Бентли ЭдмундПоследнее дело Трента

Эдмунд БЕНТЛИ

ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО ТРЕНТА

Глава 1

ДУРНЫЕ ВЕСТИ

Когда неукротимый мозг Сигсби Мандерсона был сокрушен выстрелом, произведенным неизвестной рукой, мир не потерял ничего, что стоило хоть единой слезы; миру напомнили о тщетности богатства, какое покойник накопил - не оставив после себя ни друга, который бы оплакивал его смерть, ни поступка, который бы заставил вспоминать его добром. Но когда пришла весть о его кончине, людям, живущим в огромном водовороте бизнеса, показалось, что земля дрогнула.

В мрачной истории коммерческих операций не было личности, которая отложила бы столь сильный отпечаток на умы делового мира. Личность эта стояла совершенно особо. Финансовые гиганты, рвущие подать с миллионов тружеников, существовали и раньше; но в случае с Мандерсоном была та единственность, что делала его в глазах сограждан символом практичности, неоспоримым вожаком устойчивости, твердо шагавшим сквозь искусственно созданные кризисы, финансовые демарши конкурентов с Уолл-стрит.

Состояние, оставленное его дедом, который был одним из дельцов этого города, только меньшего калибра (соответственно своему времени), пришло к нему через отца, который всю свою долгую жизнь спокойно давал деньги взаймы и никогда не получал при этом недобросовестного барыша. Мандерсон-младший, не знавший, что значит не иметь на руках крупной суммы, должен был бы тянуться к нравам новейшей американской плутократии, к традициям и обычаям большого богатства. Но этого не случилось. Его воспитание и образование укоренили в нем инстинкт спокойного благополучия, ощущение могущества, которое не кричит о себе тысячью языков. Тем не менее в начале своей деловой карьеры он был не только гениальным игроком, но и врагом каждого, кто в погоне за прибылью успевал больше, чем он. Затем он познал, что и война - очень выгодное дело. Так молодой Мандерсон открывал для себя многогранность и сложность борьбы на нью-йоркской бирже.

Ко времени смерти отца, когда Мандерсону было тридцать лет, казалось, какое-то новое сияние золота, которому он служил, озарило его. С внезапной гибкостью, свойственной людям его нации, он обратился к банковскому делу отца, не особенно прислушиваясь при этом к звукам биржевых битв: он уже держал в руках всю деятельность большой фирмы, чей безупречный консерватизм, устойчивость и финансовый вес возвышали ее над бурями рынка.

Он стал совершенно другим человеком. Каким образом произошло это изменение, никто не мог бы сказать с уверенностью, но были, говорят, какие-то предсмертные слова, сказанные его отцом, единственным человеком, которого он уважал и, может быть, любил.

Вскоре его имя стало ходячим в деловом мире. Оно стало символом всего, что было расхвалено и прочно в Соединенных Штатах. Он планировал всевозможные комбинации капиталовложений, стягивал, соединял и централизовал предприятия индустрии континента, безошибочно финансировал государственные и частные фирмы, разоряя при этом множество мелких хозяйств.

Десятки тысяч бедняков проклинали его имя, но финансисты и дельцы отвращения к нему не питали. Он протягивал им руку, чтобы защитить силу богатства в каждом из уголков страны. Энергичный, хладнокровный, безошибочный, он служил национальному возвышению, и благодарные воротилы назвали его Колоссом.

Тем не менее было на исходе жизни Мандерсона одно обстоятельство, скрытое от всех, кроме, пожалуй, его секретарей и нескольких свидетелей его бурного прошлого. Только маленький круг людей знал, что у Мандерсона, этого столпа здравого бизнеса и рыночной устойчивости, были часы тоски по тем полным напряжения временам, когда Стрит дрожала при его имени: время от времени пират с ножом в зубах в нем все же проглядывал. Тогда, бессильный и пресыщенный, Мандерсон позволял себе подсказать кому-нибудь, как могла бы состояться миллионная сделка.

- "Сдается мне, - скажет он, бывало, - что Стрит стала удивительно скучным местом с тех пор, как я перестал там бывать". Постепенно о милой слабости Колосса узнали в деловом мире, и деловой мир был счастлив своим знанием.

При известии о его смерти паника обрушилась на рынки, как ураган. Цены колебались и рушились, словно башни во время землетрясения. По Соединенным Штатам прошла эпидемия самоубийств. Она перенеслась и на Европу. В Париже отравился известный банкир. Во Франкфурте один из дельцов бросился с собора. Люди закалывались, стрелялись, вешались - и все потому, что в уединенном уголке Англии расстался с жизнью человек, сердце которого было отдано алчности.

Весть о его смерти охватила Лондон в течение пятнадцати мину г. Через полчаса сенсационное известие о том, что обнаружен труп Мандерсона, с неизбежными при этом слухами о самоубийстве, стало достоянием дюжины редакций. Однако еще до появления первых экземпляров газет паника на Уолл-стрит была в полном разгаре.

А в мире все шло своим чередом. Для человечества, за исключением миллиона - двух полусумасшедших игроков, смерть Мандерсона ничего не значила. Жизнь мира продолжалась. В течение двух дней Панина прекратилась, цены стабилизировались, банкроты притихли, рынок вошел в норму.

И "мандерсоновская история" остыла. Огромный поток американских туристов, приезжающих в Европу, неизменно стекался к памятникам великих людей, умерших в бедности, но никто почтительно не склонил головы у могилы знаменитого плутократа около маленькой церкви в Марлстоне...

Глава 2

ОШЕЛОМИТЬ ГОРОД!

На столе сэра Джеймса Моллоя в единственной хорошо обставленной комнате "Рекорда" зазвонил телефон. Сэр Джеймс дал знак рукой, и Сильвер, его секретарь подошел к аппарату.

- Кто это? Кто?.. Я вас не слышу... О, это мистер Баннер, не так ли? Да, но... Я знаю, но он очень занят. Не могли бы вы... Ах, так? В таком случае подождите, пожалуйста.

Он положил трубку перед сэром Джеймсом.

- Это Калвин Баннер, помощник Сигсби Мандерсона, - сказал секретарь. - Он настаивает на личном разговоре с вами. Говорит, что у него очень серьезные новости.

Сэр Джеймс посмотрел на телефон, взял трубку.

- Да? - сказал он жестко. - Да... - И Сильвер, ревностно следивший за боссом, увидел на его лице удивление и ужас. - Боже милостивый!.. пробормотал сэр Джеймс. Сжав трубку, он медленно поднялся на ноги, взглянул на часы и быстро, поверх трубки, сказал Сильверу:

- Найдите Фиггса и молодого Вильямса. Быстро! - Сильвер ринулся из комнаты.

Именитый журналист был высоким, сильным, умным ирландцем лет пятидесяти, смуглым и черноусым, человеком неутомимой энергии, хорошо известным в свете, который он отлично понимал и которым чуть играл с полуциничным отвращением. Он был директором компании, владевшей самой влиятельной утренней газетой "Рекорд", а также самой независимой вечерней газетой "Сан". Кроме того, сэр Джеймс являлся главным редактором "Рекорда", в штат которого подобрал способнейших журналистов.

- Вы уверены, что это все? - спросил сэр Джеймс, внимательно выслушав собеседника. - Когда это стало известно? Да, конечно, полиция уже там... А слуги?.. Хорошо, мы попробуем... Слушайте, Баннер, я очень обязан вам за все это.., я ваш должник... Повидайте меня в первый же день, как будете в городе... Хорошо, все понятно. Теперь я должен действовать. Всего доброго. Сэр Джеймс повесил трубку и схватил лежавшее на столе железнодорожное расписание. Вошел Сильвер, следом за ним - Фиггс, человек в очках, с жесткими чертами лица, и Вильяме.

- Я прошу вас записать кое-какие факты, Фиггс, - спокойно сказал сэр Джеймс. - Когда запишете, придайте им соответствующую форму, и как можно быстрей. Это - для специального выпуска "Сан".

Фиггс кивнул и взглянул на часы. Затем извлек записную книжку и пододвинул стул к большому письменному столу.

- Сильвер, - продолжал сэр Джеймс, - скажите Джонсу, чтобы он срочно телеграфировал нашему местному корреспонденту, пусть все бросает и немедленно направляется в Марлстон. Никаких причин в телеграмме не указывать. Ни одного лишнего слова, пока не выйдет "Сан". Вам понятно? Вильяме! Скажите мистеру Антони, чтобы он был готов дать две колонки, да такие, которые бы ошеломили город. Скажите, пусть примет все меры предосторожности, чтобы эта новость не появилась в других газетах. Скажите, что через пять минут Фиггс будет у него со всеми фактами и ему потребуется для работы отдельная комната. По дороге сообщите мисс Морган, чтобы она сейчас же меня повидала. И прикажите телефонистке вызвать мне мистера Трента.

Вильяме исчез, и сэр Джеймс моментально повернулся к Фиггсу, уже нацелившему карандаш на бумагу.

- Сигсби Мандерсон убит, - быстро и четко начал сэр Джеймс. - Он, его жена и двое секретарей последние две недели находились в своем доме в Марлстоне, недалеко от Бишопсбриджа. В этом доме, приобретенном много лет назад, Мандерсон с женой проводили часть каждого лета. Прошлой ночью он лег спать в половине двенадцатого, как всегда. Никто не знает, когда он встал и покинул дом. Его не хватились до утра. Около десяти часов садовник обнаружил его тело в сквере у гаража. Он был убит выстрелом в голову. Пуля прошла через левый глаз. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Мандерсон не был обворован, однако на его запястье заметны следы, которые заставляют предполагать, что имела место борьба. Немедленно был вызван доктор Сток из Марлстона, который и произведет вскрытие. Полиция Бишопсбриджа, срочно прибывшая на место преступления, молчит. Надо думать, что у нее нет каких бы то ни было данных для поиска убийцы. Вот и все, Фиггс. Мистер Антони ждет вас. Я должен позвонить ему и кое-что уладить.

Мистер Фиггс поднял голову.

- Один из самых способных сыщиков Скотланд-ярда направлен для расследования этого события. Думаю, это можно смело добавить, - предложил он.

- Если хотите.

- А миссис Мандерсон? Она была там?

- Да. А что с ней?

- Убита горем, - продолжил репортер. - Никого не хочет видеть...

- Я бы не стала писать этого, мистер Фиггс, - произнесла спокойным голосом неслышно вошедшая мисс Морган. - Я видела миссис Мандерсон, - продолжала она, повернувшись к сэру Джеймсу. - Она выглядит вполне здоровой и разумной. Мне кажется, что удар ее не задел. По-моему, она делает все возможное, чтобы помочь полиции.

- Тогда что-нибудь в вашем стиле, мисс Морган, - сказал сэр Джеймс с улыбкой. - Зачеркните ваши добавки, Фиггс, и поторопитесь... Ну, мисс, надеюсь, вы знаете, чего я хочу.

- У нас есть вполне подходящая биография Мандерсона, - ответила мисс Морган, опустив глаза с темными ресницами. - Я просматривала ее несколько месяцев назад. Она фактически готова для завтрашней газеты. Что же касается "Сан", то, мне думается, ей лучше использовать зарисовку о жизни Мандерсона, которую они давали около двух лет назад, когда он ездил в Берлин улаживать затруднения с едким калием. Помнится, это была вполне приличная зарисовка. Вообще досье на Мандерсона у нас обильное, но большинство из газетных вырезок - вздор. Редакторы могут получить их, как только придут. Есть у нас и два очень хороших портрета. Они - наша собственность, лучший - это тот, что нарисован мистером Трентом, они как-то плыли на одном корабле. Он лучше любой фотографии, но вы всегда говорите, что читатель предпочитает плохую фотографию хорошему рисунку. Я сейчас же их пришлю, и вы сможете выбрать. Мне кажется, у "Рекорда" есть все возможности выдать добротную сенсацию. И возможности эти удвоятся, если вы сумеете своевременно послать кого-нибудь на место события.

Сэр Джеймс глубоко вздохнул.

- Ну, чего мы стоим? - спросил он удрученно Сильвера, вернувшегося к своему столу. - Она даже Брадшоу знает наизусть. Мисс Морган терпеливо привела в порядок свои манжеты.

- Я еще могу быть чем-нибудь полезной? - спросила она, и тут зазвонил телефон.

- Да, - ответил ей сэр Джеймс, снимая трубку. - Я хочу, чтобы вы как-нибудь совершили ошибку, сделали несусветную глупость, мисс Морган, так просто, ради нас!

Она позволила себе улыбнуться, прежде чем покинула кабинет.

- Антони? - спросил сэр Джеймс и весь ушел в разговор с редактором, находящимся на противоположной стороне улицы, где размещалась редакция газеты "Сан". Сэр Джеймс редко заходил туда, ему не очень импонировала атмосфера вечерней газеты. Мистер Антони, этот Марат Флит-стрит, любивший всякого рода полуночные "завертушки", сказал бы то же самое о газете утренней.

Примерно через пять минут вошел рассыльный в униформе и сообщил, что мистер Трент на проводе. Сэр Джеймс резко оборвал разговор с мистером Антони.

- - Пусть немедленно переключат его сюда, - велел он. - Хэлло! - закричал он в трубку. Голос в трубке ответил:

- Хэлло, чтоб ты лопнул! Что сдвинулось в мире?

- Говорит Моллой, - сказал сэр Джеймс.

- Это я сообразил, - ответил голос. - Это Трент. Он пишет картину. Дошел до половины. Его прервали в самый ответственный момент. Надеюсь, для этого были какие-то серьезные основания?

- Трент, - веско сказал сэр Джеймс, - это очень важно. Я просил бы вас кое-что для нас сделать.

- Очередная газетная забава! - возразил голос. - Поверьте, мне не до шуток, у меня рабочее настроение. Я делаю что-то действительно стоящее.

- Случилось нечто из ряда вон выходящее, Трент.

- Что именно?

- Убит Сигсби Мандерсон, выстрел в голову, и никто не знает, чья это пуля. Тело нашли сегодня утром. Это случилось недалеко от Бишопсбриджа. - Сэр Джеймс подробно изложил Тренту сведения, которые только что диктовал Фиггсу. - Что вы об этом думаете?

Многозначительное ворчание было ему ответом.

- Давай, давай, думай, - торопил его Джеймс.

- Искуситель!

- Вы появитесь? В трубке молчание - Где вы там? - спросил сэр Джеймс.

- Слушайте, Моллой, - голос звучал жалобно, - это дело может быть интересным, а может быть и нет. Сказать трудно. Возможно, это загадка, а возможно, все просто, как новый день. Необворованное тело - это привлекательно, но он мог быть убит каким-нибудь жалким босяком, которого Мандерсон нашел в саду спящим и пытался прогнать. Такую шутку он мог выкинуть. А у убийцы хватило здравого смысла не тронуть денег и драгоценностей - самое верное дело. Скажу вам честно, я не хотел бы отправлять на виселицу того, кто угробил такого человека, как Сигсби Мандерсон.., просто в качестве социального протеста.

Сэр Джеймс улыбнулся телефону. Это была улыбка успеха. "Ты сдаешься, мальчик. Признайся, тебе хочется выехать на место и ознакомиться с делом. Ты знаешь, что это так. Если там будет что-то, из-за чего ты не захочешь с этим делом связываться, ты вправе его бросить".

- Между прочим, где вы сейчас?

- Я на семи ветрах, - ответил голос Трента, - и я восхитительно пустой.

- Можете ли вы прибыть сюда в течение часа? - настаивал сэр Джеймс.

- Думаю, что могу, - проворчал голос. - Сколько у меня времени?

- Времени достаточно, дорогой. И в этом вся загвоздка. Единственный порядочный поезд ушел полчаса назад. Другой, тихоня, идет из Педдингтона в полночь. Вы можете воспользоваться "Бустером", если хотите. - Сэр Джеймс говорил о своем скоростном автомобиле. - Но все равно вы не попадете на место, чтобы успеть хоть что-то сделать сегодня.

- И лишусь сна. Нет, спасибо. Мне - поезд. Я люблю ездить в поездах. У меня к этому призвание. Могут ли ваши люди раздобыть гостиницу поближе к месту происшествия и забронировать мне номер?

- Конечно, - сказал сэр Джеймс. - И появляйтесь как можно скорей.

Он повесил трубку, склонился над бумагами, и вдруг резкие ребячьи голоса взорвали улицу. Он подошел к открытому окну - группа возбужденных мальчишек сбегала с лестницы редакции "Сан" по направлению к Флит-стрит. У каждого в руках была кипа газет, и каждый выкрикивал сенсационный заголовок: "Убийство Сигсби Мандерсона!"

Сэр Джеймс улыбнулся.

- Отлично! - сказал он Сильверу, стоявшему возле него.

Глава 3

ЗАВТРАК

На следующий день, около восьми часов утра, мистер Натаниель Бертон Копплс стоял на веранде отеля в Марлстоне. Он думал о завтраке, ибо вспомнил, что вчерашнее возбуждение, связанное с известием об убийстве Мандерсона, начисто лишило его аппетита. Час назад он проснулся голодным и посему настроился употребить три тоста и яйцо; все остальное, решил, - за обедом. Прикинув так, мистер Копплс позволил себе несколько минут насладиться ландшафтом, включающим в себя и крупный береговой обрыв.

Это был человек среднего роста, сухощавый, лег шестидесяти, не богатырского здоровья, но выносливый и для своего возраста довольно деятельный. Борода и усы не скрывали топкого, но доброго рта; глаза были проницательными, но веселыми и приятными. Человек неглупый, он сохранил в себе натуру совестливую, деятельную, но лишенную воображения. Может быть, поэтому его веселость и доброта не имели ничего общего с чувством юмора.

Надо думать, в более ранние времена, под руководством церковников, он мог бы добиться высокого сана. Сейчас же он был ушедшим на покой банковским деятелем, вдовцом, не имеющим детей. Его строгая, наполненная скромными радостями жизнь прошла большей частью среди книг и в залах музеев, давших ему глубокие и терпеливо пополняемые знания о вещах довольно редкостных; это и привело его на исходе лет в тихий мир профессоров и кураторов - людей, преданных творческому поиску.

В тот самый миг, когда мистер Копплс завершал долгожданную трапезу за маленьким столиком на веранде, к отелю подъехал автомобиль.

- Кто это? - спросил он слугу.

- Это управляющий, - тихо ответил молодой человек. - Он встречал гостя, прибывшего поездом.

Автомобиль остановился, и швейцар поспешил навстречу. Мистер Копплс радостно вскричал, увидев вылезающего из машины мужчину с костистым лицом аскета, в грубошерстном костюме, с прической и короткими усами той неопределенной стрижки, что на грани неопрятности и терпимости.

- Копплс, вот это чудо! - воскликнул приехавший, бросившись к Копплсу, и прежде чем тот успел подняться со стула, крепко сжал его руку. - Мне везет сегодня. Это вторая удача в течение часа. Вы здесь! Почему вы здесь? И отчего этот убогий завтрак? Рад, очень рад видеть вас!

- Никак не думал встретить вас, Трент, - ответил мистер Копплс. - Вы прекрасно выглядите, мой друг. Но вы еще не завтракали, не присядете ли к моему столу?

- Охотно. Люблю обильный завтрак, приправленный утонченной беседой и невысыхающими слезами воспоминаний. Не скажете ли вы официанту, чтобы он накрыл стол, пока я умоюсь, это займет три-четыре минуты.

Он исчез в отеле, а мистер Копплс, подумав минутку, направился к телефону.

Когда он вернулся, Трент уже сидел за столом, озабоченно выбирая, что бы заказать.

- Думаю, мне предстоит нелегкий день, - сказал он. - Похоже, не придется есть до вечера. Вы догадываетесь, почему я здесь, не так ли?

- Безусловно, - сказал мистер Копплс. - Вы приехали, чтобы написать об убийстве.

- Как сухо вы об этом говорите! - ответил Трент. - Меня встречал управляющий гостиницей. Прошлой ночью ему позвонили из "Рекорда", сообщили, что я еду, и сегодня в семь утра он встретил меня на автомобиле размером в хороший стог сена. Он беспредельно рад, что я остановился у него. - Трент допил чашку чая. - Первое, что он спросил, не желаю ли я видеть тело убитого. Если да, то он сможет это для меня устроить. Тело находится в хирургии доктора Стока, его должны вскрывать сегодня утром. Так что я приехал вовремя. Управляющий доставил меня к доктору, по дороге щедро высыпал подробности - к моменту прибытия я был полностью в курсе дела. Мне кажется, что управляющий и доктор в добрых отношениях. В клинику мы прошли без труда, даже дежурный полицейский не чинил нам препятствий, хотя был достаточно осторожен и попросил меня не "продавать" его в печати.

- Я видел тело на месте происшествия до того, как его убрали, - заметил мистер Копплс. - Я бы не сказал, что мне бросилось в глаза что-нибудь особенное, не считая того, что выстрел в глаз почти не изуродовал лица и не вызвал сильного кровотечения. Запястья, действительно, поцарапаны, в ссадинах. Полагаю, что ваш натренированный глаз заметил другие, более существенные детали.

- Другие детали... Конечно... Но я не уверен, что они что-нибудь значат. Настолько они необычны. Взять хотя бы запястья, к примеру. Как это вы обратили на них внимание? Вы, очевидно, видели Мандерсона незадолго до убийства?

- Конечно, - сказал мистер Копплс.

- И видели его запястья?

Мистер Копплс задумался.

- Нет. Теперь, когда вы меня об этом спросили, я вспоминаю, что во время последнего разговора с Мандерсоном на нем были длинные жесткие манжеты, опускающиеся почти до костяшек пальцев.

- Он всегда носил длинные жесткие манжеты, - сказал Трент. - Об этом сообщил мне управляющий, когда я обратил его внимание на тот факт, которого не заметили вы, что манжетов на покойном не было видно - они втянуты в рукава пиджака, как это случается, когда мы торопливо надеваем пиджак, не придерживая манжетов. Вот почему вы видели запястья.

- Это не больше чем предположение, - мягко возразил мистер Копплс. Человек имеет право торопиться, а спешка приводит к неряшливости.

- Так ли это? Управляющий утверждает, что Мандерсон был щеголем, что неряшливость ему не присуща. "Посмотрите на его ботинки, - говорил он. Мистер Мандерсон был особенно пристрастен к своей обуви. А тут шнурки завязаны в спешке". Я согласился. "И он оставил зубные протезы, - сказал управляющий. Не свидетельствует ли это о том, что он был в каком-то необычном порыве?" И я снова вынужден был согласиться, правда, не мог не спросить при этом: если он был в таком необычном состоянии, почему так тщательно причесался на пробор? Сделать такой ровный пробор - искусство. И почему так много надел на себя? Полный комплект нижнего белья, запонки, резинки для носков, часы с цепочкой, деньги, ключи и прочие мелкие вещи в карманах. Вот что я сказал управляющему. Он не смог найти объяснения. Вы можете?

- Все эти факты, на мой взгляд, говорят лишь о том, что он заторопился только в конце одевания... Пиджак, ботинки...

- Но не зубные протезы. Спросите любого, кто их носит. И кроме того, мне сказали, что, встав, он не умывался, для опрятного человека это подъем почти по боевой тревоге. И еще. Один из его жилетных карманов подбит замшей, он носил в нем золотые часы. А часы почему-то лежат в другом кармане. Странно...

Трент вернулся к своему завтраку. Копплс одобряюще улыбнулся:

- Это именно то, в чем я могу вам помочь. - Трент взглянул на него удивленно. - Я сказал вам, что ждал вас? - спросил Копплс. - Я объясню вам положение... Миссис Мандерсон, она моя племянница...

- Что? - Трент резко опустил нож и вилку. - Копплс, вы шутите?

- Нет, Трент... Ее отец, Джон Петер Домек, был братом моей жены. Я, кажется, никогда при наших встречах не упоминал ни о моей племяннице, ни о ее замужестве. По совести говоря, для меня это нелегкий разговор. Но вернемся к тому, с чего я начал. Прошлой ночью, когда я был там, - между прочим, дом хорошо виден отсюда, вы проезжали его, - он указал красную крышу среди тополей, единственное здание, стоящее особняком на расстоянии примерно трехсот ярдов...

- Я видел этот дом, - сказал Трент. - Управляющий, пока вез меня из Бишопсбриджа, рассказал о нем все.

- Люди наслышаны о вас и о ваших деяниях, - продолжал мистер Копплс. - Так вот, прошлой ночью, когда я был там, Баннер, один из двух секретарей Мандерсона, сильно надеялся, что "Рекорд" пришлет именно вас заниматься этим делом, ибо полиция в полной растерянности. Он вспомнил пару ваших прошлых успехов, и Мабель, моя племянница, заинтересовалась вами... Держится она великолепно, Трент. У нее необычно твердый характер. Она сказала, что читала ваши статьи по поводу дела Абингера, и не скрыла своей озабоченности, как бы журналисты не раздули грустного дела Мандерсона. Я уверен, что вы поймете ее чувства, Трент. Уверяю вас, ею руководит не пренебрежение к этой профессии. Мне пришлось сказать ей, что вы - мой друг, и охарактеризовать вас как тактичного и чуткого человека с редкими задатками следователя. Короче говоря, она рада, что делом займетесь вы, и обещала вам полное содействие.

Трент перегнулся через стол и молча пожал руку мистеру Копплсу. Копплс, очень довольный оборотом дела, резюмировал:

- Я только что разговаривал с Мабель по телефону, она просила передать вам, что вы вольны наводить любые справки, что она полностью отдает дом и сад в ваше распоряжение. Правда, видеть вас ей бы не хотелось, и это можно понять. Ее уже допрашивал офицер сыскной полиции, и она чувствует, что не способна на большее. Она полагает, что оба секретаря и некий Мартин расскажут вам все, что вы хотели бы узнать.

Трент в задумчивости закончил завтрак, медленно набил трубку и уселся на перилах веранды.

- Копплс, - сказал он тихо, - есть ли в этом деле что-нибудь, что вы знаете и предпочитаете мне не говорить?

Копплс слегка вздрогнул и удивленно повернулся к Тренту:

- Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду Мандерсонов... Что меня больше всего насторожило в этой истории? Внезапно зверски убит человек, и ничье сердце не дрогнуло по этому поводу. Управляющий отелем говорил о Мандерсоне с холодным безразличием, как будто никогда не видел его в глаза, хотя я понимаю, что они были соседями каждое лето в течение нескольких лет подряд. И вы, простите, говорите об этом событии совершенно равнодушно. Что касается миссис Мандерсон, не обижайтесь на меня, но я знаю женщин, которых смерть мужа взволновала больше. Что-то в этом есть, Копплс. Или, может, это мое воображение? Была ли какая-нибудь роковая странность в Мандерсоне? Нам как-то выпало совместное морское путешествие, но разговаривать не довелось. Только знаю со слов, что личностью он был довольно отталкивающей. Это может иметь значение в нашем деле, вот почему я спрашиваю. Мистер Копплс размышлял. Он пощипывал бороду и смотрел на море. Наконец повернулся к Тренту.

- Я не вижу оснований быть с вами неоткровенным, - сказал он. - Надеюсь, вы понимаете, что это не расхожие сведения. Истина состоит в том, что никто не любил Мандерсона, и я думаю, что самые близкие люди любили его меньше всего.

- Почему?

- Трудно найти объяснение. Могу только сказать, что человек этот не вызывал особой симпатии. Казалось бы, ничего отталкивающего: хорошие манеры, не развратник, не тупица, по-своему интересен. Но во мне всегда жило такое ощущение, что не было живого существа, которым он не пожертвовал бы ради достижения своих целей, для утверждения своей силы в обществе. Может, это звучит странно, но, думаю, не совсем. Мабель была несчастлива... Вы любезны, Трент. Вы стараетесь внушить мне, что мы ровесники, а я все же почти вдвое старше вас, мой мальчик. Я ухожу из этого мира, поэтому многие доверяют мне свои невзгоды, но я никогда не знал случая, подобного тому, что произошло с моей племянницей и ее мужем. Я помню ее ребенком, Трент... Только Мандерсон сделал ее несчастной!

- Что он сделал? Почему она стала несчастной?

- Когда я спросил об этом Мабель, она сказала, что не терпит обидных недомолвок. Мандерсон был молчалив и держал ее на расстоянии. Я не знаю, с чего это началось, она только сказала мне, что не давала никакого повода для такого отношения к ней. Она гордая, Трент... Кажется, это длилось годами... Я ее единственный близкий родственник. Мать ее умерла, когда она была ребенком, а после смерти Джона Петера, до ее замужества, лет пять назад, я стал ей чем-то вроде отца. И вот неделю назад она попросила меня приехать и помочь ей. Вот почему и здесь.

Мистер Копплс отпил чая. Трент курил.

- Я думаю, вы знаете мои взгляды на экономическое и социальное положение общества, - продолжал мистер Копплс. - И, безусловно, представляете, как этот человек мог пользоваться своей финансовой силой. Стоит только вспомнить смуту на угольных копях в Пенсильвании три года назад. Это был образец бесчестия общества... В ту пору я приехал сюда и встретился с Мабель. Тогда она впервые рассказала мне о своих мучениях, об унизительных усилиях играть на людях в благополучие. Она просила у меня совета.

- Она любила его? - спросил Трент. Копплс ответил не сразу.

- Могла она еще любить его? - уточнил Трент.

- Вынужден сказать, что нет, - ответил Копплс, поигрывая чайной ложкой. Я думаю, что нет. Но не поймите эту женщину превратно, Трент. Никакая сила не заставит ее признаться в этом кому бы то ни было - даже себе самой, до тех пор, может, пока она считает себя связанной с ним. Все-таки до этой таинственной размолвки он был рассудителен и великодушен.

- Вы сказали, что она отказалась выяснять с ним отношения.

- Отказалась, - ответил Копплс. - И я знал, что совершенно бесполезно убеждать ее в чем бы то ни было, когда задето ее достоинство. Я все обдумал, взвесил и на следующий день подстерег Мандерсона, когда он проходил мимо этого отеля. Входить в его дом я не хотел. Я попросил его уделить мне несколько минут, и он вошел в калитку. Мы не общались с ним со времени их свадьбы, но он, безусловно, помнил меня. Я без всяких обиняков выложил все, во что посвятила меня Мабель. Я сказал, что не могу ни защищать, ни порицать ее: откровенность - дело родственное; она страдает, и я считаю себе вправе спросить, чем он может мотивировать свое отношение к ней.

- И как он это воспринял? - спросил Трент. Вызов, брошенный этим добрым человеком великану Мандерсону, взволновал его.

- Не очень хорошо, - грустно ответил Копплс. - Фактически - плохо. Я могу почти дословно передать вам, что он сказал, а сказал он немного: "Не встревайте, Копплс, моя жена сама о себе позаботится Я понял это по ряду причин". Он был совершенно спокоен. Знаете, говорят, что он никогда не выходил из себя. Но в глазах его был такой, я бы сказал, огонь, который наверняка привел бы в трепет любого, способного на ложь и несправедливость. Последнее его замечание, этот тон - я не в состоянии воспроизвести его - вывели меня из себя. Понимаете, Мабель дорога мне. Она была единственным ребенком, который жил в нашем.., в моем доме. Более того, девочку воспитала моя жена, и любое осуждение Мабель я воспринимал как осуждение той, которой уже нет.

- Вы обрушились на него, - тихо предположил Трент. - Вы потребовали объяснений. - Это именно то, что я сделал, - сказал мистер Копплс. - Какую-то минуту он стоял, уставившись на меня, и я видел, как надувалась вена на его лбу, - неприятное зрелище! Потом он совершенно спокойно сказал: "Думаю, что это зашло слишком далеко", повернулся и направился к выходу.

- Он имел в виду вашу беседу? - задумчиво спросил Трент.

- Судя по словам, это так, - ответил Копплс. - Но по тому, как он их произнес, я понял, что он имеет в виду нечто иное. К сожалению, должен признаться, в тот миг я потерял способность мыслить. Меня охватила ярость. - У мистера Копплса был извиняющий тон. - И наговорил массу глупостей. Я напомнил ему, что по закону жена, с которой обращаются подобным образом, может покинуть мужа. Я сделал несколько крайне неуместных ссылок на его общественную деятельность и высказал мнение, что такие, как он, не имеют права на существование. Несмотря на возбуждение, я обратил внимание, что к моим выкрикам прислушиваются люди, сидящие на веранде. - Копплс вздохнул и откинулся на спинку стула.

- А Мандерсон? Он как-то реагировал, сказал еще что-нибудь?

- Ни слова. Он слушал, глядя на меня с каменным спокойствием. Когда я замолчал, он усмехнулся, резко повернулся и ушел.

- И это было?..

- В воскресенье утром.

- Больше вы его живым не видели?

- Нет, - сказал мистер Копплс. - Впрочем, как же.., однажды видел. Это было под вечер, на гольфовом поле. Но я не разговаривал с ним... А на следующее утро его нашли мертвым.

У обоих были основания помолчать. По лестнице поднялась группа купальщиков, устроилась за соседним столиком. Подошел официант. Мистер Копплс поднялся, взял Трента под руку и повел его на теннисную площадку.

- Я испытываю необходимость объяснить, почему я вам все это рассказываю, неторопливо вышагивая, начал мистер Копплс.

- Лишнее. Я верю вам, - ответил Трент, тщательно набивая трубку. Сделав несколько затяжек, добавил:

- Я попробую догадаться сам, если хотите. Вы хотите, не правда ли? Копплс слегка улыбнулся, но ничего не сказал.

- Вы подумали, что мое изощренное воображение сразу же начнет вынашивать идею о том, не имеет ли миссис Мандерсон отношения к преступлению. И чтобы избавить меня от лишних догадок, вы решили рассказать мне, как обстояли дела, и между делом, как бы случайно, внушить мне, знающему точность ваших суждений, определенное мнение о вашей племяннице. Верно?

- Абсолютно. Послушайте меня, дорогой, - серьезно сказал Копплс, положив руку на плечо Трента. - Я буду откровенен.

Я очень рад, Трент, что Мандерсон мертв. Он ничего не принес миру, кроме вреда. Он опустошил жизнь человека, который близок мне, как собственный ребенок. И я боюсь, что Мабель попадет под подозрение. Мне страшно подумать, что ее деликатность и неопытная доброта столкнутся с жестокостью закона. Она не приспособлена к этому. Многие нынешние женщины в возрасте двадцати шести, я уверен, легко могли бы противостоять таким испытаниям. Есть в них какая-то искусственная ожесточенность, которая, может быть, помогает им пройти через огни и воды. Мабель, однако, не такая. Она не похожа и на глуповато улыбчивых девочек, которые окружали меня в детстве. У нее развитый ум, хороший вкус, но все это перемешано с утонченными идеалами, сдержанностью и вечной загадкой женственности. Боюсь, она не дитя своего века...

Они прошли всю площадку, прежде чем Трент спросил:

- Почему она вышла за него замуж?

- Не знаю, - сказал мистер Копплс. - Могу только догадываться.

- Вероятно, восхищалась им, - предположил Трент.

- Ведь Мандерсон так знаменит... Мистер Копплс пожал плечами.

- Общеизвестно, что женщину привлекает самый преуспевающий человек ее круга. Конечно, мы с вами не можем представить, как волевая, выдающаяся личность может влиять на девушку, у которой к тому же не было определенной склонности. Это, наверное, просто подавляет, когда человек, чье имя известно во всем мире, ухаживает за тобой. Она, конечно, слышала о нем как о гиганте финансового мира, но понятия не имела - она выросла среди людей артистических и литературных склонностей, - понятия не имела, как может опутать человека бесчеловечность. Когда я впервые узнал о предстоящем ее замужестве, зло уже совершилось. Я не имел права вмешиваться. Она была совершеннолетней. Потом, осмелюсь сказать, его огромное богатство могло околдовать любую женщину. Мабель имела свой небольшой ежегодный доход, вполне достаточный, чтобы осознать, что значат миллионы. Но все это предположения, догадки. Конечно, она отказала каким-то молодым людям, которые домогались ее руки, и хотя я не верю и никогда не верил, что она действительно любит этого сорокапятилетнего мужчину, она, конечно же, хотела выйти за него замуж. Но если вы спросите меня - почему, я снова скажу, что не знаю.

Трент согласно кивнул и взглянул на часы.

- Вы заговорили меня, Копплс, и я забыл о главном своем деле. Мне пора в их дом. Где-то в полдень я бы хотел, если ничто меня не задержит, поговорить с вами обо всем, что я там обнаружу. Вы не возражаете?

- Я обедаю в ресторане "Три бочки". Буду рад, если вы присоединитесь ко мне.

Трент взял на веранде свою шляпу, дружески махнул Копплсу рукой и ушел. Старый джентльмен опустился в шезлонг, закинул руки за голову и уставился в безоблачное голубое небо. "Он чудный парень, - бормотал он. - Лучший из парней. И очень проницательный парень. Боже мой..."

Глава 4

НАРУЧНИКИ В ВОЗДУХЕ

Художник и сын художника, Филипп Трент уже в юности обрел имя в мире английского искусства. Более того, его картины покупали. Специалисты отмечали его оригинальный, сильный талант, редкое для молодого человека трудолюбие. Помогало, естественно, и имя отца. К тому же прочное родовое имение избавляло его от заботы о хлебе насущном.

Однако известность, в сто раз большая, чем могла дать его основная работа, пришла к нему неожиданно. Однажды он прочитал газетное сообщение о редком в Англии преступлении. Обстоятельства убийства в поезде были предельно загадочными. Он заинтересовался этим событием, собрал все, что писалось о нем в газетах и журналах. И вдруг обнаружил, что воображение пошло работать в совершенно странной для него манере - по логике фактов. Его охватило такое возбуждение, какое он знавал лишь в минуты вдохновения. В конце того же дня он написал большое письмо редактору газеты "Рекорд", которую выбрал потому, что в ней был опубликован наиболее полный отчет об убийстве, более здраво освещены детали. Не имея ничего под руками, кроме газет, он привлек внимание общественности к значимости фактов, к которым следствие относилось явно небрежно, и построил дело так, что навлек серьезное обвинение на человека, проходившего в качестве свидетеля. Сэр Джеймс напечатал его письмо в свойственной газете броской манере. В этот же вечер "Сан" сообщила об аресте и полном признании подозреваемого.

Сэр Джеймс, знавший весь Лондон, счет необходимым познакомиться с Трентом. Они прекрасно поладили. Трента привела в восторг печатная машина в подвале здания "Рекорда". А вскоре возникло дело, известное под названием "Тайна Ипклея". Сэр Джеймс пригласил Трента на дружеский обед и предложил, как показалось Тренту, огромную сумму за освещение этого дела в "Рекорде".

- Эта головоломка - для вас, - настаивал редактор, - Вы умеете хорошо писать, умеете говорить с людьми. У вас есть воображение и холодная аналитичность. Жаль, если вы откажетесь.

Трент согласился, что отказываться глупо. Он покурил, похмурился и в конце концов признался, что единственное, что его удерживает, так это страх перед непривычной работой. Однако ему было свойственно преодолевать страх, и он принял предложение сэра Джеймса.

Трент вытянул это дело. Во второй раз он дал фору властям, имя его было у всех на устах. А он удалился и писал картины. У него не было тяги к журналистике, и сэр Джеймс, знавший толк в искусстве, не соблазнял его высоким жалованьем, однако к услугам его прибегал, по крайней мере, раз тридцать за последние годы. Иногда Трент, увлеченный своей работой, отказывался, иногда его опережали в раскрытии уголовной истины. Но в результате даже такого нерегулярного сотрудничества с "Рекордом" его имя стало одним из самых известных в Англии.

Дело Мандерсона, внушал себе Трент, быстро шагая к несчастному дому, может оказаться предельно простым. Копплс мудрый старик, но, вероятно, невозможно быть беспристрастным по отношению к своей племяннице. Правда, управляющий отелем еще выразительнее говорил о ее добродетелях. Лишенный красноречия и пристрастий Копплса, он был тем более достоверен. "Нет ребенка, - говорил он, - который бы не улыбнулся при звуке ее голоса, я уж не говорю о взрослых... Все ожидали ее приезда летом. Она не из тех женщин, у которых просто доброе сердце. В ней есть мужество, отвага и.., порода. Нет человека в Марлстоне, кто не сожалел бы, что она попала в беду, хотя некоторые считают, что в конце концов ей повезло".

Тренту очень хотелось встретиться с миссис Мандерсон.

За просторным лугом он уже видел фасад двухэтажного дома из темно-красного кирпича изысканной постройки, демонстрирующей и вкус, и благополучие. Тут все было продумано - архитектура и ее обрамление - природа. Впереди, за дорогой, до самых скал тянулись богатые луга. За домом, в широком проеме долины, виднелся нетронутый лес. Все выглядело настолько мирным и было так старательно прибрано, что мысль о преступлении казалась кощунством. Однако там, за домом, около забора, отделяющего дом от оранжереи, стоял сарайчик садовника, возле которого было найдено тело...

Трент шел по дорожке, пока не оказался около этого сарайчика. Ярдов через сорок дорога круто уходила от дома, и там, за лесистым поворотом, кончались владения Мандерсона.

Трент медленно прошел на задний двор между забором и высокой стеной рододендронов. Он тщательно изучил местность, осмотрел домик садовника, но не заметил ничего, кроме примятой неостриженной травы там, где лежало тело. Низко пригибаясь, острыми глазами и чуткими пальцами он обшарил площадку, удивляясь неожиданной страсти, с которой все это делал.

Его поиск был прерван хлопком двери. Трент распрямил свои длинные ноги и отступил на край аллеи. От дома к калитке быстро шел человек. Лицо его показалось Тренту бледным и преждевременно изношенным. Он был явно молод, угрюмые глаза еще не породили вокруг морщин, и напряженная, безнадежная их усталость казалась временной, невозрастной. Трент отметил также ширину плеч этого человека, гибкость его крепкой фигуры. В его осанке, несмотря на усталость, в укороченной прическе светлых волос, в тоне, с каким он обратился к Тренту, - во всем была видна выучка. "Ты тренировался в Оксфорде, мой юный друг", - уверенно сказал себе Трент.

- Если вы мистер Трент, - вежливо произнес молодой человек, - вас ждут. Мистер Копплс звонил из отеля. Моя фамилия Марлоу.

- Вы были секретарем Мандерсона, - приступил к делу Трент. Ему не хотелось разочаровываться в мистере Марлоу, в котором почудилась ему нравственная чистота и доброе душевное здоровье. - То, что случилось, видимо, ужасно для всех вас. И вы, как мне кажется, тоже выбиты из колеи.

- Не знаю, - ответил Марлоу. - Я провел за рулем всю воскресную ночь и большую часть вчерашнего дня, потом еще одна бессонная ночь, когда я услышал эту новость. Простите, я спешу к доктору - надо все подготовить для осмотра. Я надеюсь быть здесь завтра. В доме вас ждет мистер Баннер. Он обо всем расскажет вам и все покажет. Он - второй секретарь, американец и неплохой парень. Между прочим, там же инспектор Марч из Скотланд-ярда. Он прибыл вчера.

- Марч? - воскликнул Трент. - Как это он так быстро прикатил сюда?

- Понятия не имею, - ответил мистер Марлоу. - Но он был здесь уже вчера вечером, до того, как я вернулся из Саутгемптона. А сейчас он в библиотеке. Видите открытое окно в конце дома? Может, хотите поговорить с ним?

- Думаю, что да, - ответил Трент. Марлоу кивнул и пошел своей дорогой.

Заросший луг глушил шаги Трента. Через несколько минут он стоял у открытого окна с южной стороны дома, с улыбкой взирая на широкую спину и склоненную голову с серыми, коротко остриженными волосами. Марч навис над бумагами, разложенными на столе.

- Вот так было всегда, - сказал Трент грустно. При звуке его голоса Марч резко обернулся. - С младенчества все мои лучшие надежды гибли. Я думал, что на сей раз мне удастся опередить Скотланд-ярд, и вот, пожалуйста, - лучший представитель столичного розыска уже занял ключевые позиции.

Марч криво усмехнулся и подошел к окну.

- Я предполагал, что вы приедете, мистер Трент, - сказал он. - Этот случай из тех, которые вы избираете.

- Коль скоро мои вкусы приняты во внимание, - ответил Трент, входя в комнату, - мне бы хотелось, чтобы мой заклятый соперник не встревал в дело. Я знаю, как быстро вы здесь объявились. - Его глаза стали блуждать по комнате. Вы - как быстроногий олень, неутомимый и стремительный. И все-таки не представляю себе, как вы умудрились еще вчера вечером приступить к делу. Что, у Скотланд-ярда есть засекреченный авиаотряд?

- Все гораздо проще, - Марч отвечал с профессиональной солидностью. Случилось так, что я был в отпуске и отдыхал с женой на побережье всего в двенадцати милях отсюда. Как только наши узнали об убийстве - сообщили мне. Я немедленно прикатил сюда.

- Как поживает миссис Марч? - рассеянно спросил Трент.

- Прекрасно, благодарю вас, - ответил инспектор, - и часто вспоминает вас и то, как вы забавлялись с нашими ребятами Но, простите меня, мистер Трент, ваши мысли заняты делом. Я знаю ваши штучки. Мне известно, что вы идете по следу, заручившись поддержкой миссис Мандерсон.

- Таковы факты, - сказал Трент. - Я опережу вас, инспектор. Я перед вами в долгу - вы обставили меня в деле Абингера, старая лиса. Но если вы действительно не склонны к обмену любезностями, давайте поговорим о деле. - Он взглянул на аккуратно разложенные бумаги, подошел к секретеру, быстро осмотрел ящики. - Я вижу, вы хорошо их очистили. Так будем действовать, как прежде?..

В прошлом Трент не раз сталкивался в работе с инспектором Марчем, занимавшим довольно видное место в департаменте криминальных расследований. Принципиальный, тактичный чиновник, человек многократно доказанной храбрости, с яркой биографией, связанной с самым опасным контингентом преступного мира, он был при этом по-детски человеколюбив, даже слишком человеколюбив для полицейского. Возможно, все это и определило их своеобразные отношения, не лишенные взаимной симпатии. Тем не менее в вопросах деловых они придерживались щепетильных правил и необходимых ограничений. Между ними царило молчаливое согласие о том, что Трент как журналист не воспользуется сведениями, полученными из официального источника. Более того, каждый из них, ради сохранения чести и престижа представляемого учреждения, оставлял за собой право не сообщать другому о каком-либо открытии, даже способном решить исход дела. Трент сам настоял на тщательной формулировке этих условий, без них, считал он, нет "детективного спорта". Мистер Марч, любивший состояние поединка, охотно вошел в игру, не без тайной мысли, естественно, выгадать на этом содружестве с человеком крайне проницательного ума. В этих битвах победа доставалась иногда опыту и отработанному методу чиновника, иногда - быстрому и живому мышлению Трента, его интуиции, необычности взгляда на событие...

Инспектор ответил Тренту вежливым согласием, и они тут же, у окна, кратко обозрели дело.

В ходе беседы Трент извлек тоненькую записную книжку и принялся легкими, осторожными движениями карандаша делать набросок комнаты. Такова была его привычка, часто напрасная, но иногда служившая ему добрую службу. На рисунке возникло светлое помещение с большими окнами в двух стенах. Широкий стол стоял посредине. Входящему бросался в глаза секретер у окна. Дверь во внутренние комнаты - в стене слева, в дальнем ее конце. Напротив нее - широкое окно, раздвоенное створным переплетом. Красивый резной угловой шкаф старинной работы возвышался у стены возле дверей, другой заполнял нишу около камина. Цветные копии картин Гарунобу, с которым Трент давно хотел познакомиться ближе, висели на узком простенке, не занятом книгами. У книг был удрученный вид: купленные во время оно, они, видимо, никогда не снимались с полок. Скованные роскошью великие английские романисты, эссеисты, историки и поэты стояли в строю, как армия, застывшая на параде... Всему в этой комнате предназначалось свое место. Единственными вещами, которые имели некоторую свободу перемещения, были большой голубой фарфоровый шар на столе, часы, несколько коробок для сигар на полке над камином и переносный телефон на секретере.

- Вы осматривали тело? - спросил инспектор. Трент кивнул.

- Первое впечатление от этого дела озадачило меня, - продолжал инспектор. - Поначалу оно представлялось мне простым грабежом, хотя я и понимал, как странно это выглядит здесь, в Марлстоне. Однако, начав расследование, я наткнулся на любопытные детали, которые, я думаю, вы уже заметили и сами. Начнем с того, что человек застрелен в собственном саду, около дома. И ни малейших следов ограбления. Идеальный случай все это представить как самоубийство. Но... Говорят, в течение месяца Мандерсон жил в подавленном состоянии, и связывают это с семейным разладом. Слуги уверяют, что он уже давно изменил свое отношение к жене, а последнюю неделю они почти не общались. Горничная миссис Мандерсон говорит, что у него был такой вид, как будто что-то должно было случиться. Понятно, легко говорить, как люди выглядели, после того как что-то случилось. Однако так они говорят... И что же мешает нам считать этот случай самоубийством, а, мистер Трент?

- Те факты, которыми располагаю я, все против этой версии, - ответил Трент, неудобно сидя на подоконнике. - Прежде всего, не найдено оружие. Я искал и вы искали - и никакого следа... Второе: запястья, свежие царапины и ушибы, которые, мы можем только предположить, нанесены кем-то в борьбе. Третье: кто и когда слышал о самостреле в глаз? Потом я получил от управляющего отелем еще один факт, самый поразительный: Мандерсон полностью оделся, прежде чем вышел в сад, но забыл свои зубные протезы. Как мог самоубийца, который оделся, чтобы выглядеть приличным трупом, забыть свои зубы?

- На это я как-то не обратил внимания, - признался Марч. - Что-то в этом есть. Но достаточно и тех доводов, что есть у меня, чтобы отрицать самоубийство. Я надеюсь кое-что раскопать в этом доме. Вы, наверное, тоже.

- Да, Марч. Давайте пойдем по линии подозрения. Я скажу вам, кого я подозреваю. Я подозреваю миссис Мандерсон, конечно. Я также подозреваю обоих секретарей. Я слышал, что их двое. И я затрудняюсь сказать, кто из них больше достоин этого. Я подозреваю лакея и горничную госпожи. Я подозреваю прочих домашних, и особенно мальчика - чистильщика сапог. Подозрений, которые помогли бы мне начать действовать, более чем достаточно.

- Ирония - это, конечно, красиво, - грустно ответил инспектор. - Вы не хуже меня знаете цену подозрениям в начале следствия. Однако я достаточно насмотрелся на здешних обитателей прошлой ночью и сегодня, чтобы некоторых из них, хотя бы на какое-то время, вычеркнуть из черного списка. Вы сделаете свое заключение. Что же касается того, чтобы начать действовать, то для этого есть и горничная госпожи, и лакей, и повар, и еще три других горничных, одна из них - совсем молоденькая девочка. Есть шофер, он отсутствует - перелом руки. А вот мальчика-чистильщика.., такого здесь нет.

- Меня интересует садовник. Вы ничего не сказали о нем. Вы держите его на заднем плане, Марч. Либо выводите его на чистую воду, либо донесу на вас начальству.

- За садом следит человек из деревни, он приходит сюда дважды в неделю. Я разговаривал с ним. Последний раз он был здесь в пятницу.

- Тем более я подозреваю его, - сказал Трент. - А теперь о самом деле. Я уверен, что вы уже обследовали и эту комнату, и спальню?

Инспектор кивнул.

- Я был в спальне Мандерсона и в спальне его жены. Ничего там не выудить, мне кажется - ничего, что бы имело для нас значение. Создается впечатление, что Мандерсон тайно тяготел к упрощенному быту. Он никогда не держал камердинера, спальня его похожа на келью, если не считать богатого набора одежды и обуви. Впрочем, вы увидите то же, что увидел я... А вот комнату миссис Мандерсон кельей не назовешь. Могу вас уверить, она знает толк в красивых вещах. Эта комната, как сообщила мне горничная, пустует с момента, когда было обнаружено убийство. Госпожа не могла находиться в помещении, дверь из которого ведет в спальню покойного мужа. Вполне естественное чувство для женщины, не так ли, мистер Трент? Сейчас она занимает одну из свободных спален дома.

Трент что-то занес в свою записную книжку. "Хотел бы я вас видеть, миссис Мандерсон, - говорил себе Трент. - А у вас, инспектор, есть что-то в запасе против нее, и вы не хотите, чтобы я за это зацепился, или вы решили, что она ни в чем не виновата, но не возражаете, чтобы я тратил на нее время. Что ж, игра чем дальше, чем интереснее". Мистеру же Марчу он сказал:

- Ладно, спальню я осмотрю позже. А что с этой комнатой?

- Ее называют библиотекой, - ответил инспектор. - Мандерсон здесь занимался своей писаниной. После размолвки с женой он проводил здесь и вечера. В этой комнате его последний раз видели живым.

Трент встал и снова просмотрел бумаги, разложенные на столе.

- В большинстве - деловые письма и документы, - пояснил мистер Марч. Отчеты, планы и тому подобное. Несколько писем по частным делам, но в них ничего, за что бы можно было ухватиться. Правда, Баннер, секретарь-американец, - он вместе со мной осматривал утром секретер - уверял, что Мандерсон получал какие-то письма, содержавшие угрозу. Мы просмотрели каждый лист бумаги ничего! Подозрение - опять это слово! - вызывают только пачки банкнот на солидную сумму и пара маленьких мешочков с бриллиантами без оправ. Похоже, что Мандерсон увлекся скупкой бриллиантов, возможно, для спекулятивных целей - это было нечто новое для него, говорит секретарь...

- По поводу секретарей, - перебил Трент. - Я встретил одного из них, Марлоу, интересный парень с особинкой в глазах, безусловно англичанин. Другой - американец. Что хотел Мандерсон от секретаря англичанина?

- Марлоу объяснил мне. Американец был правой рукой Мандерсона в делах, и, естественно, ни на что другое его не оставалось. Марлоу, наоборот, не имел никакого отношения к финансовым операциям. Его сфера - лошади Мандерсона, его автомобили, его яхта, его спортивные и прочие увлечения. Он был полезным вообще и располагал для этого немалыми деньгами. Конечно, все это мог бы одолеть и американец, но секретарь-англичанин - давняя прихоть Мандерсона.

- Что же, во вкусе ему не откажешь, - заметил Трент. - Но возвратимся к делу. Вы только что сказали, что живым Мандерсона видели последний раз в этой комнате. Это со слов слуг. - Трент помедлил, глядя на залитые солнцем луга. Не затруднит ли вас еще раз, со мной вместе, выслушать эти показания?

Вместо ответа Марч позвонил, и тотчас явился худощавый человек средних лет, чисто выбритый, с манерами вышколенного слуги.

- Это мистер Трент, он уполномочен миссис Мандерсон вести расследование, объяснил сыщик. - Ему хотелось бы выслушать и вас.

Мартин сдержанно поклонился.

- Я видел, как вы подходили к дому, сэр, - сказал Мартин с бесстрастной вежливостью. Его речь была медленной и весомой. - Мне приказано во всем помогать вам. Вы желали бы услышать об известных мне обстоятельствах воскресной ночи?

- Пожалуйста, расскажите, - произнес Трент с важной строгостью: речь Мартина взывала к его чувству юмора, и он едва удержался от смеха.

- В последний раз я видел мистера Мандерсона...

- Нет, нет, пока не об этом, - вежливо прервал его Трент. - Припомните, пожалуйста, в мельчайших подробностях, когда и как вы видели его, ну, скажем, после ужина.

- После ужина, сэр? Хорошо... После ужина мистер Мандерсон и мистер Марлоу гуляли по дорожке сада и разговаривали. Если вы спросите меня о подробностях, то я скажу вам, что они разговаривали о чем-то важном, потому что я слышал, помню, как, мистер Мандерсон сказал: "Если Харрис там, дорога каждая минута. Вы должны двинуться немедленно. И ни слова ни единой душе". Мистер Марлоу ответил: "Очень хорошо, я только переоденусь и сразу же буду готов". Я слышал это хорошо, потому что как раз в это время они проходили под окнами моей каморки. Затем мистер Марлоу пошел в свою спальню, а мистер Мандерсон тут же позвонил мне из библиотеки. Он велел отправить кое-какие письма и сказал, чтобы я пока не ложился спать, так как мистер Марлоу уговорил его прокатиться с ним при лунном свете на машине.

- Это любопытно, - заметил Трент.

- Я тоже так подумал. Я вспомнил фразу "ни слова ни единой душе" и решил, что автомобильная прогулка рассчитана на то, чтобы сбить кого-то с толку.

- В котором часу это было?

- Это было около двадцати двух часов, сэр. Поговорив со мной, мистер Мандерсон дождался, пока мистер Марлоу спустится к автомобилю. Потом он вошел в гостиную, где находилась миссис Мандерсон.

- Это удивило вас? Мартин опустил глаза.

- Если уж вы задаете мне этот вопрос... - сказал он осторожно. - Я не видел, чтобы он заходил в ту комнату с момента нашего приезда в этом году. Он предпочитал сидеть по вечерам в библиотеке... У миссис Мандерсон он пробыл всего несколько минут. Потом он и мистер Марлоу уехали.

- Вы видели, как они отъезжали?

- Да, сэр. Они поехали по направлению к Бишопсбриджу.

- Когда вы увидели мистера Мандерсона после поездки?

- Через час или около этого, сэр, в библиотеке, в четверть двенадцатого часы били на церковной башне. Должен сказать, что у меня очень острый слух, сэр.

- Предполагаю, что мистер Мандерсон позвонил вам. Что он делал, когда вы откликнулись на вызов?

- Мистер Мандерсон, сэр, выставлял графин с виски, сифон и стакан из шкафа, в котором он их держал. Трент поднял руку.

- Скажите мне, Мартин, мистер Мандерсон много пил? Понимаете, это не праздное любопытство. Я прошу вас сказать правду, ибо, может быть, как раз это обстоятельство прояснит дело.

- Не колеблясь скажу вам все, что уже сказал инспектору, сэр, - ответил Мартин строго. - Мистер Мандерсон, учитывая то положение, которое он занимал, был человеком удивительно воздержанным. За четыре года моей службы у него я никогда не видел, чтобы он увлекался спиртным. Лишь изредка он позволял себе немного виски с содовой пред сном. Но и здесь не было ни привычки, ни пристрастия. Он предпочитал различные минеральные воды. Держал их здесь, в шкафу, потому что не любил, когда за ним ухаживают больше, чем нужно. Поэтому понятно, что я никогда не являлся к нему без зова. Он ненавидел, когда его спрашивали, не нужно ли ему еще чего-нибудь. Удивительно простым в своих запросах, сэр, был мистер Мандерсон.

- Хорошо, значит, он позвонил вам прошлой ночью в четверть двенадцатого. Не можете ли вы точно вспомнить, что он сказал?

- Думаю, что могу, сэр. Вначале он спросил, пошел ли спать мистер Баннер, я ответил. Затем он сказал, что кому-то надо побыть до двенадцати тридцати у телефона, должны передать важное сообщение. А так как мистер Марлоу уехал по важному делу в Саутгемптон, мистер Мандерсон хотел, чтобы известие принял я, если оно будет. Он также попросил сифон свежей содовой воды. Это все, сэр.

- Вы ничего необычного в нем не заметили?

- Нет, сэр, ничего необычного. Когда я откликнулся на вызов, он сидел за столом с телефонной трубкой и, отдавая мне распоряжения, ждал междугородного разговора. Когда я вернулся с содовой, он уже разговаривал.

- Помните ли вы что-нибудь из того, что он говорил?

- Очень мало, сэр. Речь шла о ком-то, кто находился в каком-то отеле... Разговор не представлял для меня интереса. В комнате я находился ровно столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы поставить сифон на стол и уйти. Когда я закрывал дверь, он говорил: "Вы уверены, что его нет в отеле?"

Или что-то в этом роде.

- И вы последний раз видели его живым?

- Нет, сэр. Несколько позже, в половине двенадцатого, когда я устроился в своей каморке с книгой, оставив открытой дверь, я услышал, как мистер Мандерсон поднялся наверх, в свою спальню. Я тут же пошел закрыть окно в библиотеке, запереть входную дверь.

- Я полагаю, вы ни на минуту не задремали, пока ждали телефонного звонка?

- О нет, сэр. Я страдаю бессонницей, особенно вблизи моря, и обыкновенно читаю до полуночи.

- А телефонное сообщение?

- Его не было, сэр.

- Вы, очевидно, спите с открытыми окнами в эти теплые ночи?

- Окно никогда не закрывается на ночь, сэр.

Трент походил по комнате, остановился против Мартина.

- Вы пошли закрывать окно в библиотеке. Какое окно?

- Окно напротив двери, сэр.

- Меня интересует, мог ли кто-нибудь снаружи заглянуть в окно.

- Свободно, сэр, если он попал в сад. В жаркую погоду занавеси никогда не закрывались. Мистер Мандерсон часто курил по ночам и смотрел в темноту. Но он сидел так, что снаружи его не было видно.

- Так. А теперь скажите мне вот что. У вас, как вы сообщили, острый слух. Вы слышали, как мистер Мандерсон вернулся из сада после ужина. А когда он возвращался с автомобильной прогулки?..

Мартин помолчал, услужливо напрягая память.

- Как правило, Мандерсон входил через парадную дверь, вешал шляпу и пальто в прихожей и шел через переднюю в кабинет. И я всегда слышал стук двери. Похоже, что он очень торопился к телефону, поэтому прошел через лужайку и влез в окно - это с ним бывает. Он поступал так, когда спешил по какому-то важному делу. Теперь я вспоминаю, что на нем была шляпа, когда он говорил по телефону, а пальто было брошено на стол. Он резко отдавал распоряжения, впрочем, как всегда, когда бывал занят. Стремительным человеком был мистер Мандерсон.

- Значит, он показался вам очень занятым. Но вы ведь только что сказали, что не заметили в нем ничего необычного. Меланхолическая улыбка скользнула по лицу Мартина.

- Ваше замечание свидетельствует о том, что вы не знали мистера Мандерсона, сэр, простите меня. В таком его состоянии не было ничего необычного, напротив. Я долго привыкал к нему. Временами он мог часами сидеть, покуривая сигару или читая. Но когда он писал, диктовал, отправлял телеграммы, отдавал приказания - и все одновременно, это ошеломляло меня до головокружения. Так что в стремлении поспеть к телефонному вызову через окно не было ничего необычного.

Трент повернулся к инспектору и встретился с ним глазами. Марч, не желая показать, что понял линию допроса, начатую Трентом, впервые задал вопрос:

- Значит, вы оставили его сидящим перед телефоном, у открытого окна, с зажженым светом и с напитками на столе, не так ли?

- Именно так, мистер Марч. - Оценивающий ум Трента моментально отметил изменчивость речевой манеры Мартина, понизившийся вдруг тонус его вежливости. Однако следующий вопрос Марча быстро вернул его к делу.

- Вы сказали, что мистер Мандерсон изредка пил перед сном виски. Пил ли он в эту ночь?

- Не могу сказать. Утром комнату прибирала одна из горничных. Знаю лишь наверняка, что вечером графин был полон. Я убедился в этом, когда приносил сифон.

Инспектор подошел к высокому угловому шкафу, открыл его, достал сосуд из граненого стекла и поставил его на стол перед Мартином.

- Был ли он полнее, чем сейчас? - спросил он тихо. - Вот таким я обнаружил его сегодня утром.

Сосуд был более чем наполовину пуст.

Впервые самообладание Мартина поколебалось. Он взял графин, поднес его к глазам и удивленно посмотрел на обоих. Потрясенно сказал: "Исчезло более половины..."

- Думаю, никто в доме?.. - осторожно предположил Трент.

- Об этом не может быть и речи, - сухо ответил Мартин. Затем добавил:

- Прошу прощенья, сэр, это из ряда вон выходящий случай. Ничего подобного не было за все время моего пребывания у мистера Мандерсона. Что касается служанок - они никогда ничего не трогают, за это я отвечаю. Я? Если я вдруг захочу выпить, то могу обойтись без этого графина. - Он снова взял графин и возобновил свой бесцельный осмотр, в то время как инспектор смотрел на него с таким удовлетворением, с каким, надо полагать, созерцает свое произведение художник.

Трент открыл чистую страницу в своей записной книжке и задумчиво стучал по ней карандашом. Затем поднял глаза, спросил:

- Во что был одет мистер Мандерсон, я имею в виду этот последний его вечер?

- Как всегда в это время, сэр. На нем было все обычное, правда, кроме жилета. Когда он проводил вечер в библиотеке, часто вместо жилета надевал старую охотничью куртку из светлой шерстяной ткани. Она и была на нем, когда я видел его в последний раз.

- Ясно. А теперь скажите, Мартин, будил ли кто-нибудь мистера Мандерсона по утрам? Вы понимаете, что меня интересует: почему его отсутствие не было замечено до десяти утра, пока не обнаружили тело?

Мартин поднял плечи.

- Мистера Мандерсона никто никогда не будил. Обыкновенно он вставал в восемь часов и шел в ванную. Но часто спал до девяти или десяти. Миссис Мандерсон всегда будили в семь. Горничная приносила ей чай. Вчера миссис Мандерсон, как всегда, позавтракала в своей гостиной, и все предполагали, что мистер Мандерсон еще спит, когда Иване прибежал с этой ужасной вестью.

- Понятно. Вы сказали, Мартин, что заперли входную дверь.

- Да, сэр. Я опустил собачку замка входной двери. Кроме того, я запер обе двери черного хода и проверил, закрыты ли окна нижнего этажа. Утром все было в том виде, в каком я оставил.

- Спасибо, Мартин. Теперь последнее... Была ли на трупе одежда, в которой вы видели мистера Мандерсона в последний день?

Мартин потер подбородок.

- Я был удивлен, когда впервые увидел тело, сэр. Сначала я не мог понять, что же было необычным в одежде, а потом я сообразил. Воротник! Такой формы воротник мистер Мандерсон носил только с вечерним туалетом. Смешать дневной и вечерний туалет - для него это беспрецедентно. Но это говорит о том, в какой, должно быть, спешке он вставал.

- Конечно, - согласился Трент. - Что ж, пока это все, что я хотел знать. Если понадобится спросить вас еще о чем-нибудь позже, думаю, вы будете поблизости.

- Я в вашем распоряжении, сэр. - Мартин поклонился и тихо вышел.

Трент бросился в кресло и испустил глубокий вздох.

- Мартин великолепен, - сказал он. - Он гораздо, гораздо интереснее, чем кажется. В нем нет ни на йоту дурного. Знаете, Марч, вы не правы, подозревая его.

- Я никогда не говорил, что подозреваю его. - Инспектор был застигнут врасплох. - Вы прекрасно знаете, что он не распространялся бы так, если бы считал, что я его подозреваю.

- Смею сказать, он так и не считает. Он чудесное существо, великий артист при полном отсутствии эмоций. Ему и в голову не пришло, что вы, Марч, можете подозревать его, Мартина, этакое совершенство. Я знаю это. Я, инспектор, специально изучал психологию чиновников. Это огромная и самобытная отрасль знания. Они более интересны, чем преступники, и с ними не так легко. Вы это поняли. Все то время, что я его расспрашивал, мне виделись наручники в ваших руках. Ваши губы безмолвно составляли слоги этих ужасных слов: "Что бы вы, Мартин, сейчас ни сказали, все будет записано и использовано в качестве обвинения против вас". Ваше поведение обмануло бы многих, но не меня.

Марч искренне рассмеялся. Проницательная ироничность Трента никогда не обижала его, он воспринимал ее как доверие, чем она в действительности и была.

- Мистер Трент, вы совершенно правы, - признался он. - Да, я "положил на него глаз". У меня нет ничего определенного, но вы знаете не хуже меня, как часто в подобных случаях замешаны слуги. Вы помните случай с лакеем лорда Вильяма Рассела, который, как всегда, пошел утром открыть шторы в спальне хозяина, пошел тихо и чопорно, а через несколько минут убил его в постели. Я разговаривал со всеми женщинами в доме и не думаю, что в ком-нибудь из них есть хоть капля зла. Но отставить Мapтина не так-то просто. Мне кажется, он что-то скрывает...

- Стоп! Вернемся к фактам. Есть ли у вас какие-либо доводы против того, что рассказал здесь Мартин? - азартно спросил Трент.

- Что касается его предположения, что Мандерсон вернулся домой через окно, тут все достоверно. Я допрашивал горничную, которая подметала комнату на следующее утро, и она подтвердила, что на ковре были песчаные следы. И снаружи есть отпечатки ботинок на гравии. Я нашел обувь, в которой был Мандерсон, полное соответствие с отпечатком. Вы найдете эту обувь в спальне на верхней полке, у окна. Единственные открытые ботинки в ряду.

- Хорошо! - произнес Трент. - Вы сделали очень много, Марч, должен сказать. И по поводу виски вы попали в точку. У меня есть желание крикнуть: "Еще!" Однако обо всем надо подумать.

- Мы только в начале следствия, мистер Трент, но что вы скажете об этом как о предварительной версии? Допустим идею грабежа со взломом. Грабители знают, где что лежит. Они следят за домом, дожидаются, пока Мандерсон отправится спать. Мартин идет закрывать окно и намеренно оставляет его полуоткрытым. Они ждут. Затем входят в библиотеку и в первую очередь начинают дегустировать виски. Теперь допустим, что Мандерсон не уснул. Он слышит шум, тихо встает и появляется в библиотеке как раз в тот момент, когда взломщики собираются начать работать. Они пускаются наутек, он гонится за ними и кого-то хватает за шиворот, начинается борьба, и тут следует тот сокрушительный выстрел... Теперь, мистер Трент, соберите-ка все это воедино.

- Только чтоб доставить вам удовольствие, Марч. Тем более, уверен, вы сами не верите всему, что наговорили. Во-первых, нет никаких следов, оставленных вашими грабителями, и окно было найдено запертым. Так что этот пункт неубедителен. Далее, никто в доме не слышал ни возни в библиотеке, ни криков Мандерсона в доме и вне его. Наконец, слышали ли вы когда-нибудь за всю долгую поисковую жизнь, чтобы хозяин дома, вскочивший ночью защищать свою собственность, полностью оделся, включая белье, сорочку, крахмальный воротник и галстук, брюки, жилетку, пиджак, носки и тугие кожаные ботинки, и завершил свой роскошный туалет тщательной прической и часами с цепочкой? Инспектор задумчиво наклонился вперед, сцепив перед собой большие руки.

- Нет, - сказал он в конце концов - В этой версии мало толку. И все-таки придется выяснить, почему миллионер встает раньше слуг, полностью одевается, чтобы быть убитым в собственном саду и окостенеть к десяти утра. Трент покачал головой:

- На этом пути нас мало что ждет, Марч... Однако мне пора взглянуть на спальню. Может быть, пока я шарю там, вас посетит озарение. Тогда скажете мне, как мог человек, который напялил на себя всю одежду, забыть вставную челюсть. Если вы объясните это, можете поддать мне так, чтобы я летел до ближайшего сумасшедшего дома, или можете сдать меня туда как начинающего безумца.

Глава 5

ПОИСК НА ОЩУПЬ

Бывают в нашей жизни минуты, когда подсознательно чувствуешь, что задуманное удастся, сбудется, что успех буквально рядом, на следующем шагу. Так генерал предчувствует на рассвете, что день принесет ему победу, игрок на гольфовом поле - что загонит мяч в лунку.

Когда Трент поднимался по лестнице, ему казалось, что он близок к открытию. Множество догадок роилось в его голове. Те разрозненные наблюдения, которыми он запасся и в значимость которых верил, еще не дали ему какой-то определенной трактовки преступления, однако он уже уверовал в возможность уловить истину, а это было важнее всего.

Спальни были расположены по обе стороны широкого, выстланного ковром коридора. Коридор проходил через весь дом и под прямым углом заворачивал в маленький проход, где разместились комнаты слуг. Лишь у жилья Мартина был отдельный вход с маленькой лестничной площадкой, на полпути ко второму этажу. Проходя мимо, Трент заглянул в его комнату - маленькую, чистую, заурядную. Подымаясь выше, он ступал с выработанной осторожностью, прижимаясь ближе к стене, и все же некоторые ступени отзывались скрипом.

Он знал, что спальня Мандерсона была первой по правую руку. Уверенно вошел в нее, проверил щеколду и замок - все в полном порядке - и приступил к осмотру маленькой, до странности пустой комнаты миллионера. Здесь все было в том виде, в каком он в необъяснимой спешке покинул ее навсегда. Скомканные простыни и одеяло на узкой деревянной кровати, освещенной ярким солнцем. Солнце отражалось на золотых гранях зубных протезов необычайно тонкой работы, лежавших в стеклянном сосуде с водой, на стоявшем тут же подсвечнике из кованого железа. На спинку стула с тростниковым сиденьем небрежно накинута какая-то одежда. Обозрев пытливым взглядом весь невообразимый беспорядок, Трент вдруг обратил внимание на то, что владелец комнаты утром не мылся, не брился.

Спешка, во всем спешка. В воображении Трента возникла картина: угрюмый человек одевается в тишине при брезжущем рассвете, поглядывая на внутреннюю дверь, за которой спит его жена, и в глазах его ужас, который гонит его, заставляет торопиться...

Трент вздрогнул и, чтобы вернуться к действительности, открыл два высоких шкафа, вделанных в стену по обе стороны кровати. Перед ним предстал богатейший набор одежды, единственной, видимо, роскоши, которую позволял себе в быту Мандерсон. Тут же на двух длинных низких полках бережно хранилось не менее впечатляющее собрание обуви. Трент, сам почитатель добротной кожи, взирал на коллекцию одобрительным оком. Несомненно, Мандерасон был склонен подчеркнуть сравнительно небольшой размер и хорошую форму своих ног. Туфли были разных фасонов, но одной и той же колодки.

Внезапно глаза Трента остановились на паре открытых туфель, стоявших на верхней полке. По описанию инспектора, это были те самые туфли, что Мандерсон надевал накануне вечером. Трент сразу же отметил их поношенность. Он также увидел, что их недавно чистили. Однако больше всего его заинтересовали головки, точнее швы, соединяющие их с подошвой. Он нагибался, приседал, подносил туфли к глазам, сравнивал с другими. И - принялся тихо насвистывать.

Большинство людей, у которых развито чувство самоконтроля, пытаясь подавить и скрыть от посторонних сильное волнение, обычно выдают себя на мелочах. Пожалуй, только Марч знал, что означает это посвистывание. И хотя инспектор никогда не определил бы в нем начало "Песни без слов" Мендельсона, он знал: если к Тренту привязалась эта мелодия, значит, он напал на "крепкий след".

Трент перевернул туфли и минуту созерцал подметки. На каждой между каблуком и ступней он заметил слабый след красного гравия. Затем поставил туфли и, заложив руки за спину, прошел к окну. И долго стоял, тихо насвистывая и ничего не видя, после чего с той же отрешенностью уселся на свободный стул, обхватил руками голову и замер, уставившись на ковер.

Спальня Мандерсона больше не интересовала его. Он покинул ее не оглядываясь, и только в комнате миссис Мандерсон, казалось, ожила его любознательность. Здесь были налицо все признаки покинутого будуара: ни единого предмета дамского Туалета - ни шляпки, ни сумки, ни коробки, ни скопища перчаток и вуалей, платочков и ленточек... Комната походила на свободный номер в гостинице, однако каждой деталью мебели и украшения она говорила о безусловно взыскательном вкусе хозяйки. Обозревая наметанным взглядом тонкое великолепие, среди которого несчастная миссис Мандерсон видела свои сны и вынашивала одинокие мысли, Трент не мог не признать, что у нее задатки подлинно художественной натуры. Интерес к ней неизмеримо возрос, и брови Трента тяжело сошлись, когда он подумал о том бремени, что возложил на себя.

Он вышел на маленький балкон с железным ограждением. Внизу стелилась широкая полоса луга - он начинался сразу под балконом, отделенный от стены дома лишь узкой клумбой, и тянулся далеко в сторону огорода.

Другие окно, подъемное, открывалось над входом в библиотеку со стороны сада. В дальнем углу комнаты Трент увидел дверь, открывавшуюся в сторону проходной комнаты, через которую входила горничная и утром выходила ее госпожа.

Трент быстро набросал в своей записной книжке план этой и соседней комнат. Кровать стояла в углу, изголовьем к стене комнаты Мандерсона. Трент уставился на подушки, потом деловито лег на кровать и посмотрел через открытую дверь в соседнюю комнату - видеть мужа миссис Мандерсон не могла.

Убедившись в этом, он быстро вернулся в комнату Мандерсона и позвонил.

- Я хочу, чтобы вы вновь помогли мне, Мартин, - сказал он, когда лакей появился в дверях, прямой и бесстрастный. - Я хотел бы поговорить с горничной миссис Мандерсон.

- К вашим услугам, сэр, - поклонился Мартин.

- Что она за женщина?

- Она француженка, сэр, - исчерпывающе ответил Мартин. - Она недавно у нас, - добавил он, заметив выжидающий взгляд Трента. - У меня создалось впечатление - если вы меня спросите, - что эта молодая особа знает все, что положено знать женщине.

- Бог с ней. Мне бы хотелось задать ей несколько вопросов.

- Я пришлю ее немедленно. - Лакей ушел.

Трент нетерпеливо бродил по комнате. Горничная появилась быстрее, чем он ожидал: маленькая аккуратная фигурка в черном возникла перед ним тихо и таинственно.

Горничная госпожи впервые устремила на Трента свои большие коричневые глаза еще в тот утренний миг, когда он пересекал лужайку по пути к дому. Она увидела его из окна и уже знала, кто он: известность Трента была одинаково велика и в людской, и в салоне. Она с волнением ждала вызова к нему. Мистер Марч заморозил ее своей официальностью, она была оскорблена его безразличием ко всему, кроме показаний. Мистер Трент, как ей показалось, таким солдафоном быть не мог - во всяком случае, на расстоянии он выглядел симпатичным.

Однако когда она вошла в комнату, интуиция подсказала ей, что если она хочет произвести хорошее впечатление, кокетство и игру на обаяние надо забыть, и она избрала наивную прямоту:

- Месье хочет поговорить со мной? - И охотно добавила:

- Меня зовут Селестиной.

- Да, Селестина, - сказал Трент, оглядывая ее со спокойной, цепкой внимательностью, - Вот что мне хотелось бы услышать от вас... Эта дверь в спальню мистера Мандерсона была открыта, когда вы вчера утром принесли чай госпоже?

- О да, как всегда, месье, - Селестина отвечала с оживленным восторгом. И я закрыла ее, как всегда. Послушайте, месье, это необходимо объяснить... Когда я вошла в комнату мадам из тех дверей... А! Если месье не сочтет за труд выйти со мной, все объяснится само собой. - Она подхватила Трента под руку и потащила его в большую комнату. - Смотрите! Я с чаем вхожу к мадам вот так. Когда я подхожу к ее кровати, справа от меня дверь, всегда открытая, вот так! Вы можете убедиться, что я ничего не вижу в комнате месье Мандерсона. Я закрываю ее, чтобы подойти к мадам, и, конечно, не заглядываю в комнату месье - таков порядок. Вчера было как всегда. Мадам спит как ангел, она ничего не видит в той комнате. Я закрываю дверь. Я ставлю plate au однос (франц.)>, открываю занавески, готовлю туалет для мадам. Я ухожу - voila! от!> Селестина остановилась, усмиряя дыхание и раскинув руки.

Трент, следивший за ее жестикуляцией с нарастающей серьезностью, удовлетворенно кивнул:

- Следовательно, предполагалось, что мистер Мандерсон все еще в своей комнате. Просто никто его не хватился...

- Oui, Monsieur а, месье.>.

- Спасибо, Селестина, я вам очень благодарен.

- О, это пустяки, месье, - сказала Селестина, пересекая вслед за Трентом комнату. - Я надеюсь, что месье поймает убийцу месье Мандерсона. Правда, я не очень его жалею, - добавила она с внезапной жестокостью, кивнув в сторону спальни Мандерсона. Она сжала зубы, и темное лицо покраснело. Английский улетучился из нее.

- Je ne Ie regrette pas du tout, du tout! - кричала она, захлебываясь словами. - Madame - ah! Je me jetterais au feu pour madame! Mais un homme comme monsieur - maussade, boudeur, impassible! Ah, non! не совсем его не жалко, совсем! Мадам - ах! Я брошусь в огонь за мадам. Но человек, подобный месье, - надутый, угрюмый, бесстрастный! Ах, нет!..>.

- Finissez ce chhut, Celestine! ерестаньте кричать, Селестина!> - резко прервал ее Трент. - Если инспектор услышит, что вы здесь выкрикиваете, не миновать беды. И не размахивайте руками - зацепите за что-нибудь. Похоже, продолжал он любезнее, - вы более других довольны, что мистера Мандерсона не стало. Подозреваю, Селестина что он обращал на вас меньше внимания, чем вам хотелось бы.

- О!

- А теперь - до свидания. Я тороплюсь. Вы прелесть, Селестина.

Комплимент вернул ей равновесие. Вспыхнув, она глянула на Трента через плечо и, открыв дверь, исчезла.

Трент, оставшись один в маленькой спальне, вернулся к делу. Он вновь взял уже осмотренную пару туфель, поставил на стул и сам сел напротив, уставившись на немых свидетели. Время от времени он почти неслышно насвистывал. В комнате было тихо.

Лишь негромкое чириканье проникало сквозь открытое окно да временами порыв ветра доносил шелест листвы. Трент, поглощенный своими мыслями, с лицом застывшим и мрачным, не шевельнулся в течение получаса. Затем быстро встал, осторожно поставил туфли на полку и вышел на лестничную площадку.

В конце коридора видны были двери двух спальных комнат. Он открыл одну из них и оказался в комнате, которую не назовешь опрятной. Какие-то палки и удочки стояли в углу, кипа книг - в другом. Руки горничной давно не наводили порядка на туалетном столе, равно как и на полке над камином, - трубки, перочинные ножи, карандаши, ключи, мячи для гольфа, старые письма, фотографии, маленькие шкатулки, жестяные банки... Пара хороших гравюр и какие-то акварельные наброски на стенах; к гардеробу прислонилось несколько окантованных эстампов. Ряд туфель и ботинок выстроился под окном. Трент пересек комнату и внимательно их изучил, затем измерил некоторые из них сантиметром, тихо при этом насвистывая. Сделав это, он уселся на край кровати, мрачно оглядывая комнату.

Его внимание привлекли фотографии, лежавшие на каминной полке. Он поднялся, чтобы рассмотреть их. Марлоу и Мандерсон верхом на лошадях; виды знаменитых альпийских вершин; трое юношей, один из них определенно Марлоу - с угрюмыми голубыми глазами, одетый как голодранец в солдатскую форму шестнадцатого столетия. Тут же портрет величественной старой дамы, чуть похожей на Марлоу. Трент машинально взял из открытой шкатулки сигарету, закурил и вдруг рядом с сигаретницей приметил плоский кожаный футляр. Легко открыл его - в футляре лежал миниатюрный револьвер изящной выделки с инициалом "М" на рукоятке и тут же дюжина патронов россыпью.

На лестнице уже слышались шаги, когда Трент, сдвинув казенную часть, просматривал ствол револьвера, - в открытых дверях появился инспектор Марч.

- Я думал... - начал он и умолк вдруг, заметив, чем занят Трент. Его глаза расширились. - Чей это револьвер, мистер Трент?

- Очевидно, он принадлежит жильцу этой комнаты, - небрежно ответил Трент. - Удобный маленький револьвер, и вычищен он, я бы сказал, с предельной тщательностью. К сожалению, в огнестрельном оружии я профан.

- О себе я бы этого не сказал, мистер Трент, - ответил инспектор, принимая револьвер из протянутой руки Трента. - Однако в этом случае нет нужды ни в особых познаниях, ни в экспертизе. - Он уложил револьвер в футляр, извлек из жилетного кармана крохотную, чуть сплющенную пулю и положил ее рядом с патроном из арсенала Марлоу.

- Это - та? - изумился Трент.

- Та, - ответил Марч. - Она застряла в затылочной части черепа мистера Мандерсона. Доктор Сток извлек ее только что и переслал мне с дежурным офицером. Эти широкие царапины, которые вы видите, оставлены докторскими инструментами. А вот эти - от ствола этого калибра. Остальное, думаю, скажет экспертиза.

Трент и инспектор долго смотрели друг на друга с чрезвычайной озабоченностью.

- Все это заблуждение, - сказал наконец Трент. - Давайте-ка еще раз глянем, как обстоят наши дела. Во-первых, мы не сомневаемся о том, что Мандерсон действительно отправлял Марлоу в Саутгемптон, как и в том, что Марлоу, уехав, вернулся прошлой ночью, через несколько часов после того, как было совершено убийство.

- В этом сомнений нет, - подтвердил Марч.

- А теперь это подстрекательское оружие предлагает нам поверить в следующее: что Марлоу не ездил в Саутгемптон; что он вернулся ночью в дом; что кто-то, не разбудив ни миссис Мандерсон, ни кого-либо другого, заставил Мандерсона подняться, одеться и выйти в сад; что там Марлоу и застрелил Мандерсона; что затем он аккуратно вычистил револьвер, положил его в футляр, оставил на видном месте, чтобы представителям закона было легко его обнаружить; что затем он удалился и провел остаток дня неизвестно где, прячась со своим большим автомобилем, а вернувшись, делал вид, что все это происшествие довело его до бессонницы и нервного изнеможения.

Инспектор ответил Тренту угрюмым и пристальным взглядом.

- Во время убийства, - сказал он с загадочной решительностью, - Марлоу находился на расстоянии пятидесяти - ста миль от места преступления. В Саутгемптон он ездил.

- Откуда вы знаете?

- Я допрашивал его прошлой ночью и записал его показания. Он прибыл в Саутгемптон около шести тридцати утра в понедельник.

- Оставьте, Марч, - резко воскликнул Трент. - Я хочу знать, откуда вам известно, что Марлоу ездил в Саутгемптон? Марч самодовольно засмеялся.

- Я подумал, что мне пора, в качестве реванша, поиздеваться над вами... Ладно, скажу... Когда я прибыл сюда вчера вечером и как только узнал в общих чертах о случившемся от миссис Мандерсон и слуг, первое, что я сделал, это пошел на телеграф и запросил наших людей в Саутгемптоне. Видите ли, Марлоу единственный из челяди, кого, так сказать, не было под руками во время трагедии. Так что, прежде чем думать о дальнейшем ходе дела, я вынужден был запросить Саутгемптон. Рано утром я получил ответ, - он протянул Тренту телеграмму, в которой значилось:

"Персона, отвечающая описанию, в автомобиле, отвечающем описанию, прибыла сюда в отель "Бедфорд" сегодня в 6.30 утра. Назвавшись Марлоу, он оставил автомобиль в гараже отеля, сказал служащему, что автомобиль принадлежит Мандерсону. Принял ванну, позавтракал, ушел. Справлялся в порту о пассажире по фамилии Харрис, который якобы должен отправиться морем в Гавр. Справлялся неоднократно, пока в полдень корабль не отчалил. Затем вернулся в отель, где обедал в 1.15, и вскоре отбыл на автомобиле. Наши агенты сообщают, что в этом же отеле на прошлой неделе была забронирована комната для Харриса. К кораблю Харрис не вышел. Инспектор Верк".

- Просто и ясно, - заметил Марч, после того как Трент, дважды прочитав телеграмму, вернул ее инспектору. - История, рассказанная им самим, совпадает каждой деталью. Он сказал мне, что после отхода корабля еще с полчаса околачивался в порту, на тот случай, если Харрис опоздает, потом вернулся, позавтракал и решил сразу же двигаться в обратный путь. Он телеграфировал Мандерсону: "Харрис не появился, на корабль опоздал. Марлоу". Телеграмма была исправно доставлена сюда во второй половине дня и лежит среди писем покойного. Он ехал обратно на хорошей скорости и прибыл чертовски усталым. Когда узнал от Мартина о смерти Мандерсона, едва не потерял сознание.

Трент взял револьвер и несколько секунд бездумно вертел его в руках.

- Мандерсону не повезло, что Марлоу беззаботно оставил свое оружие, заметил он наконец. - Оно могло в ком-то пробудить искушение... Как вы думаете?

Марч покачал головой.

- Этот тип револьвера довольно распространен в Англии. Он завезен из Штатов. Половина людей, приобретающих сегодня револьвер для самозащиты или для нападения, снабжает себя таким изделием. Им обладают тысячи жуликов и тысячи порядочных людей. У самого Мандерсона такой же, точная копия. Я нашел его в одном из верхних ящиков секретера. Сейчас он в кармане моего пальто.

- Подозреваю, что вы хотели сберечь эту маленькую деталь для себя.

- Хотел, - сказал инспектор. - Но раз вы обнаружили один револьвер, почему бы вам не знать о другом! Думаю, ни один из них нам не помощник...

Инспектор резво оборвал фразу, уставившись на дверь, которую кто-то медленно открывал.

- А вот, если не ошибаюсь, и мистер Баннер, - приветствовал вошедшего Трент.

Глава 6

МИСТЕР БАННЕР ВСТУПАЕТ В ДЕЛО

- Калвин Эс Баннер к вашим услугам, - объявил вошедший, вынимая изо рта незажженную сигару. Он привык к английской медлительности и церемонности, и быстрая реакция Трента несколько сбила его с толку. - Вы - мистер Трент, полагаю, - продолжал он. - Миссис Мандерсон говорила мне о вас. Доброе утро, капитан. - Он мельком глянул на Марча и вновь обратился к Тренту:

- Я шел в свою комнату, услышал чужой голос и решил зайти. - Баннер позволил себе легкую усмешку. - Вы можете подумать, что я подслушивал. Нет, сэр. Слово-другое о пистолете - вот об этом, думаю, - и все.

Мистер Баннер был худощавым невысоким молодым человеком с бритым, бледным, почти девичьим лицом, украшенным неглупыми глазами. Вьющиеся темные волосы четко разделены пробором. Губы, когда не заняты сигарой, чуть приоткрыты, что придает его лицу курьезное выражение готовности к услугам. С сигарой он выглядел совершенно иначе - спокойным и здравомыслящим янки, каким, впрочем, и был.

Родился Баннер в Коннектикуте, по окончании колледжа устроился в маклерской конторе, где и привлек внимание Мандерсона, имевшего дела с этой фирмой. Колосс долго присматривался к нему и в конце концов осчастливил должностью личного секретаря. Естественно, у Мандерсона был широкий выбор, он ценил образцовую деловитость, методичность, аккуратность, однако предпочел Баннера, учитывая его надежную молчаливость и редкостное чутье на метаморфозы рынка.

Трент и американец с холодным спокойствием изучили друг друга и, кажется, оба остались довольны.

- Мы говорили о том, - сказал Трент, - что этот револьвер, из которого мог быть застрелен Мандерсон, не облегчает нашей задачи. Револьвер этот, говорят, штука банальная и широко распространенная.

Баннер протянул костлявую руку к футляру и взял револьвер.

- Да, сэр, - сказал он, - капитан прав. Это то, что мы в Штатах называем "маленьким Артуром", и, должен сказать, эта игрушка болтается в задних карманах десятков тысяч людей. Правда, у меня к этому оружию особого доверия нет, - он вытащил свой пистолет. - Посмотрите, мистер Трент, это - вещь, и поосторожнее - заряжено. Что же касается "маленького Артура" Марлоу, то он приобрел его в первые дни нашей службы у старика. Мистер Мандерсон сказал, что человеку двадцатого века глупо не иметь револьвера. Тогда он и купил первое, что ему предложили. Со мной он не советовался. - Баннер меланхолично осмотрел комнату. - Марлоу совсем не умел с ним обращаться, но я потренировал его месяц или около этого, и он кое-чего достиг.

Однако привычки носить оружие с собой у него так и не появилось. Для меня, скажем, это не менее естественно, чем носить брюки. Я ношу пистолет уже несколько лет - мне всегда казалось, что может возникнуть необходимость защищать мистера Мандерсона. И вот, - заключил он горестно, - его подловили, когда меня не было рядом... Однако извините меня, джентльмены, я еду в Бишопсбридж.

- Мне тоже пора, - сказал Трент. - Деловая встреча в ресторане "Три бочки".

- Если не возражаете, могу подвезти вас, - предложил Баннер. - Я как раз еду в том направлении. Скажите, капитан, вам туда же? Нет? Тогда пойдемте, мистер Трент.

Баннер повел Трента вниз по лестнице и далее через весь дом к гаражу на тенистом Заднем дворе. Он, казалось, не торопился выводить машину: предложил Тренту сигару и раскурил свою, присел на подножку автомобиля, зажал руки меж колен и с услужливой сообразительностью глянул на Трента.

- Послушайте, мистер Трент, я хочу вам кое-что сказать, это может быть полезно. Я знаю, вы человек острого ума, мне приятно общение с такими людьми. Не уверен, хорошо ли вы поняли капитана, но он мне кажется остолопом. Я ответил бы на любой вопрос, какой у него хватило бы ума мне задать, фактически я так и сделал, но у меня нет никакого желания говорить ему о том, о чем он меня не спрашивал. Понятно?

Трент кивнул:

- Ощущение естественное - полиция, власть, официальный допрос. Но, должен вам сказать, Марча вы недооценили. Это один из самых проницательных детективов Европы. И у него огромный опыт. Мой конек - воображение, фантазия, но, уверяю вас, в полицейской работе опыт важнее всего.

- Едва ли, - ответил Баннер. - Случай этот редкостный, мистер Трент, и я скажу вам почему. Я думаю, старик знал о предстоящей опасности, и мне кажется, он понимал также, что от нее не увернуться.

Трент нашел в гараже плетеную корзинку и уселся напротив Баннера.

- Это похоже на дело, - сказал он. - Я внимательно слушаю вас.

- Вы, очевидно, знаете, мистер Трент, что Мандерсон был человеком, умевшим держать себя в руках. Лично я считал его самым хладнокровным из дельцов. Его выдержка была потрясающей - я никогда не видел, чтобы что-то вывело его из себя. А я знал Мандерсона как никто другой. Мы вершили с ним работу, ради которой он жил. У меня есть основания считать, что я знал его лучше, чем его жена, чем мог знать Марлоу - он редко видел мистера Мандерсона в конторе, во время горячего дела. Я знал его лучше, чем кто-либо из его друзей.

- А у него были друзья? - спросил Трент.

- Вижу, кто-то уже проинформировал вас, - ответил проницательный Баннер. Нет, не сказал бы, что у него были друзья. Множество знакомых среди великих мира сего, но душу свою он держал на замке... Вот что я хотел сообщить вам, мистер Трент. Несколько месяцев назад старик резко изменился. Я никогда прежде не видел его таким мрачным, угрюмо-злобным. Это состояние стало для него постоянным - ив деловой части города, и дома. Либо он вынашивал свое зло, либо переживал чужое - такое у меня было ощущение. Однако выдержка изменила ему только в последние недели, - американец положил свою костистую лапу на колено Трента. - Я единственный, кто это знает. Со всеми другими он был просто угрюм. Но когда мы были вдвоем в его кабинете и если что-то в делах шло не так, боже мой, он так срывался, что дрожь брала. В библиотеке я видел, как он вскрыл письмо, в котором что-то его не устраивало, - были громы и молнии и угрозы разделаться с тем, кто это письмо писал, только попадись он под руку... И вот еще. За неделю до смерти мистер Мандерсон полностью забросил свою работу. Такого с ним не бывало. Он перестал отвечать на письма и телеграммы. Мне кажется, какая-то тайная боязнь истрепала его нервы. Однажды я посоветовал ему сходить к доктору, он послал меня к черту. И такое наблюдение, наконец: при появлении миссис Мандерсон он моментально становился спокойным, холодным.

- И вы объясняете это каким-то тайным страхом? - спросил Трент.

Американец кивнул.

- В вашем рассказе, Баннер, заложена глухая мысль о шизофрении Мандерсона. Срыв, слом, стресс - это часто случается с большими дельцами в Америке.

- Ерунда, - серьезно ответил Баннер.. - Только те, кто разбогател очень быстро и не могут справиться со своим богатством, сходят с ума. Подумайте обо всех наших великих, о людях, близких к Мандерсону; слышали ли вы когда-нибудь, чтобы хоть один из них лишился разума? Этого не бывает, поверьте мне. Правда, у каждого человека есть свой пунктик, но это еще не сумасшествие. Скажем, ненависть к кошкам или моя собственная слабость - неприятие рыбы.

- А какая слабость была у Мандерсона?

- У старика их было много. Отрицание роскоши, например, от которой, как правило, не отказываются состоятельные люди. Неприязнь к мелким услугам. И хотя мистер Мандерсон был очень разборчив в одежде, разборчивее, чем кто бы то ни было, особенно в туфлях - на туфли он тратил бездну денег, несмотря на это, говорю я вам, у него никогда не, было лакея. Он не хотел, чтобы кто-либо к нему прикасался. За всю его жизнь его никто и никогда не брил.

- Оригинально, - сказал Трент. - И что вы думаете по этому поводу?

- Такова была норма поведения мистера Мандерсона, этакий характер, не без бдительности и настороженности. Говорят, его отец и дед были такими же. Как собака и кость, знаете ли, - ежесекундная забота, не стащили бы. Конечно, он не думал, что парикмахер отрежет ему голову, но чувствовал, что возможность сделать это - есть. А рисковать он не хотел. Так и в деле: ему всегда казалось, что кто-то охотится за его костью, и в мире бизнеса это естественно. Следствие одно: старик был самым осторожным и скрытным в финансовом мире, и это определяло его успехи. Но это не значит, что он был лунатиком. Вы спрашиваете, не потерял ли он рассудка. Нет, он был просто измотан какой-то неизвестностью.

Трент курил. Ему хотелось знать, что было известно Баннеру о домашних неурядицах Мандерсона.

- У него были какие-то неприятности с женой?

- Да, - ответил Баннер. - Но неужели вы думаете, что это могло вывести из равновесия такого человека, как Мандерсон?

Трент внимательно присмотрелся к Баннеру и убедился, что принять семейную размолвку как причину трагедии для делового человека он не в состоянии.

- Хорошо, вернемся к тому, о чем вы мне только что сказали, - перевел разговор Трент. - Вы, стало быть, полагаете, что у Мандерсона были основания опасаться за свою жизнь? Кто мог угрожать ему?

- Опасался ли, не знаю, - задумчиво ответил Баннер. - Старика было трудно запугать, более того, он не предпринимал никаких предосторожностей, он фактически избегал их. Похоже на то, что он хотел быстрого конца, - так я думаю. Зачем бы ему ночи напролет просиживать у окна этой библиотеки, вперив взор в темноту, да еще в белой сорочке - прекрасной мишени для чьего-либо ружья? А такое ружье могло найтись... Вы, очевидно, не жили в Штатах. Возьмите, к примеру, угольные копи в Пенсильвании - там тридцать тысяч мужчин с женщинами и детьми, и большинство из них сделали бы все, чтобы продырявить того, кто поставил их в такие условия, что им либо подыхать с голоду, либо отчаиваться на каторжное существование. Тридцать тысяч самых стойких чужеземцев в стране, мистер Трент, годами отдающих силы и жизни одному человеку. Поверьте, в их отчаянии что-то есть. В Айдахо ведь взорвали динамитом человека, который насолил людям в Нью-Джерси десять лет назад. Вы думаете, их может остановить окно? Быть в нашей стране большим бизнесменом не так-то просто. Старик знал, что по Штатам разгуливает целая толпа опасных для него людей. И я вполне могу допустить, что кто-то из них ринулся по его следу и ему стало об этом известно. Однако, что меня совершенно сбивает с толку, так это то, почему он не защитил себя, почему не пытался увернуться, а пошел вчера утром в сад, чтобы быть застреленным.

Баннер умолк, и некоторое время оба созерцали голубые нити сигарного дыма. Потом Трент поднялся:

- Ваша новая для меня версия рациональна. Вопрос лишь в том, соответствует ли она действительности. Мы еще вернемся к этому разговору. А пока должен сообщить вам: вы подтвердили мои соображения о том, что это убийство преднамеренное, и я глубоко признателен вам, мистер Баннер. - Трент глянул на часы. - Нам давно пора двигаться.

- Два часа, - сказал Баннер, поднимаясь с подножки. - А в милом старом Нью-Йорке всего десять. Вы не знаете Уолл-стрит, мистер Трент. И давайте надеяться, что никогда не увидим ничего хуже того деловитого ада, который там в эти минуты уже проснулся и приступил к делам.

Глава 7

ДАМА В ЧЕРНОМ

Море, ярясь под напористым ветром, бросало воды на скалистые берега, и при этом во всю ширь неба - теплая безоблачная синь. Трент, плохо спавший ночью, спустился к морю в восемь утра и сонно рухнул в воду. Он проплыл среди огромных валунов в открытое море. Устав тягаться с волнами, вернулся на берег освеженным. Через несколько минут он уже взбирался по скале, прикидывая план действий на утро.

Это был день дознания, которым завершались сутки его новой работы, и он сожалел, что так мало продвинулся в делах. Простившись с американцем по дороге в Бишопсбридж, он встретился в трактире с мистером Копплсом и, сопровождаемый им, закупил кое-что в аптекарском магазине, отправил телеграмму с оплаченным ответом, навел необходимые справки на центральной телефонной станции. Они мало говорили с мистером Копплсом о деле: тот воздерживался от любопытства, а Тренту еще рано было делиться соображениями о том, что он собирается предпринять. Вернувшись из Бишопсбриджа, Трент написал обстоятельный отчет для "Рекорда" и попросил представителя местной прессы немедленно переслать его. Остаток вечера он провел на веранде в раздумчивом одиночестве.

В это утро он сказал себе, что никогда не брал дела, которое бы ему так мало нравилось и которое бы так поглощало. Чем больше он размышлял, тем более скверной и вызывающей представлялась ему ситуация. И это солнце нового дня, этот великолепный теплый свет... Они только подчеркивали темень, в которой он блуждал, ту черную людскую вину, ставшую причиной преступления.

Однако во всех этих раздумьях не было единственного - сожаления, что обстоятельства втянули его в необычное следствие. В нем жило предчувствие, что в течение дня его сеть будет сплетена: он многого ждал от посланной вчера на авось телеграммы.

Дорога к отелю петляла по гребню перевала. Глянув вниз, он увидел площадку величиной с теннисный корт, густо поросшую травой, с тремя обрывами по сторонам. И центром этой роскошной картины, как он обнаружил вдруг, была женщина в черном. Она сидела на краю обрыва, обхватив руками колени.

Трент только на секунду задержался, рассматривая женщину в черном.

Когда он приблизился, женщина внезапно разжала длинные руки, потянулась с грациозностью кошки, медленно подняла голову, как бы впитывая в себя всю красоту утра. Тут нельзя было ошибиться: это был жест свободы, движение души, готовой существовать, чувствовать, жить.

Такой увидел он ее в то мгновение и внезапно понял, кто эта женщина...

Во время завтрака в отеле мистер Копплс нашел Трента мало склонным к разговорчивости. Трент, извиняясь, сослался на бессонную ночь, и Копплс, нетерпеливо налаживая разговор, методично таранил Трента сведениями из истории древнего трибунала, из практики современного судоразбирательства, не избегая нареканий на его вольготное обращение с жесткими оковами закона. И, видимо, только молчание Трента подтолкнуло его к сути дела.

- Прошлой ночью, - сказал Копплс, - мистер Баннер предложил мне оригинальную гипотезу преступления. Есть в ней нечто интуитивное и, стало быть, неясное, но в то же время - какое знание мира, редкое, я бы сказал, в его возрасте! Это своеобразный человек, Трент. Мандерсон не зря избрал его своей правой рукой. Это о чем-то говорит. Да и сейчас, мне кажется, он неплохо освоился с делами, которые так осложнились после смерти патрона. Советы его, мне и Мабель, довольно основательны, - что делать нам, пока не вступит в силу завещание... Он сторонник кровной индустриальной мести в версии об этом преступлении. Он так и сказал: "кровная индустриальная месть". И описал ряд случаев, когда совершались покушения на подобных людей, вызвавших злость и отчаяние доведенных до крайности рабочих. Мы живем в ужасное время, мой мальчик. Такого еще не знала история. Диспропорция между производящей и обладающей частями нашего общества так велика, так угрожающа и так безнравственна, что трудно предвидеть будущее. И нет, по-моему, более мрачной перспективы, чем у Соединенных Штатов.

Трент принял эти откровения с печальной рассеянностью. Копплс заметил наконец его озабоченность, и они молча двинулись в сторону дома, темно-красная крыша которого угрюмо проглядывала в разъеме деревьев.

Трент был в смятении. Он чувствовал себя тупым, скованным той лучезарной утренней картиной, когда он увидел миссис Мандерсон. Рыцарская восторженность перед красотой жила в нем с первых наставлений матери, и сейчас его терзала мысль о том, что он может погубить некое совершенство природы. Однако прекратить расследование не мог, такого еще не было. Истина где-то тут, под рукой, нужно только решиться открыть ее, признать, и это должно произойти сегодня.

Войдя в калитку, они увидели Марлоу и американца, разговаривающих у дверей. В тени террасы стояла дама в черном.

Она заметила их и вышла на лужайку. Походка ее, как и представлял себе Трент, была легкой, изящной, спокойной. Когда она обратилась к нему, ее карие глаза смотрели на него доброжелательно. В ее мягкой сдержанности не было и следа тех порывистых эмоций, свидетелем которых Трент стал там, у скалы.

- Я надеюсь, мистер Трент, что все у вас пойдет успешно, - сказала она тихим ровным голосом. - Как вы думаете?

- Надеюсь, что так, миссис Мандерсон. Когда выводы мои будут достаточно серьезными, я попрошу разрешения увидеть вас. В любом случае мне необходимо будет посоветоваться с вами, прежде чем я выступлю в печати.

Она смутилась, и Трент увидел в ее глазах страдание. Он не знал, как продолжить разговор, но ему необходимо было слышать ее голос, видеть ее лицо, чтобы разобраться во многих странностях этого необычного дела. Возможно, минутный разговор с ней мог решить исход поиска, которому не видно пока ни начала ни конца.

- Я благодарен вам, миссис Мандерсон, за те возможности, которые вы предоставили мне в изучении дела. Однако, если позволите, мне уже сейчас необходимо задать вам один вопрос. Думаю, я не спрошу ничего такого, на что бы вам не хотелось отвечать.

Она устало посмотрела на него.

- Было бы глупо с моей стороны отказаться. Задавайте ваши вопросы, мистер Трент.

- Благодарю. Для начала вот что. Мне известно, что ваш муж недавно взял необычно большую сумму наличными у своих лондонских банкиров и держал их здесь. Деньги на месте. Не знаете ли вы, для чего он это сделал?

Миссис Мандерсон удивленно подняла глаза.

- Не могу себе представить, - сказала она. - Я ничего не знала об этом. Мне всегда казалось, что муж держал в доме немного денег. А в это воскресенье, почти ночью уже, перед тем как уехать с мистером Марлоу, он вдруг пришел ко мне в гостиную. Мне показалось, что он был чем-то раздражен, спросил без предисловия, не могла бы я одолжить ему денег - в купюрах или золоте, до завтра. Просьба была странной: как правило, фунтов сто у него всегда было при себе. Я открыла секретер и отдала ему все, что имела, что-то около тридцати фунтов.

- И он не сказал вам, зачем ему нужны деньги?

- Нет. Он положил их в карман, сказав, что мистер Марлоу уговорил его прогуляться, возможно, это поможет ему заснуть. Затем он уехал с мистером Марлоу... Деньги? В воскресенье, поздним вечером?..

- Это действительно странно, - сказал Трент. - Благодарю вас. А теперь, если не возражаете, я хотел бы поговорить с мистером Марлоу.

Марлоу в одиночестве вытаптывал лужайку. Он все еще казался измотанным и нервным, однако не без юмора описал тупую высокомерность местной полиции, зловещий вид доктора Стока. Трент, в свою очередь, изложил ему предположение Баннера.

- Он говорил со мной, - ответил Марлоу, - однако его соображения неубедительны, они многого не объясняют. Правда, я достаточно долго жил в Соединенных Штатах, чтобы знать, что такая мелодраматическая месть - вполне возможная вещь. У американцев есть вкус и способности на такого рода дела. Знаете ли вы "Гекльберри Финна"?

- Спросите лучше, как меня зовут!

- Я думаю, самое американское в этом великом произведении - это избавление Тома Сойера от трудного и романтического плана, который он вынашивал долгое время, - плана побега негра Джима. Честно говоря, дело легко можно было организовать за двадцать минут... Все эти ложи и братства, клубы колледжей со своими тайными знаками. И тут же ку-клукс-клан... Американцев все это сильно забавляет, и тут надо размышлять.

- Все это, конечно, может иметь какое-то значение, когда сталкиваешься с пороком, роскошью или преступлением в этой стране. И все-таки есть во мне какое-то раболепное уважение перед рвением сделать жизнь интересней, живой, невзирая на общественное устройство и зигзаги цивилизации... Однако к делу. Раздумья Баннера... Эта идея угрозы, висевшей над Мандерсоном. Попробуйте объяснить мне, зачем ему понадобилось отправить вас в поездку так спешно, среди ночи.

- В десять вечера, если быть точным, - ответил Марлоу. - И учтите при этом, если бы он поднял меня с постели в полночь, я не удивился бы и этому. Таков Мандерсон, национальная его черта, помноженная на характер. Репутация, престиж и немилосердная прямота в стремлении к цели. В данном случае он ждал какого-то важного сообщения от человека по имени Харрис.

- Кто он, этот Харрис?

- Этого не знает никто. Даже Баннер никогда не слышал о нем. Единственное, что я знаю, так это то, что на прошлой неделе, когда я ездил по разным делам в Лондон, мистер Мандерсон велел мне забронировать каюту для некоего Джорджа Харриса на корабль, отплывающий в понедельник. Теперь мне ясно: мистер Мандерсон ждал от Харриса каких-то важных известий секретного характера, их, очевидно, нельзя было передать по телеграфу, и тогда он послал меня.

- Видите, Марлоу, есть у меня в запасе одна маленькая деталь, и вы, очевидно, не подозреваете, что она мне известна. Мартин.., он невольно уловил кусочек вашего разговора с Мандерсоном: "Если Харрис там, дорога каждая минута..." Вы знаете, для чего я здесь. Я послан, чтобы вести следствие, и вы не должны на меня обижаться. Можете ли вы теперь повторить, что ничего не знали о деле Мандерсона - Харриса?

Марлоу покачал головой:

- Я действительно ничего не знаю. И не думайте, что меня можно обидеть честным вопросом... Инспектору Марчу я уже передал суть этого разговора. Мистер Мандерсон деловито сказал тогда, что не может посвятить меня в тонкости дела, он только просил найти Харриса и передать, что ждет от него известий. На прощание мне было сказано, что Харрис может и не появиться, но если появится, тогда "дорога каждая минута". Теперь вы знаете столько же, сколько и я.

- Почему это поручение, данное вам, было наречено автопрогулкой под луной?

Марлоу беспомощно развел руками.

- И почему он оставил в таком недоумении миссис Мандерсон?

- А Мартин? - холодно добавил Марлоу. - Ему было сказано то же самое.

Трент не любил тупиков. Он вытащил из нагрудного кармана бумажник, извлек из него два листка чистой бумаги, протянул Марлоу:

- Посмотрите на эти листки, мистер Марлоу. Вы видели их раньше?

- Похоже, что это вырезанные ножом или ножницами страницы из маленькой книжечки-дневника этого года - из октябрьской, что ли? - Марлоу с любопытством прощупывал листки. - Тут ничего не написано.

- В этом-то все и дело, - сказал Трент. - Между прочим, вы не учились в Оксфорде?

- Учился, мистер Трент. Но чем вызван этот вопрос?

- Просто хотел удостовериться, что не ошибся: у Оксфорда свой фирменный знак.

- Пожалуй, вы правы, - согласился Марлоу. - На каждом из нас своя печать. Если бы я, допустим, не знал вас, я принял бы вас за актера.

- Почему? Мои волосы требуют стрижки?

- О нет! Просто вы необычно смотрите на мир. Мир для вас как бы расчленен на детали, и вы собираете его по частям, а когда все собрано, вдруг теряете интерес к детали.

- Логика любого мышления, Марлоу... - Трент не договорил. Он увидел бегущего к ним мальчика с оранжевым конвертом в руке.

- Телеграмма мистеру Тренту! - крикнул он издали.

Трент нетерпеливо надорвал конверт. Марлоу следил за его оживленным лицом.

- Должно быть, хорошие новости? - спросил он.

Трент ответил ничего не выражающим взглядом.

- Не совсем новости, - сказал. - Просто подтверждение, что еще одна моя маленькая догадка оказалась правильной.

Глава 8

ДОЗНАНИЕ

Следователь, который полностью сознавал, что это единственный день в его жизни, жизни провинциального поверенного по делам, когда на него обращены взоры всего мира, решил быть достойным происходящего события. Он был крупный человек веселого нрава, необычайно увлеченный драматическим аспектом своей профессии, и весть о загадочной смерти Мандерсона на территории его юрисдикции сделала его счастливейшим следователем в Англии.

Дознание происходило в длинном, не приспособленном для выдающегося события помещении. Это была недавняя пристройка к отелю, предназначенная для балов и концертов. Легион репортеров укрепился на передних местах; призванные давать показания заняли стулья с одной стороны того стола, за которым сидел следователь, в то время как присяжные, в два ряда, с прилизанными волосами, чопорно спокойные, примыкали к нему с другой стороны. Публика заполнила все остальное пространство. В зале стояла благоговейная торжественность. Лишь привыкшие ко всему газетчики тихо переговаривались. Те, кто знал Трента в лицо, уверяли, что в зале его нет.

Миссис Мандерсон была вызвана первой. Она подтвердила, что труп мужа ею опознан. Следователь, расспросив ее об обстоятельствах смерти, направил допрос к тем минутам, когда она в последний раз видела мужа живым. Миссис Мандерсон была выслушана следователем с той симпатией, которую каждый, видимо, испытывал, глядя на эту горестную фигуру в темном. Прежде чем начать говорить, она подняла траурную вуаль, и чрезвычайная бледность и несломленное самообладание произвели всеобщее впечатление. Нет, не было в этом спокойствии никакого налета жестокости или равнодушия. Ощущался твердый характер, глушивший всем понятные в ее положении чувства. Во время своих показаний она изредка подносила к глазам платок, но голос был твердым и ясным до конца.

Ее муж, сказала она, вошел в свою спальню в обычное для воскресного вечера время. Его комната соединяется с ее спальней дверью, которая ночами обычно не закрывается. В обе комнаты можно войти также из коридора. Она спала, когда он пришел, но проснулась, как всегда, если в комнате мужа зажигался свет. Да, она говорила с ним, правда, не все запомнилось в полусне. Да, она знала, что он возвратился с автомобильной прогулки, и, кажется, спросила его, как прошла прогулка, и еще.., да, еще - который час. О времени спросила потому, что ей показалось, она совсем еще не спала, а муж, как ей думалось, придет поздно. Он сказал, что на часах половина двенадцатого, и добавил, что кататься передумал.

- Он сказал, почему передумал? - спросил следователь.

- Да, он объяснил, почему. Я очень хорошо помню, он сказал, потому что... - она вдруг замолкла.

- Потому что... - деликатно напомнил следователь.

- Он никогда не говорил со мной о делах. Видимо, считал, что мне это неинтересно. Вот почему я была удивлена, когда он сообщил мне о поездке мистера Марлоу в Саутгемптон, о своей пешей прогулке с милю, когда отпустил Марлоу, о добром самочувствии после ночного моциона.

- Сказал он еще что-нибудь?

- По-моему, ничего. Я только слышала, как он погасил свет, и все.

- И вы ничего не слышали ночью?

- Нет. Я не проснулась до прихода горничной. Она принесла мне чай, закрыла дверь в комнату мужа, и я считала, что он спит. Ему всегда требовалось много сна... Было около десяти, когда я обо всем узнала. - Миссис Мандерсон опустила голову и молча ждала, когда ее отпустят.

- Миссис Мандерсон, - сказал следователь. - Вопрос, который я сейчас задам, не принимайте близко к сердцу, это моя обязанность... Правда ли, что в ваших отношениях с мужем в последнее время наросла отчужденность?

- Если это необходимо, я отвечу, - холодно произнесла миссис Мандерсон. Да, в последние месяцы его отношение ко мне резко изменилось, помимо привычной скрытности я почувствовала и недоверчивость. Он избегал встреч со мной, и это его одиночество... Мне трудно все это объяснить... Я пыталась бороться, делала все, что позволяли мне понятия о человеческом достоинстве... Но он не говорил, что произошло, а я.., я не могла его расспрашивать. Мне оставалось одно относиться к нему, как всегда, если он это позволит... Теперь я, видимо, никогда не узнаю, в чем было дело.

Миссис Мандерсон опустила вуаль, замерла, прямая и тихая.

Задал вопрос один из присяжных:

- Вы и ваш муж... Возможно, были у вас какие-то разногласия, резкие столкновения?

- Никогда. - Ответ прозвучал с сухой категоричностью и мог быть истолкован по-разному.

Следователь отпустил миссис Мандерсон, и она пошла к выходу. Зал проводил ее взглядами и тут же переключился на вызванного для показаний Мартина.

В эту минуту в дверях появился Трент. Он поклонился миссис Мандерсон, уступая дорогу. Но взгляд ее, предельная ее утомленность заставили Трента вернуться в холл.

- Проводите меня, мистер Трент, прошу вас, - едва слышно сказала миссис Мандерсон. Трент протянул руку, и она тяжело оперлась на нее.

Для Трента это был нелегкий путь. Все, что знал он один, все, о чем догадывался и подозревал, вихрем пронеслось в голове. Но прикосновение ее руки, жалость, которую он к ней испытывал, вынужденное его покровительство все это сбивало с толку.

В гостиной, сев на диван, она подняла вуаль, поблагодарила его, и в ее глазах была искренняя признательность. Ей гораздо лучше, сказала она, ей стыдно за себя, она думала, что сможет пройти через все это, но не предполагала, что зададут такие вопросы.

- Я рада, что вы не слышали меня, мистер Трент. Хотя, конечно, вы прочтете газетные отчеты... Меня выставили на обозрение... И все эти глаза... Спасибо вам.

Трент ушел, его рука все еще хранила прохладное прикосновение ее пальцев.

Судебное дознание, на завершении которого присутствовал Трент, не дало ему ничего нового. Сенсацией дня стали показания Баннера. Он подробно изложил то, что уже было известно Тренту. Порхали над бумагой журналистские карандаши, и на следующий день слова Баннера с минимальным сокращением появились в самых влиятельных изданиях Великобритании и Соединенных Штатов.

Газеты публиковали также отрывки из заключительной речи следователя, обращенной к присяжным:

"Вы сейчас слышали медицинское заключение. Доктор Сток сказал, что, по его мнению, смерть наступила за шесть - восемь часов до того, как было найдено тело, что причиной смерти было пулевое ранение; пуля прошла через левый глаз, поразила мозговую ткань. Наружный вид раны, сказал он, не подтверждает версию о самоубийстве. Доктор Сток сообщил нам также, что нельзя сказать с уверенностью, была ли перед смертью борьба, однако царапины и ушибы на запястьях являются, по его мнению, знаками насилия. В связи с этим показания, данные мистером Баннером, не могут быть оставлены без внимания. Они обязывают нас задуматься над двумя вопросами. Первый: можно ли утверждать, что покойный, в силу своего положения, находился в более угрожаемом положении, чем обычный человек нашего общества? Второй: можно ли считать на основании показаний мистера Баннера, что покойный жил в последнее время в состоянии осознанного страха?"

Присяжные обдумывали решение.

Глава 9

ГОРЯЧИЙ СЛЕД

Мистер Копплс постучался в гостиную отеля.

- Войдите! - крикнул Трент.

Был ранний вечер того дня, когда присяжные выносили обвинение неизвестному преступнику.

- Садитесь на диван, - посоветовал Трент. - Стулья здесь куплены еще во время оно... Этот негатив хорош, по-моему, и промыт достаточно. Сейчас мы его посушим и сможем поговорить.

Пока Трент Деловито прибирал стол, очищая его от беспорядочно разбросанных мисок, банок, коробок, бутылок, Копплс по очереди брал эти незнакомые ему предметы и изучал их с невинным любопытством.

- Это гидрохинон, - весело пояснил Трент, увидев, как Копплс вытаскивает из бутылки пробку. - Он проявляет негативы, но я не удивлюсь, если он проявит также человеческие натуры. - Он убрал свое хозяйство на каминную полку и сел на стол перед мистером Копплсом.

- Преимущества гостиной отеля в том, что ее убранство не отвлекает от работы. Здесь нет места для праздной игры ума. Вы когда-нибудь бывали в таких комнатах раньше, Копплс? Я был. Сотни раз. Они годами преследовали меня по всей Англии. Я буду чувствовать себя пропавшим, если в каком-нибудь другом, созданном моей фантазией отеле мне предоставят иные условия. Посмотрите на эту скатерть. Вот чернила, которые я пролил, когда снимал эту комнату в Галифаксе; я прожег этот ковер, когда он лежал у меня под ногами в Ипсвиче. А тут они ставили стекло в раму картины "Молчаливая симпатия", в которую я запустил ботинком в Банбари. В такой привычной обстановке я работаю продуктивнее всего. Сегодня во второй половине дня, например, после дознания, я проявил несколько прекрасных негативов. - Все это Трент произнес с мальчишеским восторгом.

- Дознание, - грустно сказал Копплс, соображая, что бы значила эта возбужденность Трента. - Я пришел поблагодарить вас, мой друг, за то, что вы помогли утром Мабель. Я и не предполагал, что все это произведет на нее такое впечатление, да и держалась она великолепно, поэтому мне казалось, что я смогу быть на дознании до конца... Короче говоря, Мабель уже пришла в себя и очень признательна вам.

Трент заложил руки в карманы, наморщил лоб и ничего не ответил.

- Вот что, дорогой мистер Копплс, - сказал он после короткой паузы. Когда вы вошли, я как раз подбирался к очень любопытной части дела. Хотите посмотреть на полицейскую работу высокого класса? Это та самая работа, которую должен бы делать в эту минуту старик Марч. Может быть, он и занят этим, но я надеюсь, что нет. - Трент исчез в спальне и вскоре появился с большой доской, сервированной самыми разнообразными предметами. - Вот нож из слоновой кости для разрезания бумаги. Вот два бумажных листочка, вырезанных из дневника, моего собственного дневника. Вот бутылочка с зубным порошком, вот шкатулка из полированного грецкого ореха. Некоторые из этих вещей мне придется положить до ночи туда, где их место, в разных комнатах в доме Мандерсона. Такой уж я человек - ничто меня не останавливает: я одолжил их сегодня утром, когда все были на дознании... Теперь на доске находится только один предмет. Можете вы сказать, что это?

- Обыкновенный стеклянный сосуд. Может быть, чаша для ополаскивание пальцев после десерта. Я не вижу ничего странного, - завершил Копплс пристальное рассматривание.

- Действительно, ничего особенного, - ответил Трент. - Но тут-то и начинается самое забавное... Теперь возьмите эту маленькую пузатую бутылочку, Копплс, откройте ее. Узнаете ли вы, что в ней за порошок? В свое время вы имели дело с пудами такого порошка. Это смесь ртути и мела, его используют для младенцев. Это великая штука. А теперь я прошу вас посыпать порошком вот эту часть сосуда, что меж моих пальцев... Прекрасно! Вы, я вижу, проделывали такие штучки и прежде, Копплс. Вы опытный человек.

- Что вы! - растерянно ответил Копплс. - Объяните мне, ради бога, какой это я алхимией занимался?

- Сейчас увидите. - Трент щеточкой смахнул с сосуда порошок. - Смотрите! Вы не нашли в этой стекляшке ничего примечательного. А теперь? Смотрите!

- Невероятно! - изумился Копплс. - Я вижу отпечатки пальцев, их два...

- Да, - удовлетворенно откликнулся Трент. - Отпечатки большого и указательного пальцев. Указательный вот этот. Человеку ваших познаний едва ли стоит объяснять, что отличительные признаки этого пальца - спиральный завиток с симметрично расположенными дельтами. Отпечаток второго пальца - простая петля с сердцевиной и пятнадцатью окружностями. Я знаю, что их пятнадцать, потому что у меня два одинаковых отпечатка и я их внимательно изучил. Смотрите! - Он поднес негативы к свету. - Видите, они одинаковые! А раздвоение этого хребта? Вот оно и на другом. И маленький шрам у центра тут и там... Любой эксперт поклянется, что отпечатки на этом сосуде и отпечатки, которые я сфотографировал, сделаны одной и той же рукой.

- Где вы их сфотографировали? Что все это значит? - Копплс был потрясен.

- Я обнаружил их на внутренней стороне левой створки окна в спальне миссис Мандерсон. И сфотографировал, ибо не мог же я взять с собой окно... А этот вот сосуд из комнаты Мандерсона, в него он клал на ночь зубные протезы.

- Надеюсь, это не отпечатки пальцев Мабель?

- Конечно, нет, - решительно сказал Трент. - Они вдвое больше любого ее пальца.

- Стало быть, они принадлежат Мандерсону?

- Может быть. А теперь посмотрим, не можем ли мы подобрать этим отпечаткам еще одну пару? - Тихо насвистывая, Трент, необычайно бледный, откупорил пузатую бутылочку с мелким черным порошком. - Это сажа, - пояснил он, взял пинцетом один из листочков, вырезанных из его дневника, посыпал его порошком, через несколько секунд нежно отряхнул и молча протянул Копплсу. На чистом листке появились четкие отпечатки, в точности повторяющие те, что были на сосуде и на фотографической пластинке.

- Видите, тот же человек, - сказал Трент. - Я чувствовал, что приду к этому открытию, а теперь оно состоялось. - Голос его звучал жестко. Он подошел к окну. Копплс, ничего не понимая, смотрел на его неподвижную спину. - Не переживайте, Копплс. Я все вам расскажу в свое время. А сейчас я еще на полпути к истине со всеми своими бутылочками и порошками.

Глава 10

МИССИС МАНДЕРСОН

Миссис Мандерсон стояла у окна гостиной, смотрела на туман и моросящий дождь. С моря тянуло редкой для июня сыростью. Белая пелена висела над полями и где-то незримо сливалась с низким серым небом без единого просвета.

В дверь постучали. Она сказала "войдите" и вся подобралась, как это бывает, когда отвращение к миру настолько велико, что любое общение в тягость. Вошла горничная и сообщила о приходе мистера Трента. Он извиняется, добавила горничная, что вынужден беспокоить миссис Мандерсон в такой ранний час, но дело у него важное и срочное.

Миссис Мандерсон глянула в зеркало, покачала головой и велела пригласить мистера Трента. Когда он вошел, она отметила в его лице усталость и настороженность и почувствовала, что разговор будет для нее нелегким.

- Если можно, я сразу приступлю к делу, - сказал Трент, пожав протянутую ему руку. - Я должен успеть к поезду на Бишопсбридж. Поезд отходит в двенадцать часов, и мне надо уладить дела, которые касаются только вас, миссис Мандерсон. Полночи я работал, полночи думал и теперь знаю, что я должен делать.

- У вас усталый вид, - приветливо сказала миссис Мандерсон. - Присядьте, пожалуйста... Спрашивайте меня обо всем, что вас интересует, мистер Трент, и я постараюсь ответить, если смогу. Моего положения это не ухудшит, поверьте...

- Миссис Мандерсон, - помедлив, сказал Трент, - мне бы действительно не хотелось ухудшать вашего положения. Поэтому я обещаю все, что вы сочтете необходимым сохранить в тайне, оставить между нами... Сможете ли вы ответить на мои вопросы, решайте сами. В статьях я использую только то, что вы разрешите мне опубликовать, ни на слово больше. Речь идет о причинах, вызвавших смерть вашего мужа. Похоже, никто другой о них не подозревает и вряд ли заподозрит. То, что я обнаружил, думаю, будет серьезным ударом для вас. Если вы дадите мне понять, что так оно и есть, я готов уничтожить рукопись. Трент выложил на маленький столик продолговатый конверт. - Здесь, помимо короткой записи личного характера моему редактору, объемистое послание для "Рекорда". Теперь вы можете либо отказаться от разговора со мной, и тогда в силу обязанности перед моими нанимателями я должен передать материалы редактору, чтобы он поступил с ними по своему усмотрению, либо вы - никто другой этого сделать не в силах - подтвердите то, что я открыл. В таком случае я еще сохраню право отнестись к делу как джентльмен и как человек, - он секунду поколебался, - как человек, который желает вам добра. - Он взглянул на ее ничего не выражающее лицо и счел необходимым уточнить:

- Вы внимательно следили за ходом моих мыслей, миссис Мандерсон?

Она была такой же, как на дознании, - руки опущены и сцеплены впереди, плечи прямые. Поза каменного спокойствия.

- Я все поняла, - со вздохом ответила миссис Мандерсон. - Я не знаю, что вы обнаружили, но это хорошо, благородно с вашей стороны, что вы пришли ко мне по этому поводу. Надеюсь, вы расскажете мне все.

- Возможно, я не смогу сделать этого, - сказал Трент. - Таила, если она не ваша, принадлежит моей газете. Если же я выясню, что при этом будет задето ваше достоинство, я вручу вам свои записи, и вы можете их уничтожить. Поверьте, это трудный час в моей жизни. Не я создавал эту тайну, но я в ответе за нее... Первое, что я попрошу вас сказать мне: на дознании вы показали, что не имеете представления, почему, по каким причинам муж резко изменил свое отношение к вам, стал недоверчив и замкнут. Верно ли это?

У миссис Мандерсон поднялись брови, она покраснела и быстро поднялась со стула. Трент взял со стола конверт, и в неторопливом его жесте было сожаление, что разговор не состоялся. Он встал, однако миссис Мандерсон остановила его порывистым движением руки:

- Иначе говоря, вы спрашиваете меня, мистер Трент, не совершила ли я клятвопреступления?

- Простите, миссис Мандерсон. К сожалению, я пришел к вам не с визитом вежливости. И должен сообщить, я не сторонник истины, что якобы шила в мешке не утаишь... - Он умолк, ожидая, что его прогонят. Но миссис Мандерсон молча отошла к окну, и он смотрел, как напряглись и вдруг опали ее плечи, как она вглядывалась в непогоду за окном, повернувшись к нему спиной, словно была одна ее скорбь, а его, Трента, не существовало вовсе.

- Мистер Трент, - сказала она наконец. - Вы внушаете доверие. Я верю, что у вас есть основания так говорить со мной... Я отвечу на ваш вопрос, отвечу в надежде, что это поможет вам завершить дело по законам справедливости... Мне придется начать издалека, с начала замужества... Думаю, многие могли бы подтвердить, что это был.., как бы вам сказать.., не самый удачный союз. Мне было только двадцать, когда мы встретились. Не скрою, я восхищалась его мужеством, уверенностью в себе, он был единственным сильным человеком, которого я тогда знала. Правда, дела интересовали его значительно больше, чем я, и это тоже было следствием его натуры. Кажется, я поняла это сразу, но не решалась разобраться в своих чувствах. И потом - эта власть богатства... Поверьте, совсем не просто уберечь себя от тщеславия, трудное это искушение знать, что ты обладаешь всем, о чем только в редких снах может грезить английская девушка;.. Пять лет презрения к себе.., они, видимо, искупают мое тщеславие... Что же касается чувств мужа ко мне, тут все сложно. Он, видимо, считал, что я из тех женщин, которым необходимо видное место в обществе, что я займу это место с радостью и стану красивым его посохом в салонах. Мысль его явно была устремлена к этому. Я была частью его самолюбия. И когда вдруг выяснилось, что к такой роли я не готова, он с трудом скрыл разочарование. Он был проницательным человеком, мистер Трент. Двадцать лет разницы в возрасте, огромная деловая ответственность - все это в конечном счете не могло не привести к выводу, что он излишне рискнул, женившись на мне, выросшей в абстрактном мире музыки и избранных книг... Да, он действительно рассчитывал на меня, а я не смогла помочь ему.

Голос ее звенел с той освобожденной силой, какая в критических ситуациях присуща лишь натурам сильным, и он понял, что значила для нее сдержанность в течение последних двух дней. Миссис Мандерсон резко обратила к Тренту гневное вспыхнувшее лицо.

- Люди! - сказала она. - О, эти люди! Можете ли вы вообразить людей, всегда живущих в мире, в созидательной работе, людей с достоинством, увлеченных ремеслом или искусством, с идеалами, когда можно во что-то верить и о чем-то спорить?.. Можете ли вы представить, что значит бросить все это и войти в другой мир, где важно быть просто богатым, где деньги единственное, что принимается во внимание, где мужчины, делающие миллионы, настолько изнурены, что основным их утешением остается спорт или видимость спорта... Спорт даже в отношениях с женщиной... Знаете ли вы, как ужасна эта жизнь? Конечно, есть в этой среде умные люди, люди с хорошим вкусом и добрыми душевными задатками, но и они кончают тем же, что и все прочие, - пустота, пустота! О, может быть, я преувеличиваю, у меня были друзья и были счастливые времена, но вот эти летние сезоны в Нью-Йорке и Лондоне... Боже, как я их ненавидела! А наши домашние вечера, прогулки на яхте - те же люди, та же пустота... Но, видите ли, мой муж понятия не имел обо всем этом. Его жизнь никогда не была пустой. Он не жил в обществе, у него всегда были свои дела и трудности, которые целиком занимали его мысли. Он и не подозревал о моих чувствах, просто полагал, что я достойно представляю его в обществе... Я пыталась... Я делала все, что могла... И с каждым годом мне все трудней это удавалось... Светской дамы, наделенной полномочиями дельца, из меня не получилось. Я считала себя неудачницей и страдала от этого... Мне потребовались вдруг свои маленькие праздники. С чувством большой вины перед мужем я однажды разыскала свою школьную подругу и предложила ей поехать со мной на пару месяцев в Италию. Я знала, что у нее нет никаких средств на это путешествие... Мы жили очень скромно, все делали сами и вполне были счастливы... Затем была еще поездка в Лондон, в родные мои места, где все знали меня с детства, и я невольно вела себя, как в былые времена, когда приходилось задумываться, по карману ли нам билет в театр и где найти дешевую портниху. Вот эти поездки и были единственными моими праздниками, хотя я и чувствовала, что мужу не доставило бы удовольствия знать, как я радовалась каждому часу, который возвращал меня в прошлую жизнь... Он, конечно, все понимал. Природа наделила его поразительной проницательностью. Понимал и мое притворство, и то, что это скорее беда моя, чем вина, что я не создана для избыточной роскоши, для этого подавляющего воображение богатства, которым он владел, что мне противны люди, отдающие жизнь накоплению, и вся эта среда с ее золотой лихорадкой не вызывает во мне ничего, кроме отвращения... Правда, он ничего не говорил мне. И я видела, чувствовала его стремление сохранить наши отношения. Он замкнулся, и эта обоюдная наша боязнь объясниться была хуже всего... Подчеркнутая вежливость, холодная внимательность друг к другу... До того, как он понял меня, мы были - ну, как бы вам сказать.., на положении разумного супружества, что ли. Мы без натяжки говорили о многих вещах, терпимо относились к разногласиям... А потом и этому пришел конец. У нас не стало общей опоры под ногами, уходило взаимопонимание, ушло окончательно за несколько месяцев до его смерти.

Миссис Мандерсон опустилась на диван, опустошенная и измученная откровенностью, на которую ее вынудил Трент. Наступило затяжное молчание. Трент, пораженный ее незащищенностью, горькой выразительностью ее рассказа, пытался совместить свои ощущения с теми, утренними, когда увидел ее мечтательной и раскрепощенной. Он был в смятении. Впечатление от ее мрачной красоты было подобно страху. Она казалась ему неземной - так величественно выглядела она в красоте и горе. Трент с трудом заставил себя вернуться к делу.

- Я чувствую, что вынудил вас сказать больше, чем вы хотели, или больше, чем мне хотелось бы знать, - сказал он. - И все-таки есть у меня еще один вопрос, я готовлюсь к нему, как к прыжку в холодную воду... Миссис Мандерсон, можете ли вы сказать мне, что на ваши изменившиеся отношения с мужем не повлиял Джон Марлоу?

И то, чего он опасался, наступило.

- О! - воскликнула миссис Мандерсон, вскинув голову и выбросив к нему руки, как бы прося пощады, и тут же опустила лицо в подушки, и он не видел ничего, кроме черного пучка ее вздрагивающих волос.

Трент встал. Лицо его было бледно и спокойно. Он положил конверт на середину маленького полированного стола и пошел к двери, бесшумно закрыл ее; улица встретила его дождем. Он шел все равно куда, ничего не видя перед собой, борясь с искушением вернуться, обвинять, просить прощения, просто припасть к ногам женщины, чей муж еще не похоронен, к ногам женщины, которая любила другого человека.

Глава 11

ПЯТЬ ПУНКТОВ В ДЕЛЕ

"Дорогой Моллой! Пишу на тот случай, если не застану тебя в конторе. Я выяснил, кто убил Мандерсона. Это было моей задачей; ваше дело - как использовать то, что мной написано. Я обвиняю в убийстве человека, который не входил в число подозреваемых, поэтому и не думаю, что вы опубликуете мои выводы до его ареста. Материал в вашем распоряжении. Не возражаю, если вы покажете его Скотланд-ярду. С тайной Мандерсона я покончил и сожалею, что прикоснулся к ней. Далее следует мое послание.

Марлстон, 16 июня".

"Я начинаю третье и, вероятно, последнее донесение "Рекорду" по делу об убийстве Мандерсона с противоречивыми чувствами. Утешение одно: в двух предыдущих очерках я не назвал имени человека, который мог это совершить...

Вы, вероятно, помните по моим описаниям ситуацию, в которой я оказался во вторник утром. Я сообщал, как было обнаружено тело и в каком положении, подробно излагал предварительные версии на основе того, что узнал о среде, окружающей Мандерсона, об обстановке в его семье, о последних часах его жизни. Отмечал также незначительный факт, который, казалось, мало относился к делу. Я имею в виду опустевший графин Мандерсона.

Сейчас, когда я пишу эти строки, все встало на свой места. Я в конце пути, приведшем меня к человеку, который должен отчитаться за смерть Мандерсона... Однако по порядку.

В ходе расследования рядом с основной тайной, заключавшейся в том, что Мандерсон встал необычно рано, чтобы выйти в сад и встретить свою смерть, возникли еще два странных обстоятельства. Первое: тело обнаружено в пределах тридцати ярдов от дома, но никто в доме не слышал ни крика, никакого другого шума, хотя следы на запястьях свидетельствуют о борьбе и был произведен как минимум один выстрел. (Я говорю - как минимум, потому что, как правило, при убийстве, которому предшествует борьба, стреляющий делает промах). Все это показалось мне еще более загадочным, когда выяснилось, что слуга Мартин страдает бессонницей и к тому же наделен чутким слухом, а его открытое окно как раз выходит на сарай, возле которого было обнаружено тело.

Вторая маленькая странность была очевидна с самого начала и заключалась в том, что Мандерсон, полностью одевшись - вплоть до галстука и часов с цепочкой, ушел, не вспомнив о зубных протезах. Мне стоило немалых трудов убедить себя, что это не было следствием безумной спешки.

Поначалу казалось, что обе эти странности никуда не, ведут и мало что объясняют. Однако за ними стояла некая тайна, которую, я чувствовал, и необходимо было прояснить.

Итак, вслед за этим пространным вступлением я приступаю к сути моего открытия.

Я уже описывал спальню Мандерсона, строгая простота которой так контрастировала с обилием одежды и обуви. На верхней из двух длинных полок, на которых была выстроена обувь, я обнаружил пару открытых кожаных туфель, которые, как мне сказали, Мандерсон надевал вечером накануне смерти. Я увлекся мандерсоновской коллекцией не потому, что ждал какой-либо разгадки. Просто добротная обувь - моя слабость, и я знаю в ней толк... В названной паре мое внимание привлекла одна, казалось бы, незначительная деталь: легкие разрывы в местах соединения "союзки" с подошвой. Так случается, когда туфли жмут и их натягивают с усилием...

Учитывая щепетильность Мандерсона, его стремление не столько к красоте, сколько к комфорту, а также единичность этого разрыва среди обуви одной колодки, я пришел к выводу, что туфли надевал кто-то иной. Разрывы были свежие.

Обо всем этом еще предстояло думать, однако джин уже был выпущен из бутылки. Мысль моя обретала довольно четкую опору: кому-то необходимо было надевать ботинки Мандерсона; в доме, помимо Мандерсона, всего трое мужчин слуга и двое секретарей; неслыханно, чтобы Мандерсон пил на ночь столько виски; несвойственна ему эта неопрятность в одежде - втянутые в рукава манжеты, неровно зашнурованные туфли, вчерашняя сорочка; не умылся перед выходом из дома; часы не в том кармане, что подбит для них замшевой подкладкой; неожиданная разговорчивость в спальне жены; и, наконец, эти забытые зубы.

Все это роилось в моей голове. Но когда детали совместились вдруг таким образом, что напросилось предположение: "Это не Мандерсон был в доме прошлой ночью", я не очень уверенно обозвал себя идиотом. Конечно, Мандерсон ужинал дома, а затем уехал с Марлоу. Люди видели его. Но он ли вернулся в десять? Вопрос достаточно нелепый, но я не мог избавиться от него: ведь перечень фактов убеждал меня в том, что я имею дело с поступками, которых не мог совершить Мандерсон.

Мне навязчиво представлялся этот человек, виделись все его преступные заботы: как он втискивается в узкие туфли Мандерсона, как тщательно печатает у окна мандерсоновские следы, как приглядывается к действиям горничной, которая находит туфли на обычном месте у порога спальни, чистит их и устанавливает на полку уже после того, как обнаружено тело убитого. Иначе говоря, все должно было убедить окружающих в том, что ночью Мандерсон был дома. В этой версии находилось свое место и оставленным зубным протезам, неотделимым от владельца. Если моя догадка верна, получалось так, что таинственному человеку в ботинках Мандерсона пришла в голову разумная мысль вернуть протезы в спальню и устранить тем самым все возможные сомнения, ночевал ли Мандерсон в своей постели... Все это привело меня к выводу, что Мандерсон был уже мертв, когда его двойник вернулся в дом.

Вещи умеют говорить. Надев ботинки Мандерсона, неизвестный, конечно, воспользовался его брюками, жилеткой и курткой. Мартин подтверждает, что "Мандерсон", сидевший у телефона в библиотеке, был именно в этой куртке.

Порой мои предположения казались мне абсурдными. Что же помогало выстроить версию, которую не пришлось отбрасывать? Психологический эффект: кто же мог предположить, что в библиотеке Мандерсона сидит не Мандерсон. Ни миссис Мандерсон, ни Мартин не утверждают, что видели его лицо. Да, миссис Мандерсон говорила с ним, но в полусне. Мартин видел в сумраке только его спину, правда, в позе, характерной для Мандерсона, и тут же широкополая шляпа Мандерсона. А теперь предположим, что неизвестный был того же сложения, что Мандерсон, и обладал достаточным искусством мимикрии...

Теперь о виски, опять же в русле моей версии. Виски исчезает при очень странных обстоятельствах, особенно в доме, где восемь-десять душ. Однако почему именно в этот вечер? Удивление Мартина говорило о многом. Представьте себе ситуацию: неизвестный занят непривычно тяжким делом - убийство, переодевание трупа... Без сомнения, он мог обратиться к графину как к другу и в начале замысла, когда еще нужно было поговорить с Мартином, и после того, когда все удалось... Но он знал, когда остановиться. Самое сложное было еще впереди: ему предстояло занять комнату Мандерсона, а тут риск немалый - рядом, через раскрытую дверь, женщина, которая может обнаружить присутствие мужа по сотне привычных признаков... Он, этот неизвестный, конечно, хорошо знал распорядок дня в доме, и у него были все основания считать, что миссис Мандерсон спит. Он учитывал и отчуждение, наступившее в отношениях супругов. Во всяком случае, он знал, что Мандерсон, вернувшись домой, может провести ночь в одиночестве.

Так, наращивая свою гипотезу, я проследил путь неизвестного до спальни, увидел, как он приступает к перевоплощению, и меня брала оторопь, когда я представлял, как он разговаривает с полусонной миссис Мандерсон.

На дознании она не могла четко вспомнить, о чем говорила с ним. Вроде бы спросила, хорошо ли он прокатился... Теперь, мне кажется, мы подходим к чрезвычайно важному моменту. Двойник Мандерсона не только стоял у туалетного столика, прислушиваясь к грому своего сердца, не только говорил под Мандерсона, но еще впал в непривычную для Мандерсона последних месяцев разговорчивость: объяснил, что отправил Марлоу в Саутгемптон, что некое расстояние шел домой пешком...

Напрашиваются следующие выводы: Мандерсон был убит между десятью и одиннадцатью часами вечера, по всей вероятности, довольно далеко от дома, так как выстрела слышно не было. Далее: кто-то доставил тело Мандерсона в сад; кто-то, надев туфли Мандерсона, его шляпу, куртку, брюки, жилетку, проник в библиотеку через окно, прихватив с собой зубные протезы и оружие, которым Мандерсон был убит... Все это грустные доводы, но дело выглядело именно так.

Кто же был мнимым Мандерсоном? Я могу привести следующие заключения:

1. Он был тесно связан с покойным. Его действия, поступки в присутствии Мартина и миссис Мандерсон были безупречно выверены.

2. По сложению он не должен сильно отличаться от Мандерсона, во всяком случае, в росте и ширине плеч; однако размер ноги у него - больше.

3. Это человек с явными актерскими задатками.

4. Он хорошо знаком с распорядком жизни в доме Мандерсона.

5. У него была необходимость представить дело так, будто Мандерсон находился дома в ночь с субботы на воскресенье.

Вот такой нехитрый трафарет пришлось мне набросить на приближенных Мандерсона, и первым среди них оказался Джон Марлоу. По пунктам, в соответствии с нумерацией:

1. Около четырех лет - личный секретарь Мандерсона, отношения довольно близкие.

2. Оба примерно одного роста - около пяти футов и одиннадцати дюймов, крепкого телосложения, широки в плечах. Марлоу лет на двадцать младше, стройнее, но его туфли, несколько пар которых я исследовал, на размер больше туфель Мандерсона.

3. В конце первого дня расследования, познакомившись с Марлоу, я послал телеграмму своему оксфордскому приятелю, известному меломану. Я просил его сообщить, не известен ли на актерском поприще в Оксфорде Джон Марлоу. Ответ превзошел мои ожидания: "Марлоу, - сообщал приятель, - был членом оксфордской объединенной драматической секции в течение трех лет, сыграл 19 ролей, преуспевал в пародиях и подражаниях, исторических мистификациях".

Мысль об этом запросе возникла, когда я увидел в комнате Марлоу фотографию, на которой он в гриме и актерских лохмотьях.

4. Марлоу жил в доме на положении члена семьи. Никто другой не имел таких возможностей знать быт Мандерсонов.

5. Я удостоверился, что Марлоу, вне всякого сомнения, прибыл в отель Саутгемптона в понедельник в 6.30 утра, выполняя поручение Мандерсона.

Вот данные, касающиеся Марлоу. Теперь присмотримся повнимательней к факту No 5. Единственным человеком, который открыто признался, что слышал, как Мандерсон упоминал Саутгемптон до отъезда в машине, был Марлоу. Его рассказ, в какой-то степени подтвержденный тем, что подслушал слуга, заключался в том, что все путешествие было организовано в частной беседе. Когда я спросил его, почему Мандерсон скрывал свои намерения, почему вся эта операция называлась автопрогулкой под луной, он не смог мне ничего ответить. У Марлоу было абсолютно неуязвимое алиби (6 час. 30 мин., отель в Саутгемптоне). Поэтому никому не приходило в голову поставить его имя в связь с убийством, которое, предполагалось, совершено после 12.30, т.е. после того, когда слуга Мартин пошел спать. Однако с автомобильной прогулки вернулся не Мандерсон, вернулся тот, кому потребовалось дважды и двум лицам сообщить о поездке Марлоу в Саутгемптон. Он зашел так далеко, что даже позвонил в отель Саутгемптона и задавал вопросы, подтверждавшие миссию Марлоу.

Итак, алиби. Предположим, ночью Мандерсон был дома и никуда не выходил до 12.30. Тогда Марлоу ни при каких обстоятельствах не мог быть замешан в убийстве. Дело здесь в расстоянии между Марлстоном и Саутгемптоном. Если он выехал на тяжелой машине Мандерсона между 10 и 10.30, он еще мог попасть в Саутгемптон в половине седьмого утра. Специалисты автотранспорта, которые наверняка будут хронометрировать путь Марлоу, придут к выводу, что против него нельзя возбудить никакого дела.

Но если все не так, если уже к 11-ти часам Мандерсон был мертв, если к этому времени его роль уже исполнял актер Марлоу? Тут есть о чем подумать. И прежде всего о том, как все это согласовать с его появлением на следующее утро в Саутгемптоне.

Он должен был в полночь незаметно покинуть дом и сесть в автомобиль. А Мартин, человек с острым слухом, не ложился до 12.30 в своей комнате с открытой дверью, прислушиваясь к телефонному звонку. Фактически он стоял на страже единственной лестницы, ведущей из спальни вниз.

Я попытался вообразить, как Марлоу-Мандерсон изобретает способ исчезнуть около полуночи незамеченным. В день, когда состоялось дознание и дом Мандерсона опустел, я уже смог приступить к продуманным действиям. Я не хотел этого делать при свидетелях, чтобы не выдать направление поиска, не раскрыть своих подозрений.

У меня был фотоаппарат, и я работал по принципу, хорошо известному любому полицейскому криминалисту... Короче, мне удалось обнаружить и сфотографировать два свежих, четких отпечатка пальцев на полированной шкатулке в спальне Мандерсона и еще пять на стеклах французского окна в комнате миссис Мандерсон, всегда открытого летом. Наконец, еще три отпечатка дал мне сосуд для зубных протезов. Кроме того, в моем распоряжении уже были первосортные отпечатки пальцев Марлоу на листках карманного дневника, которые я предложил ему обследовать и опознать.

К шести часам вечера, когда присяжные сочиняли приговор неизвестному преступнику, я завершил свою работу и пришел к заключению, что два отпечатка из пяти, оставленных на оконном стекле, и три на стеклянном сосуде принадлежат левой руке Марлоу; что остальные - на окне и на шкатулке - дело его правой руки.

К восьми часам с помощью мистера Коппера, фотографа Бишопсбриджа, я обладал дюжиной увеличенных фотографий отпечатков пальцев Марлоу. Это то, в чем необходимо было удостовериться: Марлоу недавно заходил в спальню Мандерсона, где у него обыкновенно дел не имелось, заходил и в комнату миссис Мандерсон, где дел у него было еще меньше. Эти снимки можно опубликовать вместе с моим донесением.

В девять вечера я вернулся в отель и приступил к отчету. Моя миссия закончилась. Я завершаю свое послание, выдвигая следующие предположения: в ночь убийства Марлоу в роли Мандерсона, обеспечив алиби в разговоре с Мартином и миссис Мандерсон, подготовил все необходимое, потушил свет и одетым лег в постель; он ждал, когда миссис Мандерсон уснет, затем встал и крадучись, в носках пересек комнату миссис Мандерсон, держа под мышкой сверток одежды для мертвого Мандерсона, распахнул занавеску, перелез через перила балкона, опустился на руках и спрыгнул на лужайку... Все это, по моим выводам, произошло не позднее одиннадцати часов ночи. О том, что последовало дальше, ваши читатели и власти сообразят сами. Труп был найден на следующее утро одетым весьма небрежно. Марлоу появился в Саутгемптоне в половине седьмого.

Я завершаю этот манускрипт в гостиной отеля города Марлстона. Четыре часа утра. Дневным поездом я уезжаю в Лондон, где вручу вам эти страницы. Вы можете показать их полиции, но право публикации я оставляю за собой.

Филипп Трент".

Глава 12

ПЛОХИЕ ДНИ

"Я возвращаю вам чек, который вы мне переслали за расследование дела Мандерсона, - писал Трент сэру Джеймсу Моллою из Мюниха, куда он выехал сразу после отчета перед "Рекордом". - То, что я сообщил вам, не стоит и десятой доли посланной вами суммы. Возможно, моя совесть была бы спокойной, если бы я не решил, неважно почему, не трогать денег, заработанных на этом деле. Я бы просил оплатить мою работу по самым обычным вашим расценкам. Если это невозможно, передайте мои деньги какой-либо нуждающейся в этом организации... Я приехал сюда, чтобы повидаться со старыми друзьями и привести в порядок свои мысли. И мне требуется работа, писать картины я сейчас не в состоянии. Буду рад, если вы найдете для меня какое-то интересное приключение и уполномочите званием внештатного корреспондента".

Сэр Джеймс Моллой моментально ответил радиограммой, предлагавшей поездку в Ливонию, где вновь объявился Ситизен Броунинг и где город с его окрестностями был охвачен крестьянскими восстаниями. Это была беспокойная миссия, и в течение двух месяцев Трент азартно ловил пока не изменявшую ему удачу. Он был единственным корреспондентом, который видел, как на улице Вольтера стреляла в генерала Драгилова восемнадцатилетняя девочка. Он видел поджоги, линчевания, расстрелы, виселицы. Видел, писал и наращивал в себе отвращение к людской глупости, к беспощадности правительства, не знающего иного способа руководства обществом, кроме подавления и жестокости.

И не было в этой жизни ни дня, ни ночи, когда бы он не думал о женщине, которую с такой безнадежностью любил.

Это случилось с ним впервые, и он, кого никто не назвал бы глупцом, вдруг усомнился в правдивости классиков, писавших о любви, в рассказах бывалых людей, подводивших житейские итоги, - неужели нечто подобное могло происходить с другими?

Ему было тридцать два. Он знал женщин, был и балован ими, и огорчен, но сохранил в себе это вечное преклонение перед непостижимой силой женственности и был рад, что душа его жива, что она разбужена, но переживал это открытие не без горечи: Мабель Мандерсон виделась ему в недостижимой отдаленности.

Он часто представлял ее себе такой, какой увидел у берега моря, радующейся своей свободе, избавлению, и с ревностью думал, что ее вдовство открыло ей путь к счастью с человеком, которого она любит. Он не мог с уверенностью сказать, когда впервые поддался этой ревности. Возможно, при первой встрече с Марлоу, когда необходимо было как-то сопоставить его силу, манеры, благородство с судьбой и чувствами женщины, лишенной семейного счастья.

И с каким отчаянием отказывался он от мысли, что Марлоу, одержимый такой же страстью, мог пойти на преступление во имя любви... Убийство ради женщины что есть банальнее в мире!..

Трент все это мог допустить. Его лишь терзала мысль, была ли миссис Мандерсон посвящена в планы и намерения Марлоу... Марлоу вышел через ее окно. Ее ненависть и ее любовь могли стать главной силой преступления.

Она, конечно, прочитала его отчет и, - видимо, уничтожила, чтобы не бросить тень подозрения на Марлоу...

И это ощущение добродетельности, усталой красоты и неподдельного страдания, когда он вел ее из зала дознания... И то непринужденное ее движение на обрыве скалы... Да, в ней могли пробудиться чувства к Марлоу, но в ее соучастие в преступлении Трент поверить не мог...

В течение шести месяцев Трент был на добровольной поденщине у сэра Джеймса Моллоя, затем приехал в Париж, снял студию и вдруг с полегчавшим сердцем занялся живописью. К нему вернулись силы, он заново обрел общительность и легко вошел в странную компанию французов, англичан, американцев, артистов, поэтов, журналистов, полисменов, содержателей отелей, солдат, адвокатов, деловых людей и прочих. Работал природный его дар - слушать, сочувствовать, понимать, анализировать, убеждать, - редко выпадающие преимущества для британцев во Франции.

Однажды июльским утром Трент встретил на парижской улице мистера Баннера. Разойтись было негде, а Трент уже надеялся, что забыта миссис Мандерсон, забыта вся эта вошедшая в его жизнь история с убитым миллионером... Американец увидел его мгновенно, и порывистая его сердечность устыдила Трента, тем более что ему нравился этот человек...

Они долго сидели в ресторане. Говорил в основном Баннер. Он, Баннер, ныне живет в Париже, он заграничный агент фирмы Мандерсона, он полностью удовлетворен и своим положением, и перспективами.

Минут через двадцать Трент наконец смог сообщить ему, что более года не был в Англии, и тогда Баннер приступил к устаревшим новостям. Оказывается, Марлоу вскоре после смерти Мандерсона вошел в дело своего отца и фактически этим делом ныне руководит; у Баннера с Марлоу сохранились добрые отношения, и они думают о том, как провести вместе лето. Мистер Баннер говорил о Марлоу с восхищением, упомянул о предстоящей женитьбе Марлоу на некой ирландской девушке, к чему тот давно стремился, и Трент с силой сжал под столом руки. Он впервые подумал о том, что в его версии что-то неладно.

Мысли его путались, и он напрямик спросил о том, что с миссис Мандерсон... Миссис Мандерсон, обстоятельно доложил Баннер, уладив дела мужа, какое-то время жила в Италии и только недавно вернулась в Лондон, где приобрела маленький домик; говорят, ее редко видят в обществе.

Вскоре Трент, сославшись на занятость, дружелюбно попрощался с Баннером. Еще через полчаса он лихорадочно демонтировал студию. К полуночи он порвал слабые корни, связывавшие его с Парижем, и бросил прощальный взгляд на свинцовое море у крепости, что в скалах Довара.

В первую очередь он решил повидать мистера Копплса - были сведения, что тот в Лондоне. Однако Копплс оказался в отъезде. С Марлоу Трент встречаться не хотел, к миссис Мандерсон пойти не мог... Отель, новая студия, где в тщетных попытках заняться делом он вспомнил однажды, что миссис Мандерсон была поклонницей музыки, и стал вдруг завсегдатаем оперы... Это случилось, когда он уже отчаялся встретить ее. В толпе кто-то тронул его за руку. Трент обернулся - перед ним стояла она, более блистательная, чем в ту пору горя и страха. Она улыбалась, и Трент почувствовал ее волнение.

- Я не хочу опаздывать на "Тристана", - сказала она. - И вы не опаздывайте. Повидайте меня. - И назвала номер ложи.

Глава 13

ВЗРЫВ

Последующие два месяца Трент еще долго будет вспоминать с содроганием: в многочисленных встречах миссис Мандерсон сохраняла холодное дружелюбие, державшее его в атмосфере обычного делового знакомства. Кроме того, он встретил ее в опере с некой миссис Уоллес, игривой экономкой, которую знал с детства. Миссис Мандерсон, вернувшись из Италии, каким-то образом забрела в круги, к которым принадлежал он, и Трент терялся в догадках, сознательно ли сделан этот шаг, не означает ли какой-то потаенной заинтересованности миссис Мандерсон в их отношениях. Однако то возбуждение, с которым она остановила его в фойе, казалось, ушло навсегда.

Однажды ему выпал мучительный спектакль: он сидел в опере за ее спиной, и ничего вокруг не существовало, кроме обильных ее черных волос, овала щеки, линии плеча, кисти спокойной руки на барьере. Когда завершился спектакль, он был бледен, подавлен и простился с дамами с грубоватой поспешностью.

В следующий раз он увидел ее на даче, где оба были гостями, и, как ему казалось, держал себя в рамках разумного нейтралитета. Он уже не сомневался, что она прочла его рукопись и по-своему переживает его подозрения. Так что же заставляет ее общаться с ним с той же милой откровенностью, с какой относится к людям, не сделавшим ей ничего дурного? Ведь рана нанесена его рукой, и она знает об этом.

Несколько раз он чувствовал желание поговорить, но что-то заставляло ее уходить от разговора с присущим обаятельной женщине искусством. И он сделал два вывода: надо уехать из Лондона, и он уедет. Он избавится от этой мучительной неопределенности - в чем прав в деле Мандерсона, в чем просчитался, чем все-таки раздражена миссис Мандерсон.

В Лондон вернулся Копплс, а Трент его уже ни о чем не спрашивал. Ему все помнились слова старика: "Пока ее судьба связана с Мандерсоном, никакая сила не заставит ее предать его. Она женщина с достоинством, Трент".

Второй его вывод: ему не хотелось бы остаться с ней наедине. Однако когда несколько дней спустя она прислала записку с просьбой о встрече, он и не попытался увильнуть...

- Я пригласила вас потому, - сказала она за чаем, - что дальше так продолжаться не может. Когда вы уехали тогда, я твердила себе, что вовсе неважно, что вы думаете обо мне в связи с этим делом. Сейчас я считаю иначе. Все дело в причине, по которой вы не дали хода рукописи. Я спрашивала себя: что это значит для меня? Ничего! Но я должна об этом говорить, потому что то, о чем вы думали, было не правдой. - Она подняла глаза и спокойно встретила его взгляд.

- Как только я узнал все, я перестал так думать.

- Благодарю вас, - сказала миссис Мандерсон и внезапно покраснела. Затем, играя перчаткой, добавила:

- Но я хочу, чтобы вы узнали, что было правдой... Я не предполагала, что когда-нибудь вновь увижу вас, - продолжала она тише, - но я чувствовала, что если это произойдет, я должна буду поговорить с вами. Я думала, что разговор не будет трудным, но все изменилось. Разговор осложнили вы.

- Каким образом? - спросил Трент.

- Не знаю, - сказала она. - Впрочем, нет, знаю. Вы относились ко мне так, будто никогда ни в чем меня не подозревали. А я боялась встречи с вами: мне казалось, вы глянете на меня тем же ужасным жестким взглядом, какой был у вас, когда вы задали мне свой последний вопрос, - помните? Вместо этого вы были... - она помедлила, - вы были просто милы, знаете ли. После первой встречи в опере я шла домой с таким чувством, что вы не узнали меня, вспомнили мое лицо, но не узнали, кто это. Я не могла вспомнить, назвали вы меня по имени или нет. В следующий раз - да, у Ирстонов вы произнесли мое имя. Все остальные дни я хотела объяснить вам ваши заблуждения, но не решалась и, видимо, не смогла бы решиться, будь на мне хоть какая-то вина перед мужем.

Миссис Мандерсон, утратив скованность, заговорила с пылкой решимостью устранить недопонимание, которое столько времени тяготило ее.

- Поймите, я не виню вас и никогда не винила за то заключение, к которому вы пришли. Вы знали о нашем разладе с мужем и понимали, что это может значить для следствия. Я объясняла вам суть нашего разлада, но видела, что не убедила вас. Вы проницательны. Да, мой муж ревновал меня к Джону Марлоу, вы угадали. Когда вы дали мне понять, что раскрыли причину поведения мужа, для меня это было очередным ударом. Мне казалось, что унижения и напряженность кончились, что заблуждение мужа умерло вместе с ним. Однако его заблуждение стало вашим... Это больно задело меня, но, вероятно, вы не могли предположить ничего другого! Наконец я взяла себя в руки и была готова к разговору с вами, но вы уже ушли.

Она встала и подошла к секретеру, отперла ящик, вынула продолговатый конверт.

- Я перечитала это несколько раз. - Слабая улыбка осветила ее лицо и исчезла. - Это блестяще, мистер Трент. Я почти забыла, что речь идет о деле, касающемся меня, настолько была заинтересована. И хочу сказать, как я вам благодарна за великодушный поступок. Вы предпочли пожертвовать триумфом, чтобы не погубить репутацию женщины. В любом случае, даже если бы вы были не правы, ваши предположения стали бы достоянием газет и полиции. Поверьте, я поняла все, что вы сделали, и никогда не переставала быть вам благодарной, несмотря на ваше подозрение.

Голос ее дрожал. Она вложила конверт в его руку, и этот дружелюбный, нежный жест заставил его поднять глаза.

- Можете ли вы... - начал он медленно. Она подняла руку:

- Нет, мистер Трент. Дайте мне закончить, прежде чем вы что-либо скажете. - Миссис Мандерсон опустилась на кушетку. - Я хочу вам сказать о том, чего не знает никто другой... Мистер Марлоу и я были в дружеских отношениях с первых дней его появления в нашем доме. Невзирая на его одаренность - муж говорил, что ум его редкостной остроты и силы, - я фактически смотрела на него как на мальчика. Вы знаете, я чуть старше его, а он так по-детски самолюбив, что это старшинство я ощущала все больше. Однажды муж спросил меня, что мне больше всего импонирует в Марлоу. Не задумываясь, ответила: его манеры. Меня удивило помрачневшее лицо мужа. "Да, Марлоу - джентльмен! Это так", - сказал он.

Затем мы долго не возвращались к разговору о Марлоу, до той самой поры, когда я узнала, что Марлоу влюбился в некую американку и намерен связать с ней свою судьбу. К моему великому сожалению, он выбрал не лучшую из тех, с которыми встречался. Я знала ее. Дочь богатых родителей. Красива, образованна, спортсменка, но избалована и легкомысленна. Об этом знали все, кроме Марлоу... Однажды я попросила его покатать меня на лодке по озеру, чтобы спокойно высказать свои опасения. Он не поверил мне, сказал, что я, видимо, не понимаю его Алису. И добавил: если его любит такая девушка, а он не сомневается в этом, он создаст себе положение в обществе. Должна сказать, это было правдой; с его способностями и его друзьями - у него хорошие связи, - с энергией, одухотворенной любовью, он мог бы достичь многого. Однако прозрение наступило раньше, чем я предполагала.

Когда мы причалили к берегу, муж помог мне выйти из лодки.

Помню, он был дружелюбен с мистером Марлоу и никогда впредь не менял к нему своего отношения. Это и помешало мне понять, какие тяжкие мысли он вынашивал. В этот вечер он был сдержан и молчалив, но не сердит. Однако это не все. Как-то утром мистер Марлоу получил милую записку, в которой Алиса извещала его о своей помолвке. Марлоу выглядел несчастным, мне показалось, что он заболел, вскоре я зашла в его рабочую комнату. Он молча протянул мне записку и отвернулся к окну. Не помню, что я ему сказала, мне было жаль его, и я прикоснулась к его руке. И как раз в это время вошел с какими-то бумагами муж. Увидев нас, он тут же повернулся и ушел. Мне показалось, он слышал утешающие слова, что я говорила Марлоу, и истолковала жест мужа как элементарную тактичность... Этим утром муж уехал на Запад, но даже тогда я еще ничего не поняла. Он часто уезжал внезапно, если его звали какие-то дела... Он вернулся через неделю, бледный, с запавшими глазами. Не поздоровавшись, спросил, где Марлоу. По тому, как он это спросил, я впервые догадалась, что его мучит. У меня перехватило дыхание, и не было слое. Да, я могла бы покинуть мужа ради кого-то другого, но я сделала бы это открыто. А это подозрение.., эта мрачная скрытность... Было затронуто мое человеческое достоинство, и я поклялась себе, что на молчание отвечу молчанием. Так и было до конца. Я понимала: между нами возникла стена, которую никогда не разрушить, даже если он попросит прощения и получит его.

Так и пошла наша жизнь. Муж был холоден и вежлив, ни словом не обмолвился о своих подозрениях, но мы оба уже знали, в чем дело. К Марлоу он относился еще дружелюбнее, чем прежде, бог знает почему. Мне казалось, он задумывает какую-то месть... А Марлоу... Марлоу жил в полном неведении. Мы остались добрыми приятелями, и я поставила перед собой цель видеться с ним не меньше, чем прежде... Потом мы переехали в Англию, где и случилось это несчастье... Все остальное вы знаете лучше других, - добавила она и глянула на него добрыми глазами человека, выполнившего трудную обязанность.

Трент знал: все, что она сказала, - правда! С первых дней их возобновленного знакомства он сомневался в выводах, воздвигнутых его воображением, но и предположить не мог, на какой шаткой основе выстроил свои заключения.

- Я не знаю, как просить у вас прощения, - сказал он. - У меня нет слов, чтобы выразить, как я кляну свою незрелость и самоуверенность.

- Какие глупости! Будьте благоразумны, мистер Трент. Вы только дважды видели меня перед тем, как вручили это послание. - И снова его поразила приветливость ее глаз.

- Мне было трудно жить с мыслью, что кого-то угнетает моя несправедливость. Вы, очевидно, поняли по моему отношению к вам, что я пытался сделать вид, будто ничего и не было, я надеялся быть прощенным без всяких слов. Себе я этого не прощу никогда. И все же, если бы вы знали... - Он сделал паузу и очень тихо добавил:

- Примете ли вы эти мои слова как извинение? Это самое скверное, что я когда-либо совершил...

Миссис Мандерсон рассмеялась, и ему стало легче. Он любил этот смех, внезапный и радостный.

- Я бы хотела, чтобы вы тоже улыбнулись, мистер Трент. Ведь все позади, мы больше никогда не вернемся к этой теме.

- Надеюсь, что нет, - сказал с облегчением Трент. - А теперь, миссис Мандерсон, мне, пожалуй, лучше уйти. Изменить сейчас тему разговора - это все равно что после землетрясения затеять детскую игру. - Он устало поднялся.

- Вы правы, - ответила она. - Но нет, подождите. Есть еще одна сторона того же предмета, так уж давайте соберем осколки, коли разбили вазу. Пожалуйста, присядьте. - Она взяла конверт с донесением. - Я хочу поговорить об этом.

Трент вопрошающе поднял брови:

- Если вы этого хотите, у меня нет оснований отказываться. Я хотел бы узнать одну вещь.

- Слушаю вас.

- Если причина, по которой я задержал эту информацию, - заблуждение, миф, то почему вы не пустили ее в дело? Когда я начал понимать, что ошибся, я объяснил ваше молчание тем, что вы просто не в силах накинуть человеку петлю на шею, что бы он ни совершил. Я мог вполне понять это чувство. Другое объяснение, о котором я подумал, состояло в том, что вы знали нечто такое, что оправдывало или извиняло действия Марлоу. Или, думал я, вас просто охватывает страх, совершенно независимо от филантропических угрызений, быть вовлеченной в судебное дело об убийстве. Многих свидетелей в таких случаях почти силой принуждают давать показания. Им кажется, что их оскверняет тень эшафота.

Миссис Мандерсон прикрыла конвертом губы, не вполне скрыв улыбку.

- Вы, думаю, не учли еще одной возможности, мистер Трент, - сказала она.

- Да? - удивленно откликнулся Трент.

- Я имею в виду вашу ошибку по поводу мистера Марлоу. Нет, нет, не говорите мне, что цепь очевидностей замкнута. Я знаю, что это так. Но каких очевидностей? Построенных на предположении, что мистер Марлоу изображал моего мужа в ту ночь и что он удрал через мое окно, создав себе алиби. Я еще и еще раз перечитывала ваше донесение, мистер Трент, и я думаю, что все это не подлежит сомнению.

Трент пристально и молча смотрел на нее. Миссис Мандерсон оправила платье, собираясь с мыслями.

- Я не предприняла никаких шагов только потому, что ваше открытие могло бы роковым образом отразиться на мистере Марлоу.

- Согласен, - бесцветно заметил Трент.

- И я, зная, что он невиновен, не могла подвергать его риску.

Трент потер подбородок. Он говорил себе, хотя и робко, что это очень верно и порядочно, что это весьма по-женски и что ему нравятся ее женственность и гордость. Это было разрешено ей - закрывать глаза на доводы разума. И все-таки что-то вызывало в нем раздражение. Ему хотелось бы видеть декларацию веры менее решительной, ее "знаю" - менее категоричным. Правда, это было бы совершенно не похоже на нее.

- Говорил ли он вам, что невиновен? - спросил наконец Трент.

- Вы думаете, он стал бы говорить со мной об этом? - улыбнулась она. Нет, это не так. Я просто уверена, что он ничего не совершил. Я вижу, вы считаете это абсурдным. Но посмотрите, как вы бездоказательны, мистер Трент. Только что вы говорили вполне искренне, что, увидев меня хоть раз, нельзя заподозрить меня в причастности к преступлению. Я благодарна вам за это. Но должна отстоять и другого. Я хорошо знаю Марлоу. Он был в течение нескольких лет постоянно перед глазами. Я не претендую на то, чтобы сказать о нем все, но ручаюсь, что он не способен совершить преступление, не способен пролить кровь. И ваша идея о том, что он разработал план убийства, немыслима. Я могу представить вас убивающим человека.., если человек того заслуживает или у него равная возможность убить вас. Может, при каких-нибудь обстоятельствах и я могла бы убить человека. Но только не мистер Марлоу. Его было невозможно вывести из себя, и он смотрел на человеческую натуру с каким-то холодным снисхождением, которое всему находило оправдание. Это не поза, это часть его существа. Иногда в Америке, помню, я слышала, как люди говорили при нем о линчевании, например. Он слушал, казалось, с полным безразличием, молчал и делал вид, что не слышит. Но вы чувствовали, как это для него омерзительно, и этот внутренний его гнев находил на вас волнами... Я не знаю, играл ли он какую-то роль в событиях той ночи. Но никто, знавший его, и мысли не допустит, что он в состоянии лишить человека жизни. И опять движение ее головы показало, что разговор окончен, она откинулась на софе, спокойно глядя на Трента.

- Тогда, - сказал Трент, - мы должны подумать о других поворотах дела, которым я не придал особого значения. Соглашаясь со всем сказанным вами, можно предположить, что Марлоу убил при самозащите или мог убить случайно.

Миссис Мандерсон кивнула.

- Конечно, я думала об этом, когда читала вашу рукопись.

- И предполагаю, что вы, как и я, почувствовали, что в любом из этих двух случаев самым естественным и, очевидно, самым безопасным для него было бы публично сказать правду, вместо того чтобы организовывать цепь обманов, ставящих его в трудное положение перед законом.

- Да, - сказала она устало, - я думала об этом до головной боли, как и о том, что Марлоу каким-то образом прикрывает виновного... Я не видела просвета в этой тайне и в конце концов оставила ее в покое. Одно я знала определенно: Марлоу - не убийца. Я дала себе слово поговорить с вами об этом, если нам доведется встретиться, и слово я сдержала.

Трент, устроив подбородок на ладонях, не без азарта смотрел на конверт. В нем снова пробуждался охотник. Нет, он далеко не во всем согласился с миссис Мандерсон в оценке Марлоу. Но она поколебала его предположения.

- Я должен повидать Марлоу, - сказал он, подняв голову. - Я не привык бросать дела на полдороге... Скажите мне, как он вел себя после моего отъезда?

- Я ни разу не видела его, - сказала миссис Мандерсон. - Несколько дней после всего этого я пролежала в постели и не выходила из комнаты. Когда я поправилась, он уже был в Лондоне, где улаживал с юристами дела. На похороны он не пришел, а я тут же уехала за границу. Через несколько недель я получила от него письмо, в котором он сообщал, что завершил дела, оказав поверенным в эту необходимую помощь. Поблагодарил за доброе отношение к нему и попрощался, ничего не написав о планах на будущее, и мне показалось странным, что он ни словом не обмолвился о смерти моего мужа. На письмо я не ответила. Я не могла, в те дни меня еще охватывала дрожь, когда я думала о той ночи.

- Значит, вы не знаете, что с ним?

- Нет. Но дядя Бартон, мистер Копплс, пожалуй, мог бы ответить вам. Недавно он говорил, что встретил мистера Марлоу в Лондоне и разговаривал с ним. Я переменила тему разговора. - Она помедлила и, улыбаясь, спросила:

- А что думали вы о Марлоу? После того как вы сошли со сцены драмы, которую так красиво сложили к своему удовлетворению?

Трент вспыхнул:

- Вы действительно хотите знать?

- Я прошу вас.

- Вы просите, чтобы я вновь унизил себя, миссис Мандерсон. Хорошо, я скажу. Я думал о том, что первое известие, которое я получу, вернувшись в Лондон, будет состоять в том, что вы вышли замуж за Марлоу и живете за границей.

- Мы, безусловно, не смогли бы жить с уютом и комфортом в Англии на его и мои деньги, - заметила она не без колкости. - У него в то время практически ничего не было... Боже мой, мистер Трент! - воскликнула она, глянув на его лицо. - Разве я сказала что-то ужасное? Ведь вы должны бы знать... Я думала, каждый уж теперь знает.., мне так часто приходится объяснять.., если я вновь выйду замуж, я потеряю все, что мой муж мне оставил.

Трент замер. Увидев побелевшие его пальцы на подлокотнике, она подумала, что он похож на человека, приготовившегося перенести боль под ножом хирурга.

- Я ничего не знал об этом.

- Верю, - мягко произнесла миссис Мандерсон. - Но мне кажется, я даже довольна предусмотрительностью мужа. Во-первых, это охраняет меня от лишнего внимания.

- Без сомнения, - мрачно подтвердил Трент. - А во-вторых?

- А! - рассмеялась она. - "Во-вторых" волнует меня еще меньше. Я до сих пор не встретила мужчины, достаточно глупого, который бы захотел жениться на вдове с эгоистичным нравом, расточительными привычками, любящей роскошь и ничего не имеющей за душой, кроме того малого, что оставил отец.

Она грустно покачала головой.

- О небо, так у вас ничего нет! - радостно откликнулся Трент. - Тогда я, я скажу... Посмотрите на меня! - неистово говорил Трент. - Это зрелище века! Вот человек, которые говорит: он любит вас и просит вас отказаться от идиотского богатства ради того, чтобы быть с ним.

Она спрятала лицо в ладонях. Он слышал ее прерывистые слова: "Пожалуйста.., не надо так..."

А он уже не мог сдержать себя.

- Позвольте мне сказать все, прежде чем я покину вас. Я сознаю всю странность моей выходки, но я рискну. Я хочу облегчить свою душу, она требует открытого признания. Это правда. Вы взволновали меня в ту самую минуту, когда я впервые увидел вас - вы этого не знали, вы сидели у обрыва скалы в Марлстоне... Тогда и позже, когда я проходил мимо этой скалы, казалось, все живое здесь пело о вас, озаренной солнцем, овеянной ветром. И эта песня осталась во мне... Но были еще минуты, когда я сопровождал вас из отеля к дому, ваша рука была на моей руке; что тогда случилось? Я только знал, что никогда не забуду этого прикосновения... До того дня я любовался вами, как любуются прелестью тихой заводи, но тогда я почувствовал таинственные глубины, из которых мне нужно выбраться. На следующее утро я пришел к вам со своим вопросом, измученный сомнениями и опустошенный, и когда увидел вас взволнованной, страдающей, страдающей самой тяжкой болью женщины одиночеством и непониманием в семье, ярость поднялась во мне, и она требовала, чтобы я сказал вам то, что наконец говорю сейчас: что жизнь никогда не будет полной для меня без вашей любви, что, может быть, и я стану необходимым для вас.

- Остановитесь! - вскрикнула она, тяжело откинув голову. - Вы не имеете права... Вы не должны так говорить со мной!.. Вы говорите, как мальчишка... Что случилось с вами? - Она почти рыдала. - Где.., где ваша сдержанность?

- Улетучилась! - обреченно сказал Трент. - Улетучилась. И я последую за ней через минуту. - Он жестко брал себя в руки. - Я бы никогда не сказал этого миллионерше... Теперь моя совесть спокойна, я высказал все, и ваше право выгнать меня... Я действительно произнес речь, не предназначенную для научного бюллетеня... Я сказал, что люблю вас, уважаю вас и никого нет для меня дороже в мире. Теперь разрешите мне уйти.

Но она протянула к нему руки.

Глава 14

ТРЕНТ ПИШЕТ ПИСЬМО

- Если вы настаиваете, - сказал Трент, - пусть будет по-вашему. Я предпочел бы писать в одиночестве, а если это нежелательно, принесите мне лист чистой почтовой бумаги. И оцените жертву, которую я приношу. Я никогда не любил писать писем... Так что я должен написать? Сравнить ли мне его с солнечным днем?

- Напишите о том, что чувствуете, - сказала она. Он покачал головой:

- Единственное, о чем мне хотелось бы говорить последние сутки встречному и поперечному - мужчине, женщине, ребенку:

Мабель и я помолвлены... Но это не лучшее начало для официального, если не сказать - зловещего письма... Я уже написал: "Дорогой мистер Марлоу". Что дальше?

- Я посылаю вам рукопись, - подсказала она, - с которой, думаю, вас следует ознакомиться...

Он отослал ее к роялю и через несколько минут вручил плотно исписанный лист бумаги. Взяв письмо, миссис Мандерсон прислонилась к его плечу и вслух прочла следующее:

"Дорогой мистер Малоу!

Вероятно, вы помните, что мы с вами встречались при довольно неприятных обстоятельствах в июне прошлого года в Марлстоне.

Мне было поручено, как представителю прессы, произвести независимое расследование обстоятельств смерти Сигсби Мандерсона. Я выполнил поручение и пришел к определенным выводам. С моими заключениями вы можете ознакомиться по прилагаемой рукописи, которая написана как отчет для газеты "Рекорд". По причинам, говорить о которых нет необходимости, я решил свое расследование не предавать гласности. Кроме вас, с материалом ознакомлены только двое..."

- Двое? - спросила миссис Мандерсон.

- Второй - ваш дядя. Я нашел его прошлой ночью и рассказал всю историю. Я должен был это сделать, потому что когда-то обещал держать его в курсе дела. Он тонкий советчик, и я хотел бы видеть его рядом, когда буду говорить с Марлоу.

Она вздохнула.

- Да, конечно, дядя должен знать правду. Как бы я хотела, чтобы весь этот ужас скорее кончился! Я с нетерпением жду мига, когда вы удовлетворите свой пытливый ум и выясните все, что вас интересует.

Она продолжала читать:

"Недавно мне стали известны факты, изменившие мое решение, поэтому и возникла необходимость просить вас о неофициальной встрече. Я не вижу причин, почему бы нам не сделать этого.

Надеюсь, вы подскажете мне место встречи. Если не возражаете, я готов предложить свою гостиную в отеле. В любом случае я просил бы вас согласиться на присутствие мистера Копплса, которого вы, вероятно, помните и который знаком с моими записями.

Уважающий вас Филипп Трент".

- Какое жесткое письмо! - сказала миссис Мандерсон.

- Думаю, не стоит посылать его по почте, - ответил Трент. - Надо отправить с посыльным и передать в руки Марлоу. Если он отсутствует, оставлять письмо не надо.

Она кивнула.

- Я организую это, - сказала она. Когда миссис Мандерсон вернулась, он сидел в музыкальном салоне. Она опустилась подле него на ковер.

- Скажите мне что-нибудь, Филипп, - сказала она.

- Если это что-нибудь из того немногого, что я знаю.

- Когда вы говорили прошлой ночью с дядей, вы сказали ему.., о нас?

- Нет, - ответил он. - Помнится, я не получал никаких полномочий на такой разговор.

- Я хочу, чтобы именно вы сообщили ему обо всем. Может быть, вы догадаетесь, почему... Он откинулся в кресле.

- Что за мир! - сказал он. - Милая Мабель, не сыграете ли что-нибудь, выражающее чистую радость, ничего лихорадочного, нечто вселенское и общечеловеческое. У меня такое состояние, которое не может длится вечно, и хорошо бы извлечь из него все возможное. Она подошла к роялю и взяла несколько аккордов, и музыка была похожа на звук двери, открываемой в рай.

Глава 15

ДВОЙНОЕ КОВАРСТВО

У окна, выходящего в парк, стоял старый дубовый стол. Просторная комната обставленная со вкусом, однако во всем чувствуется рука холостяка. Марлоу отпер ящик стола, извлек конверт.

- Насколько я знаю, - сказал он мистеру Копплсу, - вы читали это.

- Да, это было два дня назад, - ответил мистер Копплс, он сидел на диване и с благодушным видом осматривал комнату. Марлоу повернулся к Тренту.

- Вот ваша рукопись, - он положил конверт на стол. - Я прочел ее трижды и думаю, что никто, кроме вас, в такой короткий срок не выявил бы столько правды.

Трент не обратил внимания на похвалу. Скрестив под стулом длинные ноги, он с окаменевшим лицом смотрел на огонь.

- Вы, конечно, имеете в виду, что основная правда остается за вами, просто ответил он. - Мы готовы выслушать вас, как только вы захотите. Я предполагаю, что это будет длинная история, и что касается меня, чем длиннее, тем лучше: я хочу все понять основательно. Что нам бы хотелось от вас услышать? Все о Мандерсоне и о ваших с ним отношениях. Мне с самого начала казалось, что характер Мандерсона - не последняя часть этого дела.

- Вы правы, - ответил Марлоу. Он пересек комнату и сел на каминную решетку. - Я последую вашему предложению.

- Должен вас предупредить... Несмотря на мое присутствие здесь, - Трент всмотрелся в лицо Марлоу, - несмотря на то, что я приехал выслушать вас, у меня еще нет причин сомневаться во всем, к чему я пришел ранее. - Он похлопал по конверту. - Все, что вы будете говорить, - защита. Вы это понимаете?

- Тем лучше. - Марлоу был хладнокровен и полностью владел собой. Он уже не напоминал того нервного, измученного Марлоу, которого встретил Трент полтора года назад. Высокая спортивная фигура дышала здоровьем, взгляд голубых глаз был чист и прям. И только, пожалуй, линии рта выдавали, что он знал о своем затруднительном положении и был готов дать отпор. И еще это странное выражение глаз, не нарушающее их спокойствия, но тревожащее Трента с первой их встречи в Марлстоне.

- Сигсби Мандерсон не был человеком здравого ума, - тихо начал Марлоу. Большинство богатейших людей Америки стали такими или от ненормальной жадности, или ненормального рвения, или ненормальной личной власти, или ненормального везения. Ни у кого из них не было выдающихся умов. Мандерсон с наслаждением отдавался накоплению и неустанно работал над этим; он был человеком волевым, и у него была своя доля счастья. В его стране многие, очевидно, с похвалой отметили бы, что он был безжалостен в достижении цели, и это было в нем самое отличительное. Но ведь рядом с ним были тысячи, которые рвались к цели с такой же одержимостью и так же мало беспокоясь о других. Мандерсон был сильнее. Я не утверждаю, что американцы глупы, как нация они неизмеримо умнее нас. Но я никогда не встречал дельца, который бы демонстрировал такое чутье и предвиденье, такую одаренность памяти, четкость и мощь логического мышления в погоне за увеличением капитала. Газеты звали его "Наполеоном Уолл-стрит", но мало кто знал, сколько истины было скрыто за этой фразой. Наполеон на поле брани и Мандерсон в деловых операциях - личности близкие, родственные. Прежде чем начать действовать, Мандерсон тщательно анализировал специальные сводки, выяснял состояние дел в угольной промышленности, транспорте или в сельском хозяйстве, затем планировал, расставлял людей, и его финансовый удар всегда был неожиданным. Стрит трясло, когда вдруг проносились слухи, что Колосс вышел охотиться и часто только поэтому противники легко сдавали свои позиции... А Мандерсон порой мог разработать свой план до мельчайшей детали - во время бритья.

Я привык думать, что та часть индейской крови, что текла в его жилах наследие далеких предков, - имеет какое-то отношение к его коварству и безжалостности. Об этой древней струе знали только он сам и я. Однажды он попросил меня применить мои генеалогические пристрастия и уточнить его фамильное древо. Тогда я и сделал открытие, что в нем есть часть крови вождя ирокезов и его жены-француженки, коварной женщины, грозно правившей племенами аборигенов двести лет назад. Мандерсоны занимались в ту пору закупкой пушнины на границе с Пенсильванией, и многие из них женились на девушках из местных племен. В жилах американцев течет немало крови аборигенов. Мандерсон, в отличие от других, не гордился этим. Я должен был держать свое открытие в тайне, что и делал до конца его жизни. Однако я всегда считал, что если однажды зародится его недоверие ко мне, то началом этому станет мое открытие.

- Было ли у Мандерсона, - внезапно спросил Копплс, - какое-то особое отношение к религии? Марлоу подумал с секунду.

- Преклонение перед неясным божеством, молитва - все это было ему чуждо. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о боге. Я сомневаюсь, понимал ли он вообще суть религии и знал ли ощущение бога в себе. Однако воспитан он был явно в религиозном духе, в строгой морали. Его частная жизнь, в обычном понимании, была безупречна, поведение почти аскетично, разве что он курил. В течение четырех лет, что я был с ним рядом, я не слышал, чтобы он прибегал к словесному обману, хотя в делах не останавливался ни перед чем. Можете ли вы понять душу человека, который никогда не колебался, замышляя обман, стоящий миллионы, кто пользовался любым рыночным фокусом, чтобы сбить конкурента с толку?.. Таким был Мандерсон, и он был не единственным. Можно сравнить его с солдатом, который может быть кристально чистым человеком, но не постоит ни перед чем, чтобы обмануть врага. Правила игры это позволяют, то же самое можно сказать об отношениях деловых людей. Только между ними - состояние войны, со всеми остальными - по-людски.

- Это грустный мир, - заметил мистер Копплс.

- Совершенно верно, - согласился Марлоу. - И только однажды я услышал от Мандерсона откровенную ложь - в ночь его смерти, и, думаю, только это спасло меня от петли по обвинению в убийстве.

- Прежде чем вы продолжите, - вмешался Трент, - ответьте точно: какие отношения были у вас с Мандерсоном за годы работы с ним?

- Мы были в очень хороших отношениях от начала до конца, - ответил Марлоу. - Ничего похожего на дружбу - он не был человеком, который шел навстречу дружбе, но это были надежные отношения между доверенным служащим и его шефом... Я поступил к нему на должность личного секретаря сразу после Оксфорда. Мне предстояло войти в дело отца, где работаю сейчас, но отец предложил "посмотреть мир". Должность секретаря у Мандерсона обещала мне разносторонний опыт, и год или два, которые я отводил для этого, перешли в четыре. Что же касается самого предложения, то здесь странным образом помогли мои свойства, которые меньше всего могут послужить основой для получения рекомендаций и оплачиваемой должности. То были шахматы.

- Как?! - воскликнул Трент, словно только этого признания Марлоу ему и не хватало. - Шахматы, - произнес Трент, подымаясь и подходя к Марлоу. - Знаете ли вы, на что я прежде всего обратил внимание при нашей первой встрече? Это был ваш взгляд, мистер Марлоу. Я не мог понять, что меня привлекает в нем, я столкнулся с загадкой, которую не мог объяснить. Теперь я знаю, где видел ваш взгляд прежде. Он принадлежал Николаю Корчагину, с которым я ехал однажды в одном купе. Мне казалось, я никогда не забуду необычного взгляда этого шахматиста и, как выяснилось, не забыл, просто немыслимо было сообразить, при чем здесь вы... Простите, - сказал он внезапно и занял свое прежнее место.

- В шахматы я играл с детства и с хорошими игроками, - продолжал Марлоу. Это наследственный дар, если можно так сказать о себе. В университете я был не лучше других, увлекался сценой - играл в драме, занимался конным спортом. Знаете, в Оксфорде сотни поводов для развлечений за счет основных занятий... И вот однажды, в конце последней четверти, меня вызвал к себе доктор Мунро. Ему сообщили, сказал он, что я отлично играю в шахматы, занимаюсь охотой... Я подтвердил. Тогда он спросил, на что я еще способен. Мне не понравился тон разговора, и я ответил, что это все. Старик свирепо улыбнулся и сообщил, что некий богатый американец ищет секретаря-англичанина. Имя американца Мандерсон. Доктор Мунро никогда не слышал о нем, что весьма вероятно, ибо старик не читал газет и в течение тридцати лет не покидал стен колледжа. Если я хочу, сказал доктор, то могу получить это место, так как игра в шахматы, умение обращаться с лошадьми и оксфордское образование - это все, что в данном случае требуется.

И вот я стал секретарем Мандерсона. Не скрою, меня устраивала должность, и довольно долгое время. К тому же я обрел независимость: у отца были серьезные финансовые затруднения, и я был рад, что мог обойтись без его помощи. К концу первого года Мандерсон удвоил мое жалованье. "Это большие деньги, - сказал он, - но думаю, что я не в проигрыше". Видите ли, к тому времени я не только сопровождал его в верховых прогулках по утрам и усаживался за шахматы по вечерам, - моей заботой стало содержание его домов, его фермы в Огайо, его тира в Майне, его лошадей, его автомобилей, яхты. Я стал ходячим расписанием движения кораблей, самолетов, поездов и экспертом по закупке сигар...

Иначе говоря, я был занят разнообразным делом, мне хватало времени и денег для развлечений. Жизнь омрачилась лишь однажды, когда я непродуманно попытался связать свою судьбу с человеком, которого плохо знал. Но эта беда открыла мне необычайную доброту и внимательность миссис Мандерсон. - Марлоу повернул голову в сторону мистера Копплса. - Возможно, она сама расскажет вам об этом. Что же касается Мандерсона, его отношение ко мне всегда оставалось ровным. Вплоть до той последней его ночи, когда внезапно раскрылась вся глубина его дикой ненависти ко мне.

Глаза Трента и мистера Копплса на секунду встретились.

- И вы ни разу прежде не ощущали его ненависти? - спросил Трент.

- Никогда. И не могу представить, когда она появилась, какими причинами вызвана... Заблуждение сумасшедшего - это единственное, что приходило мне в голову... Ответьте мне, в силах ли вы вообразить умственное состояние человека, который сознательно обрекает себя на смерть с единственным намерением - отдать в руки палача другого человека, ему ненавистного?

Резко скрипнул стул мистера Копплса, он пытался что-то сказать, но Трент остановил его мягким движением руки.

- Простите, мистер Копплс...

- Но Марлоу утверждает, что Мандерсон сам виновен в своей смерти.

- Да, именно так, - подтвердил Марлоу.

- В таком случае, - сказал Трент, чувствуя, с каким трудом ему достается хладнокровие, - тогда расскажите нам пообстоятельнее, если это возможно, о событиях той ночи - о действительных событиях, - подчеркнул Трент.

Марлоу вспыхнул, но речь его полилась с тем же спокойствием.

- Баннер и я ужинали в тот воскресный вечер с мистером Мандерсоном и его супругой. Ужин ничем не отличался от иных. И мрачность Мандерсона уже была привычной. Из-за стола мы поднялись.., я думаю, около девяти. Миссис Мандерсон пошла в гостиную, Баннер - в отель к приятелю. Меня Мандерсон попросил выйти с ним в сад за домом. Мы прохаживались взад-вперед по сумрачным уже аллеям, и Мандерсон, дымя сигарой, говорил со мной на всевозможные темы, далекие от дела, что всегда ему плохо удавалось, и мне казалось, что он еще не был так расположен ко мне. Наконец он сообщил, что ждет от меня важной услуги. Поручение, сказал он, необычайно важное и, естественно, секретное. Баннер не в курсе дела совершенно. И я, по его словам, не должен ломать голову, чем это поручение вызвано.

Разговор, я бы сказал, совершенно обычный. Если Мандерсону было нужно, чтобы человек стал только орудием в его руках, он говорил об этом прямо. Так он пользовался моими услугами десятки раз, и в этот вечер я подтвердил свою готовность отправиться в путь в любую минуту. "И даже сию секунду?" Я согласился и на это. Он одобрительно кивнул. Дальнейшие его слова я помню буквально: "Хорошо, слушайте. В Англии сейчас находится человек, который в одном деле со мной. Он должен завтра уехать в Париж дневным пароходом, идущим из Саутгемптона на Гавр. Его имя - Джордж Харрис.., во всяком случае, под таким именем он фигурирует. Вы запомнили имя?" "У меня хорошая память, сказал я. - Когда неделю назад я ездил в Лондон, вы велели мне забронировать каюту на имя этого человека именно на завтрашний рейс". "Я возвращаю вам этот билет, вот он", - Мандерсон опустил руку в карман.

Затем мистер Мандерсон, без конца стряхивая сигару, коснулся смысла задания: Джордж Харрис не должен уплыть завтра из Англии; он потребуется здесь, но кто-то из очень доверенных людей обязан выполнить миссию Харриса, то есть сесть на тот же пароход и отвезти кое-какие документы в Париж. А иначе все планы разлетятся в прах. Поеду ли я, спросил Мандерсон. Я снова ответил согласием. Он покусал сигару и сказал: "Хорошо, только учтите, это не распоряжение, такого распоряжения я бы не смог отдать в служебном порядке. Я бы назвал это личной просьбой в интересах общего дела. Никто не должен узнать вас и тем более не иметь представления, от имени кого вы действуете. Иначе вся игра проиграна". Мандерсон выбросил огрызок сигары и вопросительно на меня посмотрел.

Все это мне не очень нравилось, но я чувствовал, как велики надежды Мандерсона на эту поездку. Я даже признался ему, что владею премудростями грима, и он одобрительно кивнул. Он сказал: "Это хорошо. Я так и думал, что вы меня поддержите. Подходящего поезда сейчас нет. Возьмите машину, но вам придется ехать всю ночь, и в Саутгемптоне, не случись неожиданностей, вы окажетесь не раньше шести утра. Но как бы там ни было, направляйтесь прямо в отель "Бедфорд" и спросите Джорджа Харриса. Если он там, скажите, что поедете в Париж вместо него, и попросите немедленно позвонить мне. Это очень важно. Если его там нет, значит, он получил телеграмму с распоряжением, которую я отправил ему сегодня. В этом случае о нем больше не беспокойтесь, просто ждите парохода. Автомобиль оставьте в гараже отеля. Не забудьте изменить свою внешность, на пароходе плывите под именем Джорджа Харриса. Когда вы прибудете в Париж, остановитесь в отеле "Санкт-Петербург". Там вы получите записку, адресованную Джорджу Харрису, в ней будет написано, где взять портфель. Портфель, учтите, должен быть на замке, и, прошу вас, берегите его. Вам все ясно?"

Мне все было ясно, кроме одного: возвращаться ли немедленно после того, как я получу портфель. "По вашему усмотрению, - сказал он. - Но что бы ни произошло, не связывайтесь со мной ни на каком этапе пути, ни строчки ни по какому поводу... Если все понятно - поезжайте, и чем скорее, тем лучше. Я немного провожу вас в автомобиле..."

Вот, насколько я помню, все, что сказал мне Мандерсон в тот вечер. Я направился в свою комнату, переоделся и быстро спустился в библиотеку. Что волновало меня? Не столько сам характер поручения, сколько его внезапность. Мне кажется, я говорил вам, - он повернулся к Тренту, - что Мандерсон, как всякий американец, тяготел то к длинному действию романа, то к мелодраме, то к короткой, как мелкое или гениальное жульничество, мистификации. В этом случае Мандерсон представал во всей своей красе... В библиотеке он протянул мне толстый кожаный бумажник - размером восемь на шесть дюймов, скрепленный скобой с замочком. Я еле всунул его в боковой карман. Потом уже, подгоняя машину из гаража к подъезду, я вдруг вспомнил, что в кармане всего несколько шиллингов.

В последнее время я довольно щедро расходовал деньги - друзья, погоня за респектабельными сынками, которые лихо развлекаются на родительские деньги... Все это завело меня в такие расходы, что я впал в долги. Однажды мне ничего не оставалось делать, как обратиться к Мандерсону. Он выслушал мои признания с мрачнейшей улыбкой, а затем выложил необходимую сумму в счет жалованья, и я не помню, совершал ли он хоть одно свое дело с таким удовольствием и дружелюбием.

Следовательно, в этот вечер Мандерсон знал, что я без денег. Знал об этом и Баннер, у которого я занимал на мелкие расходы.

У меня не было иного выхода - поставить машину и сказать Мандерсону о своем затруднении... Как только я упомянул слово "расходы", рука его моментально потянулась к заднему карману, в котором у него всегда лежали крупные купюры, это была настолько укоренившаяся привычка, что я вздрогнул, увидев, как остановилась его рука. К моему еще большему удивлению, он тихо выругался, чего с ним никогда не бывало... Я решил, что он потерял кошелек, но как это могло отразиться на его замысле? Ведь всего неделю назад, когда я ездил в Лондон по всевозможным поручениям, в том числе и бронировать каюту для мистера Джорджа Харриса, я получил из банка тысячу фунтов для мистера Мандерсона, и все, по его просьбе, мелкими купюрами. Я не знал, для чего ему такая большая сумма наличными, но пачки купюр все еще хранились в запертом столе, во всяком случае, накануне, сидя за столом, он перебирал их в моем присутствии. Однако к столу он не подошел. Я видел, как он душит в себе гнев. "Подождите в машине, - произнес он обычным голосом. - Я достану денег..."

Я вышел на лужайку перед домом, закурил и без конца задавал себе вопрос: где же та тысяча фунтов? С этим вопросом я бессмысленно бродил взад-вперед, и вдруг до меня донеслись слова - я могу повторить, забыть их невозможно: "Я сейчас ухожу. Марлоу уговорил меня покататься на машине под луной. Он очень на этом настаивает. Я думаю, он прав, это поможет мне заснуть".

Я уже говорил, что за четыре года ни разу не слышал, чтобы Мандерсон лгал даже по самому незначительному поводу. Такова была его мораль. Но что я услышал только что? Не ответ на , вопрос, нет, - добровольное заведомо ложное утверждение. Случилось невообразимое... Меня словно вкопали у окна, и я парализованно стоял до тех пор, пока не услышал его шаги у входной двери, и тогда только двинулся к машине... Там он протянул мне деньги. "Здесь около тридцати фунтов. Я занял у жены", - сказал он, и я машинально сунул их в карман...

Помню, мы еще обсуждали предстоящую поездку. Этот путь я проделывал не раз, но пока мы говорили, все мое нутро клокотало от внезапных подозрений и страха. Я не знал, чего бояться, но уже чувствовал, что наступила какая-то беда и я в ней замешан... Это был страх без врага и видимой опасности. Принять за врага Мандерсона я не мог. Но эта ложь и ничем не объяснимая ситуация с деньгами...

Примерно на расстоянии мили от дома Мандерсон попросил остановить машину. "Вам все ясно?" - спросил он. Я с усилием вспомнил и повторил данные мне инструкции. "Хорошо, тогда - до свиданья". Это были последние слова, которые я услышал от Мандерсона.

Марлоу встал и на миг зажал ладонями глаза, но тут же заложил руки за спину, глядя на каминный огонь.

- Полагаю, вы оба знаете, что такое у автомобиля задний отражатель? спросил он. Трент кивнул, мистер Копплс, в котором жило легкое предубеждение против автомобилей вообще, в двух словах с готовностью признал свое невежество. - Это круглое, чаще прямоугольное зеркальце, - объяснил Марлоу, установленное справа перед водителем, чтобы он мог видеть, что делается позади. Так вот, когда машина тронулась, я увидел в этом зеркальце то, о чем мне хотелось бы забыть... Лицо Мандерсона, - добавил он тихо. - Он стоял на дороге и смотрел мне вслед. Луна освещала его лицо... Великая вещь - привычка. Я не шевельнул ни рукой, ни ногой, чтобы затормозить. Вы читали, безусловно, об "аде, который в глазах" но, вероятно, не представляете, насколько эта метафора точна. Если бы я не знал, что там стоит Мандерсон, я бы не узнал его лица. Это было лицо сумасшедшего: зубы обнажены в безмолвном оскале зла и триумфа. Глаза?.. В маленьком зеркале я видел только лицо...

В своей рукописи, мистер Трент, вы пишете, как молниеносно группируются идеи вокруг какой-нибудь внезапно вспыхнувшей мысли. И это верно. Огромная концентрация злой воли, сверкнувшая в глазах Мандерсона, дала мне стремительный толчок к раздумью. Я размышлял почти хладнокровно, потому что понял, по крайней мере, кого надо бояться, и инстинкт предупредил меня, что не время давать волю чувствам. Человек ненавидел меня безумно. Это было очевидно. Но его лицо сказало мне, как сказало бы любому, больше этого: в лице была ненависть удовлетворенная, вознагражденная, что ли. Человек был извращенно счастлив, отправляя меня навстречу судьбе. Но какой судьбе?

Я остановил машину, проехав всего ярдов 200 - 250. Поворот уже скрыл меня от того места, где вышел Мандерсон. Я откинулся на сиденье и попытался проанализировать ситуацию. Что-то должно было со мной случиться. В Париже? Вероятно. Иначе для чего бы меня направляли туда с деньгами и билетом? Но почему Париж? Я не находил ответа и вернулся к обстоятельствам отъезда. Эта "прогулка при луне" - что скрыто в этой лжи?.. Мандерсон, говорил я себе, будет возвращаться без меня, в то время как я в пути на Саутгемптон. Что он скажет в доме, оправдывая мое отсутствие? И наконец, где та злополучная тысяча фунтов? И тут же пришел ответ: эта тысяча фунтов в моем кармане!

Я вылез из машины. Колени мои дрожали. Мне казалось, что я разгадал интригу. Вся история с документами и необходимостью их доставки в Париж фикция. И я четко представил весь свой предполагаемый путь от начала до конца. Итак, я украл крупную сумму денег и пытаюсь удрать из Англии со всеми предосторожностями, что неопровержимо доказывают мою вину. В Саутгемптоне я оставляю машину Мандерсона не назвавшись. В Париже живу под чужим именем, с измененной внешностью. Мандерсон наводит на мой след полицию, меня арестовывают, и все мои объяснения звучат нелепо.

Вообразив весь этот ужас, я вытащил из кармана толстый бумажник, в который вполне могла уместиться тысяча фунтов даже в мелких купюрах. Однако когда я взвесил бумажник на ладони', мне показалось, что там значительно больше. Что еще вложено, чтобы подкрепить обвинение? Ведь тысяча фунтов - не такая уж великая сумма, ради которой стоило бы пренебречь мыслью о каторге... В страшном возбуждении я взломал замочек.

Марлоу вдруг умолк и подошел к дубовому столу. Открыв ящик, вынул коробку с ключами и выбрал самый маленький, подвешенный на красной ленточке. Протянул его Тренту.

- Это ключ к замочку, который я взломал. Я бы избавил себя от лишнего труда, если бы предварительно сунул руку в левый карман моего пальто. Мандерсон, должно быть, опустил туда ключ, когда пальто висело в передней или когда сидел рядом со мной в машине. Я обнаружил его через два дня после смерти Мандерсона, полицейскому обыску для этого достаточно пяти минут. И потом я - с бумажником и его содержимым в кармане, с фальшивым именем и бутафорскими очками - я бы истерично объяснял, что ничего не знал о деньгах и ключике.

Трент покачал ключик за ленточку, сухо улыбнулся:

- Я нашел бумажник со взломанным замочком на туалетном столике в комнате Мандерсона. Это вы положили его туда?

- У меня не было причин прятать его, - сказал Марлоу. - Однако вернемся к той ночи... Я открыл бумажник при свете автомобильных фар, и первое, что мне бросилось в глаза, помимо денежных пачек.., там был... - Он сделал паузу и посмотрел на Трента.

- Прошу вас, не втягивайте меня в свои догадки, - сказал Трент, встретившись с Марлоу глазами. - В рукописи я уже отдал должное вашему уму.

- Хорошо, - согласился Марлоу. - Однако будь на моем месте вы, вы бы заранее предположили, что там лежит кошелек Мандерсона. Увидев его, я вспомнил и растерянность, и удививший меня гнев Мандерсона, когда я просил у него денег. Он сделал неверный шаг - положил свой кошелек с остальными деньгами, зная, что мне все равно придется давать на дорогу. Как бы там ни было, кошелек существенно усугублял мое преступление. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил в бумажнике еще два маленьких кожаных мешочка, хорошо мне знакомых:

Мандерсон хранил в них бриллианты, скупленные в последнее время за бешеные деньги. Все мы воспринимали это увлечение Мандерсона как новую забаву, а тут мне раскрылась вся глубина и давность его замысла.

Мне пора было действовать. Я покинул Мандерсона примерно на расстоянии мили от дома. Ему потребуется минут пятнадцать-двадцать, чтобы вернуться и рассказать домашним об ограблении. Вероятно, он тут же позвонит в полицию. Мы расстались с Мандерсоном минут пять-шесть назад; догнать его будет легко, и наступит объяснение. Все мои страхи исчезли, растворились в ожидании того удовлетворения, которое я испытаю. Наверное, было немного людей, которые бы стремились к такой же беседе с Мандерсоном, но я был ослеплен гневом и не думал о том, что произойдет.

Я развернулся и на предельной скорости поехал в сторону дома, как вдруг раздался звук выстрела, впереди, справа от меня. Я моментально остановил машину. Первая моя мысль - Мандерсон стреляет в меня. Потом сообразил, что звук был слишком слабым, что я покинул Мандерсона как раз за тем поворотом, который был теперь на расстоянии сотни ярдов. Через минуту, медленно двинувшись дальше, я остановил машину. В нескольких шагах от меня лежал Мандерсон.

Марлоу замолчал. Молчал и Трент. Мистер Копплс лихорадочно теребил жидкую бороду.

- Он лежал на спине, - продолжал Марлоу, - руки раскинуты, куртка и пальто расстегнуты; лунный свет падал на его белое лицо и пластрон; свет отражался в его оскаленных зубах и в одном глазу, другой.., другой вы видели.... Он был безусловно мертв. Из раздробленного отверстия в черепе за ухом еще стекала струйка крови. Рядом лежала его шляпа и у ног револьвер... В страшные эти секунды я понял всю полноту грозящей мне опасности. Дело уже касалось не только моей свободы и чести - меня ждала смерть на эшафоте. Чтобы уничтожить меня, он без колебания покончил с собой, оборвал жизнь, которая, без сомнения, находилась уже под угрозой саморазрушения, и последняя агония самоубийцы была окрашена радостью при мысли, что я последую за ним. Положение рисовалось мне безнадежным. Труп Мандерсона кричал о том, что убийца - я.

Я поднял револьвер и сразу почувствовал, что он мой. Видимо, Мандерсон взял его, когда я выводил машину.

Я нагнулся над телом и убедился, что в нем не осталось никаких признаков жизни. Должен вам сказать, ни тогда, ни впоследствии я не заметил царапин на запястьях. Но у меня нет сомнения в том, что Мандерсон предумышленно поранил себя до того как спустил курок, - это было частью его плана...

Марлоу подошел к столу и оперся на него руками.

- Я хочу, - сказал он очень серьезно, - чтобы вы поняли, в каком состоянии я принимал свое решение... Я бродил вокруг трупа с четверть часа, продумывая все до деталей, как в шахматной игре. Моя безопасность зависела от того, смогу ли я разрушить планы одного из самых предусмотрительных людей, которых я когда-либо встречал.

Два простых хода наметились сразу. Я мог принести в дом тело, рассказать все, передать документы, деньги и бриллианты и довериться спасительной силе невиновности. Я представил себе, как несу в дом тело, как даю полный отчет, сознавая при этом всю абсурдность моего ничем не подкрепленного рассказа о злодейском замысле человека, который, как всем известно, не сказал мне ни единого плохого слова. Коварство Мандерсона опережало меня на каждом шагу... Я попытался представить себе, как выкладываю все это адвокату, и видел в его глазах полную безнадежность.

Какие же у меня оставались шансы на смягчение наказания?

Я не сбежал. Я принес в дом тело, вернул деньги и драгоценности. Но как бы это помогло мне? Мой поступок приписали бы внезапному страху после убийства, когда преступнику вдруг не хватило мужества воспользоваться плодами преступления. Короче говоря, этот план не давал мне никакого выхода из создавшегося положения.

Второе, что я мог сделать, - воспользоваться ситуацией и немедленно бежать. Но оставалось тело Мандерсона. Что бы я с ним ни сделал, на рассвете полиция, извещенная об исчезновении Мандерсона, перекрыла бы все дороги, порты и вокзалы, и во все концы полетели бы телеграфные запросы. Можно представить себе, с какой энергией взялась бы за дело полиция, - Мандерсон!.. Через сутки весь мир пустился бы за мной в погоню, уж Европа во всяком случае, и не думаю, что на земле был такой уголок, где человек, обвиненный в убийстве Мандерсона, мог бы найти пристанище.

И наконец - ложь. Могла ли она спасти меня? Вариантов было достаточно, но каждый из них разбивался об одно и то же препятствие: я склонил Мандерсона поехать со мной, живым Мандерсон не вернулся...

Так я топтался вокруг мертвеца, и гибель, казалось, подступает ко мне все ближе... Многократно в бессильном моем уме проносились слова Мандерсона, сказанные жене: "Марлоу уговорил меня поехать прокатиться на машине. Он очень настаивает на этом". Я повторил их вслух и вдруг открыл, что произношу фразу голосом Мандерсона.

Как вы знаете, мистер Трент, мне удается имитация. Я воспроизводил голос Мандерсона много раз, и даже Баннер не отличал его от истинного. Это был, помните, - Марлоу повернулся к мистеру Копплсу, - сильный властный голос с долей металла, и подражать ему было не так уж трудно. Я вновь осторожно повторил эти слова. Вот так... - Он произнес их, и мистер Копплс удивленно раскрыл глаза. - План возник в полминуты. Я не задерживался над разработкой деталей, был дорог каждый миг. Я поднял тело и положил на дно машины, покрыл ковриком; подобрал шляпу и револьвер. Ни следа, думаю, не осталось на лугу. По дороге к дому моя схема с такой быстротой и легкостью обрела форму, что я едва сдерживал возбуждение. Ведь мне еще надо удрать, и это просто, если все удастся.

Подъезжая к дому, я замедлил скорость и тщательно обследовал дорогу. Кругом было тихо. Развернув машину, погнал ее через открытое поле и остановил за скирдой. Затем надел шляпу Мандерсона, положил в карман свой револьвер и с телом на руках двинулся к дому.

Глубоко вздохнув, Марлоу опустился в кресло у камина и вытер платком вспотевший лоб.

- Все остальное вы знаете. - Он достал сигарету, зажег ее и затянулся. Трент наблюдал, как подрагивала рука Марлоу. - Туфли, которые выдали меня, продолжал Марлоу, - сильно жали, но мне необходимо было скрыть свои следы на мягкой земле возле хижины, где я положил тело, а также между хижиной и домом. Свои туфли, пиджак и пальто я оставил у тела, чтобы потом их забрать... Раздевание трупа, потом облачение его, рассовывание всех вещей по карманам все было делом ужасным, а извлечение зубных протезов и сравнить не с чем... Но ведь я вытаскивал свою голову из петли. Жалею, что не оправил манжеты, не зашнуровал как следует туфли. А то, что не в тот карман сунул часы - ошибка грубейшая. Все это вы моментально заметили, мистер Трент... Но по поводу виски вы ошиблись, между прочим. Я сделал лишь один хороший глоток, затем наполнил карманную фляжку, которую обнаружил в шкафу. Мне предстояла трудная ночь, и я не знал, как ее выдержу.

О том, что я делал дома, говорить почти нечего. Время, оставшееся после ухода Мартина, я употребил на то, чтобы тщательно обдумать оставшиеся ступени плана. Между делом я разрядил и вычистил револьвер, положил в секретер Мандерсона бумажник и бриллианты. Затем поднялся наверх - момент был тяжелый, но я благополучно добрался до своей комнаты, положил револьвер и патроны обратно в футляр; выключил свет и тихо прошел в комнату Мандерсона.

Что я должен был сделать там - вы знаете: снять туфли и выставить их за дверь, оставить куртку Мандерсона, жилетку, брюки и галстук; выбрать костюм, галстук и туфли для тела, положить зубные протезы в сосуд, который я переставил с умывальника к изголовью кровати, оставив таким образом эти пагубные отпечатки. Потом мне предстояло лечь в постель и измять ее. Все вы знаете, все, кроме состояния моих мыслей, которые вы не могли бы вообразить, а я - описать.

Самое худшее случилось, когда я уже начал действовать: из соседней комнаты заговорила со мной миссис Мандерсон, - я считал ее спящей. Однако я был готов и к этому: оставалось покинуть дом обычным путем, но для этого нужно было ждать, пока все уснут, и тогда мой уход мог быть только услышан, но не увиден. С телом я поступил бы так, как и намечал. Разница была лишь в том, что я не смог бы создать неоспоримое алиби, не прибыв в отель к 6.30. Мне пришлось бы ехать прямо в порт и наводить там фиктивные справки. Однако все произошло иначе: я услышал ровное дыхание миссис Мандерсон, выждал и быстро прошел в носках через ее комнату, а вскоре был со своим узелком на траве. Думаю, я не произвел ни малейшего шума. Занавеска была мягкой, не шуршала, и когда я шире растворил окно - не раздалось ни звука... Так я обрел уверенность в своей безопасности. - Скажите мне, - сказал Трент, когда Марлоу умолк, прикуривая очередную сигарету, - как вы рискнули покинуть дом через комнату миссис Мандерсон? Ведь с той же стороны три пустых комнаты, через которые вы спокойно могли выбраться. А так вы могли оказаться в весьма трудном положении. Подозрения, связанные с дамой, - вы меня понимаете?

Марлоу повернулся к нему с пылающим лицом.

- А я надеюсь, что вы поймете меня, мистер Трент, - сказал он дрогнувшим голосом. - Если бы мне пришла в голову такая мысль, я бы пошел на любой риск, но не совершил побега таким образом...

- Ваше замечание справедливо, - ответил Трент холодно. - Я вполне могу поверить, что в тот момент вы и не могли думать ни о чем другом, кроме побега. И все-таки, с моей точки зрения, легче было исчезнуть через окно свободной комнаты.

- Вы так думаете? - усомнился Марлоу. - А у меня уже кончалась выдержка. Когда я вошел в комнату Мандерсона, мне уже казалось, что половина страхов позади. Моя задача замкнулась в маленьком пространстве, и в ней была только одна опасность - пробуждение миссис Мандерсон, но я знал, что у нее хороший сон. Теперь предположим, что я с узлом одежды, в носках направляюсь в одну из пустых комнат. Лунный свет заливал коридор. Даже если бы я спрятал лицо, никто не принял бы меня за Мандерсона. По дому мог бродить Мартин. Из своей спальни мог выйти Баннер. Кто-нибудь из слуг мог появиться из-за угла, из другого коридора - как-то в такое же позднее время я видел Селестину. Всего этого могло и не случиться но я не мог рисковать. Огороженный в комнате Мандерсона от всего дома, я в точности знал, с чем мне придется встретиться. Лежа одетым в его постели и прислушиваясь к дыханию, почти неуловимому, проникавшему сквозь открытую дверь, я чувствовал себя спокойнее. Я даже поздравил себя: разговор с миссис Мандерсон работал на мою схему: Мандерсон дома, я - в пути на Саутгемптон.

Марлоу посмотрел на Трента, тот понимающе кивнул.

- Что касается Саутгемптона, - продолжал Марлоу. - Добравшись туда, я решил действовать согласно поручению, но под своим именем. Игра Мандерсона была так тщательно подготовлена, что моя импровизация едва ли оказалась лучше. Я вошел в игру еще до отъезда. Вы знаете, что я звонил и пытался вызвать Харриса по межгороду, запросив отель в Саутгемптоне. Я уже знал, что никакого Харриса там быть не могло.

- И поэтому вы позвонили? - быстро спросил Трент.

- У телефона в полуосвещенной библиотеке легко было занять положение, при котором Мартин не смог бы увидеть моего лица - только куртку и шляпу. Однако поза, в которой я сидел, была естественной и привычной для Мандерсона. И, конечно, мне важно было вести настоящий междугородный разговор, иначе телефонная станция в любой момент могла дать справку о том, что из дома Мандерсона никто не звонил в эту ночь.

- Неплохо, - сказал Трент. - Первое, что я сделал, это запросил телефонную станцию. И этот телефонный звонок, телеграмму, которую вы послали покойнику из Саутгемптона и в которой констатировали, что Харрис не появился и вы возвращаетесь, я оцениваю высоко.

Сдержанная улыбка осветила лицо Марлоу.

- Больше мне нечего сказать, мистер Трент. Я вернулся в Марлстон, здесь уже работал ваш друг Марч. Состояние у меня было такое же, как при отъезде. И самые тяжкие минуты наступили, когда я узнал, что делом займетесь вы. Нет, пожалуй, были мгновения и пострашней. Например, когда увидел вас идущим от того места, где я оставил тело. Мне казалось, вы предъявите мне обвинение на месте... Теперь я рассказал вам все.

Он закрыл глаза, и в комнате стояла долгая тишина. Внезапно Трент встал.

- Продолжите допрос? - спросил Марлоу.

- Нет, - ответил Трент, потягиваясь. - Просто занемели ноги. У меня нет больше никаких вопросов. Я верю всему, что вы нам рассказали. Верю потому, что очень тщеславен: ни один человек не мог бы лгать мне столько времени, чтобы я этого не обнаружил. Ваша история необычна. Но и Мандерсон личность необычная, и вы тоже. Вы действовали как лунатик, но я согласен с вами: если бы вы действовали как нормальный человек, у вас не осталось бы ни единого шанса. Одно неоспоримо - вы мужественный человек.

Краска залила лицо Марлоу, он замешкался с ответом, и паузой воспользовался мистер Копплс. Он сказал, откашлявшись:

- Что касается меня, то я ни на секунду не подозревал вас. Но, - продолжал мистер Копплс, подняв руку, - есть один вопрос, который я хотел бы вам задать.

Марлоу молча поклонился.

- Предположим, что в преступлении заподозрили бы кого-нибудь другого и отдали под суд. Как бы вы поступили?

- Думаю, мой долг ясен. Я обязан пойти к властям и рассказать всю мою историю и отдать себя в их руки. Трент громко рассмеялся.

- Представляю себе их лица, - сказал он. - Сейчас фактически никому не грозит опасность. Ни против кого нет каких-либо улик. Я сегодня утром видел Марча и он сказал, что присоединяется к мнению Баннера: это случай мести какой-то американской шайки бандитов, "индустриальной кровной мести", как он выразился. Так что - конец делу Мандерсона... Боже мой! Каким ослом может сделать себя человек, считающий что он сверхъестественно умен. - Он схватил со стола конверт с рукописью и бросил его в огонь. - Однако уже около семи. А у нас с Копплсом деловое свидание в половине восьмого. Нам надо идти. Всего доброго, мистер Марлоу. - Он посмотрел ему в глаза. - Я тот, кто крепко поработал, чтобы набросить петлю на вашу голову. Учитывая обстоятельства, не знаю, будете ли вы на меня в обиде. Пожмем руки?

Глава 16

ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ

- Что это вы сказали о каком-то деловом свидании в половине восьмого? спросил мистер Копплс, когда оба вышли из калитки. - Разве у нас есть такое свидание?

- Есть, - ответил Трент. - Вы обедаете со мной. Только одним можно отпраздновать это событие - обедом, за который плачу я. Нет, нет! Я пригласил вас первым. Я добрался до конца этого дела, дела уникального, дела, которое беспокоило меня более года, и если это недостаточный повод для доброго обеда, то не знаю, что и сказать. Копплс, мы поедем в мой клуб. Это будет празднество, а быть увиденным в Лондонском клубе в состоянии приятного возбуждения более чем достаточно, чтобы вдребезги разбить карьеру. Кроме этого, там всегда одинаковый обед, я не знаю, каким образом им это удается. Постоянный обед в моем клубе надоел миллионам его членов, в том числе и мне. Но мы все равно не поедем туда, где пируют сатрапы. Мы поедем к Шеппарду.

- Кто такой Шеппард? - спросил мистер Копплс, когда они вышли на улицу Виктории. Его попутчик шагал с необычайной бодростью, и полисмен снисходительно улыбнулся над блаженным его состоянием, какое он мог отнести только за счет алкоголя.

- Кто такой Шеппард? - переспросил Трент. - Шеппард - это место, где можно пообедать. Мни никогда не приходило в голову, что Шеппард существовал. Возможно, это миф тотемистического происхождения. Во всяком случае, у Шеппарда вы можете получить седло барашка, заставлявшее многих американских посетителей проклинать день, в который родился Христофор Колумб... Такси!

Машина плавно подкатила к тротуару, и водитель выслушал инструкции с величественным кивком.

- Другая причина, по которой я предлагаю Шеппарда, - продолжал Трент, лихорадочно зажигая сигарету, - та, что я женюсь на самой замечательной женщине в мире.

- Вы женитесь на Мабель! - воскликнул Копплс. - Мой дорогой друг, какая это прекрасная новость. Пожмем руки, Трент, это великолепно! Я поздравляю вас обоих от всего сердца... Я был в подобных же обстоятельствах давно, давно... Позвольте мне сказать.., я серьезно надеялся на это... Но я ничего не знал! Я ничего не знал о ее отношении к вам. В ваших-то глазах я уже видел такие пожары, которые бы сделали честь величайшему существу. Я заметил это, когда вы обедали в моем доме, слушали профессора Пепмюллера, а смотрели на нее. У некоторых из нас, стариков, мозги еще на месте, мой дорогой мальчик.

- Мабель говорит, что она знала об этом еще раньше, - ответил Трент со вздохом. - А я-то думал, что исправно играл роль человека, который не сходит по ней с ума... Что же касается ваших поздравлений, благодарю тысячу раз, потому что знаю, ваша физиономия вытянулась бы на три фута, если бы вы считали, что мы совершаем ошибку... Хелло! - Автомобиль пролетел сквозь узенькую улицу, завернул за угол и влился в широкую магистраль. - Вот мы и приехали.

Расплатившись с таксистом, Трент повел мистера Копплса в длинный зал, заставленный множеством столов и наполненных гомоном.

- Это дом удовлетворения страстных желаний. Я вижу трех букмекеров, жующих свинину за моим любимым столиком. Мы займем этот, в противоположном углу.

Он долго совещался с официантом, пока мистер Копплс в приятном созерцании грелся у каминного огня.

- Что мы будем пить?

- Я думаю, - очнулся мистер Копплс, - закажем молоко и содовую.

- Говорите тише! - рассмеялся Трент. - У официанта слабое сердце, а он может вас услышать. Возможно, вы думаете, что вы крепыш, может, оно и так, но те, кто мешает напитки, сваливаются сразу, даже более крепкие, чем вы. Так что будьте умницей. Возьмем вина, а содовую оставим турецкому султану... А вот несут нашу пищу.

Он распорядился еще о чем-то, и официант удалился. Чувствовалось, что Трент посетитель уважаемый.

- Я послал за вином, - сказал он, - которое, надеюсь, вы попробуете. Если вы дали клятву, то во имя всех святых трезвенников - пейте воду, которая стоит рядом с вами, но не ищите дешевой популярности, требуя молоко и содовую.

- Я никогда не давал обета воздерживаться от спиртных напитков, - сказал мистер Копплс, благосклонным взглядом изучая баранину. - Я просто не люблю вина. Однажды я купил бутылку и выпил ее, чтобы узнать, что это такое, и, представьте, утром мне было плохо. Возможно, это было плохое вино. Я попробую ваше, так как это ваш обед, и, уверяю вас, дорогой Трент, готов совершить нечто необычное, чтобы показать, как я счастлив. Подумать только, столько событий: от тайны Мандерсона мы избавились, невиновные оправданы, ваше счастье с Мабель решено. Пью за вас, мой дорогой друг! - И мистер Копплс сделал мизерный глоток.

- У вас широкая натура! - заметил Трент. - Ваш внешний вид дает неверное представление о широте души. Я бы скорее поверил, что в опере дирижирует слон, чем в то, что вы пьете за мое здоровье. Ладно, не пейте вина. Пусть официант подает в обморок - пейте все, что хотите!

Когда мистеру Копплсу принесли его монашеское питье, Трент сказал:

- В этом гомоне мы можем говорить, как в камере-одиночке.

Как вы восприняли беседу с Марлоу?

Не переставая нарезать баранину, мистер Копплс ответил:

- Самое замечательное в этой беседе, на мой взгляд, это необычность положения. Мы оба держали в руках нить, ведущую к дикой ненависти Мандерсона, которую Марлоу считал столь таинственной. Мы знали, что он был одержим идеей ревности, но знание это, учитывая тонкую натуру Мабель и нашу порядочность, не обнародовали. Марлоу так никогда и не узнает, в чем его подозревал Мандерсон... Что же касается ваших прежних предположений о виновности Марлоу, то, заверяю вас, я всегда верил, что он здесь ни при чем.

- Что-то в этом роде вы сказали Марлоу, и я решил, что это не более чем любезность... Уверены, что он невиновен! Как вы можете быть уверены? Вы всегда очень осторожны в выборе выражений, мистер Копплс.

- Я сказал - уверен, - повторил мистер Копплс твердо.

Трент пожал плечами.

- Если бы действительно были уверены - и когда читали мою рукопись, и во время наших бесед, - не значит ли это, что вы отрицаете логическую силу разума?

- Разрешите мне сказать слово, - сказал Копплс, откладывая нож и вилку. Я далек от отрицания разума, уверяю вас. Я уверен в невиновности Марлоу и всегда был уверен в этом, потому что знаю нечто с самого начала. Вы как-то просили меня представить себя среди присяжных на суде над Марлоу. Для меня это было бы неэффективным применением умственных сил, ибо в суде над Марлоу я обязан был бы присутствовать совсем в ином качестве - на скамье свидетелей, давая показания со стороны защиты. Однажды вы бросили фразу: "Если б было хоть что-то, подтверждающее его рассказ". Это "что-то" есть, и прозвучало бы в моем показании, и было бы убедительным! - И он, довольный, продолжал есть.

- Этого не может быть! - Трент шлепнул ладонью по столу. - Вы просто перепили, Копплс. Не хотите ли вы сказать, что все это время, пока я распутывал дело, вы знали о невиновности Марлоу!

Мистер Копплс вытер усы и доверительно перегнулся через стол.

- Это очень просто, - сказал он. - Мандерсона застрелил я сам.

Трент зажмурился и потряс головой. "Боюсь, я сильно напугал вас", - глухо дошел до него голос мистера Копплса. Наконец Трент сбросил оцепенение, глубоко вздохнул, поднес к губам стакан вина, но, не выпив, поставил на стол.

- Продолжайте, - сказал он.

- Это нельзя назвать убийством, - начал мистер Копплс. - Я расскажу вам всю историю... В ту воскресную ночь я прогуливался перед сном. Из отеля вышел примерно в четверть одиннадцатого. Довольно долго шагал по дороге, затем свернул к скале, решив вернуться тем же путем. Я прошел лугом всего несколько шагов, когда услышал шум подъезжающей машины. Она остановилась невдалеке от меня, и я увидел выходящего Мандерсона.

Трент отпил вина.

- Продолжайте, пожалуйста.

- Как вы знаете, ночь была лунной, но я стоял в тени деревьев и заметить меня было невозможно... Я видел все, что произошло, и произошло именно так, как рассказывал нам Марлоу... Действительно, когда машина ушла, Мандерсон с силой погрозил ей вслед левой рукой, чему я немало удивился. Затем я ждал, когда он направится домой, - желания встретиться с ним у меня не было. Но он не уходил, стоял неподвижно с опущенной головой и руками вдоль тела. Потом рука вдруг быстро скользнула в карман пальто. Я увидел его лицо, оно было страшным, и я подумал, что он не в своем уме. И тут что-то сверкнуло в свете луны - в руке Мандерсона оказался револьвер, и он целился себе в грудь... Вот тут я всегда буду сомневаться, хотел ли Мандерсон покончить с собой. Естественно, что так думал Марлоу, ничего не знавший о моем вмешательстве. Но мне кажется, он просто хотел ранить себя, чтобы обвинить Марлоу в покушении и грабеже... В ту минуту, однако, я воспринял это как попытку самоубийства. Не ведая, что делаю, я выскочил из своего укрытия и схватил его за руку. Он, рыча, стряхнул меня, сильно ударил в грудь и нацелил револьвер мне в голову. Но я схватил его за запястья, не давая выстрелить... Я знал, что дерусь за свою жизнь. Мы боролись, как два зверя, не произнося ни слова, я старался не отпустить его руку. Никогда не предполагал, что у меня хватит сил для такого противника. Каким-то чудом мне удалось вырвать револьвер, я отскочил, и он тут же бросился на меня, намереваясь схватить за горло, и я выстрелил ему в лицо... Думаю, он был от меня на расстоянии ярда. Ноги его моментально подкосились, и он осел на траву... Я отбросил револьвер и склонился над ним. Сердце его перестало биться под моей рукой... Не знаю, сколько прошло времени, когда я услышал шум возвращающейся машины... Все то время, что Марлоу ходил взад и вперед возле трупа и размышлял, я был от него в нескольких ярдах, скрываясь в тени. Я не рискнул показаться. Я думаю, моя ссора с Мандерсоном хорошо запомнилась всем обитателям отеля. Мне не к лицу было выглядеть мстителем. Я знал, что надо делать. Я должен добраться до отеля - и как можно скорей, проникнуть туда незамеченным и никому не обмолвиться ни словом. Конечно, я предполагал, что Марлоу расскажет, как он обнаружил тело, но рассчитывал, что будет констатировать самоубийство... Когда Марлоу наконец стал поднимать тело, я прокрался вдоль стены и вышел на дорогу у клуба, где он не мог меня видеть. Я чувствовал себя хладнокровным и собранным. Перешел дорогу, перелез через забор и, задыхаясь, добежал до отеля. - Задыхаясь... машинально повторил Трент, все еще спуская с Копплса ошеломленного взгляда.

- Я здорово бежал, - пояснил мистер Копплс, - Заглянув в открытое окно своей гостиной, я убедился, что она пуста, перелез через подоконник и тут же позвонил. Затем сел за стол и написал письмо, что собирался сделать завтра. На часах было чуть больше одиннадцати. Вскоре я лег в постель, но заснуть не мог...

Мистер Копплс замолчал. Он с удивлением смотрел на Трента.

Тот снова затих, затем поднялся.

- Копплс, я излечился. Я никогда больше не прикоснусь преступной тайне. Дело Мандерсона станет последним - вы меня положили на лопатки. Я пью за ваше здоровье в порыве самоуничтожения. Но за обед будете платить вы!