"Небесные девушки" - читать интересную книгу автора (Глэмзер Бернард)

12

Джурди все упаковала этой ночью, не моргнув глазом. Она была более мрачная, чем обычно, и совершенно неразговорчивая, и это меня очень обеспокоило. Наконец я спросила ее, не случилось ли чего плохого, и она едва не набросилась на меня.

— Плохого? Почему, черт побери, должно произойти что-то плохое? — Почти через десять минут она сердито добавила: — Мы смотрели квартиру.

— Ну да! Где?

— Поблизости от Семьдесят девятой стрит.

— Думаешь, может выйти?

— Может быть. Ты должна ее тоже поглядеть.

— Сколько комнат? Симпатичная ли меблировка? Сколько платить?

Она повернулась ко мне в ярости и закричала:

— Закроешь ли ты рот, а? Все эти чертовы вопросы. Я сказала тебе, ты сама должна посмотреть это место. У нас встреча в девять тридцать завтра утром, с агентом по аренде. Вот и все.

— Джурди, вы с Люком поссорились? — спросила я.

— Если это и произошло, ну так что?

Она не подождала моего ответа. Она ушла в свою комнату и захлопнула дверь.

Все утро она была сердитой. И это было странно, потому что она выглядела прелестнее, чем когда-либо. Уголки ее рта были опущены вниз, и, однако, ее глаза сияли; и я не могла подобрать ключа к тому, что происходило у нее в голове. После завтрака она сказала кисло:

— Эй, Кэрол. Хочешь поехать на машине смотреть квартиру?

— На какой машине?

— Господи, что за черт вселился в тебя? Почему ты ведешь себя как тупица? На машине, которую дал мне Люк.

Затем, прежде чем мы вышли, я сказала:

— Я возьму с собой деньги. Ведь если квартира нам подойдет, мы сможем оставить задаток. Она снова вспыхнула:

— Что с тобой сегодня происходит? Тебе не надо брать деньги. У меня есть деньги.

Боже, она была невыносима. И я не могла сказать ей, что она невыносима, я не могла спорить с ней, потому что знала, что она лишь еще больше разозлится. Это был определенный сигнал, что ее следует оставить в покое. Не трогай меня. Отстань. Никаких коммивояжеров. Берегитесь собаки. Это лишь подтвердило мое убеждение в том, что совсем не существует такого явления, как разумная женщина. Всех женщин следует держать под замком.

Она указывала мне направление, наблюдая уголком глаза за всем, что я делала; и когда мы замедлили ход, чтобы сделать поворот на Индиен-крик, она поинтересовалась:

— Трудно управлять этой машиной?

— Для меня это новая, Джурди, так что я еду медленно. Тебе следует обращаться с ней заботливо первые несколько тысяч миль. Именно тогда в ней могут произойти поломки.

Она сказала:

— Я спросила тебя, трудно ли управлять машиной?

— Конечно, нет. Это легко.

— Ты думаешь, я смогу научиться этому?

— Конечно. Если я могу, сможешь и ты.

— Гм.

Мы скользили вдоль Индиен-крик, и затем она резко сказала:

— Поверни здесь.

Я въехала на квадратный внутренний двор.

' — Это здесь? — спросила я.

— Да.

— Ну, мой Бог, Джурди, это выглядит прекрасно.

Это был двухэтажный особняк, три стороны которого выходили на квадратный двор. Он был построен в лучших испанских традициях, с белыми стенами, с круглыми арками и железными решетками. Крыша, сбегавшая с трех сторон, была из красной черепицы. Повсюду росли бубенвиллия, гибискусы, жасмин и вьющиеся растения; и в утреннем солнечном сиянии, подернутый легкими тенями, дом был полон очарования.

— Пойдем, — проворчала Джурди. — Давай поднимемся туда.

— Квартира на верхнем этаже?

— Да.

— Это изумительно.

— Черт побери, какая разница вверху или внизу? Хватит быть такой привередливой.

Люк уже был там, и я припарковалась рядом с его серым «кадиллаком». Джурди вела прямо к той части здания, которая была ближе к улице, и я последовала за ней, все еще удивляясь, почему она была в таком дурацком настроении. Мы поднялись по двум пролетам каменных ступеней и Джурди толкнула дверь квартиры с табличкой 2В, и мы вошли. Первое впечатление очень важно. Воздух был чистый и свежий, внешнее окружение было восхитительным, внутренность квартиры тоже восхищала — уютная обстановка, приветливая и безукоризненно чистая. Я сразу же почувствовала себя дома, Мой Бог, это великолепно, такая cсчастливая находка.

Люк стоял в гостиной в серой ковбойской шляпе, сдвинутой на затылок, и разговаривал с симпатичной блондинкой, одетой в гладкое белое платье, которое, должно быть, стоило, по крайней мере, триста пятьдесят долларов даже на распродаже. Ее звали мисс Картер, она была агентом по недвижимости. У нее были такие васильковые глаза, каких я еще в жизни не видела, ей самой можно было дать лет тридцать шесть, но ее глаза едва достигали восьми лет, и, когда она посмотрела на меня, я была просто ослеплена.

Люк посмеивался, громыхал своим голосом и, как обычно, производил много шума своими движениями. Наконец он произнес:

— Мэри Рут, покажи Кэрол все. Посмотри, понравилось ли ей здесь.

— Пошли, Кэрол, — буркнула Джурди.

Я от волнения просто онемела. Окна гостиной смотрели прямо на Индиен-крик, так что в любое время я, объятая мировой скорбью, смогу глядеть на голубое зеркало воды, на пальмы и наблюдать за проходящими мимо небольшими суденышками; мебель была почти совсем новая и превосходного вкуса — не слишком модерновая и не слишком древняя, не слишком массивная и не слишком воздушная. За гостиной шел холл с двумя прелестными спальнями по одну сторону и по-настоящему современной кухней и ванной комнатой — по другую. Там было множество шкафов, множество книжных полок, заполненных книгами — книгами! — и даже музыкальный центр «хай-фай».

Я сказала Джурди:

— Мой Бог, это просто. мечта.

— Ты так думаешь?

— Джурди! Признайся! Это полный шик! Она пожала плечами.

Мы возвратились в гостиную, и мисс Картер осветила меня своими иссиня-синими глазами.

— Ну, голубушка. Как вам это понравилось?

Я полагала, что следует умерить энтузиазм, разговаривая с агентом по недвижимости, — единственное неосторожное слово похвалы — и они склонны повысить цену на десять долларов. Но в этом случае я не могла контролировать себя. Я сказала:

— Ей-Богу, это прекрасно, это действительно прекрасно.

— Это так, — согласилась она. — Это самая симпатичная квартирка, какую я могу предложить не так уж часто.

Я спросила скромно:

— Какова рента?

— Шестьсот пятьдесят в месяц, голубушка, — ответила она. — Я даже на этом теряю.

У меня потемнело в глазах. Шестьсот пятьдесят в месяц! Ну, праведный Боже, это больше, чем моя зарплата вместе с зарплатой Джурди. Не удивительно, что квартира так прелестна. За эти деньги вы, пожалуй, можете арендовать Тадж-Махал с девяносто девятью служанками для стирки вашего белья.

Я постаралась проглотить свое разочарование, но оно застряло в моем горле. Горький, горький, горький удар. Я сказала:

— Ох, Господи. Боюсь, что это сомнительно. Это чуть-чуть больше, чем мы можем заплатить.

Люк произнес:

— Кэрол, детка, это уже снято.

— Что? — удивилась я.

— Это уже снято.

Я посмотрела на Джурди. Она не пришла мне на помощь. Она хмуро уставилась в пол.

— Как понимать, что это уже снято? — спросила я.

Он сказал с усмешкой:

— Мы арендовали ее, маленькая леди.

Я закричала:

— Но как мы могли арендовать ее? Ведь мы не можем позволить себе этого. Мой Бог, после того как мы уплатим арендную плату, у нас едва ли останется достаточно денег, чтобы купить тарелку куриного супа с лапшой.

Он сказал вежливо, снимая свою шляпу:

— Мисс Картер, мне не хотелось бы просить об этом, но не могли бы вы оказать любезность и оставить нас на несколько минут, чтобы у меня была возможность перемолвиться с мисс Кэрол?

Она улыбнулась ему:

— Конечно.

Мы подождали, пока она уйдет. Тогда я возмущенно сказала:

— Джурди, это неправда! Ты не арендовала эту квартиру! За шестьсот пятьдесят в месяц! Джурди! У тебя помутнение сознания или что? Каким образом мы можем позволить себе это?

Она накинулась на меня:

— Я не арендовала. Он арендовал ее.

Люк сказал:

— Ну, девушки, девушки…

Я закричала на Джурди:

— Как это понять: он ее арендовал?

Она снова набросилась на меня:

— Он уплатил ренту за шесть месяцев, вот что это означает. Ренту за шесть месяцев.

— Он уплатил ее?

— Да-а. Он уплатил ее.

— О нет, — сказала я и пошла к выходу. Джурди побежала за мной и схватила меня за руку. Она закричала на Люка:

— Я говорила тебе, она уйдет, не так ли? Я говорила тебе.

Я сказала:

— Джурди, позволь мне уйти. Он твой друг, и если он хочет снять для тебя такую квартиру за шестьсот пятьдесят долларов в месяц, это великолепно. Но он не может арендовать квартиру для меня, и точка. Позволь мне уйти.

Она закричала Люку:

— Видишь, что ты наделал? Ты видишь?

Люк сказал:

— Позволь ей уйти, Мэри Рут.

Она отпустила мою руку.

Он сказал:

— Кэрол, душечка. Вернись и сядь на минутку, а? Хорошо, душечка? Я могу сказать тебе одно лишь слово.

Джурди рассмеялась:

— Тьфу! Попытайся поговорить с ней по душам, это правильно, Люк Лукас. Посмотрим, как у тебя получится.

Он сказал:

— Я не собираюсь беседовать с ней по душам о чем бы то ни было. Я собираюсь просто быть честным с ней до конца, вот и все. Кэрол, подойди сюда, а?

Я подошла к нему.

— Сядь, душечка. Устраивайся поудобнее.

— Я не хочу садиться.

— О'кей. Пожалуйста. — Он вглядывался в меня сквозь свои очки в золотой оправе, как будто не мог меня ясно разглядеть. — Душечка, ну, почему ты поднимаешь такую пыль?

Я сказала:

— Люк, я не хочу быть в долгу перед вами.

— И это все, что ты думаешь по этому поводу, Кэрол?

— Прежде всего, я из-за этого приехала в Майами-Бич. Я хочу жить своей жизнью. Я хочу выбрать свой собственный путь. И не хочу быть обязанной ни в чем никому во всем этом огромном мире.

— Душечка, — сказал он, — я мыслю точно так же. Я скорее перерезал бы себе горло, чем оказался в долгу хоть перед одной живой душой.

— О'кей, — сказала я. — Вы поняли. Я думаю, вы отличный парень, но я не могу платить такую ренту за квартиру и не могу жить здесь.

Он сказал:

— Да. Я понимаю твою точку зрения. Но выкинь это дерьмо из головы. Если ты согласишься жить здесь, ты вовсе не будешь чем-то мне обязанной. Как раз наоборот. Я окажусь в долгу перед тобой.

— Льстивые речи, — сказала я. — Парень! Ты вешаешь лапшу на уши как специалист.

Джурди хрипло рассмеялась. Она сидела в кресле, покусывая ногти.

Люк взял меня очень бережно за руку.

— Кэрол, только послушай меня минутку и потом скажешь, льстивые ли это речи. Скажешь откровенно: я не возражаю. Душечка, ты думаешь, может быть, что у меня в банке не много долларов; ты думаешь так, не правда ли? Но, видишь ли, для меня не составляет никакого труда заплатить эту ренту за шесть месяцев.

— Меня не касается, сколько у вас в банке.

— Милочка, я так же независим, как и ты, может, немного больше. Но только вдолби ты себе в голову: это не я оказываю тебе милость. Я прошу милости у тебя. Джурди перестала кусать ногти. Она отвернулась, но я смогла увидеть, что она плачет, мышцы на ее горле судорожно сжимались.

— Кэрол, — продолжил Люк, — здесь сидит нежное милое дитя, Мэри Рут, она оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я больше не холостяк, Кэрол, душенька, ты знаешь это. Я просто старый буян, побитый жизнью, не более того…

Джурди закричала:

— Не говори так!

Он улыбнулся:

— Послушай ее! Но это правда. Теперь: это то, что встанет между Мэри Рут и мной, Кэрол. Ты решаешь за себя. У меня не было легкой жизни; и у Мэри Рут тоже не было легкой жизни. Она мне рассказала об этом. Она должна была тяжело работать, зарабатывая на жизнь своими руками. И когда она. оказала мне честь, сказав, что будет моей женой, она выдвинула условие — что я подожду, по крайней мере, шесть месяцев, прежде чем мы поженимся.

Джурди закричала:

— Почему ты не замолчишь, Люк Лукас? Она не хочет слышать всю эту чепуху.

— Ты хочешь это слушать или нет, душечка? — обратился он ко мне.

— Продолжай.

— Ну, я сказал Мэри Рут, о'кей, я подожду шесть месяцев. Я понял ее чувства. Она не отличается от тебя, Кэрол, она приехала сюда по той же самой причине, чтобы начать новую жизнь, чтобы выйти в мир…

Джурди снова закричала:

— Я сказала тебе, прекрати нести всю эту чепуху, понимаешь?

— Мэри Рут, любовь моя, — продолжал он, — я ведь, по-моему, не навонял. Позволь только мне высказать свое мнение.

— Не смей употреблять такие слова, когда говоришь с Кэрол. Она ими не пользуется.

— Ты обижаешься Кэрол?

— Нет.

— О'кей. Я продолжу. Итак, мы согласились: мы подождем шесть месяцев, чтобы моя дорогая прекрасная девушка смогла сделать те вещи, о которых мечтала всю свою жизнь, она смогла бы попутешествовать и немного посмотреть мир, и слегка обтесаться, и выработать в себе уверенность. Теперь, Кэрол, я спрошу тебя со шляпой в руке: разве ты не считаешь, что моя Мэри заслуживает шанс? Хотя бы и маленький?

— Конечно, я…

— Ты не думаешь, что в эти шесть месяцев она заслуживает жить с некоторыми удобствами, в квартире, которая не походила бы на хлев, куда она не стеснялась бы пригласить гостей? Неужели это плохо для моей любимой юной Мэри Рут, даже если это стоит несколько вшивых долларов?

— Конечно, нет…

— Кэрол, душечка, может быть, ты не знаешь этого, а я знаю. Она ужасно тебя любит, ты запала глубоко в ее большое нежное сердце. Ты сделала для нее столько доброго! Ты ее подруга! Она не переедет сюда, если ты не поедешь с ней. Я не стал бы просить одолжения ни у кого на всем свете, но я к тебе обратился с просьбой. Может, ты все же составишь компанию моей Мэри Рут и переедешь сюда.

Я разразилась слезами.

Джурди закричала:

— Не расстраивай ты ее всей своей чепухой, ты, льстивый ублюдок, — и тоже разразилась слезами. Люк засопел и снял свои очки и тоже заплакал. Фонтаны Майами-Бич. Мы приблизились к полудню.

В понедельник в восемь часов утра мы явились на службу к начальнице стюардесс в аэропорту мисс Дюпре. Мы слышали о ней — она была одной из первых стюардесс с начала полетов «Магны интернэшнл эйрлайнз». Она была довольно изящной, с тонкой бледной кожей и с такими проницательными глазами, которые заставляли вас чувствовать себя виноватыми даже тогда, когда вы не знали за собой абсолютно никакой вины. В ее офисе стояли весы, и, прежде всего, она взвесила нас и записала цифры в маленькую черную книжечку. Хорошенькое начало: у меня был перевес в пять фунтов, у Джурди перевес равнялся семи фунтам. Затем она нас усадила и прочитала нам краткую лекцию об ответственности и заставила нас понять, что любое невнимание к нашей внешности будет немедленно встречаться ею с неодобрением. Далее она перешла к объяснению, что на следующей неделе или чуть позже мы по парам поступим в ее полное распоряжение: мы летели в качестве стюардесс класса «С», но в действительности мы должны были просто ориентироваться. Она обратилась к большой схеме на стене и дала нам наше первое задание на следующий день. Я была назначена на рейс в семь тридцать до Тампы и Нового Орлеана, Джурди — на рейс восемь пятнадцать до Джексонвилла, Чарлетона и Вашингтона. Мы обе должны были остаться на ночь и возвратиться тем же маршрутом во вторник. Мы отдыхали в четверг, а затем менялись рейсами в пятницу и субботу: Джурди летела в Новый Орлеан, а я — в Вашингтон.

Затем, к моему ужасу, она позвонила доктору Шварц и сказала:

— Бетти, у меня здесь пара девушек, явившихся впервые на службу: Кэрол Томпсон и М. Р. Джурдженс… Спасибо, Бетти. — Она повернулась к нам и сказала твердо: — Доктор Шварц осматривает сейчас новых девушек, но она постарается принять вас где-то после ленча. Будьте в ее офисе в час тридцать.

Я сказала экспромтом:

— Мисс Дюпре, ради чего? Я имею в виду, почему нас должна осмотреть доктор Шварц?

— Врачебный осмотр.

Мой Бог, они, кажется, помешались на своих врачебных осмотрах. О, да. Все исчезло в большом облаке голубого дыма. У меня было серьезное подозрение, что лучезарное материнство ожидало меня через девять месяцев, начиная с ночи в прошлый понедельник, и доктор Шварц, без сомнения, узнает об этом в ту же минуту, стоит ей взглянуть на меня.

Новая работа всегда, видимо, начинается одинаково: вы слоняетесь, незная куда себя деть. После того как мисс Дюпре отпустила нас, нам предстояло убить около трех с половиной часов до визита к доктору Шварц; и Джурди, как и я, чувствовала себя неопределенно. Мы выпили кофе в ресторане аэропорта, а затем, совершенно неожиданно, у меня возникла блестящая идея. Мы сядем в «корвет», потому что он выглядит так лихо, и по пути, указывая на различные приспособления, я буду объяснять вкратце, для чего они были предназначены. Теперь, имея столько времени в своем распоряжении, я предложила Джурди доехать до бюро автомобильных лицензий, или как оно там называется, и получить там разрешение на то, чтобы я могла начать даватъ ей уроки вождения. Сначала она оробела, вынужденная сделать решительный шаг, но я убедила ее быть рассудительной, и мы отправились в Майами, вызывая переполох среди прохожих, которые, казалось, были поражены и нашей внешностью и великолепием нашей серовато-голубой колесницы. Это нас здорово взбодрило. У Джурди заблестели глаза и вновь появились ямочки на щеках, и все, что я смогла сделать — это оставаться невозмутимой и с чувством собственного достоинства воспринимать восхищенный свист, который издавали дам вслед молодые ребята. Но не только ребята, вовсе нет. Мы отвлекали даже полицейских от их дорожных обязанностей, что служило хорошим предзнаменованием в будущем. Честно говоря, до меня это не доходило. Что такого сексуального есть в паре стюардесс, разъезжающих в «корвете»? И вообще, что такое настоящий секс?

Мы получили разрешение на обучение, съели зеленый салат и как раз вовремя вернулись, чтобы быть в кабинете доктора Шварц. Первой она приняла меня, болтая со мной самым дружеским образом, пока занималась своим обычным делом, и, к моему удивлению, широко улыбнулась мне и сказала:

— Все чудесно, Кэрол.

По-моему, это относилось к ее наблюдению, что я беременна шесть с половиной дней; и мое состояние явно не вызывало необходимости в дополнительном внимании врача.

Я дожидалась в прихожей, пока Джурди прошла через это испытание, и получила странный опыт, ибо четыре девушки с нового курса (который начинался сегодня) ожидали своей очереди в изумлении. Они смотрели на меня с восхищением в широко открытых глазах, как будто я была Ингрид Бергман, или Грета Гарбо, или какая-либо еще легендарная личность, ведь я была как с рекламной картинки — в униформе и все такое прочее. Любая женщина склонна действовать чуть-чуть нахально в таких обстоятельствах, и я выдала им своего рода снисходительную улыбку — фактически кривая усмешка на губах — и выглянула небрежно в окно, как если бы я определяла летные условия для беспосадочного полета вокруг Земли. Все четверо были красивы, сложены пропорционально; и в их глазах присутствовали определенные признаки ума; но в то же время они выглядели жалкими. Они все горбились, их волосы нуждались в садовых ножницах, они, казалось, заполнили всю комнату своей настороженностью. Ни звука. Ни искорки жизни. Я горько усмехнулась, подумав: «Подождите, девочки. Вы еще пошумите, не беспокойтесь. Через три недели вы узнаете, почем фунт лиха».

Как только появилась Джурди, мы снова двинулись на «корвете» и обнаружили несколько совершенно пустынных маленьких улочек, где никто не мог бы нам помешать; и я продолжила объяснения, почему машина движется. Джурди сначала смертельно испугалась и угрюмость вновь вернулась на ее лицо, но к обеденному времени она двигалась по Тэмайами-Трейл со скоростью сорока пяти миль в час, ухмыляясь, как гиена, вцепившись в руль железной хваткой, как делают все новички, и каждый раз чуть ли не падала в обморок, когда видела идущий навстречу или обгоняющий грузовик. Но машину, по крайней мере, она вела. Конечно, она вполне годилась для этого дела.

Я сказала:

— Ну, как тебе? — И она засмеялась по-сумасшедшему и ответила:

— Черт побери, это настоящая жизнь.

Ровно в шесть тридцать утра я была в аэропорту, и каждая жилочка во мне трепетала. А в семь тридцать наш самолет покатился вперевалку с места своей стоянки на беговую дорожку. Стюардессу «А», сногсшибательную блондинку, звали Мэг Барнем, стюардессу «В», оживленную шатенку, — Джесси Керриген, и они обе вполне терпимо отнеслись к моему появлению на борту самолета. Я и не могла ожидать большего. К счастью, у нас был совсем легкий груз, поэтому нам не понадобилось слишком суетиться; сводка погоды была также хорошая, так что, по словам Мэг, нам предстоял благополучный полет без особых приключений. Было приятно наблюдать, как умело она и Джесси действовали. Они выполняли все по правилам, не моргнув глазом, Мэг проверяла билеты, пересчитывала пассажиров, приветствовала их по радио, в то время как Джесси направляла пассажиров к своим местам, проверяла их привязные ремни и, как только мы взлетели, отправилась на камбуз. Я находилась в передней части главного салона, раздавала прессу, проверяла полки и т. д., укладывая вещи как можно лучше и стараясь не ударить лицом в грязь.

Мы летели около двадцати пяти минут, и я просто ошеломила пассажиров своей работой по разносу журналов — это становилось ясным по их глазам, они никогда не видали такого количества журналов, — когда Джесси подошла ко мне и сказала шепотом:

— Кэрол, капитан хочет видеть тебя.

— О, Боже мой, в чем я провинилась?

— Он тебе скажет.

Я познакомилась с капитаном и с остальным экипажем перед взлетом. Он был одним из тех, подобных Аполлону созданий, худощавый и загорелый, с соколиными синими глазами и резко очерченным ртом, одним из тех превосходных существ, которые, прежде чем была разрушена моя вера в мужчин, обычно вызывали приток крови к моим щекам. Согласно одному неписаному закону, экипаж и стюардессы составляют одну большую счастливую семью, когда они работают на самолете, и используют только одно имя с того момента, как они встретились. Капитан должен был сказать с приветливой улыбкой: «Хэлло, я Джо Блоу», — а вам полагалось ответить: «Хелло, Джо, я Бетси Крамббан», — и вы пожимали друг другу руки, и с этих пор вы навсегда оставались друг для друга Джо и Бетси.

Но я не могла так поступить. Я не могла своего первого капитана называть по имени, которого, оказалось, звали Уилфридом. На деле я не могла никого называть Уилфридом и тем более этого греческого бога, который вел мой первый самолет. Я проскользнула в кабину пилота и сказала:

— Вы посылали за мной, сэр?

Он повернулся и оглядел меня с ног до головы.

— О, привет, Кэрол. Да. Я посылал за тобой. — Он жевал жевательную резинку и жевал ее равномерно в течение минуты, стараясь сообразить, как обрушить на меня новость. — Дело в том, Кэрол, что у нас возникли некоторые затруднения.

— О, нет! — у меня перехватило дыхание. Они не могли знать об этом, но я то знала. Я сглазила самолет. Самолет был осужден с того момента, как я ступила на его борт. Я прошептала: — Это серьезно?

Капитан пожал плечами. Это был один из тех (тебе — хочется — жить — вечно) жестов, которые всегда делают капитаны.

— Скажи ей, Лью, в чем дело, — лаконично бросил он.

Лью был летным инженером. Четко очерченный, но не так четко очерченный, как капитан. Он сказал, глянув на бесконечное множество своих циферблатов и щелкнув парой выключателей:

— Кэрол, похоже, шалит гидравлическая система. Ты знаешь, что такое гидравлическая система, не так ли?

Я ответила:

— Разумеется. — Это была гидравлическая система. На всех самолетах есть такие системы. Вы покупаете авиалайнер и получаете вместе с ним бесплатно гидравлическую систему.

— Ну, — сказал Лью, — кажется, трубы засорились в каком-то месте. Насколько я мог установить место аварии, это внизу в хвостовой части…

Капитан его прервал:

— Где ты обнаружил аварию? В хвостовой части?

— Да, — сказал Лью. — Посмотри сюда, Уилфрид. — Он показал на циферблат. — Вот где давление падает. Это барахлят те проклятые туалеты.

— Туалеты, а? — спросил капитан. Голос Лью достиг высот:

— Совершенно точно, Уилфрид. Эти вшивые туалеты наносят вред ветвистому трубопроводу. Он повернулся ко мне: — Ты знаешь, что такое ветвистый трубопровод?

— Ну и ну, очень сожалею. Мы, на самом деле, на нашем курсе не вникали в гидравлическую систему.

— Боже милостивый! — вскричал Лью. — Чему они теперь учат этих девушек? Чему они их учат?

— Не устраивай истерики, Лью, старина, — спокойно проговорил капитан. — Мы можем наладить это с помощью Кэрол. — Он сказал, жуя свою резинку, глубоко задумавшись. Второй пилот, слава Богу, управлял полетом, но я могла видеть, что его челюсти были сжаты.

— Послушай, Кэрол, — сказал капитан.

— Да, сэр.

— Мы рассчитываем, что с твоей помощью нам удастся сохранить давление в туалетах. Ты понимаешь?

Мое сердце бешено колотилось.

— Чего вы ожидаете от меня?

— Лью, скажи ей.

— Оно упало! — закричал Лью, -Мой Бог, оно упало ниже двадцати…

Голос капитана стал резким:

— Парень, возьми себя в руки! Мы пережили и худшие ситуации! Дай Кэрол соответствующие инструкции. Кэрол, слушай Лью.

— Да, сэр, я слушаю.

Лью сказал неуверенно:

— Отправляйся, Кэрол, в туалет. Вымой женский сортир. Сделай это прежде всего. Приказ очень важный — вначале женский сортир.

— Да, сэр.

— Затем, — продолжил он, — отправляйся в мужской сортир и вымой его. Тебе понятно? Смысл заключается в том, чтобы следить за повреждениями в ветвистом трубопроводе. Понятно?

— Да, сэр.

— Это У-образный ветвистый трубопровод. Ясно?

— Да, по-моему, ясно.

— Хорошо. Теперь дальше: когда ты выполнишь первый цикл, свяжись при помощи селектора. Я буду наблюдать за указателем ветвистого трубопровода. Как только кавитация начнет снова подниматься; я дам тебе сигнал — какой сигнал я ей дам, Уилфрид?

— Пять звонков. Это непредписанный сигнал. Мы его будем давать только для Кэрол.

— О'кей, — сказал Лью. — Как только ты услышишь сигнал из пяти звонков, Кэрол, войди в туалеты и повтори этот цикл. Но быстро. И помни, ради всего святого, приказ является жизненно важным. Если ты смоешь сначала мужской сортир, то кавитация пойдет в обратном направлении. Тогда мы упадем.

Я сказала:

— Я запомню. Женский сортир вначале. Мужской сортир потом. Боже мой, а вдруг кто-то занял мужской туалет?

Капитан сказал серьезно:

— Кэрол, сейчас нет времени для ложной скромности. Лью, ты что-то хочешь добавить?

Лью сказал слабым голосом:

— Уилфрид, она новая девочка. Она никогда прежде не делала этого. Можем мы ей доверить?

— Мы должны доверить ей, — резко ответил Уилфрид, — Другие девушки заняты пассажирами, не так ли? Мы должны положиться на Кэрол, она наша единственная надежда. Душечка, ты сможешь это, ты сможешь?

— Я сделаю все, что смогу, сэр.

— Хорошая девушка. О'кей, больше нельзя терять ни минуты. Приступай.

Я поспешила в туалетный отсек. Мэг и Джесси были в камбузе. Джесси поинтересовалась:

— Что случилось, Кэрол?

— Отводные трубы повреждены, — ответила я охрипшим голосом.

— Что ты говоришь? Какой ужас.

Я поспешила к туалетам. Женский сортир был свободен. Я смыла его. Мужской сортир был занят. Я подождала нетерпеливо. Мужчина, который вышел, с удивлением посмотрел на меня, и я заботливо объяснила:

— Мы проверяем кавитацию, сэр, ничего серьезного. Я смыла мужской туалет. Было ли это моим воображением или моторы тут же заработали мягче?

Я подошла к селектору и стала возле него. Спустя минуту раздался сигнал из пяти звонков. Я бросилась к туалетам и начала второй цикл. Весь этот смыв начал действовать мне на внутренности, но для этого не было времени. Я вновь поспешила к селектору и ждала сигнала целых пять минут. Боже! Все работало! Мы взяли кавитацию под контроль! У-образная отводная труба снова нормально функционировала! Я решила, что должна помочь Мэг Барнем разносить напитки, и, как только я протянула первую чашку кофе приятному пожилому джентльмену с белыми усами, сигнал зазвучал в третий раз. Назад к туалетам. Назад к селектору. Назад к туалетам.

Эта проклятая У-образная отводная труба подверглась кавитации на всем пути до Тампы, но, по крайней мере, мы сделали это. Никто из пассажиров, насколько я могла сказать, не имел ни малейшего представления об ужасном испытании, которое мы пережили. И только когда мы начали приземляться и все пристегнули свои ремни, я заметила, что Джесси прикрыла рукой свое лицо и наблюдала за мной одним блестящим, полным слез глазом. Затем она отвела руку от лица и стала беззвучно смеяться и я поняла, в чем дело.

Девушки были очень милы со мной весь остальной полет и рассказывали мне, как в свое время шутили над ними и как практически каждая стюардесса, которой знали, проходила через это, и всегда это было связано тем или иным образом с туалетами. Ребята есть ребята, сообщили мне Мэг и Джесси; самое справедливое изречение из всех, какие я когда-либо слышала. И в ту ночь в Новом Орлеане Уилфрид и Лью взяли меня поужинать в сказочный французский ресторан, и каждый из них подарил мне орхидею. Уилфрид сказал мне, что я была молодцом и он полюбил меня, и Лью сказал мне, что полюбил меня; и я сказала им, что они сукины дети, но я полюбила их обоих, потому что всю свою жизнь я любила только мужчин, которые были сукиными детьми и они по очереди пожали мне руку, похлопали меня нежно и сказали:

— Ну, ну, все обошлось великолепно.

На следующий день, во вторник, на, обратном пути в Майами у нас все прошло гладко и в целом я не чувствовала себя плохо от того эксперимента — у меня появилось несколько новых друзей. Мне были нужны новые друзья, ей-Богу, мои старые друзья исчезли в туманной дали.

Джурди появилась в квартире спустя два часа после меня. Ее полет прошел без происшествий, если не считать пары пассажиров-мужчин, пытавшихся назначить ей свидание. С другой стороны, капитан и веселый экипаж ее самолета не пытались организовать какой-либо ребяческой шутки, как это произошло со мной. Я полагаю, они знали, когда следует проявлять благоразумность.

Четверг был выходным днем и к тому же счастливым днем, ибо в это утро я обнаружила, что не собираюсь быть матерью. Черт побери, за всю свою жизнь у меня не было такого утра, — Джурди так встревожилась, что хотела звонить доктору Шварц. Однако это стоило того. Я чувствовала себя ужасно, но в то же самое время — прекрасно. По крайней мере, если доктор Рой Дьюер когда-либо возникнет на сцене, мне не придется объяснять, почему маленький голубоглазый озорник проделывает карточные трюки в дётской коляске.

Мы летали в течение шести недель на поршневых самолетах, сменяя друг друга на маршруте Вашингтон — Новый Орлеан и медленно, но верно приближались к своего рода зрелости. Джурди опережала меня в этом состоянии зрелости, но я начала догонять ее. Я выработала у себя бодрую и вместе с тем неспешную походку какой шла к мощному авиалайнеру, зная точно, что делать, когда нахожусь на борту, начиная с того момента, когда я укладывала свою сумку, до того момента, когда я застегивала сумку, перед выходом из самолета. Самой восхитительной частью всего этого дела было стремление установить связь Кэрол Томпсон, которой я была два с половиной месяца назад, с Кэрол Томпсон, которой я стала теперь. Речь не о моральной стороне. Я имею в виду вовсе не доброту или мастерство. Я не совсем представляю, как это выразить, но одно могу сказать точно: внутренний мир Томпсон стал каким-то образом более прочным. Он обрел сильные мускулы. Это опять-таки не означает, что сегодняшняя Томпсон стала более изящной или праведной, чем вчерашняя. Слава Богу, мускулы у меня не появились на поверхности моего тела: казалось, они возникли у меня внутри, как у омара. В результате я не сдалась, не пала духом. Я вовсе не утверждаю, что семьдесят пять часов стремительных полетов в небе ежемесячно заменяют все. Я не была безумно, безумно счастливой, и, конечно же, черт побери, я не была в полном порядке, потому что ни одна женщина не чувствует себя вполне женщиной, если с ней рядом нет мужчины, а у меня не было мужчины. К тому же весьма походило на то, что шанс приобретения какого-либо мужчины исчез навсегда, ибо однажды вечером Джурди возвратилась домой и сообщила, что мистер Гаррисон был на борту ее самолета в тот день и рассказал ей, что Рой Дьюер уехал в Южнокалифорнийский университет для проведения исследований, связанных с подготовкой экипажей к полетам в сверхзвуковых самолетах. Этой ночью, должна признать, мой внутренний мир был взорван, и я плакала в отчаянии, когда легла в постель. Очевидно, я все еще любила Дьюера, но вместе с тем я не могла забыть, как он поступил с Донной.

Во всем остальном жизнь была вполне сносной. У нас была отличная квартира с видом на Индиен-крик, возможность стряпать и слушать музыку, а также было с кем выпить; солнце Флориды было великолепным, и таким же был океан Флориды; и, конечно, все превосходила изумительная радость полетов. Радость, которая всегда с тобой.

После шести недель полетов на поршневых самолетах мы возвратились в нашу школу, чтобы основательно попотеть в течение четырех дней, готовясь к полетам на реактивных самолетах.

Мы изучали 707-й в последние десять дней нашего основного курса, но в соответствии с принципами «Магны» этого было недостаточно. Мы должны были вникнуть во все детали этого самолета: управление камбузом, обслуживание салонов и — снова и снова — действия в аварийных ситуациях. Гипоксия, уменьшение давления, кислород, кислород, кислород. У нас был новый инструктор, прелестная темноволосая девушка по имени Энн Ширер, летавшая на реактивных самолетах последние два года, и она очень хорошо разъяснила нам в чем отличие полета реактивных самолетов на высоте 30 000 футов от полета поршневых самолетов на высоте 18000 футов. Это было чудесным для пассажиров, но для экипажа работа здесь была намного труднее. Реактивные самолеты летели так быстро, что и вам свою работу приходилось проводить, так сказать, с их же скоростью. К примеру, полет Нью-Йорк — Майами длился всего два с половиной часа, и за этот промежуток времени четыре девушки должны были приготовить пищу и разнести ее ста двенадцати пассажирам, предложить им выпивку и другие напитки, раздать журналы, ответить на вопросы, успокоить детей, дать отпор любовным ухаживаниям и пристальнее наблюдать за каждым, у кого появляется синюшность. Когда я сказала Джурди: «Держу пари, ничего похожего не было в Буффало», она ответила: «Можешь быть уверена, ничего похожего». Бетти Шварц провела с нами большую беседу о медицинских аспектах высотных полетов; и прежде чем погрузиться в свой рассказ, она заметила, что рассмотрение некоторых вопросов она собиралась разделить с доктором Дьюером, но, к несчастью, он уехал в Южную Каролину для специальных исследований. Возможно, ненамеренно, я уверена, но когда она говорила это, ее глаза на долю секунды задержались на мне, и я почувствовала, как покраснела и покрылась холодным потом. Любой, у кого есть глаза, тут же мог увидеть, что я все еще не избавилась от этого проклятого человека, но на сколько процентов я еще была связана с этим человеком, с которым порвано окончательно и бесповоротно?

Через пару дней после окончания курса мы приступили к полетам на реактивных самолетах. Они были мечтой. Работа была изнурительной, как нам говорили, но это не имело существенного значения, потому что, прежде всего, мы легко с ней справлялись, мы в действительности начали овладевать профессией, а с другой стороны, Джурди и я могли летать вместе. Реактивные самолеты, на которых мы летали, были, по существу, с двумя салонами — передним и задним, как мы их теперь называем, каждый со своим отдельным камбузом и туалетами и своими собственными двумя стюардессами. Стюардессы «А» и «В» обслуживали передний салон, который обычно был первым классом, в то время как стюардессы «С» и «Д» обслуживали задний салон, который обычно был туристского класса. Заведенный порядок изредка менялся, например, когда весь полет проходил первым классом; но когда мы летали, обычно было не так. Джурди и я, естественно, были младшими стюардессами «В» и «Д».

Мы получили назначение на рейс Майами — Нью-Йорк, и нас это здорово устраивало. В Нью-Йорке мы могли посмотреть шоу на Бродвее и сделать покупки в больших магазинах; в Майами у нас была своя квартира, и солнечное сияние, и океан, и наши друзья. Я думаю, что для Джурди это был первый настоящий дом за всю ее жизнь, и она просто спятила от него, как и от своего «корвета». Когда она не нарушала всех правил скорости во Флориде, она дома готовила печенье и наиболее изысканные пирожки и жарила огромные куски мяса; и иногда возникала проблема найти достаточное количество ртов, которые поглотили бы все, что было наготовлено. Майами-Бич не то место, где тротуары заполнены голодающими людьми, и вы редко видели кого-либо, кому могли протянуть шестифунтовое зажаренное ребрышко и сказать: «Эй, дружище, может быть это тебе поможет». Мы могли рассчитывать на Люка в конце недели, если мы были дома: он ел за десятерых. Изредка он приводил с собой друзей, огромных мужчин, занятых скотоводческим бизнесом; и, мой Бог, это всегда было очень зрелищно — они пожирали все, вплоть до ножек стола. Мы пару раз приглашали на ужин чету Гаррисонов, и Пег Уэбли с ее женихом — очаровательным парнем, таким, как и она. Мы приглашали Джанет Пирс, и Энн Ширер, и Бетти Шварц, которая стала одной из моих лучших подруг; и так далее. Мне это было приятно, но это было еще приятнее Джурди — это было для нее настоящей мечтой, она в действительности давала бал для самой себя.

Люди возникали и исчезали. Боб Килер, красивый молодой лейтенант военно-воздушных сил, с которым я ходила на игру джей-элэй, однажды утром оказался в нашем самолете. Джурди и я выпили с ним кофе в «Айдлуайдле», и он рассказал нам, что Элиот Ивинг несколько раз виделся с Донной, после того как она уехала из «Шалеруа», но потом она сменила его на какого-то другого мужчину (или мужчин). Она жила в «Шерри-Нидерланд», последнее, что о ней слышал Боб, и больше он ничего о ней не знал. Он произнес это с сожалением. Например, сказал он, она вовлекла Элиота в драку с каким-то бандитом в Майами-Бич, и Элиота чуть не убили-по крайней мере, половина его зубов потеряна в этой драке. Я сохранила спокойствие во время этого рассказа. Не стоило восстанавливать ту старую битву. Когда я позвонила в «Шерри-Нидерланд», мне сказали, что Донна Стюарт здесь не проживает; затем, проверив свои записи, обнаружили, что она пару месяцев назад уехала отсюда, не оставив нового адреса. Это прозвучало с неодобрением, и мне оставалось лишь всплакнуть.

Похоже, у меня не пропало влечение к Бобу. Он поинтересовался, не может ли он снова увидеться со мной, и я ответила без энтузиазма:

— Как-нибудь.

Странные вещи происходят в мире, в котором я существовала: парни становились все моложе и моложе, а я становилась все старше и старше, и мне казалось невозможным встретить парня моих лет. Боб определенно был слишком молод, минуту спустя он начал болтать о литературе.

Но в целом я хорошо проводила время и не могла представить себе какое-то другое занятие. Единственное, что тревожило — это отсутствие мужчин, которых можно было определить в нескольких словах, отсутствие Дьюера; и я вычисляла время, когда затянутся мои раны. Может быть.

В начале апреля, когда мы уже отлетали около четырех месяцев на реактивных самолетах, я начала замечать, что Джурди ведет себя довольно странно. Ничего тревожного. Просто она впадала в транс в неожиданные моменты. К примеру, она сидела в гостиной за чашкой кофе в одиннадцать часов утра и вдруг, поднеся ее почти ко рту, застывала, ее глаза стекленели, и она оказывалась далеко отсюда, где-то на обратной стороне Луны. Я наблюдала это забавное состояние в течение нескольких дней, и затем ответ пришел ко мне. Апрель. Конечно! Наступила весна. Я подумала бы об этом раньше, но во Флориде вы не замечаете окончания зимы и наступления весны; никакие маленькие почки не набухали на голых ветвях деревьев — все в поле зрения набухает по-сумасшедшему изо дня в день круглый год, что может привести к истощению такую натуру, как я, родившуюся и выросшую на севере.

По моему мнению, именно это беспокоило Джурди. Флорида или не Флорида, женщина чувствует в своей крови наступление весны, она ощущает неумолимое стремление начать вить гнездо, она может слышать крики ее еще не рожденных малышей и т. д. И однажды вечером, когда она задумала пришить пуговицы к униформе, а вместо этого сидела как чучело страуса, с открытым ртом, остекленевшими глазами, держа высоко в воздухе иголку с ниткой, я сказала ей мягко:

— Послушай, Джурди. Почему ты не уволишься?

Она вышла из своего транса и сказала:

— Ну?

— Почему бы тебе не освободиться от полетов и не выйти замуж, и не поселиться вместе с Люком?

Она чуть не откусила мне голову.

— Какого черта я должна это сделать?

— Как раз пришло время, вот и все. Ты говорила Люку, что хочешь летать в течение шести месяцев. Ты отлетала уже пять с половиной.

— Люк и я говорили об этом, мы договорились, что я уволюсь в июне и мы поженимся в начале августа.

— Джурди, честно, у тебя на лице все эти дни такое мечтательное выражение…

— Мечтательное выражение?

— Да. У тебя довольно дурацкий вид.

— Правда?

— Пошли дальше. О чем ты мечтаешь?

Она сморщила губы.

— Ты действительно хочешь знать?

— Умираю от любопытства.

Она оглядела комнату, чтобы убедиться, нет ли здесь подслушивающих русских шпионов. Затем проговорила:

— Ежегодный съезд скотоводов северо — и юго-восточных штатов.

Меня слегка ошарашило.

— Не можешь ли ты повторить? — попросила я.

— Могу, — сказала она. — Но держи это при себе. Не хочу, чтобы это распространялось. Ежегодный съезд скотоводов северо — и юго-восточных штатов.

— Зачем же так громко, — сказала я, — коль скоро ты думаешь, что я растрезвоню повсюду?

Она поглядела на меня подозрительно. Очевидно, я проявила себя круглой идиоткой. Она поверяла мне свои чудесные мечты, и все, что я сделала, выглядело глупым.

— Ну? — спросила я.

Ее голос стал ледяным.

— В этом году он проводится в «Шалеруа». Он начнется двадцать восьмого апреля. И продлится три дня. Я сказала:

— Джурди, это самая ошеломляющая новость, какую я слышала со времени, когда сдохла собака Линкольна. Я практически в истерике.

— Съедутся семьдесят делегатов.

— Постой! Постой! Я не могу сразу все усвоить.

Она продолжала все тем же ледяным голосом:

— Так случилось, что Люк является секретарем комитета по развлечениям делегатов.

— Ну, подожди минутку, — сказала я. — Ты намечаешь развлечения для семидесяти скотоводов здесь, так?

— Нет.

— Но что означают все эти звезды в твоих глазах?

Она не ответила.

— Если у Люка возникли сложности в поиске талантов, я могла бы предложить выступить с танцем кисточек.

Она все еще молчала.

— Джурди! — окликнула я.

И затем, когда казалось, что она уже не в силах дольше сохранять таинственность, она начала смеяться. Она смеялась так сильно, что вынуждена была закрыть лицо руками. Когда она сумела восстановить дыхание, она села, хихикая, ее глаза светились, ее щеки зарделись и покрылись ямочками, как у маленького ребёнка в экстазе.

— О, Кэрол! Это так безумно. Это по-настоящему безумно, — воскликнула она.

— Что это?

— Подойди, — прошептала она.

Я подошла к ней.

— Послушай, Кэрол. Слава Богу, я говорю серьезно. Не говори об этом никому. Ты должна хранить тайну. Люк планирует большое празднество, когда съезд закроется.

— Что означает большое празднество?

— Уик-энд в Париже для всех делегатов. Долгий уик-энд, с пятницы по понедельник.

— Джурди! О, Джурди! Ты поедешь с ними?

Она глубоко вздохнула.

— Голубушка, мы едем с ними.

— Мы? Что означает — мы?

Звезды пустились в пляс у меня над головой.

— Люк, заказывает реактивный самолет у «Магны», понимаешь? — проговорила она, не переставая смеяться. — Это люковый полет. Потребуются четыре стюардессы. Ты и я будем в числе четырех.

Кометы вспыхнули на потолке.

— Мой Бог, Джурди, Джурди, это правда?

— Это правда, — сказала она. — Ее лицо целиком превратилось в одну большую довольную улыбку.

Я старалась не радоваться, я старалась хоть мгновение сохранять рассудок.

— Но как Люк может осуществить это? Мы ведь не летаем на международных линиях?

— Не беспокойся, Люк уладит это. Люк может уладить все. — Она лучезарно улыбнулась мне. — Ты хочешь полететь?

— Ты шутишь?

— Захватывающе, да?

— Конечно, это волнующе. Я едва могу дождаться. Когда Люк будет знать наверняка?

— Через пару дней. Он должен утрясти все детали с каким-то парнем из «Магны».

Я сказала:

— Я еще не вижу, как Люку удастся проделать этот трюк.

— Кэрол, Люк может выполнить любой трюк. Раз он задумал, то ничто в этом мире не может его остановить.

— Хорошо. Боже мой, — сказала я. — А я думала, что это была весна.

— Где была весна?

— В твоем взгляде в течение всей недели.

— Обалденно. — Затем она сказала: — Ты бывала в Париже?

— Пару раз.

— Скажи мне кое-что, — попросила она. — Это подходящее место, чтобы купить ткань для занавесок?

— Ну, я не знаю. Джурди. Думаю, да. Зачем тебе?

Неожиданно она стала очень возбужденной.

— Этот дом Люка в Канзасе. В нем больше шестидесяти окон. Ты слышишь? Более шестидесяти. И я прямо ему сказала, когда я выйду за него замуж и войду в этот дом, я не собираюсь жить с чьими-то занавесками. Я хочу свои собственные занавески. Это единственная вещь, на которой я настаивала: мои собственные занавески. Разве это слишком большая просьба? Вот я и подумала, может, мы сможем приобрести ткань в Париже и сбережем несколько долларов. И выберем образцы получше. Что ты скажешь, Кэрол?

Я не смогла сказать ничего. Я села и застонала. Она очень обиделась.

Люк все уладил. Он появился в квартире, ухмыляясь во все свое длинное костлявое лицо, чтобы рассказать нам, как он это сделал.

— Да, — произнес он. — Это был верняк. Мне нужно было обо всем договориться с этим парнем по имени Баркер, понимаешь? Неплохой парень, окружной управляющий по сбыту, как он, назвал себя. Вы знаете, как со всеми этими парнями, они добивались получить свою продажную квоту, ну и всякая прочая дрянь, и это была удача — попасть в руки Баркера. Ну, контракт у нас был подписан, и я вытащил мою чековую книжку, и я |открыл ее прямо на столе, и вписал в графу, там, где говорится «Оплата за заказ кому», — «Магна интернэшнл эйрлайнз». Затем я указал сумму. Потом я вписал мое имя: Люк. Затем я приостановился. Этот парень Баркер наблюдал за мной, и, когда увидел меня колеблющимся, он забеспокоился, потому что он не мог представить себе, что у меня на уме. Итак, я сказал ему: «Мистер Баркер, мне только что пришло в голову кое-что касающееся обслуживания во время этого маленького путешествия в Париж, и я бы хотел вашего содействия, сэр, если это вообще возможно». Ну, он подпрыгнул на фут в воздух и сказал: «Конечно, конечно, все, что я могу сделать для вас, мистер Лукас, я буду очень рад сделать, только вы укажите, что следует сделать». Ну, я и говорю: «Мистер Баркер, это не мое дело, кому вы прикажете пилотировать этот самолет, потому что я уверен, вы дадите нам надежного человека. Штурман — тоже не мое дело, потому что, я убежден, вы дадите нам кого-то, кто найдет дорогу туда, куда мы направляемся. Но просто так случилось, мистер Баркер, что есть две маленькие девочки, которые, по моему скромному мнению, помогут сделать это путешествие более радостным, и я был бы весьма признателен, если бы вы смогли устроить так, чтобы эти две молодые леди полетели с нами в качестве официальных стюардесс. Как вы думаете, это возможно, мистер Баркер?» Ну, он был несколько расстроен этим, он запинался и мямлил, он хотел знать, летали ли вы куда-нибудь из страны прежде и всякую чепуху вроде этого; а затем он высказался прямо. Надо отдать ему должное. Он не смягчал слова, нет, сэр. Он сказал: «Мистер Лукас, я намереваюсь спросить вас прямо. Это для аморальных целей?» Прямо так. И я сказал: «Мистер Баркер, я доволен, что вы задали мне этот вопрос, потому что я с радостью вас успокою. Одна из девушек моя невеста, моя собственная славная Мэри Рут Джурдженс, самая моя любимая девушка на всем белом свете. А другая девушка — ее самая дорогая подруга, мисс Кэрол Томпсон, самая целомудренная маленькая леди из всех когда-либо рожденных; и я бы убил мужчину, который бы хоть пальцем тронул одну из них. Вас это удовлетворяет, мистер Баркер?» Я полагаю, его удовлетворило, потому что он вздохнул несколько глубже, выдал болезненную улыбку и сказал: «Хорошо. Я посмотрю, что смогу устроить». Я сказал: «Вы не провалите это дело, не так ли?», и он сказал: «Я не провалю его, предоставьте это мне», и тогда я продолжил и написал остальную часть моего имени, Лукас. Он, конечно же, с радостью наблюдал за мной.

Тремя днями позже, прибыв после полета из Нью-Йорка, мы обнаружили записку на доске объявлений, приглашающую явиться нас к мисс Дюпре, управляющей стюардессами.

— По-моему, это то самое, — проговорила уголком рта Джурди.

— Вот здорово, я надеюсь, — поддержала я.

Мы, как смогли, привели себя в порядок, но без реального успеха, — как только мисс Дюпре взглянула на нас, она сказала слабеющим голосом:

— Мэри Рут! Кэрол! Ради всего святого! Вы обе так запачканы! Что случилось?

Мы объяснили, что мы только что прибыли с полным грузом шлепнутых отпускников, включая восемнадцать детей; но это не было оправдание.

Затем она сказала:

— Пока вы здесь, давайте посмотрим, как вы поддерживаете свой вес. — И мы явно сохраняли его просто превосходно — мой лишний вес составлял пять фунтов, как обычно, а у Джурди перевес был семь фунтов, как обычно. Клянусь, те весы врали. Мисс Дюпре закудахтала неодобрительно и занесла цифры в свою маленькую черную записную книжку. Это все было, конечно, игрой, и мы все знали, что это была игра, и все же это работало. Когда кто-нибудь вроде мисс Дюпре, которая летала фактически еще до того, как вы родились, говорит вам, что вы толстая, неопрятная неряха, вы не можете избежать чувства некоторого стыда за себя.

Она читала нам лекцию о важности веса и внешности в течение пяти минут и затем сразу перешла к делу.

— Теперь, девушки, у меня есть очень интересные новости для вас. Вы летите в Париж в мае, первого числа, с возвращением в мае, четвертого числа. Это заказной полет, с четырьмя стюардессами, и вы, естественно, будете двумя младшими, «Е» и «Д». Одобряете ли вы это? — Она сидела за своим рабочим столом, наблюдая за нами.

— Мисс Дюпре! — сказали мы. — Да ведь это замечательно!

Она мельком взглянула на меня. Она сурово и пристально посмотрела на Джурди. Ее голос стал на несколько градусов холоднее.

— Позвольте, девушки, мне сказать откровенно: я этого не одобряю. Как вы знаете, такие полеты открыты для заявок от всех стюардесс и присуждаются на основе трудового стажа. К тому же на рейсах в Европу, по очевидным причинам, мы используем только девушек, которые имели значительный опыт на международных авиалиниях. Но ваш жених очень настойчивый человек, Мэри Рут.

Джурди молчала. Осмелюсь сказать, что она, так же как и я, была поражена прямотой мисс Дюпре. Мы недооценивали эту маленькую женщину.

Она продолжала:

— Мистер Баркер, наш окружной торговый управляющий, был бы, вероятно, в высшей степени недоволен, если бы слышал, что я вам это говорю, в конце концов, это его работа — заключать сделки для авиалинии.

У меня совсем другая работа. Так уж случилось, что у меня много веры в вас обеих, иначе я никогда бы не разрешила осуществить такое соглашение, даже если это означало бы потерять этот особый заказной рейс. Тем не менее я хочу, чтобы вам стало ясно с самого начала: несмотря на какое-нибудь отношение, которое вы можете иметь к какому-либо из пассажиров, вы не должны отступать от наших обычных правил. Я ожидаю от вас самый высокий уровень обслуживания и поведения, в противном случае вы подвергнетесь дисциплинарному взысканию, когда вернетесь. Вы будете безоговорочно подчиняться старшим стюардессам, которые назначены на этот полет. Не будет никакого ослабления правил, имеющих отношение к безопасности, и так далее. Понятно?

— Да, мисс Дюпре, — сказала Джурди.

— Очень хорошо. Как только я получу дальнейшую информацию, я дам вам знать. Это все, девушки.

Я думала, Джурди взорвется от ярости, когда мы возвратились. Она не взорвалась. Она просто проворчала с некоторым восхищением:

— А она — твердый орешек.

— Это точно, — согласилась я.

Мы продолжали летать по нашему обычному графику чуть ли не до самого дня заказного рейса. Но в течение последней недели этого периода Джурди была в диком настроении, что снова поставило меня в тупик. Я просто не могла представить, что происходило в ее голове. Люк прибыл немного раньше дня открытия съезда, потому что ему предстояло много сделать; он остановился, как обычно, в «Шалеруа»; и Джурди проводила с ним там много времени. Это меня устраивало, потому что меня радовала возможность побыть одной; я могла читать, и заводить музыку, и по-настоящему отдыхать. Единственной неприятностью было ее странное поведение, когда она возвращалась со свидания с Люком. Она была просто невозможной. Какое-то время она была в приподнятом настроении, а потом сидела в гостиной в грустной задумчивости. Потом она становилась почти свирепо-враждебной. Она огрызалась на меня, как крокодил, если я осмеливалась заговорить с ней. В конце концов, я не смогла этого выдержать. Не было никакого смысла вступать с ней в борьбу по этому поводу; я просто решила, что, как только появится возможность, я найду себе квартиру.

За день до полета нас вызвали в аэропорт на совещание с участием мистера Баркера от коммерческого отдела и беспокойного маленького мужчины по имени Кейси, который был ответственным за обеспечение рейса питанием и напитками, а также двух старших стюардесс, с которыми мы должны были работать. Они обе были брюнетки, возрастом около двадцати шести лет, и смотрели на Джурди и на меня странным забавным образом, будто нас только что выпустили из детского сада. Их звали Кейт Тейлор и Джен Хиндс, и я узнала позже, что они уже летали примерно в течение пяти лет.

Джурди и я присутствовали там, только чтобы слушать. Совещание происходило, по сути дела, между мистером Баркером и мистером Кейси, с одной стороны, и Кейт и Джен, с другой; и, казалось, в основном оно вращалось вокруг кубиков льда.

Кейт говорила:

— Мистер Кейси, нам нужно, по крайней мере, в три раза больше обычного запаса ледяных кубиков. Я была прежде на заказных рейсах с парнями вроде этих скотоводов и они пили.

— Коллега, — говорила Джен, — да еще как.

Основной едой должно было быть филе-миньон с печеным картофелем, но, казалось, не это было важным.

— Слушайте, мистер Кейси, — говорила Кейт, — сделайте в четыре раза больше обычного запаса ледяных кубиков, хорошо? Мы не сможем сбегать за льдом в середине Атлантики. Эти парни могут стать ужасно раздраженными.

Мистер Кейси тяжело дышал. Джен говорила:

— И не забудьте обеспечить пару добавочных цистерн, наполненных бурбоном, мистер Кейси. Вы можете подвесить их под крыльями.

Мистер Кейси говорил:

— Вы хотите иметь на борту столько виски, сколько достаточно, чтобы потопить линкор.

И Кейт сразу сказала:

— Удвойте это, мистер Кейси. Нам необходимо, что бы было достаточно для потопления двух линкоров.

Джурди и я слушали с благоговейным трепетом. Они были поразительными личностями, эти девушки: красивые, добродушно-веселые и в то же время несгибаемые, как гвозди, и на сто процентов уверенные в себе. Как только совещание окончилось, Кейт сказала Джурди и мне:

— Ребята, приведите себя завтра в блестящий вид. Ладно? Мы хотим поразить этих скотоводов до смерти. Может быть, когда мы прилетим в Париж, они купят каждой из нас по алмазной диадеме или по стакану молока, или что-нибудь еще. А теперь посмотрим: рейс отправляется в девять часов. Не забудьте явиться точно к восьми часам, ни минутой позже. Мы хотим, чтобы этот полет был в полном порядке. О'кей?

— Хорошо, — сказали мы.

В тот вечер я была снова одна в квартире, что вполне меня устраивало, поскольку я могла сделать всю мою утюжку без какой-либо сумасшедшей суеты при подготовке к завтрашнему полету, и я могла слушать великолепную музыку в качестве музыкального сопровождения. Я не могла этого делать, когда поблизости была Джурди. Музыка совершенно сводила ее с ума. Моцарт вызывал у нее головную боль, Гершвин вызывал у неё головную боль, даже «Моя прекрасная леди» вызывала у нее головную боль. Так что я могла слушать хорошую музыку, только когда была одна, и это доставляло мне самое большое удовольствие. Джурди была в «Шалеруа», на этот раз на вечеринке, устраиваемой скотоводами в «Зале императрицы» по случаю завершения их трехдневного съезда. Я была приглашена, но не пошла, отчасти потому, что у меня было много дополнительной работы дома, отчасти потому, что мне предстояло провести в компании этих семидесяти человек целых четыре дня и мне не хотелось переутомляться. Джурди заверила меня довольно кисло, что она рано будет дома; и я не имела абсолютно никаких причин волноваться за нее и эту вечеринку. Она питала отвращение к алкогольным напиткам в любом виде. Она бы даже не дотронулась до стакана пива.

Около девяти тридцати я, закончив гладить, пребывала в приятном состоянии ничегонеделания, когда зазвонил телефон. Это не заставило мое сердце чаще биться — он звонил довольно часто. Парни, с которыми у меня были свидания, наши друзья по школе, друзья, которых мы приобрели с тех пор, как начали летать, — они звонили постоянно. Так что я уменьшила громкость Моцарта, пластинку которого я проигрывала, взяла трубку и сказала:

— Алло, — думая совершенно рассеянно, кто бы это звонил.

— Алло, Кэрол?

И я начала дрожать как лист от одного только звука голоса, произносящего мое имя. Я опустилась на подлокотник кресла и сказала:

— Да?

— Это Рой Дьюер. Я сумела сказать:

— О, привет, доктор Дьюер.

— Как вы поживаете?

— Прекрасно. Просто прекрасно. Как вы, сэр?

Мне не следовало называть его сэр. Я знала это уже в тот момент, когда это слово сорвалось с языка почти чувствовала, как он ожесточился. Это не было вежливостью, это была просто дерзость, пережиток тех ранних дней, когда мы постоянно ссорились. Но я ничего не могла с собой поделать.

Он ответил на мой вопрос отрывисто:

— Прекрасно, благодарю вас.

— Как ваша рука?

— Моя рука? Ах, да. Она зажила, спасибо.

— Это хорошо, — сказала я.

Я начала переводить дух.

Он сказал:

— Заняты ли вы чем-то особенным?

Я сказала:

— Я все еще работаю в «Магна интернэшнл эйрлайнз». Я не знаю, назовете ли вы это особенным. Это смешно.

— Я имею в виду сейчас. В этот вечер.

Я сказала:

— Я готовлюсь к раннему утреннему рейсу. Это в Европу. Мне нужно ужасно много сделать.

— Могу ли я вас увидеть на несколько минут?

— Я сожалею, — сказала я. — Я очень сожалею.

Я полагаю, это зафиксировалось в моем сознании как шаблон — Рою Дьюеру достаточно было сказать: «Могу ли я вас увидеть?!» — и ответ выскочил автоматически: «Я сожалею». Я хотела кричать: «Рой, конечно, конечно, где ты, я буду там через пять секунд, я прибегу», но этот шаблон в моем сознании отвечал за меня.

Он сказал:

— Кэрол, я хочу поговорить с тобой.

— Я сожалею.

— Ты все еще сердишься на меня из-за Донны Стюарт? — Он не ждал ответа. Он засмеялся и продолжил: — Хорошо, я могу рассказать это сейчас, это займет всего минутку. Кэрол, я буду завтра на твоем самолете.

— На моем самолете?

— Да.

Я сказала:

— Думаю, вы ошибаетесь. Я на заказном рейсе в Париж.

— Я знаю.

Я повторила:

— Но это заказной полёт…

— Я знаю! Знаю! Это то, о чем я хотел тебе сказать, вот почему я хотел тебя видеть. Я думаю, что мне следует дать тебе знать заранее, что я буду на этом рейсе.

— Я все же не понимаю. Почему вы чувствуете себя обязанным сообщить мне эту информацию?

— Потому что ты могла бы возмутиться этим. Потому что это могло бы принести больше вреда, чем пользы.

Я сказала:

— Мистер Дьюер, вы важное должностное лицо компании «Магна интернэшнл эйрлайнз», я же никто. Возмущаюсь я этим или нет, с фактами ничего не поделаешь. Если у вас есть власть лететь на этом самолете, вы летите, сэр.

— Я мог полететь другим рейсом.

— Сэр, это делает вам честь.

— Ей-Богу, — сказал он; и, очевидно, он был не в состоянии продолжать. Он повесил трубку.

Я долго не двигалась. Я сидела, похолодевшая, держа в руке телефонную трубку, из которой раздавались гудки, желая понять, как это все случилось, как я дошла до того, что снова отвергла его, как я могла продолжать оставаться такой тупой и такой упрямой, желая понять, как я могла примириться с собой после такого короткого и мучительного соприкосновения с ним, Я думала, если бы я увиделась с ним на несколько минут, как он просил, если бы у меня хватило смелости, возможно, все бы между нами наладилось, возможно… Я положила трубку на место и ходила взад и вперед по гостиной, обхватив руками живот, как если бы все внутри меня вдруг воспламенилось. Но, прежде всего, что делает Рой Дьюер в этом полете? Этот самолет нанят у «Магна интернэшнл эйрлайнз» Люком Лукасом, чтобы перевезти семьдесят скотоводов в Париж на четырехдневный пикник. Этот самолет был практически в полном их распоряжении. Он был снят с регулярных рейсов. Люк, выдал чек за исключительное использование этого «Боинга-707», и никто не может подняться на его борт без его разрешения. Кроме, конечно, экипажа. Четыре маленькие леди-стюардессы. А Рой Дьюер? Почему? Он не управляет самолетом, он не собирается подавать блюда пассажирам. Этим скотоводам нужен психиатр в полете, как рыбе зонтик.

Постепенно до меня дошло, почему Джурди была угрюмой со мной всю неделю, задумчивой, кусающей ногти. Так выражалось, когда у нее что-то было на уме, как в то субботнее утро, когда она привезла меня посмотреть в первый раз квартиру. Итак, меня осенило, и я полностью выключила Моцарта и сидела в тишине, в ярости, ожидая, когда она возвратится и объяснит, что, черт возьми, она думает по поводу своих действий.

Она вошла в квартиру в начале двенадцатого. Она не заговорила, когда увидела меня. Ее лицо было холодным и пустым. Она пошла в свою спальню, и я слышала, как она двигалась, когда снимала одежду. Затем она с шумом вошла в гостиную, одетая в тапочки и бледно-голубой дакроновый халат, неся свою униформу на вешалке. Я не убрала гладильную доску, хотя вынула из розетки вилку электрического утюга.

Она положила свою руку на гладильную доску и сказала:

— Тебе нужно это?

— Нет.

Она нагнулась, включила электрический утюг и повесила жакет своей униформы на гладильную доску так, чтобы могла гладить сначала спинку. Так, как нас учили: спинка, рукава, перед, воротник. Пока утюг разогревался, она шлепала по комнате и искала себе сигарету; и, когда она ее закурила, я сказала:

— Звонил Рой Дьюер.

Она прошлепала обратно к гладильной доске.

Я подождала, пока она устроится снова. Я сказала:

— Он сообщил мне, что собирается быть завтра на рейсе.

— Да.

— Ты знаешь об этом?

— Да.

— Джурди, откуда ты узнала все об этом?

— Он был сегодня на вечеринке.

— Что доктор Дьюер делал сегодня на вечеринке скотоводов?

— Люк пригласил его.

— Зачем Люку приглашать его?

— Люку он пришелся по душе.

— Действительно?

— Да.

— Что заставило Люка так внезапно проникнуться к нему симпатией?

Она холодно сказала:

— Это не было внезапно. Люк видел его в драке с каким-то парнем. Люк видел, как он поднялся с пола и едва не убил того парня. Такого рода вещи много значат для Люка — ему нравятся по-настоящему смелые парни. Дьюер находится в «Шалеруа» с еще одной группой студенток-стюардесс. Мы как-то вечером забежали к нему. И Люк пригласил его на вечеринку. Это ответ на твой вопрос?

— Как случилось, что у Роя Дьюера оказалось место завтра на самолете?

— Люк пригласил его.

— : Почему?

— Я уже говорила тебе, что он понравился Люку.

— Ты хочешь сказать, что ты ничего не могла с этим поделать?

Она не ответила.

— Скажи мне, Джурди.

— Да, Я кое-что сделала для этого.

— Ты намекнула об этом Люку?

— Да, возможно.

— Ты посоветовала Рою Дьюеру позвонить мне сегодня вечером?

— Да, возможно.

— Хорошо, Джурди. В чем состоит идея?

— Ты действительно хочешь знать?

— Джурди, я просто дрожу от желания узнать.

— У меня нет возражений против того, чтобы рассказать тебе, Кэрол. — Она нагнулась и выключила электрический утюг. — Будет совсем плохо, если я прожгу дыру в моей куртке именно сегодня вечером, не так ли? — Она тщательно погасила сигарету, без какой-либо спешки, и встала за гладильной доской, глядя на меня.

Она сказала:

— Если честно, я фактически сама проявила инициативу, чтобы Дьюер был завтра на этом самолете. Я и Люк — мы оба — должны были провести быстрые переговоры, чтобы убедить его поехать на этот пикник, именно на четыре дня.

— Как интересно, — сказала я.

— Ты сука, Кэрол, это точно.

— Джурди…

— Дьюер был просто несчастным, когда сегодня вечером пришел на вечеринку. Я никогда еще никого не видела в таком унынии. И ты знаешь почему? Потому что он пришел к мысли, что ты можешь расстроиться, увидев его снова. Ты можешь расстроиться! Ха!

— Джурди…

Она смешалась:

— Ты спросила меня, не так ли? Так что заткнись и дай мне закончить. — Она начала закатывать левый рукав своёго халата. — У меня была долгая беседа с бедным парнем. Я говорила ему, чтобы он позвонил тебе, говорила ему, что ты здесь совсем одна, молча страдаешь. Я говорила ему, чтобы он пригласил тебя в отель. Я говорила ему, что ты все еще влюблена в него. Я сказала ему все это, и даже больше. Я сказала ему: «Подними трубку и позвони ей, и ты увидишь». Итак, он позвонил тебе. Как ты поступила с ним? — Она рассмеялась. — Ты вонзила в него нож, вот и все.

— Это неправда…

— Нет, правда, и ты знаешь. — Она плотно сжала губы. Когда он повесил трубку, он повернулся ко мне и сказал: «Все, я не полечу». Его лицо побелело, бедняга. Кэрол, до каких пор, по-твоему, ты можешь проделывать это с парнем?

— Джурди, это не твое дело.

Она не слушала меня.

— Я оставила его с Люком. Бог знает, сможет ли Люк уговорить лететь с нами завтра. Кэрол, что, черт возьми, тебе стоило отнестись к нему по-дружески? Просто сказать ему доброе слово? А?

— Я говорю тебе…

— Ты мне говоришь! — закричала она. — Что ты мне говоришь? Ты влюблена в него, не так ли? Можешь не отвечать. Я знаю. Я живу здесь с тобой. Я видела тебя с некоторыми из тех, с кем у тебя были свидания, и разве ты подпускаешь их ближе, чем на расстояние вытянутой руки! Ты любишь Дьюера и никого другого, но ты не можешь простить его за то, как он обошелся с Донной Стюарт, разве не в этом дело?

— О, ради Бога, потише.

— Послушай, детка, раз уж я начала говорить, то скажу все, что хочу. Иди в свою комнату, если не хочешь это слушать. — Она стояла, почесывая свои обнаженные руки, уставясь на меня. — Кэрол. Что с тобой?

— Это становится просто смешным.

— Ничего смешного. Я задала простой вопрос. Что с тобой? Ты думаешь, ты кто, черт возьми?

Я повернулась, чтобы уйти.

— Подожди минуту, — позвала она. — Я скажу тебе, кто ты. Ты просто баба, такая же, как другие бабы, и пришло время, когда ты встала перед этим фактом.

— Ты закончила? — спросила я.

— Нет, — сказала она. — Я только начала. — Она наклонилась через гладильную доску. — Возможно, т» не помнишь, но, когда мы впервые прибыли сюда, ты оказала мне любезность. Я сказала тогда тебе, что не останусь в долгу, Я ждала все это время, чтобы в ответ оказать любезность тебе; и я вообразила, что она заключается в том, чтобы взять тебя и Роя Дьюера вместе в эту поездку в Париж. Но ты отшвырнула это прямо в лицо. — Она свирепо смотрела на меня. — Теперь, детка, я намерена выложить перед тобой факты. Дьюер, он неплохой парень. Он имеет кулаки, а это кое-что в наше время. Он не дурен собой. Он занимает приличную должность в большой компании. Впереди у него будущее. Что еще желать женщине? Кэрол, ты знаешь, какова численность женщин Соединенных Штатов? Около восьмидесяти миллионов. Подумай об этом: восемьдесят миллионов баб, как ты и я, и все они ухватились за такой шанс, как Дьюер. И это не все, нет, сэр. У нас есть все эти реактивные самолеты, не так ли? Они делают доступным весь проклятый мир, не так ли? Детка! Шесть часов лётного времени, и Дьюер может делать свой выбор из триллионов баб, всех форм, цветов и размеров. Заруби это себе на носу, Кэрол. Если ты хочешь этого парня, тебе лучше бы слезть со своей высокой лошади и что-нибудь предпринять в его отношении, да побыстрее.

Я пошла в мою комнату.

Я не могла заснуть. Не оттого, что сказала Джурди. Она просто захлопнула свой большой рот, Но я любила Роя, один Бог знает как, я все еще любила его после всех этих месяцев, я все еще любила его, несмотря на его поступок с Донной, я все еще любила его, несмотря на его бесчеловечность и вопреки всему, что мой мозг мог бы еще нафантазировать. Он позвал меня из любви, и я ответила ему как сука (Джурди была права на счет этого, надо отдать ей должное), и я не могла простить себе. Около двух часов утра я прокралась в гостиную, включила свет и позвонила в «Шалеруа». Я сказала оператору:

— Доктора Дьюера, пожалуйста. Я полагаю, он в номере тысяча двести восемь.

— Одну минуту.

Через несколько минут оператор доложил:

— Доктор Дьюер не отвечает. Я очень сожалею. :

— Жаль. А он проживает в номере двенадцать ноль восемь?

— Да, все правильно, двенадцатый этаж, номер восемь.

Я забралась обратно в постель.

Мы прибыли без пяти восемь и встретились с Кейт Тейлор и Джен Хиндс в комнате стюардесс в восемь ноль-ноль. Кейт похвалила:

— Точно вовремя. Молодцы малыши. — Она критически нас осмотрела; я подозреваю, мисс Дюпре проинструктировала ее сделать так. — Кэрол, ты простудилась?

— О нет. Просто легкий утренний насморк.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— О'кей. Тогда вот что. Мы решили работать в этой поездке следующим образом. В полете туда, то есть в это утро, я буду стюардессой «А», а ты, Кэрол, будешь работать со мной в качестве «В». в кормовой части. Джен будет «С», а ты, Мэри Рут, будешь ее «Д». В обратном полете мы перетасуем весь порядок так, что каждый выступит в новой роли. Есть вопросы? Нет вопросов.

— О'кей. Тогда о службе питания. Я проконсультировалась с капитаном. Мы летим по одному из специальных межконтинентальных маршрутов. Он полагает, что наше летное время составит приблизительно семь часов. Мы не подаем завтрак — парни должны позавтракать в «Шалеруа». В одиннадцать мы разносим кофе и легкие закуски. Мы начинаем обслуживать обедом без четверти час. Три часа, снова легкие закуски. Это удобно разбивает наш рабочий день. Вопросы?

Нет вопросов. Боже, какая расторопность. Она повернулась к Джурди и ко мне.

— Теперь вот что. Вы, малыши, не летали на заказных рейсах до этого, не так ли?

Мы не летали.

— О'кей.-Она снова сделала паузу. — Мэри Рут, ты помолвлена с одним из этих парней, правда? Только не считай, что я что-нибудь говорю персонально, понимаете? Я только стараюсь донести до вас общую идею. — Она живо продолжала: — Это будет для вас обеих новым опытом. Эти парни скотоводы, что означает, что они очень трудная компания. Я не говорю, что они не джентльмены или что они не будут вести себя как джентльмены. Но они наняли этот самолет, и они намерены вести себя так, как если бы это был их самолет, и они намерены делать то, что им взбредет в голову на всем протяжении поездки. Наша обязанность — кормить, поить и снабжать их ледяными кубиками. И помогать им с чемоданом, если они ослабеют.

Она сделала паузу и усмехнулась Джен:

— Как у меня получается?

— Замечательно, милая. Ты даже поражаешь меня.

— Еще бы. — Она повернулась к нам снова. — Я не хочу говорить как мамаша, девушки, но позвольте мне сказать только вот что. Мэри Рут подтвердит. Парни будут уважать вас, если вы уважаете себя сами. Вы понимаете, о чем я говорю, нет нужды растолковывать вам. Их семьдесят. Многовато парней. Они отправляются кутить. Они усердно работали целый год, теперь они выехали повеселиться. Я не порицаю их. Но никаких забав на самолете. Они смогут развлечься, как захотят, когда прилетят в Париж. Это единственное время, когда вы ведете себя по-дружески, но получше позаботьтесь о том, чтобы не вести себя чересчур по-дружески. Я права, Джен?

— Безусловно, ты права, И я знаю это из тяжелого опыта.

— Где это было?

— Во время полета на Рио.

— Здорово, — сказала Кейт. — Как-нибудь расскажи мне об этом. — Она откашлялась. — Последнее. Мы намерены быть сегодня чрезвычайно официальными. На нас будут наши форменные жакеты, в течение всей поездки застегнутые на все пуговицы. Даже при работе в камбузе. — Она улыбнулась мне. — В чем дело, Кэрол? Я тебя напугала?

У меня глаза на лоб полезли.

— О, нет, — сказала я. — О, нет. Нисколько.

— Не будем обманывать себя, малыши. Семьдесят больших крутых парней на самолете в течение семи часов — ситуация будь здоров. Нам повезло в одном отношении — у нас действительно хороший капитан, Фрэнк Хоффер. Он не потерпит каких-либо сумасбродств. — Она посмотрела на нас, подняв брови. — Есть еще вопросы?

Больше вопросов не было.

— О'кей. Пошли.

Мы направились со своим скарбом в офис по контролю вылетов и вписали наши имена в порядке старшинства в полетный список экипажа: Кейт Тейлор, Джен Хиндс, Мэри Рут Джурдженс, Кэрол Томпсон. Казалось, присутствовала половина высшего руководства «Магна интернэшнл эйрлайнз»: окружной управляющий пассажирской службы, и, конечно, агент по перевозкам, и мистер Баркер из службы сбыта, и мистер Кейси из службы снабжения, и большой общительный мужчина из службы по связям с общественностью, и, для полного комплекта, фотограф. По-моему, только тогда, когда я увидела фотографа, до меня дошел тот факт, что это был реальный, именно реальный полет высшего класса. Семьдесят скотовладельцев! Мой Бог, если бы они все порылись в своих карманах, они, вероятно, смогли бы купить форт Нокс[13], и у них еще хватило бы денег на обратную дорогу до дома.

А там в солнечном свете, прямо перед нами находился наш самолет: белый, блестящий, безукоризненно чистый, похожий на что-то новорожденное, гигантский гладкий царственный младенец, расположившийся на бетонированной площадке перед ангаром в окружении множества обслуги. Бензовозы закачивали горючее в крыльевые баки, грузовики с припасами поднимались на подъемниках у кухонного люка, наземный передвижной кондиционер деловито гудел, охлаждая кабину, грузовик с электроустановкой стоял у носа, поблизости суетились тележка с водой для камбуза и тележка туалетной службы, пассажирские трапы находились на местах, впереди и на корме. Деловое, беспокойное, суетливое, славное зрелище, и, как всегда, оно заставило мое сердце биться чаще.

Кейт оcтановилась поболтать с агентом по перевозкам и мистером Баркером и, получив от них пачку бланков, прикрепила к ее планшетке. Список пассажиров, я знала, был среди этих бланков. Дьюер. Пожалуйста, Кейт, значится ли официально некий доктор Рой Дьюер в списке пассажиров? Дьюер. Рой. Рой Дьюер.

У меня не хватило духа спросить.

Мы поднялись по кормовому трапу. Джен и Джурди остались сзади у кормового камбуза, а Кейт и я прошли вперед на наше место, находившееся на большом удалении. Эти самолеты становятся с каждым днем все длиннее и длиннее. Время от времени Кейт пристально рассматривала сиденье или какое-либо из располагавшихся над головой устройств — она ничего не могла с собой поделать, это было непроизвольно; но все было в порядке, все оборудование выглядело новым, казалось, что нигде не виднелось ни пылинки.

В мою задачу входило проверить загрузку камбуза, еду, напитки, серебряные столовые приборы, затем я должна была установить освещение для посадки и закрыть камбуз. Кейт проверила все это со мной и продолжила проверку аварийного снаряжения, запасы для туалета и салона и аптечку для обслуживания пассажиров. Затем она проверила систему звукоусиления и внутреннюю телефонную связь, в то время как Джен делала то же самое в хвостовой части.

— Все о'кей? — спросила Кейт.

— Все о'кей, — ответила Джен, — все превосходно.

— Как положение со льдом на твоем конце?

Джен успокоила ее:

— Будь здоров, у нас достаточно, чтобы потопить «Титаник».

— Напитки?

— Огромное количество.

— Отлично, Джен.

— Порядок, Кейт.

Скотоводы прибыли в воcемь тридцать. Я могла видеть их из иллюминатора возле трапа. Но я не видела Роя Дьюера.

Без двадцати девять мы былb готовы начать посадку, Кейт пошла к передней пассажирской двери, Джен к кормовой; Джурди и я ждали каждая в своем салоне; и мужчины вскарабкались на борт. Я видела прежде некоторых из них, когда Люк приводил их с собой на квартиру, но я никогда не видела их в таком количестве. Могучие мужчины с продубленными на свежем воздухе лицами, с неторопливыми движениями, они выглядели застенчивыми и говорили тихими голосами. Некоторые из них отличались более компактным телосложением от остальных, но они возмещали это самым непостижимым образом, они ухитрялись выглядеть даже более рослыми и сильными. Были мужчины, обутые в ботинки с высокими каблуками, и мужчины, обутые в открытые кожаные туфли. Некоторые из них были одеты в твидовые куртки и брюки в обтяжку, некоторые из них были одеты в консервативные деловые костюмы, как будто они прибыли из офиса на Уолл-стрит. Роя среди них не оказалось.

Их посадка прошла за десять минут. Экипаж также поднялся на борт; тягач был уже прицеплен, и мы практически готовы двигаться. Кейт пересчитала всех пассажиров, и я увидела, как она советуется с Джен, указывая карандашом на свой список пассажиров на планшетке. У нее были нахмурены брови, когда она вернулась, и я спросила:

— Что случилось?

— У нас не хватает шести.

— Шести!

— Они, вероятно, появятся. У нас еще есть время.

Я увидела, что Джурди машет мне рукой из своего отделения, и я поспешила туда. Она сказала жарким шепотом:

— У тебя там Люк поднимался?

— Нет. А у тебя Дьюер?

— Нет.

Мы уставились друг на друга.

Я сказала:

— У нас не хватает шести пассажиров.

— Да, я знаю. Задницы, они, вероятно, трахаются с какими-нибудь проститутками, вызванными по телефону.

— Джурди! Как ты можешь такое говорить!

— Ты не знаешь, что за вечеринка у них была прошлой ночью, Кэрол, Фактически она превратилась в оргию.

Превосходные, ободряющие слова. Я вернулась в мой камбуз с тяжелым сердцем и начала проверять все выключатели — они должны находиться в положении «выключено», прежде чем мы начнем двигаться; Кейт вблизи не было. Я полагала, что она советуется с капитаном.

Парой минут позже она вышла из кабины и тихо сказала:

— Я собираюсь переговорить с агентом по перевозкам об этих шести не явившихся. Тебе лучше бы выйти с демонстрацией кислородной маски, чтобы занять парней. Действуй по полной программе, включая систему ноль два. Спасательными жилетами и медикаментами я займусь позже.

— Хорошо.

Она пошла к пассажирскому трапу, чтобы найти агента по перевозкам, а я завела речь о кислороде. Я знала ее довольно хорошо после всех этих месяцев; и, как обычно, все вежливо слушали без действительного понимания сути. Как однажды сказал мой прежний друг Н. Б., это для работы, это, для птичек, это не для людей. Хотя в этот раз я даже не добралась до финиша. Двое скотоводов закричали:

— Вот здорово! Смотрите! — И внезапно, без всякого предупреждения, все эти громадные мужчины сбились в кучу, давя друг на друга, у бортовых иллюминаторов, крича, вопя и хохоча во все горло. Я подумала, мой Бог, что происходит; побежала к пассажирской двери и выглянула.

А это просто прибыли шесть отсутствовавших. На всех были ковбойские шляпы, включая моего возлюбленного доктора Роя Дьюера; все они выглядели так, будто провели ночь в канаве, включая мужчину моих грез, доктора Роя Дьюера; и, ведомые Люком, который нес огромный глиняный кувшин, вероятно полный яблочной водки, они завязали яростную перебранку с окружным управляющим пассажирской службы, мистером Кейси из интендантской службы, мистером Баркером из службы сбыта, и агентом по перевозкам, и мужчиной из службы по связям с общественностью, в то время как фотограф чуть ли не лез из кожи, стараясь сделать фотографии батальной сцены для последующих поколений. Причина сражений стояла там же, жалобно мыча, призывая свою мать, — бедный, жалкий, несмышленый теленок с гирляндой цветов гибикуса на шее, с надетой на него в качестве поводка толстой веревкой красного бархата, которая не могла появиться ниоткуда, кроме как из «Комнаты Короля-Солнца» в «Шалеруа». Очевидно, шайка лихачей в ковбойских шляпах хотела провести теленка на борт, чтобы они смогли прошествовать с ним через Париж, дабы показать невежественным туземцам, как выглядит настоящий американский теленок, в то время как компания «Магны» не разрешала никакому теленку, американскому или нет, ступать ногой или копытом, внутрь их прекрасного белоснежного «Боинга-707».

— Мы заплатили за этот чертов самолет, разве нет? — ревел Люк; и окружной управляющий пассажирской службы, явно решивший ответить силой на силу, ревел в ответ:

— Вы не платили за перевозку чертова скота!

— Мы перевезем все, что пожелаем! — ревел Люк; и, окружной управляющий пассажирской службы ревел ему в лицо:

— Никакого чертова скота вы не повезете. Помимо всего прочего, существует соответствующее запрещающее правитёльственное постановление.

Совершенно изумительная вещь! Я тоже это открыла. Нет ничего в нашем мире, что с большей эффективностью обуздает громадного, крепкого, в шесть футов и двести пятьдесят фунтов буйствующего американского мужчину, чем сообщение, что существует запрещающее правительственное постановление. Нам действительно следует ужасно гордиться тем, что наше правительство внушает такое уважение. Даже Люк был остановлен тотчас же, особенно когда окружной управляющий пассажирской службы продолжил цитирование положения по затронутому вопросу.

— Раздел десятый, параграф третий, — произнес он важно. — «Ни один пассажир, путешествующий на каком бы то ни было авиалайнере в Соединенных Штатах, или на их территориях, или владениях, объявленных таковыми постановлением Конгресса, не имеет права перевозить, или вынуждать перевозить, или сговариваться о тайной перевозке любой домашней птицы, домашнего скота, включая поросят, коз, овец, крупный рогатый скот или любых других животных, живых или мертвых, за исключением тех животных, каковые перечислены ниже в подразделе семь, под страхом штрафа до двадцати пяти тысяч долларов или тюремного заключения сроком на семь лет, или того и другого».

Золотые слова, чтобы произвести нужное впечатление. Меня бы не удивило, если бы он их придумал тут же — я имею в виду, что они звучали уж чересчур законно, чтобы быть словами закона; но они сразу утихомирили ковбоев, весь пар был у них выпущен. Мистер Кейси из интендантской службы добавил масла на беспокойные воды уверениями, что он позаботится о бедном маленьком теленке, как если бы это был его собственный (держу пари), и мужчина из службы по связям с общественностью сказал, что он позаботится о том, чтобы в следующий раз все было по-другому, и фотограф сделал снимок всей группы, включая бедного маленького теленка, и наконец, ведомая Кейт, шестерка прошла строем на борт и была воссоединена с их ревущими приятелями.

Мы уже опаздывали и должны были спешно отправляться. Кейт и я рассадили шестерку так быстро, как могли. Люк не захотел отдать тот глиняный кувшин, он не пожелал выпустить его из рук, даже чтобы пристегнуть свои привязные ремни. Я предположила правильно: напиток в кувшине был яблочной водкой.

— Попробуйте это! — сказал он Кейт. — Я сделал ее сам. Самая лучшая яблочная водка в мире. Попробуйте ее, маленькая леди.

Кейт сказала:

— Не сейчас, сэр. Нам предстоит еще много работы.

Четыре других скотовода были довольно спокойно управляемы. Но Рой Дьюер оказался серьезной проблемой. Боже, он представлял собой ужасную картину. Он был таким зрелищем, что у меня возникла мысль, что начальство «Магны» просто не знало всех его способностей, которые проявились в скандале с теленком, иначе ему бы никогда не разрешили подняться на борт самолета: его посадили бы под домашний арест за поведение, порочащее члена правления компании и джентльмена правления компании. Он потерял свои очки в роговой оправе. Он был небрит. Его лицо выглядело так, будто его долго коптили. Руки были черные. Одежда заляпана грязью. Где-то по ходу действия он раздобыл пару ковбойских ботинок с высокими каблуками, которые совершенно явно убивали его. Он являл собой воплощение мужской красоты и достоинства, особенно с этим оттенком кожи и ковбойской шляпой, которая просто оказалась на пару размеров больше, чем нужно, и сползала ему на глаза.

Он не мог (или не хотел) смотреть на меня. Я сказала:

— Могу я взять вашу шляпу, сэр?

— Шляпу? — Боже мой, он даже не знал, что она у него на голове. Он поднял руку, обнаружил ее и, не говоря ни слова, подал ее мне.

— Включен сигнал «пристегнуть ремни», сэр. Вы не будете возражать пристегнуть свои ремни, сэр?

Он кивнул.

— Как насчет вашего багажа, сэр? Он зарегистрирован?

Он кивнул, Я сказала:

— У нас будет возможность подать кофе вскоре после взлета, сэр. Я сообщу вам, когда он будет готов.

— Спасибо.

Мы направлялись к взлетной полосе. Я ходила по салону и проверяла все привязные ремни, в то время как Кейт делала объявления по системе звукоусиления. Затем я включила надпись о взлете, и Кейт и я прошли к передним местам для обслуживающего персонала, где мы сели рядом, пристегнули свои привязные ремни и ждали начала путешествия.

Она мрачно проговорила:

— Я беспокоюсь по поводу того большого костлявого чудака, который прихватил глиняный кувшин с яблочной водкой. Он может доставить нам массу неприятностей.

— Не беспокойся из-за него, Кейт.

— У него нехорошее выражение глаз, вот что мне не нравится.

— Он жених Мэри Рут Джурдженс. Если он станет буянить, мы попросим ее прийти и образумить его. Он ест из ее рук.

— Это жених Мэри Рут! — изумилась Кейт. — Вот оно как! Конечно, я теперь вспоминаю: Молли Дюпре упоминала об этом, но я не могла сложить два и два. — Она нагнулась, поправляя мне воротничок. — Все равно, присматривай за ним, Кэрол.

— Хорошо.

Она добавила:

— И за Роем Дьюером тоже. Обращай внимание на любые признаки цианоза на протяжении всей поездки.

Мы будем лететь на тридцати тысячах футов. Если они начнут синеть, дай им струю кислорода.

— Доктор уже немного зеленый.

— Я заметила. — Она покачала головой в изумлении. — Я знаю Роя с тех пор, как он поступил на авиалинии три года назад. Мы вместе бывали на вечеринках, у нас были свидания, мы подолгу беседовали обо всем этом летном деле, я никогда не знала никого, настолько преданного своей работе, Честно, если бы кто-нибудь сказал мне, что я доживу до того дня, когда увижу, как Рой Дьюер появляется на борту в таком виде, как сейчас, я бы только рассмеялась ему в лицо. — Она чуть помолчала, а потом продолжила в доверительном тоне: — Бедный старый Рой. Он большой чудак. Но это слишком плохо, у него в последнее время был тяжелый период.

— Да? — сказала я.

— Да. Проклятый глупец, он влюбился в одну из студенток-стюардесс, остановившихся в «Шалеруа». Просто маленькая сука. Ты знаешь такой тип. Она чертовски ловко водила его за нос, а потом бросила. По всем слухам, он до сих пор не оправился от этого.

— Вот так-так, — сказала я. — Разве это не ужасно?

— Очень жаль. Он такой отличный парень.

Я поинтересовалась:

— Кто была та девушка?

— О, какая-то тупая маленькая корова, я не знаю ее имена. По-моему, она из Массачусетса.

Рев двигателей усилился, и мы покатили вперед.

Мы подали кофе и легкие закуски в одиннадцать часов. Рой спал, безразличный к миру. Его привязной ремень был все еще пристегнут, как и должно было быть на спящем пассажире, и мы решили, что нет смысла его будить. Казалось, цвет его лица стал лучше. Кейт внимательно рассматривала его несколько раз и не видела признаков гипоксии. Он получал весь кислород, какой ему был нужен.

Люк все время проводил в переднем салоне для отдыха, играя в покер с четырьмя другими мужчинами. Цвет лица у него был хороший. Он выпил несколько чашек кофе и с жадностью поглотил все сандвичи, оказавшиеся в его поле зрения, что обнадеживало, однако он не желал отходить от глиняного кувшина с яблочной водкой, -он прицепился к нему, как будто тот был наполнен рубинами.

В целом мужчины были намного тише, чем я ожидала. Примерно половина из находившихся в нашем салоне умеренно выпивали в компаниях, а остальные спали. Джен сообщала то же самое из кормового салона — никаких эксцессов. Я увидела Джурди пару раз и сказала ей, что Люк в порядке, но она не прошла вперед, чтобы его навестить. Она выглядела довольно мрачной и к тому же казалась слегка испуганной.

Я сказала:

— Не беспокойся, Джурди. Мы хорошо за ним присмотрим.

Сам полет был как мечта. Под нами виднелись лишь облака и время от времени проглядывала грязно-синяя полоска — Атлантический океан; и я как-то не могла постичь, что мы все ближе и ближе к Европе и что через каких-нибудь несколько часов мы приземлимся на французской земле. Фрэнк Хоффер, капитан, прогулялся пару раз через салон, поболтал со всеми, кто бодрствовал. Он был мужчиной около сорока, невысокий и плотный, с чрезвычайно живыми темными глазами. Кейт часто летала с ним, и они хорошо знали друг друга. У нас произошло маленькое совещание в камбузе.

— Все выглядит довольно спокойно, — заметил капитан. — По-моему, парни приберегают свои силы, чтобы их хватило на весь срок в веселом Париже. Но если кто-нибудь из них начнет куролесить, сразу зовите меня, идет?

— Конечно, — сказала Кейт.

В час мы занялись ленчем. Я готовила подносы в камбузе; Кейт разносила пассажирам ленчи. Рой все еще спал, но Кейт решила разбудить его после того, как обслужила всех остальных пассажиров.

— Немного еды в желудок, вот что ему нужно — закричала она. Вернувшись в камбуз, она сказала с удовлетворением: — Он в порядке. Проснулся как младенец и набросился на филе-миньон так, как будто не ел целую неделю.

Мы особенно не спешили. Идея Кейт заключалась в том, чтобы удерживать пьянку на минимуме. Когда опустевшие подносы были собраны, Кейт подала десерт, а я разнесла кофе, и у нас все было в полном порядке, за исключением переднего холла для отдыха, где вовсю разгорелась игра в покер. Люк прикладывался к своему кувшину, у других оказалось с собой виски, и все они немного шумели. Люк ревел и булькал, как старая судовая сирена.

— Черт побери, хотела бы я что-нибудь придумать, как разбить эту компанию, -проговорила Кейт.

— Ты хочешь, чтобы я поговорила с Мэри Рут?

— Пока нет. Пусть это останется в резерве.

Мы продолжали обслуживать Роя Дьюера. Он по кончил со своим бифштексом и гарниром — печеным картофелем, стручками французского горошка и грибными шляпками, а также разделался с булочкой и маслом; мое сердце радовалось. Хотя он выказывал мало энтузиазма. Он сидел, повернувшись спиной, мрачно уставившись на облака двадцатью тысячами футов ниже.

Мы все вели себя чрезвычайно официально.

— Надеюсь, вам понравился ваш ленч, сэр, — сказала Кейт.

— Очень, очень понравился.

— А теперь, сэр, не хотели бы вы какой-либо десерт?

— Нет, спасибо.

— Вы уверены? Фрукты и сыр, может быть?

— Нет, спасибо.

Теперь была моя очередь:

— Кофе, сэр?

— Пожалуй.

Он на миг взглянул на меня. Потом обратился к Кейт:

— Это замечательно, не правда ли?

— Что, сэр? — спросила она с невинным видом.

— Прибытие на борт в таком виде.

— Сэр, вы в отпуске. Почему вам не принять участие в вечеринке перед отъездом?

Он хмыкнул.

— Сливки в ваш кофе, сэр? — спросила я.

— Нет, черный. Кейт, как я выгляжу?

Она рассмеялась:

— Не слишком плохо. Вы знаете, у нас есть электробритва, которой вы можете воспользоваться.

— Спасибо. Мисс Томпсон?

— Да, сэр?

Он нахмурился:

— Ничего. Извините. Неважно.

Я знала, что он хотел сказать мне, — не сами слова, но общую фразу; и конечно, он не мог говорить когда Кейт стояла рядом. Я не думаю, что он хотел извиниться за свое состояние. Он бы не снизошел до этого. Я думаю, он хотел узнать, чувствую ли я себя наконец удовлетворенной. Вот он передо мной в наполовину сползших штанах, и Яго не смог бы составить план более утонченной мести. Что я сейчас чувствовала? Если бы он узнал, он, должно быть удивился, ибо это было печалью, и любовью, и побуждением давать ему черный кофе еще и еще, чтобы он мог вернуться к своему прежнему состоянию. Для меня было непереносимо видеть его в таком виде — неопрятного, небритого, несчастного. Я не хотела мести, я не хотела быть свидетелем его унижения. Я хотела, чтобы он был тем, кто он есть, а не карикатурой на самого себя.

Женщины действительно являются ключом к вселенной. Я хочу сказать, что Эйнштейну следовало начать не с лучей света, изгибающихся, проходя рядом с планетой, а с имеющегося у женщин радара, который вовсе и не радар. Потому что буквально ничего не произошло между доктором Дьюером и мной, за исключением того, что я налила ему чашку черного кофе и он сказал потом ровно семь слов, из которых два были моим именем, мисс Томпсон; а Кейт Тейлор уловила это. Ее уши навострились, большие зеленые сигналы появились по всему экрану радара; и она бросилась по горячему следу. Это не сбивающая с толку метафора, это именно то, что Эйнштейну следовало бы исследовать. Потому что не успели мы обе вернуться в камбуз, унося остатки обеда, как она начала предаваться воспоминаниям о доме, как она страстно желает увидеть свою родню, как она скучает о своем старом отце, хобби которого было строить модели кораблей в бутылках, и так далее. Домом в ее случае был Род-Айленд, что не удивило меня: она была рослой, здоровой, с румяными щеками, привыкшей быть на открытом воздухе девушкой. И все это, само собой разумеется, привело к самому естественному вопросу на свете — и. уж никак не менее естественному, чем ветка на дереве.

— Кэрол, где твой дом?

— Гринич.

— Гринич, Коннектикут?

— Нет, — ответила я спокойно. — Гринич, Массачусетс.

Она была ошеломлена.

— Я не знала, что в Массачусетсе есть Гринич.

Этого могло «и не быть этим утром, но так уж оно, черт побери, получилось. Вот кто я была и вот откуда я приехала: тупая маленькая корова из Массачусетса, которая черт знает как водила Роя Дьюера за нос и погубила его. Думаю, ее радар уловил это тоже, потому что она пристально смотрела на меня и не говорила ни слова. Когда такой словоохотливый человек, как Кейт, сжимает губы, это является верным признаком того, что она слышит вас отчетливо и ясно.

Атмосфера в нашем салоне, казалось, изменилась после обеда. Я заметила это также и в другом салоне, когда совершила прогулку ради короткого визита к Джурди. Она все еще не навещала Люка, и я подумала, что мне следует подойти и сообщить ей самые последние новости.

— Как он? — спросила она, ожидая самого худшего.

— Он съел свой обед.

— Хм. Они там сильно пьют?

— Ну, так себе.

Она сжала губы.

— Он причиняет беспокойство?

— Игра в покер немного шумна, вот и все.

— Он прикладывается к этой яблочной водке, да?

— Слегка.

— Я готова его убить. Будь она проклята, зачем ему лакать эту дрянь?

— Полагаю, ему нравится ее вкус. А как здесь обстоят дела?

— Парни становятся беспокойными.

— На нашем конце тоже. Это длинное путешествие.

— Да. — Она засмеялась своим прежним резким смехом. — Джен настоящий клоун. Она говорит, что нам следует ходить среди них медленно, исполняя церковные гимны. Говорит, что лицезрение бедной молодой девушки заставит их быть потише.

Я смогла ясно почувствовать изменение в атмосфере, когда вернулась в салон. За время моего отсутствия возникло несколько шумных компаний картежников. Меня останавливали чуть не дюжину раз и давали заказ на выпивку. Я могла их понять: эти люди в течение трех дней бурно веселились в «Шалеруа» на упомянутом съезде, и они были заведены той колоссальной вечеринкой, что состоялась накануне вечером. Некоторые из них проспались к утру, другие протрезвели во время обеда; и теперь все они были расположены начать снова. Один мужчина, большой неуклюжий парень с весьма чувственными карими глазами, сказал, когда делал мне заказ:

— Скажите, как насчет того, чтобы присоединиться к нам и немного выпить вместе?

Я сказала:

— Ужасно сожалею, сэр, мне не разрешено. Если бы капитан увидел, меня бы заковали в кандалы.

Другие мужчины рассмеялись, но он нет. Он не сводил своих чувственных карих глаз с верхней пуговицы моей униформы.

— Кроме шуток, — сказал он. — Присядьте на минуту, мы защитим вас.

Я подарила ему одну из моих неопределенных идиотских улыбок, как если бы он был самым остроумным парнем на целом свете, и пошла дальше. Мысль Джен о пении гимнов с хождением по кругу представлялась довольно здравой.

Возможно, такая процедура помогла бы, если бы пение сопровождалось игрой на тамбурине.

Роя в его кресле не оказалось. Я предположила, что он ушел привести себя в порядок. Из переднего холла для отдыха доносился страшный шум, и я могла слышать голос Люка, покрывавший все остальные. Я поколебалась, а затем пошла посмотреть, что происходит. Пять мужчин все еще играли в покер, и несколько других мужчин собрались наблюдать за игрой. Они не ломали мебель, но шум стоял такой, как будто они занимались именно этим. Они, вопили при ужимках Люка, а он кричал им в ответ и потягивал из своего глиняного кувшина. Напиток залил его одежду. Он сдвинул свою ковбойскую шляпу на затылок; я предположила, что он сильно потел и его кожа становилась вощеной. Он увидел меня и заорал:

— Кэрол, голубушка! Иди сюда! Подойди! — Он слегка толкнул локтем мужчину, сидящего рядом с ним.-Подвинься, Берни, чтобы Кэрол могла сесть. Эй, ребята, вы когда-нибудь видели более милую, нежную девушку, чем Кэрол, а? Вы когда-нибудь видели более невинную пару глаз? Подойди, Кэрол, иди сядь рядом с твоим старым дядюшкой Люком. Подвинься, Берни, ты не слышишь меня?

Но мне не пришлось отвечать ему, потому что из двери кабины в конце прохода вышла Кейт, сопровождаемая капитаном. Они прошли к карточным игрокам, и Фрэнк Хоффер протиснулся между мужчинами, стоявшими там, к Люку:

— Мистер Лукас.

— Привет, капитан! Привет, сынок! Как насчет глотка, а? — Люк показал глиняный кувшин.

— Мистер Лукас…

— Резво летим, сынок? Земля уже видна?

— Мистер Лукас, я не собираюсь мешать вашему развлечению. Хочу, чтобы все на борту хорошо провели время в этом полете. Но мне бы хотелось попросить вас о любезности сохранять здесь порядок.

— Порядок? — Люк встал. Сидящий с ним рядом Берни потянул его в кресло.

— Вы понимаете, что я имею в виду, мистер Лукас, — сказал Фрэнк. Он повернулся к остальным. В его вежливом голосе звучала твердость. — Джентльмены, вы бы оказали мне любезность, если бы заняли свои места. Небезопасно собираться в кучу и стоять во время полета. Попади мы в небольшое завихрение, тогда вам бы пришлось несладко.

— Послушайте, капитан, — начал один из мужчин.

— Могу я спросить ваше имя, сэр?

— Блайт, Джим Блайт.

— Мистер Блайт, мы не раз попадали в воздушные ямы и падали неожиданно на тысячу футов. И однажды в результате такого падения один парень получил повреждения. Так что, если не возражаете, займите ваше место, хорошо? Я был бы вам очень обязан.

Мужчины начали расходиться.

Люк в бешенстве выкрикнул:

— Эй, капитан!

— Да?

— Что за фокусы прийти сюда и всеми командовать?

— Это моя работа, мистер Лукас.

— Ах, вот как? С каких это пор?

— С тех пор, как мы взлетели. Я командир этого самолета. Я ответствен за безопасность пассажиров и экипажа. Вы что-нибудь еще хотели узнать?

Люк сердито смотрел на него.

— О'кей, — сказал Фрэнк. — Только отнеситесь к этому спокойно, хорошо? И если вы не возражаете против дружеского совета, я бы заткнул пробкой этот кувшин, на вашем месте, и на время убрал бы его.

— Капитан!

— Да?

— Капитан, я заключу с вами сделку. Вы возьмете мои карты в этой игре в покер, а я поведу ваш корабль за вас. Как это вам? Неплохо, а?

Фрэнк засмеялся и пошел к своей кабине. Но он сделал именно то, что Кейт вынуждена была попросить у него; он разбил эту буйную группу, он успокоил шумевших, восстановил порядок за несколько секунд. Настоящее волшебство, как человек заставил других почувствовать свою силу.

Когда мы вернулись в камбуз, Кейт произнесла:

— Я вынуждена была так поступить. Я применила все свое умение, пытаясь что-то сделать с этим старым сукиным сыном, но я даже не смогла заставить выслушать себя. Пришлось позвать Фрэнка.

— Он определенно поставил их на место.

— О, конечно. Он славный парень.

На панели в камбузе постоянно звучал перезвон вызовов. Зеленые лампы вызовов чуть ли не шипели.

— Мой Бог, у меня полдюжины заказов на выпивку. Мужчины, должно быть, там в бешенстве, — сказала я Кейт.

— Пусть подождут, — ответила она.

— Но они уже ждали…

— Тогда выйди и успокой их.

— Что я скажу?

— Скажи, что у нас некоторые неполадки с электрическими соединениями. И все.

Это действовало, разумеется, как чудо. Я ходила взад и вперед, произнося горестным шепотом:

— Видите ли, я сожалею, ваш напиток задержался, сэр, но у нас небольшая неприятность с электричёскими соединениями в камбузе… — И эти большие, томимые жаждой скотоводы были полны искреннего участия. Они поняли. Даже парень с чувственными карими глазами был тронут и прекратил на несколько минут интересоваться, какие экзотические деликатесы покоятся под пуговицей моего жакета.

— Сгорел предохранитель? — спросил он.

И я ответила:

— Нет, не совсем предохранитель. Но мы скоро все исправим. — Мне стало довольно жарко, потому что мне не нравится прибегать даже к малейшей лжи. С другой стороны, я чувствовала душевный подъем — мы действительно оказывали этим ребятам любезность, они будут иметь возможность более основательно сосредоточиться на хористках из «Фоли-Берже» или куда они еще направятся, когда достигнут Парижа; они получат гораздо больше радости от своего отпуска.

Потом, на обратном пути, я встретила Роя Дьюера, медленно бредущего по проходу. Наконец, после долгих месяцев мы снова оказались лицом к лицу. Он побрился и умылся, и он снова стал, если не считать его ковбойских ботинок, в сущности, почти тем же Роем Дьюером, которого я знала в течение немногих светлых часов, и полюбила, и оплакала; мужчина, которому я предложила свое сердце, как скамеечку для ног, только для того, чтобы мне швырнули его обратно в лицо.

Он остановился.

Я остановилась, и в тот же миг все внутри меня остановилось.

Он спокойно сказал:

— Привет, Кэрол.

— Привет, сэр.

Его глаза были необычайно красивыми без его роговых очков, но довольно холодными и пытливыми, как будто он имел ко мне чисто научный интерес, хотел знать, чем я живу.

Он сказал:

— Хотел бы поговорить с тобой. Не могла бы присесть на минуту?

— Извините, сэр, у нас неприятность с электрическими соединениями в…

У меня перехватило дыхание, когда я сказала это, я поразилась сама себе. Зачем я отвергаю его снова и снова, как избалованный ребенок? Неужели я не подросла за все эти тысячи лет одиночества, неужели я не подросла хотя бы на дюйм?

Он весело рассмеялся, как если бы, по всем научным данным, которые он накопил, это было именно то, что он ожидал, — еще одна увертка, еще одно маленькое высказывание, начинающееся с «извините», как обычно.

— Ничего важного, — проговорил он. — Я только хотел сказать тебе, что я решил прошлой ночью отказаться от этой поездки. — Он засмеялся снова. — Но у Люка Лукаса были другие мысли. Я не перекладываю на него вину, это полностью моя вина. Вот и все.

— Рой…

— Не волнуйся. Я больше не буду тебя беспокоить.

— Я рада…

Он резко сказал:

— Я полагал, что ты будешь рада, — и начал боком продвигаться мимо меня.

Я сказала, стараясь говорить негромко:

— Почему ты не даешь мне закончить? Я рада, что у Люка были другие мысли, я рада, что ты здесь. Вот что я имела в виду, когда сказала, что я рада.

Он повернулся с выражением гнева на лице, как будто я просто насмехалась над ним; но он не мог не видеть правды. Мы в упор смотрели друг на друга, и мир перестал вращаться. Он сказал:

— Кэрол… — Но я должна была покинуть его. Я наконец сказала то, что было в моем сердце, не было ничего больше, что я могла бы добавить на людях без того, чтобы не разразиться слезами и не выставить себя на всеобщее обозрение; и необходимо было удержать его еще час или около того, в то время как мы спешили практически на скорости звука к побережью Франции. Мы там будем одни, мы будем иметь возможность говорить часами наконец без стада скотоводов, навостривших в нашу сторону свои уши; но даже с этой утешающей мыслью я едва дошла обратно до камбуза.

Кейт была занята, как однорукий обойщик, готовя подносы с напитками. Она не взглянула на меня, она не заметила — в то время как Альма безусловно бы заметила, — что я побывала на празднике и мой голос изменился. И вдруг в то время, как я стояла, наблюдая за ее ловкими движениями, совершенно без всякой связи с предыдущим мне пришел в голову образ моей другой подруги — Донны, и кто-то — Томпсон и все же не Томпсон — сказал: «Боже мой, я рада, что ее здесь сегодня нет». Это было нечто иное, как явное предательство. Не однажды, а много, много раз, летая в Новый Орлеан и Вашингтон и по маршруту Майами — Нью-Йорк, я думала: «О, как я желаю, чтобы Донна была здесь со мной в этом рейсе, мы здорово повеселились бы, особенно в Новом Орлеане, да и в Нью-Йорке, даже в Вашингтоне! Славная старушка Донна. Такая шикарная девчонка. Такая красивая, такая веселая, такая живая. Мне не хватало ее, как моей собственной правой руки. Но не сегодня. Не в этом полете. Я не могла вынести даже мысли о том, как она сновала бы взад и вперед по проходу между этими семьюдесятью крепкими парнями. Я подумала: „Прекрати это, Томпсон, ты будешь проповедовать в церкви потом“. Но это была правда — это был первый случай, когда я нисколько не скучала по ней, когда я почти наслаждалась возможностью не видеть ее перед глазами, веселую, живую, игривую и шаловливую. Сейчас было время иметь рядом Кейт Тейлор и Джен Хиндс, девушек одной породы, и Мэри Рут Джурдженс, которая едва ли взглянула бы лишний раз даже на королеву Англии.

— О чем это ты, черт возьми, мечтаешь Кэрол? — поинтересовалась Кейт. — Не стой просто так. Начни разносить эти напитки.

— О, я была очень далеко.

— Ну, освободись от этого. Как доктор Дьюер?

— Он выглядит довольно хорошо.

— Спроси его, не хочет ли он кофе — вероятно, это ему нужно. И не болтайся без дела. Уже за три часа, и нам нужно начать подавать легкие закуски.

Я уплыла с парой подносов. В салоне опять стоял шум, голос Люка гремел еще сильнее, чем когда-либо, и мне стало интересно: неужели у Джурди не нашлось времени нанести ему дружеский визит и сказать ему в ее собственной милой мягкой манере, чтобы он утихомирился. Я предположила, что, видимо, по ее мнению, она не имеет права мешать, когда он хорошо проводит время с компанией своих дружков. Это могло его вывести из себя. Все же дружеский визит не принес бы вреда. Люк действительно создавал дьявольский шум.

Я не слишком надеялась на себя, чтобы подойти к Рою до того, как все напитки были разнесены. Я ничего не могла с собой поделать, меня снова трясло. Он посмотрел на меня, когда я приблизилась.

— Не хотите ли кофе, сэр? — спросила я.

Он не ответил. Он подозрительно уставился на меня. Я не винила его — такого дьявольского вопроса хватало, чтобы приструнить любимого человека.

— Пожалуйста, постарайся понять, — продолжала я. — Мисс Дюпре приказала нам быть абсолютно официальными в этой поездке, мне не разрешается даже снять мой жакет. Не хотите ли кофе, сэр?

— Не называй меня сэр.

— Нет, сэр.

— Дай мне простой ответ, — сказал он. — Ты пообедаешь со мной, когда мы прибудем в Париж?

— Я бы хотела, я действительно бы хотела, Рой, но, по-моему, мы прибудем слишком поздно для обеда. Во Франции другое время, помнишь?

Его взгляд был все еще настороженным.

— Тогда ужин?

— Да. — сказала я. — Ничто не могло бы сделать меня более счастливой…

— У Максима, — сказал он; и прежде чем я смогла ответить, начались неприятности.

Это был Люк. Он стал неистовым, совершенно неистовым. Казалось, за очками в золотой оправе его бледно-голубые глаза чуть ли не вылезали из орбит. Пот стекал по его лицу. Он бессвязно кричал и ругался, держа свой глиняный кувшин в одной руке и волоча другой рукой мужчину по проходу. Мужчина был Берни, который перед этим сидел рядом с Люком в холле, играя в покер, большой, безобидный на вид парень, на которого я едва обратила внимание. Люк тащил его за переднюю часть его рубашки, как раз под воротничком, так что бедняга ничего не мог сделать — большие костлявые суставы пальцев Люка давили ему на горло и душили его. Он задыхался, в то время как Люк дергал его и тащил его вперед, и был совершенно не в состоянии освободиться от хватки Люка.

Все повскакали из-за поднятого шума — Люк ревел, и Берни давился и тащился за ним, шаркая ногами.

— Пожалуйста, оставайтесь на своих местах, пожалуйста, сядьте, -закричала я и резко сказала Рою; — Останься здесь, только оставайся здесь, — потому что я не хотела, чтобы он вмешался в эти беспорядки; а затем побежала к Люку.

— Люк! Прекрати это! — крикнула я.

Он таращил глаза совершенно безумно. Казалось, он не видел меня. Я попыталась оторвать его руку от горла Берни.

Он хрипло сказал:

— Не вмешивайся в мое дело, маленькая леди. Этот паршивый вонючий сукин сын пытался замарать имя моей Мэри Рут. Он ответит, он вылижет ее ботинки, иначе я убью его.

Это был кошмар, потому что люди говорили так, как говорят только в старых телевизионных фильмах и никогда в реальной жизни. И, тем не менее, это была реальная жизнь, реактивный, авиалайнер, летящий со скоростью более шестисот миль в час, на высоте тридцать тысяч футов над землей. Бог знает, кем именно был этот Берни или откуда он приехал; и, может быть, он запятнал имя Мэри Рут — все могло произойти между этими мужчинами в холле, все они обалдели от выпивки. Ясно было одно — он мог за это поплатиться жизнью.

Я начала пронзительно кричать, охваченная ужасом, но Люк не слышал меня, он не видел меня, он шел вперед, как будто меня не существовало, встряхивая головой, чтобы отбросить текущий на глаза пот, размахивая кувшином с яблочной водкой, как чудовищной дубиной, чтобы расчистить себе путь. Затем я осознала, что Рой Дьюер подошел сзади ко мне, и закричала:

— Рой, нет! Не вмешивайся в это, — но в тот же момент я увидела, что к нам бежит Фрэнк Хоффер, а за ним Кейт Тейлор. Она, должно быть, поспешила прямо в кабину пилотов, когда услышала шум заварушки; слава Богу, она не потеряла ни секунды.

Фрэнк закричал:

— Лукас! Эй, Лукас!

Люк остановился. Его глаза сузились. Он стремительно рванул Берни, протащив его вокруг себя так, что тот оказался вне досягаемости Фрэнка. Ёго бешенство, казалось, вспыхнуло от этой новой помехи, его кости, казалось, стали выпирать еще больше.

— Что, черт возьми, происходит? — сказал Фрэнк. Он приблизился и пристально глянул вниз на Берни. — Боже Всемогущий, вы пытаетесь убить этого человека? Оставьте его, глупец.

— Капитан. Идите управлять вашим кораблем.

Фрэнк позвал:

— Рой, — и Рой прошел мимо меня. Люк медленно поворачивал свою голову из стороны в сторону, вглядываясь в них. Он действительно походил на древнего динозавра — огромный, безумный и опасный, возвышающийся над ними и не сводящий с них глаз, сознающий, что эти маленькие животные окружают его. Он сказал:

— Парни. Ни с места. Не валяйте дурака.

— Держите этого человека, — сказал Фрэнк.

— Ни черта подобного, — заявил Люк и вынудил Берни опуститься на колени.

— Хватай его другую руку, Рой, — крикнул. Фрэнк.

И они одновременно пошли на Люка. Они повисли на нем, но не могли его сдвинуть; казалось, он собирает силы, чтобы сбросить их.

Фрэнк отчаянно закричал:

— Парни, кто-нибудь подойдите и помогите, — и пара скотоводов нерешительно подошли, шаркая ногами. Они сказали:

— Эй, Люк, прекрати это по-хорошему, перестань, старина, — но он только огрызнулся в ответ. Что-то вроде пены появилось на его губах.

— Ради Бога, схватите его руки, — завопил Фрэнк. — Заберите у него этот проклятый кувшин.

Два скотовода попытались схватить его за руки.

— Кувшин! Кувшин! — кричал им Фрэнк. — Заберите его! Он собирается им размахнуться!

Уже четверо начали тянуть его вниз. Он был поразительно силен. Его очки в золотой оправе сползли ему; на нос, пот лился с него, белая пенящаяся слюна капала изо рта, он все еще сжимал рубашку Берни и противостоял им исключительной мощью своих костей. Он подался на дюйм, еще на дюйм, казалось, его колени подгибались, а затем внезапно он отпустил Берни и начал дико отпихивать локтями четверых мужчин.

— Хватайте кувшин! — в ярости закричал Фрэнк.

Он попытались повиснуть на Люке, но тот, казалось, стал больше, костистее и безумнее и последним могучим усилием сбросил их с себя.

— Черт возьми, — проворчал он, — этого вы никогда не заберете у меня. — Он поднял кувшин над головой обеими руками и швырнул его изо всей силы в ближайший иллюминатор.

Мы кое-что узнали об этих окнах во время нашего четырехдневного изучения реактивных самолетов. Не потому, что предполагали, что мы должны мыть их раз в неделю или уметь их демонтировать, или что-нибудь вроде этого, а просто как один вопрос в числе прочих.

Каждое из окон, расположенных вдоль фюзеляжа, состоит из трех толстых панелей крепкого стекла: внешняя панель, центральная панель и внутренняя панель, герметически закрытые с целью обеспечения непроницаемости для воздуха и закрепленные зажимами и упругими держателями и Бог только знает чем еще. Почти ничто на земле не могло пробить насквозь эти три панели, но пьяный старый динозавр Люк почти с этим справился. Глиняный кувшин вдребезги разнес внутреннюю и центральную панель и раздробил внешнюю; а затем, возможно, из-за того, что ударился в один из бортиков иллюминатора, он отскочил обратно внутрь самолета, на кресло и на пол.

Раздался страшный звук — уф! — подобный взрыву бомбы, разрывающей самолет на куски. Сильный поры ветра пронесся мимо нас, неся с собой бешеный грохот грома. В салоне стало темно от поднятой пыли. Вокруг летали мусор и обрывки бумажек, подхваченные ветром. Я увидела, что Фрэнк Хоффер побежал обратно в кабину, согнувшись, преодолевая пыль и тьму. Мои уши заложило, и, казалось, все в моей груди оборвалось.

По-моему, в этот самый момент Арни Гаррисон и Пег Уэбли, Джанет Пирс, и Энн Ширер и все остальные оправдали свое существование, потому что после какой-то доли секунды растерянности я утратила ощущение самой себя и почти перестала существовать как человек, я стала как бироботом, машиной — зубчатые колеса и рычаги внутри меня начали двигаться автоматически. Ибо ужасное уф! было звуком вырвавшегося из нашего самолета воздуха — нашего воздуха. Этот сильный оглушающий порыв ветра был воздухом, вытекающим из самолета: нашим воздухом, воздухом, который сохранял тепло наших тел и поддерживал биение наших сердец, питал наш мозг и передавал звуки наших голосов. Он ушел. Наша атмосфера теперь стала практически такой же, как атмосфера черного неба снаружи, разреженной, ледяной и неспособной поддерживать жизнь. Гаррисон и компания добились того, чтобы я узнала, что делать в этой атмосфере. Быстрая декомпрессия; мой Бог, я знала быструю декомпрессию почти так же, как я знала мой алфавит.

Портативные кислородные баллоны были на полках над седьмым рядом в середине переднего салона и над двадцать третьим рядом в кормовом салоне — но это для Джен и Джурди, если они еще держатся на ногах. Я подошла к седьмому ряду, стащила вниз баллон, пропустила ремень поверх своего плеча, приладила маску на лице, повернула желтую ручку против часовой стрелки, чтобы открыть поток кислорода — против часовой стрелки, дура, как водопроводный кран. Я проверила доступ кислорода сдавливанием трубки в нижней части сумки респиратора, и сумка начала надуваться — проверено. Рядом со мной Кейт делала то же. Я не удивилась, увидев ее здесь, она должна была быть здесь, так же как и я. Я знала также, что происходит в кабине. Самолет выполнял быстрое снижение — не носом вниз, как подводная лодка, погружающаяся при крушении, а снижение в длинном пологом пикировании. Мы должны были снизиться с тридцати тысяч футов до пяти тысяч футов примерно за одну минуту, а на пяти тысячах футов мы могли жить, если мы не потеряем сознания в течение первой минуты без воздуха и без давления.

Сквозь мрак сияли надписи: «Не курить. Пристегнуть привязные ремни». Дверца кислородного отсека над каждым рядом кресел автоматически открылась, четыре кислородные маски выпали из каждого блока и повисли в воздухе, покачиваясь перед отупевшими мужчинами. Кейт поспешно сделала мне рукой знак позаботиться о задней части нашего отделения и затем пошла вперед. Бедняга Берни пытался заползти с пола на кресло; она взяла его под мышки, отбуксировала его весь путь наверх и шлепнула кислородную маску ему в руки. Люк все еще находился в состоянии изумления: она шлепнула кислородную маску и в его руки. Рой Дьюер стоял, уставясь на нас, типичный идиот-ученый, наблюдающий какой-то зачаровывающий эксперимент; благодарение Богу, она не стала тратить время на соблюдение правил вежливости с ним — она просто положила свои руки на его грудь, толкнула вниз в его кресло и водрузила маску на его лицо. Затем она пошла дальше в передний холл.

Не было ни звука. Ни единого движения. Салон был ледяным, и все окна затуманились. Некоторые мужчины уже сгорбились в своих креслах, и я должна была спешить к каждому по очереди, поднимать его голову и держать кислородную маску у его носа и рта до тех пор, пока он не пошевелится и не сможет держать маску сам. Их глаза следили за каждым моим движением: они были фактически в состоянии шока, они не могли понять, что произошло, они не могли предположить, что случится дальше. Это для работы, крутилось у меня в голове, это для птиц, это не для людей. Я могла видеть Джен и Джурди в переднем отделении, совершенно неправдоподобных в их униформе, масках и кислородных баллонах, как парочка восхитительных красавиц с Марса; и они делали точно то же, что делала я, патрулируя взад и вперед по проходу, нагибаясь, чтобы уделить внимание какому-либо мужчине, давая ему драгоценную струю, которая возвращала жизнь его мозгу, и проходя дальше к следующему мужчине, Мой Бог, они были хороши. Они были замечательны. Они делали все с полной уверенностью, как будто они привыкли получать кислород с того момента, как родились.

Это была минута длиною в год. Самая длинная, холодная и темная минута, которую я когда-либо испытала. Но она должна была кончиться. По системе звукоусиления донесся голос капитана, жесткий и непреклонный:

— Джентльмены. Я думаю, мы с этим справились. — Прошли секунды, и он добавил: — Обе старшие стюардессы с докладом ко мне.

Мы могли слышать его — это было чудом. У нас был воздух, чтобы передавать звуки, воздух, чтобы дышать, воздух, чтобы изолировать нас вскоре от холода. Я стянула мою маску, отстегнула портативный кислородный баллон и вернула его на полку, где он ранее находился. Он весил целую тонну, осознала я: без него мое тело ощущало себя легким, как перышко. Джен прошла мимо меня, направляясь в кабину, — дала мне шлепок по заду и бросила:

— Как ты, малыш?

— О'кей. А как ты?

— Неплохо, неплохо.

Мужчины вокруг меня вздыхали и потягивались, некоторые все еще держали свои маски и вдыхали кислород, некоторые нервно смеялись, разговаривая тихими голосами. Кое-кто из них пытался благодарить меня. Один вложил двадцатидолларовый банкнот в мою руку, и я вынуждена была вежливо объяснить, что нам не разрешается принимать чаевые. Я не стала объяснять, что по непонятной причине нам разрешалось принимать суммы свыше двадцати долларов, потому что они считались подарками, а не чаевыми, — не было времени забираться так глубоко в политику компании. Я совершила быструю проверку: все были живы и находились в достаточно приличной форме. Мужчина с чувственными карими глазами, казалось, совершил рекордное, по времени, восстановление — я полагаю, кислород стимулировал его железы или что-нибудь еще. Он посмотрел, безумно ухмыляясь, на мою грудь и сказал:

— Малышка, как насчет небольшой выпивки, пока мы ожидаем?

«Ожидаем чего?» — подумала я. Он выглядел так, как будто готов был наброситься на меня тут же.

— Я должна буду поговорить с капитаном, сэр, — сказала я и покинула его.

Двое мужчин прижимали карточный столик к разбитому окну. Я сказала:

— Спасибо за помощь.

Они ухмыльнулись, и один из них сказал:

— Нужно было что-то сделать, мисс. Было немного ветрено.

И, наконец, я снова увидела Роя. Он сидел, я стояла, и мы смотрели друг на друга. Его лицо осунулось.

— Ты в порядке? — тихо проговорил ой.

— Да. А ты?

— Вполне.

Он отвел от меня взгляд. Я не могла говорить. Я не знала, что говорить дальше; чувства вдруг переполнили меня. Я знала, что он в том же состоянии. Мы вместе что-то пережили.

— Нас прервали как раз, когда мы кое о чем договаривались. Могу я с тобой позже поужинать?

— Да, Рой.

— У Максима?

— Да, Рой.

— Я думаю мы могли бы выпить шампанского, а?

— Замечательная идея.

Я постояла, глядя на него еще несколько мгновений, ничего не говоря, потому что не было больше ничего, что бы можно было сказать прямо сейчас; а затем я перешла к соседнему ряду, где сидел Люк. Он прикрывал глаза своими большими костлявыми руками.

Мне не удалось поговорить с ним, потому что приближалась Джурди, широко шагавшая по проходу. Ее лицо было мертвенно-бледным. Я сказала:

— Привет, Джурди, — но она лишь едва разомкнула свои губы в ответ.

Она пристально глядела на Люка. Он знал, что она была здесь, но он все еще прижимал руки к глазам, как будто не мог вынести вида места происшествия.

— Люк, я только что узнала, что ты разбил вдребезги окно и вызвал всю эту беду.

— Это так, Мэри Рут, — Он медленно опустил свои руки.

— Правда?

— Да, Мэри Рут.

Она стянула кольцо с бриллиантом со среднего пальца своей левой руки и протянула ему.

— Вот.

Он тупо уставился на него.

— Возьми его, — сказала она.

Он затрясся. Он не мог говорить.

— Мне оно больше не нужно, — сказала она.

Он умоляюще посмотрел на нее.

— Мэри Рут, любовь моя…

— Не хочу никаких доводов. Возьми его.

Его голос был жалобным.

— Но, Мэри Рут, любовь моя, каждый человек имеет право на одну маленькую ошибку…

— Одну маленькую ошибку! — с яростью сказала она. — Ты пьяная задница! Ты чуть не убил всех на этом самолете.

Крупные слезы скатывались по его щекам.

— Молю Бога, чтобы тебя посадили в тюрьму на пять лет, — сказала она.-Вот чего ты заслуживаешь… это минимум того, что ты заслуживаешь.

— Ты права, Мэри Рут. Я знаю это.

Она тоже плакала. Она сказала:

— Люк Лукас, послушай меня. Я клянусь перед моим создателем, если я хоть когда-нибудь увижу, что ты снова выпил, я с тебя живого сдеру кожу. Я клянусь в этом, ты слышишь меня?

Мне стало жалко бедного парня. Если она сказала, что с него живого сдерет кожу, то она сдерет с него живого кожу. Он действительно кое-что нашел для себя в Мэри Рут Джурдженс.

Я пошла в камбуз. Кейт подбирала мусор.

— О, вот и ты. Займись делом, малыш, — сказала она. — Мы поворачиваем на Шеннон.

— Что мы делаем? — спросила я.

Крупный международный аэропорт в Ирландии.

— Мы поворачиваем на Шеннон для ремонта и обследования. Мы скоро там будем.

Я вздохнула. Такова жизнь. Я еще только начинала привыкать к ее маленьким шуткам. Ты вся настроена на возвышенный роман в Париже, весной, и обнаруживаешь себя выброшенной на берег в Шенноне. У тебя назначено свидание для ужина с шампанским у Максима, а ты кончаешь тем, что жуешь бутерброд с ветчиной в каком-то занюханном аэропорту.

Но какое это имело значение, в конце концов? Будет отель, даже в Шенноне. Будет возможность побыть вместе. Рой и я могли наконец-то остаться одни…

— Посмотрите-ка на нее, — Кейт спустила меня на землю. — Ты собираешься простоять там, мечтая всю ночь? Мы приземляемся через двадцать минут, и нам предстоит привести салон в полный порядок. Давай принимайся за дело.

— Конечно, — сказала я, и мы энергично взялись за дело.