"Атлантида" - читать интересную книгу автора (Бенуа Пьер)

IX. АТЛАНТИДА

Ле-Меж посмотрел на Моранжа с победоносным видом.

Было очевидно, что он обращался только к нему, считая лишь его одного достойным своих конфиденциальных сообщений.

— Много было офицеров, — сказал он, — французских и других, которых каприз повелительницы нашей Антинеи приводил сюда. Вас первого я удостаиваю небывалой чести, посвящая в тайны Хоггара. Но вы были учеником Берлиу, а я очень многим обязан памяти этого человека, и мне кажется, что, делясь с одним из его последователей результатами моих специальных изысканий, я как бы отдаю дань уважения великому ученому.

Он позвонил. На пороге вырос Ферраджи.

— Кофе! — приказал Ле-Меж.

Он протянул нам пестро раскрашенный ящичек с египетскими папиросами.

— Я никогда не курю, — пояснил он при этом, — но иногда сюда приходит Антинея. Это ее папиросы. Угощайтесь, господа!

Я всегда питал отвращение к этому голубому табаку, который дает возможность любому парикмахеру с улицы Мишодьер создать себе иллюзию восточных наслаждений.

Но, в сущности, эти отдающие мускусом папиросы не лишены приятности. К тому же, запас моего собственного английского табаку давно уже иссяк.

— Вот комплект номеров «Vie Parisienne», — сказал мне Ле-Меж. — Займитесь ими, если они вас интересуют, пока я буду беседовать с вашим другом.

— Милостивый государь, — ответил я довольно резко, — я не был, правда, учеником Берлиу, но, тем не менее, разрешите мне послушать ваш разговор. Я не теряю надежды найти его занимательным.

— Как вам будет угодно, — сказал маленький человек.

Мы устроились поудобнее. Ле-Меж уселся за свой рабочий стол, оправил свои манжеты и начал так: — Как бы ни была велика моя слабость к полной объективности в вопросах научных, я не могу, однако, совершенно отделить мою собственную биографию от истории жизни Клито и Нептуна. Я жалею об этом, но, вместе с тем, горжусь. Я сам ковал свою судьбу. Уже с самых ранних лет меня поражало необыкновенное развитие, которое получили в девятнадцатом веке исторические науки. Я понял, куда вел мой путь. И, вопроеки всему и наперекор всем, я пошел по этому пути.

«Повторяю: вопреки всему и наперекор всем. Не имея никаких других ресурсов, кроме своей любви к труду и личных качеств, я добился, на конкурсе 1880 года, эфедры истории и географии. То был, поистине, великий конкурс.

Среди тринадцати кандидатов, успешно выдержавших его, были люди, ставшие потом знаменитостями: Жюльен, Буржуа, Ауэрбах. Я не сержусь на своих коллег, находящихся ныне на вершине официальных почестей: я читаю с состраданием их сочинения, а жалкие заблуждения, на которые их обрекает недостаточность их документальной осведомленности, могли бы вознаградить меня за все неприятности моей университетской карьеры и наполнить мою душу насмешливой радостью, если бы я не чувствовал себя, уже с давних пор, гораздо выше всех этих удовольствий мелкого самолюбия.

Меня назначили преподавателем в Лионский лицей, где я познакомился с Берлиу и начал следить, с захватывающим, почти страстным интересом, за его трудами по истории Африки. В то время у меня зародилась мысль об одной чрезвычайно оригинальной теме для докторской диссертации. Речь шла о параллели между берберийской героиней седьмого века боровшейся с арабским завоевателем Кахеной, и героиней французской, отразившей завоевателей-англичан, — Жанной д'Арк. И вот я предложил филологическому факультету Парижского университета диссертацию на тему: «Жанна д'Арк и туареги». Уже одно это название вызвало во всем ученом мире бешеную бурю саркастических криков и взрыв глупого смеха. Друзья предупредили меня, по секрету, о том, как было встречено мое предложение.

Я не хотел им верить. Но я был вынужден признать правильность их сообщений, когда в один прекрасный день меня пригласил к себе директор лицея и, выказав очень удивившее меня внимание к состоянию моего здоровья, спросил меня в конце беседы, не хочу ли я получить двухгодичный отпуск с сохранением половинного содержания. Я с негодованием отказался. Директор не настаивал, но через две недели, без всяких разговоров или переговоров, меня перевели по приказу министра в один из наиболее далеких и незначительных французских лицеев — в Мон-де-Марсане.

«Вы легко поймете, в какой степени это назначение меня уязвило, и не станете меня упрекать за все те безумства, которым я начал предаваться в этом „эксцентрическом“, во всех смыслах этого слова, департаменте Франции. Да и что делать в Ландах, если не заниматься с утра до вечера едой и питьем? И я с жаром отдавался тому и другому. Все мое жалованье уплывало на жирные пироги с гусиной печенкой, на покупку бекасов, на вино и спиртные напитки. Результаты такого образа жизни сказались очень быстро: не прошло и года, как мои суставы начали хрустеть, точно плохо смазанные ступицы велосипеда, совершившего дальний пробег по пыльной дороге. Острый припадок подагры приковал меня к постели. К счастью, в этом благословенном краю лекарство всегда находится подле недуга. Я отправился поэтому на время каникул в Дакс, чтобы дать там рассосаться всем тем болезненным отложениям, которые образовались в моей крови и в моем теле.

«Я нанял себе комнату на берегу Адура, на Купальном проспекте. Ко мне приходила для домашних услуг одна из местных жительниц, простая и трудолюбивая женщина. Она делала то же самое и для одного старого господина, бывшего судебного следователя и председателя „Общества имени Роже-Дюко“, представлявшего собою какие-то неопределенное скопище местных светочей науки, члены которого занимались изучением самых разнообразных вопросов, обнаруживая при этом поразительное их непонимание. Однажды днем, по причине сильного дождя, я сидел дома. Моя приходящая прислуга яростно чистила в это время медную ручку моей двери, пользуясь для этой цели особого рода массой, называемой трепелем. Она намазывала на вещество на бумагу, а затем — терла, терла, терла… Меня заинтересовал необычайный вид бумаги. Я присмотрелся к нему… „Великий бог! Где вы это взяли?“ — Женщина смутилась."У моего хозяина. У него таких листов целые груды. А этот я вырвала из одной тетради».-«Вот вам десять франков и достаньте мне ее немедленно».

«Через четверть часа женщина вернулась и принесла тетрать. Какое счастье! В ней нехватало лишь одной страницы и как раз той, которая пошла на чистку двери. Знаете ли вы, что это была за тетрадь, что это была за рукопись?

«Путешествие в Атлантиду» мифографа Дионисия Милетского, которое цитирует Диодор и о потере которого так часто печаловался при мне Берлиу32.

«Этот бесценный документ заключал в себе многочисленные выдержки из „Крития“. Он воспроизводил, в существенных чертах, знаменитый диалог, единственный во всем мире экземпляр которого вы только что держали в своих руках. Он устанавливал неоспоримым образом местоположение укрепленного замка атлантов и,доказывал, что описываемая местность, отрицаемая современной наукой, никогда не исчезала под волнами океана, как это себе представляют редкие и робкие защитники гипотезы об Атлантиде. Вы знаете, что ныне уже не существует никаких сомнений относительно тождественности „мазийцев“ Геродота и имошарских племен, т. е. туарегов. И вот манускрипт Дионисия отождествляет самый решительным образом исторических „мазийцев“ с атлантами мнимой легенды.

«Таким образом, Дионисий убедил меня, с одной стороны, в том, что центральная часть Атлантиды — эта колыбель и резиденция династии Нептуна — и не думала погружаться в волны во время описанной Платоном катастрофы, поглотившей остальную часть острова Атлантиды, а с другой — еще доказал, что эта часть соответствует туарегскому Хоггару, и что в этом Хоггаре, — по крайней мере, в эпоху этого автора, — благородные отпрыски бога морей считались еще благополучно здравствующими.

«Историки Атлантиды полагают, что катаклизм, стерший с лица земли эту дивную страну или часть ее, разразился около девяти тысяч лет до христианской эты. Если Дионисий Милетский, писавший не более двух тысяч лет тому назад, утверждает, еще в его дни династия, вышедшая из лона Нептуна, еще диктовала свои законы, то вы поймете и не удивитесь, что у меня зародилась следующая мысль: то, что существовало девять тысяч лет, может существовать еще две тысячи лет. С этой минуты целью моей жизни стало неодолимое желание войти в сношение с возможными потомками атлантов, и в том случае (а для этого у меня были серьезные основания), если они находились, действительно, в упадке и не знали о своем былом величии, открыть им их славное происхождение.

«Вы легко поймете, что о своих планах я ни слова не сказал своему лицейскому начальству. Просить его о содействии или даже о разрешении, принимая во внимание его отношение ко мне, значило подвергать себя почти наверняка риску немедленно угодить в дом для умалишенных. Поэтому я собрал и реализовал все свои сбережения и сел тайком на пароход, отплывавший в Оран. 1 октября я прибыл в Ин-Салу. Лениво растянувшись под пальмой оазиса, я думал с бесконечным наслаждением о том, как директор лицея в Мон-де-Марсане метался, как угорелый, пытаясь угомонить двадцать юных головорезов, толпившихся перед дверью пустого класса, и посылая во все стороны телеграммы с просьбой разыскать своего пропавшего учителя истории.

Ле-Меж умолк и посмотрел на нас с довольным видом.

Должен сознаться, что во время его рассказа я не особенно заботился о своем достоинстве и позабыл о неизменном предпочтении, которое профессор оказывал Моранжу, совершенно не скрывая, что говорит исключительно ради него.

— Простите за нескромность, — сказал я. — То, что вы рассказываете, интересует меня гораздо больше, чем я ожидал. Но, как вам известно, мне недостает очень многого для того, чтобы хорошо вас понимать. Вы говорили о династии Нептуна. Что это за династия, от которой, по вашим словам, происходит Антинея? Какова ее роль в истории Атлантиды?

Ле-Меж снисходительно улыбнулся, незаметно подмигнув при этом Моранжу. Но тот даже не шелохнулся и, захватив свой подбородок упиравшеюся в колено рукою, продолжал слушать, не произнося ни слова.

— Вместо меня вам ответит Платон, — сказал профессор и прибавил с невыразимой ко мне жалостью:

— Неужели вы никогда не читали даже первых страниц «Крития»?

Он взял со стола манускрипт, вид которого так взволновал Моранжа. Поправив свои очки, он принялся читать.

Можно было подумать, что магическое действие слов древнего философа потрясало и преображало этого смешного старикашку.

Поделив между собою, по жребию, различные части земли, одни боги получили пространства обширные, а другие — малые… Нептун, которому досталась Атлантида, поместил на этом острове своих детей, рожденных от связи со смертною. Он поселил их на равнине неподалеку от моря, в самой середине острова, наиболее прекрасного и плодородного на всем свете.

Приблизительно в пятидесяти стадиях от этой равнины, посредине острова, Находилась гора. Там жили люди, которые, в самом начале мира, были рождены самой зешей: Эвенор и его жена Левкиппа. У них была единственная дочь Клито. Она была уже взрослой девушкой, когда умерли ее отец и мать, и Нептун, влюбившись в нее, взял ее себе в жены. Он укрепил гору, в которой она жила, отделив ее от остального мира. Он соорудил чередовавшиеся между собою ограды из земли и морской воды, одни побольше, другие поменьше, две из земли, три — из воды, и закруглил их в центре острова таким отразом что все их части находились от него на равном расстоянии.

Ле-Меж прервал чтение.

— Это расположение ничего вам не напоминает? — спросил он.

Я взглянул на Моранжа, окончательно погрузившегося в глубокое размышление.

— Оно ничего вам не напоминает? — повторил профессор своим резавшим ухо голосом.

— Моранж, Моранж, — залепетал я, — вспомните… вчера… когда мы ехали, когда нас везли… два длинных прохода, которые мы миновали до того, кяк добраться до этой горы… «Ограды из земли и воды…» Два прохода… две ограды из земли…

— Хе-хе! — усмехнулся Ле-Меж.

И посмотрел на меня с улыбкой. Я понял ее значение: «Да, ты, кажется, не такой уж дурак, как я думал».

Сделав над собой громадное усилие, Моранж нарушил свое молчание.

— Да, я слышу, слышу… Три ограды из воды… Но в таком случае, вы допускаете в своем объяснении, остроумия которого я не оспариваю, правильность гипотезы о том, что на месте нынешней Сахары было когда-то море?

— Я это допускаю и могу доказать, — раздражительно ответил старикашка, сухо постукивая пальцами по столу.Я знаю все, что Ширмер и другие выдвигают против этого предположения. Я знаю, это лучше вас. Я знаю все, милостивый государь. Я могу представить вам все необходимые доказательства. Еще сегодня вечером, за обедом, вы будете с удовольствием есть вкусную рыбу. И вы скажете мне, может ли быть пресноводной эта рыба, извлекаемая из того озера, которое вы можете видеть из этого окна.

— Поймите, — продолжал он более спокойно, — поймите ошибку людей, которые, веря в существование Атлантиды, вздумали объяснять катаклизм тем, что чудесный остров погрузился в морские волны. Все они допускали поглощение земли водой, а на самом деле не океан затопил навсегда сушу, а суша поднялась из океана. Новые земли вынырнули из вод Атлантики. Пустыня заступила место моря. Себхи, солончаки, Тритоновы озера и песчаные Сирты33, — все это печальные следы зыбких волн, которые рассекали когда-то плывшие на завоевание Аттикн корабли. Песок еще лучше, чем вода, поглощает цивилизации. От прекрасного острова, из которого море и ветры cделали гордую зеленую корону, ныне не осталось ничего, кроме этого обугленного горного массива. Все, что еще сохранилось в этой скалистой и навсегда оторванной от живого мира котловине, это — чудесный оазис, который лежит у ваших ног, эти ярко-красные плоды, этот водопад, это голубое озеро, — все эти священные свидетели исчезнувшего золотого века. Вечера вечером, прибыв сюда, вы миновали пять оград: три морских, навеки высохших, и две земляных, сооруженных из прохода, через который вы вчера проехали на верблюдах и над которым когда-то плавали триремы. Единственное, что еще уцелело от великой катастрофы и сохранило, в своем былом великолепии, еще некоторое подобие своего прошлого, это — вон та гора, та самая, куда Нептун заключил свою возлюбленную Клито, дочь Эвенора и Левкиппы, мать Атласа, прапрародительницу нашей повелительницы Аитинеи, во власти которой вам суждено остаться навеки.

— Сударь, — сказал Моранж, с очаровательной учтивостью, — если бы мы пожелали узнать от вас о причинах и цели нашего плена, то это было бы, конечно, вполне естественно. Но я хочу вам доказать, в какой степени меня интересуют раскрываемые вами тайны, и потому откладываю до другого времени этт вопрос личного свойства. На этих днях мне удалось найти, в двух различных пещерах, надпись на тифинарском наречии, гласящую — Антинея.

Мой товарищ может вам подтвердить, что я принял это имя за греческое. Я понимаю теперь благодаря вам и божественному Платону, что я не должен больше удивляться, если варвара называют греческим именем. Но я все-таки нахожусь в сильном затруднении относительно этимологии этого слова. Можете ли вы просветить меня на этот счет.

— Постараюсь это сделать, — ответил Ле-Меж. — Впрочем, должен вам сказать, что вы не первый спрашиваете меня об этом. Большинство путешественников и исследователей, которые прошли здесь перед моими глазами за десять лет, были завлечены именно таким образом, заинтересовавшись этой греческой вокабулой на тифинарском языке.

Я даже составил довольно подробный каталог всех этих надписей и тех пещер, где их можно найти. Все они, или почти все, заключают в себе слова: «Антинея… Здесь начинается ее царство». Я сам велел подкрасить охрой те из них, которые уже начинали стираться… Но вернемся к тому, о чем мы говорили. Надо заметить, что все европейцы, завлеченные сюда этой эпиграфической тайной, тотчас же забывали об этимологии этого слова, как только они попадали во дворец Антинеи. У них немедленно появлялась другая забота. По этому поводу можно бы сказать очень много о том, какое ничтожное значение имеют чисто научные вопросы даже для ученых, и как быстро эти господа жертвуют ими ради самых низменных земных интересов, в особенности, например, если дело касается их собственной жизни.

— Если позволите, мы побеседуем об этом как-нибудь в другой раз, — сказал Моранж все с тою же поражавшей меня учтивостью.

— Это отступление от темы преследовало только одну цель: доказать вам, что я не причисляю вас к этим недостойным мужам науки. Вы, действительно, интересуетесь корнями имени «Антинея», нисколько не заботясь о том, чтобы узнать, какой женщине оно принадлежит, или о том, какие причины побуждают ее держать вас в плену вместе с вашим товарищем.

Я пристально посмотрел на старикашку. Но он говорил с самым серьезным видом.

«Тем лучше для тебя, — думал я. — А не то я давно бы выбросил тебя через окно, чтобы ты мог там на свободе иронизировать. Надо полагать, что в Хоггере законы падения тел — такие же, как и везде».

— Я не сомневаюсь, — продолжал Ле-Меж, обращаясь к Моранжу и нисколько не смущаясь моим сверкающим взором, — я не сомневаюсь в том, что вы уже составили несколько этимологических догадок, когда вы увидели в первый раз слово «Антинея». Не найдете ли вы возможным мне их сообщить?

— Конечно, — сказал Моранж,.

И он перечислил весьма обстоятельно все этимологические объяснения, о которых я уже говорил.

Маленький человек с широким вишневым галстуком потирая руки.

— Очень хорошо, — отчеканил он с выражением величайшего торжества. — Чрезвычайно хорошо для тех скудных сведений по части эллинизма, которыми вы должны, естественно, располагать. И все-таки это неверно от начала до конца.

— Я вас именно потому и спрашиваю, что я сам в этом сомневаюсь, — мягко произнес Моранж.

— Я не буду вас больше мучить, — сказал Ле-Меж.Слово «Антинея» разлагается следующим образом: «ти» — не что иное, как берберийская вставка в это чисто греческое имя; «ти» — признак женского рода в грамматике берберов. У нас есть много примеров, иллюстрирующих такие вставки. Возьмите хотя бы слово Типаза, название города в Северной Африке. Оно значит

—«целый» и образовалось от «ти» и ЯЙУ. В сущности, «тинея» означает «известие, новость», от «ти» и еа.

— А приставка «ан»? — спросил Моранж.

— Неужели, — возразил Ле-Меж, — я целый час толковал вам о «Критии» только для того, чтобы добиться такого жалкого результата? Ясно, как день, что сама по себе приставка «ан» не имеет значения. Но вы поняли бы ее смысл, если бы я вам сказал, что мы имеем дело с интересным случаем грамматического усечения. Дело в том, что надо читать не «ан», а «атлан». «Атл» выпало в силу усечения, и осталось «ан». Короче говоря, слово Антинея разлагается следующим образом: Ti-vea-a rXAv. И его значение-«новая Атланта» — выявляется блестящим образом из этого доказательства.

Я посмотрел на Моранжа. Его изумлению не было границ. Берберийская приставка «ти» сразила его, как громом.

— А вы имели случай проверить эту оригинальную этимологию? — произнес он, наконец, с трудом.

— Вы сами можете это сделать, заглянув в некоторые из этих книг, — ответил пренебрежительным тоном Ле-Меж.

И он открыл, один за другим, пять, десять, двадцать стенных шкафов. Нашим глазам представилась беспримерная по своему богатству библиотека.

— Здесь все… здесь есть все, — бормотал Моранж, и голос его странно дрожал от удивления и какого-то внутреннего страха.

— По крайней мере, решительно все, что заслуживает внимания, — сказал Ле-Меж. — Все великие труды, утрату которых оплакивает так называемый ученый мир.

— А как они очутились здесь?

— Мой друг, вы приводите меня в отчаяние: право, я думал, что вы гораздо осведомленнее относительно некоторых вещей. Вы не помните, значит, того места у Плиния Старшего, где он говорит о карфагенской библиотеке и о хранящихся в ней сокровищах. В 146 году, когда этот город пал под ударами негодяя Сципиона, скопище грубых неучен, называвшееся Римским Сенатом, обнаружило по отношению ко всем этим богатствам свое полнейшее презрение. Оно подарило их туземным царям. Таким именно путем это чудесное наследие досталось Мастанабалу и перешло затем к его сыновьям и внукам, Хиемпсалю, Юбе I и Юбе II, мужу восхитительной Клеопатры Селены, дочери великой Клеопатры и Марка-Антония. Клеопатра Селена родила дочь, вышедшую замуж за царя атлантов. Вот каким образом дочь Нептуна, Антинея, насчитывает среди своих предков бессмертную царицу египетскую. И именно таким путем, в силу наследственного права, остатки карфагенской библиотеки, обогащенные остатками библиотеки александрийской, находятся у вас перед глазами… Наука бежит от человека.

В то время, как он воздвигал свои чудовищные псевдонаучные Вавилоны, все эти Парижи, Лондоны и Берлины, наука укрылась в этом пустынном уголку Хоггара. Там, в своих городах, люди могут строит свои гипотезы, необходимость которых они обосновывают утратой таинственных сочинений древности. Но эти сочинения не утрачены. Они — здесь. Вот книги — еврейские, халдейские, ассирийские. Вот — великие традиции Египта, вдохновлявшие Солона, Геродота и Платона. Вот — греческие мифографы, магики римской Африки, индийские мечтатели, — одним словом, все сокровища, отсутствие которых делает ничтожными и смехотворными все диссертации и умозаключения современных ученых. Поверьте мне, что скромный университетский профессор, признанный ими сумасшедшим, ими осмеянный и обесславленный, поверьте мне, что он вполне ныне отомщен. Я жил, живу и буду жить, не переставая смеяться и хохотать при виде их фальшивой и хилой эрудиции. И когда я умру, то заблуждения их, благодаря мерам предосторожности ревнивого Нептуна, решившего скрыть свою возлюбленную Клито от всего мира, — то заблуждения их, повторяю, будут попрежнему безраздельно царить над их жалкими сочинениями.

— Господин Ле-Меж, — произнес серьезным тоном Моранж, — вы только что говорили о влиянии Египта на цивилизацию этого края. По причинам, на которые мне придется, может быть, вам когда-нибудь указать, мне хотелось бы иметь доказательства этого факта.

— Когда прикажете, — ответил Ле-Меж.

В свою очередь, выступил и я.

— Два слова, сударь, — сказал я довольно резко.Я не скрою от вас, что вся эта дискуссия по вопросам истории кажется мне совершенно неуместной. Не моя вина, что у вас были неприятности в университете и что вы теперь не во Французском Коллеже или где-нибудь в другом месте. В данную минуту меня интересует одна вещь: для чего мы находимся здесь и, в частности, — я. Мне важно знать не греческую или берберийскую этимологию имени этой дамы — Антинеи, — а то, чего она, собственно, от нас хочет… Мой товарищ желает узнать о том, какое она имеет отношение к древнему Египту. Прекрасно! С своей стороны, я требую объяснений по поводу тех отношений, какие у нее существуют с алжирскими властями…

Ле-Меж пронзительно рассмеялся.

— Я дам вам ответ, который удовлетворит вас обоих,сказал он.

И прибавил: — Следуйте за мной. Вам, действительно, пора вое узнать.