достали воды, мы остановились, хотя если бы он продолжал идти, я оставалась бы рядом с ним, пока мы не достигли бы побережья Африки. Но мы остановились, остановились в молчании, рука об руку, глядя на переливающуюся огнями воду, и он сказал своим мрачным голосом: — Это изумительно, не правда ли? — Изумительно. Затем, не поворачиваясь ко мне, Он произнес: — Кэрол… — Да, сэр. Он сердито обернулся: — Я просил не называть меня сэром. Я ответила: — О Господи, ничего не могу поделать с собой. Я так боюсь. — Чего ты боишься? Я могла сказать — змею или крокодила, но сказала: — Себя. — Что это значит? Что означает, что ты боишься себя? — Я… я не знаю. Он сказал: — Черт побери. Черт побери. Это трудно. Ты знаешь, что это очень трудно, не так ли? — Да, сэр. — Не называй меня сэром. — Я не знаю, как мне вас называть. Не кричите на меня, пожалуйста, не кричите на меня. Я просто не знаю, как вас называть. — Мое имя Рой. — Рой. — В школе называй меня доктор, если ты будешь обращаться ко мне, когда рядом будет Гаррисон. Но никогда не говори сэр. — Да, сэр. Да, Рой. — Черт побери, — сказал он. — Черт побери все. Пойдем лучше назад. Я не могла шевельнуть ни одним мускулом. — Ты меня слышишь? — спросил он. — Нам лучше возвратиться. Я превратилась в кусок льда, а триллионы миллионов звезд изливали свой свет на мое мертвое тело. Он положил свою руку на мою и сказал в третий раз: — Нам лучше возвратиться, — как будто он стремился уберечь меня от чего-то катастрофического, что может сейчас произойти, если я останусь. Затем он зло сказал: — Я не знаю, что случилось. Я не перестаю думать о тебе… — Он не закончил фразы. Он был переполнен страстью, в то время как я была переполнена возбуждением и страхом. И внезапно «Магна интернэшн Затем постепенно начали возвращаться звезды и «Магна интернэшнл эйрлайнз», и он сказал: — О, мой Бог, я сошел с ума! — Рой. Он в ужасе смотрел на меня. — Я сошел с ума, говорю тебе. Я стал совершенно ненормальным. — Нет, Рой. Нет… — Ты не понимаешь? Я не могу этого делать. Я не могу этого делать. — Но, Рой… Он странно фыркнул носом, будто хотел рассмеяться и одновременно старался сдержать смех. — Ты думала, что посещение Альмой ди Лукка моего кабинета могло стать причиной для беспокойства. О милосердный Боже! Какая же тревога должна наполнять тебя теперь? Я сказала: — Рой, не надо так расстраиваться… — Я не могу вступать в любовные отношения ни с одной из учениц. — сказал он в ярости. — Это невозможно, это совершенно невозможная ситуация. Я отпрянула от него. — Доктор Дьюер, значит, я такая? Маленькая ученица, с которой вы завязали любовные отношения? — Я сказал тебе, разве нет? — огрызнулся он. — Я только что сказал тебе: я непрестанно думаю о тебе с тех пор, как увидел тебя в ресторане в первый вечер, с того момента, как ты отчитала Арни Гаррисона, с тех пор, как я увидел тебя вчера утром в моем кабинете. Ты непрестанно живешь в моих мыслях. Я сказала: — Пожалуйста, поцелуй меня еще раз. — Что?! — Пожалуйста, поцелуй меня еще, пожалуйста, пожалуйста. Он схватил меня за руку, как будто я вырвалась из сумасшедшего дома, и сказал: — Пойдем! Давай вернемся. Мне хотелось рассказать ему подробно о том, что я тоже не перестаю думать о нем, что полюбила его всем, моим сердцем, что я хочу снова целоваться с ним под сияющими над нами триллионами звезд, что не могу жить без его поцелуев и его тела, прижимающегося ко мне, но он устремился по песку так быстро, все еще сжимая мою руку, что мне пришлось бежать за ним. Он остановился, когда достиг сада с китайскими фонариками, сердито посмотрел на меня и сказал: — Кэрол… — Рой… — Это не должно повториться. Мое сердце оборвалось. Он говорил столь жестко, столь страстно. Я сказала: — Рой, ты так не считаешь. — Считаю. В настоящее время, во всяком случае. Это не должно повториться снова. Это слишком нечестно по отношению ко всем. Я, сказала: — Очень хорошо, сэр. — Не называй меня сэром. И внезапно я взорвалась. Все мое возбуждение вылилось в ненависть к нему. Я сказала: — Черт побери, как я могу называть вас? Вы самый великий психиатр, который не может иметь отношений с маленьким червячком — ученицей вроде меня, так, черт побери, как мне вас называть? Сэр? — Кэрол… Я не ждала. Я рванулась к бассейну, собрала свою одежду и все остальное и отправилась в номер. В течение следующих трех часов я закапывала себя, хоронила себя в тайнах «Мартина-404». По крайней мере, это было реальностью. По крайней мере, огнетушитель был реальным. В это время доктор Дьюер совсем превратился в фантом. Один поцелуй, только и всего. |
||
|