"По ту сторону черной дыры" - читать интересную книгу автора (Беразинский Дмитрий)Глава 29.Шарль де Лавинье проснулся оттого, что перестал идти снег. Всю долгую ночь его баюкало шуршание снегопада, а когда оно прекратилось, посол государства Франко открыл глаза. Во рту слегка пересохло от последствий общения с капитаном Малининым, но голову, так как в первое время, не саднило: великое дело — привычка! На часах было шесть часов утра. Посол с большим трудом привыкал к минутной стрелке: здесь дорожили временем и знали ему цену. Пару раз попав впросак, он теперь старался не отставать от ритма городка. Правда, городком называли его только белороссы — для всех остальных он был городом Бобра — большим культурным и просветительным центром, столицей Средних Земель, возрастающей мощи которого боялись самые великие владыки. И хотя местные жители в ответ на подобные рассуждения только посмеивались, много народу переселилось жить поближе. Вблизи столь могучего государства не страшны набеги кочевников и свеонов. Шарль де Лавинье постоянно твердил правителю Бобра о необходимости взимания налогов со столь многочисленной орды, поселившихся в радиусе десяти лиг от города. Полковник обещал подумать над этим. Фиг ли тут думать, когда дополнительные деньги сами плывут в руки! Сон ушел окончательно. Посол встал, засунул ноги в штанины камуфляжа, к которому привык моментально, и пошел испить водицы. Припав к крану, долго и с наслаждением пил живительную влагу, проливая за воротник и орошая свою бородку. Затем зажег свет и посмотрел в зеркало на собственное отражение: последствия вечеринки давали о себе знать — под глазами обозначились темные области переоцененных возможностей. За окном шумя копытами промчалась рота солдат на утреннюю пробежку. «То что надо!» — подумал посол, одел теплую шубу, берцы, и выскочил из дома. Шубу пришлось скинуть после километра отчаянного бега: солдатики лупили так, что могла сдохнуть бы и лошадь. Шарль пристроился в хвост и тут же получил по спине кулаком от сержанта. — Носом дыши, организм! — проорал сержант, — застудишь горло — Львов тебя пенициллином доконает. Лавинье послушно засопел в две дырки. Затея эта переставала ему нравиться. Но, едва он попытался сбавить темп, как получил по спине. — Не отставать, слон! — проклиная все на свете посол припустил пуще. — Вот так! — одобрительно прогудел сержант, — шевели булками! На повороте их обогнал Малинин на УАЗике. — Молодцы, воины! — проорал он, высунувшись из машины, — здоровый дух в здоровом теле! Затем, дав газу, автомобиль помчался вперед. При виде своего вчерашнего собутыльника, посол едва не заплакал, но помня о могучем кулаке сержанта, с темпа не сбился. Сознание он потерял только на шестом километре… … Очнулся Шарль в медчасти, куда его доставили четверо бойцов во главе с сержантом Резником. На глазах была красная пелена; вот кто-то укусил его в руку — вероятно, сделали укол. Воздух был густой как кисель, и в нем плавали обрывки фраз. — Товарищ полковник, — оправдывался Резник, — откуда же я мог знать, что послу придет в голову фантазия побежать с нами на большой круг! Одет он точно, как и все! — А на лицо ты посмотреть не догадался! — бушевал Норвегов, — если этот посол сейчас навернется, кто скандал заминать будет, ты? — Товарищ полковник, — спокойно произнес Львов, — зря вы разрешили ребятам бороды носить. Это и негигиенично, и вообще! — Сегодня же всем сбрить! — приказал Константин Константинович, — эта демократия уже боком вылазит. Устав не дураки писали. Пелена в глазах посла начала спадать. Он ухватился за край кровати и приподнялся. — Господин полковник, — пробормотал он, — я сам виноват. Думал, выдержу. — Ха! — пророкотал Норвегов, — батенька, да с этими жеребцами и я не рискну! Не та форма, знаете ли! Видели когда-нибудь загнанную лошадь? Посол кивнул. — А вот я не видел, но вы ее очень напоминали! Хорошо, вот наш врач вас откачал. А ежели бы что? — Шарль что-то невнятно пробормотал. — Что? — наклонился к нему врач. — Завтра снова побегу! — отчетливо произнес пациент. Вокруг заржали. — Наш человек! — произнес обрадованный Резник. — Если только с карантином, — с сомнением произнес полковник, — эти вас насмерть загонят. Одно слово — орлы! Посла выписали днем. За ним зашел барон Ла Мош — его правая рука и верный друг. — Надеюсь, Шарль, вы подадите официальный протест? — спросил он, раздувая щеки. Граф озадаченно посмотрел на него. — Барон, какой протест? Я по собственной глупости попал в этот переплет! Это все равно, если бы я погнался за ветром! Какой протест? Кому протест? — Ла Мош пожал плечами. — Как знаете, граф, как знаете. Вы уверены, что в отношении вас не применялось силы либо принуждения? — Абсолютно. Тем более, что я с завтрашнего утра начинаю заниматься с молодыми воинами, да и вам того советую — узнаете массу полезных вещей. — Граф, я с пятилетнего возраста не расстаюсь с мечом, и ни один из этих вояк не сможет меня победить в честном бою — вот в чем я уверен на все сто! А для того, чтобы передвигаться с большой скоростью, существуют лошади. Де Лавинье недоверчиво покачал головой. — Зачем же вы, Арман, согласились сопровождать меня в этом путешествии? — барон остановился и хмуро улыбаясь заявил: — Вы мой друг, Шарль. Как же я мог отпустить друга, да еще такого неисправимого романтика в столь дальние края? Граф горячо пожал приятелю руку и, простившись с ним, поспешил к себе. Организм требовал пищи. Вечером Норвегов вызвал к себе Андрея и приказал ему лично наблюдать за физзарядкой карантина, к которой должен был присоединиться посол. — Это не значит, что нагрузки должны быть снижены — просто наблюдай, чтобы этот Лавинье не помер во время кросса. Я думаю, что три километра — для него нормально. — Знаю, отец. Помню, как я умирал во время «трешки», а сейчас «десятку» каждое утро пробегаю. Настя было увязалась со мной, да надолго ее не хватило. Сказала, что это чистой воды идиотизм — бегать без нужды. Полковник фыркнул. — Может и этого посла надолго не хватит. Шутка ли: в шесть утра отрывать свою французскую задницу от перины и нестись по морозу как угорелый! — Не шутка! — подтвердил Андрей. Ладно, посмотрим на него. Утром Шарль бежал вместе со взводом карантина. Так, как возможности полноценного отбора были ограничены, на службу призвали всех, кого было можно: офицерских сынков, пацанов из слободы и даже двух-трех случайных «солдат удачи», прибившихся к городку. «Пастухом» при карантине был Горомыко, гонял бойцов нещадно так что Андрей Норвегов даже жаловался отцу, командир лишь посмеялся. — Ныть всякий горазд, а вот сержанта обставить — кишка тонка. У вояк из карантина было то преимущества, что службу тянули они уже недели три, и поэтому успели привыкнуть к заутрени — «трешке» по пересеченной местности с забеганием в спортивный городок. Посол держался молодцом, но все-таки бежал в конце. Зато в спортивном городке он подтягивался и отжимался за троих — руки, с детства привычные махать мечом хозяину служили исправно. Резник в конце даже похвалил: — Молоток, Шарль! Если разрешат тебе автомат повесить — отличный солдат получится. Эта похвала, сделанная панибратски и без соблюдения приличий согрела сердце посла. Он был реалистом и понимал, что слова от чистого сердца не упаковываются в благозвучные формы. Он был по настоящему счастлив. После обеда Шарль зашел в штаб и шокировал командира своей просьбой. Норвегов и присутствующий при сем начальник штаба ошалело переглянулись, затем Константин Константиныч напомнил послу: — Имейте в виду: служба в нашем войске не оплачивается, три года призвавшиеся проводят на казарменном положении, вам придется забыть о том, что вы граф и научиться подчиняться. Вас это не останавливает? — Наоборот, господин полковник. Мое желание поучиться вашему воинскому искусству только усилилось! — твердо отвечал Лавинье. — А ваш король? — сделал последнюю попытку начальник штаба, — он как отнесется к тому, что вы поступите на службу другого государства? — О, сир! Я уверен, что король меня поймет. — Ладно! — сдался Норвегов, — сдавайте дела барону де Ла Мош и вечером жду вас в казарме. Инструктаж проведу лично. Как у вас с рыцарской честью? — В смысле? — удивился посол. — Готовы присягнуть мне на верность? — Только не против сюзерена, — не колеблясь ответил Лавинье. — Идет, — пожал ему руку Норвегов, — в тексте присяги сделаем исключение. Ступайте, прощайтесь с гражданкой. — С какой гражданкой, — удивленно озираясь по сторонам, выдавил Шарль. Семиверстов хмыкнул в кулак. — С цивильной жизнью, — исправил свою ошибку командир. Лавинье поклонился и ушел. Начальник штаба загадочно посмотрел на Константина Константиновича. Тот возвел очи горе: — Да знаю я! У нас не иностранный легион, но! Если уж хочется человеку — пусть послужит. — А где гарантия, что он не подослан тем же самым Людовиком с целью подглядывания и подслушивания? — А также поднюхивания и подщупывания! — весело отозвался Норвегов, — а на кой черт мы держим особиста? Пускай занимается! Где он там, кстати? В запой не ушел после ухода жены? Начальник штаба покачал отрицательно замахал руками. — Какие запои? Взрослый мужик, сына воспитывает, некогда ему ерундой заниматься. — Вот и поручим ему держать француза, пока хватку не потерял. Когда майор Худавый узнал о задаче, которую возложило командование на его плечи, то страшно разволновался. Мужик он был простой, немного от сохи, немного себе на уме. Посудачив за чисткой картошки сам с собой, было решено пойти по пути наиболее передовых разведок — подложить французу в кровать бабу. Решить одно дело; выполнить это решение мешало отсутствие молодых агентов женского пола, а также отсутствие на иноземной харе какой-либо тяги к прекрасному полу. Приходилось разрабатывать хитроумный план, а вот тут-то и начались сбои. Дело в том, что особист по самой своей природе был неспособен делать какие-либо подлости. И, хотя работа у него была такая, на которой без подлян не обойтись, шел он на такие дела скрипя зубами. — Хорошо, Шурик, твоей маме! — жаловался он сыну, — у нее гадости получаются даже помимо желания! Бросила нас и ушла к молоденькому! Как и положено сыну «гэошника», Александр Худавый доставал язык из-за зубов весьма неохотно. Вот и сейчас он минуту поразмышлял, а затем изрек: — Любовь, па! Новая ма не хуже! — услыхав это, особист уронил картошину в ведро и едва не выматерился. — Слушай, сынок, да тебе на моей должности работать надо! Неужели ты не любишь свою маму ни капельки? — мальчуган поднял на отца большие серьезные глаза: — Знаешь, па, мне кажется любить того, кто тебя не любит несправедливо. — Откуда ты взял, что мама тебя не любит? Она просто с нами не живет, а любит она тебя по-прежнему. — Если она меня любит, то почему ушла от нас? — Ты же сам сказал, что любовь. Любовь, сынок, штука довольно странная. Во имя ее люди порой делают такие глупости, куда пьяному! — Сашка минутку чего-то пожевал челюстями, затем задал еще один вопрос. — А ты бы, если влюбился в другую женщину, тоже ушел бы от нас? — майор подумал, а затем ответил: — Не знаю, сынок. Не могу ответить с полной уверенностью, но мне кажется, что нет. Мужчины не такие, как женщины. Погуливать можно, но на разрыв семьи мы идем неохотно. Женщина — она как Родина. Если мне, скажем, больше нравилась Голландия, чем Беларусь, то вовсе не значило, что я брошу все и бегом помчусь в страну тюльпанов. Инстинкт гнезда силен. Да и нахрен я нужен в той Голландии! — Ясно, па. А девку французу подложить надо. Танюху Семиверстову. Она с Андреем разругалась, теперь одна. Хочешь, я ее вербану? — Зою Космодемьянскую в четырнадцать лет за такие штуки приговорили. А тебя, сынок, из комсомола выгонят. За подстрекание к сожительству, — взглянув на нахмуренного отца, паренек сделал над собой усилие и принялся объяснять подробнее: — Будет у нее хоть занятие. А то эта стерва хороших парней до ручки доводит. — А если Семиверстов узнает? Мне ведь трибунал светит. На взрослом лице Саши мелькнула улыбка. — Она уже три аборта сделала, а папенька не в курсе. — А ты-то откуда знаешь? — недоверчиво спросил отец. — Агентура доложила, — уклончиво ответил сын. — Таня, ты куда? — спросила мать девушку, которая стоя у зеркала наносила последние штрихи к своему и без того идеально сделанному макияжу. — Туда, мам, туда! — весело ответила дочка и принялась напевать что-то веселое. — Дурить голову очередному кавалеру! — вздохнула Антонина Дмитриевна, — смотри, милая, доиграешься. Нельзя над парнями так издеваться! — А как можно? — Немножко. Боже, кто мог подумать, что такая милая девочка превратиться в столь отъявленную сердцеедку! Смотри, милая, не влипни в какую-нибудь историю. — Смотрю, мама! — чмокнула ее в щеку Таня, — пока, я пошла! — Ох, Танечка, замуж тебе надо! — вздохнула мать, — пока окончательно не сгулялась. — Да не переживай ты так! У меня все хорошо. Выйдя во двор, она принялась напевать: Хотя на дворе стоял конец февраля, надобности в шубах не испытывалось. Температура воздуха редко опускалась за ноль, а сильных морозов вообще не наблюдалось. Поэтому на девушке была лишь легкая курточка, а на ногах — короткие полусапожки. Шагала она к дому, стоявшему в стороне от основной группы зданий, небольшому двухэтажному строению, в котором располагалось посольство. В доме светились окна на втором этаже; мелькали какие-то тени, а на первом было освещено только одно окошко. Именно туда и стремилась Татьяна. Подойдя к заветному окну, она тихонько постучала. Через минуту дверь отворилась, и она тихонечко в нее прошмыгнула. Вскоре в окошке погас свет, и только второй этаж продолжал жить своей жизнью. Шарль де Лавинье для своих двадцати пяти лет был уже тертым калачом, изведавшим в жизни и радость побед, и горечь поражений, и женскую любовь, и их же коварство. Но тем не менее, он был потрясен, когда его сперва затащили в постель, а потом принялись знакомиться. Вот и сейчас он лежал в кровати, размышляя о совершенно недопустимых в их государстве вещах, а на груди у него лежала славянская девица, сломавшая все его представления о порядочности и традициях. — На сколько тебя отпустили? — лениво поинтересовалась Татьяна. — Всего на два часа! — как ни хотел он сдержать свои эмоции, сожаление в голосе все же проскользнуло. Девушка же, похоже, ничуть не огорчилась. — Жаль, — протянула она без малейшего оттенка горечи, словно зять по поводу умершей тещи, — а когда следующий раз отпустят? — Не знаю, — вздохнул граф. Для порядка он вздохнул еще раз, затем произнес самым равнодушным тоном: — Татьяна, ты бы согласилась выйти за меня замуж? «Все, клиент созрел!» — подумала она, внутренне возликовала от того, что все оказалось так просто, а затем сказала нежно и печально: — Ничего не выйдет. — Почему? — приподнялся на локте он, — ты любишь другого? Шарль пробыл в городе Бобра уже достаточно долго для того, чтобы знать, что местные девушки — сами хозяйки своего слова, поэтому у него даже мысли не возникло, чтобы поинтересоваться, обещана ли она другому. — Ты ведь меня совсем не знаешь? Может я подлая, может я коварная, может я злая? — она почти натурально всхлипнула. Тут господин де Лавинье совсем потерял голову и наделал столько глупостей, сколько не делал за всю свою предыдущую жизнь. Короче, он попался. Мадемуазель Семиверстова также сочла, что глупость отказываться от титула графини. В результате на стол Худавому легли документы, полностью изобличающие, что граф Шарль де Лавинье — молодой французский дурак-романтик, который по зову молодого сердца и благодаря природному любопытству вляпался в прямом и переносном смысле в историю. На свадебной церемонии Саша Худавый дернул отца за рукав и прошептал ему на ухо: — Папа, а тебе не кажется, что мы сваляли большого дурака? — В смысле, подложили французу свинью? — Да? — Что ж! Очередная жертва системы. Смотри, какие довольные глаза у этой стервы? — О чем вы? — спросил рядом стоящий Волков — О маме, — холодно ответил Саша и Андрея передернуло. Он отвернулся и молча стал ждать конца церемонии. В углу актового зала он заметил брата и подошел к нему. Андрей Норвегов отрешенно смотрел, как молодые обмениваются кольцами под строгим оком отца Афанасия. — Представляю, каково тебе сейчас, — произнес брат. — Не представляешь, — ответил младший, — одна моя часть умирает от горя, а другая ликует, что так легко отделался. Бедный Шарль! — Но-но! Без цинизма, пожалуйста. Выпустил немного желчи и хватит! От любви в восемнадцать лет не умирают. Брат пытался сказать что-то резкое, затем вспомнил, что Андрей знает это наверняка, и только вздохнул. — Дай-то бог, чтобы мне попался кто-нибудь навроде твоей Насти. Я даже согласен ждать лет десять. Волков весело оскалил зубы. — Держи кардан, братуха! Из-за такой твари сопли распускать не стоит. Тело у нее, правда, роскошное, но легкодоступное. Бедняга Шарль! |
||
|