"Прокаженный король" - читать интересную книгу автора (Бенуа Пьер)IVГлавный резидент просил меня известить его телеграммой о дне и часе моего приезда в Пномпень. От Сием-Реапа к столице Камбоджи ведет только одна дорога. В Компонг-Томе, куда я прибыл около полудня, меня ждала приятная неожиданность. Когда я проезжал по мосту, ведущему к деревне, автомобиль мой был остановлен аннамитским чиновником, поджидавшим его. Чиновник вручил мне телеграмму, желтый цвет которой указывал на ее официальный характер. — А! — пробормотал я, прочитав ее. — Это уже лучше! Телеграмма была из Пномпеня. Главный резидент просил подождать его в Компонг-Томе, куда он рассчитывал приехать к восьми часам. — Прекрасно! По крайней мере, я отдохну. Я позавтракал без особого аппетита. В деревне была полнейшая тишина, все замерло под лучами немилосердного солнца. Возможно ли испытывать такую тоску в том самом месте, где всего лишь полтора месяца тому назад я был так счастлив! И по этому случаю я решил предпринять самое благоразумное — отправился в темную комнату и улегся. Там по потолку бегали две маленькие ящерицы, называемые колониальными жителями — маргуя. Я все время наблюдал за ними, боясь, что они свалятся мне на голову, и наконец уснул. Около шести часов я вышел на воздух. Стало немного прохладнее. Солнце садилось в белесоватом тумане Тонле-Сана. В воде Арройо, густой, желтой и теплой, как растаявшая карамель, купались ребятишки. Слоны короля Сисовата покорно исполняли свою работу, таскали стволы деревьев, помогали разгружать лодки. Над бамбуковой хижиной, служившей казармой местной милиции, развевался великолепный трехцветный флаг, представляющий далекую родину. Чтобы убить время, я зашел в разгрузочное помещение. Там говорил по телефону какой-то полицейский нижний чин, оказалось, что это был сам капрал, но я узнал об этом позже, так как в тот момент он был совершенно гол. — Месье главный резидент проехать Компонг-Том. Быть здесь половина восьмого. Скорее, месье, мой больше нет время. Он разбудил своих товарищей, и все они принялись за сооружение триумфальной арки, где жалкая зелень перемешивалась с бумажными украшениями. А я решил позаботиться об изготовлении аперитивов. Но ресурсы бунгало на этот счет были очень посредственны, и трудно было обойтись без помощи миссис Вебб. Я выбрал все, что было лучшего, приказал поставить на веранду и стал ждать. Около восьми часов обычный взрыв петарды, которым наше индокитайское население выражает свою лояльность, возвестил о приближении главного резидента Камбоджи. Я едва успел спуститься со ступенек бунгало, автомобиль уже подъехал. Главный резидент легкой походкой вышел из него. Это был человек высокого роста, с большими, живыми, голубыми глазами, с багровым цветом лица. Я тотчас успокоился — он не имел бы столь добродушного вида, если бы собирался наговорить мне неприятных вещей. — Очень рад, господин Сен-Сорнен. А! Я вижу, я не застал вас врасплох. Бутылки, графины, браво! Господин Этьен и я, мы умираем от жажды. Его сопровождал тот самый начальник кабинета, который столь любезно принял меня в Пномпене несколько недель тому назад. — А обед? Ведь мы здесь обедаем и ночуем. Все готово? Прекрасно! Я вижу, вы прямо незаменимый человек. Этьен, садитесь. Это было только начало — во время всего обеда резидент не переставал расточать похвалы по моему адресу. — Мой начальник кабинета, вероятно, говорил вам, дорогой Он намекал на доклад, отправленный мною в первую же неделю после моего приезда, доклад чисто административный, вроде описи. Осторожно избегая всякой технической оценки, я ограничился лишь тем, что выразил усиленные похвалы по адресу резидента Сием-Реапа. — Господин Бененжак был очень, очень доволен. Я тоже. Должен вам сказать, что мы в восторге от того, что вы с нами работаете. Я положительно ушам своим не верил. Итак, он приехал только для того, чтобы делать комплименты! Но вскоре, увы, я вынужден был разочароваться. — Господин Этьен прямо еле держится на ногах от усталости, — сказал главный резидент, когда мы кончили пить кофе. — Да, да, Этьен, не протестуйте, вы доставите мне удовольствие, мой друг, и пойдете сейчас же спать. Не угодно ли сигару, господин Сен-Сорнен? Хотите, пройдемтесь немного? Я не смог воздать вам должное в Пномпене. Хочу возместить это в Компонг-Томе. Посмотрите, какая чудная ночь! Ночь действительно была хороша. Мы шли по берегу Арройо, между крутыми берегами бесшумно скользили фонари лодок. На горизонте всходила огромная красная луна. Я почувствовал, что настал, наконец, подходящий момент переменить тему разговора и узнать причины, побудившие резидента вызвать меня к нему. Но как я ни пытался за ним наблюдать, я не мог уловить на его лице ни малейших признаков строгости. У него был все тот же добродушно-веселый вид, слегка насмешливый. — Как вы находите эти сигары, правда, довольно приятные? — Превосходные, — ответил я тоном, который означал: «Ну, умоляю вас, не заставляйте меня томиться. Сжальтесь!» Но он, казалось, очень забавлялся. — Дорогой господин Сен-Сорнен, — сказал он наконец, — признайтесь, ведь вы, наверное, решили, что я очень плохо воспитан. — Господин главный резидент… — Нет, нет, я утверждаю — я действительно плохо воспитан. Вызвать вас в Пномпень или даже сюда, в то время как я сам мог бы поехать в Сием-Реап. Но я думаю, вы понимаете, какому чувству я поддался, поступая таким образом? Нет? Ну, так скоро поймете, во всяком случае будьте уверены раз и навсегда в той симпатии, которая руководит мною в моих поступках по отношению к вам. Эту симпатию я уже почувствовал, когда господин Этьен и господин Бененжак говорили мне о вас. Теперь она подкреплена и моим собственным опытом. Что бы ни случилось, вы вполне можете рассчитывать на меня, повторяю, что бы ни случилось. В этих словах почувствовалась какая-то угроза. Но так как он, произнося их, смеялся, я также счел себя вправе улыбнуться. — Вы говорите, что бы ни случилось, господин резидент? Значит, может что-нибудь случиться? Он пожал плечами. — Да ведь никто из нас не огражден от клеветы, я, например, обвиняюсь в вымогательстве, меня считают предателем. Говорят даже, что я торгую королевскими брильянтами из камбоджийской короны и проглатываю ежедневно за завтраком по одному туземному младенцу. Так что не очень волнуйтесь. Но все же, разумеется, лучше быть предупрежденным заранее. Для этого-то я вас и вызвал сюда. — А! Что же говорят обо мне? — Говорят, что с тех пор, как вы в Ангкоре, там творятся довольно странные вещи. Должно быть, я побледнел. «Вот оно что, — подумал я, — здесь уж пахнет заговором — должно быть, разнюхали. Значит, Апсару накрыли. Все пропало». На одну секунду у меня явилось искушение попросить у него совета, во всем ему признаться… Но, как ты увидишь после, я бы сделал этим непростительную ошибку. Резидент старался меня успокоить. — Полноте, не волнуйтесь. Я ведь не требую от вас никаких признаний. У меня сложилось такое впечатление, что все это происходит оттого, что вы не являетесь в Ханое некой «persona grata». Ведь вы были назначены в члены Французской Дальневосточной школы помимо самой школы. Вот вас и хотят как-нибудь выкурить оттуда, а так как знают, что вы сидите там крепко, то и собирают всякие сплетни в надежде, что в один прекрасный День этого будет достаточно, чтобы вас выпроводить. — Но в чем же меня упрекают? — Да во многих вещах. — А именно? — Во-первых, в том, что вы будто бы недостаточно компетентны для занимаемой вами должности. — Я и не просил, чтобы меня посылали в Ангкор. — Затем, якобы вы не интересуетесь вашими обязанностями. Вас просили, кажется, месяц тому назад сделать доклад, который не получен до сих пор. — Я сегодня его уже отправил. — Наконец, и в этом-то вся беда — ходят слухи, что вы ведете не вполне достойный образ жизни… — Какая подлость! — крикнул я громко. Но в глубине души был даже рад — облегчение превзошло негодование. Значит, только это! А я так боялся за принцессу Манипурскую! Высший резидент рассмеялся. — Вы знаете, господин Бененжак воскликнул то же самое, когда я ему сказал обо всех этих слухах и когда мы решили довести о них до вашего сведения. Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я вас вызвал сюда, а не поехал сам в Ангкор. Могло бы показаться, что и я вас в чем-то подозреваю. Теперь, когда вы меня знаете, вы легко убедитесь в том, что нет ничего более чуждого мне, чем такое лицемерие. Я люблю людей, любящих жизнь, черт возьми! Самое важное в нашем положении, это сохранять серьезность, которая, как прекрасно сказал один писатель, разрешает всяческие прихоти. Что же касается остального, уверяю вас, будь я в вашем возрасте… — Господин высший резидент, уверяю вас, все преувеличено. — Хе! Хе! Не защищайтесь! Кажется, у вас там есть некая очаровательная американка… — Это уже слишком! — сказал я. — Миссис Вебб кузина адмирала Джеффри! Господин высший резидент, вам известно так же хорошо, как и мне, что я получил приказ принять ее и сделать все от меня зависящее, чтобы… — Да, да. Все это так. Но она ведь, кажется, должна была пробыть в Ангкоре всего лишь две недели, а живет уже два месяца. — Очевидно, это служит лишь доказательством того, что она довольна своим пребыванием. В то время как между Соединенными Штатами и Францией возникают тревожные вопросы, долг каждого из нас… — Я вполне с вами согласен, несмотря на то что в Ханое все обвиняют миссис Вебб в том, что она отвлекает вас от научной работы. Она ведь блондинка? Господин Бененжак, кажется, в восторге от нее. А кроме того, кажется, не она одна… Он подтолкнул меня локтем. — Имеется еще маленькая камбоджийка, не так ли? — Господин высший резидент, клянусь вам!.. Не могу сказать тебе, как я был удручен. Апсара! Максенс! Их задевали, только чтобы повредить мне! Ну как оправдаться в такой несправедливости! Миссис Вебб упрекают в том, что она отвлекает меня от работы, что она заставляет меня терять время! А как заставить поверить, что, напротив, ей-то я и обязан моим успехом в кхмерской археологии? В отношении Апсары дело обстояло хуже. Невозможно было открыть, что танцовщица, которая, как говорили, скомпрометировала меня, была не кто иная, как законная наследница бирманской короны. Поистине, этот главный резидент был неплохой малый. Не догадываясь о причинах, он все же почувствовал мое беспокойство и старался меня утешить: — Ну, дорогой мой, не унывайте. Все это сущие пустяки! Я вовсе не хочу, чтобы вы принимали то, что я вам рассказываю, за мое собственное мнение — его я вам уже высказал. А вдобавок вот что… Он схватил мою руку и горячо потряс ее. — Послушайте, мы сейчас все обсудим. Меня уполномочили собрать сведения о вас для высших сфер. И я принял это поручение. Быть может, тем, что я предупредил вас об этих происках, я несколько отклонился от моих прямых обязанностей в вашу пользу. Но что же вы хотите, такова уж моя натура! В результате вся эта история только преисполнила меня симпатией к вам. Что я могу сделать для вас? Ничего, или очень немного. Увы, вы не под моим начальством. Я только смогу вас потихоньку предупредить, если сам буду осведомлен о том, что может грозить вам. Те сведения, что я отказался собирать о вас, начальство добудет собственными средствами. Повторяю еще раз, я сделаю все от меня зависящее, чтобы предупредить вас вовремя. Вы же, разумеется, будьте настороже, но не очень-то портите себе этим существование… Быть же настороже вам — вполне легко. Можно развлекаться и с закрытыми ставнями, и тогда, по крайней мере, можно не бояться взглядов всяких интриганов и ханжей. Что бы ты сказал на моем месте? Рассыпался бы в благодарности? Так поступил и я в тот вечер и на следующий день, когда около пяти часов мы распростились друг с другом. Резидент был во всем безусловно прав. Я вернулся в Ангкор в значительно лучшем настроении, чем был накануне. Опасения за судьбу Апсары рассеялись. А это было самое главное. Что же касается остального, то, право же, для меня не было новостью узнать, что ханойские археологи меня недолюбливают. Зато я узнал, что у меня есть друзья, верные защитники. А это, как ты знаешь, всегда очень меня радовало. «Теперь нам следует, — сказал я себе, — быть осторожнее и как можно меньше показываться в обществе Апсары, принимать ее только дома, в интимной обстановке. Впрочем, увы, ведь миссис Вебб недолго осталось пробыть с нами!» Подобные размышления вернули мне душевное равновесие, и к концу дороги я уже сумел отыскать правдоподобную причину желания резидента поговорить со мной. Не правда ли, ведь не могло быть речи о том, чтобы огорчить моих милых приятельниц, рассказав им о вероломстве этих господ, которых я надеялся проучить по приезде, о том, как они ложно истолковывали нашу близость. Мне казалось, что прошли уже целые годы, как я от них уехал. Поэтому-то так радостно и забилось мое сердце, когда еще издали, сквозь деревья, я увидел сверкающие огни виллы. Скоро я увижу Максенс. Она еще не спит. Осторожно я поднялся по ступенькам веранды, стараясь не разбудить борзую, которую, если только она начинала лаять, трудно уж было унять. Должен сознаться — после предостережений резидента не могу сказать, чтобы зрелище, представившееся моим глазам, доставило мне особенное удовольствие. Миссис Вебб была в большой зале с Апсарой. Без сомненья, они не ждали меня раньше завтрашнего дня. Но, кажется, довольно легко переносили мое отсутствие. Обе они показались мне необычайно веселыми. Всюду были бутылки из-под шампанского. Хорош бы я был, если бы со мной на виллу сейчас проник какой-нибудь сеид из французской школы! Но мое внезапное появление не удивило их. Напротив: после секундного замешательства они приветствовали меня самыми радостными возгласами. — Ах, милый друг! — воскликнула Максенс. — Как мы рады! Но вы весь в пыли! Скорее бокал шампанского! И с бокалом в руке я все еще, очевидно, имел крайне принужденный вид — преодолеть это довольно трудно даже людям менее застенчивым, чем я. Смех зазвучал еще громче. — Ну, что случилось? — спросила миссис Вебб. — Вы, кажется, не очень рады нас видеть? Мужчины все одинаковы, дорогая моя. Возвращаются неизвестно откуда и еще разыгрывают из себя жертву. — Максенс, поверьте, что… Я чувствовал, до какой степени моя досада могла казаться смешной. Но мне никак не удавалось овладеть собой и решиться на самое простое — посмеяться вместе с ними. — Ну, что же было угодно от вас вашему главному резиденту? — Ничего особенного, — пробормотал я, отлично понимая, что было бы совсем некстати продолжать разыгрывать сейчас роль статуи командора. — Ничего? Не угодно ли! Что я вам говорила? А я-то в это время переписывала на машинке его доклад, да еще отправила его!.. Между прочим, должна вам сказать, что считаю ваш доклад выдающимся. — Вы находите? — Я говорю то, что думаю. Вы ведь знаете, что в этой области я никогда не говорила вам комплиментов. Вкрались только две или три маленькие неточности, и я позволила себе их исправить. — Да… — сказал я, несколько обеспокоенный, — вы… — Да, пустяки. Ну, оставьте же ваш похоронный вид. Апсара, миленькая, здесь больше нет шампанского. Будьте так добры, принесите из ледника две, три бутылки. На одну минуту мы остались одни. Я прильнул губами к прекрасным, медного оттенка волосам миссис Вебб. — Ну, перестали дуться? — Максенс, Максенс, какой же я дурак! Но почему мне показалось, что мое отсутствие вам было совершенно безразлично? Она улыбнулась. — Видите ли, милый друг, это всецело ваша вина. Мудрость человеческая говорит, что никогда не следует оставлять женщину одну. А тем более двух женщин. В Ангкоре осени не бывает. Во все времена года вид деревьев остается неизменным. Вечно это безжалостное лето, блестящее, влажное, как губка, и на здешней земле никогда не гниют желто-красные листья. И все же, по мере того как приближался день отъезда Максенс, мы испытывали такое чувство — хоть и не хотели себе в этом признаться, — какое закрадывается в наши сердца в осенние дни где-нибудь за городом, когда лес пахнет дымком от травы, которую жгут, когда луга просыпаются, окутанные туманом… Пользуясь редкими днями, когда деловые поездки позволяли господину Бененжаку оставаться в Сием-Реапе, мы приглашали два-три раза на виллу его и Монадельши. Последний раз всем нам взгрустнулось к концу завтрака, все вдруг замолчали. У наших гостей были те же мысли, что и у нас, только скромность не позволяла им выразить их вслух, и они молча думали о той пустоте, что останется после отъезда Максенс, вносившей в наше изгнание столько веселой фантазии. Мое волнение возрастало от этого еще больше. Я гордился Максенс. Я чувствовал к ней глубокую признательность, видя, как ее все любят. Апсара не присутствовала на этих завтраках. Хотя миссис Вебб и была совершенно свободна от подобных предрассудков, но все же охотно допускала, что посадить резидента за один стол с туземной танцовщицей — значит поставить его в довольно фальшивое положение. До моей поездки в Компонг-Том мне никогда не приходилось обращать на это ее внимание. В последние дни Максенс как будто смутно догадывалась о моем разговоре с главным резидентом. И, как мне показалось, с того дня веселость ее стала несколько умереннее. Впрочем, всякая натянутость исчезала, как только мы оставались одни, и никогда Апсара не имела случая заметить какого-либо изменения по отношению к ней с нашей стороны. Милая Максенс! Она была так деликатна. И эта природная деликатность сочеталась с ее свободной манерой держать себя. Я никогда ни в одной женщине не встречал ничего подобного! Уже близок был тот день, когда она должна была нас покинуть. Я даже не осмеливался спрашивать ее об этом. На следующий день после моего приезда в Компонг-Том она получила предлинную телеграмму. Распечатав, она прочла ее в моем присутствии — я мог спрашивать ее только глазами. — Итак, — сказала она, вздохнув, — нужно подчиниться. Еще две недели! Хоть этого добилась! — Только две недели? Почему же не больше? — Милый друг, нужно быть благоразумным. Я ведь здесь не дома, и, быть может, мое пребывание здесь слишком затянулось, по крайней мере с точки зрения ваших интересов. — Максенс, что вы хотите этим сказать? — Выслушайте меня. Ведь я приехала сюда только на две недели. Мой кузен, адмирал, согласился по моей просьбе отсрочить на месяц свой вторичный приход в Сайгон. Третьего дня я протелеграфировала ему, прося отсрочки еще на месяц. Вот ответ на это. Только две недели! Больше он не может. Через две недели он будет в Сайгоне. И я должна там быть. — Но ведь он же имеет право распоряжаться как хочет. — Не настолько, как вы думаете. Ведь он не какой-нибудь владелец яхты, путешествующий ради собственного удовольствия. За ним повсюду следуют целых двадцать пять штук военных судов! А ведь это бросается в глаза… Я и так боюсь, что навлекла на него какие-нибудь подозрения. Прочтите внимательнее его телеграмму: «Совершенно невозможно. Подозрительность Японии сильно возбуждена присутствием в течение месяца в корейских и маньчжурских водах американской эскадры. Справка по этому поводу японского посланника в Белом доме. Запрос в сенате. Тысяча сердечных сожалений». — Все это кажется мне довольно серьезным, — сказал я. Она пожала плечами. — О, не огорчайтесь. Он занимает достаточно большой пост, чтобы защитить себя. Но с моей стороны было бы не- хорошо настаивать. Он и так уже был очень мил. Он сделал все, что мог. — Да, — повторил я грустно, — он сделал все, что мог. В последние дни мы посетили все те места, где были так счастливы. Когда мне теперь случается видеть план Ангкора, он заставляет всплывать в моем воображении мощные развалины города, ограда которого когда-то защищала великолепие кхмерского государства. Но сколько интимных подробностей вношу я в этот план! Газовый шарф, забытый на могучей шее гаруды; свежие, только что сорванные орхидеи, оставленные у подножия божества из голубого камня; шум шагов, то замедленных, то ускоренных и наконец остановившихся в темной галерее, в конце которой черный треугольник открывает вид на зелень и золото лесов… Видишь, сколько искушений для археолога! Я не спрашиваю себя, что больше люблю: Байон, Ангкор-Ват или Та-Прохм? А спрашиваю: «Где сильнее билось мое сердце — в Та-Прохме, в Ангкор-Вате или Байоне?» Максенс шла впереди, с любовью рассматривая скульптуру, связывающую звенья гигантской азиатской эпохи. Апсара шла за ней, сосредоточенная и молчаливая. Казалось, ни один камень этого чудовищного некрополя не ускользал от их внимания. Казалось, одна и та же страсть воодушевляла этих женщин, столь несхожих между собою. Максенс — высокая, белая. Солнце золотило ее волосы каждый раз, как только проникало в какую-нибудь щель в сумраке зелени или гранита. Апсара в своих темных покрывалах, загадочная, как те божественные танцовщицы из камня, у подножья которых мы проходили и которые, казалось, улыбались своей земной сестре. Временами Максенс останавливалась, внимательно рассматривая какую-нибудь статую или барельеф. Она обращала на них внимание Апсары, говорила тихо, почти шепотом, подавленная величием развалин, иногда обращалась ко мне. Я замыкал шествие. — Что вы скажете об этом, милый друг? Ведь правда, это Кришна, натягивающий свой лук и направляющий стрелу в того старика, а старик — это Равана? — Нет, Максенс, это не Кришна, не Она благодарила меня улыбкой, становившейся день ото дня все более печальной и нежной. Другой раз она сказала: — Я никогда не замечала раньше этого обелиска. Если я не ошибаюсь, это на санскритском языке? — Да, на санскритском, и это одна из самых замечательных в Камбодже надписей на этом языке. Благодаря ей мы знаем генеалогию Ясовармана, знаем об основанном этим принцем монастыре. Коэдэс перевел и комментировал ее. Этот перевод был напечатан в Мы были тогда в Тен-Пранаме, все это происходило недалеко от колоссальной статуи Будды, вокруг которой кружился в лесном полумраке рой бабочек — зеленых и розовых. Максенс, взволнованная, схватила меня за руку. — Ах! — прошептала она. — Единственное, что может умерить мою печаль, это моя гордость. Теперь, не правда ли, я могу сказать мое «Ныне отпущаеши»? Дня за два до ее отъезда мы вышли из виллы очень рано утром. Мы были с Максенс одни. Апсара не пошла с нами — быть может, ее задержало какое-либо важное дело, или просто она не хотела мешать нам в последние дни. Во время прогулки мы случайно очутились у террасы Прокаженного короля и, не сговариваясь, поднялись по боковой лестнице, ведущей на нее. У Максенс в руках был пучок каких-то лиловых цветов — ей только что дала их камбоджийская девочка. Она положила их на колени статуи. Несколько мгновений мы стояли молча. Мрачный взгляд божества, казалось, блуждал по цветам. Максенс вздохнула. — Подумать только, — сказала она, — помните, вначале я вам чуть не устроила из-за него целую сцену! А теперь нахожу его почти прекрасным. — Максенс, вы всячески стараетесь доставить мне какое-либо удовольствие, но ведь я не ребенок и сумею, пожалуй, снести и противоречия… — Да нет же, право, он красив, очень красив. Но какая бесконечная печаль в его взгляде! Это выражение художник придал ему, очевидно, не случайно. А вы не знаете причину? Один момент я готов был сказать ей все и рассказать страшную бирманскую легенду и то, что здесь, совсем близко, в двухстах метрах, в подземельях Клеанга, находятся бочки с взрывчатыми веществами, способными в один миг уничтожить всю старую кхмерскую столицу. Мне казалось чудовищным хранить тайну от нее, такой доверчивой. Но, увы, это была чужая тайна, и я промолчал. Она смотрела на меня с молящим беспокойством. — Уйдемте отсюда, — сказала она наконец, — уйдемте. Мы не спеша покинули террасу. Дойдя до первых ступенек лестницы, Максенс обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на трагическое лицо божества. Сумерки застали нас у рвов Ангкор-Вата, в юго-восточной его части. Мы проделали ту же прогулку, что и в первый день — шли лесом, мимо храмов. И все это вышло как-то само собой, мы даже не сговаривались. Я сказал об этом Максенс. — Скоро уже два месяца, — пробормотала она. — Два месяца! Вы ведь не будете никогда о них жалеть? Нет? — О, Максенс, лучше скажите, что, напротив, я всегда, всегда буду о них сожалеть. Она покачала головой. — Я не то хотела сказать. Но я понимаю вашу мысль. И я думаю так же. Жизнь скоро разлучит нас. Я хотела бы попросить вас об одном маленьком одолжении. О, пустяк! Нельзя ли оставить здесь один из моих автомобилей? Разумеется, вы будете им пользоваться. — По правде говоря, Максенс, я не ожидал такого рода предложения. Но вы и сами отлично знаете, что это невозможно. — Невозможно? Но почему? — Я прекрасно понимаю ваше намерение и очень вам признателен за него. Вы знаете, что у меня нет автомобиля, и поэтому вы хотите… Но, повторяю, это невозможно. Нет, не нужно, чтобы между нами… — Французы глупы, — сказала она. — Они глупо щепетильны и способны усложнять самые простые вещи. Вы даже не дали мне договорить. Я хотела просить вас лишь об услуге и утверждаю, что это будет именно услуга. Если уж вы хотите знать — так дело вот в чем: мой кузен адмирал был немного недоволен, когда в Маниле я погрузилась на — Простите меня, — сказал я, — на таких условиях я согласен. Клики чирков и водяных курочек становились все более резкими. Максенс бросила прощальный взгляд на зеленый пейзаж, окружавший нас. Она вся дрожала. — Пойдемте домой, — сказала она. Апсара не пришла ни вечером, ни на следующий день утром. Я ни в коем случае не мог покинуть Максенс в последнюю минуту ради поисков Апсары. Мы попросили бригадира разыскать ее. — Пригласите ее сегодня обедать, — сказала миссис Вебб, — и, конечно, сами пообедайте с нами. Как жаль, что господин Бененжак еще не вернулся. Я так его и не увижу. Пожалуйста, передайте ему мои самые лучшие пожелания. — Максенс, — сказал я, когда бригадир ушел, — вы не подумали об одном. — О чем? — Вы уезжаете завтра утром, очень рано? — Да, и что же? — Вы приглашаете бригадира на сегодняшний вечер. Когда же ваши слуги успеют уложиться? — Мои вещи уже уложены, дорогой мой. — Как так? Утром, правда, я видел, как горничная укладывала ваши платья, а остальное? — Что остальное? — Вот это хотя бы, это и это. Ведь моего на вилле нет ничего, вы это знаете. Сингалезцам хватит на добрых пять-шесть часов уложить белье, серебро, снять занавеси и… Она посмотрела на меня с упреком. — Знаете, — сказала она, — мы совсем, совсем не понимаем друг друга. Итак, вы могли подумать, что я буду возиться со всеми этими пустяками? Ведь я говорила вам, что адмирал Джеффри… Я взял ее за руку. — Постойте, Максенс. Мы действительно не понимаем друг друга, но не в том смысле, в каком вы думаете. Если вы хотите, чтобы я отказался хранить ваш автомобиль — продолжайте в том же духе. Никогда, слышите ли, никогда… Здесь есть слишком ценные вещи, и я не соглашусь… Она высвободила руку. — Выслушайте меня. Нам осталось провести вместе только одни сутки. Надеюсь, мы не будем терять время в спорах об оценке вещей? Позвольте задать вам один вопрос: вы допускаете, чтобы я оставила здесь один из моих автомобилей? — о причинах я вам уже говорила. — Автомобиль — да, но не все это. — Ну, так поразмыслите же немного, вы, большое дитя. Мои личные вещи, мои слуги и ваша покорная слуга помещаются свободно в машине, которую я беру с собой. А остальное, как вы говорите, — куда же мне его прикажете деть? Я вынуждена оставить это все здесь. Нужно иметь только немного здравого смысла, мой друг. Эти несколько безделушек, клянусь вам, очень немногое по сравнению с тем, что я получила от вас. Сохраните их на память о Максенс. К тому же… признаться вам? Она понизила голос. — Боюсь, — прошептала она. — Боитесь? Чего? — По правде сказать, и сама не знаю. Боюсь, что мое пребывание здесь было слишком длительным и повредило вам в глазах вашего начальства. Что вам сказал тогда главный резидент? У вас был очень озабоченный вид, когда вы вернулись из Компонг-Тома. Ах, меня будут мучить угрызения совести! — Максенс, вы с ума сошли! — Предположим. Во всяком случае, вы можете меня успокоить. Обещайте мне — если когда-нибудь в вашей жизни обстоятельства обернутся не так, как вам хочется, как вы этого заслуживаете, подумайте обо мне. Подумайте. Она уронила голову ко мне на плечо. Ее губы были совсем близко у моего уха. — Подумайте и о том, — прошептала она, — что моей заветной мечтой было бы оказать вам такое же гостеприимство, какое я нашла у вас. Обещайте мне… Что я мог ответить этому дивному плачущему созданью? Мог ли я признаться ей, что не принадлежу сам себе, что даже наиболее священные обязательства делали этот план невозможным! — Послушайте, Максенс, я обещаю вам одно… — Кто-то идет… — прошептала она, отстраняя меня. На веранду пришла Апсара. На следующий день, рано утром, миссис Вебб уехала. Верный Монадельши проводил ее до Сием-Реапа. Я бы тоже мог поехать с ними, но к чему? Мы остались вдвоем с Апсарой, и вначале мне казалось невозможным обменяться с ней хоть одним словом. Мне казалось, что присутствие нашего друга, милой Максенс, задерживало наступление того грозного часа, который должен был прийти с минуты на минуту. Уже давно шум автомобиля затих в лесу, когда рука Апсары завладела моей. — Ну, теперь за работу! — сказала она. Я стоял все в том же положении, не произнося ни слова, Устремив взгляд на поворот дороги, за которым скрылся автомобиль. — Идемте, — сказала Апсара настойчиво и нежно. И она заставила меня последовать за ней на виллу. Утро было такое же, как и другие, — красочное, жаркое от солнца, звенящее пением птиц, жужжаньем насекомых. Но оно показалось мне пустым и печальным, как хмурое, унылое утро в предместье какого-нибудь фабричного города. Все эти безделушки, вышивки, хрустальные вазы, серебро, оставленные Максенс, только увеличивали мою тоску. У моих ног на ковре сидела, обхватив руками колени, маленькая принцесса Манипурская — она сидела неподвижно и смотрела на меня своими скрытыми в тени покрывала глазами, вся такая же темная и неподвижная, как ее сестры апсары из Та-Прохма и Байона. — Вы страдаете? Такие фразы обычно завершают все. Я готов был зарыдать. — Да, правда, она была очень красива. — Красива и очень добра, Апсара. — Да, и очень добра. Но не надо так огорчаться. Ведь вы совершенно свободный человек и можете делать, что хотите. Если захотите, увидите ее снова. А если не хотите, так не страдайте. Это так просто. Но все это было просто только с виду. Ты-то понял меня, не правда ли? Но как чистой, прямой душе понять все те перемены настроений, колебания, волнения, которые так свойственны нашим сердцам, отзывающимся на малейший призыв нежной и жестокой вселенной? — Я чувствую, — продолжала она несколько задорным тоном, — я чувствую, вы будете на меня сердиться, в глубине души вы уже упрекаете меня за то, что я отвлекаю вас от вашей тоски. — Значит, вы мало меня знаете, Апсара. Вместо того чтобы быть ко мне такой несправедливой, лучше объясните мне вашу фразу, только что сказанную вами: «за работу!» — Это я говорила сама себе, — сказала она сухо. — Вот вы и сердитесь на меня за мою минутную слабость, за такое понятное волнение. Я докажу вам, что совсем не следует говорить со мной таким тоном. Ведь я мог быть очень удручен все эти последние дни, однако ничто от меня не ускользало. И мне показалось, что вот уже неделя, как вы нервны, беспокойны. У меня сложилось такое впечатление, что вы получили какие-то важные известия и только из скромности не сказали мне об этом. — А если бы и так! Я не хотела быть назойливой и портить последние минуты пребывания здесь миссис Вебб. — Видите, я не ошибся. Но теперь она уехала. Теперь вы скажете, не правда ли? Вместо ответа она раздвинула складки своего сампуа и вынула оттуда тонкий листок пергамента. — Час приближается, — пробормотала она, — шесть месяцев, назначенные Бутсомали, скоро истекут. Снабжение готово. Вот что я получила еще в прошлый понедельник. Она протянула мне пергамент, испещренный крошечными значками. — Бесполезно пытаться прочесть. Это на палийском наречии, а текст составлен условно. — О чем же говорится в этом письме? — Повторяю: час приближается. Письмо поясняет мою миссию, вернее, открывает мне ее. Голос Апсары слегка дрожал. — Через восемь дней меня здесь уже не будет. — Как! И вы меня покинете? — огорченно воскликнул я. — Это вас удивляет? Разве только сегодня вы узнали, что я не властна распоряжаться своей жизнью? В ее словах звучала несвойственная ей резкость. Я схватил ее руку — она дрожала. — Апсара, зачем вы так говорите со мной? Разве вы не чувствуете мое глубокое горе? У меня ведь никого, кроме вас, нет, и мне ужасно видеть, как вы уходите навстречу неведомым опасностям! На этот раз ее усилия быть стойкой оказались напрасными. — Ах, — прошептала она, сдаваясь наконец. — Если б можно было раздвоиться! Тогда бедная танцовщица, к которой вы были так добры, осталась бы здесь вашей служанкой, в то время как принцесса Манипурская пошла бы туда, куда зовет ее долг. — Я могу узнать об этом долге, Апсара? — У меня нет тайн от вас. И не только для меня настало время действовать. Вы мне поможете тоже и еще раз окажете содействие — вы и так оказывали мне его не раз и с таким мужеством, с такой готовностью, что я никогда этого не забуду. Апсара встала и направилась к двери. На вилле и вокруг все было спокойно. Мой слуга аннамит, которого мне несколько недель тому назад прислал господин Бененжак, чтобы сингалезцы приучили его к работе, только что уехал в Сием-Реап за съестными припасами. Апсара снова села у моих ног, облокотившись на мои колени. Она вполне овладела собой. — Вы ведь знаете, что Рангун — главный британский административный пункт в Бирме. Там живет вице-губернатор, который, находясь в подчинении вице-короля Индии, имеет в своем распоряжении начальников восьми провинций и тридцати шести округов. Там сконцентрированы управления почтой, армией, судом, словом, все. — Так что же? — Я еду в Рангун. Я вскочил. — В Рангун, вы?! Но это же безумие! — Лиха беда начать и сделать главное, остальное пустяки! Таковы приказания принца Энао. Я не вправе рассуждать. Сегодня у нас двадцать второе февраля. Ровно через месяц в Рангуне назначено торжественное заседание по случаю открытия съезда. В этот день вице-король с генеральным штабом, вице-губернатор, губернатор, начальники провинций и округов, вся бирманская знать, продавшаяся Англии, ровно в половине третьего соберутся в парадной зале дворца. И оттуда уже не выйдут. Взрыв, который погребет угнетателей и изменников, будет сигналом к немилосердной борьбе, которая немедленно начнется там, в горах севера. Я не мог вымолвить ни слова. В горле у меня пересохло. Апсара продолжала: — Помните те ящики, что я вам показала в подземельях Клеанга? — Да. — На мне лежит обязанность позаботиться о половине этих ящиков и доставить их только до Мульмейна, а там их разгрузят и препроводят на север наши друзья. Четыре из них, те, что поменьше, помечены синим крестом. Вот эти я должна довезти до Рангуна… Вы понимаете? — Я боюсь понимать… — Я избавлю вас от подробностей. Таков план, продиктованный моему брату браманами, неумолимыми истолкователями воли бога Шивы. Я выполню его до конца. Двадцать второго марта, ровно в половине третьего, я буду в подвалах Рангуна со своими четырьмя ящиками, помеченными синим крестом. Она надвинула на лоб покрывало. — Апсара, — сказал я упавшим голосом, — повторяю вам — это безумие… Никогда, слышите ли, никогда я не позволю… Я встал и начал ходить по комнате, потрясенный до глубины души. — Никогда! Никогда! Я не позволю отправить ящики. Я прикажу… я скажу… Прежде чем допустить вас идти на верную смерть… Она покачала головой. — Вы обещали, — сказала она ласково, — что вы не только не помешаете мне уехать, но, наоборот, облегчите мой отъезд. Вы обещали. Это было уже слишком! Сразу столько потрясений! Эго разбило меня окончательно — я повалился на диван и — признаюсь тебе, не стыдясь — залился слезами. — Апсара! Она, эта таинственная девочка, была совсем близко от меня. Она проводила своей горячей рукой по моему лбу, затем дотронулась до него губами. — Последняя мысль принцессы Манипурской будет о тебе, брат мой, — прошептала она чуть слышно. Остальную часть дня я провел один — Апсара оставила меня, заявив, что должна быть свободна. Я пробовал работать, спать. Но все было напрасно. Мне казалось, что этот ужасный день никогда не кончится. Ждать на вилле часа, когда Апсара разрешила зайти за ней, я положительно был не в состоянии и отправился бродить по лесу. Вскоре добрел я до Ангкор-Вата. Прошел за ограду. Ведь еще только накануне я был здесь с миссис Вебб, а мне казалось, что это было много лет тому назад. Я бродил до вечера по полутемным прохладным галереям, не обращая внимания на чудесные произведения, останавливаясь лишь перед тем, что привлекало раньше внимание Максенс и Апсары — перед каким-нибудь одним из бесчисленных каменных божеств, вовсе не потому, что оно представляло собой редкость, достойную составить славу музея или гордость самого требовательного коллекционера. Я не вернулся на виллу ни к обеду, ни к ужину. В условленный час я отправился в Клеанг. Апсара ждала меня у одной из разрушенных башен. Скоро мы очутились в той части подземелья, которая была ею использована для своих целей — ящики все еще были там, только на этот раз их оказалось вдвое больше. При свете лампы я различил синий крест, поставленный на четырех ящиках меньших размеров. Я сильно нервничал. Апсара это заметила. Ласково пожурив меня, она занялась изготовлением какого-то ароматного напитка, которым я и подкрепился немного. — Вы теперь в состоянии меня выслушать? — Я стыжусь моей слабости, — сказал я, — в то время как вы выказываете столько силы, которая так меня восхищает. Она улыбнулась. — Когда знаешь день, в который должна свершиться твоя участь, не мудрено быть мужественной в повседневной жизни. Но мы здесь вовсе не для того, чтобы обмениваться комплиментами. Вы не забыли еще о нашем утреннем разговоре? — Я могу его повторить слово в слово. — Необходимо уточнить, упорядочить некоторые пункты, — Что я могу сделать, чтобы вы были спокойны? — Я прошу вас о немногом. Что касается средств перевозки, то я в вас не нуждаюсь, для этого у меня есть несколько человек, преданных погонщиков скота. Повозки, которые находятся в моем распоряжении, уже проделали предыдущее путешествие, и без малейших затруднений. Но на этот раз необходима уверенность, что мы не опоздаем ни на один день. На вас лежит обязанность найти средство защитить нас в случае неудачи от неприятностей со стороны ваших чиновников, или в случае нужды разрешить нам прибегнуть к их помощи. — Я думал об этом весь день и, кажется, уже кое-что придумал. — Это самый существенный вопрос. Разумеется, мы так все уладим, чтобы прибегнуть к вашей помощи лишь в самом крайнем случае. Мы будем передвигаться ночью — это не опасно, погонщики хорошо знают дорогу. — А каков маршрут? — Сначала мы огибаем северный берег Тонле-Сан, затем идем к югу, на равном расстоянии от Пюрсата и Баттамбанга. Вся эта местность — сплошные леса, там легко пройти незамеченными. Судно, ожидающее нас, крейсирует у кохинхинского побережья, между островом Пху-Куок и архипелагом Пиратских островов. О месте, где оно будет нас ждать у камбоджийского берега, о дне и часе — я узнаю из телеграммы. Этим местом, вероятно, будет отлогий берег, над которым возвышается холм, названный на карте — Апсара, я уже вам сказал и повторяю еще раз — вы вполне можете располагать мною. Надеюсь все же, что текст этой телеграммы… — Разумеется, она будет условной… — Хорошо. Вы мне сказали, что вы будете проходить между Пюрсатом и Ваттам бангом? — Да. Почему вы спрашиваете? — Потому, что мне указали, что именно в этой стороне, в Виель-Веанге, находятся еще не изученные кхмерские развалины. Я известил резидента Баттамбанга о моем намерении съездить туда как-нибудь, чтобы составить описание. Место это отстоит на довольно большом расстоянии от населенного пункта, так что не будет ничего удивительного, если со мной или впереди меня будет следовать обоз со всем необходимым для более или менее длительного пребывания в пустынной местности. Вы понимаете? — Отлично. — Итак, я без труда могу выдать вашему старшему в обозе пропуск с казенным бланком, а если нужно, и наложить на ваши ящики печать отдела индокитайских древностей. Вам только нужно будет уничтожить бумагу и печать тотчас, как только вы будете в море. — Разумеется, — сказала Апсара. — Впрочем, повторяю, что очень много шансов за то, что все эти предосторожности окажутся излишними. Мы воспользуемся ими лишь в крайнем случае. Но ваша мысль — блестяща, и я вам очень за нее признательна. — Апсара, умоляю вас, никогда не произносите этого слова. Признательны! Когда все то, что вы предпринимаете, может довести вас до самой ужасной гибели! Когда я с вами — я, очевидно, подчиняюсь вашему влиянию и слушаюсь вас… Но стоит мне только остаться одному, как мне хочется употребить всю свою власть, чтобы помешать, даже не предупреждая вас, чтобы подобная вещь… — Тсс!.. — сказала она. — Идемте. Она потушила лампу. Мы ощупью выбрались из подземелья. Вокруг нас снова открылась чудесная панорама ночного Ангкор-Тома. Над лесом и башнями — небо, как голубой бархатный балдахин, затканный серебром. Где-то рычал тигр. Стая диких гусей пролетела над нами с резким криком. Над куполом деревьев, окаймляющих бельведер Прокаженного короля, направо от Террасы Слонов, сверкала огромная звезда. Апсара левой рукой указала на нее, сжимая правой мою руку. Маленькая принцесса вся дрожала. — Сириус, звезда Шивы! — прошептала она. — Как Сириус красен сегодня! В течение следующих двух дней я видел Апсару очень мало. И всякий раз, когда я жаловался на краткость ее посещений, она отвечала мне с видимым основанием: — Право, вы странны, дорогой мой. Вы думаете, что наше дело можно подготовить сложа руки? Потерпите немного. Скоро все будет готово, и я сумею всецело и без угрызений совести посвятить вам последние дни, которые мне осталось провести здесь. Через день после отъезда Максенс приехал бригадир Монадельши. Это было около полудня. Он принес мне телеграмму, которую, признаюсь, я распечатал с опаской. С каждым днем я становился беспокойнее. Ты понимаешь, что нельзя жить среди такой путаницы и не бояться, чем все это кончится?! Я облегченно вздохнул: телеграмма была от миссис Вебб — она извещала меня о своем благополучном прибытии в Сайгон и на борт — Что случилось, Монадельши? У вас что-то не очень веселый вид. — Действительно, так и есть, господин хранитель. — А что же вас так беспокоит? — Даю слово, господин хранитель, я не думал, идя сюда, докучать вам историями, до которых вам нет никакого дела. Но господин Бененжак возвратится только лишь через неделю. Я ответствен за все, что может случиться в округе за время его отсутствия. Это тяжело, очень тяжело. А раз уж, господин хранитель, вы изволили заметить, что я, как говорится, не в своей тарелке, то я и позволю себе объяснить причину и спросить у вас совета. — Пожалуйста, — сказал я, все более и более волнуясь. — Ну, отлично! Господин хранитель, вот уже несколько дней, как странные вещи творятся в Ангкор-Томе и его окрестностях… Рафаэль внезапно остановился. В передней раздался звонок. — Телефон! Что это может быть? — А! Возможно, это звонит доктор Каброль, знаешь, один из этих типов, что были с нами в кафе. Завтра заседание комитета — будет речь о моей кандидатуре на предстоящих выборах, вот он, наверное, и хочет спросить у меня какие-либо дополнительные директивы. Что такое, Констан? — Мадам звонит из Монте-Карло. Она просит месье подойти к телефону. — Мадам? — Надеюсь, ничего ужасного не случилось, — сказал я. — Нет. Извини меня. Я сейчас вернусь. А ты пока наполни стаканы. И не забудь про лед. Рафаэль вернулся почти тотчас же. — Моя жена вечно что-нибудь придумает, — сказал он смеясь. — Скажи, пожалуйста, надеюсь, ты еще не забыл бридж? Ведь тогда, на улице Генего, ты был в нем довольно силен… — Я играл в Мон-де-Марсан — там были неплохие игроки. — Чудесно. Тогда мы сыграем в бридж. — Вдвоем? — Да нет же, вчетвером. Вообрази, моя жена и ее подруга скучают в Монте-Карло. Должно быть, они основательно продулись. Вот они и звонят, спрашивают, нельзя ли организовать бридж, тогда они сейчас же приедут. Когда я сказал, что ты здесь, они так и вскрикнули от радости. Моя жена отлично знает тебя, мы часто говорим с ней о тебе. Вот мы и недурно закончим вечер! — Предупреждаю тебя, я играю слабо… — Все равно будешь играть, если они тебе прикажут… Ну-ка, который час? Четверть двенадцатого. Через полчаса они будут здесь. Как раз у нас хватит времени, чтобы закончить рассказ. — Да, — сказал я, — поторопимся. — Ты каждый раз прерываешь на самом патетическом месте… Итак, что же сообщил тебе бригадир Монадельши? Что он открыл ночные похождения принцессы Манипурской? Не так ли? — Да, именно так, — сказал Рафаэль. — Но если ты и отгадаешь продолжение, прошу тебя, не говори. Это мешает впечатлению. Донатьен! Донатьен! Появился один из слуг. — Предупредите в буфетной о приезде дам. Пусть что-нибудь приготовят, они, может быть, проголодались. И чтобы нам не мешали. Если будет телефон — меня нет. Ты слушаешь меня, Гаспар? — Я весь — слух. — Мне льстит твое внимание, — сказал он, улыбаясь. — Тебе первому я рассказываю эту историю и немного горжусь тем, что она производит на тебя некоторое впечатление. Итак, явился Монадельши. По его виду я уже догадался, как и ты, в чем было дело. Но все же предпочел не сжигать немедленно корабли. Таким образом я обезвреживал себя и у меня оставалось время поразмыслить над важным решением, которое, несомненно, я должен был принять. — Вы говорите странные вещи, бригадир! — Да, как я уже имел честь сообщить господину хранителю. — Объясните, в чем дело. — Господин хранитель, вот уже в течение двенадцати дней внимание мое напряжено. Вы, быть может, припоминаете, я рассказывал вам о пантере, за которой я охотился и упустил ее около Прах-Кхана, между оградой и северными воротами Ангкор-Тома? — Да, помню. — Я был тогда немало раздосадован и вбил себе в голову во что бы то ни стало добыть животное. Днем я наметил себе место, откуда я смог бы ее подкараулить, а ночью отправился туда. Эго было дня за четыре, за пять до отъезда миссис Вебб. — Продолжайте. — Сидел там часа четыре. Никакой пантеры и не видно. Я было уже хотел уходить, как вдруг в зарослях слышу шум ломающихся веток. Ну, — подумал я, — верно, вместо пантеры — сам тигр… Прицеливаюсь, как раз в этот момент сквозь деревья проскользнул лунный свет. И что же я вижу вместо тигра? Четыре буйволовых рога. — Диких буйволов! — Может быть. Но тогда они были в упряжи. За буйволами — повозка, затем двое туземцев, один впереди повозки, другой позади. На повозке большие ящики. Все это двигается мимо меня, на расстоянии меньше чем в метр. Я, понятно, стою, притаясь, не шелохнусь. Даю им немного уйти вперед и собираюсь идти следом за ними, как вдруг — еще буйволы, еще повозки, еще ящики. Обоз проходит под воротами Ангкор-Тома. Отсюда лес идет гуще. Я пользуюсь этим, чтобы подойти ближе. Заметьте, у меня был многозарядный карабин, и я бы смело мог прихлопнуть на месте этих четырех парней. Но к чему? Я знаю туземцев, раненные, они все равно ничего бы не сказали, а мертвые и подавно. Следовало бы лучше узнать, куда направлялись эти ящики. Короче говоря, я продолжал идти следом. Мы вышли на большую площадь Байона. Тут луна вышла из облаков и осветила, как солнце, все. Я вынужден был остановиться у опушки, чтобы дать им возможность пройти вперед. И снова пошел, ускоряя шаги. Как бы не так! Смотрю вправо, влево, вперед и назад — никого и ничего нет. Буйволы, возчики, повозки — все куда-то исчезло. — Да это, действительно, довольно странно. Что бы могло это значить, как вы думаете? — Постойте, я еще не кончил. Я возвращаюсь на то же самое место и на вторую и на третью ночь. Все напрасно. Я уже решил, как говорится, махнуть на все рукой. И вот сегодня утром, делая обход в стороне ворот Победы, около Барэй, я подсмотрел глухаря. Раненный, он прячется в папоротнике, я стараюсь осторожно найти его, боясь наткнуться на гнездо маленьких кобр. И вот в тот момент, когда мне кажется, что я его уже настиг, как вы думаете, на что я наткнулся? На два ящика, такие же, как и те. Они были сколочены из крепких досок, толщиною с мою руку, окованы железными обручами. У меня было достаточно времени, чтобы их рассмотреть. Я постучал по ним, стараясь по звуку угадать, что в них находится. Но никакого звука. Я постучал еще раз. Я чуть было не оставил там ружье — хотел бежать за ломом, вскрывать ящики. — Несчастный! — не мог удержаться я от восклицания. — Что такое, господин хранитель? — Нет, ничего. Ну, и что же дальше? — Вот и все. Но я нахожу, что и этого достаточно. Я думаю, что ящики еще там. Если господин хранитель согласится пойти со мной, он может сам убедиться… — Нет, не стоит. Но все же, что вы думаете обо всем этом? — Гм!.. В этих проклятых странах никогда не знаешь… Здесь ведь водятся пираты. Но, впрочем, они скорее вывозят, чем привозят что-либо… Есть и контрабандисты. Во всяком случае, парни, прогуливающиеся в Ангкоре по ночам с повозками и ящиками, выполняют такую работу, в которую бы нам следовало сунуть нос. Если бы господин Бененжак был здесь, я бы сказал ему, мы взяли бы с собой охрану и переловили всю эту публику. Но он сейчас на севере Баттамбанга. Я хочу послать ему телеграмму… — Надеюсь, вы еще ее не отправили? — Нет еще. Я хотел прежде посоветоваться с вами… Но что касается меня, я почти уже решил, что это такое. Это сиамские контрабандисты, пытающиеся всучить местному населению товары, за которые не хотят платить пошлину моим коллегам из таможни. И надо же, чтобы я, лесничий, накрыл всю эту компанию, когда это меня совершенно не касается! Что с вами, господин хранитель? Вам нехорошо? Вы так побледнели! — Ничего, ничего. Я чувствовал, что весь дрожу. — Монадельши, вы неоднократно говорили мне, что я могу быть уверен при всяких обстоятельствах в вашей преданности? Он торжественно поднял руку: — Господин хранитель, я родом из Бастелики, это в сорока километрах от Аяччио. Жители Карбучиа и Каркойио — соседних местечек — верные молодцы. Так вот они и все остальные смогут подтвердить, что во всей Корсике не найти таких верных своему слову людей, как жители Бастелики. Больше добавить мне нечего! — А если бы я попросил вас никому не говорить о том, что вы обнаружили? — Я бы молчал. — А если бы я пошел еще дальше? Если бы я стал просить вас помочь мне в предприятии, могущем показаться вам противным вашему долгу? — Я уверен, что господин хранитель не прикажет мне ничего, что шло бы вразрез с корсиканской честью. К тому же, я дал слово. Я хочу по окончании моего срока вернуться в Ба-стелику с высоко поднятой головой. — Вы честный и достойный служака, Монадельши, — сказал я с жаром. — Ну, садитесь. Выслушайте меня, и прошу вас, никому не повторяйте того, что сейчас услышите. Приблизительно полтора века тому назад одному герою, который по своим подвигам был ближе к богам, чем к людям, удалось сделать страну, простирающуюся между Сиамом и Индией, могущественной империей. Героя этого звали Аломпра, а государство, им основанное, было могущественное королевство Бирма. Могущественное и, увы, недолговечное! Ожесточенные враги… Я робко прервал Рафаэля: — Я ведь уже знаю продолжение. — Ах да, я и забыл, — сказал он. — Прости меня, — эта история принцессы Манипурской так трогательна, не правда ли? Ведь ты сам плакал только что, когда я тебе рассказывал ее. Не отпирайся… А подумай, какое впечатление произвело это на Монадельши!.. Бедняга, у него слезы так и лились ручьями. — Эта малютка — принцесса! А я-то посылал ее то за сахаром, то за табаком к китайцу и дарил ей четверть пиастра за исполненное поручение. Надеюсь, она не сердится на меня за это? Но как же мне могло прийти в голову, что она бывшая… И вот сегодня я готов был совершить самую большую глупость в моей жизни. Бедная девочка! Я ведь могу ее так называть, когда ее здесь нет? А как я должен обращаться к ней в ее присутствии? — Называйте ее принцессой, только когда мы будем втроем, разумеется; для других же она должна оставаться танцовщицей Апсарой. — Апсара! Кто бы мог подумать! И все же, господин хранитель, понятно, легко говорить, когда уж знаешь, в чем дело, но все же она всегда казалась мне не такой танцовщицей, как все другие. Но подумать только, что она принцесса! — Итак, — сказал я, стараясь прекратить эти излияния и вернуть его к сути дела, — вы не очень удивлены моим поведением во всем этом предприятии? Вы не осуждаете меня? — Господин хранитель! Он прижал руку к сердцу. — Я уверен, что всякий француз, достойный этого имени, поступил бы так же, как вы, господин хранитель. Что касается меня, то знайте, что вы можете вполне распоряжаться бригадиром Монадельши, и я буду вам очень обязан, если вы уведомите об этом от моего имени ее высочество принцессу. — Ее королевское высочество принцессу, — поправил я, пожимая ему руку. — Она будет знать об этом сегодня же. — Чем я могу ей быть полезен теперь? — Я переговорю с ней. А пока что вы можете отдать приказ о снятии патрулей как в самом Ангкор-Томе, так и в его окрестностях. Если хоть один из чинов охраны нападет на то, что обнаружили вы, нам не избежать всяких толков и пересудов. Он покачал головой. — Вы не знаете этих молодцов. Чтобы они очутились одни в лесу ночью? Как бы не так! Они слишком боятся тигров. Они ходят туда только по моему приказанию. Люди ее высочества могут работать спокойно. Что мне еще сделать? — Я тогда скажу, мой дорогой друг, благодарю вас, тысячу раз благодарю. Знаете, по правде говоря, меня мучают угрызения совести, что я втягиваю вас во всю эту историю. — Угрызения совести? — Да, ведь все может открыться, тогда последуют протесты со стороны Англии. Мы — чиновники и только. Ваша карьера будет испорчена… Он сделал презрительный жест. — Довольно, господин хранитель! Что касается моей карьеры, да будет вам известно, что я уже два года как имею право на отставку и что недалеко то время, когда я удалюсь на покой в Бастелику. Я оставался на службе только ради этой проклятой медали министерства земледелия. Теперь я имею ее благодаря вам, и видит бог, как я вам признателен. Что же до Англии, отвечу вам одним словом — я корсиканец. Во времена прежних распрей Монадельши недолюбливали Бонапартов, но всегда были в прекрасных отношениях с Рамолино. Могу сказать только одно — меня не очень-то огорчает перспектива сыграть с Англией хорошую шутку в Результате всей этой истории. — Тогда мне больше не о чем говорить, — сказал я, смеясь. — Еще раз благодарю вас и до скорого свидания. Будьте так любезны, пришлите мне из Сием-Реапа льду для коктейлей. Апсара приехала на виллу только к пяти часам. Когда я рассказал об открытии бригадира, она побледнела как полотно. — Так это и должно было кончиться. Все пропало, — пробормотала она. — Напротив, Апсара. Вы не знаете французов. У нас теперь есть еще один союзник, который может оказать нам большую помощь. И я рассказал ей все, что произошло утром. — Какой чудесный человек! — в волнении воскликнула она. — Когда трон Аломпры будет восстановлен, он будет вознагражден по заслугам! — Будьте уверены, его совесть вознаградит его лучше всего. Но, быть может, в вашей стране существует почетное отличие… — Он будет командором золотого Кромакара. Но хоть бы скорее пришла телеграмма — тогда я уж буду знать день моего отъезда. Я бы хотела уже отсутствовать, когда вернется господин Бененжак. Он, пожалуй, так же легко обнаружит то, что увидел бригадир… — Он поступит так же, как я, как Монадельши. — Я в этом уверена и этого-то я и не хочу. Боже мой, сколько народу уже скомпрометировано! Она закрыла руками лицо. — Моя милая девочка, — сказал я, — неужели я должен ободрять вас! Ну, полноте! Вот лучше попробуйте-ка коктейль. Это «Алабама», помните, любимый коктейль миссис Вебб, очаровательной Максенс с золотыми волосами. Знаете, сегодня утром я получил от нее телеграмму. Она хорошо доехала. В ее телеграмме много приятного, в особенности для вас. Вот, прочтите. Она слабо улыбнулась. — Она была так добра. Все здесь были очень добры ко мне. Но вы! Я никогда не забуду… Я не могу выразить… Это — все не то… — Апсара! Я со страстной гордостью прижал к своему сердцу хрупкое тело принцессы. В то же мгновенье между дорогой и лестницей веранды раздались шаги. — Кто-то идет! — Ничего. Это, вероятно, бригадир. В дверь постучали. Апсара бросилась к окну. Приподняв занавеску, она тотчас же опустила ее. — Это не бригадир. Какой-то старый господин в очках. Я вскочил. — Старый господин? — Сюда, сюда! — быстро пробормотал я, приподняв занавеску и толкая за нее молодую девушку. Постучали сильнее. — Не шевелитесь. Открыв дверь, я увидел маленького старичка, целиком утонувшего в своем удивительном костюме из серого альпага. На нем были серые гетры, серые нитяные перчатки, бинокль на ремне через плечо, серый шлем с зеленым шарфом, как у клиентов Кука, зеленые очки и розетка ордена Почетного Легиона. — Не угодно ли войти, сударь? Я узнал своего врага. Вот он! Он снова вернет меня на землю. И мне снова живо все представилось: мой бедный отец, строчащий свои бумаги, старик Барбару в своем ампирном кресле, Аннет, поджидающая почтальона, вокзал Перраш, Морате-ра, Бротт, словом, все, что не было сном. Мой посетитель снимал шлем, очки. Я видел, как он одним глазом осматривал комнату: великолепие орхидей, позолоченную посуду, стаканы, в которых торжественно золотился «Алабама», диван, на котором лежал, о, проклятье, забытый Апсарой шарф. — Я имею честь говорить с господином Сен-Сорненом, исполняющим обязанности хранителя группы памятников Ангкора? Я наклонил голову. — Тогда разрешите представиться — Эсташ д'Эстенвилль из академии изящной словесности, главный инспектор исторических памятников, уполномоченный Французской Дальневосточной школы. |
||
|