Бенк Теодор ПольКолыбель ветров

Теодор Поль Бенк II (Тед Бенк II)

Колыбель ветров

Перевод с английского: Л.М. Завьялова

Оригинальная метка подраздела внутри одной из глав, обозначенная текстовым отступом, заменена на * * *.

Документальный иллюстративный материал в книге плох. Зачем-то был включен куцый набор фотоиллюстраций - четыре фотографии плохого качества, представляющие виды издали на пролив и угрюмые каменистые острова. Да мрачные торчки из снега дымящихся пиков двух вулканов на Алеутских островах (вулкан с характерным названием "Горелый" и еще какой-то безымянный). В оригинале же этого географического и этнографического труда было, наверное, множество интересного фотоматериала. Видимо, соблюдение авторских прав не позволило включить его в перевод.

В книжной версии имелись и несколько графических рисунков, но и они малоинформативны: это вот кусок дерева, перевязанный водорослями (длинный), а это - круглый кусок дерева. Вот то - резной кусок дерева неизвестного назначения (прямоугольный). Какой-то "деревянный орех". Гарпун. Еще гарпун. Топорки (птицы такие). Обломок кости. Косатка. Мумия. Вот и все. Словом, ничего существенного нет, да и мало весьма. Один-единственный мутный рисунок мумии не изменяет впечатления бедности оформления.

Поэтому в электронной версии ничего из перечисленного не представлено.

Зато карт и схем в книге было целых семь (Map_1.gif - Map_7.gif). Еще добавлена карта Алеутских островов с прилегающими территориями Aleutian.gif (все в каталоге MAPS). Места расположения карт в тексте указаны.

Примечания А.И. Першица (порой очень обширные; номера в тексте были обозначены верхними символами), вместе с подстрочными примечаниями переводчика (были отмечены звездочками в тексте) и дополнительными информационными "Примечаниями выполнившего OCR" идут теперь единым списком (номера представлены в тексте цифрами в квадратных скобках); вынесены в файл Comments.rtf.

Предисловие А.И. Першица к данному труду и обнаруженные в Сети материалы об авторе (сайт библиотеки университета в Анкоридже, Аляска и др.) включены в файл !Intro_After.rtf. С того же сайта взята единственная найденная в Интернете фотография Теда Бенка II (!!Ted_Bank_II.jpg).

Подробно в названном файле, а здесь мы отметим только, что Т.П. Бенк II был весьма известным исследователем. Со многими работами; профессором. Таинственным образом почему-то только его, да, наверное, открывших гробницу Тутанхамона, коснулось "проклятие мумий". Когда Тед Бенк II в 1981 г. наконец-то закончил составление карты всех своих находок алеутских мумий, он вдруг покончил жизнь самоубийством (в возрасте 58-ми лет). Сведения об этом на сайте университета в Анкоридже, конечно, отсутствуют. Сказано просто: "Скончался в 1981 г.". И еще в одном месте: "Ушел от нас". Но на некоем англоязычном археологическом сайте имелись проясняющие всё соответствующие данные.

Так что неоднократные предостережения алеутов относительно опасности мумий, о которых нам поведал Т. Бенк II в своем труде, кажутся не совсем лишенными оснований.

Несмотря на большое количество научных работ у Т. Бенка II, представленная книга, видимо, единственный его более или менее популярный труд (что следует из архива в библиотеке Анкориджа). Издана в русском переводе один раз.

Следует отметить, что конкретно о раскопках и находках мумий повествуется где-то в последней пятой части текста книги. Почти все, что идет до этого - об алеутах и природе Алеутских островов.

В электронной версии имеются "у" и "э". Это не буквы, а символы Word (Латиница 1). В *.txt подобные символы не воспроизводятся, а в *.htm они отображаются корректно, только когда при конвертировании задают не кириллицу, а многоязыковую поддержку.

Два слова в оригинале были выделены разреженным шрифтом. В электронной версии они также представлены разреженным шрифтом; при конвертировании в *.txt и *.htm он не отображается.

Латинские названия (преимущественно растений), как положено, выделены курсивом (в оригинале не было).

АННОТАЦИЯ РЕДАКЦИИ

Книга молодого американского ученого Т. Бенка рассказывает о поездке на Алеутские острова для изучения их флоры и поисков пещер с мумиями.

Автор дает красочные зарисовки своеобразной природы островов и знакомит читателя с образом жизни, культурой, нравами и обычаями их трагически вымирающего населения - маленького алеутского народа.

СОДЕРЖАНИЕ

А.И. Першиц (1960 г.)

ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ ТЕДА БЕНКА II "КОЛЫБЕЛЬ ВЕТРОВ"

ТЕОДОР ПОЛЬ БЕНК II (1923-1981). Биография и научная деятельность

"Колыбелью ветров" называют свою родину алеуты, маленький северный народ, живущий на Алеутских островах в США и, в небольшой своей части, на Командорских островах в СССР.

Предлагаемая вниманию читателя книга рассказывает об экспедиции к американским алеутам, предпринятой в 1948-1949 годах молодым американским ученым, выпускником Мичиганского университета Т. Бенком. По сути дела это была не экспедиция, а путешествие на собственный страх и риск, в последний момент поддержанное военным командованием на Аляске, которое, расположив на Алеутских островах крупные стратегические базы, внезапно проявило интерес к научным исследованиям в этом районе страны. Лишь после этого экспедиция Бенка получила официальное признание и финансовую поддержку со стороны Национального научно-исследовательского совета США.

Автор впервые побывал на Алеутских островах в годы второй мировой войны, находясь на военной службе во флоте. По окончании университета он решил посвятить себя изучению этого отдаленного северо-западного уголка Америки. Ботаник по образованию, Бенк намеревался исследовать прежде всего растительный мир Алеутских островов, однако вопрос о миграциях растений столкнул его с проблемой происхождения и древнейшего расселения обитателей архипелага. Бенк заинтересовался этнографией алеутов, их прошлым, их культурой, их обычаями, условиями их нынешней жизни. Именно эта разносторонность автора, который выступает перед нами то как географ, то как ботаник, то как этнограф и археолог, делает его книгу такой интересной и увлекательной.

Читатель, интересующийся природой Алеутского архипелага, найдет в книге яркие описания его своеобразных ландшафтов. С подлинно поэтической выразительностью рисует автор суровую красоту вулканических островов, вздымающиеся над морем неприступные черные скалы и белые, сверкающие вечными снегами вершины, влажные зеленые ущелья и согретые вулканической деятельностью пещеры. Хороши описания разнообразного, неожиданно богатого растительного мира Алеутских островов, шумных птичьих базаров и уединенных лежбищ морского зверя.

Много интересных подробностей сообщает Бенк о культуре и быте обитателей островов. Он описывает жилища алеутов, их одежду и пищу, свадебные обычаи и семейную жизнь, народную медицину, фольклор, танцы и другие стороны народной культуры.

Особенно интересны подробные описания старинных погребальных обрядов алеутов, прежде всего бальзамирования умерших с последующим захоронением мумий в пещерах. Автору удалось обнаружить много таких захоронений с хорошо сохранившимися мумиями и сопровождающим их инвентарем - остовами байдар, оружием, каменными орудиями. Бенк, по крайней мере когда он писал эту книгу, не был специалистом этнографом или археологом, в его работе немало дилетантизма, поспешных выводов и суждений; тем не менее собранные им материалы представляют значительную ценность для воссоздания картины исторического прошлого алеутов.

Но в книге есть и другая, едва ли не наиболее примечательная сторона. Объективный и добросовестный исследователь, Бенк правдиво рассказывает читателю о трагическом прошлом американских алеутов и их невыносимо тяжелом современном положении. Первыми европейцами, появившимися на Алеутских островах в XVIII веке, были русские промышленники. Так как организация пушного промысла требовала установления нормальных отношений с местным населением, русское правительство вскоре положило предел хищничеству отдельных промышленников и навело в крае относительный порядок. Образовавшаяся в 1799 году Российско-Американская компания снабжала работавших на нее алеутов продуктами, одеждой и "вообще учила их жить по-новому"; русский ученый-миссионер И.Е. Вениаминов создал алеутскую письменность.

Но в 1867 году "Русская Америка" была продана Соединенным Штатам, и алеутам "пришлось, - как пишет Т. Бенк, - стать невольными свидетелями возврата к хищничеству". Истребление морского зверя приняло катастрофические размеры. Положение алеутов резко ухудшилось. Из быта местного населения стало вытравляться все, что только напоминало о культурном влиянии русских, народные традиции высмеивались, русская грамота насильственно заменялась английской.

В этих условиях принесенные русскими обычаи стали рассматриваться алеутами как национальные, а посещения островов русскими судами долго еще "вызывали у старейших алеутов приступы тоски по родине".

Автор без прикрас описывает бедственное существование алеутов в США. Основная масса трудоспособных мужчин вынуждена надолго уходить на заработки - на американские котиковые промыслы, на строительства военных объектов, во флот и т.д. Оставшиеся жестоко голодают. В течение большей части года алеуты получают в среднем 800-1400 калорий в день. Результатом недоедания и тяжелой работы являются всеобщее истощение, повальные болезни и преждевременная смерть. На острове Атха 40 процентов населения больны туберкулезом, средняя продолжительность человеческой жизни составляет здесь только 25 лет.

Алеуты физически вымирают: их численность, в 1741 году достигавшая 20 тысяч, в настоящее время составляет, по сведениям Бенка, менее тысячи человек.

Как и другие национальные меньшинства США, алеуты подвергаются откровенной национальной дискриминации. Американские учителя запрещают детям говорить на родном языке, фактически, таким образом, обреченном на исчезновение. Национальные чувства алеутов на каждом шагу безнаказанно оскорбляют американские военнослужащие, учителя и другие "белые", которые "полагают, что люди других рас и национальностей, все, кто отличается от них цветом кожи, якобы не столь чувствительны, как они сами". Вынужденные постоянно терпеть обиды и унижения, алеуты сделались недоверчивыми, болезненно самолюбивыми и замкнутыми.

Автор говорит об алеутах с уважением, теплой симпатией, неподдельной тревогой за их будущее - будущее вымирающего народа. Он хорошо знает, что алеуты не составляют исключения среди отсталых племен, раздавленных и изуродованных колониальной экспансией капиталистических держав. "К сожалению, - пишет Бенк, - история человечества изобилует такими главами, как эта, повествующая о вымирании алеутов - народа в прошлом сильного и многочисленного, великолепно приспособившегося физически и духовно к окружающей суровой среде, ныне же обнищавшего, пораженного болезнями и ослабленного морально. Численность алеутов угрожающе сокращается, а их древняя культура подверглась почти полному разрушению. Старая экономика, на которой основывалось все существование и общее благополучие алеутов, в настоящее время в результате аккультурации претерпела такие разительные изменения, что возврат к ней для них уже невозможен. А то, что алеуты получили взамен, ни в коей мере не равноценно утраченному".

И все же сквозь объективную характеристику положения алеутов и искреннее сочувствие этому маленькому обездоленному народу в книге временами пробиваются черты представлений, типичных для этнографов капиталистического мира. Буржуазная ограниченность автора не позволила ему вскрыть подлинные причины нищеты и вымирания алеутов в США. Бенк прав, когда показывает полнейшую несостоятельность официальных ссылок на неблагоприятные природные условия Алеутских островов - зимы здесь мягче, чем в Мичигане, Анн-Арборе и даже в Мериленде. Но он впадает в ошибку, пытаясь объяснить бедственное положение алеутов с позиций широко распространенных в американской этнографии теорий диффузии и аккультурации, поборники которых изучают явления культурного взаимодействия как отвлеченные, самодовлеющие, по существу совершенно не связанные с общим ходом истории процессы. Основную беду алеутов Бенк видит в том, что они утратили свой старый, хорошо приспособленный к местным условиям уклад жизни и, будучи "сбиты с принятого ими пути", познали соблазны современной цивилизации. Он сокрушается, что теперешние алеуты почти перестали заниматься сбором съедобных растений, и возмущается тем, что они пристрастились к дорогостоящим консервированным продуктам. Таким образом, вся проблема решается автором не в плоскости классовых отношений, социального и национального угнетения алеутов в США, а в плоскости аккультурации, поглощения алеутской культуры американской.

Не удивительно поэтому, что Бенк не может найти ответа на волнующий его вопрос - как помочь алеутам. А между тем такой ответ возникает сам собой при сопоставлении положения алеутского населения Соединенных Штатов Америки и Советского Союза.

Советские алеуты, живущие на островах Беринга и Медном, административно выделенных в особый Алеутский район Камчатской области, были некогда переселены сюда Российско-Американской компанией с Алеутских островов. В дооктябрьском прошлом условия жизни командорских алеутов мало чем отличались от условий жизни их зарубежных собратьев. Занимаясь в основном пушным промыслом, они нещадно эксплуатировались торговыми компаниями, в том числе и американской компанией "Гутчинсон, Кооль и Ко", в течение двадцати лет арендовавшей Командорские острова. В результате голодовок, эпидемических заболеваний и алкоголизма число алеутов неуклонно сокращалось.

Установление советской власти и социалистическая реконструкция Алеутского района коренным образом изменили положение местного населения.

На Командорских островах был создан крупный звероводческий совхоз "Командор", обеспечивший своим рабочим и служащим прочное материальное благосостояние. В районе успешно развиваются рыболовство, скотоводство и огородничество. Алеуты живут в новых электрифицированных домах русского типа; в поселках созданы медицинские учреждения, ясли, детские площадки. Улучшение питания и бытовых условий, государственная охрана труда и здоровья положили конец прежней убыли алеутского населения, а в последнее время заметно подняли процент его естественного прироста.

Неизмеримо вырос культурный уровень командорских алеутов. Острова Беринга и Медный являются в настоящее время районом сплошной грамотности. Алеутская молодежь учится как в местных школах, так и за пределами района в Петропавловске-на-Камчатке и Владивостоке. Среди алеутов есть своя интеллигенция - учителя, медицинские работники. В районе издается газета, есть библиотеки, кинотеатр, клубы.

Бенк ни словом не упоминает о существовании командорских алеутов. Но его книга показывает советскому читателю, что в то время как командорцы вместе со всеми народами Северной Сибири возродились к новой, социалистической жизни, американские алеуты продолжают вымирать от голода и болезней. Вот почему книга Бенка является не только увлекательным рассказом о его экспедиции, но и важным обличительным документом.

Добавление составителя сборника

Электронный энциклопедический словарь на 75.000 слов.

"Алеуты (самоназвание - унанган) - народ, коренное население Алеутских о-вов и п-ова Аляска (США) и Командорских о-вов (Российская Федерация). Общая численность 3 тысячи человек (1990 г.), в том числе в США 2 тысячи. Язык алеутский. Верующие, в основном православные".

Стало быть, за сорок лет, прошедших со времени исследований Т. Бенка II (конец 1940-х гг.), численность алеутов в США увеличилась в два раза (около 1 тыс. в 1949 г. и 2 тыс. в 1990 г.). Не так уж и вымирают при капитализме. Более того, если Тед Бенк II не ошибся в определении количества алеутов, то просто процветают: какой еще народ на Земле за последние сорок лет увеличил свою численность вдвое?

Правда, если исходить из представленных Т. Бенком II сведений, то это могут быть уже не совсем алеуты, или почти совсем не алеуты, учитывая половую распущенность расквартированных на Алеутских островах американских военнослужащих.

ТЕОДОР ПОЛЬ БЕНК II (1923-1981)

Биография и научная деятельность

По данным:

1. Сайт библиотеки Университета в Анкоридже (Аляска)

www.lib.uaa.alaska.edu\archives\CollectionsList\CollectionDescriptions\ LBtoB\BANKTP.wpd.html

2. Археологический сайт

http://www.archaeology.org/magazine.php?page=0111/reviews/alaska

Более ничего существенного на англоязычных (не говоря уже о русскоязычных) сайтах найти не удалось. Беглый просмотр ссылок на других языках показывает, что и там вряд ли что-нибудь есть (разве что на японском).

Из второго представленного выше источника взяты только данные о самоубийстве исследователя. Там отмечалось между делом, что вот, де, ни один фильм про мумий не обходится без так называемого "проклятия мумий", а в 1981 г. многие могли наблюдать его воочию, даже не тратясь на билеты в кино, поскольку "ботаник" и "археолог-любитель" Тед Бенк II, закончив карту своих находок алеутских мумий, покончил жизнь самоубийством.

В первом же источнике вопрос о причинах смерти просто обходят. Так что сведения насчет самоубийства, похоже, отвечают действительности.

Теодор (Тед) Бенк II родился 31 августа 1931 г. в г. Паттерсон, Луизиана.

Он начал изучать биологию человека в Гарварде (1941-1943 гг.), но во время Второй Мировой войны был вынужден оставить занятия, чтобы служить в качестве военно-морского погодного наблюдателя на Алеутских островах в северной части Тихого океана. После войны Тед Бенк II возобновил учебу, получив степень бакалавра по лесному хозяйству (B.S. in forestry) в Мичиганском университете (1946 или 1947 г.). Затем - магистерская степень по этноботанике (M.S. ethnobotany) того же университета (1950 г.).

Далее Тед Бенк II закончил аспирантуру Мичиганского университета по специальности "антропология" (1947-1953 гг.).

Он был руководителем и участником многих научных экспедиций на Алеутские острова, экспедиций в Японию (1955-1956 гг.), Аргентину, Западную Африку, Мексику, Юго-Восточную Азию и южную часть Tихого океана.

Этапы научной деятельности.

Деревенский учитель в Атка, штат Аляска (1948-1949 гг.);

Исполнительный директор (executive director) Американского исследовательского института (American Institute for Exploration; 1954-1981 гг.);

Лектор Университета на Хоккайдо (1955-1956 гг.);

Сотрудник Университета при Музее Антропологии в Мичигане (1956-1957);

Ассистент профессора антропологии Чикагского Северного колледжа преподавателей (1961-1963 гг.);

Социальный антрополог Государственного госпиталя (Agnews State Hospital; 1965-1966 гг.);

Лектор Колледжа Сан Матео (1965-1966 гг.);

Ассистент профессора антропологии Чэпменского колледжа (Chapman College, Seven Seas Division; 1967 г.);

Профессор социальных наук, Университет Западного Мичигана (1967-1981 гг.);

Директор программы Института Алеуты - Берингово море (Aleutian-Bering Sea Institutes Program; 1969-1981 гг.).

Являлся членом многих организаций, включая Американские антропологическое и археологическое общества, Полярного общества и Тихоокеанского научного общества. Был также членом Клуба исследователей; часто публиковался в журнале этого клуба (The Explorers Journal).

Автор многочисленных статей и книг, включая "Колыбель ветров" (Birthplace of the Winds, 1956), служащей отчетом одной из его ранних экспедиций на Алеуты.

Лаурет многий премий, включая Фулбрайтовскую исследовательскую стипендию на изучение айнов в Японии (1955-1956 гг.).

* * *

Тед Бенк II был женат три раза: на Джанет Фоулер (1948-1953 гг.), Шерли Ватерман (1954-1962 гг.), и Трине Пауле Линдештейн (1963-1981 гг.). Жены часто сопровождали его в экспедициях.

Двое детей: Теодор Поль Бенк и Кристина Кара Бенк (Theodore Paul Bank, Kristin Kara Bank).

В июне 1981 г., закончив составление карты своих находок алеутских мумий, Теодор Поль Бенк II в возрасте 58-ми лет покончил жизнь самоубийством.

* * *

Архив Т.П. Бенка II в Университете Анкориджа включает отчеты об экспедициях, различные труды и т.д., в том числе почти 10.000 фотографий и негативов, сделанных во время исследований на Алеутских островах и в Японии.

Как видно из архива, книга "Колыбель ветров", скорее всего, единственный более или менее популярный труд Теда Бенка II, предназначенный для широкого читателя.

В переводе на русский язык издан один раз.

ВМЕСТО ЭПИГРАФОВ

Сахар [алеуты] приобретают главным образом для перегонки в допотопных самогонных аппаратах, в которые его закладывают сброженным при помощи дрожжей; в результате получается напиток наподобие вина.

...Охота за мумиями! Скажите, доктор, а попадаются ли среди них мумии женского пола?

Тед Бенк II. "Колыбель ветров"

Профессору Хари Г. Бартлету,

без вдохновляющей помощи которого

эта экспедиция была бы просто невозможной.

ГЛАВА I

В огромном транспортном самолете, до отказа набитом грузами, было жарко и душно. Гул моторов нескончаемо сверлил барабанные перепонки. Но стоило прижаться лицом к прохладному стеклу и взглянуть на окружавший нас холодный прозрачный воздух, как я забывал обо всех неудобствах полета. Яркие лучи солнца слепили глаза, отражаясь от крыльев самолета, от белых облаков, расстилавшихся под нами, а еще ниже - от острых выступов обледенелых скал и снега. Я был совершенно зачарован.

Мы почти задевали ледяные пики, пролетая на высоте в несколько тысяч футов над совершенно безлюдным полуостровом Аляска - самой суровой и наименее исследованной частью Северной Америки. Казалось, его площадь не превышает нескольких сотен футов. Неведомые ледники вырастали под нами угрожающе близко - настолько близко, что были отчетливо видны их глубокие расселины с острыми, словно заточенными краями, сверкающие своей голубизной на фоне загрязненной поверхности льда.

Словно завороженный вглядывался я в даль, различая вереницу дымящихся вулканов, а в это время позади нас острые ледяные кряжи постепенно терялись из виду, чтобы окончательно скрыться за холодной дымкой тумана. Меня охватило такое чувство, будто я покинул знакомую мне землю и с высоты взираю на иную планету - необитаемый мир скал и льда, куда еще не ступала нога человека.

Цель моего путешествия лежала впереди, почти в тысяче миль отсюда. Это был крошечный, с песчинку, скалистый островок по названию Адах, в центре Алеутского архипелага, заброшенный между Тихим океаном и бурным Беринговым морем. Когда несколько недель назад мы выезжали из Мичигана, нам казалось, что он находится на самом краю света.

Было странно, что я возглавлял экспедицию именно на тот остров, который, как думалось мне два года назад, никогда уже больше не увижу. И хотя с детских лет я строил планы о том, как стану исследователем неизвестных стран, вторая мировая война убедила меня, что Алеутские острова не были тем местом на карте, которое мне хотелось изучать.

Подобно многим американским солдатам, я был послан на эти унылые, не защищенные от ветра острова, лежавшие в стороне от главных военных событий, и среди бушующих ураганов пережидал, пока выйдет мой срок и можно будет оттуда вырваться. Когда же по окончании войны мне, наконец, это удалось, я посмеялся бы даже над предположением, что добровольно возвращусь на Алеутские острова, а вот теперь, два года спустя, жадно всматриваюсь в даль из окна самолета, который мчит меня обратно на Адах.

Какой далекой кажется война и насколько сгладились горькие воспоминания! Рассматривая высокие остроконечные вершины полуострова Аляска, я поймал себя на мысли, что в памяти сохранилось лишь то, чем в годы войны меня особенно поразили Алеутские острова. На мгновение слой облаков рассеялся, приоткрыв скрытую от глаз долину, заканчивавшуюся отвесной скалой из серого камня, словно позволяя мне заглянуть в аляскинскую Шангри-Ла [1]. И вдруг в моей памяти возникла другая долина, красивая и полная неизведанного. Я случайно обнаружил ее в один из тех дней, когда, будучи не в силах выносить строгий режим морской базы, отправился на осмотр дальнего уголка острова, еще не исследованного и окутанного тайной.

Мне вспомнилось, как я взобрался на самый гребень высокого, лишенного всякой растительности горного кряжа, обдуваемого свирепым ветром с моря, расстилавшегося глубоко внизу. Обернувшись, чтобы взглянуть на него, я и обнаружил эту небольшую зеленую долину. Она была точно спрятана, отгорожена от острова высокими утесами, скалистые отроги которых в том месте, где я стоял, торчали, образуя барьер в форме буквы V. Казалось, проникнуть в этот обособленный от всего света мирок можно было лишь с моря, но я не раздумывая принял решение отыскать дорогу туда со стороны отвесных скал.

Это был медленный, осторожный спуск с одного скалистого уступа на другой. Временами с крутых склонов, расположенных над моей головой, обрушивалась целая лавина острых камней. Каждый шаг сопровождался оползнем или камнепадом. Когда, запыхавшись, я спустился в долину, одежда на мне была изодрана, ладони кровоточили. Однако все это было ничто по сравнению с трудностями, которые возникли передо мной, когда я потонул в зарослях трав. Разросшийся райграс [2], гигантские, торчащие во все стороны папоротники, буйные поросли дикого пастернака [3], издававшие резкий запах, и багряные кисточки борца [4] скрывали меня с головой. Мне пришлось напрячь все силы, чтобы прорваться сквозь эти непролазные дебри сырой и липкой растительности. На моем пути попадались огромные, поросшие мохом валуны, затруднявшие продвижение. От такого напряжения мне скоро стало жарко и я весь взмок. "Не может быть, - думал я, - чтобы здесь не оказалось более удобного выхода к морю. По краю скалы идти будет гораздо легче!" Через высокие заросли я выбрался к отвесной скале, находившейся по правую руку от меня. Но даже и здесь папоротники и густые пастернаки достигали такой высоты, что скрывали от меня скалу, а валуны казались еще более скользкими, и приметить их было труднее. Прыгая с одного на другой, я то и дело растягивался между ними.

Неожиданно начался спуск. Нога моя застряла в папоротниках, и, высвобождаясь, я шагнул в сторону, угодив при этом в сетку, свитую из густых, перевившихся между собой растений. Сетка порвалась, и, вскрикнув от испуга, я провалился примерно на шесть футов через темное, совершенно незаметное для глаз отверстие. С глухим шумом я шлепнулся на дно глубокой ямы, ударившись обо что-то твердое и гладкое, похожее на обточенный прибоем голыш. Очутившись в темноте глубокой ямы, я начал ощупывать предмет, на который упал. То был человеческий череп!

Ужас словно приковал меня к месту, и, лежа в полумраке, я напрягал зрение, чтобы лучше рассмотреть, что находится вокруг. Затем, как безумный, с криком вскочил и бросился раздвигать густую сеть корневищ и стеблей, прикрывавших отверстие над моей головой. Стало светлее. В мрачной и унылой пещере в беспорядке валялось еще шесть скаливших зубы черепов и несколько груд мелких костей. На мгновение я так и замер, просунув руки в отверстие и разглядывая то, что лежало внизу; я не верил собственным глазам, затем присвистнул: "Что же это ты такое открыл, черт побери?"

Раздвинув растения, загораживавшие отверстие, я увидел, что оно очень узко, и было удивительно, как я умудрился провалиться, ни за что не зацепившись. Глубина пещеры составляла что-нибудь около двадцати-тридцати футов. Проникавший через отверстие свет едва достигал отдаленной части пещеры, но все же достаточно рассеивал мрак, позволяя разглядеть расположенные вдоль стен странные холмики сырой земли и торчавшие из них обломки дерева и костей. Все, даже черепа, было покрыто серой плесенью.

В сильном волнении я стал на колени и принялся исследовать один из холмиков. Земля была рыхлой, мягкой и необыкновенно легкой, так что разрывать ее было нетрудно. Мои пальцы честно трудились и обнаружили несколько кусков дерева необычной формы. Затем я извлек два остро отточенных камня, напоминавших наконечники стрел. Я заполз в глубь пещеры, желая отыскать что-нибудь еще. Волнение мое возрастало. Когда глаза постепенно привыкли к темноте, я разглядел другие куски покрытого резьбой дерева, несколько обрывков плетеных из тонкой травы циновок и каменные орудия.

Тут я пожалел, что не имел при себе электрического фонарика. Продвигаясь ощупью вдоль стены к задней части пещеры, я почувствовал специфический запах плесени и гниения. Найденные куски дерева были влажными и скользкими, а некоторые при моем прикосновении разваливались на части так сильно они перегнили.

Вдруг мое колено наткнулось на что-то более твердое. Это был широкий загнутый кусок дерева. Я зажег спичку и с трудом разглядел в стороне какие-то обломки, походившие на остов эскимосского каяка [5]. Огромная плита серого камня упала с потолка как раз поперек каяка и раздавила его, загородив проход в остальную часть пещеры. Однако с одного края плиты оставалась щель, в которую я просунул руку по самое плечо, но плиту не сдвинул, и трудно сказать, что могло находиться за нею. Возможно, что пещера тянулась дальше, в глубь огромной скалы. Возможно, здесь имелись еще и другие захоронения, и одному богу известно, что еще таилось за этой огромной каменной плитой, запечатавшей вход в остальную часть пещеры.

Мне стало жутко. Я весь съежился в темноте, только теперь осознав, какая зловещая тишина стояла в пещере, и поступил так, как при подобных обстоятельствах поступил бы каждый - принялся насвистывать себе под нос. Вскоре мне очень захотелось поскорее отсюда убраться, и я торопливо пополз по сырому дну пещеры и по черепам назад, к желанному свету.

Единственными звуками, доносившимися до моего слуха извне, были ленивое жужжание насекомых, залетевших в траву, да шум далекого прибоя. Было пасмурно, небо затянули тучи. В долине ни малейшего признака ветра. Даже кончики трав стояли не шелохнувшись.

Присев у входа в пещеру, ошеломленный, я размышлял обо всем увиденном. Теперь маленькая долина казалась еще таинственнее, чем раньше, когда я смотрел на нее с вершины кряжа, и еще более отрезанной от остального мира. Попав в нее, я почувствовал себя словно отброшенным назад во времени. В пещере я прикоснулся к тому, что принадлежало далекому прошлому, увидел картину минувших веков. Эта мысль вызвала во мне странное чувство, и я невольно огляделся вокруг, точно ожидая обнаружить какого-нибудь выходца из каменного века.

И тут я заметил, что каменные стены, отгораживающие долину, тянутся за покрытый галькой берег моря и уходят в воду. Узкая полоска отмели окаймлена острыми черными рифами, о которые разбивались волны. Поистине долина была отгорожена от всего мира. А что, если я не сумею выбраться отсюда?

Но кто же были те люди, которые в глубокой древности приносили сюда человеческие останки? Жили ли они в этой крошечной долине или же только приходили сюда, чтобы похоронить своих покойников в темной пещере? И тут меня осенило, что, быть может, мною сделано важное открытие, я почувствовал необыкновенный подъем духа, всякие страхи отступили на задний план. Я полез обратно в пещеру, намереваясь еще раз обследовать ее.

Однако я все оставил в том виде, в каком нашел, и с большим трудом вскарабкался на крутой гребень горы, твердо решив возвратиться сюда с бумагой для зарисовок и фотоаппаратом, чтобы заснять все находки до того, как что-либо трону с места. Но больше я туда не попал. От морской базы до спрятанной долины немалый путь. Прежде чем мне удалось совершить такую экскурсию вторично, я был переведен в другое место, откомандирован с Алеутских островов домой и вернулся к гражданской жизни.

ГЛАВА II

После войны я не раз вспоминал свою долину с ее безмолвной пещерой захоронений, но никак не предполагал, что когда-нибудь увижу все это вновь. С несказанным чувством облегчения от того, что у меня с флотом и Алеутскими островами покончено, я возобновил занятия в Мичиганском университете, намереваясь его закончить. В то время я готов был винить эти острова и за свои расстроенные планы, и за все тяготы военной службы. Вот почему, когда профессор ботаники Харли Бартлет предложил мне, вскоре после моего возвращения в Мичиган, вернуться на Алеутские острова для сбора коллекций и изучения флоры, я подумал, что он тронулся. Это было равносильно тому, чтобы просить арестанта, недавно бежавшего из тюрьмы, вернуться туда для изучения характера людей.

Отказавшись от этого предложения, я закончил университет, получил диплом лесовода и, поскольку давно уже интересовался естественной историей и народами, стоящими на низкой ступени культурного развития, сразу приступил к занятиям в аспирантуре по ботанике и антропологии.

Однако я недооценил Алеутские острова. Очень скоро я обнаружил, что они обладают какой-то необъяснимой притягательной силой, которую начал испытывать и на себе. Меньше чем через год с момента моего возвращения я уже знал, что непременно вернусь туда. Я с головой уходил в каждую книгу, содержавшую хоть какие-нибудь сведения об этих заброшенных на край света островах. И, наконец, в один прекрасный день, ранней осенью 1947 года, решение было принято.

Я оказался перед кафедрой ботаники, расположенной в углу старого здания факультета естествознания, мысленно перебирая все, что хотел сказать человеку, который, как я верил, окажет мне содействие. Потом я постучал. Несколько мгновений спустя за дверью послышался шум, она отворилась и передо мной в выжидательной позе предстал профессор Бартлет, круглолицый, седовласый, преклонных лет джентльмен в помятом сером костюме. Невозможно забыть огонек, светившийся в его глазах, обворожительную улыбку и розовые щеки с чистой, как у младенца, кожей. Для своих студентов, которые любили его все до единого, он был воплощением веселого рождественского деда.

- А, Тед, - приветливо сказал он, - заходите, заходите.

Он повел меня через узкий проход, образованный высокими стопами книг и папок, разложенных в небольшой комнате, невероятно забитой массой всякой всячины. В одном углу стояло несколько огромных сосудов из тыквы, привезенных с островов южной части Тихого океана. На столах и ящиках по другим углам комнаты лежали груды вырезанных из дерева статуэток с Суматры, сокровища искусства, кипы покрывшихся плесенью рукописей, пучки засушенных растений и множество вещей, назначение которых мне было неизвестно. Я не раз поражался тому, как мог один человек собрать такое количество редкостей. Но, познакомившись с ним поближе, понял: это удалось профессору потому, что он обладал необыкновенно широким кругом научных интересов. Бартлет был одним из последних представителей натуралистов-исследователей старого поколения. Он исколесил весь свет и немалую толику увиденного прихватил с собой, чтобы она составляла ему компанию в кабинете.

- Мне хотелось бы снова поехать на Алеутские острова, - признался я напрямик. - Решил писать докторскую диссертацию о доисторических миграциях растений и человека между Азией и Северной Америкой. Можно ли мне рассчитывать на вашу поддержку?

- Вот так неожиданность! - удивился Бартлет. - А мне казалось, что у вас уже никогда не появится желания видеть Алеутские острова.

Я попытался в нескольких словах объяснить, чем вызвана такая перемена в моих намерениях, - боюсь, что не слишком вразумительно. И все же профессор Бартлет понял, что творилось в моей душе, и не скрыл своего восторга. Он тут же с увлечением принялся строить планы, как я возьму с собой группу студентов и мы будем собирать гербарий для ботанических садов. Наша экспедиция смогла бы выехать будущей весной.

Должно быть, некий чудодейственный огонек, горевший в этом человеке, разжег и во мне целый пожар, потому что вскоре я заразился его энтузиазмом. Отныне я жил лишь экспедицией, которая намечалась на весну. Тем временем профессор Бартлет назначил меня своим ассистентом, а университет выделил мне сырую комнатку в наружном углу пристройки к старому музею. Но мне она казалась такой же роскошной, как кабинет самого президента.

Мое время до отказа заполнилось лекциями, преподаванием и научной работой. При всей своей занятости я еще каким-то чудом умудрялся заниматься в университете и даже обручился с очень хорошенькой сокурсницей. Просто невероятно, как я всюду поспевал, если учесть, что мои мысли были почти целиком заняты подготовкой к экспедиции. Мечта мальчишеских лет, подогретая книгами Пири, Бёрда, Роя Чепмена Эндрюса и Карла Экли [6], была близка к осуществлению.

Я обнаружил, что даже такая скромная экспедиция, как моя, требовала основательнейшей подготовки. Писанина задерживала меня в моем кабинетике далеко за полночь, и зачастую я отправлялся на утренние лекции, не сомкнув глаз в течение всей ночи. Я сочинял сотни писем ученым, правительственным учреждениям и поставщикам снаряжения. Было необходимо детально обсудить предложения и разработать планы исследовательской работы, а также выхлопотать средства на экспедицию. Последнее оказалось для меня самым тяжким испытанием.

Я прочел все до единой книги, имеющие отношение к Алеутским островам и Аляске, которые удалось раздобыть. В университетской библиотеке моя физиономия стала такой же привычной, как и лица библиотекарей. В довершение ко всему я с головой ушел в изучение языка алеутов и эскимосов, используя в качестве пособия некоторые старые словари, вышедшие несколько десятилетий назад. Это была немыслимо трудная затея, и, должно быть, я странно выглядел в университетской столовой со словариком выписанных эскимосских слов, который держал перед глазами во время еды, чтобы, не теряя ни минуты, все время повторять их про себя.

Однажды я встретил профессора Бартлета в клубе ботанического журнала; перед ним была развернута большая карта.

- Мне было бы гораздо спокойнее за эту экспедицию, - сказал он, - если бы вы воспользовались военным транспортом. На каких островах вы намерены побывать?

Мы оба склонились над подробной картой Алеутского архипелага, и я указал на несколько обозначенных на ней островов.

- Главным образом на Адахе, где у нас будет база и откуда будем выезжать на другие острова. Кроме того, я хочу посетить алеутские деревни, расположенные на островах Атха, Умнак и Уналашка. Пещеры с захоронениями и следы древних поселений могут встретиться на любом острове, но где точно, это никому не известно.

Пока я водил пальцем по намеченному маршруту и местам, удаленным на тысячу миль от крайней западной точки Аляски, профессор Бартлет качал головой.

- Нам совершенно необходимо добиться помощи со стороны военных. Другого выхода нет. Университет не в силах предоставить средства, достаточные для оплаты транспорта, а все мои хлопоты об обеспечении экспедиции из других источников успехом не увенчались.

Было крайне неприятно, что самое упорное сопротивление всем планам оказывали ученые нашего же университета. Они утверждали, что руководство экспедицией, над которой шефствует университет, нельзя поручать человеку, только что сошедшему со студенческой скамьи, к тому же еще двадцатичетырехлетнему, и прочили провал всему предприятию. Другие полагали, что я проявляю чистое безумие, намереваясь тащиться бог весть куда и проделать четверть пути вокруг света, когда есть столько нерешенных научных проблем под боком, в штате Мичиган.

- Пусть вас не смущает критика, - засмеялся Бартлет, когда я пришел к нему, подавленный столь неожиданной оппозицией, - вы еще не раз столкнетесь с тем, что ученые - заядлые пессимисты, когда дело идет о планах, выношенных другими.

Желая разрядить академические страсти в университете, профессор Бартлет поручил мне выступить перед преподавателями и студентами ботанического факультета с сообщением о флоре Алеутских островов, в котором я вскользь набросал планы моей экспедиции. Вскоре вышло так, что я стал выступать с лекциями уже и перед другими аудиториями. Однако нам так и не удалось разрешить материальной проблемы, а поскольку время приближалось к весне, на душе у меня было тревожно.

Лишь одну проблему удалось решить без труда. Речь идет о составе экспедиции. При наших скромных возможностях не было никакой надежды взять в экспедицию более одного человека, и я выбрал Боба Дорсета, недавно закончившего Лесную школу. Такое решение многих удивило. В университете говорили, что я совершаю ошибку: "У него нет опыта научной работы, а вам требуется специалист!" Но я твердо держался своего выбора. Боб был высоким, добродушным малым, сильным, как бык, и неизменно веселым. Его не страшило житье под открытым небом, и он восторженно относился к нашим планам. Я чувствовал, что Боб останется таким, какие бы испытания ни выпали на нашу долю во время предстоящего трудного путешествия.

Мы вместе собирали необходимое снаряжение и продовольствие. Это был медленный процесс, учитывая, что из-за отсутствия средств мы ничего не могли купить и нам приходилось все занимать у других факультетов университета или принимать в подарок от разных учреждений. В конце концов я с отчаяния решил поехать на собственные деньги в Вашингтон - в расчете найти там какую-либо поддержку в осуществлении нашего замысла. Но начали мы с того, что свели все свои планы в одно стройное целое, приложив карты и схемы, чтобы наши предложения стали яснее. Мы ставили перед собой четыре главные задачи.

1. Собрать полную коллекцию растений. Это было очень важно для лучшего понимания условий жизни на Алеутских островах и помогло бы определить происхождение флоры Крайнего Севера.

2. Обследовать и нанести на карту наименее изученные острова, попутно определив месторасположение поселений и пещер с захоронениями, остававшимися до сих пор неизвестными. Эта работа расширила бы наши сведения о том, где и как размещалось алеутское население в доисторические времена. Наиболее интересные места могли быть изучены позднее, возможно следующей экспедицией.

3. Посетить несколько разбросанных в разных местах деревень, где до сих пор живут алеуты, с целью описания их почти исчезнувших народных обычаев, особенно относящихся к использованию растений в качестве продуктов питания, лечебных средств и ядов. Многие из этих данных никогда раньше не систематизировались. Одновременно наша экспедиция предполагала изучить влияние современной цивилизации на алеутский народ.

4. Наконец, составить монографию о полезной флоре и фауне Алеутских островов. Я знал, что такой труд представлял бы большую ценность в стратегическом отношении, особенно как пособие для потерпевших кораблекрушение в этой малоисследованной части Земного шара.

Вооружившись такими тезисами наших планов, я отправился в столицу Соединенных Штатов. Весной 1948 года Вашингтон поразительно напоминал сумасшедший дом. День за днем я обивал пороги различных учреждений, но не мог добиться толку. Наконец, я ворвался в кабинет сенатора Артура Вандерберга и заявил, что мне надоело, что я уже не в силах бегать от одного начальника к другому, но если он поможет мне связаться с кем-нибудь, кто примет меня, я обещаю не беспокоить его до конца дней. Когда знаменитый сенатор дослушал мою тираду, он расхохотался и, сняв трубку, позвонил в морское министерство.

Не прошло и часа, как я разговаривал с адмиралом. Мне ничего твердо не обещали, но позволили изложить наш план нескольким офицерам в чинах, которые меня выслушали. Я уехал из Вашингтона с надеждой, несколькими рекомендательными письмами в адрес военного командования на Аляске и, самое главное, правом на получение пятисот коробок с полевыми пайками, оставшимися от второй мировой войны. Мы могли получить их на продовольственной базе флота в Сиэтле.

Затем в нашем деле появился еще один просвет. Морское министерство вызвало нас в Анн-Арбор и предложило присоединить свою экспедицию к экспедиции Гарвардского университета, отправляемой на Алеутские острова по договоренности с научно-исследовательским отделом морского министерства. Я немедленно отправился в Бостон. Сотрудники Гарвардского университета удивились и до некоторой степени опешили, узнав о наших планах, так как не допускали мысли, что кто-либо, кроме них, намерен изучать Алеутские острова. Однако после ряда оперативных совещаний они согласились, что объединение обеих экспедиций было бы лучшим выходом из создавшегося положения.

Я возвратился в Анн-Арбор ликуя, так как был теперь вполне уверен, что главный вопрос отрегулирован. Нам приходилось в спешном порядке пересмотреть свои планы, чтобы привести их в соответствие с планами гарвардцев. Но тут мы узнали, что те настаивают на полном контроле над нашей экспедицией вплоть до находок, сделанных нами лично, и что мы попадаем под начало Уильяма Лофлина, возглавляющего Гарвардскую экспедицию, хотя тот, подобно мне, и сам лишь недавно окончил университет.

Мы с Бобом были разочарованы, потому что мечтали вести полевые работы без помех и так, как мы себе представляли. Но выбора у нас не было, и, приняв эти условия, мы срочно занялись перестройкой своих планов. Поскольку наши маршруты менялись, нужно было отправить десятки писем, извещающих об этом тех, с кем мы были связаны.

Дни собирались в недели, а мы не получали из Гарварда никакого ответа. Затем в начале июня нам стало известно, что экспедиция Гарвардского университета уже выехала на острова. Я поспешил связаться по междугородному телефону с сотрудниками, с которыми у меня имелась договоренность. "Да, да, - заявили они напрямик, - мы решили, что слияние двух экспедиций вещь невозможная". Когда я повесил трубку и сообщил новость Бартлету и Бобу, им ничего не оставалось добавить. Мы были совершенно подавлены. Каждый из нас считал всю затею провалившейся.

Однако на следующий день мы опять встретились, и, придавая своему голосу побольше уверенности, я объявил, что мы будем следовать своим первоначальным планам.

- Теперь уже слишком поздно хлопотать о полном финансировании нашей экспедиции, а поэтому придется обойтись тем, что у нас есть. Думаю, что имеющихся средств хватит по крайней мере на дорогу до островов.

Но, подсчитав свои ресурсы, мы убедились, что у меня с Бобом набирается всего 300 долларов. Ботанический сад мог выдать нам еще несколько сот долларов в виде аванса за коллекции и фильмы. Бартлет одалживал нам некоторую сумму и свои личные фотоаппараты - две реликвии, имевшие вид первых образцов продукции Истмен-Кодака [7]. Все же на этих фотоаппаратах мы сэкономили несколько тысяч долларов.

- Так или иначе, мы едем! - решительно заявил я.

Через несколько дней мы выехали домой в Чикаго к моим родным, чтобы завершить последние приготовления к путешествию, а девятого июня были готовы сесть в поезд, направлявшийся в Сиэтл. Мы пробирались к вокзалу по запруженным транспортом улицам в машине, до отказа набитой дорожной кладью, ящиками, тюками и вещевыми мешками. Вдруг сзади, с того бока, с которого наша машина была особенно перегружена вещами, послышался громкий сигнал автомобиля.

- Что случилось? Мы кого-нибудь сшибли? - крикнул я Бобу, пристроившемуся сзади на вещевых мешках, так что его колени упирались в подбородок.

- Небольшая неприятность, Тед, - отозвался он, - вывалились два сундука, и все вещи рассыпались по дороге.

На дороге валялось наше нижнее белье, чулки, треноги, пленка и полевое снаряжение. Пока мы собирали свои пожитки, на улице образовалась пробка, и в наш адрес сыпались нелестные эпитеты, судя по которым сидевшие в машинах не скрывали своей иронии. Причина их смеха была совершенно очевидна поверх груды подобранных с земли вещей лежала одна из прихваченных нами в дорогу книг - "Как разбивать лагерь".

Так началась наша экспедиция.

ГЛАВА III

Сиэтл - ворота в Аляску - вдохнул в нас новые силы. Несмотря на все перестройки, он навсегда останется старым портовым городом. Его доки рассказывают о других временах, напоминают о том, как возникал этот порт, повествуют о бесшабашных, бурных днях его молодости. Точно два морских волка, мы с Бобом с облегчением вздохнули среди старых пристаней и огромных океанских пароходов. Казалось, что Аляска уже на горизонте.

Мы наведывались ко всем, кто, по нашему мнению, мог бы подсказать, как добраться отсюда до Алеутских островов, - к береговой охране, во флот, во фрахтовые компании, в консервные фирмы и к рыбакам. Нас чуть было не взяли в качестве дополнительного балласта на старую баржу, но капитан обнаружил, что его страховым полисом живой груз не предусмотрен.

Тем не менее мы получили свои пятьсот коробок с армейскими пайками, обещанные в министерстве, и благодаря содействию офицера-интенданта военное судно должно было доставить их на Адах.

- Я бы с удовольствием еще чем-нибудь вам помог, - сказал он, - но без предписания свыше...

Он снабдил нас рекомендательным письмом к офицеру-интенданту Кадьяка, добавив:

- Может быть, пригодится.

Служащие береговой охраны качали головами.

- При всем желании мы не имеем права посадить вас на пограничное судно. Но если вы доберетесь до Аляски, то, возможно, сумеете договориться с начальником семнадцатого района береговой охраны, в ведении которого находятся Алеутские острова.

В результате у нас появилось еще одно рекомендательное письмо.

Все, с кем мы сталкивались, были очень любезны, а некоторые даже писали своим знакомым на Аляску и просили оказать нам содействие. Однако время летело, а попасть на острова мы по-прежнему не имели возможности. Наступила уже вторая половина июня. Лето на Алеутских островах короткое, и если мы собирались проводить полевые работы еще в этом году, нам следовало спешить.

Наконец, отчаявшись, мы сели на один из отплывавших на Аляску пароходов с весьма подходящим названием "Алеутские острова". "Если бы только он шел на запад до самых Алеутских островов", - с грустью думали мы. Впрочем, это было бы нам все равно не по карману.

Так или иначе, но неторопливое плавание по внутреннему проливу прекрасно восстановило наши силы после всех этих месяцев изнурительной подготовки к экспедиции. То было незабываемое путешествие между красивыми лесистыми берегами островов, образующими глубокие, спокойные каналы в открытом море на фоне самых живописных горных пейзажей Северной Америки.

Большинство пассажиров были туристы, впервые попавшие на север. Но на борту находились и жители Аляски, с радостью возвращавшиеся в родные края после непродолжительного пребывания за ее пределами, которым, по их признанию, они были сыты лет на десять вперед.

Прослышав, что мы с Бобом направляемся на Алеутские острова, пассажиры прониклись к нам некоторым интересом и участием. Один из них вообразил, что мы едем на край света. Для других оказалось новостью, что эти острова составляют часть Аляски. Многие вообще никогда о них не слыхали. А те, кто слышал, представляли себе Алеутские острова дикой, бесплодной и негостеприимной землей.

Воспользовавшись продолжительной остановкой в Джуно, мы успели порасспросить и об островах и о том, как туда добраться, а затем поплыли дальше до Сьюарда, крупного порта на юге Аляски, - конечной остановки нашего парохода. Здесь мы пересели в поражавший современными удобствами поезд, который помчал нас в Анкоридж и доставил туда вместе с горячим циклоном. Термометр показывал больше восьмидесяти по Фаренгейту [8].

Известно, что Анкоридж был городом послевоенного бума, наиболее быстро растущим населенным пунктом Северной Америки. Он встречал вновь прибывающих пылью, давкой, гвалтом и безумными ценами. Анкоридж был переполнен всякого рода транзитными пассажирами - строительными рабочими, военными, охотниками до легкой наживы, авантюристами и всякого рода подонками общества из городов западного побережья. Получить номер без предварительного заказа не представлялось возможным. Даже ночлежные дома, которых было здесь немало, оказались забитыми до отказа. Бары зарабатывали бешеные деньги. Во всех магазинах цены были настолько высоки, что у нас захватывало дух.

- Господи боже! - взмолился Боб, придя в отчаяние от тяжести мешков и тюков, которые мы перетаскивали с места на место. - Что нам теперь делать?

Кончилось тем, что мы провели свою первую ночь в Анкоридже на голых скамейках трамвайного депо. Но на следующее утро, когда мы пришли в местную гостиницу, нам удалось забронировать за собой только что освободившийся номер - не бог весть что, принимая во внимание высокую цену, но после депо и эта комната показалась нам настоящим дворцом.

Мы сразу выкупались и снова пошли бродить по улицам, на сей раз уже в поисках лиц, которые могли бы помочь нам добраться до Алеутских островов. У меня был список имен. Кое-кому, например военным, мы уже писали из Анн-Арбора. Теперь мы хотели повидаться с ними и лично объяснить, в чем именно заключается наша просьба.

Таковы были наши намерения. Но на деле нас отсылали от одного чиновника к другому. Каждый отрывался от своих спешных дел ровно настолько, чтобы выслушать и направить нас в следующий кабинет. Никто не брался разрешить вопрос. Три дня ушло на разъезды из Анкориджа в Форт-Ричардсон и обратно в грязных, помятых, дребезжащих, подпрыгивающих автобусах, что истощило наше время, терпение и средства. Три дня жизни в Анкоридже стоили нам столько же денег, сколько в Штатах хватило бы на две недели.

Самый высокий по чину офицер, к которому нам удалось пробиться, был майор. С нетерпением выслушав нас до конца, он спросил, зачем мы, собственно, стремимся на Алеутские острова. "На Аляске пресквернее места не сыщешь". Я взглянул через окно его кабинета на тучи пыли, в которых непрерывно громыхали огромные военные грузовики и где царили спешка, суматоха, и подумал про себя, что мог бы указать ему по крайней мере одно место, которое было намного хуже.

Каждый относился к задуманному нами предприятию весьма и весьма скептически. Нам необходимо заручиться санкцией Вашингтона. На въезд в алеутскую запретную зону требуется разрешение всех командующих базами. Мы должны согласовать свои планы по изучению пещер захоронения с министерством внутренних дел. Прежде чем приступить к работе в алеутских деревнях, надо получить разрешение в управлении по делам туземцев Аляски. Посылать гербарии в университет? Без согласия министерства сельского хозяйства это запрещается. Список санкций и разрешений, которые нам потребовались, оказался длиннее перечня вопросов, которые мы предполагали выяснить на Алеутских островах.

Боб готов был сложить оружие. Дело казалось безнадежным. А в довершение ко всему высокие цены в Анкоридже так расстроили наш бюджет, что над нами нависла угроза выехать без продуктов. Теперь мы не могли даже вернуться в Сиэтл, потому что у нас не хватило бы денег на обратный путь. Чтобы добыть средства на питание, я продал свои часы и бинокли.

- Все это бесполезно, Тед, - не выдержал Боб. - Давай попробуем найти себе занятие. Ведь кое-какой гербарий мы могли бы собрать и здесь. До Алеутских островов чертовски трудно добраться.

Но я упорствовал. По моему настоянию мы не прекращали хлопотать о выезде и не теряя времени разослали телеграфные запросы одновременно во все указанные нам инстанции, без разрешения которых он был невозможен. Как бы нам туго ни приходилось, мы должны были вести себя и разговаривать как члены научной экспедиции, которую представляли, а не как два малодушных, полуразорившихся парня, каковыми мы оказались на самом деле. Нам необходимо было производить хорошее впечатление.

- Впечатление, - горько засмеялся Боб. - На кого, черт побери, мы пытаемся произвести впечатление? Уж не на хозяина ли гостиницы? Ведь до сих пор нам не удалось встретиться ни с кем, кто был бы чином выше майора.

Он был абсолютно прав. Но я решил сделать еще одну отчаянную попытку попасть на прием к высокому начальству, а именно повидать самого генерала. Я собрал все имевшиеся у нас рекомендательные письма и отправился вместе с Бобом в штаб, где, проходя торопливым шагом мимо дежурного, пробормотал, размахивая всеми своими бумагами: "К генералу по важному вопросу". Открыв рот, он уставился на нас, но пропустил дальше, в приемную, где на дверях кабинета висела дощечка "Командующий".

При нашем появлении начальник канцелярии удивленно поднялся. Я протянул ему бумаги, положив сверху отношение Мичиганского университета.

- Я мистер Бенк, а это мистер Дорсет. Мы являемся членами экспедиции на Алеутские острова, организованной Мичиганским университетом, - твердо заявил я. - Научная работа, которую мы намереваемся там провести, имеет непосредственное отношение к военным операциям, и я полагаю, что генералу об этом известно. Мы связывались с морским министерством в Вашингтоне и Управлением пограничной охраны в Сиэтле, поэтому генерал, быть может, уже получил официальное уведомление о нашем прибытии. Мне хотелось бы повидаться с ним лично, чтобы договориться о совместных действиях под его началом.

Я затаил дыхание. Начальник канцелярии даже не прочитал писем.

- Да, сэр. В настоящее время генерал проводит заседание штаба, но должен скоро освободиться. Не угодно ли подождать?

Мы могли и подождать. Сидя на удобном кожаном диване, Боб с удивлением пялил на меня глаза.

- Ну и нахал! - пробормотал он, качая головой и ухмыляясь.

Через несколько минут в приемную из зала заседаний вошел щеголевато одетый седовласый капитан, полный чувства собственного достоинства. Захватив наши бумаги, начальник канцелярии торопливо проследовал за ним в кабинет. Тут же вернувшись за свой письменный стол, он опять склонился над работой. Мы терпеливо ожидали. Прошло еще четверть часа, и внезапно появился капитан.

Заглядывая в наши бумаги, бывшие у него в руках, он спросил:

- Мистер Теодор П. Бенк II и мистер Роберт Е. Дорсет? - Затем посмотрел на нас и улыбнулся. - Заходите, пожалуйста. Это очаровательно, просто очаровательно. Мне хотелось бы побольше узнать о вашей экспедиции.

Мы вошли в просторную комнату, где на большом изящном столе стояла подставка с надписью, на которой черным по белому было выведено: "Р.И. Блик, капитан, флот США - помощник начальника штаба". Капитан Блик жестом пригласил нас сесть.

- Теперь, - сказал он, - мы можем побеседовать об этих ужасных Алеутских островах, - и снова улыбнулся.

Я тоже выжал из себя улыбку и принялся объяснять.

Его искреннее добродушие расположило нас к откровенности, и мы поведали ему свою историю со всеми ее перипетиями, а в заключение сказали и о том, что в Анкоридже мы так и не нашли человека, который оказал бы нам содействие. Выслушав нас, он встал и, приоткрыв дверь, спросил начальника канцелярии:

- Что, генерал еще не вернулся? Ну, тогда попросите ко мне капитана Брэттона.

Мы не поверили своим ушам, услышав как капитан Блик отдал распоряжение своему помощнику поселить нас в форте - при штабе, никак не меньше, вплоть до момента, когда он устроит наш отъезд на Алеутские острова самолетом. Следующие несколько дней были заполнены совещаниями и интервью с интендантским, летным и строевым офицерским составом. После всего этого в головах наших была по-прежнему полная неразбериха. Мы слетали на Кадьяк для встречи с адмиралом Монтгомери, оттуда обратно в Анкоридж за получением предоставленной нам в последнюю минуту специальной экипировки на случай сырой погоды и особого полевого снаряжения, в частности палаток, защищающих от снежных бурь. Мы послали уведомительные письма о нашем прибытии начальникам алеутских морских баз и погрузили багаж на буксирный пароход, отплывавший из Сьюарда на Адах. Теперь у нас создалось впечатление, что каждый старается делать все возможное для успеха экспедиции.

Капитан Блик принимал нас у себя как родных, и когда пришло время проститься, нам с Бобом поистине было жаль с ним расставаться. Последний вечер мы провели у него дома.

На следующее утро нас в один миг доставили на аэродром. Наши вещи и контейнеры с научным снаряжением и химикалиями были подняты на борт С-47 и притянуты ремнями к вделанным в пол кольцам. Когда моторы заработали, мы повернулись в своих сиденьях, чтобы на прощание помахать капитану.

Итак, шестого июля мы двинулись по своему маршруту. Вскоре самолет уже летел высоко над покрытой снегом суровой цепью гор, протянувшейся от Анкориджа до начала обширного полуострова Аляска. Затем он повернул на запад и пронесся над высокими остроконечными вулканами - первыми в длинной цепи вулканов, разбросанных более чем на тысячу пятьсот миль по всей северной части Тихого океана. Это было внушительное зрелище. Многие из вулканов дымились. Казалось, что они прорвались из массы беспорядочных скал и льда, оставшихся внизу под ними, и стояли, подобно гигантским белым пирамидам, - только на много тысяч футов выше самых грандиозных пирамид, когда-либо воздвигнутых человеком. Вулканы носили необычные названия, звучавшие таинственно: Илиамна, Мешик, Катмай, Аниакчак, Веньяминова и Павлова. Мы с Бобом были зачарованы представившейся нашим глазам картиной. Я смотрел в окно самолета, уносившего нас к цели - на Алеутские острова, и в голове моей, точно сон наяву, вставали события, завершившиеся этой поездкой. Отвлекаясь от суровых пейзажей, проплывавших под нами, я вспоминал о пещере на Адахе, о начале нашей экспедиции, не предвещавшем ничего хорошего, об испытанных нами злоключениях и о множестве славных людей, которые помогли нам их преодолеть. Мне пришли на память слова капитана Брэттона, произнесенные перед отлетом из Анкориджа. Он сказал, что нам помогли потому, что капитан Блик оценил наше чистосердечие и, признав значение экспедиции, лично заинтересовался ею. Но, поскольку мы не привезли с собой разрешения из Вашингтона, нам уже самим придется договариваться с начальниками военных баз на Алеутских островах. Тут он рассмеялся:

- Не беспокойтесь, уверен, что вы сумеете это сделать без всякого труда.

Внезапно мои мысли были прерваны криком Боба, сидевшего по другую сторону прохода.

- Эй, Тед, проснись! Мы приближаемся к проливу Фолс-Пасс.

Я поглядел вниз. Узкая полоска мутной воды, сверкавшей в ярких лучах солнца, нашла себе путь, проточив полуостров. Проливом Фолс-Пасс, на стыке Тихого океана и Берингова моря, кончается полуостров Аляска, а за ним начинаются Алеутские острова. Мы пронеслись над проливом и полетели над северным берегом острова Унимак, первым и самым большим из островов Алеутского архипелага. Вдали показалась гора Шишалдин, едва различимая сквозь облака; ее совершенно симметричная, покрытая снегом вершина напомнила мне Фудзияму.

Я смотрел вперед, все больше и больше волнуясь. Наконец-то мы над Алеутским архипелагом. Под нами те суровые, одинокие, неприступные острова, о которых мы так страстно мечтали. Было далеко за полдень. В лучах уходящего солнца массивные крутые утесы, встающие из воды, казались еще более грозными и внушительными, нежели я себе их рисовал. Широкие долины простирались по острову Унимак, встречаясь со снежными полями Шишалдина и Погромного. Казалось, что стиснутые волнами каменные косы заканчиваются пиками скал уже далеко в открытом море. Даже с той высоты, на которой мы летели, можно было ясно рассмотреть черные рифы и нескончаемо дробящиеся о них белые валы.

Полет над берегом Унимака тянулся много минут. Затем мелькнуло открытое море и снова пошли скалистые острова, на этот раз меньших размеров. Показалась острая вершина вулкана Акутан. Потом я увидел внизу плотную гряду облаков, полностью скрывшую от взора северные берега острова Уналашка. Наш самолет накренился влево, так как пилот делал легкий разворот. Впереди появился небольшой султан светлого дыма или пара, вздымавшегося над плоской вершиной горы, едва выступавшей над облаками. Я взглянул на наши карты.

- Это вулкан Макушина, - сообщил я Бобу, припоминая старинную алеутскую легенду, повествующую о борьбе между Макушиным и Речешным, одним из вулканов на соседнем острове к западу. По этой легенде, Макушин отдыхает и, выжидая, продолжает слегка дымиться, а его противник, утомленный схваткой, совершенно спокоен. Пока я смотрел вниз, Макушин как бы провалился, а наш самолет продолжал свой маршрут. Приближалась ночь.

- Идем на посадку, - сообщил нам кто-то из экипажа. Когда мы пристегнули себя к сиденьям, внизу уже было темно от нависших облаков. Самолет кругами снижался, пробиваясь сквозь их толщу. Дождь, хлеставший по стеклам, вскоре полил ручьями.

Внезапно мы пробили облака. Наступило мгновение, когда земля как бы полетела нам навстречу, и я увидел вереницу убегающих разноцветных огней как раз под крыльями нашего самолета. Мы сильно стукнулись, подняв целые гейзеры брызг, слегка затормозили и мягко покатили к сигналу "Стоп" в Форт-Гленне на Умнаке, одном из восточных островов Алеутского архипелага.

ГЛАВА IV

Боб проснулся первым, стал ворочаться с боку на бок в своем спальном мешке и разбудил меня. В спальном мешке было тепло и уютно, но когда я приподнялся, чтобы выглянуть в мокрое от дождя окно барака, меня сразу же пронизал холодный сырой воздух. Ежась от холода, я надеялся, что Боб встанет раньше меня и разожжет нефтяную печку. За окном моросил холодный дождь, отбивая частую дробь по тонким стенам нашего барака, и это непрерывное постукивание, а также порывы ветра, из-за которого дождь временами хлестал сильнее, убаюкивали меня.

- Ну, Тед, - угрюмо сказал Боб, - в такое утро я с удовольствием провалялся бы в постели. - Затем, вытащив ноги из мешка и ступив на пол, он взвизгнул и тут же задрал их.

- Боже милостивый, пол как ледяной!

Торопливо переступая на цыпочках окоченелыми ногами по холодной фанере, он все же добрался до печки и зажег горелку, а затем юркнул обратно в мешок. Несколько минут спустя в печке загудело, и вскоре в комнате стало нестерпимо душно и жарко. Поставленные перед выбором либо покинуть мешки, либо свариться, мы быстро оделись.

Несмотря на ранний час - не было и шести - по двору уже сновали люди. Несколько фигур, завернувшись в плащи с капюшонами и согнувшись навстречу ветру, двигались под проливным дождем к бараку, освещенные окна которого ярко выделялись в тумане утра. Торопливо натянув плащи, мы последовали за ними. Барак оказался столовой. Три-четыре человека, уходивших на дежурство или сменившихся, уже сидели за столом, и мы присоединились к ним.

Вошедшие летчики сообщили нам, что вылет отменен ввиду нелетной погоды. Наши лица так вытянулись, что все засмеялись.

- А не сыграть ли в покер? - предложил кто-то из присутствующих.

В мгновение ока нашлись и карты и место. Мы с Бобом взмолились, чтобы нас уволили, и печально побрели к дежурке, стоявшей неподалеку от взлетной дорожки, из окон которой мы могли наблюдать за моросящим дождем.

Вдали смутно вырисовывались очертания горы, которая неестественно расплывалась, когда мы смотрели на нее сквозь густую пелену дождя, время от времени обрушивавшегося на ее склоны. Казалось, что эта гора перемещалась. Бульшая часть базы была по-прежнему окутана туманом, который бесшумно проплывал между телефонными столбами и строениями, создавая впечатление чего-то сверхъестественного. Пока мы смотрели в окно, туман стал понемногу редеть, и странный свет просочился сквозь прозрачный полог туч, придавая всему вокруг мягкий и хрупкий вид.

Внезапно мной овладело сильнейшее нетерпение.

- Давай-ка побродим по тундре и посмотрим, нельзя ли собрать какие-нибудь растения. Любое занятие, лишь бы не это ожидание на базе. По словам летчиков, самолет не вылетит еще несколько часов.

- Чудная идея! Эй, парень, - обратился Боб к дежурному солдату, - если нас будут спрашивать, мы вышли побродить и вернемся через час-два.

- Только не заблудитесь, ребятки. Разыскивать не ходим, всех, кто заблудится, оставляем - и конец.

Но мы были уже за порогом, направляясь к бараку, где оставили свои вещи, и так как вовсе не желали заблудиться, то прихватили с собой карту и компас.

Едва мы очутились за посыпанной гравием дорогой и строениями форта, как тяжелые облака сомкнулись позади нас, скрыв всякие признаки человеческого жилья. Наши ноги сразу ступили на пропитанную влагой почву тундры, и каждый шаг по ее упругой поверхности, покрытой густым ковром мхов и лишайников, выжимал из-под сапог воду. Вскоре местность стала совершенно ровной, повсюду встречались мочажины, сообщавшиеся с множеством мелких водоемов и ручейков. Идти напрямик было почти невозможно. Порой мы ступали по упругому зеленому ковру, плавающему в воде. Время от времени я останавливался, чтобы срывать растения вокруг небольших заводей, пока Боб брал пробы воды для исследования на кислотность. Мы очутились как бы в самом центре зыбкого сада. Повсюду вокруг нас росла густая пушица, и кисточки на ее макушках слегка раскачивались от легкого ветерка. То там, то тут из травы выглядывали пурпурные ирисы, желтые цветы араукарии (в ботанике они именуются Mimulus), пышные алые мытники, чья яркая красота, по моему мнению, дает им право на более благозвучное имя.

Мы пересекли болото и, двигаясь дальше, к побережью, стали пробираться сквозь высокую траву, доходившую почти до пояса. Кое-где нам приходилось перепрыгивать через глубокие расселины с обрывистыми берегами, дно которых совершенно скрывали от глаз папоротники и густая трава. Как я жалел, что не было времени ознакомиться с этой растительностью подробнее. Но наши папки были уже набиты до отказа. Менее чем за час мы собрали почти двести образцов, и я начал подумывать о возвращении на базу. Боб шел впереди на некотором расстоянии от меня, ориентируясь на край отвесной скалы, возвышавшейся над Беринговым морем. Вдруг он пропал из виду, и до меня донесся его взволнованный крик. На мгновение голова Боба мелькнула над травой и опять исчезла.

Я бросился к нему, полагая, что он сломал ногу в неприметной для глаз яме или же свалился со скалы, но застал его за раскопкой каких-то костей, по счастью не своих собственных. И что же это были за кости! Нечто фантастическое - размеры некоторых превосходили любого из нас. Мы примяли высокую траву вещевыми мешками и принялись извлекать кости из-под дерна, скрывавшего их чуть ли не полностью. Одна кость была широкой и круглой, около трех футов в диаметре, и формой несколько напоминала скамеечку для ног, с двумя вытянутыми, наподобие крыльев, отростками по сторонам. Другая, поставленная стоймя, оказалась на два фута выше человеческого роста и походила на лопаточную. Вокруг белели кости, частично погребенные под землей, опознать которые мне не удалось. Не требовалось большого воображения, чтобы догадаться - мы находились у могилы какого-то огромного чудовища.

- Что это значит? - взволнованно спросил Боб. - Чьи это останки, по-твоему?

- Похоже на кита, - предположил я.

После более тщательного осмотра костей мое предположение подтвердилось - это действительно был скелет очень крупного кита. Но как попал он сюда, так далеко от моря, почти за сто ярдов от берега, - казалось совершенно неразрешимой загадкой.

- Быть может, - нерешительно сказал Боб, - его выбросило на берег приливом.

Это было вполне вероятно, потому что в 1946 году огромная приливная волна поднялась в районе Алеутских островов на девяносто футов над уровнем океана и сорвала железобетонный маяк Скоч Кэп, установленный на вершине утеса на острове Унимак. После того как она прошла, на суше находили сплавной лес далеко от берега. Конечно, такой волне было вполне под силу приподнять кита высоко над морем и оставить его умирать здесь.

Каждый из нас стал высказывать предположения, и мне представилось огромное животное, которое было выброшено на сушу далеко от берега и не могло выбраться к воде.

Тут я обратил внимание на то, что рядом, в земле, виднелись характерные углубления округлой формы, и меня осенила догадка: мы стояли на месте древнего поселения.

Не пускаясь в объяснения с Бобом, я стал на колени и, волнуясь, принялся копать ножом, а через минуту наткнулся на чешую, затем на слежавшиеся рыбьи кости и еще на чешую - много чешуи. Боб догадался в чем дело и тоже стал копать недалеко от меня. Вскоре нам удалось очистить от дерна участок в три квадратных фута. Непосредственно под дерном лежал толстый слой полуразложившейся чешуи и рыбьих костей, а под ним мы обнаружили зеленоватые иглы морского ежа и несколько более крупных костей не то морского льва, не то тюленя.

Какая находка! Между иглами морского ежа показалось несколько кусков камня, обтесанных рукой человека. Мы продолжали копать и вдруг обнаружили кости подлиннее - несомненно человеческие.

Теперь мы готовы были отдать все на свете, лишь бы наш самолет задержался на несколько дней, а не часов. Но нам не было дано этого счастья. Я решил, что ковыряться одними ножами бесполезно. Учитывая, каким малым временем мы располагали, было целесообразнее уходить и постараться вернуться на это место позже, летом.

- Знаешь что, Боб, прежде чем мы уйдем, давай измерим участок и занесем на бумагу его площадь и число углублений в земле.

Это оказалось не так просто. Из-за высокой травы было трудно сказать, где заканчивалась площадка, на которой когда-то располагалось селение, и где начинался луг. Все же мы насчитали не менее дюжины углублений. То были следы полуподземных жилищ, называемых бараборами [9], которые в древности алеуты складывали из дерна. Крыши их обвалились.

Вне всякого сомнения, алеуты принесли сюда китовые кости, чтобы использовать их в качестве опоры для дерновых крыш. Степень выветривания и величина осадки, которую претерпели ямы барабор, наполнившиеся чуть ли не до краев размытой дождем почвой, свидетельствовали о их древности. Интересно было бы знать, сколько веков прошло с той поры, когда они были построены.

Мне не хотелось уходить отсюда. Однако добраться до Адаха было для нас значительно важнее. Там еще до конца лета нам предстояло отыскать другие поселения, и, возможно, не одно и не два. Мы отправились в обратный путь вдоль края скалы, которая нависла над морем, шумевшим в сотне футов под нашими ногами. Следы селения прослеживались до самого обрыва.

Вдалеке, на горизонте, смутно угадывались очертания острова Уналашка, а между ним и Умнаком, в проливе, располагался островок меньших размеров. Поворачивая обратно к Форт-Гленну, мы заметили еще один остров; скалистый, с крутыми берегами, выступающий прямо из черных волн, он походил на неприступный замок. Над ним кружились темные облака, порой устремлявшиеся вниз, почти до самой воды, и затем снова вздымавшиеся высоко в воздух. Это было странное зрелище, и мы в изумлении остановились. Казалось, будто скала извергала клубы черного дыма. Этими "тучами", или "клубами", как обнаружили мы, подойдя ближе, оказались мириады пернатых - морских попугаев, бакланов и других морских птиц, использующих крутые склоны для гнездовий. Потревоженные чем-либо, они внезапно взмахивают крыльями, и тогда создается впечатление, что в воздух поднимается вся поверхность острова.

Мы посмотрели на карту и выяснили, что это был остров Шипрок. Я уже слышал о нем. Шипрок пользуется дурной славой. Он выдается из воды посреди пролива Умнак, подобно макушке разрушенного вулкана. Около него проносятся коварные стремительные приливо-отливные течения, из-за чего пристать к его берегам почти невозможно. В 1946 году один молодой геолог из Управления геологической разведки и съемки США утонул при попытке высадиться на острове. Подобные попытки и раньше приводили к несчастным случаям с роковым исходом.

Впрочем, в 1937 году доктору Алешу Хрдличке [10] из Смитсоновского института [11] при содействии пограничной береговой охраны удалось высадиться на почти скрытом от глаз участке Шипрока, про который ему стало известно от какого-то старика алеута.

Под длинным навесом из скал, служившим как бы укрытием, им были обнаружены большие китовые кости и плавник. Довольный находкой, он велел начать раскопки, и когда его партия старательно разрыла толстый слой птичьего помета, покрывающего остров, она наткнулась на несколько человеческих черепов. Далее под слоем жердей геологи, к своему изумлению, нашли мумифицированные останки древних алеутов, черепа которых имели более удлиненную форму, нежели у нынешних жителей этих мест. Хрдличка ликовал. В записках его дневника находка расценивается как "яркий свет, пролитый на неизвестное прошлое этого района".

Мы с Бобом осмотрели скалу в полевые бинокли, надеясь тщательно исследовать ее в будущем.

Взбираясь на небольшой холм, мы невзначай бросили взгляд на показавшуюся вдали посадочную площадку. До нас донесся гул и выхлопы моторов.

- Давай-ка прибавим шагу, - сказал я Бобу. - Похоже, что они собираются вылетать.

Оставшуюся часть пути нам пришлось бежать; к служебному бараку мы примчались в последнюю минуту и едва успели погрузиться.

Когда наш самолет оторвался от стартовой дорожки, опять заморосил дождь, и, поднявшись в воздух, мы сразу потеряли землю из виду. Форт-Гленн, мелькнув, как призрак, в мгновение остался позади. Мне стало страшно. Я невольно вздрогнул, вспомнив, что где-то поблизости находились вулканы Тулик и Окмок. Я надеялся, что летчики не забыли об этом. Но мы уже поднялись над облаками, и самолет взял курс на запад. Вдалеке заблестела снежная вершина Тулика. Окмок был скрыт облаками. Как только стало возможным развязать ремни, я принялся раскладывать собранный гербарий. Располагая растения между сухими листами газет и промокательной бумаги, я начал их прессовать. Через неделю они успеют просохнуть и еще до окончания лета будут отосланы вместе с растениями других островов в Анн-Арбор. Там их наклеят на плотную белую бумагу, изучат, опишут и добавят к университетскому гербарию - этому "музею растений", где для научных целей хранятся образцы флоры всего мира.

К нам подошел майор. Его лицо выражало недоумение.

- Что вы делаете с этими сорняками?

После моего объяснения он очень заинтересовался и стал необыкновенно разговорчив.

- Скажите на милость, вот чего никогда в своей жизни не встречал, сказал он, увидев, как я прессовал ярко-желтый цветок Mimulus'а. - На Алеутских островах, конечно, попадаются красивые цветы. Когда я получил назначение сюда, то представлял себе, что застряну на полтора года там, где не увидишь ничего, кроме льда, снега да белых медведей. А здесь, пожалуй, полевых цветов побольше, чем у нас дома в Айове.

Скоро я покончил со своими делами. Майор, покопавшись в вещевом мешке, извлек карты и схемы и, разложив их, принялся отмечать наш маршрут от Анкориджа до Адаха.

- Скажите, ребята, а где вы намерены вести свои исследования?

Я указал на самые отдаленные острова, которых мы хотели достичь. Вскоре в разговор вмешались другие пассажиры, и завязалась оживленная беседа об Алеутских островах. Некоторые из наших собеседников служили на Адахе и других алеутских базах, главным образом в воздушном флоте, и были рады случаю поделиться своими знаниями. Однако сообщаемые ими сведения в основном были почерпнуты из книг или основывались на слухах.

Один лейтенант с полной серьезностью утверждал, что в горах Атту до сих пор прячутся японские солдаты. По его словам, он сам нападал на их следы. Другой парень божился, что встречал своры одичавших собак, кровожадных и озверелых, свободно разгуливающих по Кыске. Их завезли туда американские солдаты, веря в то, что собаки принесут им счастье, но по окончании войны бросили, так как не могли забрать домой.

- Вам, ребята, обязательно нужно остановиться на острове Шемия и копать там вокруг стартовой дорожки, - вмешался в разговор третий. - Когда мы несколько лет назад строили ее, то находили гигантские кости - кости как его - ди-но-зав-ра, да, вот чьи кости это были - кости закопанного в тундре динозавра!

Но самую фантастическую историю рассказал нам седой старик рабочий, возвращавшийся на строительные работы на остров Адах. Он где-то вычитал, что "алуты" в действительности являются немногочисленными потомками жителей исчезнувшего континента Мью - таинственной земли, которая якобы вырвалась из бассейна Тихого океана и стала Луной.

Согласно этой истории, Мью населяла великая древняя раса людей. Когда этот континент оторвался от Земли и образовался Тихий океан, все обитатели Мью погибли за исключением нескольких племен, живших по краям континента. По этой истории выходило, что алеуты и были одними из этих счастливцев.

Я не мог ничего сказать в отношении собак на Кыске, поскольку не бывал на этом острове, но серьезно сомневался в реальности существования японцев, скрывающихся на Атту, и костей динозавра, найденных на острове Шемия.

Что касается теории, будто алеуты являются потомками мьювианцев, то она слишком фантастична, и над ней можно было бы посмеяться, если бы не та легкость, с какой, многие принимают на веру подобные нелепые россказни. Не исключено, что нынешняя Луна и лежала когда-то на месте Тихого Океана - это трудно будет и доказать и опровергнуть до тех пор, пока человек не совершит полет на Луну.

Подобные катаклизмы могли иметь место, однако, лишь в давнем геологическом прошлом, до появления человека и вообще всякой жизни на Земле. Но пусть североамериканские индейцы и эскимосы и не являются выходцами с какого-то таинственно исчезнувшего континента и история их происхождения и миграции в Новый Свет в настоящее время с достаточной достоверностью подтверждена наукой, все же она до сих пор остается одной из самых увлекательных. Странно лишь то, что иные сочинители кладут в основу своих романов и приключенческих повестей всякие небылицы.

Слушая рассказ о костях "динозавра" с Шемии, я вспомнил о китовых костях, которые мы нашли на Умнаке, и подумал, что кое-кто мог бы принять и их за кости динозавра. Вот так и рождаются подобные сенсации.

Постепенно разговор оборвался. Облака под нами совершенно скрывали из виду землю. В кабине было тепло, ровный гул моторов убаюкивал. Вскоре мы с Бобом задремали, но едва я успел впасть в сон, как кто-то сказал: "Летим над Адахом".

ГЛАВА V

Адах! Вздрогнув, я проснулся и, повернувшись на своем сиденье, уткнулся носом в окно. Пока мы летели над заливом Хулух, мысом Адагдах и старым морским аэродромом, внизу быстро сменялись знакомые ориентиры. Под правым крылом неожиданно показалась гора Мофета. Через какие-нибудь одну-две секунды мы приземлились и покатили на машине к объектам военно-воздушной базы, вытянувшимся по одну сторону аэродрома.

Гигантская база была точно такой, какой она сохранилась в моей памяти: грузовики и джипы сновали по пыльным дорогам, а против склона горы на каждом шагу встречались казармы. Это был целый военный город с электростанциями и транспортными средствами.

Именно для того, чтобы попасть на Адах, мы и провели в полете более шести часов. Здесь мы все еще оставались на широте Аляски, хотя и в тысяче четырехстах милях к западу от Анкориджа. Далее на запад, в пятистах милях отсюда, лежал Атту, последний одинокий остров Алеутского архипелага и один из трех островов, подвергшихся японской оккупации в 1942 году. А еще в двухстах пятидесяти милях от Атту находятся русские Командорские острова, расположенные менее чем в двух летных часах от Камчатки и примыкающие уже к сибирской земле!

Взяв с самолета вещевые мешки и тюки, мы с Бобом начали раздумывать, что делать дальше. Я заметил группу щеголевато одетых морских офицеров, с любопытством наблюдавших за нами. В этом не было ничего удивительного, так как внешне мы смахивали, по-видимому, на двух бездельников, одетых в мешковатые спортивные костюмы, предназначенные для полевых работ, мятые дождевики и забрызганные грязью сапоги. Один из офицеров, молодой лейтенант, отделился от группы и, подойдя к нам, нерешительно спросил, не мы ли ученые из Мичигана, мистер Бенк и мистер Дорсет. Я ответил, что это мы и есть, и к нам навстречу поспешили остальные члены встречавшей нас комиссии.

- Старший помощник командира, капитан 3 ранга Айрдейл. - Лейтенант представил нас по всей форме.

- Милости просим на Адах, - начал капитан. - Мы ожидали вас, так как получили извещение о вашем прибытии из штаба погранвойск Аляски. Другие участники экспедиции, видимо, прилетят следующим самолетом?

- Нет, мы здесь все налицо, - ответил я, испытывая некоторую неловкость. Очевидно, произошло какое-то недоразумение. Я принялся объяснять, что бульшая часть нашего снаряжения, состоящего из корзин с научным инвентарем, прибудет пароходом из Сьюарда. - Но участники экспедиции - это мы и есть, - добавил я.

Капитан Айрдейл казался удивленным. Он пояснил, что Кадьяк сообщил в телеграмме о прибытии мистера Бенка и мистера Дорсета, руководителей алеутской экспедиции Мичиганского университета. Командование Адаха вообразило, что к ним заявится крупная экспедиция, в составе которой профессора, ассистенты и уйма научного снаряжения; отсюда и оказанная нам официальная встреча. Мне показалось, что комиссия была разочарована. Однако капитан оставался невозмутимым. Несомненно, мы выглядели самой неказистой экспедицией, какой ему когда-либо приходилось оказывать прием на корабле; тем не менее он отнесся к нам как к членам королевской академии. Он сказал, что нам предоставили место в доме офицеров и мы сможем питаться в офицерской столовой.

Вечером, когда мы пришли в столовую, нам стало не по себе от взгляда вылощенного официанта-филиппинца, который был явно шокирован, считая, что мы оскорбляем честь его заведения. И, несмотря на чистые галстуки и отмытые лица, мы чувствовали, что у него были на это основания, так как наши костюмы, только что извлеченные из багажа, были изрядно помяты.

Зато морские офицеры были очень приветливы. Казалось, их удивляло, что мы так молоды. Это высказывали даже молодые младшие лейтенанты, которые и сами были едва ли старше двадцати четырех лет. По-видимому, всеобщее мнение таково, что ученые должны быть дряхлыми семидесятилетними старцами с козлиной бородкой.

На следующее утро, встав пораньше, мы явились с визитом вежливости в здание администрации военно-морской базы, поскольку необходимо было выяснить положение наших дел. Первые шаги не предвещали ничего хорошего. Когда же сам капитан Айрдейл приветствовал нас как старых друзей, я воспрянул духом и стал надеяться, что они, быть может, не отошлют нас назад в Анкоридж. Затем он попросил предъявить пропуска, и у меня замерло сердце. Мне вспомнились напутственные слова капитана Брэттона, и я решил честно объяснить, как обстоят наши дела. И вот, напуская на себя уверенность значительно больше той, которую испытывал на самом деле, я выложил на письменный стол все резервы рекомендательных писем, которыми мы располагали.

- Пропусков у нас нет, - выпалил я и поспешил рассказать, как капитан Блик устроил нас на военный самолет, потому что иной возможности добраться на Адах мы не имели. Закончив, я глубоко вздохнул.

Капитан Айрдейл начал с того письма, которое выхлопотал для нас капитан Блик. Оно гласило:

"Всем организациям.

Настоящим удостоверяю личность мистера Теодора П. Бенка II, бакалавра естествознания, научного сотрудника Ботанического сада и Антропологического музея при Мичиганском университете, а также личность мистера Роберта Е. Дорсета.

Наш штаб высоко оценит всякое содействие в осуществлении их планов, не идущих вразрез с военными операциями.

За главнокомандующего Г.М. Монро, полковник, начальник штаба".

Капитан Айрдейл внимательно прочел все письма. Слишком уж внимательно, подумал было я. Но тут он протянул мне их обратно и усмехнулся.

- Все в порядке.

Я удивленно впился в него глазами.

- Мы были в курсе дела, - мигая, продолжал он, - так как сразу же после вашего приезда связались с Кадьяком и навели справки. Сам адмирал сказал пару теплых слов о двух молодых ребятах и их планах. Нам этого вполне достаточно.

Я вздохнул с облегчением, мысленно возблагодарив адмирала Монтгомери.

Затем мы встретились с капитаном Тедом Далом, начальником военно-морской базы, который сразу же предложил нам кофе. Теперь уже беспокоиться было нечего. Разговор перешел на тему о нашей экспедиции.

- То, что вы, молодые люди, задумали, звучит довольно смело, заключил капитан, прослушав, в чем состоят наши планы. - Но как вы намерены добираться до дальних островов?

Я согласился, что без помощи военных эти острова для нас недосягаемы, и поспешил внести ясность: мы понимаем, что наши действия не должны идти вразрез с проведением военных мероприятий; наши маршруты будут очень гибкими: нам не хотелось бы стать кому-либо обузой.

Пока я говорил, капитан улыбался и, видимо, был доволен.

- Ну что ж, если вы так ставите вопрос, - подытожил он, - то мы будем рады оказать вам содействие. Должен признаться, мне нравится та позиция, которой вы придерживаетесь. Другие экспедиции, побывавшие здесь, были не столь сговорчивы.

При содействии капитана Дала Адах становился основной базой нашей деятельности. Хотя достижение самых важных целей было связано у нас с другими островами, мы предполагали провести значительную работу также и на Адахе, используя для этого время, какое у нас могло оказаться в случае отсутствия транспорта. Однако еще до нашего выезда было необходимо организовать здесь нечто вроде штаб-квартиры, где мы могли бы работать и хранить снаряжение и коллекции.

Когда главный военврач услышал об этой проблеме, он тут же снял телефонную трубку, и не прошло и часа, как в наше распоряжение был передан пустовавший просторный стандартный барак, стоявший недалеко от основных объектов базы. На следующий день туда явились плотники и водопроводчики, чтобы оборудовать кровати, раковины, печи, столы, сетки для просушивания, душ и даже электрический холодильник. После краткой официальной церемонии мы "открыли свое заведение". Большая вывеска, укрепленная над дверью, оповещала весь мир о том, что в этом стандартном бараке № 1699 на Адахе (Аляска, Дальний Запад) расположилась "Экспедиция Мичиганского университета".

ГЛАВА VI

В последующие дни мы с Бобом приступили к систематическому обследованию западной стороны Адаха, не занятой военными. Мне не терпелось вернуться к пещере захоронений, обнаруженной мною во время войны, но она находилась на крайней юго-западной оконечности острова, на расстоянии нескольких миль от морской базы, за высоким горным кряжем. Мы решили, что будет гораздо целесообразнее начать маршруты по склонам гор, находящихся неподалеку от горы Мофета, постепенно углубляясь вдоль побережья на юг, в сторону пещеры.

В утренние часы мы занимались в лаборатории, а на полевые исследования старались выходить ежедневно после полудня, прихватив с собой провизию, чтобы перекусить во время привала, расположившись на пригорке, покрытом мягкими кочками мха. Поедая свой сухой паек или шоколад и пеммикан [13] с сухофруктами, мы обсуждали находки и отмечали на картах дальнейший маршрут. Наши вылазки не могли быть продолжительными, так как мы не знали, когда представится возможность вылетать на другие острова. Случалось, что непогода вынуждала нас искать убежища в военной землянке или в полуразрушенном орудийном окопе, каких, по-видимому, было немало по всему острову. Иногда мы присаживались под нависшей скалой, где разводили костер из плавника или остатков шалашей, брошенных военными.

Много дней подряд стояла прохладная сырая погода и ветер хлестал холодным дождем по тундре, уже и без того пропитанной влагой. К концу такого дня лаборатория была всегда желанным приютом, и когда мы разжигали нефтяную печь, становилось тепло и весело, а воздух наполнялся ароматом сохнущих растений и паром от развешанных под потолком носков. Теперь, поселившись в лаборатории, мы могли работать так поздно, как нам хотелось, прессуя образцы и переписывая намокшие записи, сделанные в походе. Случалось, что мы трудились всю ночь напролет и от усталости буквально валились на койку.

У нас всегда оказывалось тысяча и одно неотложное дело. Например, распаковка и сортировка снаряжения, укладка рюкзаков, сборка принадлежностей для коллекционирования и перемешивание консервирующих растворов. Найденные образцы необходимо было обработать немедленно после каждой экскурсии, иначе они пропадали. Не менее важно было следить, чтобы записи и карты проводимой работы велись подробно и аккуратно.

- Ну и ночка, - выразил однажды свое недовольство Боб после того, как мы проработали в лаборатории много часов подряд, а дело, как нам казалось, не сдвинулось с места. - Конечно, я никогда себе не представлял, что бывают такие экспедиции. Мы проводим больше времени в помещении, чем в поле.

Хотя это и очень прискорбно, но, как выяснилось, исследование неизведанных стран таит в себе массу непредвиденных злоключений. Мы строили планы, прикидывали, писали, клеили бандероли и ждали - главным образом ждали. Выходило так, что мы бог знает чего только не ждали - погоды, транспорта, удобного случая, чтобы посетить то или иное место, встретиться с нужным лицом. Иногда, как это ни странно, нам даже приходилось бороться со скукой! Сколь ни важна полевая работа на Адахе, нам было просто необходимо скорее посетить более удаленные острова до того, как плохая погода сделает это совершенно невозможным. Но, по словам оперативных дежурных, следующему транспорту с провиантом предстояло отправиться на дальние острова не раньше чем через несколько недель. Нам ничего лучшего не оставалось, как приспособиться к создавшейся обстановке и не падать духом. Это было не всегда легко.

Мы с Бобом убедились также и в том, что на практике можно или обойтись без значительной части дорогостоящего оборудования, или же в нем вообще нет необходимости. По неопытности мы приволокли с собой слишком много всяких приспособлений для коллекционирования, много лишнего тяжелого полевого обмундирования, слишком много продуктов. Вскоре мы стали ограничивать содержимое своих рюкзаков самым нужным. Брали с собой минимум еды, так как летом Алеутские острова изобилуют растительной и животной пищей, которую можно найти на месте; каждый из нас брал нож для резки и раскапывания, непромокаемую записную книжку, фотоаппараты и несколько стеклянных банок и бумажных пакетов для образцов. Громоздкие папки мы оставляли в лаборатории, а образцы закладывали между страницами журналов, скатывая их в рулоны и допрессовывая уже по возвращении на базу. Для этой цели лучше всего подходила дешевая бумажная макулатура, а на военной базе она была в избытке. Используя ее для засушки растений в походе, мы, кроме того, имели развлекательное чтиво во время привалов.

Вскоре мы, и особенно наши таинственные занятия в лаборатории, вызвали любопытство военного персонала. Нас не замедлили навестить гости. "Что вы ищете?" - обычно спрашивали они нас. Точный ответ о наших научных целях мог бы сбить их с толку, поэтому я всегда ограничивался тем, что объяснял наш приезд желанием собрать коллекцию растений и найти древние пещеры захоронений. Лишь немногие понимали, почему мы хотим собирать коллекции, зато при упоминании о погребальных пещерах все оживлялись. А где мы будем их искать? Что в них находится? Можно ли пойти вместе с нами и помогать в поисках? Кое-кто в свободные от дежурства часы сопровождал нас. Мало-помалу я прививал этим людям вкус к занятиям ботаникой и вскоре увлек их сбором гербария.

Они стали приносить нам полевые цветы и спрашивали об их названиях. Каждый из них неизменно приносил небольшое растение с пышными розовыми или пурпурными цветочками в колосовом цветорасположении. Это была орхидея. Орхидеи на Алеутских островах!

Моряки с трудом верили, что орхидея перестала быть специфическим обитателем тропиков и в наше время широко распространена даже в Арктике.

Они закладывали найденные образцы между страницами военных уставов или детективных журналов, и почти всегда очередное письмо к родным гласило: "Только подумать, что в этой проклятой дыре растут орхидеи. Представь себе - настоящие орхидеи!"

Многие офицеры и матросы жили на Адахе со своими семьями. Их жены оказались самыми большими любительницами коллекционирования растений. Вскоре я понял, что сведения, которые мы с Бобом собирали, можно было бы с большой пользой поместить в популярную монографию по естественной истории Алеутских островов. Необходимость в такой монографии назрела, так как военнослужащие жадно стремятся больше узнать о далеких островах, где им предстоит прослужить не менее полутора лет, а в настоящее время какие-либо источники информации, из которых можно было бы почерпнуть такие сведения, совершения отсутствуют.

Жители Адаха отдавали себе полный отчет в том, что в этих местах существует постоянная опасность аварий самолетов, и быстро поняли, для чего мы с Бобом хотели составить список растений и животных, которые могли бы в случае нужды сослужить службу экипажу самолета или судна, попавшего в катастрофу. В последней войне американская армия очень нуждалась в информации подобного рода. Кроме того, была еще одна причина, объяснявшая наш интерес к полезным растениям, особенно к тем, которые использовались алеутами в древности. Многие старинные обычаи употреблять те или иные растения, например борец, в качестве сильного яда могли быть принесены из Азии. Изучение этих обычаев пролило бы свет на вопрос о происхождении и доисторических миграциях аборигенов Северной Америки. Не исключалось также, что мы и сами могли открыть новое полезное людям применение того или иного растения.

В числе захаживавших к нам в лабораторию моряков Адаха был худощавый помощник механика родом из Оклахомы по прозвищу Слим. Сначала он не мог уразуметь, в чем состоит наша работа. Когда же мы ему растолковали, лицо его расплылось в улыбке.

- Ну да? А я-то думал, это шутка насчет того, что вы приехали сюда собирать цветочки, и все разговоры на этот счет были для отвода глаз, а на самом деле вы выполняете секретную работу.

С этого времени Слим стал ходить со мной на экскурсии. Однажды мы вышли с ним рано поутру, а Боб с другим военным отправились обследовать другую часть Адаха. Мы намеревались взобраться на гору Мофета, а оттуда спуститься по ее крутым северо-западным склонам, попутно собирая растения.

Начало подъема, несмотря на сырость, было нетрудным. Чтобы взобраться на широкий, поросший зеленью склон горы, нам пришлось от ее подножия, начинавшегося у самого берега моря, пробираться сквозь влажные заросли невысокого дикого гороха и доходившего до плеча дикого райграса. Весь этот склон представлял собой обширный зеленый луг, заросший высокими травами и белыми цветами борщевика, местами покрывавшими его точно сверкающим белизной снегом. Подходя к верхней границе луга, мы ступали буквально по морю колосьев люпина, еще влажных от недавно прошедшего дождя.

Пройдя луг, мы вскоре очутились на более крутом склоне, покрытом густым ковром из подушечек лишайника, мха и жесткого, вечнозеленого древовидного Empetrum'а. Ступать по нему было очень приятно, пока мы не вошли в туман и низкие облака. Тут началось царство влаги. Медленно, перебираясь с одного скалистого выступа на другой, мы двигались к остроконечной вершине. Пошел дождь, и собирать гербарий стало трудно. Ветер хлестал дождем прямо в лицо, терзая нас так, что мы раскраснелись и вымокли.

Ближе к вершине ветер усилился, и теперь мы уже не могли раскрывать свои журналы, чтобы вкладывать новые образцы, не теряя при этом ранее заложенные, а то и весь журнал, хотя и принимали все меры предосторожности. Наконец, я решил, что благоразумнее будет вернуться, пока не разразился настоящий ураган. Но Слима нигде поблизости не оказалось. Он ушел вперед. Если бы я сдвинулся с места, то легко мог потерять его в тумане, потому что ветер заглушал мой голос. Прижимаясь к влажной серой скале, я ждал, все больше и больше намокая и коченея. Злость моя накапливалась, и я был готов наброситься на Слима за то, что он отбился, но понял, что сам виноват в случившемся, так как не предупредил его о необходимости держаться ближе ко мне, а вместо того чтобы хоть немного сдерживать его пыл, только раззадоривал. Теперь он, наверное, карабкался в поисках растений по опасным, скользким камням, и мы потеряли друг друга. Мое раздражение сменилось беспокойством за Слима.

Я прождал с четверть часа. Казалось, что туман сгустился, а дождь, подгоняемый ветром, лил целыми ручьями. Нужно было искать Слима. Возможно, он с каждым шагом удалялся, а я серьезно сомневался, приходилось ли ему раньше лазить по горам и сумеет ли он без посторонней помощи найти обратную дорогу на базу.

Я громко звал его через каждые несколько секунд, спотыкаясь и скользя по скалам и валунам, усеивавшим склон, на котором мы собирали растения. Я рассудил, что Слим был из тех людей, кого непременно потянет залезть повыше, а поэтому и сам стал взбираться. Там, где закончился подъем, почти сразу же начинался спуск, который шел по скалистому склону почти отвесно и был таким длинным, что исчезал в тумане.

Наконец, я напал на следы Слима. Он предпринял спуск по этому склону, скользя на ногах, как на лыжах. Повсюду встречались длинные борозды в гравии и пепле. Я решил спускаться медленнее и пошел по краю оползня, придерживаясь отвесной скалы, но вскоре обнаружил, что склон очень крут, и мне с трудом удавалось держаться на ногах и не скользить. Вполне возможно, что Слим не смог остановиться, если он действительно решил скользить вниз. Тут впереди себя я увидел обрыв. "Боже мой!" - воскликнул я, содрогнувшись от ужаса. Следы вели прямо к краю обрыва, и сдвинутый гравий указывал, что, силясь удержаться, Слим упал на спину в нескольких ярдах от края пропасти.

Сердце мое отчаянно билось, когда я осторожно подполз к обрыву и заглянул туда. Ничего, кроме тумана. Обрыв был не вертикальным, но все же настолько крутым, что я не рискнул бы спуститься без веревки. И тут далеко-далеко внизу я заметил Слима. Он отчаянно цеплялся за выступ скалы, изо всех сил пытаясь на него подтянуться.

- Ни с места! - заорал я. - Жди меня!

Услыхав мой голос, он глянул вверх и откликнулся, но я не мог больше уделять ему внимания, так как был слишком занят поисками точки опоры. Найти ее оказалось не так трудно, как я думал, но, поскольку все кругом было мокрым, мне приходилось продвигаться крайне медленно, чтобы не поскользнуться. Несколько минут спустя я был уже возле Слима и помог ему взобраться на выступ скалы.

- Ну и ну, дружище, - сказал он, покачивая головой. - Я был круглым дураком, когда пытался съехать с этой горы. Никогда в жизни я так не пугался, как теперь, увидев обрыв.

С большим трудом мы снова вскарабкались на вершину и начали спускаться по направлению к базе. Мы промокли до костей. Слим потерял рюкзак и собранные растения, а его одежда и лицо выглядели так, будто он вывалялся в грязи. Теперь, когда все страхи остались позади, он уже шутил по поводу происшедшего, словно это было самое пустяковое приключение, какое ему когда-либо пришлось пережить.

А между тем еще до прибытия на Алеутские острова мы - Боб и я сошлись на том, что несчастные случаи во время экспедиций, как правило, являются следствием нелепого просчета. Мы хотели обойтись без них. Прежде чем предпринять шаг, чреватый опасностями, нужно взвесить, какова доля риска, и действовать лишь в том случае, если ожидаемые результаты обещали его оправдать.

Нельзя сказать, что Алеутские острова уж очень опасное место, по крайней мере в том смысле, что нам угрожали дикие звери, ядовитые змеи или враждебность местных жителей. К нашему счастью, на этих островах подобные неприятности были исключены. Зато тут приходилось сталкиваться с опасностями иного рода, приводившими к несчастным случаям и нежелательным рискованным приключениям. Крайне изменчивая погода с частыми, порой яростными штормами, а также коварные приливо-отливные течения и не отмеченные на карте рифы представляли собой постоянную угрозу для всех, кто выходил в море. Мы знали, что в некоторых местах нам следовало остерегаться карстовых воронок и фумарол - отверстий, через которые выделяются вулканические газы. Часто они совершенно зарастают пышной растительностью. Никогда нельзя доверять и крутым алеутским скалам, обычно рыхлым и скользким из-за покрывающего их лишайника.

Однако главным источником опасностей, преследовавших нас в то лето, были непредвиденные ветры. Это им мы обязаны пережитыми страхами и вечными задержками. Именно поэтому различные авторы именовали Алеутские острова Островами дымящегося моря, Родиной штормов, Колыбелью ветров.

ГЛАВА VII

Будьте всегда готовы к непредвиденному - так напутствовал меня профессор Бартлет перед отъездом из Анн-Арбора, и это был добрый совет. В течение двух недель мы занимались сборами гербария на Адахе и, несмотря на штормы и другие обстоятельства, задерживавшие нас здесь, обследовали большую часть острова с его северной и западной сторон. Хотя нам не удалось найти погребальных пещер, мы не испытывали разочарования, так как в перспективе у нас было обследование южной, самой многообещающей стороны острова.

Меня тревожило лишь то, что так быстро проносились дни и недели. Уже вторая половина июля заставала нас на Адахе, а мы еще до наступления осени должны были побывать на других островах, разбросанных на пространстве, равном расстоянию от Чикаго до Денвера.

В мои планы не входило посещение алеутских селений до наступления осени, так как мне было известно, что бульшая часть трудоспособных алеутов летом отсутствует. Одни промышляют тюленей для правительства на островах Прибылова, другие служат вольнонаемными на военных судах. Военные оказались людьми крайне неосведомленными. Лишь немногие офицеры когда-либо бывали в алеутских деревнях, а большинство из них даже не представляло себе, что таковые вообще существуют.

Однажды я совершенно случайно познакомился с Михи Лоханиным, алеутом с острова Атту. Этот человек служил на военном буксире за пределами Адаха. Но наша встреча произошла на аэродроме Адаха, когда он сидел в подавленном настроении, надеясь упросить, чтобы его подвезли на Атху, - там жила семья Михи, с которой он не виделся уже много месяцев.

Михи Лоханин прилично объяснялся по-английски, если учесть, что никогда этому языку не обучался, казался смышленым и услужливым. Узнав, что мы с Бобом ученые и желаем ознакомиться с историей и жизнью алеутов, взгляд его оживился, и он вскочил на ноги.

- Вот здорово, что я вас встретил, ребята. Мне говорили о двух парнях, которые хотят изучать алеутский народ, только я не знал, как вас найти. А не поедете ли вы со мной на Атху?

Я объяснил, что в наши планы не входило посещение Атхи до сентября. Он сощурил глаза и лукаво взглянул на нас. Это был полноватый человек с огромным животом, едва прикрытым грязной рабочей блузой, настолько ветхой, что через нее был виден пупок; когда он смеялся, все лицо его озарялось светом.

- Если вы поедете на Атху сейчас, я помогу вам - проведу по деревне и познакомлю с моими односельчанами. Я много знаю о прежней жизни алеутов. Кажется, сейчас на Атхе алеутов изучают еще какие-то специалисты из Штатов, тоже из какого-то колледжа...

- Не Гарвардского ли случайно? - спросили мы. - Нам говорили, что они в селе Никольском, на Умнаке.

- Во-во, Гарвудский.

Михи подал мне мысль, что нас лучше примут в деревне, если с нами будет какой-нибудь переводчик и гид. Мы не знали, как отнестись к пребыванию Гарвардской экспедиции на Атхе. Несмотря на все происшедшее между нами раньше в Штатах, не было причин, мешавших двум экспедициям работать сообща. Я решил воспользоваться предложением Михи.

Капитан Дал обещал отправить нас на Атху самолетом в ближайшие дни. Михи разрешили лететь с нами.

Тем временем я объяснил Михи, что у нас нет денег, что наша экспедиция очень бедна. Не допуская и мысли об этом, он великодушно отмахнулся.

- Может быть, вы подарите мне хорошую теплую парку [13], или же какую-нибудь одежду для моих родных, - сказал он, оглядывая наши вещи в лаборатории. - А если вы найдете, что я хорошо вам помогаю, тогда дадите мне еще что-нибудь. А не хотите ничего давать, - он пожал плечами и улыбнулся, - тоже не возражаю. Сойдет и так.

Я снял со стены теплую походную куртку и тут же отдал ему, пообещав в награду за хлопоты выделить еще и другие вещи, и немедленно официально назначил его нашим помощником и переводчиком. Такая должность, по-видимому, пришлась ему по душе, даже несмотря на то, что жалованья за нее и не полагалось. Он выпятил грудь дугой, и его смуглый животик обозначился еще сильнее.

Наш новый помощник бульшую часть времени стал проводить с нами в лаборатории, рассказывая всякие истории об Атхе. Он вспоминал про войну, когда его деревня была оккупирована японцами; о годах плена в Японии и о более поздних мытарствах, когда аттуанцев заставили жить с атханцами, вместо того чтобы вернуть их на Атту. Михи объяснил нам, что алеуты с Атхи и алеуты с Атту принадлежат к разным племенам и каждое говорит на своем диалекте. Его народ, аттуанцы, желали возвратиться на свой остров Атту, на западной оконечности Алеутского архипелага, но правительство отказало им в этом. Их родные деревни оказались разрушенными и там было бы трудно наладить административный надзор. Остров Атту расположен совершенно особняком, тогда как Атха находится ближе к Штатам. Поэтому жители обоих островов были поселены вместе на Атхе, и им было предложено ужиться.

Михи помог мне и Бобу спланировать нашу поездку. Чтобы добраться до Атхи, нам следовало пролететь обратно на восток сто пятьдесят миль, повторив часть пути, которую мы уже проделали из Анкориджа на Адах. Атха был большим островом, гористым и суровым. Его плохо знали даже военные, служившие там во время войны на вспомогательной базе. По словам Михи, атхинский аэродром расположен вдоль косы у подножия вулкана. Он представляет собой узкую взлетную дорожку, зажатую между высокими холмами. Летчики не любят приземляться на Атхе.

Судя по нашим морским картам, большая часть Атхи не была исследована береговая линия местами обозначалась лишь пунктиром.

Михи сообщил, что деревня расположена в полутора милях от аэродрома. На мой вопрос, хорошо ли встретят нас его односельчане, он медленно покачал головой.

- Жители Атту помогут вам, потому что я велю им, что касается жителей Атхи, то они иногда поступают плохо.

Так как нам было неизвестно, сколько мы пробудем на Атхе или когда прилетит следующий самолет, мы были вынуждены захватить с собой провианта по крайней мере на несколько недель. Весь этот запас мы разложили на полу посреди комнаты на глазах у Михи, чтобы он представлял себе наши возможности. Мы прихватили дюжину коробок с армейскими пайками и другими продуктами, а также прессы для гербариев, бутылки для коллекций и пять галлонов консервирующей жидкости, химикалии для обработки фотографий, три фотоаппарата, в том числе старую кинокамеру Сине-Кодак, сорок катушек пленки, осветитель для ночных съемок и работы в пещерах, если только нам посчастливится их найти, солидный запас одежды на случай непогоды и товары на продажу, включая охотничьи ножи, большие стальные крючья для палтуса, пули тридцатого калибра, украшения для одежды, шоколад и консервированные фруктовые соки.

Спальные мешки, палатка, кухонное снаряжение, магнитофон и другие громоздкие предметы дополняли наше движимое имущество. Все это, вместе взятое, составило целый ворох клади. Мы прихватили также несколько блокнотов с записями алеутских слов и выражений - на случай, если Михи не окажется под рукой.

ГЛАВА VIII

Восемнадцатого июля с самого утра сияло солнце. Мы с Бобом только что сели позавтракать за стол в нашей лаборатории, как вдруг зазвонил телефон. Говорил начальник аэродрома Мюрри. Он сказал, что собирается в разведывательный полет на остров Танага и над вулканом Большой Ситхин, а возможно, удастся посадить самолет на Атхе; Мюрри спрашивал, можем ли мы быть на аэродроме через двадцать минут.

Можем ли мы! Мы разыскали Михи, погрузили камеры и втиснули багаж в джип. Не прошло и четверти часа, как все трое мчались к летному полю и прибыли туда уже в тот момент, когда прогревались моторы. Мюрри оглядывал небо. На нем ни облачка - исключительный случай для Адаха. "Вам удастся поснимать, - заметил он. - Мы полетим так низко, что вы сможете заглянуть прямо в кратеры".

Мне и Бобу были предоставлены почетные места в середине самолета, где мы могли без помех обозревать весь горизонт через прозрачный смотровой люк из плексигласа. Нам казалось, будто мы летели в огромном пузыре, через который можно было видеть землю прямо под собой. Едва самолет поднялся в воздух, к нам подошел Михи; ему тоже хотелось поглядеть вокруг. Глаза его расширились, а рот раскрылся в восторженной улыбке. К нам тянулись острые, как ножи, вершины горных кряжей, так что мы могли рассмотреть каждую складку. Мы сделали несколько кругов над горой Мофета на высоте десяти тысяч футов. Под нами и впереди, насколько простирался взор, тянулись Алеутские острова. Какое прекрасное зрелище! Мы обозревали пространство в радиусе не менее ста миль. Из-за горизонта один за другим появлялись отдаленные острова. Прямо по курсу лежал заснеженный вулкан Канага, напоминавший своим видом Фудзияму, какой ее представляют на картинах. Под нами виднелся одинокий, таинственный остров Бобровый, еще дальше - гористый Танага, и совсем вдали - Горелый. Тонкий слой белого тумана, похожий на помятую простыню, поднимался веером из открытого моря у северных берегов Канаги и Бобрового; самые же острова отчетливо выделялись в бирюзовом море и казались камешками, какие выкладывают вдоль садовых дорожек, - только эти были крупнее, в зеленую и черную крапинку, и аккуратно располагались с равными интервалами в северной части Тихого океана по направлению к Сибири.

Мы летели высоко над запорошенной снегом вершиной Канаги. С севера он выглядел красивым конусом правильной формы, вздымающимся прямо из Берингова моря, а с юга простирался обширным плоскогорьем. В тот день легкая струйка дыма курилась из жерла кратера. Далеко внизу лежало широко раскинувшееся плато с сотнями небольших водоемов, и каждый так ярко сверкал на солнце, что весь остров походил на бледно-зеленый кристалл, украшенный с одного конца голубоватым бриллиантом конической формы.

Затем мы стали рассматривать с высоты скалистый остров Бобровый, маленький и неприступный горбатый вулкан, выступающий из воды между островами Канага и Танага. Он потух несколько столетий назад и с тех пор сильно пострадал от выветривания.

По переговорному аппарату я спросил командира корабля, не может ли он снизиться, чтобы мы сумели рассмотреть кратеры Танаги. Нам было оказано такое одолжение, и мы чуть не залетели прямо с самолетом в один из них. Я и Боб щелкали фотоаппаратами так часто, как только могли. Боб оперировал одной из наших камер - Аргусом, а я воевал со старым Сине-Кодаком профессора Бартлета, стараясь не выпустить его из своих рук всякий раз, когда нажимал на спуск. Мы летели настолько низко, что заглядывали в самые кратеры, так что нам удавалось разглядеть все подробности их дна, покрытого пемзой. Но мы испытали некоторое разочарование, потому что надеялись увидеть языки пламени и расплавленную добела бурлящую лаву, а никаких признаков активности вулкана не обнаружили. Огонь, газы и лава со взрывной силой, достаточной, чтобы произвести извержение, и более чем достаточной для удовлетворения нашего любопытства, таились где-то в его недрах.

Когда мы летели над открытым морем, вдали неясно обозначился остров Горелый, возникая подобно коническому срезу шоколадного мороженого, плавающего в зеленоватой содовой воде. Подлетев ближе, мы увидели, что склоны острова покрыты вечными снегами, перемежающимися здесь и там с черным пеплом и потоками лавы. Белоснежная мантия заканчивалась зеленой отделкой. Растительность начиналась у самой горы и доходила до середины крутых склонов, где брали верх лед и пепел.

Мы летели приблизительно на высоте пяти тысяч футов над уровнем моря, а до остроконечной вершины Горелого под нами оставалось каких-нибудь триста футов. Она имела правильную коническую форму и, по словам геологов, состояла из базальта и базальтовых пирокластических отложений [14]. Под правым крылом самолета показалось несколько озер, разместившихся в трещинах ледника, который висел на юго-восточном склоне. Они ярко выделялись своим темно-голубым, почти кобальтовым цветом на фоне белого снега. Один из членов экипажа приподнял тяжелую плексигласовую крышку люка, чтобы мне было удобнее фотографировать. Мощные потоки холодного воздуха со свистом налетали на нас, ударяя в лицо, когда мы высовывались, чтобы полюбоваться захватывающей дух красотой горы, над которой так низко кружил наш самолет.

Мне еще никогда не приходилось бывать в воздухе так близко от вулкана. Когда мы заглянули в его раскаленную пасть, нам показалось, что он как бы выдохнул свое "ах". Тяжелые клубы пара поднимались, скрывая самое дно кратера, зато были видны его стенки - вертикальные, окрашенные в оранжево-рыжий цвет. Был миг, когда мне почудилось, что я вижу вокруг верхней кромки кратера зеленоватую тень, какую могла создавать растительность. Подобная возможность интересовала меня: ведь не исключено, что в Великий ледниковый период растения нашли себе убежище в теплом кратере. Каким бы маловероятным ни казалось такое предположение, оно все же заслуживает проверки на месте, если только ботанику когда-либо удастся взобраться на эту вершину.

Пролетая над кратером в третий раз, я высунулся из открытого люка, чтобы фотографировать по мере того, как мы спускались. Теперь мы летели уже на высоте каких-нибудь ста футов над кратером, и я мог различить особенности магмы и даже ощущал запах серы. Это было равносильно заглядыванию в топку печи для сжигания отбросов.

Внезапно самолет сделал резкий вираж влево, и нас обдало горячим воздухом, а в это страшное мгновение я перегнулся через орудийную опору. Когда я взметнул руками, хватаясь за край крышки и совершая неимоверное усилие, чтобы удержать равновесие, сильной воздушной струей у меня едва не вырвало камеру. Какую-то долю секунды, показавшуюся мне вечностью, я удерживался на месте, прижавшись одними бедрами к краям люка. В этот краткий миг я совершенно отчетливо разглядел кратер, над которым мы пролетали, и с ужасом подумал, как мало мне оставалось, чтобы в него свалиться. Тут кто-то схватил меня за штаны и оттащил на место.

Несколько секунд никто из присутствующих не был в состоянии проронить слово. Все сидели будто прикованные к месту и пялили на меня глаза. Я пережил такой испуг, какой человек испытывает лишь раз в жизни. У меня выступил холодный пот, подкосились ноги, и я в изнеможении опустился на сиденье стрелка. Теперь все наперебой закричали, перекрывая рев моторов. Насколько мне повезло, объяснять не приходилось.

Боб выглядел таким же перепуганным, как и я. Все, что он оказался в состоянии проронить, было: "Тед, дружище, еще немножко..."

Тут кто-то из экипажа спокойно закрыл люк и закрепил крышку.

К этому времени, сделав четвертый круг над Горелым, мы устремились обратно на Адах. Командир экипажа Мюрри сообщил нам по внутреннему телефону, что мы полетим на вулкан Большой Ситхин мимо Адаха, а если успеем, то продолжим полет на Атху.

Не переставая дрожать всем телом, я взял бинокль и стал отыскивать глазами признаки поселений, некогда располагавшихся на берегах островов Танага и Канага. Боб и Михи последовали моему примеру. Там, где лежал земляной грунт, а также вдоль берега - в заливах и укрытиях даже с воздуха было нетрудно распознать местоположение покинутых деревень. Там остались темноватые зеленые площадки, зачастую в виде неправильной шахматной доски, на которых растительность была обильнее, нежели за их пределами. Мы опознали несколько селений с северной стороны Канаги.

Наш интерес к земле, над которой мы пролетали, заинтриговал экипаж самолета, дежурные стрелки отсека внимательно прислушивались к нашим разговорам и одним глазом вели наблюдение, а другим старались заглянуть к нам через плечо. При шуме моторов было невозможно разговаривать не повышая голоса, и поэтому каждому приходилось выкрикивать свои вопросы и ответы.

Между тем изрезанные берега остались позади, зато впереди показались другие. Мы летели очень низко. Мои морские карты, разложенные теперь на коленях у Боба, помогали нам кое-как ориентироваться, однако многое было помечено на них лишь пунктиром, а большинство пунктов на суше не имело наименования. Я справлялся на их счет у Михи. Он сообщал мне длиннейшее алеутское название и сам же переводил: "Что означает Скалистое место". При этом лицо его выражало полнейшую невинность, хотя это было уже десятое по счету "скалистое место", которое он назвал нам.

Наблюдаемые нами с ковра-самолета острова были детищами разбушевавшейся стихии. Они возникли на поверхности океана приблизительно сто миллионов лет назад, в эру, которую геологи назвали палеозойской. До этого на всем пространстве, где ныне раскинулся Алеутский архипелаг, не было ровно ничего, кроме воды, а под нею - тонкая и непрочная земная кора, ниже которой клокотала раскаленная магма. Когда кора трескалась, что нередко случалось в те времена, огромные потоки бурлящей лавы вырывались на свободу и достигали поверхности приведенного в волнение океана. По мере того как эта лава охлаждалась, извергались новые потоки, которые, остывая, наращивали скалистые горы, возвышавшиеся над водой.

Вновь образовавшиеся горы имели широкое сквозное отверстие с ребристой поверхностью, напоминающее дымоход; оно опускалось ниже морского дна, вплоть до всепожирающего огня топки, пылавшей в недрах Земли. Случалось, что разогретые газы, пепел и каменные бомбы с огромной скоростью выбрасывались из таких дымовых труб, и тогда начинались грозные извержения.

С момента возникновения Алеутских островов вулканы извергались бесчисленное количество раз. Многие из них действуют и поныне. За миллионы лет, которые прошли с той поры, когда из-под воды вырос первый остров, Алеутский архипелаг возник, был уничтожен эрозией и возник вторично. Еще и в наше время в результате вулканической деятельности из-под воды поднимаются новые острова.

То, что сейчас представляется в виде разорванной цепи островов, в действительности является огромной скалистой грядой, лишь самые крупные вершины которой выступают над поверхностью океана. Эта гряда расширяется к востоку, образуя полуостров Аляску, и доходит почти до того места, где ныне стоит город Анкоридж.

Теперь я и Боб наблюдали, как под нами проплывал конус Канаги. Прослушав объяснения, которые я давал, стараясь перекричать шум моторов, члены экипажа стали смотреть на острова другими глазами. Они были поражены, узнав, что и до сих пор под водой образуются острова. Кто может сказать, что образуется там, под холодным зеленым Беринговым морем, в то время как оно нескончаемо катит свои волны?

В различные периоды истории на Адахе тоже бывали извержения. Его большие вулканы изрыгали массу пепла и потоки лавы, покрывавшие обширные пространства. Но со временем эти вулканы потухли и выветрились; ветер, море и лед подвергли их эрозии и изменению. Взамен них на некоторых Алеутских островах возникли новые вулканы. Сейчас на Адахе сохранились лишь остатки вулканов, например гора Мофета - неподвижный и немой свидетель бурных событий, очевидцем которых ей пришлось бывать в свое время.

Теперь мы летели над горой Мофета. Вскоре Адах остался позади, и командир Мюрри объявил, что у нас по курсу лежит вулкан Большой Ситхин. Мы жадно вглядывались в него по мере приближения. Вот он, царь вулканов. Когда-то русские назвали его Белая, великая "Белая гора". Крутые склоны вулкана поднимались из самого моря, достигая высоты 5740 футов [15]. Огромные снежные навалы вблизи вершины были черным-черны от пепла ее царственных отрыжек. Кратер вулкана находился на склоне, почти в двух тысячах футов ниже вершины, и был опоясан большим ледником. Нам были видны глубокие расщелины во льду, образовавшиеся под действием огромного внутреннего давления и расходящиеся от кратера под углом. С высоты нашего полета они были похожи на хвосты больших черных змей, головы которых уткнулись в кратер. Над вулканом стояла туча пара. Казалось, что самое большое, главное отверстие было забито обломками черных скал, выжатых снизу.

Мы облетели остров и заметили на его южном берегу небольшой морской аванпост. По словам командира Мюрри, флот проявляет особый интерес к вулкану Большой Ситхин и тщательно наблюдает за его поведением. Дело в том, что он находится всего в двадцати пяти милях к востоку от Адаха и при неблагоприятном ветре извержение могло бы нанести ущерб расположившейся на нем военно-морской базе.

У нас с Бобом были другие причины смотреть на Большой Ситхин с особым интересом. На острове имелись ледники и горячие ключи. Кроме того, Михи сказал нам, что здесь, у моря, рядом с внушающим благоговейный страх вулканом, когда-то жило четыреста алеутов. Покинутые ими деревни никем не изучались.

* * *

Едва мы успели оставить позади себя один остров, как под крылом появился другой, поражая нас своим видом. Это был вулкан Касаточий, одинокий потухший вулкан в форме конуса, возвышающегося на тысячу футов над уровнем моря. Стенки его большого кратера уходили круто вниз, а сам он был до краев заполнен водой - алеутское озеро-кратер диаметром почти в тысячу футов, зажатое кольцом громадных, почти вертикальных скал; вода в нем была темного зеленовато-голубого цвета.

- Наверное, глубокое, - заметил Боб, с любопытством разглядывая крутые берега озера.

- Очень глубокое, - с трепетом произнес Михи. - Люди говорят, что оно бездонное.

Командир Мюрри спросил, соленая или пресная вода в кратере. Никто не знал наверняка. Было бы слишком рискованно спустить человека с таких крутых скал на веревке.

- Мне кажется, я знаю, как это можно было бы выяснить, - сказал Боб. Будь у нас достаточно азотистого серебра, мы бы посмотрели, вступит ли оно в реакцию с солью, образуя осадок. Для этого можно было бы высыпать несколько бочонков в озеро, и если появится осадок, значит вода там соленая.

Дело ограничилось этим разговором, и мы так и не получили ответа на свой вопрос. Быть может, в один прекрасный день кому-нибудь удастся достичь кратера Касаточьего и открыть нам истину. При этом он узнает и многое другое, остающееся для нас загадкой. Возможно, что в этом кратере сохранились растительные и животные организмы, оказавшиеся изолированными от внешнего мира много тысячелетий назад.

В поле зрения появилась Атха, и наше внимание переключилось на этот остров. Мы с жадностью разглядывали его горы и глубоко изрезанную линию берега, желая предугадать, какие сюрпризы ждут нас здесь.

ГЛАВА IX

С воздуха остров Атха выглядел еще суровее и гористее Адаха. Его северная оконечность сплошь занята несколькими вулканами, один из которых дымился. Боб и я искали глазами признаки селения, но безуспешно, хотя Михи уверял, что мы пролетаем как раз над его деревней. В следующий миг самолет уже подпрыгивал на неровной стартовой дорожке, запорошенной песком дюн.

- Хотелось бы мне знать, приятно ли будет гарвардцам увидеть нас, сказал мне Боб, выглядывая из окна, чтобы убедиться, не встречает ли кто-нибудь наш самолет.

Пока мы спускались через нижний люк, за нами с любопытством наблюдала группа военных. Они входили в небольшой отряд, который был расквартирован на Атхе и нес здесь службу береговой охраны. Все они были непричесаны, а некоторые отпустили бороды. Когда командир Мюрри подошел ближе, желая поговорить с ними, они вяло приветствовали морских летчиков.

- Эй, Слим, - подозвал сержант одного из своих подчиненных. Проводи-ка этих двух парней до деревни. - Он указал кивком головы на меня и Боба.

Я услышал, как кто-то произнес: "Боже мой! Еще кого-то принесло из колледжа!"

Краска начала заливать шею командира Мюрри, и я поспешил подойти к экипажу, чтобы выразить ему свою благодарность.

- Когда вы пожелаете вернуться на Адах, - сказал мне Мюрри, - сообщите по радио и мы прилетим за вами.

Затем он повернулся к сержанту и объявил ему, что мы ученые и являемся гостями флота, многозначительно добавив, что на этот счет имеется распоряжение штаба.

Несколько минут спустя самолет взлетел и, держась края горного хребта, взял курс обратно на Адах.

Наша тряская поездка вдоль берега в старом, похожем на трактор автомобильчике продолжалась каких-нибудь пять минут. Скоро мы взобрались на горный кряж и увидели внизу небольшой амфитеатр, образованный зелеными холмами, где и лежала прижатая к морю деревня. Не успела машина остановиться, как ее окружили ребятишки. Слим прикрикнул на них, и они с громким смехом разбежались. Мы с Бобом извлекли с задних сидений свои походные мешки, а Михи подал нам пакеты с провизией так, словно это были хрупкие инструменты. Мне было интересно знать, где же находилось остальное население деревни. Никто из взрослых не показывался. Тем не менее легкое движение тени в окне одного из домов подсказало, что за ним спрятались люди, которые, как я был уверен, с любопытством наблюдали за нами.

По протоптанной дорожке от берега в нашу сторону быстро шел тощий алеут маленького роста. Когда он заметил Боба и меня, его неправильной формы лицо расплылось в улыбку, а глаза сузились в щелочки, окруженные глубокими веселыми морщинками.

- Вы тоже будете изучать нас? - спросил он.

Мы ответили, что действительно приехали с этой целью, и его улыбка стала еще шире.

Он оказался самым забавным и добродушным алеутом, какого мне когда-либо приходилось встречать. Ему было около пятидесяти лет. На совершенно круглой голове, посаженной на костлявую шею, торчали громадные уши, бульшую часть лица занимал рот, из которого торчало несколько пеньков, покрытых налетом от курения, - все, что осталось от зубов. Подбородок заканчивался редкой черной козлиной бородкой, делавшей его похожим на комика Фу Манчу. Как нам скоро стало известно, его звали Денни Невзоровым. Он был исполняющим обязанности старосты, владельцем лавки, ответственным по встрече вновь прибывающих, а также местной торговой палатой - все в одном лице.

Михи тут же пустился объяснять по-алеутски, кто мы такие и что нам нужно. И хотя не было сомнения, что Денни прекрасно понимает по-английски, Михи был преисполнен решимости до конца сыграть свою роль переводчика.

Я осмотрелся в надежде увидеть поблизости кого-нибудь из представителей Гарвардского университета, но никто не появлялся. Тогда Михи указал на высокое здание грязно-коричневого цвета, которое показалось мне каким-то учреждением. "Это школа. Там сейчас не учатся. В ней живут другие ученые. Может быть, вы разместитесь вместе с ними?"

Не успел он закрыть рот, как дверь школы отворилась, и я узнал Билла Лофлина, который направился к нам торопливой походкой. Следом за ним шло еще несколько белых людей. После того как мы представились друг другу, нас пригласили зайти выпить кофе. Шофер куда-то скрылся, по-видимому в один из алеутских домов, но Денни и Михи охотно приняли приглашение.

Я объяснил цель нашего приезда на Атху и спросил, есть ли в деревне место, где можно было бы остановиться. Последовало молчание, после чего Лофлин сказал, что приглашает нас поселиться вместе с ними, но что будет тесно, так как они заняли все комнаты.

- К нам ежедневно приходят алеуты для исследований, которые мы проводим, - пояснил он. - Но пока речь идет о том, чтобы переночевать, вы можете расположиться со своими спальными мешками в классных комнатах, если вас устраивает жесткий пол.

Я поблагодарил его и сказал, что, быть может, мы и воспользуемся его предложением, однако, поскольку нам тоже потребуется рабочее место, мы попытаемся расположиться в деревне, в другом подходящем доме.

Михи и Денни затараторили по-алеутски. Затем Михи обернулся ко мне: "Он говорит, что знает, где найдется место".

Денни кивнул в знак подтверждения и сказал с важностью: "Я устрою вас, ребята".

Когда мы вышли из школы за своими вещевыми мешками, к нам подбежали было ребятишки, но тут же остановились и стали застенчиво разглядывать нас издали. Некоторые из них оказались босиком, хотя погода была далеко не теплая. Из-за мыса показалась деревянная плоскодонка, подвесной мотор которой нерешительно потрескивал. Не считая этого звука, над деревней стояла полнейшая тишина. Я снова задумался - а где же могут быть другие алеуты?..

Михи ушел, заверив нас, что скоро вернется и скажет, где мы сможем поселиться. Я спросил Денни, сколько народу живет в деревне.

- Человек пятьдесят, - ответил он, но было ясно, что он не знает. Спросите других ученых. Они знают. Они считали.

Вдруг он извинился и поспешил следом за Михи. По-видимому, он опасался за свой авторитет. Я стал подумывать, не было ли с моей стороны оплошностью посылать Михи подыскивать нам жилье. Может быть, тем самым мы обижали Денни.

К Бобу приблизился бочком оборванный алеутский мальчонка. "Гляди, какой у меня крючок. Пойдет для крупного палтуса". Он протянул самодельный рыболовный крючок, составленный из двух скрепленных вместе сучков. "Вот это снасть!" - с восторгом воскликнул Боб, чем сразу обрел верного друга. Лерри Невзоров, или Кулачи, как его звали другие ребятишки, ходил теперь повсюду следом за нами. Он стал нашим официальным гидом по группе младших. Удивляла правильность его английского языка. "Я учил английский в школе, - объяснил мальчик. - Я уже во втором классе". Ему было не больше десяти лет.

Я прошел вдоль деревни. Около ручья, пересекавшего деревню, стояло несколько деревянных рам, увешанных толстыми тушками красноватого лосося. Запах вяленой рыбы - первое, что поразило меня еще при выходе из машины. В деревне насчитывалось около тридцати дворов, не считая обращавшего на себя внимание здания русской православной церкви и казенной школы, которая была здесь самым большим строением. Кроме церкви, школы и, может быть, еще одной-двух построек, все остальные стояли на столбах, так что возвышались над землей на два и больше футов. Создавалось впечатление, что сильный порыв ветра мог бы снести их. Большинство домов не было покрашено; на остальных же старая краска потрескалась и облезала чешуйками с деревянных стен. Бросалось в глаза, что школа представляла собой нескладное грязное строение, где, кроме большого классного помещения, имелась также квартира для учителя из семи комнат, одна из которых служила медпунктом. Мне сказали, что в деревне живет шестьдесят шесть алеутов с Атту и Атхи.

Когда Боб и я возвращались в школу, неожиданно появился Михи в сопровождении пожилого алеута, одетого в выцветшую куртку из грубой бумажной материи.

- Этого старика зовут Сидор Снегирев, - сказал Михи. Мы кивнули Сидору и протянули руки, которые он смущенно пожал, не отрывая глаз от земли. - Он говорит, что у него есть дом, в котором вы можете поселиться. Но в нем нет никакой обстановки, кроме кровати с тюфяком. Может быть, вы раздобудете стол и стулья в школе?

Я сказал, что мы будем рады даже и пустому дому, а в случае необходимости сколотим стол сами. Подумав, я добавил:

- Михи, мы очень благодарны Сидору и можем уплатить ему вперед.

- Сколько времени вы у нас проживете? - осведомился Михи, словно заключая крупную сделку.

Я ответил, что нам хотелось бы пробыть две недели, а возможно и все три, и поинтересовался, какова такса на жилую площадь в атхинской деревне.

Михи повернулся к старику и быстро заговорил по-алеутски. Сидор что-то промычал в ответ.

- Может, вы дадите ему какие-нибудь продукты, а? - ухмыляясь спросил Михи.

Я ответил, что мы с удовольствием дадим ему коробку с пятидневным армейским пайком, если это его устроит. Это его устраивало. Мы снова обменялись рукопожатием. Теперь старик поднял глаза и тоже заулыбался. Состоялась отличная сделка. Когда я предложил не откладывая перенести наши вещи, Михи заволновался и стал возражать, говоря, что дом будет готов не раньше завтрашнего дня. Я удивился и спросил почему.

- А потому, - заявил Михи с непостижимой для нас логикой, - что старик затерял ключ и найдет его только завтра.

Так довелось мне впервые столкнуться с проявлением чувства собственного достоинства, сильно развитого у алеутов. Но это я уяснил себе позднее. Две женщины тайком от нас пробрались в дом и произвели там генеральную уборку. Алеуты не могли допустить, чтобы двое белых въехали в неубранное помещение, хотя бы и пустующее, и, чего доброго, заподозрили их в нечистоплотности. Нам ничего не оставалось, как переночевать в своих спальных мешках на полу в школе. Лофлин предложил нам питаться совместно, поскольку им все равно приходилось готовить на пятерых. Я охотно согласился, оговорив лишь, что мы внесем в общий котел свою лепту в виде нескольких коробок с пайками.

Сидя в тот вечер за большим обеденным столом в уютной квартире преподавателей, мы кое-что узнали о занятиях гарвардской группы. В нее входили молодые люди; за исключением доктора Александера и доктора Муриса, все они недавно закончили университет и работали над своими диссертациями в области антропологии. Их руководитель Лофлин интересовался главным образом составом крови алеутов как возможным ключом к определению их происхождения и расовой принадлежности. Доктор Александер был специалистом в области электрокардиограмм, которыми он пользовался для выявления сердечных заболеваний у алеутов. Доктор Мурис был дантистом. Его исследования в основном ограничивались полостью рта; он уже собрал порядочную коллекцию гипсовых слепков зубной полости обитателей Атхи. Гарн выполнял обязанности фотографа и в дополнение к этому изучал особенности кожи, волос и строения глаз алеутов. Лингвист Марш интересовался алеутским языком. Мы с Бобом сошлись на мнении, что они составляют содержательное общество. Вскоре натянутость между нами прошла, все смирились с тем фактом, что мы тоже будем работать в деревне.

На следующее утро Марш раздобыл для нас стол, пару стульев, керосиновую печку, и мы перекочевали на свою квартиру. Уборщицы неплохо потрудились: кругом все блестело, хотя еще не успело просохнуть и воздух был затхлый. Осмотрев расшатанную кровать и заплесневелый тюфяк, мы решили и в дальнейшем пользоваться своими спальными мешками, раскладывая их прямо на полу, но не сказали об этом Михи, которого еще раз поблагодарили за помощь.

И вот настал наш первый рабочий день в алеутской деревне. Мы старательно растолковали Михи, что хотим узнать, как алеуты используют растения, изучать их жизнь, питание, а также зависимость от даров моря и суши. Если Михи сможет все это объяснить односельчанам, тогда они не будут на нас обижаться за то, что мы суем нос в их дела. Он обещал. "Вы им нравитесь. Они помогут", - заверил он нас.

Выходя из новой штаб-квартиры нашей экспедиции, мы чуть не наткнулись на двух девушек алеуток, проходивших мимо дверей. Они пустились бежать, потом перешли на быстрый шаг, хихикая и оглядываясь, словно их застали на месте преступления.

- Надеюсь, Михи, что не все жители деревни будут бегать от нас, заметил я.

- Нет, нет, - успокоил он меня. - Сейчас они к вам еще не совсем привыкли и боятся, что вы станете над ними смеяться.

Случай с девушками был примером почти повсеместно распространенной среди взрослых алеутов боязни, как бы посторонние не подняли их на смех.

И тем не менее Михи был прав. Через несколько дней мы уже встречали на своем пути больше народу, а еще через некоторое время алеуты стали даже подходить и заговаривать с нами. И все же, пока мы жили в этой деревне, меня не покидало чувство, что за мной наблюдают из окна те, кто предпочитал удовлетворять свой интерес к нашим занятиям, оставаясь незамеченным.

Ночью, залезая в свой холодный спальный мешок, я хотел погасить свечу на подоконнике и оказался лицом к лицу с алеутским мальчиком, прижавшимся носом к оконному стеклу. Мы оба вскрикнули от испуга, и он тут же растаял в темноте.

Вскоре я убедился, что пока мы работали, к нам всегда кто-нибудь заглядывал в окна или же стоял под дверью, или вертелся поблизости. Трудно сказать, кто кого изучал с бульшим интересом - алеуты белых ученых или же последние алеутов.

ГЛАВА X

Боб и я поднялись очень рано. В доме было еще сыро и холодно после прошедшего ночью дождя. Мы наскоро оделись, едва ощущая тепло от керосиновой печки. Затем, схватив полотенца, мыло и зубные щетки, помчались, шлепая по лужам, сквозь холодный туман и моросящий дождь по грязной тропинке в школу умываться.

Там нас приятно обдало теплом, только гарвардцы израсходовали всю горячую воду титана, и нам пришлось довольствоваться холодной.

Марш был общепризнанным поваром экспедиции. Он уже хлопотал на кухне, стряпая завтрак на большой железной плите, пышущей жаром. Лофлин отодвигал в сторону книги и бумаги, разбросанные по длинному столу из вишневого дерева, стоявшему в столовой.

Я заметил, что гарвардская группа чувствовала себя здесь совершенно как дома. Повсюду валялись книги, инструменты, одежда, постельные принадлежности. Я не понимал, куда же делись назначенные на Атху учителя, и спросил об этом у Гарна. Тот ответил, что они с отвращением покинули остров, пробыв здесь несколько недель. По-видимому, это место показалось им слишком грязным, и они убоялись инфекции.

Когда мы принялись за еду, я открыл, что Марш был из тех поваров, которые не выбрасывают ничего, пригодного в пищу. Гарн со смехом объяснил, что все остатки пищи предыдущего дня сохраняются и подаются к завтраку на следующий день.

Эти остатки обращались то в комковатый омлет, то в сомнительное тушеное мясо, то в мясное суфле или же в излюбленное яство Марша - острый рыбный паштет. Питание блюдами, изготовленными этим поваром, неизменно сулило нечто новое и интригующее, но требовало крепкого желудка.

Мы еще не успели покончить с трапезой, как в школу стали заходить люди. Они преспокойно усаживались и с любопытством наблюдали, что мы едим. Их приводил Денни Невзоров, неофициальное связное лицо между деревней и учеными. В течение всего дня алеуты приходили один за другим в школу, чтобы их измеряли, изучали и брали кровь на анализ.

Вместе с другими, широко улыбаясь, в комнату зашел и Михи. Увидев Боба и меня, он во всеуслышание заявил:

- Сегодня я пришел помогать вам. Я провожу вас на рифы и покажу, где растут съедобные морские водоросли.

- Отлично! - обрадовался я, и мы пошли к себе за принадлежностями для коллекционирования.

Вернувшись в школу, мы застали Марша, поджидающего нас. Он сказал, что ему тоже интересно ознакомиться с аттуанскими наименованиями растений, и поэтому он пойдет с нами. Михи вел нас по тропинке к воде настолько быстро, насколько ему позволяли короткие ноги. Мы следовали за ним гуськом, застегнувшись на все пуговицы, так как моросил дождик.

Недалеко от берега мы перепрыгнули загрязненный ручеек, протекавший через деревню и выносивший сточные воды и отбросы в залив. Я обратил внимание, что он, петляя, почти подходил под некоторые дома алеутов и протекал мимо навесов для вяленой рыбы. Группа ребят играла в грязи костями морского льва и щепками, пуская их по вонючей воде.

- Фу! - пробормотал Боб, сдерживая дыхание, а я повел носом, потому что осаждавшие нас запахи не поддавались описанию. Но при этом я подумал, что ведь и некоторые ароматы нашего цивилизованного мира тоже не из приятных. Взять хотя бы запахи, стоящие над некоторыми нашими промышленными городами: дым, заводская вонь, отработанный газ, выпускаемый бесчисленным множеством грохочущих машин, запахи свалок на задворках. Я улыбнулся. Наверняка алеут отворотил бы от них нос. По-моему, все зависит от привычки.

Миновав рифы, мы с Михи, перепрыгивая с одного скользкого камня на другой, перебирались через лужицы, оставшиеся после прилива, попутно собирая водоросли и мелких морских животных. Все это время Михи усердно искал что-то и, наконец, обнаружив, принялся с силой выдергивать, пока не вытащил.

- Вот "кангукс", у него вкусные стебли, похожие на сельдерей. - При этих словах он запихнул себе в рот целый стебель, жуя и причмокивая. Боб и я деятельно собирали образцы всего, что нам попадалось.

Михи сообщил, что раньше алеуты использовали многие виды морских трав. Крупные водоросли обдирались, сплетались вместе, и в таком виде они служили превосходной веревкой. Другие морские травы помельче, растущие на склонах, шли в пищу. Михи нашел морского ежа и показал нам, как сдирать покрытую колючками шкуру, чтобы добраться до пахучей мякоти яиц.

Это было насыщенное утро, когда каждый из нас почерпнул много нового. Мы все собирали "съедобные", по мнению Михи, водоросли. Марш же лез из кожи вон и просто набрасывался на них, желая походить на настоящего алеута. Он шел по пятам за Михи и, на что бы тот ни указывал, тотчас засовывал в рот, чмокал и приговаривал: "До чего же вкусно!" Готов поручиться, что один или два раза его при этом чуть не стошнило.

В то утро произошел случай, заставивший меня усомниться, что кто-либо из нас будет вообще принят алеутами за своего. Возвращаясь с рифов, мы остановились посмотреть, как несколько алеутов вычерпывали воду из большой деревянной лодки. Они вытащили ее на полузатопленную баржу, служившую пристанью для всей деревни. Одетые в камлейки [16] мужчины представляли собой живописную картину. Я заметил, однако, что стоило Бобу направить на них свой фотоаппарат, как они поворачивались спиной.

У причала стояли другие лодки: деревянные ялики и плоскодонные лодки типа "глоучестер", некоторые из них с помятыми навесными моторами, закинутыми на корму. Михи сообщил нам, что эти лодки были привезены из Сиэтла на пароходе, ежегодно доставляющем товары на остров. Мне было известно, что в прошлом алеуты, подобно северным эскимосам, плавали в кожаных байдарах, и поэтому я спросил Михи, пользуются ли ими сейчас. Один из стоявших на барже алеутов покосился в мою сторону, фыркнул и сказал по-алеутски что-то, заставившее присутствующих громко рассмеяться.

- Что он сказал, Михи?

Михи ухмыльнулся и робко посмотрел на других.

- Он сказал: "Неужели вы думаете, что мы еще дикари?"

Другие алеуты снова захихикали, и тут мне многое стало ясно. Это была шутка на мой счет. По-видимому, я проявил неосведомленность, спрашивая, используют ли они и поныне устарелые вещи, в то время как они располагали современным снаряжением. Конечно, это было бы крайне глупо с их стороны. Однако, когда я наблюдал, каких усилий стоило им спустить на воду тяжелую шлюпку современной конструкции, я задавался вопросом, есть ли у них основания для самодовольства. Самодельные кожаные байдары алеутов, зачастую большие и вместительные, могли перевозить такую же тяжелую поклажу, как и деревянные лодки. К тому же они отличались легкостью, удобством в обращении и легко чинились. Алеуты поменяли эти прекрасно державшиеся на воде, устойчивые на волне и сравнительно недорогие лодки на скверно проконопаченные, громоздкие деревянные боты, которые стоили немалых денег и были такими тяжелыми, что вытаскивать их из воды и спускать на воду под силу лишь довольно многочисленному экипажу.

- А что, если нам поехать с ними? - спросил Марш, указывая на алеутов. - Они отправляются за тюленями.

Это было бы интересное путешествие, но нас не пригласили. Наоборот, алеуты отвернулись и занялись своими делами. Было совершенно очевидно, что наше присутствие им неприятно. Когда Марш продолжал настаивать на своем, один из алеутов предложил, наконец, с неохотой:

- Что ж, если хотите, можете поехать.

- У нас другие дела, - поспешил я сказать Маршу, тем самым давая понять Бобу и ему, что нам пора уходить. Они поняли намек и пошли за мной. Я решил, что, оставшись наедине с Михи, спрошу его, почему алеуты отнеслись к нам так неприветливо и недружелюбно.

Я заметил, что то же самое произошло и накануне вечером. Когда мы прогуливались по берегу, я наткнулся на двух старых женщин, собиравших морские водоросли и мелких животных в лужах, оставшихся после отлива. Завидев меня, они побросали все содержимое из своих ведер обратно в воду и поспешили домой, едва кивнув в мою сторону. Странно, подумал я; ведь они, наверное, потратили много времени, собирая все это. Еще раньше другая старушка спрятала лицо, не давая себя сфотографировать. Переговорив с ней по-алеутски, Михи обернулся ко мне и объяснил:

- Она говорит, что вы станете смеяться над ее карточкой.

Вернувшись к себе, мы с Бобом принялись сушить найденные образцы морских водорослей. Пучки душистых растений были развешаны на гвоздях в комнате, выходившей на улицу. Старые газеты, разостланные на полу, впитывали влагу водорослей и совершенно размокли. Сушка оказалась длительным процессом, так как в нашем доме всегда было прохладно и сыро.

Утренняя экскурсия убедила меня и Боба в том, что если и в дальнейшем мы будем ежедневно собирать свои коллекции вместе, то нам не удастся выполнить на Атхе всей нашей программы. Поэтому было решено, что Боб займется собиранием гербария, а я, оставаясь в деревне, попытаюсь ближе познакомиться с ее жителями.

Мое первое впечатление подсказывало, что алеуты - народ скромный и очень застенчивый. Вопреки ожиданию я убедился, что они весьма далеки от тех отсталых эскимосов, которые всего лишь двести лет назад пользовались орудиями каменного века. Мне кажется, что каждый, посещающий их впервые, испытывает некоторое разочарование, не обнаруживая старинных обычаев, примитивности, традиционных черт материальной культуры - всего, что у нас связано с представлением об эскимосах.

Алеуты смуглокожи, они не слишком развиты, быть может, беднее рыбаков в Штатах и несговорчивы в своих взаимоотношениях с белыми из-за разделяющего их языкового барьера. Но они носят одежду, приобретенную в магазине, едят консервированные продукты, используют подвесные моторы и читают американские журналы. Алеутские матери кормят своих младенцев детской питательной смесью, и, как сообщил мне Михи, почти в каждой семье имеется хотя бы старенький фотоаппарат или по меньшей мере радиоприемник. Они любят ковбойские песни. Однажды, проходя под окном, я услыхал, как алеутская домашняя хозяйка напевала "Глубоко в сердце Техаса". Она совсем неплохо воспроизводила эту мелодию.

На следующее утро после нашей экскурсии к рифам Михи повел меня в гости в семью алеутов с Атту. Когда мы подходили к дому, мне было странно увидеть ванну, стоявшую у заднего крыльца. Ванны встречались по всей деревне, некоторые из них были еще в упаковке. Ясно, что эта сторона цивилизации здесь не привилась. Интересно, что подумало бы наше правительство в Вашингтоне, узнав, что в этих белоснежных подарках, присланных для поднятия культурного уровня алеутов, пускают кораблики дети или же они служат для собирания дождевой воды. Интересно также, сколько алеутов, использовав ванны по назначению, схватило воспаление легких и умерло.

Следующее, что бросилось мне в глаза в доме, куда я пришел, был кусок тюленины, черный от засохшей крови и засиженный мухами. Мясо висело на гвозде, вбитом в наружную стенку, и выглядело весьма и весьма неаппетитно. На заднем дворе валялись кишки и обглоданные кости. Михи провел меня через кухню, в которой было не чище. На полу лежали испачканные половики, валялись остатки пищи и грязная одежда. Тут же на разостланном одеяле лежал ребенок с соской во рту, а двое котят, плутовски поглядывая, лакали молоко, пролившееся из откатившейся в сторону бутылки. Мне ударил в нос резкий запах варившегося мяса морского льва. В комнате было настолько жарко и душно, что в первые минуты мною овладело непреодолимое желание выскочить за дверь на прохладный чистый воздух, но очень скоро я свыкся с этими непривычными запахами и перестал их замечать.

Михи сразу провел меня в переднюю комнату, где на покрытом линолеумом полу играли дети постарше. Всю их одежду составляли нижние рубашки, а зады у них были так же грязны, как и пол. Когда мы вошли, они перестали играть и смотрели на нас, засунув в рот пальцы. Большие карие глаза ребятишек следили за каждым моим движением, и когда я им улыбнулся, эти глаза еще более расширились.

В комнате не было никакой обстановки, не считая деревянного столика, пары стульев возле окна да койки армейского образца у стены. В смежной комнате стояли еще две койки и еще один или два стула. Стены были украшены картинками из календаря - и все. Я не увидел никаких признаков обычных домашних икон. Такие иконы имеются в каждой алеутской семье. Это почитаемые религиозные изображения; перед каждой иконой, укрепленной в одном из углов под потолком, как правило, висит лампадка.

Михи сообщил мне, что в этом домишке проживают три семьи. Когда мужчины дома, в трех комнатах размещаются десять человек. В данное время мужчины отсутствовали, они работали на военных судах, а дома остались одни женщины и дети. Возможно, что именно поэтому мне часто встречались в деревне военнослужащие из соседнего гарнизона.

Михи представил меня присутствующим. Женщины были растрепаны и неряшливо одеты, но застенчиво улыбались и, казалось, что они к нам дружески расположены.

- У этих людей мало еды, - сказал Михи просто, заметив, что я оглядываю эту нищенскую обстановку. - Им приходится трудно.

Затем он пустился рассказывать о горестях своего народа, который много перестрадал во время войны. Они все потеряли. Взамен того, что разрушили японцы, управление по делам туземцев Аляски прислало им лишь кое-что из вещей. Он сказал, что у аттуанцев были также трения с коренными жителями Атхи.

- Атханцы не позволяют нам брать лес на постройку домов. Говорят, что лес принадлежит им. Бывает, что они не дают нам рыбы и весь улов забирают себе. Они думают, что мы какие-то нищие. Задавалы они, больше никто.

Однако, по словам Михи, тяжелее всего приходилось алеутам с продуктами питания для детей. Бывали зимы, когда им угрожала голодная смерть. Грудные дети не получали молока. А зимние штормы были зачастую такими свирепыми, что мужчины не могли ни охотиться, ни ловить рыбу. Им приходилось обращаться к белым учителям с просьбой телеграфировать в управление по делам туземцев Аляски, которое старалось доставить продукты в деревню самолетами. Это было сложное мероприятие.

Я узнал и то, что в ручьях, в заливе и на склонах холмов было столько пищи, сколько хватило бы для населения, в десять раз превосходящего по численности население Атхи...

- Но ведь такие семьи, как эти, у которых мужчины работают на военных судах, наверное, имеют неплохой заработок, - возразил я. - Мне казалось, что в армии платят хорошее жалованье. Разве мужчины не присылают денег домой?

Нахмурив брови, Михи задумался было над моим вопросом, потом усмехнулся и покончил с разговором, заявив:

- Случается, что и забывают.

Я припомнил слова майора Беккера, начальника порта на Адахе, о том, что алеуты, служащие на военных судах, любят азартные игры и не прочь выпить, и если бы не соответствующий надзор, то они совсем не посылали бы денег домой. Их жены, оставшиеся в деревне, терпеливо ждали. Они удили на пристани треску или же получали часть улова других семей, а не то просто-напросто набирали в долг в деревенской лавке. Часто они заводили дружбу с военными, стоявшими по соседству.

Наш разговор был прерван приходом худой нечесаной женщины с усталыми, печальными глазами. Она несла круглолицего младенца, а за ней робко ступал второй ребенок.

- Это моя жена Прасковья, - сказал Михи вставая, чтобы нежно пошлепать маленькую девочку, - а это двое моих ребятишек.

Прасковья изобразила на лице улыбку, которая тут же погасла, и с прежним, ничего не выражающим взглядом села на стул, не поднимая глаз от пола. Мне стало ее жаль. Она казалась изможденной и истощенной, едва державшейся на ногах. Михи объяснил, что его жена очень тяжело болела в японской тюрьме. Она потеряла ребенка и схватила там бери-бери и туберкулез.

Вдруг маленькая девочка, пялившая на меня глаза из глубины комнаты, присела на корточки. Не меняя выражения лица, она помочилась прямо на пол.

- Ай-яй-яй, - добродушно засмеялся Михи. Ее мать подняла с пола тряпку и кое-как обтерла ребенку ноги.

Никто не стал угощать меня, чему я был искренне рад. Михи опять принялся рассказывать о тяжелом времени, проведенном ими в концлагере, и когда он закончил, мы все молча сидели, уставившись себе под ноги. Пора было уходить. Я встал и поблагодарил хозяев. Они ответили на любезность улыбкой и приглашали заходить. На улице Михи заговорил о семье в третий раз.

- Я так люблю своих ребят. Я не видел их все время, пока работал на военном буксире. Затем он намекнул на свои отношения с женой: - Пока я в деревне, у Прасковьи родятся дети. Так, может быть, это и лучше, что я работаю на буксире?

Утверждение Михи, что его односельчанам приходится голодать, привело меня в раздумье. Почему это происходит? Ведь столько пищи можно найти вокруг - в море и на суше.

Я рассказал Михи о двух старухах, которых застал на берегу за сбором съедобных даров моря, и спросил, почему, завидев меня, те побросали всю добычу в воду. Он покачал головой.

- Им стало стыдно. Аттуанцы собирают все, что годится в пищу, как они делали прежде, живя в Атту, атханцы же стыдят их и оговаривают.

Он объяснил, что некоторые белые учителя высмеивают алеутов за то, что они едят местную пищу, например тюлений жир, морские водоросли, ракушки и улиток. Теперь, опасаясь, как бы другие не стали потешаться над ними, аттуанцы перестали ею питаться. Но иногда, гонимые голодом, они отправляются на поиски съедобного, надеясь, что никто не застанет их за этим занятием.

Посещение двух деревенских лавок сразу объяснило мне, почему алеуты не могли получить того, в чем нуждались на своих островах.

Хозяином меньшей лавки был очень смышленый алеут по имени Сергей Голый. Но так как Сергей проявлял в своих делах отталкивающую алеутов навязчивость, он потерял покупателей, которые заходили к нему, лишь когда во второй лавке, находившейся под опекой администрации, не оказывалось нужных им товаров. Тогда Сергей отобрал для продажи лишь то, что могло наверняка найти сбыт, большей частью предметы роскоши, и установил на них завышенные цены.

Другую лавку держал Денни Невзоров, кажется занявший в деревне чуть ли не все официальные должности. Однако в настоящее время контроль над ней осуществлял Всеаляскинский кооператив, правление которого находилось в Сиэтле.

В магазине Денни можно было найти все, что наполняло лавки старого образца, - от рыболовных крючков до детской присыпки. С потолка свисали длинные промысловые сапоги, керосиновые лампы, оцинкованные ведра и чайники. Полки ломились от самых различных консервов, отрезов материи и скобяных товаров. Денни никогда не получил бы премии за порядок. Тем не менее он скрупулезно записывал каждую покупку в грязную учетную книгу, после чего отзванивал на старой кассе, присланной ему правлением.

Поскольку он был одновременно и почтмейстером, в углу той же лавки помещалась почта. Здесь его можно было застать за гашением марок на письмах и бандеролях - занятие, которому он отдавался с детским увлечением. Он производил эту операцию так энергично, что приходилось удивляться, как корреспонденция вообще уходила с Атхи целой и невредимой.

Цены в лавке были возмутительно высоки. Тут сказывалась наценка за доставку из Сиэтла. Кофе продавалось по 1,80 доллара за фунт. Баночка консервированных бобов стоила 50 центов. Консервированное мясо, завезенное контрабандным путем, продавалось по 1,40 доллара за небольшую банку, персики - по 60 центов банка. Многие товары, представлявшие роскошь даже в Штатах, на Атхе были до смешного неуместны. Например, лососина в изысканной упаковке стоимостью дороже доллара за банку. У меня не укладывалось в голове, зачем алеуту покупать консервированную лососину, когда каждое лето море буквально кишело лососями.

- Это превосходная лососина, - сказал Денни серьезно, - ее хорошо берут.

Я взглянул на этикетку. Лососина была выловлена и законсервирована на Аляске в Бристольском заливе; доставленная по морю в Сиэтл на продуктовую базу, она проделала обратный путь на Атху, чтобы поступить в продажу.

Здесь продавались также консервированная голубика, вишня, черная смородина и малина, стоимостью около доллара за банку. А за деревней склоны холмов были усыпаны дикими ягодами, которые через несколько недель созреют и станут удивительно вкусными. Их с избытком хватит для всех жителей деревни.

- Конечно, - нахмурив брови ответил Денни, когда я спросил, неужели народ действительно покупает такие вещи. - Консервированные продукты гораздо лучше. Алеуты имеют такое же право есть консервированные ягоды, как и все другие люди.

Он повернулся ко мне спиной и заговорил с покупателями. Опять эта алеутская обидчивость!

Я вышел из лавки, покачивая головой. Нет ничего удивительного в том, что алеутский народ беден, если он расходует такие деньги на продукты, не являющиеся первой необходимостью.

И нет ничего удивительного в том, что алеутская деревня является рассадником болезней. Доктор Александер установил, что в течение большей части года алеуты получают в среднем всего 800-1400 калорий в день. При таком недоедании и тяжелой работе люди быстро теряют в весе, становятся вялыми и легко поддаются любому заболеванию.

Результаты переписей показывают, что в 1741 году алеутов насчитывалось около двадцати тысяч, в настоящее же время их число составляет менее тысячи человек, и этот процесс вымирания не приостановлен. Средняя продолжительность человеческой жизни на Атхе исчисляется всего двадцатью пятью годами [17]. Мы обнаружили, что из шестидесяти шести человек, проживающих на Атхе, всего четверо мужчин и две женщины были в возрасте свыше пятидесяти лет. За последние двадцать лет на острове Атха в девяти семьях из одиннадцати наблюдались случаи заболевания туберкулезом, в шести - венерическими болезнями и в шести - воспалением легких. Все они переболели гриппом. В настоящее время почти сорок процентов атханцев больны туберкулезом. Три четверти взрослого населения получает какое-нибудь государственное пособие, например, "помощь на детей-иждивенцев", "пенсию престарелым" или материальную помощь остро нуждающимся.

В этом нет ничего нового. К сожалению, история человечества изобилует главами, подобными этой, повествующей о вымирании алеутов - народа, в прошлом сильного и многочисленного, великолепно приспособившегося физически и духовно к окружающей суровой среде, ныне же обнищавшего, пораженного болезнями и ослабленного морально. Численность алеутов угрожающе сокращается, а их древняя культура подвергалась почти полному разрушению. Старая экономика, на которой основывалось все существование и общее благополучие алеутов, к настоящему времени в результате аккультурации [18] претерпела такие разительные изменения, что возврат к ней для них уже невозможен. А то, что алеуты получили взамен, ни в какой мере не восполняет утраченного.

ГЛАВА XI

Вскоре после того как в сопровождении Михи я побывал в домах аттуанцев, Кулачи - алеутский мальчик, который в день нашего приезда в деревню показал нам свой деревянный рыболовный крючок, вручил мне записку. Оказывается у алеутов принято посылать приглашение или наносить оскорбления через посыльных, в роли которых выступали дети. Следовательно, при отрицательном ответе нет необходимости встречаться с другой стороной. В записке, полученной от Клары, стояло лишь: "Надеемся, что вы зайдете к нам сегодня".

Отец Клары Андрей Снегирев был старейшим жителем Атхи, и его семья пользовалась в деревне большим уважением. В первое утро, проведенное нами на острове, он тоже явился в школу, чтобы пройти обследование у доктора Александера, но, так как не знал английского языка, за него говорила Клара. Она жаловалась, что ее отец очень болен - у него кровохарканье. Когда Андрей ушел, доктор Александер грустно покачал головой. У старика была острая форма туберкулеза легких. Жить ему оставалось недолго.

Я сразу принял приглашение Клары и в тот же вечер пошел к Снегиревым. Когда я постучал, в доме поднялась суматоха, потом слегка шевельнулись занавески, из-за которых выглянуло смуглое личико. Открыв дверь, Клара пригласила:

- Заходите. Мы очень рады вам.

- Ду-лу-мак, - сказал я, как мне казалось, на чистейшем алеутском языке.

- Что вы сказали? - спросила Клара, стараясь скрыть улыбку.

- Здравствуйте, - повторил я, сам переводя с алеутского.

- А-а, вы хотели сказать "ду-лэ-макс", - сказала Клара. Мне казалось, что я произношу слова совсем как она, но, видимо, это было не так, потому что и Клара и ее отец старались удержаться от смеха. Старый Андрей несколько раз повторил мои слова вслух, довольно посмеиваясь и качая головой; "Ду-лу-мак!"

Я застал в доме младшую сестру Клары Олю, напоминавшую фею, и церемонно обменялся рукопожатием с дочуркой Клары Еленой. Андрей не вставал с места и, как это характерно для старых алеутов, смущаясь, смотрел в пол.

- Вы ходите в гости к аттуанцам, - сказала Клара, когда мы расселись в их большой гостиной. - Вы должны знать, что вам будут рады и у атханцев. Нам кажется, что вы нас избегаете.

- Но ведь никто из атханцев пока не приглашал меня к себе, - объяснил я. - Меня звали к себе только аттуанцы.

Этот ответ, казалось, удовлетворил Клару. Она перевела его Андрею на алеутский язык.

Их дом был непохож на дома, в которых я побывал раньше. В нем все блестело безукоризненной чистотой. На окнах висели чистые белые занавески. На дубовом столе у кушетки стояла в рамке фотография матери Клары, которая, по ее словам, умерла в туберкулезном санатории в Штатах. Рядом на табуретке лежали журналы. Мебель в доме Снегирева, как и у других атханцев, была лучше мебели аттуанцев. Возможно, что они приобрели ее, сделав заказ фирме по почте; деньги могли быть заработаны мужчинами на государственных заготовках котиков.

Когда я похвалил Клару за чистоту в доме, она засияла от удовольствия. Это была полная женщина с приятным лицом и менее смуглой кожей, чем у отца, черты лица которого были типичны для старого алеута - гладкая смуглая кожа, туго натянутая на выступающих скулах. Лицо старика осунулось от болезни, и время от времени его душил приступ кашля. Я заметил кровь на носовом платке, которым он всегда прикрывал рот.

Попав впервые в какую-нибудь семью, я обычно начинал с того, что объяснял причину своего приезда в деревню. Однако я избегал всякого упоминания о своем желании изучить условия жизни современной деревни, так как убедился, что это лишь порождает подозрительность и застенчивость алеутов. Мой интерес к старинным алеутским обычаям был более понятен. Старому Андрею было особенно приятно, что я хотел научиться говорить по-алеутски, и он передал через Клару, что готов мне помочь.

В начале разговора я коснулся более близких Андрею тем: сколько рыбы он вылавливал и заготавливал на зиму и как поживают сестры Клары, учащиеся школы управления по делам туземцев возле Ситхи. Оля слушала наш разговор, и глазенки ее блестели, а Андрей кивал головой - он понимал только то, что Клара время от времени ему переводила.

Спустя некоторое время Клара стала проявлять какую-то нервозность. Она все время посматривала на Олю, покашливала, и, наконец, смущенно сказала:

- Мы испекли домашнее печенье и поставили чай. Но, может быть, вы не захотите отведать его с нами? - Потом она поспешила добавить: - Мы сегодня купили в лавке чашку специально для вас.

Они думали о туберкулезе, которым болел Андрей, и о том, что мне будет неприятно пить из посуды, уже бывшей у них в употреблении. Конечно, я знал, что подвергаю себя опасности, но решил, что на этот риск стоит пойти.

- Что вы, с большим удовольствием, - заверил я их. - И вовсе не стоило покупать для меня новую чашку.

- Белые часто думают, что у алеутов все грязное, - спокойно сказала Клара.

- Не все белые, - возразил я. - Кстати, у вас дома чище, чем в домах, в которых мне приходилось бывать.

Обе сестры тут же скрылись в кухне, а когда вышли оттуда, их лица светились улыбкой. Они несли чашки с чаем и большое блюдо, наполненное румяным сладким печеньем.

- Мне говорили, - сказал я, - что ваш отец поставляет в город лучшую копченую лососину. Нельзя ли ее попробовать?

Хозяева были в восторге. Смущение рассеялось. Мы весело ели и пили, не замечая, как идет время. Попивая чай, Андрей вел разговор своим гортанным голосом, отчеканивая каждое слово. Он сообщил мне через Клару, что помнит несколько трав, в старину считавшихся лечебными, и завтра же мне их покажет. Перескакивая с предмета на предмет, он заговорил о старинных обычаях, а Клара усердно переводила.

Андрей рассказал, что раньше у алеутов существовало многоженство. Мужчина имел столько жен, сколько мог прокормить охотой и рыбной ловлей. Такой обычай, однако, распространялся не только на мужчин; женщине также дозволялось иметь столько мужей, сколько хозяйств она могла вести.

Было принято, что мужчина берет себе дополнительно в жены младших сестер жены. Существовал также обычай, разрешавший младшим братьям сожительство с женами старших. А поскольку алеуты считали всех своих параллельных кузенов (детей брата отца или сестры матери) родными братьями, то это право распространялось также и на них [19].

Алеут мог приобрести жену, выкупив ее у родственников. Часто женитьба становилась предлогом для развлечения. Даже если жених и сполна вносил выкуп за свою невесту, он все же мог притвориться, что похищает ее тайком, и в этом случае все родственники в шутку устраивали погоню [20].

Бывали случаи и неподдельного похищения. Молодые люди совершали набеги на соседние селения и похищали столько молодых женщин, сколько им удавалось захватить. Обычно этот акт вызывал целый ряд ответных налетов, и со временем между двумя селениями возникало довольно близкое родство.

Я задал вопрос относительно прежних обычаев, касающихся рождения детей, и Клара принялась описывать некоторые из них. Она знала о таких делах больше Андрея, так как на Атхе беременные женщины находились и продолжают находиться под присмотром повивальных бабок; случалось, что Клара и сама принимала ребенка.

Она сказала, что раньше мать считалась нечистой сорок дней после рождения ребенка. Еще недавно женщина в период беременности и менструаций ни с кем не общалась. Она не должна была даже выходить к берегу моря и касаться пищи, предназначенной для других. Клара сказала, что нарушение этого обычая могло принести несчастье.

Я знал, что такое суеверие частично сохранилось и до наших дней. Накануне я заметил, как молодая девушка одиноко сидела на холме и с грустью смотрела на подруг, играющих на берегу. Когда я спросил Кулачи, почему она не играет с ними, он засмеялся и объяснил: у нее идут крови, и она не должна подходить к воде. Если же она подойдет, здесь будет плохо ловиться рыба.

Андрей проявлял большой интерес к старинным способам врачевания ран. Он рассказал, что раньше лечением больных ведали сельские шаманы или знахари, которые ревниво оберегали свои секреты, передавая их из поколения в поколение. Знахари хорошо разбирались в анатомии человека, так как обычно они учились проводить операции на трупах рабов или врагов. В прежние времена они умели также бальзамировать трупы, предварительно удаляя все внутренние органы.

Я уже слышал раньше о том, что алеутские знахари были на диво сведущими. В отчетах ранних русских путешественников рассказывается о хирургическом искусстве алеутов, достигавшем поразительно высокого уровня даже по сравнению с успехами европейской медицины того времени. Так, например, алеуты хорошо умели лечить больные легкие, прокалывая с обеих сторон грудную клетку пациента каменными иглами. Это была очень тонкая операция, и ее разрешалось проводить только самым знающим шаманам, потому что им одним было точно известно, где и насколько глубоко делать проколы и сколько "выпустить воздуха" [21].

В те давние времена знахари проводили хирургические операции, имея в своем распоряжении лишь каменные ножи, костяные иглы и сухожилия; даже на самые глубокие раны швы накладывали без наркоза. Но если при такой операции больной вскрикивал от боли, это считалось у алеутов признаком слабости и отсутствия характера.

Закончив свой рассказ, Андрей грустно покачал головой.

Раньше его народ был сильным и гордым. Алеуты многое знали, владели секретом лекарственных трав. Теперь же все изменилось.

- Большинство алеутов предает старинные обычаи забвению, - сказала мне Клара. - Только моему отцу и еще немногим алеутам известно, какие травы являются лечебными. Староста нашей деревни старик Диркс советует не болтать на этот счет. Он считает, что белые только смеются над нами. Поэтому мы не говорим о них, и они постепенно забываются.

- Но вам отец расскажет, - добавила она.

Мы засиделись до позднего вечера, и, когда я поднялся, все продолжали смеяться над рассказанной мною историей о сердитом лисенке, которого мы во время войны считали своим талисманом; он пристрастился к пиву и однажды ночью, опьянев, вылез из своей клетки и сорвался с отвесной скалы.

- Ну, точно как алеуты, когда они напьются, - сказала Клара, придя в веселое настроение.

Я пожал руку Андрею и распрощался.

- Ахакдали-дак, - сказала Клара мне вслед. - Приходите опять.

- Хаксгазихук, - ответил я (спасибо). И на этот раз меня поняли.

Весть о моем посещении Снегиревых быстро облетела деревню. На следующий день меня остановил на дорожке старик Диркс и пригласил вместе с Бобом посетить его дом. Я был приятно удивлен. Старик Диркс фактически являлся старостой деревни, хотя ввиду преклонного возраста он передал свои полномочия сыну, Биллу Дирксу-младшему; но тот уехал из деревни работать на военном буксире, поспешив отделаться от всякой ответственности. Билл редко приезжал на Атху и, по-видимому, был весьма обеспокоен тем, как избежать неприятностей, связанных с почетной должностью старосты.

В отсутствие Билла Диркса-младшего обязанности старосты исполнял алеут по имени Билл Голый, который тоже относился к ним без большого восторга, и Денни Невзоров - лавочник, почтмейстер, служитель культа и всеобщий связной - взял эти функции на себя.

Но на деле старостой оставался старик Диркс. Возраст, внешний вид, репутация и поведение сделали его самым уважаемым человеком в деревне.

Его рост считался высоким для алеута, чем он был несомненно обязан примеси крови белокожих. Из-за артрита и солидного возраста ему трудно было передвигаться, но он продолжал выходить в море за палтусом и снабжал свое семейство рыбой. Старый Диркс произвел на меня впечатление человека уравновешенного, обладающего чувством собственного достоинства и тонкого юмора. Мы выпили чаю и поговорили о рыбной ловле, которой он интересовался больше всего. Он искренне радовался нашему приходу и, казалось, понимал, что нам нужно. У нас было с собой несколько растений, и Диркс перечислил их названия.

- У него русское название "лопушки", - сказал он, взяв из рук Боба стебель борщевика. Затем он объяснил, как у алеутов принято нагревать широкие листья борщевика и класть припарку на больные места. Стебли этого растения годятся в пищу, но сначала надо содрать с них кожицу, потому что от ее сока образуются такие же болячки, как и от ядовитого плюща. Подобные болячки я видел на губах у деревенских ребятишек, евших неочищенные стебли лопухов.

Старик Диркс взял ветку тысячелистника - растения с белыми цветочками, распространяющими сильный аромат. Это растение часто встречается в луговинах.

- По-алеутски оно называется самихайакс, очень хорошее лекарство. - Он оторвал несколько пушистых листьев и растер их между ладонями. Накладывается на порез, и сок сразу же приостанавливает кровотечение.

Он рассказал нам, что, когда идет кровь из носу, листья самихайакса закладывают в ноздри, а если его заварить как чай, то получится верное средство от болей в желудке и в горле. Я с любопытством разглядывал тысячелистник. Михи тоже говорил мне об этом народном средстве.

Особенно приятно было старику, что мы собрали немного гравилата, научное название которого Geum calthifolium. Он сказал, что это одно из самых сильных лекарственных средств. Когда-то алеуты прибегали к этому растению при лечении незаживающих ран. Рану покрывают мокрыми листьями гравилата, перевязывают, и вскоре она начинает затягиваться и заживать.

Алеуты знали также, что настойка из корней дикого ириса является сильным слабительным средством. Сок корней другого растения - анемона давался больным, перенесшим кровоизлияние. Считалось, что охотник, который ест "олений мох", растущий на высоких склонах холмов, избавляется от одышки при дальних переходах. Диркс нагнулся, чтобы шепнуть по секрету, что одно растение - лютик - помогает избавляться от врагов. Достаточно налить врагу в чай немного едкого сока, и он начнет "сохнуть", пока совсем не зачахнет.

- Этим же способом избавляются и от ворчливой жены, - пошутил Диркс.

Многое из того, что рассказал нам старик об использовании лекарственных растений, было совершенно ново. Дальнейшие поиски в этом направлении могли бы привести к поразительным открытиям, потому что немало наших современных чудесных медикаментов ведут начало от подобной примитивной фармакопеи.

Пока он говорил, мы с Бобом записывали каждое его слово в блокнот. Неожиданно Диркс умолк, потом вдруг засмеялся и сказал:

- На сегодня хватит. Может быть, потом расскажу еще.

Наша беседа закончилась.

Перед уходом я попросил у старика Диркса позволения сфотографировать его на фоне навеса для вяления рыбы, на что он очень охотно согласился и даже улыбался в объектив, словно актер, привыкший позировать. Когда мы уходили, он закричал вслед "погодите, погодите!" и быстро заковылял к себе в дом, а через минуту появился, сияя улыбкой, со старым, помятым Истмен-Кодаком-116 в руках. Затем он попросил нас установить его фотоаппарат так, чтобы и он мог нас заснять.

После нашего визита к старику Дирксу я заметил, что атханцы изменили свое отношение к нам. Казалось, что теперь все относились к нам дружелюбно. Нас стали навещать даже те, кто раньше и не подходил к нашему дому.

- Вы едите с нами вместе, стараетесь ничем не выделяться. Вы нравитесь нам, - говорили они.

Мы с Бобом завоевали дружеское расположение этих людей тем, что садились с ними за один стол. Раньше я не понимал, насколько было важно соблюдать подобную вежливость.

Белые, в частности американцы, сплошь и рядом полагают, что люди других рас и национальностей, все, кто отличается от них цветом кожи, якобы не столь чувствительны к обидам, как они сами. А может быть, наоборот, мы считаем так потому, что сами по своей натуре менее обидчивы, чем другие народы.

Но алеут прекрасно понимает, когда его оскорбляют, и, будучи живым человеком, возмущается и немедленно платит за обиду обидой. Большинство белых, с которыми алеутам приходилось соприкасаться, не считались с их самолюбием, отчего у алеутов выработались недоверие к белым и постоянная готовность к самозащите.

Клара рассказала нам о книге, которую недавно написала белая женщина, прожившая некоторое время на Атхе. Она излила в ней всю свою нелюбовь и отвращение к алеутам. В резких выражениях описала она только их худшие стороны. Алеуты восприняли такой поступок как прямое оскорбление их народа и его образа жизни. Они не могут забыть этого.

Алеуты выработали способы расплаты с белыми за их пренебрежительное отношение. Они не выдают своей обиды и не доводят до открытого столкновения, которого предпочитают избегать. Но, оставшись в кругу своих, они сами высмеивают белого, нанесшего им оскорбления. Тут не обходится без самых презрительных эпитетов: зачастую внешний облик жертвы описывается самыми неприглядными красками. Белый человек, которого они невзлюбят, всегда будет испытывать среди них неловкость, и если он идет следом за молчаливой группой алеутов - они будут делать вид, что не замечают его. Стоит же ему обогнать алеутов, он услышит перешептывание, а затем громкий смех.

Другой распространенный прием заключался в том, чтобы, прикинувшись другом, терзать приезжего, передавая ему несуществующие сплетни, вплоть до явной выдумки. Конечно, потом эти сплетни, ложь и то впечатление, какое они произвели на жертву, расписываются и излагаются в кругу своих со всяческими подробностями. Таким образом, если алеут и не может дать отпор белому в открытую, то он по крайней мере сумеет сделать своего врага смешным в глазах всей общины.

Спустя некоторое время после моих визитов к Андрею и старику Дирксу, когда я работал дома, Кулачи, наш юный атхинский осведомитель, проговорился, что народ "дурачит нас", сообщая неверные сведения.

- Дурачит нас? - спросил я удивленно. - Как это понять?

- Они не хотят, чтобы вы и другие доктора что-нибудь узнали, а некоторым просто нравится обманывать, когда вы задаете вопросы. А потом они об этом рассказывают и над вами смеются. - Кулачи был доволен собой. Моя недогадливость делала меня объектом шуток.

А я-то удивлялся, почему собранные нами сведения столь противоречивы! Я относил это сначала за счет омонимики алеутских слов или их устаревшего значения. Боб же высказывал предположение, что люди, информирующие нас, не слишком точны: таким образом, он был ближе к истине.

Мы оказались жертвами алеутской игры "Дурачь белых", которой они выражали свой протест. Представляю, как они радовались, что и впрямь провели вторую экспедицию.

Вскоре мне стало ясно, что многие местные жители, охотно вызывавшиеся помогать нам, в большинстве случаев сами оказывались малосведущими в интересовавших нас вопросах. Просто они проявляли любопытство ко всем этим делам не менее нас самих, но при этом старались выглядеть "всезнайками", вплоть до того, что сочиняли на наши вопросы любые ответы, лишь бы только не выдать своей неосведомленности. Кроме того, пока я не побывал в доме у Снегирева и не показал искренности наших чувств, алеуты не верили тому, что мы рассказывали о целях нашего приезда. Старик Диркс даже наказывал всем и каждому не сообщать ничего, что могло быть использовано с целью выставить алеутов отсталыми или глупыми.

К счастью, во избежание подобных неожиданностей мы прибегали к некоторым общепринятым мерам предосторожности. Для порядка мы подвергали проверке все сведения, которые нам сообщались. Теперь, советуясь с несколькими надежными и осведомленными алеутами, такими, как Андрей, мы могли быстро разоблачать отдельных обманщиков. Разговор с Кулачи послужил нам уроком: в дальнейшем мы никогда не принимали на веру ни единого слова даже из уст самых сведущих людей, с которыми нам приходилось сталкиваться, не сверяя полученных данных с сообщениями еще одного-двух информаторов. Но это оказалось излишним. После моего посещения старика Диркса нас никто уже не пытался вводить в заблуждение. Похоже было на то, что жители Атхи отнеслись к нам благосклонно.

ГЛАВА XII

Вскоре после нашего приезда в деревню мы стали развлечением для детей. По-видимому, гарвардцы в часы работы прогоняли их от себя, и они переключились на нас. Куда бы мы ни шли, по пятам за нами следовала стайка безнадзорных ребятишек в лохмотьях. Когда мы засушивали растения, они заглядывали через спинки стульев, непрерывно сопя носами прямо нам в уши. Если мы выходили на экскурсию, они весело бежали впереди, подобно своре щенков, и всегда умудрялись сесть как раз на те образцы, которые мы искали. Когда мы не пускали их в дом, они глазели через окна, а оказавшись в помещении - трогали и рассматривали все наши вещи.

У этих ребятишек всегда был неисчерпаемый запас вопросов. Когда мы делали вид, что не замечаем их, они стояли небольшими кучками поблизости и следили раскосыми глазами за каждым нашим движением, то хихикая, то переговариваясь картавым шепотком, что больше всего и раздражало нас, так как мы не понимали по-алеутски и не знали, о чем они шепчутся. Наконец, их поведение стало мне так действовать на нервы, что, начиная заниматься делом, я выгонял их из дому. Зато Боб любил этих ребят всех до единого и легко сносил их присутствие. Что касается детей, то они боготворили Боба. Он был большой, сильный, добродушный и постоянно шутил с ними.

Один мальчик по имени Джой представлял собой экземпляр особого рода. У него была манера неожиданно выскакивать из каких-нибудь потайных мест. Иногда я просто пугался. Случалось, что я работал один в темном доме, прессуя растения при мерцающем свете единственного фонаря, а этот смуглый мальчонка внезапно с диким криком выскакивал из темного угла и тут же со злым смехом убегал. Еще он любил чем-нибудь кидаться. Частенько во время работы в поле в нашу сторону неожиданно летел камень или старая рыбья кость, а Джой стремглав убегал по дорожке, смеясь и торжествуя.

Впервые я встретил его на следующий день после нашего приезда в деревню. Он подкрался ко мне сзади и ущипнул через штаны ржавыми клещами. По словам Михи, мне еще очень повезло. Желая привлечь чье-либо внимание, Джой прибегал и к более опасному оружию.

Возможно, что его поведение объяснялось своими причинами. Он был одним из тех немногих встретившихся мне алеутских детей, которых взрослые сурово наказывали. Большинство алеутских ребят не знают наказаний, и они самые счастливые дети на свете. Родители почти не вмешиваются в то, где они бывают и что делают. Стоит им очутиться утром за порогом - и весь день напролет они предоставлены самим себе, а домой возвращаются только для того, чтобы есть и спать.

Одна из любимейших игр алеутских детей - скатываться с головокружительной быстротой с крутых, поросших травой склонов; второе место в их развлечениях занимает борьба. Такого рода игры и полнейшее невмешательство родителей, очевидно, приучают малышей стоически относиться к порезам и синякам. Когда ребятишки, играя и кувыркаясь на улице, ушибаются, алеутские матери не очень тревожатся. Жаль, говорят они, но ребенок должен привыкать. Как же иначе наши дети узнают, что может причинить им боль?

Когда бы мужчины ни возвращались с рыбной ловли или охоты на тюленя, дети тут как тут, встречают их на берегу, разглядывают улов и учатся у взрослых. И любопытство, которое ребятишки проявляли к нам, постоянное подглядывание тоже являлось частью их самовоспитания.

Казалось, что эти дети просто не реагировали даже и на самую скверную погоду. Сколько раз я, поднимая глаза от своей работы, видел, как за окном под проливным дождем стоят ребятишки, заглядывая ко мне в комнату. С их нечесаных черных волос стекают ручьи, одежда насквозь промокла, руки засунуты в карманы, спины сгорблены от ветра. Мне думалось, что они, должно быть, страшно несчастны, но на вопрос, не холодно ли им, они недоуменно смотрели на меня и убегали, смеясь над этой шуткой.

Однажды к нам пришел парнишка с порезанным пальцем, оставляя на полу следы крови. Я потащил его к нашей походной аптечке перевязать ранку, ожидая, что он заплачет, когда я стану промывать ее антисептиком. Но мальчик с любопытством смотрел, как вонючая жидкость попадала к нему в рану, потом лицо его расплылось в улыбке.

- Ох и жжет же, правда? - рассмеялся он. - Ой-ой!

Я привез с собой много сложных проволочных головоломок и китайских фокусов - из тех, что продаются в любом магазине настольных игр. Они никогда не приедались алеутам, и все от мала до велика увлекались ими. Меня всегда поражала та сообразительность, с которой алеуты разрешали даже самые запутанные головоломки. Чтобы найти решение, как правило, им было достаточно нескольких минут.

Я обнаружил, что алеуты столь же умны и сообразительны, когда для решения задачи можно обойтись сочетанием десяти пальцев с умением рассуждать. Нет сомнения, что эти способности - результат постоянной тренировки, потому что с детства они попадают в такие переплеты, выходить из которых им помогает одна лишь смекалка. Окружающая среда предоставляет широкую возможность личности, более развитой умственно и физически, превзойти тех, кто ей в этом отношении уступает.

Мы привезли с собой кое-что из вещей для продажи, но попробуйте торговать с людьми, которые могут приобрести бульшую часть ходовых товаров, просто-напросто послав запрос Sears Roebuck [22]. Однако каждому приятно получить подарок, особенно если при этом не ставятся никакие условия. Дети смеялись и радовались игрушкам - воздушным шарам, лентам, мячикам и карманным ножам. Тем, кто постарше, мы предлагали крючки для ловли палтуса, багры, охотничьи ножи, консервированные продукты и яркие шарфы. За это они нам оставляли на память небольшие подарки - кусочки кости, бивень морского льва, плетеную корзиночку или что-либо в таком роде. Однажды юный Джой Невзоров, очень довольный собой, приволок нам кусок плавника тюленя. Это была честная расплата за воздушные шары, которые он у нас выудил.

Но больше всего алеутам нравилось наше стремление постичь их язык. До этого лишь немногие белые проявляли интерес подобного рода. Обычно приезжие рассчитывали на то, что алеуты знают английский, и высокомерно поднимали их на смех, если это оказывалось не так. Вот почему жители деревни не переставали поражаться нашему умению изображать алеутские слова на бумаге, пользуясь алфавитом алеутской грамоты, которой большинство из них не владело. С тех пор как в школах американские учителя добились замены алеутского и русского письма английским, алеутская грамота постепенно забывалась и алеутский язык сохранился лишь как разговорный - потому что дома алеуты общались только на родном языке.

Каждый раз, когда мы записывали значения слов, почерпнутых у алеутов, те внимательно наблюдали, как мы это делаем, следя за каждым движением пера, выводящего старинные русские письмена. Когда мы заканчивали, они кивали головой и одобрительно улыбались.

Спустя некоторое время мы запомнили несколько наиболее употребительных выражений разговорного алеутского языка и, внимательно вслушиваясь и припоминая, догадывались о сути разговора. Нередко мы могли пересказать собеседникам, о чем шла речь, что казалось им уже просто чудом.

Их восторженное отношение к нам возрастало, оттого что мы не ленились объяснять им все касающееся нашей работы. Они заинтересовались прессом для засушивания растений, но смеялись над торфяным буром. Зачем человеку понадобилось собирать похожие на сигары стержни земли?

Когда я объяснил, что мы берем пробы почвы, чтобы изучать содержащиеся в ней остатки растений (пыльцы), наши слушатели были озадачены и почувствовали себя как-то неловко. Такое объяснение казалось им лишенным какого бы то ни было смысла. Не иначе как белый человек потешается над ними.

Вероятно, по мнению алеутов, не имело смысла многое из того, чем занимались приезжие. Среди архивов, обнаруженных нами на Атхе, попалась бумага, написанная прежним учителем, очевидно в ответ на директиву, исходившую от управления по делам туземцев Аляски. Канцелярия Джуно потребовала, чтобы алеуты поплыли на плоскодонках к южной оконечности Атхи - путешествие продолжительностью в целый день - для ловли северных оленей арканом. Животных надлежало доставить живьем в деревню и погрузить в самолет, который должен был переправить их в Анкоридж. Как только учитель изложил сей план алеутам, их отношение в этой затее стало ясно уже с первой минуты. В конечном итоге, покорясь безумству белых, они согласились попытаться. Однако в выполнимости этого плана стал сомневаться и сам учитель.

"Северные олени - животные очень дикие, - жаловался он в письме, - как их удержать в самолете? Должны ли мы помещать их в клетку? Доставить их с южной стороны через высокие горы - задача нелегкая. Как нам поступить?"

На последний вопрос чиновники из Джуно предложили:

"Переправьте их в деревню на плоскодонках".

Тут уж алеуты не могли дольше сдерживаться. Вообразить себе картину, как дикие северные олени по пути в деревню спокойно восседают в маленьких лодках, обозревая пейзаж, - это было слишком. С той поры бедняга-учитель просто не мог показаться на улице: кто-нибудь из местных остряков непременно спрашивал его с невинным видом, когда же предполагается покатать оленей в лодке. Затея управления провалилась.

Время, которое мы запланировали для работы на Атхе, было слишком кратким - всего две недели, - поэтому приходилось каждый час насыщать массой дел. И все же мы успели узнать так много нового, что нам казалось, будто мы уже давным-давно приехали на остров.

С помощью Михи и других сведущих алеутов я начал вести календарь повседневной жизни алеутской семьи и селения в течение года.

Я установил, что первыми в семье встают дети, как правило до семи часов утра. Они самостоятельно едят и, помогая друг другу, одеваются, а затем независимо от погоды (а на Алеутских островах бульшую часть года льют дожди) убегают на улицу. Матери покидают постели несколько позднее и готовят завтрак - мучное, рыбу, хлеб и чай. К этому времени дети обычно возвращаются домой и едят вторично.

Позднее, часов в девять-десять, поднимаются мужчины: кряхтя, откашливаясь и отплевываясь, усаживаются они на кухне и неторопливо поглощают свой завтрак.

В дни, когда мужчины отправляются на охоту или рыбную ловлю, они встают раньше, некоторое время шумно возятся возле дома, нагружают лодки и отчаливают от берега под аккомпанемент оглушительного треска подвесных моторов.

В другие дни они бредут небольшими группами к берегу или же, прислонясь к сараю, наблюдают за морем и беседуют о погоде, о будущем и, вне всякого сомнения, о чудаках-белых, приехавших к ним в деревню. Затем они возвращаются к своим домашним обязанностям - колют дрова, перевозят уголь, чинят рыболовные снасти. В ненастную погоду они сидят дома и с мрачным видом выглядывают в окно.

Летом большинство трудоспособных мужчин Атхи уезжает из деревни на острова Прибылова промышлять тюленя для государственных заготовок. Все, что они заработают - а это не слишком много, - представляет собой единственный денежный доход за весь год.

Пожилые мужчины, женщины и дети переселяются из деревни в летние рыболовецкие станы, используемые из поколения в поколение. Они живут здесь в шалашах и ловят лососей, которые в июле, с началом нереста, устремляются вверх по течению ручьев. Август уходит на вяление и копчение лососины, но алеуты редко заготовляют столько копченой рыбы, сколько хватило бы на всю зиму, - это дело трудное и утомительное.

Некоторые женщины режут траву для плетения корзин (этой работой они занимаются осенью) и, случается, собирают съедобные луковичные растения, в особенности сарану (черную лилию) и чагитхакс, который мы называем орхидеей (научное название Platanthera).

В мае или июне прибывает судно управления по делам туземцев, доставляющее продукты питания на целый год вперед - консервы, кофе и сахар, и полки деревенских лавок заполняются до отказа. Поскольку летние месяцы отличаются изобилием рыбы, в эту часть года алеуты питаются сравнительно неплохо. Форель, лососина и палтус составляют основу их трехразового питания с добавлением некоторого количества оленины, тюленьего мяса или мяса морского льва.

Впрочем, на оленей охотятся изредка, лишь в тех случаях, когда стадо подходит к самой деревне. Правительство уже несколько десятков лет назад завезло сюда северных оленей, но алеуты до сих пор предпочитают питаться мясом морского зверя.

Хлеб, кофе, сласти, рис и консервированные овощи дополняют однообразную рыбную диету тех, у кого есть деньги на их покупку, но для многих семей они - редкое явление.

Сахар приобретают главным образом для перегонки в допотопных самогонных аппаратах, в которые его закладывают сброженным при помощи дрожжей; в результате получается напиток наподобие вина.

К началу зимы запасы сахара и некоторых других продуктов иссякают, несмотря на то что каждую весну они доставляются в деревню в большом количестве. С этого момента все жители деревни, за исключением тех, кто не израсходовал заработанных летом денег, питаются трижды в день рыбой - как правило, палтусом или треской, а также чаем с хлебом. Лишь изредка на столе появляются консервированные овощи.

В это время года мужчины кладут много сил, охотясь на котиков и морских львов на скалистых берегах к югу от деревни. Сюда отправляются в плоскодонках, обычно раз в неделю. Крупная добыча делится между всеми членами общины, так же как и весь улов рыбы [23]. Чтобы внести разнообразие в свой стол, алеуты охотятся на уток, гусей и белых куропаток. К концу зимы иссякают запасы консервированного молока и становится нечем кормить даже маленьких детей, которых надо питать и в те дни, когда взрослые живут впроголодь; в это время алеуты начинают зависеть от запасов, имеющихся в распоряжении учителя.

К февралю или марту большинство местных жителей недоедает. С охотой и ловлей рыбы приходиться все труднее из-за ненастной погоды, поэтому алеуты питаются ракушками. Кое-кто употребляет в пищу съедобные водоросли, хотя большинство от этого воздерживается. В довершение ко всему редкий год обходится без эпидемий.

К концу весны алеуты с тревогой ожидают судна управления по делам туземцев, груженного новыми запасами продуктов для лавки; а ближе к лету воды наполняются лососем и форелями. Голод, испытывавшийся еще несколько недель назад, вскоре забывается, и атханцы, подобно детям, с нетерпением предвкушают удовольствия летних месяцев.

Алеуты обычно едят рыбу в жареном виде, однако уха из палтуса и печеная треска также входят в их меню. Сырое мясо тюленя и морского льва, которое, по мнению почти всех белых людей, отдает гнилой рыбой, здесь жарят или тушат. Птицу зажаривают или же варят. Из съедобных морских моллюсков готовят суп, но некоторые атханцы предпочитают их в жареном виде. Яйца морского ежа едят сырыми, но теперь лишь немногие алеуты систематически употребляют их в пищу. Чаще на стол подается рыбья икра. Когда попадается осьминог, его варят, но лов этих морских животных, из которых готовят лакомое блюдо, организовывается очень редко.

Случалось, что во время нашего обеда в школу забредал алеут. Тогда Марш вскакивал, уступал место и приглашал гостя к столу, а мы обязательно показывали ему, что едим рыбу, растения, суп из водорослей и другие дары здешней природы. Это оказывало свое действие. Подобные посещения давали алеутам возможность досыта поесть, и я заметил, что обычно к нам через определенные промежутки времени захаживали одни и те же лица.

Алеутки занимаются однообразной домашней работой - стирают, стряпают, чистят рыбу - и ходят в гости. Визиты составляют важный ежедневный ритуал, которым увлекаются мужчины и женщины, взрослые и дети. Он заключается в том, что гость приходит и усаживается. Визит может проходить либо при полном молчании, либо перемежаться беседой, прерываемой длинными глубокомысленными паузами. В любом случае хозяин потчует гостя чаем. В каждом алеутском хозяйстве непременно имеется чайник с крепко заваренным чаем, который стоит на плите и медленно, часами, настаивается. Его наливают гостю в чашку и разбавляют кипятком. По правилам вежливости, во время визита, длящегося обычно от получаса до нескольких часов, должны быть предложены и выпиты две чашки чаю. После этого гость отодвигает от себя чашку и, выражая благодарность, уходит, если только он не является особенно близким другом хозяина. В таком случае он пользуется привилегией и, если пожелает, может оставаться в гостях целый день.

Мы с Бобом тоже держали на печке кипяток и всегда были готовы попотчевать гостя чаем. Если тот не говорил по-английски, то процедура обычно сводилась к следующему. Постучав в дверь и получив разрешение войти, он шаркал ногами, снимал шапку и, ухмыляясь, входил с легким поклоном:

- Анг (привет)!

Мы спрашивали:

- Ки-укк (чаю)?

- Хаксгазихук (спасибо).

Затем гость усаживался и молча прихлебывал предложенный нами чай, изрядно сопя, фыркая и откашливаясь, но не произнося при этом ни единого слова.

Сначала я пытался объясняться на своем далеко не совершенном алеутском языке. Это вызывало только усмешки. Тогда я стал прибегать к ломаной английской речи. В ответ я увидел нахмуренные брови. Поэтому мы просто садились и попивали чай, время от времени обмениваясь улыбками.

- Еще чашку?

- Анг. Хаксгазихук. - По окончании этого ритуала наш гость отодвигал чашку. "Нет, хватит", - поясняла улыбка на его лице. Изъявление благодарности, когда он кланялся с порога, было простым, но красноречивым. Спокойные товарищеские отношения. Что же, собственно говоря, еще и требуется?

Однажды утром, спустя приблизительно полторы недели после нашего приезда на Атху, к нам в дом торопливо вошел Михи и сообщил, что меня ждет на берегу Боб. Сунув в рюкзак еду на дорогу, я пошел следом за Михи. Стоял легкий туман после прошедшего накануне дождя, и трава еще не просохла. Такая погода неблагоприятна для экскурсии, но я не обратил на это внимания. Боб набрел на какие-то странные курганы конической формы, и мы намеревались обследовать их.

Подойдя к ожидавшему нас Бобу, мы отправились за ним вдоль берега до места, где тропинка начала круто подниматься на холм, стоявший у самой воды. Дойдя до вершины, Боб повел нас по мху, и вскоре мы очутились в поросшей редкой травой котловине, образованной несколькими холмами. В центре этой впадины находилось возвышение. Нет ничего удивительного, что у Боба разгорелось любопытство. Высота кургана превышала двадцать футов, а по форме он напоминал почти правильный конус с крутой боковой поверхностью. Склоны его поросли травой и мхом. Издали курган походил на вигвам индейцев, только покрытый травой.

- Да, тут и вправду есть на что посмотреть! - восторженно воскликнул я, обходя курган. - Что ты скажешь, Михи?

- Я уже встречал такие штуки, - ответил тот, - но не знаю, что они собой представляют. Может быть, это надгробные курганы, под которыми покоятся люди, жившие здесь в давние времена?

- Может быть, ты и прав, - отвечал я.

Создавалось полное впечатление, что курган насыпан руками человека.

Чем дольше мы обсуждали свою находку, тем большее волнение меня охватывало. Кончилось тем, что я просто не мог не проверить, не скрыто ли в кургане погребение.

И вот, несмотря на первые капли дождя, мы проделали весь путь обратно в деревню за инструментами. Когда мы тронулись к кургану вторично, нам повстречался Денни и спросил, куда мы отправляемся. Выслушав мое объяснение, он покачал головой.

- Да нет же. Древние люди тут ни при чем. Это просто холмы - и все.

Я был уверен, что это далеко не "просто холмы", только Денни знал о них не больше Михи. И до этого случая алеуты пытались сбивать нас с толку. Поэтому я склонил Боба и Михи к тому, чтобы продолжать путь.

Обойдя курган несколько раз, мы решили прокопать траншею с таким расчетом, чтобы она прошла точно через его центр. Тут заволновался и Михи.

- А может быть, мы найдем какой-нибудь клад? - Схватив лопату, он энергично принялся копать. Боб и я помогали кирками.

Это был тяжелый труд. К тому же дождь усилился. Земля превратилась в вязкую жижу. Наши куртки промокли насквозь, а обувь отяжелела от налипшей грязи.

После часа напряженной работы мы так ничего и не обнаружили. Михи с раздражением швырнул лопату и пошел взглянуть на море. Боб некоторое время еще продолжал копать, хотя и у него пропала к этому занятию всякая охота.

Наконец, стало совершенно очевидно, что мы вскопали курган до самого центра, но все наши находки исчерпывались несколькими камнями. Никаких признаков захоронений. Земля оказалась мягкой, рыхлой и пахла сыростью и плесенью. Тут я отбросил кирку и рассмеялся. Боб смотрел на меня удивленными глазами.

- Да ведь это не надгробный курган, а птичий!

- Птичий? - переспросил он. - А что же такое птичий курган, черт возьми?

Я объяснил ему, что на Алеутских островах, как и в других районах Севера, множество пернатых гнездится на отвесных скалах над морем, используя любую вершину или холм. На птичьих экскрементах вырастает трава, а с веками возникают целые курганы. Поэтому каждый может обнаружить в них не больше того, что мы - только камни.

Боб прослушал мое объяснение и с минуту помолчал. С его выпачканного грязью лица стекала вода. Наконец, раздражение взяло верх, и он подытожил мое пространное объяснение:

- Выходит, что мы ухлопали целое утро на то, что копались в куче птичьего..? - взорвался он. - Черт побери! Я ухожу домой мыться!

Впоследствии мы уже никогда больше не тратили времени на раскопку птичьих навалов. Однако этот случай позволил выявить весьма важное обстоятельство. Как в птичьих курганах, так и в курганах, стоящих на месте исчезнувших деревень, содержится изрядное количество удобрения, вследствие чего их покрывает пышная растительность. Позволительно было бы сделать вывод, что на тех и других курганах встречается одинаковая флора. В действительности это совсем не так.

Птичьи курганы зарастают низкими травами, осоками, сфагновым мхом и другими его разновидностями. Курганы же, встречавшиеся нам на местах древних поселений, покрыты густой растительностью совершенно другого вида: лопухом, борцом, высоким диким райграсом и т.д. Ни в каком другом случае эти специфические растения никогда не произрастают вместе. Здесь сказалась связь растительных культур с местонахождением человека, которая может быть использована в качестве критерия для обнаружения древних поселений. И не только для обнаружения, но также как ключ к определению степени их древности.

До этого на Алеутских островах еще никогда не проводилась археологическая работа с учетом данного показателя. Поэтому я решил, что впредь в каждом обнаруженном нами поселении мы будем подвергать тщательному изучению не только почву, но и растительность.

ГЛАВА XIII

Я сидел у окна и наблюдал за большой коричневой крысой, бежавшей по фундаменту школьного здания к наваленной рядом куче отбросов. Длина крысы, не считая хвоста, составляла добрых десять дюймов. Она пробежала чуть ли не под самым носом у деревенской кошки, но та и ухом не повела. На Атхе крысы и кошки сохраняет добрососедские отношения.

Норвежские крысы. Безобразные, отвратительные создания величиной с домашних кошек. Последние, по-видимому, почитают самой большой своей добродетелью не беспокоить крыс. Впрочем, имеющейся на берегу пищи достаточно, чтобы кормиться и тем и другим.

Крысы размножаются с катастрофической быстротой и представляют еще одну из бед, постигших за последнее время Алеутские острова, куда они были завезены на судах со всех концов света. Пожирая остающуюся от военных массу пищевых отбросов, крысы после войны так расплодились, что начали представлять серьезную опасность для человека. Однажды ночью возле атхинской пристани я насчитал в луче своего карманного фонарика две дюжины крыс. Они кормились разлагающейся червивой рыбой, которую алеуты выбросили за ненадобностью. Крыс было так много, что, по словам Андрея, рядом с деревней стало невозможно разводить огород - они сгрызали урожай до того как алеуты успевали его снять.

Я переключил свое внимание с крыс на груду растений, которые предстояло засушить, и подумал, каково-то сейчас Бобу в поле, когда на дворе, как обычно, идет дождь, а ветер надул холодную погоду. Именно в этот момент в комнату ворвался мокрый и улыбающийся Кулачи.

- Денни говорит, что сегодня вечером в школе будут танцы, - объявил он. - Военных тоже пригласят. Наверное, будет много вина.

За последующий час мне пришлось выслушать сообщение о танцах шесть раз. Это известие взволновало всех без исключения. Денни спросил Лофлина, не возражает ли он против использования для этой цели помещения школы, и тот ответил согласием. Меня интересовало, где алеуты раздобудут музыку и как они танцуют.

Деревенские жители начали заходить в класс сразу же после обеда. Вскоре оттуда вынесли парты и стулья, и все присутствующие стали у стен в ожидании танцев.

В помещение входили все новые и новые люди. Похоже было, что здесь собралась вся деревня. Ребятишки сновали взад и вперед, а женщины с грудными детьми на руках пробирались в углы и оттуда застенчиво следили за приготовлениями, которыми руководил Денни.

Он был горд собой, суетился, давая указания, куда передвинуть ту или иную мебель, и отпускал шутки по-английски и по-алеутски. Затем прибыл джаз: Альфред Прокопьев, улыбаясь во весь рот, явился с большим аккордеоном, Джордж Прокопьев с лицом скелета принес потрепанный барабан, а Моисей Прокопьев - испанскую гитару; сам Денни играл на банджо.

Военные вошли все вместе. Напуская на себя важность, они громко разговаривали с Денни и развязно обращались с девушками; затем, бросив через всю комнату взгляд в нашу сторону, нахмурились.

Я не представлял себе, что классное помещение может вместить столько народу. Люди стояли, вплотную прижавшись к подоконникам и классным доскам. Оркестранты настраивали инструменты, а алеуты безучастно смотрели вокруг. Трудно было определить, что испытывали все эти люди, исключая детей, которые нетерпеливо шныряли по комнате, да девушек, застенчиво хихикавших, кокетничая с военными. Денни открыл вечер несколькими ударами по струнам своего банджо; остальные оркестранты нерешительно подхватили, но не попали в такт. Тогда они начали вторично, на этот раз удачнее, и вскоре комната наполнилась звуками "Ты мое солнце". Это было удивительно хорошо! Старый Джордж с каменным лицом безукоризненно отбивал такт, а Денни выводил на банджо какие-то замысловатые пассажи. Музыканты преодолели уже с дюжину сложных мест, но никто не пошел танцевать.

- Эй, ребята, - заорал Денни, - чего вы не танцуете? Давайте же, под это танцуют!

Следующим номером была ковбойская песня "Долина Красной реки". На этот раз Боб удивил присутствующих тем, что шагнул к одной из пожилых алеуток, низко поклонился и церемонно спросил ее, не желает ли она потанцевать. Та взвизгнула от восторга и, схватив его за руку, принялась подпрыгивать. Все присутствующие шумно выражали свою радость. Я повернулся к стоявшей рядом со мной девушке, а военные стали подходить к другим.

Вскоре бульшая часть алеуток танцевала. Алеуты-мужчины стояли и смотрели.

Исполнив один номер, джаз тут же переходил к другому. Создавалось впечатление, что музыканты умели играть все популярные ковбойские мелодии и песни: "Мексиканскую розу", "Внизу в долине", "Ковбойскую элегию" и дюжину других, никогда не слышанных мною прежде. Теперь танцевали все белые без исключения, а также несколько мужчин алеутов помоложе. Большинство девушек танцевало вполне прилично, хотя и в довольно необычной манере, энергично двигая ногами, тогда как остальные части тела оставались словно окостенелыми.

Спустя некоторое время Денни объявил: "Сейчас дамы выбирают кавалеров. Эй вы, девушки, выбирайте!" Тут опять произошла заминка, пока старушка партнерша Боба, хихикая, не перебежала комнату и сама не пригласила его танцевать. Снова послышался визг, и мы вторично спасли положение. На этот раз моей партнершей была Анни Голая. Анни - приземистая, неуклюжая женщина с кривыми ногами и большим, почти беззубым оскалом рта. Она ухватилась за меня, чуть не свалив с ног, и предложила, смеясь: "Давайте-ка потанцуем, а?"

Мы танцевали. Вернее, танцевала Анни, мне же ничего другого не оставалось, как нестись за ней, подобно судну, увлекаемому течением. Она наступала и поворачивалась в таком страшном темпе, что я едва поспевал за ней, всячески стараясь сохранить равновесие и поскорее у брать ноги, пока моя партнерша их не отдавила.

Стоило нам только начать скачку по кругу - и мы уже не могли остановиться, и сохрани бог ту пару, которая оказалась бы на нашем пути. Несколько раз мы отскакивали от стены. По счастью для меня, в этот момент Анни шла спиной, а не то быть бы мне раздавленным в лепешку.

Постепенно я тоже стал входить во вкус и, ухватив Анни за талию, насколько мне позволяла длина рук, принялся раскачиваться в такт с нею. Вскоре мы начали кружиться по комнате, и я обрел некоторое подобие самостоятельности. Анни смеялась, как счастливое дитя, и мы выживали с танцевальной площадки одну пару за другой. Когда музыка внезапно смолкла, она оказала: "Уф!"

- Анни, давай попробуем еще, - смело вызвался я, и мы начали следующий танец. Теперь уже смеялись все присутствующие. Они были в хорошем настроении. Танцы проходили с шумным успехом.

Танцевали уже несколько часов подряд, и танцующие стали выбиваться из сил. Было жарко и душно. Пот алеутов, военных и ученых, смешиваясь, создавал невыносимо тяжелый запах, а сигары, которые курил Денни, далеко не очищали атмосферу.

Когда танцующих в комнате стало меньше, я с удивлением отметил, что некоторые алеуты не совсем твердо держались на ногах и осовело смотрели по сторонам. Неужели напились? Затем я видел, как один военный, схватив за руку девушку, тащил ее в уборную. Послышалось хихиканье, а когда девушка оттуда выходила, она утирала губы. Другие пили вино на улице прямо из горлышек бутылок, принесенных военными с базы. Кулачи и другие ребята принимали участие во всем происходящем, и ничто не ускользало от их внимания. Ну и веселье! Снаружи громкие голоса и хихиканье затихли, потому что кое-кто из солдат скрылся вместе с алеутскими женщинами в других домах.

Тем временем в школе Денни и его оркестранты складывали свои инструменты.

- Чертовски удачные танцы, - весело сказал Денни Лофлину. - Мы провели время как нельзя лучше. Не устроить ли нам через некоторое время еще вечер?

Военные не покидали деревню всю ночь. Нас с Бобом разбудили громкие сердитые голоса, доносившиеся из соседнего дома. Громче других звучал истерический женский голос, выкрикивавший бессвязные слова. Потом наступила тишина, и деревня уснула.

На следующее утро, выглянув в окно, я увидел старика, который, шатаясь, спускался по дорожке. Он споткнулся и упал, а из дома выбежала девушка, чтобы помочь ему встать на ноги. Она поддерживала его, пока он медленно брел домой. Казалось, все другие еще спали. До самого вечера нам не встретился ни один взрослый алеут. К кому бы я ни наведался, ко мне выходили дети со словами: "Сегодня наши нездоровы".

Позднее мы узнали, что в деревне не обошлось без драки и что многие алеуты, отведав армейского ликера, опьянели.

Однако военным вовсе не было нужды прикрываться танцами. Солдаты с базы наведывались в деревню чуть ли не каждый вечер и всегда приносили с собой ликер или пиво. Они приходили спаивать мужчин и девушек.

Все же нам нечасто встречались на улице пьяные алеуты. Обычно после попоек они отсыпаются дома, иногда целый день не поднимаясь с постели. В этих случаях дети были совершенно беспризорными. Случалось, они приходили к нам в школу и просили поесть, говоря, что проголодались, а родители не могут встать. Мы всегда слышали одно и то же объяснение: "Наши сегодня заболели".

Это было жалкое зрелище, но как мало могли мы помочь и исправить существующее положение вещей. Однажды, когда представился удобный случай, я подошел к сержанту, дежурившему на базе, и рассказал ему о детях, голодавших, пока их родители валялись пьяные. Не успел я закончить, как он повернулся ко мне и огрызнулся: "А ты не суйся в чужие дела. Мы в этой дыре подольше вашего, хорошо ладим с алеутами и в ваших указаниях не нуждаемся".

После этого разговора военные стали относиться к нам еще менее любезно. Было ясно, что мы для них - незваные гости.

Я обсуждал этот вопрос с Лофлином, и было решено, что каждый из нас подаст рапорт командованию на Адахе. Быть может, заявления двух разных экспедиций и дадут какой-нибудь результат. Однако в глубине души я в этом сомневался. Как бы низки и презренны ни были в моих глазах солдаты, я знал, что виноваты не только они.

Старик Диркс выражал надежду, что будут приняты меры к предотвращению такого разврата. Он неодобрительно качал головой, пожимал плечами и сетовал: "Все пожилые алеуты стремятся прекратить пьянство в деревне, но молодежь не хочет об этом и слышать. Что тут поделаешь?"

За несколько вечеров до этого, когда все ушли на базу смотреть кинофильм, а я один работал в школе, внезапный шорох заставил меня поднять глаза. В полумраке стояла девушка едва ли старше тринадцати лет. Нимало не смущаясь, она предложила мне воспользоваться отсутствием людей в деревне и была удивлена и возмущена, когда я сказал ей, чтобы она немедленно отправлялась домой.

Но ведь у людей могут быть разные взгляды на мораль. И кто же скажет, на чьей стороне истина? У алеутов на свободные половые отношения, даже между совсем юными девушками и парнями, смотрят иными глазами, чем в нашем обществе. Незаконные связи не навлекают на человека никакого позора.

В старину, когда мужчина покидал свою деревню, отправляясь на охоту или расставлять капканы, и отсутствовал по полгода и больше, его жена и семейство неизбежно переходили на содержание к какому-нибудь другому мужчине, без чьей помощи такая семья могла бы умереть с голоду. Следовательно, допускалось, чтобы другой въезжал в дом и брал на себя все права отсутствующего супруга. Было ли непристойным то, что женщина делила себя между двумя мужчинами, коль скоро это вызывалось диспропорцией в количестве мужчин и женщин? Нет никакого сомнения, что в сознании ныне живущих алеутов сохранились еще пережитки такой философии.

Конечно, это не оправдывает поведения алеутов. Но в конце концов тут может возникнуть законный вопрос: почему же алеуты, с такой легкостью отказавшись от своих здоровых и полезных обычаев прошлого, упорно сохраняют обычаи нежелательные? Ответ на него отчасти в том, что развращенность и моральная неустойчивость, наблюдаемые сейчас у алеутов, - следствие не только слабости душевной и телесной, но и упадка, затронувшего общество в целом. Моральная нечистоплотность большинства белых людей, их половая распущенность едва ли способствуют тому, чтобы жизнь алеутов стала лучше.

Мы узнали на Атхе, что отцами большинства детей, родившихся здесь за последнее время, являются американские военнослужащие. В алеутских семьях к ним относятся с не меньшей любовью и привязанностью, чем к законным детям. Значит, здесь отсутствует зло общественного остракизма в отношении невинного ребенка. Зато белый отец не проявляет никакой заботы о содержании ребенка, а отсюда проистекает зло материального порядка. Большинство этих детей следовало бы содержать за счет государства в соответствии с программой помощи детям-иждивенцам [24].

Тогда я не мог найти исчерпывающего ответа на эти и другие сложные жизненные вопросы, возникавшие у меня на Атхе. Не нашел я на них ответа и по сей день. Мне ясно одно: выход не в том, чтобы с презрением указывать пальцем на алеутов, не в том, чтобы совершенно отказывать им в помощи, не в том, наконец, чтобы следовать политике излишней, мелочной опеки, проводимой правительством. Алеутская проблема требует более серьезного решения. Мы не можем вернуть алеута назад, к тому, от чего он ушел, и оградить его от остального мира глухой стеной. Он уже познал прелесть и соблазны цивилизации. Быть может, ему недостаточно открывали глаза на явления современной жизни, чтобы он мог самостоятельно в них разобраться.

ГЛАВА XIV

Перед полуднем 29 июля катер пограничной охраны вошел в бухту Назан и бросил там якорь, что породило в деревне немалот волнений. Это был "Клоувер", направлявшийся на Адах.

Я посоветовался с Бобом. Нам представлялся случай доставить изрядно разбухший гербарий в лабораторию на Адахе. Но дело осложнялось тем, что мы еще не успели взобраться на вулкан Коровинский, со склонов которого стекали горячие ручьи, и нам было интересно собрать там образцы растений.

Посоветовавшись, мы решили, что Боб останется на Атхе, а я воспользуюсь катером, чтобы возвратиться на Адах. В ближайшие несколько дней или через неделю сюда явится другой транспорт, а за это время он совершит восхождение на вулкан. Мы наскоро договорились с одним из алеутов-охотников Джорджем Прокопьевым, что тот поведет Боба в горы.

Лофлин тоже хотел вернуться на Адах, поэтому мы вместе отправились на катер договариваться с капитаном. Тщательно проверив наши документы, он согласился взять нас на борт.

Катер уходил в море после ужина, и я воспользовался остающимся временем, чтобы еще раз навестить Андрея Снегирева. Мы с ним уже несколько дней записывали старинную алеутскую легенду. Зная, как неохотно Андрей, боявшийся накликать беду, касался темы о пещерах с захоронениями, я не принуждал его к этому разговору. Теперь мы крепко подружились, и я решил, что в свое последнее посещение задам ему интересовавший меня вопрос. Я спросил его, где искать такие пещеры.

- Старинные пещеры имеются главным образом на острове Умнак, ответила Клара, переводя слова Андрея, - а мой отец никогда не ставит капканы в тех местах и большей частью охотится на Адахе и Канаге. Но он советует, когда представится случай поехать в Никольское, поискать там старика Афиногена Ермилова. Никто не знает об этих пещерах столько, сколько он. Если вы ему понравитесь, он вам расскажет.

Я записал имя. Мне уже кто-то советовал разыскать Афиногена, если я когда-нибудь попаду в Никольское. Создавалось впечатление, что старик был всеведущей личностью.

- Послушай, Андрей, - продолжал расспрашивать я, - мне говорили, что пещеры и заброшенные деревни имеются также на Танаге, Канаге и Адахе. Не сможешь ли ты рассказать мне что-нибудь и об этом?

Андрей смотрел на меня некоторое время, потом повернулся к разложенным мною на полу картам. Он обводил пальцем береговые линии островов. Всякий раз, доходя до места, где когда-то стояла деревня, он заставлял меня делать пометку, затем сообщал мне ее название по-алеутски. Время от времени он показывал пальцем на какое-нибудь место и говорил "малухакс" (нечистое место). Это означало, что тут можно найти погребальную пещеру.

Андрей рассказал, что в молодые годы, когда он объезжал берега, ставя капканы на лисиц, ему случалось набрести на такие страшные пещеры. Он никогда не задерживался там, однако помнил их месторасположение и еще никому не рассказывал об этом.

- В одной пещере, - продолжала Клара, переводя то, что говорил ее отец, - сохранилась мумия великого вождя Канаги, который, бывало, приплывал на своей кожаной байдаре на Атху. Он скончался, когда в его деревне все умерли, и жители Атхи отвезли его тело обратно на Канагу. Они набальзамировали труп и захоронили его в пещере. Так до сих пор сидит он там в кожаной байдаре лицом к морю со всеми своими мехами и охотничьими принадлежностями. Его кожа и волосы нисколько не изменились.

- Но вы не должны туда забираться, - предупредила Клара, - отец говорит, что это очень опасно.

- Мне это необходимо, - возразил я. - Поэтому я и расспрашиваю Андрея об их местонахождении. - Я снова объяснил, что хочу изучать древние обычаи алеутского народа и похоронные обряды.

Клара передала мои слова отцу, который медленно покачал головой. Затем он заговорил, а умолкнув, встал и вышел из комнаты.

- Отец огорчен тем, - перевела Клара, - что вы стремитесь побывать в пещерах. Он не сердится на вас, но боится, как бы с вами чего не случилось, как бы вы потом не заболели и даже не умерли. Он переживает, потому что вы ему нравитесь.

Распрощавшись с Андреем, я стал заходить в дома и благодарить всех жителей деревни, которые оказывали нам помощь, а вернувшись в свой дом на Адахе, застал Боба за тщательной упаковкой гербария. Мы отправились вместе на пристань.

Вскоре туда прибыла моторная лодка с катера. На берегу собралась чуть ли не вся деревня. Лофлин и я погрузили имущество в лодку и стали прощаться.

Я почувствовал, как меня кто-то потянул за рукав, и, обернувшись, увидел Джорджа Прокопьева. Отойдя со мной в сторону, он заговорил вкрадчиво и нерешительно, словно смущаясь, и сказал, что делает маленькую кожаную лодку, модель байдары, на каких в старину плавали алеуты. Если я еще приеду на Атху, он мне ее подарит. Я был очень тронут, поблагодарил и пожал ему руку. Джордж закивал головой, и лицо его расплылось в улыбке.

- Возвращайтесь быстрей. А пока вы ездите, я отведу вашего парня Боба в горы к горячим ручьям.

Я сел в лодку и помахал на прощание рукой. Краем глаза я заметил Андрея, смущенно стоявшего в толпе и задумчиво наблюдавшего за мной.

- Будь осторожен, Тед, - закричал Боб, - скоро увидимся. - В следующее мгновение моторка отчалила от пристани.

Вскоре мы зашли за крутой берег и потеряли деревню из виду. Но Кулачи, Генри Диркс, маленький Никки Невзоров и еще кое-кто из ребят бежали вдоль подножия горы и махали на прощание. Я обернулся и посмотрел на Лофлина. Мне хотелось узнать, вызвало ли в нем это расставание такую же грусть, как во мне.

Едва мы ступили на борт, катер тронулся, направляясь в открытое море, и вскоре мы почувствовали, как под нами перекатывались его огромные валы.

Когда около полуночи мы обходили Атху с северной стороны, море было неспокойно. Все вокруг, кроме воды под нами, было черным-черно. Вода же светилась мельчайшими искрами. Всякий раз, когда наше судно врезалось в гигантскую волну, кругом загоралась жизнь, фосфоресцирующая, наполняющая эти северные воды, и казалось, что искры разлетаются во все стороны. Это было красивое зрелище, и мы с Лофлином, наверное, не менее часа любовались им, стоя у поручней. Потом я пожелал ему спокойной ночи и ушел в свою каюту помечтать об Атхе и народе, который там оставался.

"Что-то сейчас происходит в деревне?" - задумался я, просыпаясь на следующее утро. Было девять часов. Кое-кто там еще только вставал. Старый Диркс, наверное, вышел к морю проверить, не попался ли ночью в его снасть палтус. Интересно, встал ли уже Боб.

По приезде на Адах я поспешил в лабораторию. В ней все оставалось по-прежнему, как и до нашего отъезда, только без Боба тут было пусто. Но вскоре печки стали давать тепло, и в воздухе снова запахло сухими травами.

Работы было более чем достаточно - предстояло отправить наши коллекции в университет; кроме того, у меня имелся целый ящик отснятой пленки, которую нужно было послать в фотолабораторию для обработки. Мы фотографировали уже несколько недель подряд, не имея возможности увидеть результатов. Это стало меня беспокоить. Ведь очень многое зависело от того, как мы сумели запечатлеть увиденное на пленку. Однако пробные снимки можно будет получить лишь через месяц, а до того момента не оставалось ничего иного, как ждать и надеяться.

Так как в ближайшее время не предвиделось никакой оказии для поездки на острова, намеченные для посещения в первую очередь, я занимался тем, что помогал Лофлину раздобыть снаряжение для работы в Никольском. И на этот раз нас выручили друзья из флота, и очень скоро Лофлин получил все необходимое и был готов вернуться к своим на Атху. Я решил поехать с ним и забрать оттуда Боба. Перед самым нашим отъездом главный врач флота снабдил нас щедрым запасом пенициллина для доктора Александера, чтобы он имел возможность начать борьбу с венерическими заболеваниями в деревне.

Нас доставил на место военный грузовой самолет. Однако по приезде я узнал от Михи, что Боб на склонах вулкана Коровинского, где пробудет еще несколько дней. Мне пришлось оставить ему записку. Я написал, чтобы он вместе с Гарвардской экспедицией выехал в Никольское катером пограничной охраны, который должен был вскоре заехать за ними. Я присоединюсь к нему, как только представится возможность.

Тем временем я возвратился на Адах. Мне было необходимо найти способ добраться до тех островов, на которых имелись пещеры с мумиями.

На Адахе я застал письмо, сильно меня взволновавшее. Профессор Бартлет сообщал, что получил известие из Национального совета по научным исследованиям, в котором в неопределенной форме упоминалось о нехороших слухах про нашу экспедицию. Не зная, как это понять, Бартлет запросил меня. Он заканчивал свое письмо предположением, что, возможно, наше пребывание на Алеутских островах нежелательно для группы Гарвардского университета. Я был совершенно ошеломлен и немедленно ответил ему, приложив полный отчет обо всех наших действиях с момента отъезда из Анкориджа.

И тут совершенно неожиданно мне подвернулся транспорт, о котором я так мечтал. Воинская часть предложила воспользоваться адмиральским катером с мощным двигателем марки BSP. Катер имел деревянный корпус, двухцилиндровый дизель и малую осадку - именно то, что и требовалось для работы у берегов. Майор Александер Беккер, начальник порта на Адахе, изложил свой план.

Он сообщил, что команда BSP-311 была набрана лишь недавно и что в настоящий момент судно не понадобится для каких-либо служебных целей. Поездка с нами будет хорошей практикой для экипажа, и армия сможет извлечь некоторую пользу их наших поисков. Анкоридж телеграфно подтвердил свое одобрение при условии, что по окончании путешествия я представлю о нем отчет.

- Превосходно! - заключил майор. - Когда вы хотите выйти и море?

- Чем скорее, тем лучше, - ответил я, не веря своим ушам и полагая, что мне придется ждать много дней. Майор же назначил отъезд на завтра. Когда я прокладывал предполагаемый маршрут на морской карте, висевшей на стене в его кабинете, вокруг меня столпились все присутствовавшие. Даже их воображение было захвачено такого рода путешествием.

Сначала я намеревался исследовать район вблизи острогов Иллах и Танага, расположенных к западу от Адаха, так как на это должно было уйти всего несколько дней. Затем мы заезжаем за Бобом на Атху и продолжаем поездку до Никольского и далее к островам Четырех гор, как мы и планировали в самом начале. Я поспешил в лабораторию собрать вещи.

На борту дизельного катера мне был оказан радушный прием его капитаном-шведом Доном Эриксоном; на его лице играла приятная улыбка. Мне казалось, что он слишком молод для роли капитана, но потом вспомнил, что все считали меня и Боба тоже слишком молодыми для наших дел.

Эриксон познакомил меня с главным механиком Дж. С. Хантером по прозвищу "Рыжий" - высоким парнем нервного склада с вьющейся рыжей шевелюрой. Затем мне был представлен кок Джордж Флог, который тут же предложил кофе. Пришли остальные члены экипажа - первый и второй помощники капитана и помощник механика. Сидя в небольшом камбузе за чашкой кофе, я объяснил, куда и зачем мы отправляемся.

- Господи боже! - вскричал Рыжий, когда я закончил объяснение. - Вот это будет плавание! - шлепнул он себя по колену. - Черт побери! Охота за мумиями! Скажите, доктор, а попадаются ли среди них мумии женского пола?

Погрузив прессы для засушивания растений и другой инвентарь на судно, мы были готовы к отплытию и в пять часов пополудни не спеша выходили из гавани в заливе Хулух, а уже два часа спустя огибали мыс Адагдах.

Корпус катера имел в длину всего сорок восемь футов; катер был рассчитан на десять человек, но нас было всего семеро - команда из шести душ да я. Благодаря малой осадке он держался на воде, как пробка; и едва мы очутились на волне, нас стало швырять из стороны в сторону.

Джорджу Флогу с трудом удавалось удержать кастрюли на плите, хотя она была, как положено, снабжена решеткой.

Мы ели посменно, и разговор вертелся все больше вокруг предстоящего путешествия. Команда катера состояла из людей, близких мне по духу; так как я был научным работником, они звали меня "док", несмотря на мои протесты и объяснение, что я еще не имею права на такое звание. Для них научный работник, "док" и "проф" были синонимами.

Потом мы с Эриксоном пошли в рубку, чтобы наметить курс по морским картам. Когда я указал на Иллах, он покачал головой. Это был просто-напросто клочок земли - всего четверть мили в длину и очень узкий. При плохой погоде нам будет трудно найти его местоположение, так как на катере нет ни радарной установки, ни другого специального навигационного прибора. Ориентировка только по компасу и картам делает счисление пути в море совершенно безнадежным.

Я заметил, что Эриксон всему дивился и нервничал, точно впервые попал на судно. Если это было так, то ему предстояло нелегкое боевое крещение. Мы входили в воды, которым никогда нельзя доверять, и нам предстояло обследовать побережье, окруженное рифами и грозящее тысячью и одной опасностью.

Пока мы наблюдали за тем, как мимо нас проплывали отвесные скалы Адаха, сумерки сгущались. Стоял туман, и ветер хлестал серым дождем по капитанскому мостику. Мы плыли в нескольких милях от берега, но даже и на таком расстоянии было видно, как волны разбивались о мыс Адагдах, иногда чуть не захлестывая огромные остроконечные утесы. В этом месте побережье имело унылый, заброшенный вид, словно оно было всеми покинуто, необитаемо, разбито штормами. А между тем сразу же за горой находилась военная база. Сейчас там уже, наверное, приняли меры предосторожности на случай возможного шторма и укладывались спать.

Впереди появлялся и исчезал огонек. Еще немного, и мы поравнялись с самой северной точкой Адаха.

Прямо по курсу был мыс Мофета, остроконечная вершина которого исчезала в облаках, еще дальше - остров Канага, затем Бобровый, а за ним Танага более чем в шестидесяти милях отсюда. Мы попытаемся обойти западную оконечность Канаги, и, пока катер укроется в заливе Канага, я высажусь на поиски древних поселений.

Некоторое время я провел в рубке с Гансом, вторым механиком, который достаивал первую вахту. Это был приятный круглолицый голландец с шепелявым выговором. Мы быстро подружились.

Погода все ухудшалась, и наше суденышко то подскакивало, то прорезало огромные валы, которые теперь непрерывно налетали на катер. Наконец, выпив изрядное количество чашек кофе, я отправился к себе. Мне предоставили верхнюю койку в спальном помещении, как раз напротив маленькой каютки Эриксона.

ГЛАВА XV

Внезапно я почувствовал, что кто-то трясет меня.

- Док! Док! Вы спите? - Это был Эриксон.

Я перегнулся с койки, пытаясь разглядеть его в полумраке каюты.

- Всю ночь напролет мы боролись со штормом, - продолжал капитан, увидев, что я проснулся. - Катеру здорово досталось - не думаю, что он еще долго продержится. Что делать? Не лучше ли нам вернуться на Адах? - У него был испуганный вид.

- Минутку, - сказал я. - Сейчас встану.

Спрыгнув с койки, я стал в полумраке одеваться. Эриксон исчез в рубке.

Почему Эриксон спрашивал у меня совета, недоумевал я. Кто из нас капитан? В отношении шторма, он, конечно, прав. Судно швыряло и раскачивало, а через борт летели грязные брызги - волны били по судну, подобно пневматическому молоту, и от их ударов, казалось, сотрясался каждый брус. Я с трудом удерживал равновесие.

В рубке Эриксон тревожно всматривался вперед через мокрое от дождя стекло. За штурвалом стоял первый помощник капитана.

Рыжий - главный механик - тоже был здесь. Снаружи, громко завывая, дул холодный, порывистый ветер, и обильные потоки морской воды и дождя хлестали в рубку. Вокруг нас была непроглядная тьма.

- Который час? - спросил я, стараясь рассмотреть береговые знаки.

- Четыре часа утра, - ответил Эриксон. - Боже мой, ну и шторм! Мы боремся с ним пять часов подряд и не продвинулись ни на дюйм.

- Где мы находимся? - спросил я.

- Миновали мыс Бампи.

Я подошел к карте и зажег лампочку. Мыс Бампи - неровная полоска земли с северной стороны Танаги. Все же мы значительно продвинулись от залива Танага.

- Вот уже несколько часов подряд мы сопротивляемся приливной волне, продолжал Эриксон, - а она напирает и напирает... Да еще боремся с юго-западным ветром. С полуночи катер не продвинулся ни на дюйм. - Он нервничал и не скрывал этого. - Что мы должны делать, по-вашему?

Я был польщен, но озадачен и обеспокоен. Мой опыт службы на флоте ограничивался плаванием на больших крейсерах. Как следовало поступить, учитывая, что мы находимся на крошечном BSP, спрашивал я себя. Единственное, что нам оставалось, это попытаться найти укрытие.

- Что вы скажете насчет здешнего побережья? - отважился спросить я. Нет ли тут бухточки или чего-нибудь в таком роде, где бы мы могли укрыться, пока не спадет ветер? - Я мельком взглянул на карту. Этот участок побережья был мне отчасти знаком со второй мировой войны. - Что вы скажете о бухте Гасти? Похоже, что она защищена от ветра...

- Бог с вами. Там было очень бурно, когда мы шли мимо. Я бы поостерегся заходить в любое из этих мест, если только оно не окажется достаточно просторным и защищенным. Проклятый шторм может не утихнуть еще несколько дней.

Я снова поглядел на карту. Мы находились примерно в двадцати милях к западу от Бобрового. Остров Бобровый - лишь крошечный вулкан, расположенный между островами Танага и Канага, несколько севернее их, но он устраивал нас лучше всего.

- Мы могли бы спрятаться за Бобровым с подветренной стороны, пока шторм не утихнет, - предложил я.

Эриксон колебался, но было видно, что мысль о возможности повернуть обратно пришлась ему по душе. Он дал команду изменить курс, и в этот момент мне показалось, что катер непременно перевернется. Одна из огромных волн накренила нас так, что вода хлестнула за перила правого борта. Мы боялись дышать. Тут с полок и столов все полетело. Из камбуза донесся оглушительный треск. Затем катер медленно выпрямился, и Дон довел штурвальное колесо, чтобы окончательно лечь на новый курс.

Что за чудесная перемена! Еще минуту назад мы совершенно не сдвигались с места, и вдруг, избавившись от ударов встречных волн, судно полетело вместе с ветром. Мы неслись со страшной быстротой по направлению к Бобровому. Позади катера сердитые волны, распушив гривы, громоздились друг на друга и, высоко подбрасывая корму, проносились под нами. Но вот мы начали их обгонять. Темные, зловещие скалы, едва различимые при свете раннего утра справа по борту, остались позади, и поэтому казалось, что мы движемся с еще большей скоростью, чем на самом деле.

Я умылся, высунувшись из рубки. Пока лицо мое обсыхало, у Джорджа был готов завтрак, и вскоре мы принялись его уничтожать. В эту ночь на катере, кроме меня, никто не сомкнул глаз. А я беззаботно спал на своей верхней койке, оставаясь в блаженном неведении о переживаниях всего экипажа.

После завтрака, когда напряженная обстановка несколько разрядилась, настроение команды поднялось. Эриксон был бы не прочь вернуться до самого Адаха, но я уговорил его сделать еще одну попытку проехать по намеченному маршруту. Первый помощник поддержал меня.

Вскоре показался мыс Судах на северной оконечности Танаги, и мы напряженно вглядывались, стараясь разглядеть Бобровый. Он был едва различим в тумане, напоминая своими очертаниями гигантский призрачный корабль; его черные вулканические утесы казались грозным предостережением. Эриксон взглянул на них и содрогнулся.

Мы плыли намного южнее Бобрового, осторожно обходя скалы, так как капитан опасался наскочить на рифы, не помеченные на карте. В течение двадцати минут мы преодолевали показанные на карте приливные течения в открытом море, ощущая их на собственном опыте, и обогнув Танагу с юго-востока, очутились в более спокойных водах, где были защищены с кормы. Пока катер медленно пробирался вдоль берега, мы, не отрывая глаз от бинокля, высматривали место, удобное для стоянки. Вблизи северо-восточной оконечности острова нами была замечена небольшая, вдававшаяся в берег бухта. Хотя бухточка и была невелика, она вполне могла защитить нас от ветра, к тому же здесь имелись хорошее дно и покрытый галькой берег. Эриксон согласился бросить якорь, но не ближе, чем в ста ярдах от берега, где глубина достигала семнадцати морских сажен; опасаясь подводных скал, он наотрез отказался рисковать катером и подойти ближе. Если бы я захотел добраться до берега в лодке, мне пришлось бы немало поработать веслами.

Насколько я мог судить, Бобровый растянулся до двух миль в длину и имел около мили в ширину. Потухший вулкан занимал бульшую часть острова, поднимаясь над крутыми рифами на 2900 футов [25]. Сейчас сквозь туман пробивался лишь слабый свет, а моросящий дождик еще больше затемнял все вокруг. И тем не менее земля эта находилась в такой манящей близости, что я принял решение исследовать ее берега, взял себе в спутники кока Флога и первого помощника капитана Кена, и мы спустили лодку.

Плавание в лодке оказалось нелегкой задачей. Нам пришлось орудовать веслами в густых зарослях морских трав. В них было очень трудно продвигаться, но мы с Флогом, перегибаясь за борт, расчищали путь ножами, в то время как Кен подтягивал лодку на веслах.

Наконец, мы втащили лодку на берег, а чтобы ее не смыло волной, подложили камни.

Внезапно сзади нас на берегу за валуном метнулась какая-то тень; затем показалась другая - на острове водились голубые песцы. Потревоженные столь неожиданным вторжением в их владения, они тявкали на нас с мокрых холмов.

У самого берега на рифах покачивался дохлый морской лев. Стояла ужасная вонь, но мы все же подошли ближе, чтобы лучше его рассмотреть. Флог подобрал прибитый к берегу шест и попытался перевернуть им тушу, но она оказалась слишком тяжелой. Его шест просто воткнулся в разлагающийся жир.

Я повел своих спутников по сухому ущелью, размытому водой, но не успели мы пройти и семидесяти футов, как Флог взмолился о привале.

- Боже мой, да ведь я моряк, а не козел. Я весь в мыле!

Он хотел побыть с Кеном у берега и поискать песцов, пока я буду взбираться дальше. Давая согласие, я нарушал одно из своих правил - не подниматься на незнакомые склоны в одиночку. Это было безрассудством.

Я продвигался медленно, так как приходилось выбирать дорогу между гигантскими валунами, попадавшимися на всем протяжении высохшего русла. На высоте тысячи футов я подошел к отвесному склону, уходившему в облака; с него осыпались мелкие обломки пород, а по обе стороны от меня вставали крутые откосы. Влажные камни готовы были сорваться при малейшем прикосновении. Резкий ветер, со свистом гулявший по склону, на который я силился вскарабкаться, нагнал туман и дождь. Вскоре я промок и едва переводил дух. Теперь под ногами осыпалась рыхлая вулканическая порода, влажная и скользкая. Я все чаще падал на колени, соскальзывая с крутого склона, ободрал себе ладони о застывшую магму и весь перепачкался в пепле и грязи. Всякий раз останавливаясь и думая, не вернуться ли мне назад, я поглядывал вверх. Путь вперед исчезал в тумане и казался таким манящим и полным таинственности, что мне опять хотелось подняться хотя бы чуточку выше.

Кольцо кратера могло находиться совсем недалеко, возможно всего в нескольких ярдах выше. И вот я карабкался и срывался, карабкался и срывался...

Теперь рыхлая порода осталась позади, и я карабкался уже по зеленому ковру. Тут рос главным образом карликовый корявый ивняк, этот упорный маленький альпинист, которому удается взбираться, пожалуй, на самые неприступные склоны. Кустарник предохранял почву от оползней, а поэтому здесь могли произрастать также и другие более прихотливые растения - травы, колокольчики, анемоны.

Однако их ковер был скудным, а к тому же тонким и до такой степени непрочным, что на ощупь напоминал ветошь, наброшенную на что-то неровное. Время от времени под тяжестью моего тела от зеленого ковра отрывался клок и сползал со склона.

Встречный ветер дул все сильнее и сильнее, и мне удавалось сохранять равновесие, только пригибаясь и чуть ли не касаясь носом усыпанной влажным пеплом земли. Все кругом было покрыто туманом; из серой дымки проступали лишь ближайшие скалы, напоминавшие чудовища. Мне стало страшно. Что, если одна из этих громадин, сорвавшись, скатится мне прямо на ноги? Как же я тогда спущусь? И будет ли слышен мой голос сквозь такой шум ветра? Далее склон оказался настолько крутым, что мне пришлось ползти на четвереньках. К счастью для меня, склон был покрыт не одним пеплом, попадалась и растительность - иначе удержаться на нем было бы невозможно.

На этой высоте окружавшие меня скалы имели другую окраску. Они были не серые, а оранжево-красные. Должно быть, кратер находился совсем поблизости. Порывы ветра достигали такой силы, что приходилось опасаться, как бы меня не сдуло со склона.

Чтобы удержаться и не позволить ветру смести себя вниз, следующие несколько ярдов я вынужден был ползти на четвереньках, а то и прямо на животе, плотно прижавшись к влажному моховому покрову. Дыхание мое было настолько затруднено, что я даже не мог подуть на пальцы и согреть их. На свою беду, я было засунул их в рот, но только наглотался мокрого пепла. В конце концов пальцы окостенели так, что отказывались служить.

И тут я неожиданно почувствовал, что склон стал более отлогим. Впереди показался гребень горы. Подтянувшись к нему, я обнаружил, что смотрю вниз на другой склон. Это был кратер. Хотя края его были очень круты, мне удалось съехать вниз.

Внутренний склон походил на внешний. Только ветер дул здесь еще сильнее. Он забирался под одежду и холодил все тело. Висевшую на плече сумку, в которую я собирал образцы растений, ветер швырял, точно белье на веревке. Я взглянул на ладони - они кровоточили. По-видимому, удерживаясь на склоне, я ободрал их о камни и пемзу. Вся кожа на руках покрылась морщинками, как это бывает, когда долго держишь руки в воде. Но я добрался до кратера, и эта мысль наполнила меня восторгом. Я осматривался вокруг на удивительное, необычное скопление кружащегося тумана, на красные скалы и пропитанные влагой чахлые растения. Право же, волнующая возможность заглянуть в этот кратер, где некогда бурлила лава, была достаточным вознаграждением за столь трудное восхождение. Некоторые скалы были до странности уродливой и неприглядной формы, напоминая огромные куски клинкера [26]. Когда же этот гигант в последний раз ревел и выбрасывал докрасна раскаленные бомбы? Должно быть, это произошло в очень давние времена.

Я снова полез вверх, чтобы обследовать кольцо кратера. Сердце мое колотилось при каждом шаге. То была непрерывная борьба с ветром, который, казалось, решил непременно сбросить в темневшую внизу пропасть и меня вслед за влажным пеплом и кусками камня. Я вымок до нитки, но это было уже несущественно - ведь я попал в такое интересное место, где можно было собрать множество образцов, а время мое было весьма ограничено.

Я всячески пытался собирать растения, но лишь немногие из них удавалось положить в сумку; остальные, стоило мне их сорвать, уносило ветром. От такой работы можно было закоченеть, и к тому же скатываемые ветром обломки породы больно ударяли меня всякий раз, когда я тянулся за растением.

Наконец, я решил отказаться от своей затеи. Но не раньше, чем сделаю несколько снимков. Может быть, при таком тусклом освещении фотографирование окажется всего лишь тщетной попыткой, подумал я про себя. А может быть, кое-что и получится.

Сделав снимки, я стал быстро спускаться. Теперь задача заключалась в том, чтобы удержаться от слишком быстрого спуска.

Ветер подталкивал меня сзади, а крутизна склона и рыхлый пепел под ногами ускоряли спуск. Вскоре я уже просто скользил по пеплу, вызывая большие оползни, а когда, наконец, добрался до подножия и подошел к берегу, то был немало удивлен, не обнаружив лодки на месте.

Внезапно с моря донеслись громкие гудки, которыми Эриксон старался привлечь наше внимание. Лодку, на которой мы приплыли, унесло в море, но она застряла в водорослях. Джордж Флог и Кен подбежали ко мне, и мы вместе пытались найти выход из создавшегося положения. Хотел ли того Эриксон или нет, но ему ничего не оставалось, как подвести катер ближе к берегу. Другой лодки на борту не было. Осторожно маневрируя, он подошел настолько близко, что, зацепив длинным багром лодку, ее вытащили из зарослей. Затем Рыжий сел на весла и отправился за нами на остров. Команда судна радостно встречала прибывших.

ГЛАВА XVI

У нас был волчий аппетит. Джордж приготовил позавтракать, и пока мы подкреплялись, я рассказывал присутствующим о кратере. После того как тарелки были унесены, я положил под пресс те несколько растений, которые удалось собрать. Поскольку мои спутники проявляли острый интерес к моим занятиям, я подробно рассказывал о каждом растении.

- Это карликовая ива, она вырастает до нескольких футов - но не вверх, а во все стороны. А это анемон. Алеуты называют его орлиным цветком. Раньше они употребляли его белые цветы в качестве наживки при ловле рыбы.

На вершине горы между ветвями ивняка я нашел колокольчики. Там росли разнообразные травы и осоки, но самыми приятными цветочками были бледно-розовые камнеломки: они росли между двумя гигантскими валунами на высоком кряже и пропитались туманом, произрастая прямо на пепле. Было похоже, что мне привелось найти новую разновидность камнеломки.

Я обнаружил также, что в листьях некоторых растений жили крошечные насекомые, и предложил членам экипажа помочь мне собрать их, чтобы поместить в склянки со спиртом. Они рьяно принялись выполнять поручение, в восторге от возможности оказать мне услугу. Рыжий при этом очень развлекался и все время шутил.

- Смотрите, я нашел на этом листе маленькую гориллу. Глядите-ка на этого прощелыгу - ага, попался!

После ужина мы решили отплыть и бросить якорь в месте понадежнее. Я вызвался стать у штурвала и повел катер к заливу Хот Спрингс, ближайшему от нас защищенному месту. Судя по морским картам, поблизости ничего лучшего не оказалось. После отплытия с Бобрового мы легли на курс 230°, идя по которому наш катер должен был выйти точно к косе Барнес на мысе Судах, с южной стороны Танаги. Я жадно разглядывал Судах. Андрей рассказывал, что при русских здесь стояла одна из самых больших алеутских деревень. Однако мы плыли слишком далеко от берега, чтобы я мог что-либо увидеть. На всех картах стояли пометки "Территория не обследована", "Приливные течения", "Буруны", и Эриксон отказался пойти на риск и подплыть ближе. Я не могу порицать его за это.

Мы вошли в спокойный залив как раз к наступлению темноты и бросили якорь в укрытии за зелеными холмами. До того как окончательно стемнело, мы насладились видом водопада, мирно ниспадающего с высокого утеса. Ночь обещала быть хорошей.

На следующее утро, во вторник 3 августа, проснувшись в семь часов, я обнаружил, что все кругом купается в лучах теплого солнца. Был полный штиль, не нарушаемый даже зыбью. Отражая лучи, водопад блестел подобно потоку ртути. Залив поражал яркостью красок: его защищала желтая стена скал и зеленые, покрытые травой склоны холмов, а с них стекало несколько ручьев. Ганс сообщил мне, что после завтрака он поймал целую дюжину рыб, без всякой наживки, просто на леску с пустым крючком.

Вскоре была спущена лодка, и несколько человек отправились со мной на берег собирать коллекции. Сам я вскарабкался на скалы возле водопада, а остальных направил вдоль берега. Через час моя сумка была набита до отказа. Цветы росли здесь повсюду, как в настоящем саду. Взобравшись на вершину, я наслаждался зрелищем спокойного залива с нашим маленьким судном, стоящим на якоре, после чего направился вверх по течению ручья, стекавшего с холмов, любуясь растущими на его берегах орхидеями. Затем я снова спустился к берегу моря и принялся обследовать подножие скал. Вскоре я набрел на возвышение, покрытое необычно густой растительностью. Ошибиться было невозможно: здесь некогда стояла деревня, по-видимому, одна из тех, в которых, по словам Андрея, алеуты жили еще при русских. Менее чем в миле отсюда находилось другое поселение. Я отметил их местоположение на наших картах и был вполне удовлетворен результатами утренней экскурсии, хотя мне и не терпелось отправиться дальше, пока стояли солнечные дни. Нам была необходима хорошая погода, чтобы найти Иллах и имевшиеся там, судя по описаниям, пещеры.

В проливе Танага было спокойно, но, оттого что на карте отсутствовали указания о рифах, мы все время двигались по нему черепашьим шагом. Миновав мыс Сасмих, катер взял курс на запад, вдоль южного берега Танаги. Каждый дюйм береговой линии я осматривал в бинокль. Но и на этот раз мы шли слишком далеко от земли. Я начал сомневаться, смогу ли вообще обнаружить какую-либо пещеру, если буду вести наблюдения с судна. Было похоже, что, находясь в плавании, Эриксон не доверял ни картам, ни малой осадке своего катера.

По мере нашего путешествия я начал понимать, что капитан впервые водит судно в этих водах и что Алеутские острова продолжают оставаться для него чужим, незнакомым и опасным местом. Эти воды могли устрашить и более опытных моряков. Наверное, его самолюбие страдало, когда он обращался ко мне за советом в присутствии своих подчиненных, но это его не останавливало. Со временем я понял, что его осмотрительность была продиктована искренней заботой о вверенных ему катере и экипаже. Поэтому, невзирая на свое разочарование, я придерживал язык в отличие от некоторых других.

- Черт возьми, капитан, - вспылил Рыжий, чего вы беспокоитесь? У нашего корыта осадка всего несколько сажен; нам не страшно подвезти дока так близко, что он сможет доплюнуть до берега.

Но Эриксон оставался непреклонным. Теперь возникла еще одна опасность. Море начинала застилать пелена тумана, и капитан приказал бросить якорь в небольшой бухте.

- Да если мы каждый раз будем ждать, пока рассеется туман, - вскричал я в отчаянии, - мы никогда не продвинемся вперед. Во всяком случае эта полоса тумана совсем короткая, вероятно, менее четверти мили в длину. Да и туман, видно, не очень густой.

- Радио сообщает о надвигающемся шторме, - возразил мне Эриксон.

- Боже мой, - взмолился я, - тогда давайте найдем Иллах сегодня, пока еще стоит хорошая погода. Не будем же мы торчать здесь во время дождя. До Иллаха всего несколько часов ходу. Он находится ровно в пятнадцати милях отсюда. А мне было бы достаточно часа для осмотра всего острова. И тогда мы уйдем из этих вод, раз нам здесь угрожают штормы.

Эриксон колебался. Он уже совсем было согласился с моими доводами, затем покачал головой. Прежде чем принять решение, нам следовало дождаться новой метеосводки. А пока мы стояли целый день на якоре почти в миле от берега при отличной погоде - ярком солнце, без малейшего признака ветра на воде. Команда начала выражать недовольство.

Следующий прогноз погоды указывал, что в этих краях шторм ожидается только через несколько дней. В конце концов Эриксон решился поднять якорь и пойти на Иллах, хотя было уже далеко за полдень - не совсем подходящее время для поисков в северной части Тихого океана цели величиной с булавочную головку. Однако решение было принято: под мерное постукивание дизеля мы врезались в пелену тумана, а, прорвавшись через нее, входили в следующую. Так повторялось несколько раз, точно в этих местах были развешаны занавески, сотканные из тумана, - тонкие и рваные. Послеобеденное солнце медленно выпаривало их, но они продолжали клочьями висеть над южной стороной островов.

Мы шли уже два часа, и весь экипаж, собравшись на палубе, тщательно наблюдал за горизонтом. Вдруг прямо по курсу возник Иллах. Это было поразительное зрелище: только что впереди не было видно ничего, кроме легкого тумана, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, в миле от нас впереди очутилась большая скала. Нет ничего удивительного в том, что некогда алеуты назвали этот остров "Потерянным островом мумий". Нам повезло, что мы вообще наткнулись на него. По словам Андрея, в древности на Иллах наезжали лишь затем, чтобы совершить обряд захоронения. Остров стоит в стороне, и современные алеуты говорят о нем со страхом и благоговением. В 1937 году Хрдличка официально сообщил, что на острове не осталось ничего, кроме пустых пещер, в которых нет мумий. Но Андрей уверял, что многие захоронения под холодными серыми скалами остались нетронутыми, и я не терял надежды, что нам удастся их разыскать.

Подплыв ближе, мы увидели, что Иллах представляет собой плоскогорье, выступающее прямо из воды и окруженное рифами. Подойти к нему было бы очень рискованно.

На сей раз я был благодарен Эриксону за предосторожность. Мы обошли остров кругом, выискивая, где бы сойти на берег. Хорошо защищенного места для стоянки здесь не оказалось: либо оно вообще отсутствовало, либо путь к нему преграждали густые водоросли и рифы. Так как сумерки стали быстро сгущаться, я попросил капитана, пользуясь штилем, подплыть к южной стороне острова настолько близко, насколько он решался. Мы спустили бы лодку, и до наступления полной темноты попытались обследовать берег.

Я снова выбрал себе в спутники Флога и Кена. Сев за весла, мы молча поплыли по спокойной глади моря, пробираясь сквозь заросли коричневых водорослей. Подойдя ближе к берегу и вглядевшись в зеленоватую воду, мы рассмотрели сквозь нее гигантские рифы и валуны, торчавшие из многофутовой глубины. В воде, насколько охватывал глаз, переплетались между собой длинные плети водорослей. Они напоминали огромных змей или тянувшиеся к нам щупальца какого-то гигантского чудовища. Я содрогнулся и перевел взгляд на берег.

Мне еще не приходилось видеть море таким спокойным. Вода была неподвижной даже у прибрежных камней. Берег представлял собой узкую полоску, покрытую острыми камнями. Сразу за ними тянулись поросшие высокой травой бугры, а еще дальше начинался крутой подъем. Мы без труда причалили к берегу и вытащили лодку на бугор. Нам не хотелось охотиться за ней вторично.

Когда мы стали пробираться сквозь прибрежную траву, оказавшуюся выше нашего роста, это было похоже на прокладывание дороги в джунглях. Мухи и другие насекомые жужжали вокруг, набрасываясь на руки и шеи. Затем мы стали взбираться на крутой склон. Целых полчаса, покрываясь потом, пыхтя и отдуваясь, мы с трудом преодолевали подъем, продираясь сквозь высокую растительность по скрытым от глаз выступам. Пока мы взбирались на плато, наша одежда насквозь промокла от сырой травы и пота.

Остров, к общему удивлению, был плоским и маленьким. Мы прошли его в длину за несколько минут. Он был покрыт главным образом мягкой, похожей на вечнозеленую, растительностью, характерной для тундры - Empetrumуr, густо стелющейся по земле. Здесь же росли разнообразные полевые цветы. Где-то около центра острова мы набрели на искореженные, обгоревшие обломки американского самолета-бомбардировщика времен второй мировой войны.

Затем я обнаружил воронки от бомб. Их было много вокруг, и некоторые казались совсем свежими. И тут я вспомнил: Иллах до сих пор оставался учебным полигоном адахского авиаотряда!

В голове молнией пронеслась мысль, от которой я буквально похолодел. Я забыл известить оперативную службу о нашей поездке на острова. А что, если...

- Пошли, - сказал я, отгоняя эту мысль, - скоро стемнеет. Давайте разбредемся в разные стороны. Вы, Кен, вместе с Джорджем осмотрите остров с западной стороны. Мы встретимся у лодки. А если кто-нибудь обнаружит пещеру, зовите меня. Я поступлю так же.

Я начал медленно спускаться к подножию и обошел его, заглядывая в каждое углубление, в каждую трещину.

Сумерки сгущались, и нам предстояло совершить обратный путь к лодке в полной темноте. Я прибавил шагу. Теперь мое внимание привлекло тихое, непрерывное рычание, доносившееся откуда-то спереди. По мере того как я продвигался, оно становилось громче, напоминая рычание голодных львов. Воздух наполнился тошнотворным зловонием. Обойдя выступающий скалистый утес, я неожиданно очутился на рифах, уходивших в море. Здесь, на черных, выступающих из воды камнях, развалившись, лежали сотни морских львов огромных, неуклюжих, рыжевато-коричневых животных. Они издавали такой оглушительный рев, что трещали барабанные перепонки. Как только я показался, животные стали сползать в воду, за исключением нескольких старых самцов, повернувших морды в мою сторону и ревом выражавших свое неудовольствие.

От этого зрелища меня отвлекли Джордж и Кен, кричавшие мне сверху. Я помахал им, радуясь, что они находились поблизости. Уже окончательно стемнело, а поскольку на острове имелись ямы и скрытые овраги, мы решили ради предосторожности возвращаться к лодке все вместе.

Мы быстро преодолели этот путь и сползли с поросших травой склонов, на которые раньше нам пришлось взбираться. Лодка оказалась на том же месте, где мы ее оставили.

- Что ж, мы так и останемся при своем желании узнать, сохранились ли здесь еще пещеры с мумиями, - заметил я, упав духом. - Пожалуй, оно уже никогда не сбудется.

Мы никак не могли разглядеть катер: подступающий туман и темнота скрывали все вокруг.

- Надеюсь, что Эриксон догадается зажечь прожектор, - предположил Джордж с тревогой в голосе. - А иначе как же нам, черт возьми, найти судно?

- У нас есть осветительные ракеты, - напомнил я Джорджу. - Когда сядем на весла, запустим одну.

Я всегда беру их с собой и теперь был рад, что не изменил своему правилу.

Мы оттолкнулись от берега и, медленно прокладывая путь по морским лугам, миновали черные громады скал, торчавшие из воды подобно призрачным стражам. Поверхность океана была гладкой, как стекло. Кругом стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь однообразным скрипом весел. Миновав последнюю скалу, мы перестали грести. Теперь нас окружала непроглядная темень, лодка очутилась в каком-то призрачном мире серого тумана и мертвенно спокойной черной воды. Наши голоса звучали непривычно приглушенно и испуганно. Откуда-то из темноты донесся глухой всплеск воды... и снова тишина.

- Наверное, вспугнули топорка [27], - объяснил Кен, так как Джордж, широко раскрыв глаза, смотрел в направлении, откуда донесся звук.

- Пожалуй, лучше теперь пустить одну из ракет, пока лодку еще не отнесло далеко от острова, - сказал я. - Здесь нас наверняка может свободно закружить течением. А мне меньше всего улыбается проехать на веслах Тихий океан.

Я направил дуло ракетницы несколько вправо от лодки. Раздался громкий выстрел, и мгновение спустя высоко над нашими головами воздушная бомба разорвалась и осветила гряду облаков, преобразив ее в сверхъестественный красный купол. Ракета медленно поплыла вниз, покачиваясь на парашюте. Мы с любопытством наблюдали.

- Господи Иисусе! Да гребите же быстрей! - взмолился Кен. - Эта чертова штука падает прямо на колени!

И в самом деле, при полном отсутствии ветра ракета проделывала свой путь вниз по той же траектории, что и вверх. Мы налегли на весла, но мое весло выскочило из уключины. Каждый из нас попытался что-либо предпринять, и какое-то мгновение в лодке стоял полнейший хаос, а она качалась на воде, совсем как пьяный моряк. Но в этот момент ракета погасла в каких-нибудь пяти футах от нас. Мы облегченно вздохнули.

Я уже готов был бросить вторую ракету, когда слева от нас замерцал тусклый свет, казавшийся далеким-предалеким. Мы закричали и стали грести в этом направлении, а вскоре неожиданно для себя начали различать черный силуэт нашего катера. Все это время мы находились от него в каких-нибудь пятидесяти ярдах.

На катере с огромным интересом выслушали рассказ о наших приключениях, и капитан объявил, что, поскольку море спокойно и шторма не предвидится, можно не сниматься с якоря и назавтра снова сойти на берег.

На следующее утро мы причалили лодку к прежнему месту. Погода снова была ясной и тихой. На этот раз Эриксон тоже отправился с нами. Разбившись парами, мы начали обходить остров. Хотя путь был не из легких, мы с Эриксоном все же пошли туда, где накануне вечером я видел морских львов. Но теперь мы застали на этом месте только одного, и к тому же маленького. Большие львы отправились за рыбой.

Утешением послужило то, что поблизости мы обнаружили явные признаки бывшей пещеры. Ее потолок обвалился, повсюду лежали огромные каменные плиты. Сохранился лишь верхний выступ. Под обломками камней валялись скелеты - человеческие скелеты. Я опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть их.

- Вот она, пещера, - сказал я Эриксону, - та самая, которую нашел Хрдличка.

Действительно, как и сообщалось в его отчете, она была фактически пустой.

Но вдоль каменных стен над берегом мы обнаружили еще скелеты и куски дерева. Все это было разрознено, поломано и изрядно попорчено атмосферными воздействиями. Всякий раз, заметив торчавшую из гальки кость, я подбегал, рассчитывая найти что-нибудь еще; и всякий раз меня ожидало разочарование. По словам Андрея, когда-то под утесами Иллаха имелось немало пещер с захоронениями. Но в наши дни они были навеки погребены под тоннами обвалившегося камня и земли. Я зарисовал места древних поселений и сделал снимки вокруг разрушенной пещеры, но взять с собой отсюда по сути дела было нечего.

Пока Эриксон высматривал морских львов, я прошелся вдоль берега у подножия скалы, утешая себя тем, что здесь по крайней мере много интересных образцов для пополнения коллекций. Прилив порождал на этом острове довольно большие и глубокие озерки, в которых водились сотни видов морских растений и животных.

Возвращаясь к лежбищу морских львов, я взобрался на плато в центре острова.

На его поверхности, в местах, где росла высокая трава, попадались необычные углубления, похожие на оспины. Они имели почти правильную круглую форму, но диаметр их не превышал нескольких футов. Едва ли это были углубления, в которых некогда алеуты ставили свои полуземлянки. Возможно, что это выветрившиеся воронки от бомб или какие-то естественные образования. Хотя они и очень заинтриговали меня, я здесь не остановился. Алеутские острова изобилуют особенностями, объяснить которые далеко не просто.

Дойдя до лежбища, я застал здесь своих спутников, вернувшихся из похода в дальний конец острова. В ответ на мой выражавший надежду вопрос они покачали головой. Ничего не нашли. Было жарко, все утомились, и мы расположились прислонясь к скале, чтобы, закусывая, посоветоваться. Пользуясь пребыванием на берегу, я хотел пополнить свой гербарий, а остальные были не прочь продолжить поиски пещер. Джордж остался со мной и помогал собирать в приливных лужах водоросли.

Он был чудесным помощником не в пример сопровождавшему меня накануне вечером Кену, который никак не мог уяснить себе, почему меня так интересуют растения.

- Чем они различаются между собой? - допытывался он, когда я по нескольку раз останавливался, чтобы сорвать тот или иной образец. - Разве в них есть что-нибудь особенное?

- В некоторых есть, - отвечал я. - Но это не единственная причина, по которой я собираю гербарий. Представь себе эти острова лишенными всякой органической жизни - просто скалы и пепел, появившиеся в результате мощных вулканических извержений. А теперь представь себе, как спустя тысячи, даже миллионы лет, с запада, со стороны Азии, и с востока, со стороны Америки, по островам распространяется растительная жизнь - медленно, по нескольку дюймов в столетие. Это могло произойти потому, что птицы, пролетая над островами, роняли семена и положили начало ее появлению. И вот, чтобы выяснить, как же сюда попали растения, мы собираем их и сравниваем с флорой материков.

- Да, но зачем?

- С одной-единственной целью - чтоб составить себе представление о том, как развивалась жизнь на Земле. Иными словами, мы уясняем себе, как творит природа.

- Искать пещеры куда интереснее!

- Я с этим согласен, но не совсем. Собирать растения в некоторых случаях тоже очень интересно. Занимаясь сбором растений на Алеутских островах, я представляю себе, как в течение многих-многих тысячелетий они распространялись по этой скудной земле. И я думаю об эскимосах доисторических времен, которые, возможно, проходили как раз тут, где сейчас ходим мы. Интересно бы знать, какие мысли возникали у них в голове, когда они сидели на этом мху, на котором сейчас сидим мы? Как они называли вон ту маленькую багровую астру? Может быть, именно эти алеуты и приносили в пещеры мумии, которые мы разыскиваем.

- Иногда я просто размышляю над тем, какой же здесь край света и сколько времени прошло, пока на эти берега впервые ступила нога человека. Сколько здесь расцветало и засыхало растений, так и не увиденных человеком. Приходилось ли вам когда-нибудь читать это место из "Элегии" Грэя [28], которое звучит приблизительно так:

Как часто редкий перл, волнами сокровенный,

В бездонной пропасти сияет красотой;

Как часто лилия цветет уединенно,

В пустынном воздухе теряя запах свой.

Перев. В.А. Жуковского

Эта строфа очень подходит к данному случаю. Ведь тундра своего рода пустыня - холодная пустыня.

Кен с оживленным интересом посмотрел вокруг на желтую, пропитанную туманом арнику [29], колыхавшуюся на холодном ветре.

- Да-да, - произнес он так, словно подобная мысль приходила ему на ум и до этого разговора, - они выглядят довольно сиротливо.

Во второй половине дня все мои спутники сошлись вместе, чтобы идти к лодке. День прошел удачно, хотя мы так и не нашли пещер с мумиями. Теперь нам предстояло искать их по берегам острова Танаги. Однако наши планы были нарушены.

Рыжий доложил, что протекает масло. Горючего было у нас в обрез ровно столько, чтобы хватило на обратный путь. О путешествии на Танагу не могло быть и речи. Волей-неволей нам приходилось немедленно возвращаться на Адах.

Мы снялись с якоря после обеда вместе с отливом. Я наблюдал, как таинственный островок исчезал вдали, пока совсем не скрылся в пелене тумана, и думал о тех давних временах, когда алеуты приплывали с ближайшего острова Танага в это уединенное место на кожаных байдарах и привозили сюда покойников. Иллах удивительно соответствовал моему представлению об острове смерти - молчаливый, скрытый в тумане, с крутыми склонами, но плоский сверху и окруженный тайной.

Весь вечер ушел у меня на прессование растений. Когда я ложился спать, поднялся ветер, но дизель равномерно отбивал такт, увозя нас к проливу Адах. Едва я вытянул ноги, как тотчас уснул.

ГЛАВА XVII

- Док, проснитесь! - снова тормошил меня Эриксон.

Было еще темно, и когда я протер глаза, то почувствовал, что катер движется.

- Который час? Что случилось? - спрашивал я спросонья.

- Мы заблудились! Я знал, что не надо было так задерживаться возле Иллаха. Теперь мы сбились с курса.

Панический страх, звучавший в его голосе, согнал с меня всякий сон.

Я соскочил с койки и прошел за ним в рубку. Было холодно и сыро. Ледяной ветер со свистом врывался в открытое окно, а снаружи все было окутано угрожающей серой мглой и туманом. У штурвала стоял Кен.

- Черт побери! - выругался Эриксон, - не могу себе даже представить, где мы находимся. Мы окончательно заблудились.

- Заблудились? Но как... - Покачав головой, я высунулся в окно. Туман!

- Проклятье! Такие катера непременно надо оснащать радарной установкой. Неужели они воображают, что можно плыть в этакой каше?

Эриксон пытался проникнуть взором сквозь кружащийся туман и моросящий дождь. Я стал рядом у открытого окна и поежился от холодной сырости, ударившей в лицо. При сумрачном свете раннего утра невозможно было различить даже перила, находившиеся на расстоянии каких-нибудь десяти ярдов. Все вокруг приобретало призрачные очертания.

- А разве мы идем не по компасу? - спросил я, все еще не понимая, что произошло.

- Конечно, мы наметили правильный курс. - Эриксон подвел меня к столу с картой. - Мы должны были находиться в этой точке около часа тому назад, затем прошли ее и взяли курс на север, ориентируясь прямо на пролив Адах. Но пролива тут не оказалось - только рифы да буруны. Тогда, в поисках пролива, я повернул на запад, и мы чуть было не напоролись на подводные скалы, Я решил, что при таком шторме лучше держаться подальше от берега. Вся беда в том, что в этом тумане не видно берегов пролива, не говоря уж о береговых знаках. Так что теперь я просто не представляю себе, где мы можем находиться.

Он пояснил все сказанное на карте. Ночью нас отнесло ветром с принятого курса, а надвигающийся прилив подхватил катер и увлек его за собой быстрей, чем мы предполагали. А тут еще нас накрыл густой туман, скрывший все вокруг. Мы пробираемся в нем уже несколько часов.

Я вглядывался в намеченный по компасу курс, столь аккуратно проложенный на карте. В соответствии с ним мы должны были находиться как раз западнее мыса Чланах, уже в устье пролива. Но, как видно, мы взяли южнее намеченного курса и шли вдоль южного берега острова Адах. Но где именно?

Я надел куртку, но едва высунулся из рубки, как ветер резанул меня по лицу, обжигая щеки так, что на глаза навернулись слезы. Дождь был невероятно холодным. Я укрылся в проходе.

Брызги из-за кормы залетали на палубу. Едва мы уходили от одной волны, как нас захлестывала другая. С катера уже смыло все, что не было закреплено. Должно быть, с кормы напирали страшные валы. Их мощь ощущалась по тому, с какой скоростью они несли нас, хотя в этой каше и нельзя было различить что-либо в радиусе двадцати футов.

На палубе валялись мертвые чайки. При каждом крене они перекатывались вместе с водой от одного борта к другому. По-видимому, птицы налетели на нас в тумане и погибли, разбившись об оснастку катера.

Дон был прав. Надвигался настоящий шторм. Мы попали в полосу юго-западного ветра "уиллиуо", и, если только вскоре не найдем пролива, нам угрожало разбиться о подводные рифы южного побережья Адаха. Правда, здесь имелось множество заливов и бухт. Но искать укрытия в них мы не могли бы даже при хорошей видимости. Разбушевавшийся шторм, бросавший на берег страшные валы, мог достать нас всюду.

Подгоняемый потоком воды, я снова забрался в рубку и стряхнул с куртки капли. Эриксон с тревогой всматривался вперед. Когда я вошел, он обернулся.

- У нас мало горючего, док. Мы не имеем возможности в поисках пролива обшаривать все заливы и бухты. Нам нужно либо немедленно отыскать его, либо стать на якорь и принять неизбежное.

Наступило продолжительное молчание. Мы оба напряженно смотрели вперед. Затем он обратился ко мне вторично.

- Ваше мнение, док? Вам здешнее море знакомо лучше, чем мне. Что надо делать, по-вашему?

Кто-то из темноты заботливо сунул мне в руку кружку горячего кофе.

- Держите, док, - сказал Джордж, - и подкрепляйтесь, пока соображаете, как вызволить нас из этой беды. - Заулыбавшись, он исчез в камбузе.

Я снова повернулся к окну и тут заметил на носу катера Ганса, который торопливо производил какие-то манипуляции на ветру под дождем.

- Я послал его промерить глубину, - объяснил Эриксон, возвращаясь к столу с картами. - Мы чертовски близко от берега. Меньше всего я желал бы сесть где-нибудь в этих местах на мель.

Карты пестрели пунктирными линиями, обозначающими границы неисследованных районов; вдоль всего южного побережья Адаха значилось множество островков, укрытых бухт, а крестики указывали расположение подводных скал. Ни одно судно, даже отплывающее из Адаха, никогда по доброй воле не заходило в эти воды. Любой капитан предпочитал держаться северной стороны острова, воды которой исследованы намного лучше.

Карта не подсказала мне нашего местоположения. Единственное, что я мог предложить, это еще раз изменить курс и опять пойти на север, пытаясь сориентироваться по береговым знакам.

Дон поразмыслил над этим предложением, затем вздохнул:

- Ладно, только мы не будем спешить. Ведь при таком сильном ветре даже не слышно прибоя. - Затем он спросил с надеждой: - А как по-вашему, попадем мы в пролив?

Я кивнул головой. Эриксон распорядился, чтобы Кен помогал Гансу, а сам стал за штурвал. Не отрывая глаз, я всматривался в расстилавшийся впереди катера туман.

Вдруг над трапом появилась голова Рыжего:

- Господи Иисусе, ну не безобразие ли это?

- Эй, пошел отсюда, - заорал Дон. Мы взяли курс на берег. - Не отходи от машины, могу подать самый неожиданный сигнал!

Рыжий подмигнул мне и убрал голову. Мы двинулись малым вперед. Пять минут - десять - пятнадцать... по-прежнему никаких признаков скал. По-прежнему ничего кругом. Только туман да ветер, да дождь, да море бурлящее и сердитое.

Мне передалось беспокойство Эриксона за вверенный ему катер и экипаж и то напряжение, в котором находились мои спутники. Но при всем этом я испытывал смутное волнение и подъем духа. Бури всегда действовали на меня возбуждающе. Мне нравится, когда они меня настигают. Не знаю, как это объяснить, но я почувствовал какое-то единение с этой бурей и со скалистыми островами, на которые она обрушилась, хотя мы и были в полной зависимости от разбушевавшейся стихии. На Алеутских островах стихии природы могут пребывать в состоянии совершеннейшего покоя и невозмутимости, как мы это наблюдали в заливе Хот-Спринге, а в следующее мгновение взбунтоваться с такой силой, которая не поддается описанию.

- Боже мой, пора бы нам что-нибудь и увидеть, - с раздражением заметил Эриксон и, опустив окно, закричал Кену:

- Выкликайте громче промеры! Не слышно!

- Что такое? - завопил в ответ Кен, приставляя ладонь к уху, и, держась за мокрые поручни, торопливо зашагал к штурманской будке.

- Кричи громче показания! - повторил капитан, напрягая голос против ветра. - Какие результаты?

- Дна еще нет.

- Ладно, продолжай промеры, а достанешь дно - дай знать.

Теперь мы плыли с половинной скоростью. Казалось, что прошел уже час, два... По-прежнему глубокое море, по-прежнему не видно земли.

У меня мелькнула мысль, что будет слишком поздно, даже если мы заметим риф все одновременно, потому что уже в следующее мгновение катер на него сядет. Девятый вал сможет поднять и бросить его на любую встретившуюся на пути скалу раньше, чем мы успеем дать задний ход. А получив такой удар, судно не сможет устоять против шторма, и его разнесет на части. Я провел языком по губам и ощутил вкус соли.

Было страшно и подумать о том, что произойдет, если при такой волне мы налетим в тумане на подводную скалу. Но куда плыть, чтобы выбраться из тумана? Никакой видимости на расстоянии тридцати футов, а за бортом яростно бушует море.

Интересно, знают ли члены экипажа, сколь безнадежны наши поиски пролива, и давно ли они об этом догадались. Глаза Джорджа говорили, что он все понимает. Мы представляли собой горстку перепуганных людей, но каждый из нас как умел пытался скрыть собственный страх. Сам я так сжимал поручни, что они врезались в мои ладони. До этого я не отдавал себе отчета в том, насколько напряжены мои нервы. Как странно, что чувство страха может быть таким леденящим и немым. Я взглянул на Дона Эриксона и заметил, что суставы его пальцев побелели от усилия, с каким он сжимал колесо штурвала. Он во все глаза всматривался в темноту, и каждый мускул его тела был готов моментально сработать, как только что-нибудь достигнет его слуха или зрения.

- Еще чашку кофе, - обратился он через плечо к Джорджу.

- Да она у вас под рукой.

- Другую. Эта остыла.

На борту создалось такое напряжение, которого вполне хватило бы, чтобы отбросить наш катер в сторону. И тут из люка снова показалось ухмыляющееся лицо Рыжего.

- Слушайте, док, - зашептал он, - я только что видел необыкновенную рыбу; может быть, она вам нужна как образец.

- Где она? - с любопытством спросил я.

- Где-то здесь. - Он поднялся ко мне и сообщил доверительно: - такая здоровая штуковина, уткнулась в стекло иллюминатора и глядит. Не то мы под водой, не то туман такой, что рыба путает, где вода, где туман. - Дон обернулся и бросил на Рыжего свирепый взгляд. Тот юркнул вниз. Я скрыл улыбку.

- Тридцать сажен, - донеслось с носа. Потом двадцать пять, затем пятнадцать и десять. Под нами становилось все мельче. Эриксон дал команду идти в четверть хода.

Постепенно море стихало, но белые барашки оставались. Туман уже начал редеть, однако видимость была по-прежнему не дальше нескольких ярдов. Прошло минут десять. К нам приходила уверенность, что мы входим в более спокойные воды. Скоро исчезли барашки и даже стих ветер.

Все внимание было обращено на легкий туман, висевший по курсу. Джордж то и дело протирал запотевавшее стекло и прижимался к нему носом. Мы ползли черепашьим шагом, работая одним винтом. Но и при этом ходе налетавший на рубку туман создавал впечатление, что мы мчимся сломя голову. Меня не покидало чувство, что наш катер вот-вот врежется в берег.

Тем временем дизель мерно тарахтел, а впереди - по-прежнему ничего определенного. Нам стало еще больше не по себе, так как в сменившей шум ветра тишине мы начали ясно слышать глухое чок-чок-чок собственного мотора и улавливать малейший шум за кормой, даже всплески воды от того, что Кен и Ганс забрасывали свой линь.

- А не включить ли прожектор? - предложил я.

- Что толку? - проворчал Эриксон, но все-таки послушался моего совета.

Капитан был прав. Туман поглощал поток лучей на расстоянии каких-нибудь двадцати ярдов. С прожектором видимость не стала лучше, так как его свет нас ослеплял, и Эриксон снова повернул выключатель.

Прошло еще десять минут, и мы плыли уже при глубине менее десяти сажен. Не было слышно ни ветра, ни прибоя - ничего, кроме звуков, исходивших с самого катера. Мы скользили по спокойной воде в окружении завесы из холодных паров, не предвещавшей ничего хорошего.

Любопытно, как работает человеческая мысль в минуты напряженного ожидания. Я начал раздумывать о красоте окружавшей нас природы, о той таинственной и жуткой красоте, которую неизменно придает ей туман. Туман смягчает резкие линии. Туман окутывает, покрывает, скрывает. Туман сглаживает. Я был просто зачарован игрой тумана, затеянной с нами. То тебе покажется, будто он приподнимается, и на какой-то миг впереди катера возникает черная тень, словно сразу за тонкой дымкой тумана находиться яма. Ты начинаешь напрягать все свое зрение, силясь проникнуть взором сквозь последние его клочья и рассмотреть, что же находится в ней - часть острова или скала? Но тут тень внезапно исчезает - так же беззвучно, как и появилась. Туман снова опускает свои занавески, и все вокруг становится однообразно серым. Но только не в нашем сознании. Мы по-прежнему будем уверены, что видели какую-то тень, но так ничего и не встретим впереди ничего, кроме дымящегося моря.

- Прибой! - вдруг шепнул Эриксон, выводя меня из состояния задумчивости. - Тс-с-с, слышите?

Я высунулся из открытого окна и прислушался. Ничего. Наконец, послышался едва уловимый звук всплесков воды о скалы, но где-то очень издалека. Откуда было взяться прибою при таком спокойном море?

Кен взволнованно замахал рукой, показывая назад, на туман, из которого мы только что выбрались.

- А может быть, мы уже идем проливом? - с надеждой произнес Дон.

Я с сомнением покачал головой. Уж слишком спокойной была вода. Никаких признаков течения...

Мы все заметили, "это" одновременно: что-то черное, высокое, как башня, внезапно появилось из пустоты, почти прямо перед нами.

- Сто-о-й! - заорали что было мочи стоявшие на носу Кен и Ганс и отчаянно замахали руками. Дон бросился к сигнальной стойке, а я повернул штурвальное колесо. Джордж беспомощно вскрикнул. Катер остановился, а затем медленно дал задний ход. Чернота исчезла. Мы стояли не шевелясь, и каждый тревожно вглядывался в серую бездну. Ничего.

- Господи Иисусе, страшно, как в могиле, - пролепетал Джордж и нервно рассмеялся.

- Вот это да! В четверти румба от левого борта! - Мы все посмотрели налево, затем прикинули свое положение. "Это" - чем бы оно ни было в действительности - теперь оказалось обыкновенным туманом. Дон попросил еще чашку кофе, и Джордж спустился в камбуз.

- Вот оно опять! Боже мой, конечно, здесь что-то есть... смотрите туда!

И в самом деле. На какой-то краткий, но ужасный миг с левого борта, не далее чем в пятидесяти ярдах от него, показался огромный скалистый утес, потом он превратился в легкую тень, почти что плод нашей фантазии. Несколько секунд спустя, точно создаваемое воображением, это "нечто" показалось вновь. Мы пристально всматривались, не доверяя своим глазам. Затем все приняло более реальные очертания, и мы поняли, что перед нами не что иное, как туман, проплывавший перед скалой. Было мгновение, когда мы могли бы поклясться, что "нечто" надвигалось прямо на нас.

Туманная пелена спокойно переместилась, сняв покрывало с маленького острова, затем с другого и с длинной полоски земли, исчезавшей в гряде облаков. Медленно-медленно катер проследовал в образовавшуюся в тумане брешь. Не далее чем в тридцати ярдах от нас из темно-зеленой воды выступала остроконечная скала.

Ганс и Кен делали промеры так часто, что едва успевали забрасывать и вытаскивать линь. Как у них, наверное, закоченели руки! Вдруг они объявили, что глубина составляет шесть сажен.

- Похоже, что это залив. Уж очень спокойно. Не бросить ли якорь? - У Дона был озабоченный вид: он не знал, на что ему решиться.

Внезапно слева от нас поднялся еще один занавес и показался низкий длинный полуостров, протянувшийся назад - туда, откуда мы вышли. Я окинул его взглядом. Утес, увиденный нами раньше всего, находился на другом конце полуострова и был едва различим в тумане. Рядом выступали прямо из воды две остроконечные скалы. Затем глаза мои рассмотрели, что от края полуострова шло возвышение. Даже на таком расстоянии я мог видеть белые зонтики сотен борщевиков. Все кругом заросло травой. Должно быть, когда-то тут стояла деревня! Я был уверен в этом. И в самом деле, ошибиться было невозможно: подъем грунта в определенной точке местности, густая поросль борщевика, дикого сельдерея, синего борца, райграса... Я мог различать их даже отсюда. Нечего сказать, подходящий момент для открытия древнего поселения!

Я обернулся к карте и стал ее изучать. И тут у меня явилось подозрение. Схватив бинокль, я вышел из рубки и отправился на правый борт, чтобы посмотреть с другой стороны. Еще один мыс. Еще одно возвышение, поросшее высокими травами и борцом. В этом месте были тоже отчетливо видны белые зонты цветов.

Я поспешил вернуться в рубку и снова взглянул на карту. И тут меня разобрал радостный смех.

Эриксон и Джордж Флог удивленно обернулись. Уж не схожу ли я с ума? Я решил пока не выдавать им свои предположения, на случай если ошибаюсь, хотя и был абсолютно уверен, что определил наши координаты. Эти два мыса были мне знакомы. Я видел их уже раньше, во время войны, когда совершал экскурсию к южному берегу Адаха в поисках образцов.

Всматриваясь в дымку тумана, я упорно изучал береговую линию. Тут имелись еще и другие скалы, выступающие прямо из воды.

- Дон, если мы увидим большой отвесный утес, выступающий прямо из моря примерно в ста ярдах по курсу, значит, мы находимся у входа в залив Бут. Караульте появление довольно крупного острова как раз посередине канала.

Сначала мы увидели большой остров. Утес, выступающий из воды, подтвердил мое предположение. Сами того не подозревая, мы вошли в усеянный островами залив Бут на южной оконечности Адаха. Мы нашли дорогу.

Теперь уже было нетрудно сориентироваться по островам, наметить курс и, несмотря на туман, разыскать пролив с восточной стороны Адаха.

- Ну, док, если вы не ошибаетесь, по возвращении на базу я вас угощаю, - весело сказал Дон.

Два часа спустя мы шли по проливу Кагалакса, и к пяти часам пополудни, в день столь сумрачный, что его вполне можно было принять за ночь, подошли к военным причалам. Я получил обещанное угощение.

Несколько часов спустя разразился шторм - такой, какого мы не видали все лето. Он бушевал два дня.

[Map_1.gif]

ГЛАВА XVIII

К моему удивлению и восторгу, входя в лабораторию, я встретил там Боба. Он прибыл накануне вместе с гарвардской группой - на катере береговой охраны.

Мы тотчас же уселись посреди растений и полевой одежды, развешанных для просушки на всех имеющихся в комнате гвоздях и сетках. Боб стал рассказывать о приключениях, пережитых им на склонах вулкана Коровинского. Вместе с Джорджем Прокопьевым и другими алеутами он добрался до горячих ключей ниже кратера, где их группа и расположилась лагерем на два дня, в течение которых Боб собирал в этом районе растения и образцы пород. Он хотел было подняться выше линии снегов, но алеуты воспротивились этому. Следуя их совету. Боб вернулся вместе с ними в деревню. Это было к лучшему, так как вскоре прибыл катер.

Я ожидал, что Боб с увлечением расскажет о свежих впечатлениях от похода в горы, но он молчал. Казалось, он был чем-то подавлен. Наконец, Боб поведал мне причину такого настроения. Ему хотелось бросить все и возвратиться на материк. Совершенно ошеломленный, выслушал я его признания. По его мнению, у нас не было ни ясной цели, ни системы. Похоже, что наша работа идет впустую, а главное, ему казалось, будто он принимает в ней такое ничтожное участие, что его отъезд не причинит ущерба делу.

Наша беседа затянулась до позднего вечера. Постепенно я начал понимать, что экспедиция потеряла для Боба живой интерес. Он в ней разочаровался. Не будучи человеком науки, он был не способен стойко переносить однообразие сбора коллекций. Полевая работа была для Боба всего лишь тяжелым и нудным занятием, и его участие в этом деле постоянно казалось ему малозначащим.

Конечно, это было заблуждением, и я пытался вразумить его, но безуспешно. Бобу все надоело. Он хотел возвратиться в Анкоридж и найти там занятие по душе.

Пока мы обсуждали положение, я тоже начал склоняться к мысли что, пожалуй, ему будет лучше поступить так, как он хочет. Мы сошлись на том, что он пробудет здесь еще несколько недель и выполнит последнее задание съездит на острова Прибылова и остров Св. Лаврентия, чтобы записать алеутско-эскимосские названия растений. Боб был не прочь повидать северных эскимосов, и к нему в какой-то мере вернулась прежняя бодрость духа. Особенно он был доволен тем, что я избавил его от сбора растений К этому меня склонило его признание, что до конца дней своих по доброй воле он не засушит ни единой травинки.

Когда решение было принято, каждый из нас занялся под готовкой к отъезду. Боб на катере ехал на острова Прибылова и остров Св. Лаврентия, а я с катером BSP - на Атху и острова с gещерами захоронений близ Умнака. Договорившись с капитаном службы береговой охраны, на следующий день я отвез Боба на пристань. На прощанье мы обменялись теплым рукопожатием и я почувствовал, что Боб не меньше меня сожалеет о предстоящей разлуке. Ни он, ни я не знали наверняка, что ждет нас впереди и скоро ли придется встретиться вновь.

Расставание с Бобом омрачило мне последующие дни, и я готовился к поездке на поиски пещер с захоронениями без прежнего воодушевление. Письмо профессора Бартлета снова принесло дурные вести. Он сообщал, что кто-то продолжает строить козни нашей экспедиции, по-видимому, добиваясь, чтобы нас отозвали с Алеутских островов. Отныне терпение Бартлета истощилось, и он стал на нашу защиту.

Я не знал точно, кто именно старался нас очернить, но подозревал, что это мог быть один из членов гарвардской группы. Подобно Бартлету, я не намерен был сдаваться. Что бы там ни было, я не собирался отказываться от сотрудничества с гарвардцами, но решил быть начеку и стараться не вызывать трений или зависти, возможных там, где цели наших экспедиций совпадали. Я с головой ушел в составление планов полевых изысканий, полный решимости успешно завершить экспедицию, несмотря на все разочарования в прошлом и настоящем.

Вечером десятого августа я переступил борт катера BSP-311, где был радушно встречен его экипажем. Как приятно было снова очутился среди этих людей. Всех волновала перспектива предстоящего плавания, а приключения нашего последнего путешествия стали теперь легендарными. Об этом позаботился Рыжий.

Обычно он так расписывал своим друзьям-морякам пережитые опасности, приукрашивая их всякими небылицами, что содрогались даже самые бывалые морские волки.

Казалось, что Эриксон чувствовал себя уже уверенней. Он шепнул мне, что теперь будет подвозить меня к островам совсем близко - мне останется только прыгать на берег. Мы стояли вдвоем у трапа перед рубкой и смотрели, как постепенно тускнел свет маяка на Зэто-пойнт. Прямо по курсу на противоположной стороне залива Хулух раскинулся целый архипелаг островков и рифов, среди которых нам предстояло плыть. Такая задача была равносильна скачке с препятствиями в темноте. Я сожалел, что надвигается вечер, так как мне было очень интересно увидеть острова Умах, Кану, Иситхин, Кагалакса, Тагадах, Чугул и Тагалах. Их имена подсказывали, что в прошлом они были охотничьими угодьями алеутов. Хотя мы проходили в двух милях севернее утесов Кагалаксы, я все же мог рассмотреть в бинокль узенькую полоску, говорившую о высоких волнах, бивших о крутые скалы берега. Стоял такой гул, будто вдали стреляли из множества пушек. Эта война - война между морем и сушей - становилась все ожесточенней. Борьба между ними никогда не прекращается. Андрей рассказывал, что раньше где-то там находилась деревня, но жители ее давно перебиты.

Ночью я крепко спал. Проснувшись рано утром и взглянув через иллюминатор, я увидел, что мы плывем в клочьях легкого с просветами тумана.

Прямо по курсу виднелся островок, верхнюю часть которого окутывало тонкое белое облако. Через мгновение он исчез из виду. Я проскользнул в рубку, напугав стоявшего на вахте Кена. Он сообщил мне, что мы плывем мимо островов Иситхин и Оглодах.

Вокруг нас кружились мириады морских птиц. Они гнездились на соседних островах по краям скал и отвесных берегов, повсюду, где только можно было прикрепить гнездо. Самыми занятными казались топорки. Эти морские цирковые клоуны забавны, как попугаи. Пока наша шхуна скользила по темным водам близ берега, мы с Джорджем часами наблюдали, как беззаботно они резвились, заставляя нас от души смеяться.

Время от времени какой-нибудь ожиревший топорок, утомившись от полетов, сновал перед носом судна и отчаянно хлопал куцыми крыльями по воде, тщетно силясь подняться в воздух. Наконец, он снова в изнеможении бултыхался в воду, неуклюже высовываясь и озираясь, как бы желая удостовериться, что никто не заметил его промашки.

Некоторые из крошечных островов были буквально усеяны гнездами топорков, свитыми на скалах в малейших углублениях. Здесь были настоящие птичьи базары. Обычно у алеутов принято использовать шкурки и перья топорков. Шкурки этих птиц отличаются прочностью, а оперение - однотонной приятной расцветкой, что делает их ценным сырьем для изготовления парок. Алеуты вымачивают шкурки в моче животных до полного растворения жира, а затем скоблят, пока они не становятся мягкими, и аккуратно сшивают перьями внутрь. В результате получается парка - водонепроницаемая и в то же время очень удобная.

После завтрака мы наблюдали, как мимо нас проплывал остров Конюжий. Я сумел рассмотреть в бинокль большие лежбища морских львов на его восточной оконечности. Затем, переведя бинокль к югу, разглядел покрытые снегом горы Атхи. Впереди у нас еще было двенадцать часов пути.

Около трех часов пополудни мы увидели мыс Коровина, а пока ужинали, позади нас остался маяк на мысе Северном - крайней северной точке острова Атха. Погода не предвещала ничего хорошего, и сумерки стали быстро сгущаться. Все же в восемь часов вечера было еще достаточно светло, чтобы разглядеть вдалеке огромный ледник, сползающий со склонов вулкана Коровинского со скоростью всего нескольких дюймов в год. Это было зрелище, внушавшее благоговейный трепет. На какое-то мгновение солнечные лучи, отраженные тучей, затанцевали по темно-голубым кристаллам льда - всего на один миг. Затем наступила полная тьма.

Четыре часа спустя мы бросили якорь в нескольких сотнях ярдов от берега и приблизительно в миле от деревни, после чего улеглись на свои койки. Однако рано утром нас разбудил громкий разговор. На борт поднялись Джордж и Джонни Прокопьевы.

Деревня выглядела, как прежде, и, разумеется, Денни Невзоров был первым, кто торопливо спустился к нам по дорожке, когда мы сошли на берег. Он повел меня в школу, пустовавшую после отъезда гарвардской группы. Я спросил Денни, можно ли устроить так, чтобы старики алеуты зашли ко мне попить чайку, а я побеседовал с ними. Придя в восторг от того, что он снова вступил в роль посредника, Денни ушел договариваться. Тут я спохватился и крикнул ему из окна кухни:

- Денни, мы привезли с собой кинофильмы и проекционный аппарат. Скажи всем, что сегодня в восемь часов вечера в школе будут показываться картины. Приглашаются все желающие.

Он весь сиял, уходя с этой приятной новостью. Джордж Флог и Эриксон уже затапливали плиту чтобы вскипятить чай. Едва мы успели его заварить, как к нам заявились Андрей, старый Диркс, Сидор Снегирев, Джордж Прокопьев, Джонни Прокопьев и Денни. Я обомлел от неожиданности. У меня и в мыслях не было просить Денни созвать для беседы всех стариков деревни в одно и то же время.

Мы уселись в гостиной. Разложив на полу карты, я принялся объяснять, что мы ищем и почему хотим изучать пещеры, а в заключение обратился с наивной просьбой указать мне их местоположение. Пока Денни переводил мои слова, на лицах стариков не дрогнул ни один мускул. Стояла абсолютная тишина. Все молчали; никто не изменил позы. Каждый уткнулся глазами либо вперед себя, либо в стены, либо в пол. Денни снова заговорил по-алеутски, на этот раз обращаясь только к старому Дирксу. Они обменялись несколькими фразами, и я уловил слова малухакс (плохой) и слово, звучавшее наподобие Ама-игнах. Не было ли это названием острова?

Но я ошибался, так как Денни повернулся ко мне и весело объявил, что никто из присутствующих ровно ничего не знает про пещеры, разве что про пустые. Я смотрел на него с недоверием, и он поспешил добавить, что люди страшатся подобных мест и не решаются подходить к ним, а поэтому позабыли, где они находятся. Все та же логика алеутов!

Вспомнив слова Андрея, я догадывался об истинной причине такого ответа. Она была вовсе не морального порядка, так как алеутов вовсе не беспокоило то, что будут потревожены останки их предков. Если бы все дело заключалось только в этом, я не настаивал бы ни минуты. Нет, просто их учили, что древние языческие обычаи являются греховными, не христианскими. Собравшись вместе, алеуты стыдились признаться друг другу в том, что кто-либо из них был причастен к подобному святотатству. Тем не менее мне было известно, что каждый из присутствующих знал о пещерах, так как, оставаясь со мной один на один, они охотно сообщали необходимые сведения.

Догадавшись, почему старики отнекивались, я поступил не лучше, чем любой другой белый. Вместо того чтобы спокойно отнестись к их ответу и попивать чай в ожидании другого случая поговорить с каждым из них с глазу на глаз, я обозлился. Разве я не старался помогать этим людям? Где же доказательство дружелюбного отношения к нашей экспедиции, в котором они заверяли? Кого они пытались провести, твердя свое "Не знаем, где пещеры"?

Пока я все это высказывал, никто из алеутов не проронил ни слова. Было видно, что если они и решатся на вторую чашку чая, то время пройдет в натянутом молчании. С трудом сдерживаясь от более резких слов, я сказал, обращаясь к Эриксону, что нам придется ехать в село Никольское, где, как мне известно, люди сговорчивее. Тут атханцы неловко заерзали на своих местах, и Джонни Прокопьев, обратившись к Денни, затараторил по-алеутски. Старый Диркс кивнул головой. Наступила короткая пауза, затем Андрей тоже мотнул головой и произнес несколько гортанных звуков. Старый Диркс повернулся ко мне со словами:

- Здесь мало пещер - было, а сейчас нету. Может быть, ты найдешь одну, не знаю; может быть, в ней сохранились старинные вещи, не знаю. Посмотри сам, ладно?

Он указал на небольшой полуостров на южной стороне Атхи.

В мое первое посещение деревни Джонни упоминал об этой же пещере. Такой ответ меня не удовлетворял, и, водя пальцем по карте, я расспрашивал, что здесь, что тут, что там, зная из литературных источников о расположении пещер. После каждой остановки моего пальца на карте они отрицательно качали головой, неуверенно обменивались замечаниями и старый Диркс неизменно давал один ответ: "Может быть, только не думаю, что тут есть пещера", или "Может быть, пещера и есть, но пустая". Я продолжал водить пальцем по Сигуаму, Амухте и Кагамилу.

Наконец, Диркс снова склонился над картой и показал на южную сторону острова Амля.

- Пещера тут, только думаю, что доктор, который жил здесь, этот Лофлин, ездил туда и взял все, что там было. Его слова явились для меня новостью. Лофлин ни разу не упоминал о такой поездке. Затем Диркс указал на южную сторону Сигуама.

- Давно-давно здесь была пещера. Может быть, в ней что-нибудь и есть, не знаю; никогда не забирался внутрь, только видел ее из лодки во время охоты.

Он медленно водил пальцем по карте и указал еще два пункта, где, возможно, есть пещеры - на Амухте и Карлайле, но каждый раз выражал неуверенность: то он позабыл, то никогда не входил туда или же говорит с чужих слов. Теперь мне было ясно, что я ничего больше не добьюсь. Я допустил промах. Воображаю себе, что подумали гости о моей детской вспышке гнева. Мне следовало помнить, что, разговаривая с алеутом, особенно в присутствии других, надо было, уподобляясь ему, проявлять терпение и терпение.

- Ты поедешь на южную сторону искать пещеру? - спросил старый Диркс. Денни перевел мне вопрос.

- Да, - ответил я, - думаю, что, находясь на Атхе, мы поищем одну из пещер, о которых вы упомянули.

Денни заговорил нерешительно, но глаза его блестели:

- Там много оленей. А ехать туда на охоту в плоскодонках слишком далеко. В деревне давно уже не ели оленины. Может быть, вы возьмете кого-нибудь из мужчин с собой... Они привезли бы много хорошего мяса...

Я обернулся к Эриксону, который внимательно прислушивался к разговору. Он сразу согласился. Конечно, пускай алеуты поедут с нами и поохотятся на оленей. Кстати, куда мы поедем?

Когда я показал маршрут, он вытаращил глаза и проглотил слюну.

- Пролив Амля! Боже праведный! Да разве через него можно пробраться? Наверное, нет - смотрите, какие здесь знаки: "Опасно", "Приливные течения", "Судоходство невозможно"!

- О, его судно пройдет, - в один голос поспешили успокоить нас алеуты. - Легко пройдет. Мы хорошо знаем путь.

- Но смотрите сюда - южная сторона Атхи даже не полностью обведена на карте. Как же мы сможем определить свое местонахождение? А рифы?

Алеуты единодушно заверили нас, что беспокоиться нечего, они покажут дорогу. Тут нет ничего сложного.

- Я много раз проводил судно через пролив к южной части острова, сказал старый Диркс. - Мне доводилось бывать лоцманом на правительственном судне. Я покажу вам дорогу. - Он положил конец возражениям Дона, заявив в заключение, что сам лично может повести экспедицию к заливу Кабакова. Я тотчас же одобрил этот план. Старый Диркс был искусным лоцманом. Вскоре мне удалось убедить Дона, что, вверяя ему катер, мы не подвергаем себя никакой опасности.

Алеуты ушли от нас в приподнятом настроении. Вечером покажут кино! Впереди охота на оленей и поездка на южную сторону острова на большом судне! Внезапно жизнь маленькой деревушки наполнилась столькими волнующими событиями. И за все это они заплатили весьма дешево: несколькими "может быть" и несколькими "я не знаю". Жизнь была поистине хороша!

Деревня приняла праздничный вид. В тот вечер все, начиная от престарелой бабушки и кончая малым ребенком, набились в тесную комнатку, и мы дважды демонстрировали фильм. Затем Эриксон и Рыжий роздали захваченные с судна апельсины, а Джордж весело разливал чай из огромного кофейника. За все свое пребывание на Алеутских островах экипаж еще ни разу так не веселился.

Посовещавшись, мы решили отправиться через пролив на следующий день, в промежутке между приливом и отливом, то есть около полуночи. По окончании вечеринки мы объявили о своем решении, и алеуты разошлись по домам очень довольными. К нам должны были присоединиться двенадцать охотников. Диркс был единственным стариком, сопровождавшим экспедицию; Сидор и Андрей решили, что здоровье не позволяет им отправиться с нами.

Весь день до самого позднего вечера матери и дети приходили в школу за первой помощью. У меня была занята каждая минута. Джордж Флог помогал, пока дело ограничивалось промыванием марганцовкой, а потом решил выйти подышать свежим воздухом. Мне пришлось заканчивать наложение швов и производить уколы одному. Я был поражен количеством серьезных заболеваний, в особенности у детей, и был рад, что в школьной аптечке нашлись нужные медикаменты.

Я переночевал в деревне на старой кровати в квартире учителей. Несколько раз меня будили: одни позабыли, что им нужно то или иное лекарство, другие просили осмотреть старый порез. В конце концов я был вынужден запереть дверь, так как иначе не смог бы сомкнуть глаз всю ночь напролет.

Рано поутру мы взяли курс на южную оконечность Атхи.

[Map_2.gif]

ГЛАВА XIX

Пока мы шли узкими каналами вдоль деревни, направляясь в открытое море, алеуты собрались на носу катера и смотрели вперед. По приглашению Дона Диркс занял место в рубке рулевого, и мы медленно шли вперед. В одном месте я без труда мог бы добросить большим пальцем монетку до берега. Но самые большие трудности ждали нас впереди. Выбравшись из канала, мы сразу взяли курс на юг, вдоль берега по направлению к проливу Амля.

- Эй, док, смотрите, - подозвал меня Эриксон, стоявший у стола с картами, и показал на пролив, в который мы входили; он был нанесен на нескольких картах и на каждой имелись предупреждения:

"Осторожно. В проливе Амля зарегистрированы сильные приливные течения, максимальная скорость которых достигает девяти узлов. При бурном море пролив считается несудоходным. В хорошую погоду плыть можно при соблюдении крайней осторожности".

- Девять узлов - да это больше того, что мы можем выжать из нашего судна! Нас просто отбросит назад, - заметил Дон. - Счастье, что мы переплываем это место между приливом и отливом.

Он смотрел на мелкие навигационные знаки, помеченные на всем протяжении канала и свидетельствовавшие о том, что в нем полно рифов, подводных скал, морских лугов, приливных течений и водоворотов.

- Буду надеяться, что ваш друг алеут знает, как ему поступать.

Я посмотрел туда, где виднелся пролив - теперь мы были от него уже на расстоянии меньше мили по курсу - и полностью разделил беспокойство Дона. Мне вспомнилось, как несколько недель назад я совершил экскурсию на утес, с которого он был отчетливо виден. В тот день волн на море не было, и, отдыхая на кочке мха, я вглядывался в остров Амля, начинавшийся в миле от меня по ту сторону спокойного пролива. И вдруг с удивлением заметил, что пролив совершенно изменил свой вид. Он сплошь покрылся танцующими белыми барашками, а подо мной на скалы с нарастающим ревом обрушивались волны прибоя. Затем я увидел приближение чего-то страшного. Далеко на юге из глубины моря поднялась стена воды. Сначала казалось, что это обман зрения, но, когда стена повстречалась с серыми скалами берегов Амли, в воздух взметнулись высокие столбы воды. Так как все это происходило без особого шума, картина была поистине зловещей. Стена вошла в пролив, заметно вырастая по мере того, как она протискивалась в его горловину, а тем временем прямо под моими ногами море буквально вспенилось, потому что огромные волны прилива рассекали его во всех направлениях.

Высоту водяной стены было трудно определить. Возможно, она достигала десяти, а то и всех пятнадцати футов. Но когда она прорвалась к концу пролива, у которого я сидел на высоком утесе, раздался такой громкий и протяжный звук, что казалось, будто из его горловины вырвался глубокий вздох. Даже с моей высоты было слышно, как по дну перемещались валуны с таким грохотом, словно по каменному полу раскатывались огромные шары. Волны улеглись, и внезапно стена превратилась в бурлящее море. Затем через этот пролив прошла еще одна стена, за ней третья...

Рыжий, Джордж и Кен зашли к нам в рубку и с волнением стали смотреть вперед. Помощник Рыжего находился в машинном отделении и был готов в случае необходимости дать задний ход по первому сигналу Дона. Мы медленно пробирались между высокими отвесными скалами. Диркс удерживал катер на середине пролива, но несколько ближе к Атхе. Кажется, мы едва не задевали за рифы справа от нас, а слева от судна, всего на расстоянии броска камня, мы могли различить угрожающего вида водоворот с белыми барашками. Затем, пока мы лавировали между мелями и водоворотами, окружавшими катер, нас увлекло в бурлящий поток. Под нами разбилась большая волна, и вода захлестнула носовую часть, накрыв стоявших там алеутов. Судно начало раскачивать и поворачивать так, словно мы находились под ударами огромных набегающих волн, и, чтобы удержаться на ногах, мне пришлось схватиться за поручни.

Я посмотрел на других. Дон с трудом проглатывал слюну, а Рыжий, бросив сигарету, напряженно смотрел вперед на покрывавшееся барашками море, в которое мы выплывали. Весь экипаж и я замерли от страха. Диркс медленно поворачивал штурвал то вправо, то влево, словно это была совсем обычная поездка. Он оказался на высоте положения. Теперь перед нами стоял уже не забитый старик, а гордый алеут-мореход, попавший в родную стихию и, как прежде, стоявший у руля. Словно зачарованный наблюдал я за ним и был искренне рад, что старик получил возможность показать, на что он способен. Алеуты тоже вытягивали шеи, чтобы посмотреть на него. Потом они отвернулись и приняли непринужденную позу, явно наслаждаясь трудным плаванием. Чего им было тревожиться? У штурвала стоял не какой-нибудь безрассудный белый человек, а их вождь.

Наконец, пролив остался позади. До захода в бухту нам предстояло пройти вдоль скалистых берегов, отмеченных на карте волнистой чертой. Суда редко посещают эту сторону острова. Многие заливы и вовсе не нанесены на карту. Но теперь все мы, даже Дон, доверяли своему кормчему, и в рубке воцарилась веселая атмосфера.

- Вот это да! - воскликнул Джордж, испуская продолжительный вздох. Кофе на всех присутствующих!

И он пошел в камбуз.

Проехав мыс Уталюг, мы повернули на запад.

Первую остановку нам предстояло сделать в заливе Васильева, представляющем собой узкую полоску воды, почти неизвестную белым.

Джонни и Джордж Прокопьевы зашли в рубку, чтобы выпить с нами кофе, и я показал им в бинокль обширные лежбища морских львов. Они находились на расстоянии около полумили от нас, но запах и рев самцов доносились более чем явственно. Мы миновали несколько лежбищ. Было похоже, что на побережье много таких крупных колоний морских млекопитающих.

Джонни принялся мне рассказывать о морских львах - о том, как они заглатывают небольшие прибрежные камни, которые служат им балластом, помогая сохранять в воде вертикальное положение. Он божился, что действительно находил такие камни в их желудках. Джордж подтверждающе кивал головой и сказал, что такие камни считаются волшебными талисманами - когда их находят, то хранят как залог удачной охоты.

Джордж Флог и Рыжий слушали, широко раскрыв глаза, в особенности Рыжий. Позднее Рыжий спросил меня о Джонни. Он встречал его в деревне с несколькими ребятами. Когда же Рыжий спросил Джонни, является ли он отцом этих детей, тот ответил отрицательно - не отцом, а дядей.

- Но ведь эти ребята живут вместе с Джонни. Разве у них нет родителей?

Я объяснил, что это пережитки старинного обычая. В давние времена дяди и тетки учили племянников всему, что необходимо в жизни. А если отец детей умирал, его брат был обязан жениться на вдове. Такой обычай сохранился до сих пор. На Атхе и поныне дяди учат племянников ловить рыбу, испытывая при этом большее чувство ответственности, чем родные отцы. В наши дни брат умершего отца обычно обеспечивает питанием и кровом вдову и ее детей, но жениться на ней не обязан. Так обстояло и с Джонни [30].

Джонни собирался назавтра сойти со мной на берег и указать, где находятся пещеры с захоронениями. Члены экипажа бросили жребий, кому сопровождать меня с Джонни, - его вытянул Рыжий. Пока мы беседовали о предстоящем, страсти разгорелись, даже Джонни и Джордж Прокопьевы поддались общему настроению.

Я не представлял себе, что мы сможем обнаружить в пещерах Атхи, и боялся, что они окажутся пустыми. Лишь немногие из них когда-либо посещались и изучались. Мне не было достоверно известно, существовал ли у атханцев обычай мумифицировать трупы, хотя я точно знал, что когда-то они использовали пещеры для захоронений.

Пещеры захоронений дают археологу неоценимую возможность ознакомиться с некоторыми наименее известными обычаями алеутов, живших в доисторические времена. Тем не менее, несмотря на работу Хрдлички и некоторых из его предшественников, в настоящее время мы не много знаем об этих местах. Мы не знаем, как, когда и какие группы алеутов их использовали. В пещерах превосходно сохраняется то, что в любом другом месте подверглось бы разложению, например останки человека, деревянная утварь, корзины, циновки и другие изделия, сплетенные из морских водорослей, одежда из шкурок, пища и краска. Я надеялся, что завтра мы станем обладателями подобного рода вещевых находок. Пока обсуждались все эти вопросы, нас подозвал Диркс и сообщил, что впереди залив Васильева. Вход в него казался настолько узким, что я не представлял себе, как мы сумеем туда протиснуться.

- Придется держаться как можно правее - там глубже. Левее рифы. Диркс глянул краем глаза в окно рубки, нацелил судно и ухмыльнулся.

После нескольких тревожных для каждого из нас минут мы вошли в спокойный канал, который вел в залив сказочной красоты.

Глубокий и просторный, превосходно укрытый со всех сторон, он был идеальным местом для стоянки. Я с изумлением разглядывал громоздящиеся ввысь горы и стремительные водопады, ниспадающие у самого берега. Возможно, что мы очутились в спрятанной от всего мира Шангри-Ла. На минутку мною овладело такое же чувство, какое испытывал Хью Конвей в фильме "Потерянный горизонт". Я приготовился увидеть вереницы необычных людей, спускающихся с гор, чтобы приветствовать пришельцев.

- Там водятся олени, - сказал Диркс, указывая пальцем на высокую гору слева от нас. - Мы сойдем на берег и дотемна успеем отлично поохотиться.

Не теряя времени, мы бросили якорь, спустили несколько лодок, и вскоре Джордж Прокопьев повел нас вверх по заросшим травой склонам и скалистым кряжам, громоздившимся в вышине.

Я обратил внимание на то, что все алеуты были вооружены мелкокалиберными винтовками 22-го калибра, настолько заржавленными, что трудно было себе представить, как пули проскочат через такой ствол. Я задавался вопросом, чистят ли вообще алеуты свои винтовки.

Мои спутники взяли быстрый темп. Это был длинный крутой подъем, но стоило нам добраться до пропитанных влагой мхов, как идти стало легче. Затем мы разбились на две группы. Джордж Прокопьев с большей группой пошел через глубокую ложбину, чтобы обогнуть горный отрог, а мы во главе с Джонни Прокопьевым направились влево, в противоположную сторону.

Внезапно справа от нас раздался ружейный выстрел. Первая группа обнаружила стадо. Мы бросились вперед, и я приготовился было снимать старой кинокамерой профессора Бартлета, но тут нам навстречу выскочили алеуты вперемежку со стадом оленей, разбегавшихся с дикими глазами. Вокруг нас во мху цокали пули, и мы побежали дальше.

- Эй, побойтесь бога! - завопил Флог, прячась в канаву.

Алеуты нашей группы тоже открыли стрельбу, а олени стали уходить, прыгая с уступа на уступ.

Мы устремились за ними, но, пока добирались до вершины, стадо уже исчезло. Я видел оленей ровным счетом десять секунд. Вот так охота!

Зато алеуты чувствовали себя превосходно: на их счету было не менее шести животных. Некоторые из оленей силились встать, но у них были перебиты задние ноги, а один олень быстро заковылял прочь, таща за собой наполовину вывалившиеся внутренности.

При помощи ножа алеуты поспешили положить конец страданиям животных и тут же принялись разделывать туши. Никогда прежде не видел я более проворной и точной работы. В какие-нибудь несколько минут с этим делом было покончено. Кишки, легкие и почки алеуты бросали, а сердце, печенку и язык забирали с собой. Я недоумевал, как мы сумеем спустить тяжелые туши с гор они весили около ста пятидесяти фунтов [31] каждая. Но алеуты недолго думая просто скатили их вниз с крутых, поросших травой склонов, не обращая внимания на то, что туши ударялись и подпрыгивали, падая с одного выступа на другой. Последние несколько сот ярдов мы по двое тащили их за ноги.

На борту BSP я впервые отведал оленины; но она была слишком парной, и у некоторых разболелись животы. Позже, когда мы ели мясо оленя, выдержанное несколько дней, нам оно показалось восхитительным на вкус - лучше любой говядины, которую когда-либо приходилось пробовать.

За несколько часов, оставшихся в нашем распоряжении до наступления темноты, мы успели обойти на катере вокруг длинного полуострова и зашли в следующий залив - Кабакова (иногда называемый на американских картах заливом Земпке). Когда вместе с последними лучами заходящего солнца якорь опускался в темную воду, ко мне подошел Джонни и шепнул:

- На берегу есть пещера. Мы сходим туда завтра утром.

ГЛАВА XX

Раннее утро было туманным и пасмурным, но людям не терпелось возобновить поиски оленей на ближних горных кряжах. Как только с завтраком было покончено, часть экипажа опять отправилась вдоль берега на розыски следов стада. Я был уверен, что Джонни ужасно хотелось пойти с ними, но, верный своему обещанию, он остался, и мы оба сошли на берег, чтобы вместе с Рыжим разыскивать пещеру.

В нескольких ярдах выше линии прилива находилась барабора (крытая дерном землянка); сюда мы и подтащили свою лодку.

- Землянка устроена для звероловов, которые ставят капканы на южном берегу, - пояснил Джонни.

Я заинтересовался. Никогда прежде мне не попадались такие бараборы, как эта. Она была старинного образца, но в ней имелся боковой вход новшество, появившееся с приходом на Алеутские острова русских. В бараборах, построенных алеутами до появления русских, вход делался сверху. Внутри этой бараборы имелось два ложа из сена. В ней было сыро и пахло плесенью, но она хорошо укрывала от ветра и, конечно, могла выстоять в любую бурю.

- Пещера находится вон там, - показал Джонни.

Он повел нас через густую прибрежную растительность к невысокому горному кряжу и дальше вдоль него к выступающей отвесной скале. Я не успел заметить, как мы очутились в пещере; у меня вытянулась физиономия. На первый взгляд казалось, что это просто нависшая скала, у основания которой небрежно навалены камни. Трудно было вообще назвать это место пещерой. Ее глубина не превышала нескольких футов. Как можно было хоронить в такой пещере? У меня мелькнуло подозрение, что я снова втянут в охоту на дичь. Я уже собрался было отругать Джонни, когда глаза мои разглядели череп, высовывавшийся из-под широкой черной каменной плиты. Немного подкопав, мы обнаружили другие части человеческого скелета - плечевые кости, два бедра, несколько ребер.

Чтобы снять и зарисовать свои находки, мы приступили к расчистке. Когда с этим было покончено, стало совершенно очевидно, что в прошлом тут была вместительная пещера, возможно тянувшаяся до другого склона холма, но ее потолок обвалился и сохранилась лишь передняя часть.

[Map_3.gif]

Мы откинули обломки породы и, счистив наносы, снова наткнулись на кости, которые, как выяснилось, принадлежали трем расчлененным на части скелетам. Один череп был сильно поврежден, но два других сохранились превосходно. Однако мы не обнаружили нижних челюстей, и это меня озадачило. Может быть, они находились под тяжелой плитой обвалившейся скалы в глубине пещеры?

Один из черепов обладал странной особенностью. Передний шов, на соединении двух лобных костей, был широко рассечен. Второй череп был необычно широким даже для черепа алеута. Один из скелетов заклинился между обвалившимися плитами, и нам удалось извлечь только верхние конечности. Здесь имелся целый набор каменной утвари - светильники, мотыги и скребки, а также проломленный череп морской выдры, нижняя челюсть морского льва и лопатка тюленя. Мы собрали все находки и пометили бирками. Желая удостовериться в том, что глубже ничего не оставалось, я начал копать траншею и дошел до скалы на целый фут ниже камней. Нам не попались ни циновки, ни какие-либо другие предметы, бывшие в обиходе в те времена, но легко поддающиеся разрушению. Большая их часть истлела вследствие атмосферных воздействий после обвала потолка пещеры. Мы пытались подкопаться под обвалившуюся скалу, но наши усилия были тщетны из-за того, что ее придавили другие каменные плиты. Мне удалось протянуть руку до самого плеча под них и между ними, но безрезультатно. Сдвинуть это нагромождение камней можно было, лишь прибегнув к динамиту. Мы были раздразнены, но могли взять с собой лишь отдельные образцы того, что, по-видимому, скрывалось под многими тоннами камня.

Джонни заметил мое разочарование. Он тут же принялся рассказывать о другой пещере, тоже на южной стороне острова, но где точно, он не знал. Если бы только удалось найти эту пещеру, в ней-то наверняка должны были сохраниться мумии, поныне закутанные в древние одеяния. Может быть, она находилась где-то совсем близко. Отец Джонни рассказывал об этой пещере очень давно, и, по-видимому, никто, кроме него, не знал ее местонахождения. Это была очень опасная пещера, "малухакс".

Джонни подвел меня к краю отвесной скалы и указал на вытянувшийся в море полуостров.

- Недалеко от его крайней точки, - сказал он, - сохранились остатки некогда стоявшей здесь деревни - несколько ям от барабор. В прежние время тут жило много народу. Пещера, которую мы пытались раскопать, служила этим людям местом для захоронений.

Джонни пояснил:

- Вы и Рыжий - единственные белые, видевшие эту пещеру и эту древнюю барабору. До вас сюда не приходил ни один белый.

Рыжий был в восторге и попросил меня сфотографировать его с черепами на коленях, что я и выполнил - просто так, желая его позабавить. Затем он потребовал, чтобы и Джонни снялся с черепами. Хотя алеуту это предложение и не пришлось по вкусу, он сделал нам это одолжение... молча и со столь явным трепетом, что Рыжий, к пущему смущению Джонни, расхохотался. Я забрал у Джонни черепа, похлопал его по спине и, извинившись перед ним, сказал, что он может не прикасаться к черепам, если не хочет.

- Я вовсе не боюсь, - ответил тот смело и нервно рассмеялся. Но я заметил, что он все же обходит груду человеческих останков. Однако Джонни поступал так не совсем из страха. Алеуты не боятся ни смерти, ни того, что с нею связано. Как известно, в прежние времена они хоронили усопших родственников в стенах своих полуземлянок и сами продолжали жить в них, а знахари, как мы уже упоминали, зачастую проводили осмотр трупов.

Поведение Джонни, как и поведение пожилых алеутов в школе, по-видимому, объясняется главным образом недавними запретами, впервые введенными православными священниками. Пещеры захоронений - остатки древних запрещенных обычаев, и в представлении Джонни черепа, найденные там, были чем-то нечистым, даже заразным. Возможно, что брать их в руки грешно. Вместе с тем он не побоялся бы дотронуться до трупа какого-нибудь человека, должным образом похороненного после христианского обряда, или даже поцеловать в губы усопшего родственника, как это принято у алеутов.

Мы отнесли наши тщательно размеченные бирками образцы на катер, где Дон позволил мне использовать платяной шкафчик под лабораторию. Рядом стояла скамья, и я тотчас же приступил к делу и стал складывать свои находки для просушки.

Едва я успел закончить, как вернулись охотники, тащившие еще шесть оленьих туш, и мы были готовы к отплытию.

На обратном пути все складывалось как нельзя лучше. Солнце играло на далеких горных вершинах, и на борту все радовались успешной поездке. Старый Диркс преподнес нашему повару большой кусок оленины и, придя в хорошее настроение, продолжил рассказ о пещерах на Сигуаме и Амухте. Он был уверен, что на верхних склонах Амухты имеется пещера с мумией старика, сидящего в кожаной байдаре.

Джордж и Джонни Прокопьевы подошли к нам, и мы вместе разложили карты, а Диркс указывал, где некогда располагались селения на Атхе. Теперь он делал это не колеблясь. Вскоре я нанес на карту двадцать селений величиной от крупных деревень до небольших рыбацких поселков. Некоторые из них возникли еще до прихода русских, а одно, как уверял Диркс, было древнейшим селением острова Атха.

- Такое древнее, что кости захороненных там людей не похожи на наши, они гораздо крупнее.

Тут начался рассказ - рассказ о древних обычаях, и я поспешно заносил его в свою записную книжку. Вот часть этой истории.

- Давным-давно, еще до того, как русские явились на острова и принесли с собой христианство, алеуты не были знакомы с изготовлением гробов. Если недалеко от селения имелась пещера, они использовали ее для захоронения умерших. Когда кто-нибудь умирал, труп относили в пещеру и закапывали там в одежде, вместе с каменными ножами, каменными наконечниками, ремнями, изготовленными из полосок звериных шкур, костяными иглами длиной в два-три дюйма и другими предметами, принадлежавшими покойнику.

Если пещеры поблизости не оказывалось, предки нынешних алеутов закапывали мертвецов в юлахюк, который внешне напоминал небольшой курган. Сначала вырывали в земле круглую яму, которую выкладывали прибитым к берегу плавником или костями животных, например крупного кита, а в них клали труп в одежде, вместе с предметами обихода, и сверху покрывали травой и илом.

Считается, что если вы попадаете в пещеру или юлахюк и увидите скелет или дотронетесь там до какого-нибудь предмета, вы умрете или заболеете. Некоторые верят, что скелеты иногда оживают по ночам, особенно во время религиозных праздников, и танцуют всю ночь напролет.

Юлахюк встречаются на многих островах. Немало их и на Атхе, особенно в западной части острова. То же самое на Иллахе, где такие могилы разбросаны по всему плоскогорью, у краев отвесных скал. Теперь они уже не напоминают холмики, так как их макушки осели, а выглядят, скорее, как круглые ямки. В каждой из них - предок алеутов в сидячей позе с поджатыми к подбородку коленями...

На Иллахе! Круглые ямки, о которых рассказывал Диркс, и были теми странными округлыми впадинами, которые я видел своими глазами. Они напоминали мне оспины. Мне стало просто дурно. Это были именно те захоронения, которые мы разыскивали, и я буквально топтался по ним, слишком торопясь, чтобы разобраться. Андрей был прав: скелеты древних алеутов по-прежнему лежат по краю отвесных скал острова. Мне хотелось побольше узнать об алеутских юлахюк и захоронениях на Иллахе, но старый Диркс уже перешел на другую тему, и я не решался его перебивать. При первом удобном случае я заговорю с ним об этом и, быть может, когда-нибудь сумею возвратиться на Иллах.

Несколько минут спустя вошли Рыжий и Джордж Флог, и разговор оборвался как раз на рассказе об Айдигадиче - алеутском оборотне, известном также под именем "чужака", потому что он живет за пределами деревни - в горах. Говорят, что это очень страшный бездомный дикарь, который рыщет по ночам и ворует продукты, а иногда даже капризных детей. Известно, что он похищает ребят, осмеливающихся ходить ночью по неосвещенной деревне, и его очень боятся. Однако "чужак" забирает только непослушных детей. Некоторые из старших мальчиков хвастаются при случае, что видели издали "чужака", когда бегали на соседние холмы: один мальчик - Моисей Прокопьев - утверждал даже, что "чужак" его ударил.

Мы пересекли пролив без происшествий и к наступлению темноты снова оказались в спокойных водах перед деревней. Туши были быстро сгружены, и так как мы хотели совершить ночную поездку к острову Сигуам, то, распрощавшись, снова направились в открытое море. На следующий день, 15 августа, нас ждали сильные переживания, быть может, опасность. Пещеры, о которых рассказывал Диркс, находились в запретной зоне, там, где не было ни защиты от огромных морских валов, ни тихой бухты, чтобы бросить якорь. Все мы, не считая вахтенных, поспешили улечься спать.

ГЛАВА XXI

Мы подошли к Сигуаму с юго-запада к девяти часам следующего утра. Туман окутывал скалистые берега, но особенно густым он был над окружавшей нас холодной водой. Дымящееся - вот как было бы правильнее назвать Берингово море.

[Map_4.gif]

Однако оно было здесь совсем не таким бурным, каким мы ожидали его увидеть. Эриксон подвел катер так близко, что я мог рассмотреть в бинокль извилистую линию берега. Он был весь изрешечен пещерами - огромными зияющими пещерами, выдолбленными морем, и пещерами поменьше - высоко в скалах вулканического происхождения. Которую из них описывал Диркс? Немало уйдет времени на то, чтобы обследовать все эти пещеры.

Я выбрал сначала ту, которая больше всего соответствовала описаниям, и мы спустили лодку. Едва она отчалила от катера, как нас высоко приподняли медленные волны Берингова моря. Места, удобного для причала, не оказалось, так как вдоль покрытого множеством валунов берега тянулись огромные скалы и подводные рифы. Прибой был умеренным, но при каждой большой волне вода с шумом ударяла о берег. Если бы нам даже и удалось пристать, то пришлось бы вымокнуть, подтаскивая лодку.

Поэтому я решил заглядывать в пещеры через бинокль прямо из лодки, но это можно было делать лишь в тех случаях, когда они находились близко к воде. Почти все пещеры были вымыты в скалах морем и некоторые имели весьма обширный вход. Огромные, валуны, занесенные туда прибоем, были похожи на гигантские кости, брошенные в открытую пасть. Шум прибоя здесь, должно быть, разносится на большое расстояние, а при штормах вообще стоит непрерывный гул.

В то утро нам удалось забраться вместе с лодкой в несколько таких морских пещер, причем мы не переставали грести назад, чтобы не удариться об их скалистые стены, так как волны стремительно неслись внутрь. Это было жуткое, леденящее кровь испытание. Вода стекала на нас сверху, а в промежутках между двумя морскими валами оглушающий грохот внутри пещеры сменялся тишиной, внушавшей благоговейный ужас. Нечего было и думать, что в таких местах производились захоронения, но все же мы не могли устоять от соблазна и обследовали достаточно тщательно также и эти пещеры.

Мы гребли вдоль берега, а катер шел за нами на некотором расстоянии. Пещеры располагались одна за другой. В каком-то месте скалистого берега нам показалось, что тут между двумя выступающими рифами образовалась естественная бухточка.

Хотя волны попадали и сюда, все же, рассчитав расстояние и выбрав нужный момент, мы с Джорджем подплыли так близко, что могли спрыгнуть на землю. Рыжий остался в лодке и греб назад. Пока мы продолжали осмотр берега, он должен был оставаться в лодке.

Подъем сказался крутым. Приходилось карабкаться по крошащимся уступам скал, где все было пропитано туманом. Самая большая пещера оказалась пустой. Возможно, что когда-то здесь хранились мумии, но сейчас это была всего-навсего лисья нора. Внутри пещеры мы обнаружили только рыбьи и птичьи кости.

Зато другая пещера подавала больше надежды. В ней мы нашли бедренную кость человека. Затем я обнаружил небольшой кусок шкуры и, наконец, обломок каменного наконечника. Чтобы копаться в гальке и плотной земле, нам потребовались бы инструменты, не говоря уже о времени. Поэтому я решил заметить местоположение этой пещеры с тем, чтобы вернуться сюда позднее.

Пока же нашей задачей было исследовать как можно больше пещер вдоль берега, а это означало, что нам придется изрядно полазить по горам, пробираясь между острыми, грозящими обвалом камнями.

Мы успели заглянуть в полдюжины отверстий на берегу, когда нам преградила путь скалистая стена, уходившая далеко в море. Пришлось позвать Рыжего.

Он подплыл к нам с большой волной. Джордж, намереваясь прыгнуть в лодку, не рассчитал и, вскрикнув, очутился по самые подмышки в холодной воде. Рыжему приходилось прилагать страшные усилия, чтобы набегающая сзади волна не ударила Джорджа лодкой. В этой суматохе я и сам свалился в воду. Теперь мы уже настолько вымокли, что смело пошли вброд по шею в воде и, пока Рыжий отгребал, забрались в лодку.

На мгновение мы повисли на гребне большой волны, и мне казалось, что нашу лодку вот-вот ударит о подводные скалы, но Рыжий напряг все мускулы, чтобы она плавно опустилась и, выйдя кормой вперед на глубокую воду, мы поплыли к катеру.

Наша утренняя разведка была прервана из-за необходимости переодеться. С катера продолжали наблюдать, как наша лодка медленно продвигалась к северу вдоль западного берега. Мы шли тихим ходом на расстоянии менее четверти мили от берега, временами приближаясь к нему на семьдесят ярдов, чтобы рассмотреть особенно интересные участки морских скал. Мы обнаружили дюжину подававших надежды пещер, но из-за сильного прилива высадку пришлось отложить до более благоприятного момента. Мне показалось, что в одной из пещер южнее внушительного водопада я вижу в бинокль нечто похожее на человеческие черепа. Но в этом месте волны так высоко бились о скалы, что пристать я не рискнул.

- Поехали-ка на Амухту, - предложил я в конце концов Эриксону. - Мы можем обследовать этот берег и северную часть острова с моря, попутно нанося на карту местоположение всех пещер, которые нам встретятся.

Казалось, Джорджа и Рыжего удивило мое предложение. Как мог я уезжать от пещер, в которых, насколько мне было известно, находились древние захоронения? Я нашел этот момент подходящим, чтобы объясниться с ними.

- Я вовсе не охочусь за сувенирами. Мне тоже жаль покидать эти пещеры, но еще важнее получить от них исчерпывающие сведения. Самое большое, что мы сможем на сегодня, - раскопать и уехать, а это было бы преступлением. Мы принесли бы тем самым больше вреда, чем пользы. Черепа и вещественные находки могут подождать. Во всяком случае они представляют собой ценность лишь при условии, что будут снабжены подробными описаниями того, где были найдены, как располагались, как выглядят пещеры внутри. Я предпочитаю оставить все в неприкосновенности до тех пор, пока мы сами не сможем сделать это по всем правилам или пока у кого-нибудь другого не найдется необходимое время. При таком условии не будет нарушена общая картина.

Я надеялся, что Джордж и Рыжий запомнят мои слова, но понимал при этом, как трудно людям, не прошедшим школу научной работы, осознать, насколько важно сохранять в неприкосновенности места, представляющие собой историческую ценность. По всей Аляске и военные и все кому не лень произвольно ведут археологические раскопки, не считаясь с тем, какой невосполнимый ущерб делу они наносят.

Мне рассказывали на Адахе об одном армейском священнике с острова Шемия, хваставшемся тем, что он перекопал все древние алеутские селения, обнаруженные на этом острове. Нет сомнения, что его труд увенчала целая куча скелетов, изделий из кости и камня и, наверное, он, как ребенок, любил перебирать свой клад и показывать его другим.

Но как мало задумывался этот человек над тем, что он натворил, навсегда лишив нас важных сведений о древних людях, населявших этот остров. Даже если его материальные находки и попадут когда-нибудь в музей, что весьма сомнительно, они уже обесценены тем, что, производя раскопки, священник не вел подробных записей.

Интересно знать, что испытал бы этот человек, если бы, допустим, в его церковь забрались вандалы и унесли все предметы культа в качестве сувениров. Наверное, он оскорбился бы в своих лучших чувствах. Такое вполне законное сравнение вряд ли приходило ему в голову.

Мне кажется, что если непрофессионал испытывает потребность вести археологические раскопки и коллекционировать, он должен отнестись к своему пристрастию серьезно и, оставаясь любителем, не забывать об ответственности: он обязан постичь археологическую технику и применять ее на практике. К несчастью, охотников за сувенирами она обычно не интересует [32].

Отныне на нашем катере воцарилось хорошее настроение. Все были увлечены поисками пещер и захвачены рискованными высадками на берег. Экипаж с нетерпением ожидал появления следующего острова.

В окружавшем нас море кишела жизнь. Мимо проплывали дельфины и большие черные рыбы. Мы даже заметили стаю игравших в воде косаток. Увидеть косатку один раз достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь, - в длину они достигают тридцати футов, а на середине спины торчит плавник в шесть футов высотой. У этих созданий был вполне грозный вид. Чаще всего их жертвами бывают молодые тюлени, но при случае они со всей яростью нападают даже на самого крупного кита. Однажды мне привелось наблюдать, как косатка, придя в сильное возбуждение, подпрыгнула высоко над водой. Нападая на крупных китов, косатки вырывают у них глотку и язык, находя это мясо самым лакомым.

На рассвете следующего дня - это было 16 августа - мы подошли к острову Амухта. Погода была холодная, мрачная. Берингово море лениво катило к острову свои огромные волны. Амухта - остроконечный вулкан, подымающийся примерно на три тысячи пятьсот футов [33] прямо из воды; его крутые западные и северные склоны представляют собой бурые скалы. Казалось, что всякая попытка причалить к острову обречена на провал.

Со многими предосторожностями мы обогнули остров Чугулах и поплыли вдоль его северного берега, а затем медленно пошли по проливу, отделяющему этот остров от Амухты, и продолжили путь, придерживаясь западной стороны Амухты.

Мое любопытство возбуждали крутые бурые скалы. Они выглядели неприступными. Хотя мы сходили на берег только раз, тем не менее изрядно вымокли. Пещеры, в которые нам удалось попасть, были пусты, но в приливных лужицах на большом выступавшем из воды рифе я собрал морские растения. Огромные морские львы, расположившиеся поблизости на скалах, ревели при нашем приближении. Самки и малыши сразу же сползали в воду и, высовываясь из зеленых глубин, наблюдали за нашей работой; глотнув воздуха, они снова погружались, чтобы выплыть где-нибудь в другом месте. Пока мы шли по каменной гряде, за нами наблюдали еще и другие любопытные. Семейство мохнатых котиков выглядывало из воды, возлежа на морских водорослях и едва показывая прилизанные черные головы с выпученными глазами.

Мы никак не могли столкнуть лодку обратно в воду, но в конце концов нам удалось воспользоваться волной и съехать с рифов. Подобные высадки на берег никогда не бывают легкими и всегда чреваты неприятностями. Если, сталкивая лодку на воду, не рассчитав, прыгнуть в нее, она может накрениться навстречу следующей волне, которая захлестнет ее и вывалит людей в бурлящую воду. Кроме того, легко поскользнуться на водорослях; тогда тебя затянет под лодку и, прежде чем успеешь выбраться, она опустится и раздробит ногу о риф, усеянный острыми, как бритвы, ракушками. Со временем мы приобрели сноровку, но нам ни разу не приводилось спустить лодку на воду без больших усилий. Берингово море никогда не бывает спокойным, уступчивым. Всегда оно бурно, всегда таит опасности.

Когда мы огибали острова в непосредственной близости от громоздящихся ввысь скал, у нас были все возможности изучать воздействие моря на сушу. Мысы, бухточки и берега были глубоко изрезаны незатихающим прибоем. Из-за того что на Алеутских островах постоянно бьют о берег могучие волны, здесь мало песчаных отмелей и в большинстве случаев берега усеяны огромными валунами.

Нам часто встречались предметы, занесенные на острова морем из Азии, стеклянные сетчатые буи из Японии и березовые бревна с Камчатки. Алеуты некогда использовали такие бревна в качестве опорных столбов для жилищ. Теплое течение Куро-Сиво, приносящее эти дары с другого континента, доходит до берегов Америки и возвращается, неся с юго-восточной части Аляски на восток, к Алеутским островам, ель и лиственные породы.

Морское течение во многом предопределяет также и алеутскую погоду, пользующуюся столь дурной славой. Вдоль всей цепи островов морозит носы холодное течение, которое попадает в Берингово море из Арктики. Его влияние порой весьма чувствительно: сильные ветры, туман и выпадение большого количества осадков.

Тем не менее слухи о холодах преувеличены. Алеутские острова лежат вовсе не на крайнем севере, хотя многие путают Берингово море с Арктикой суровыми местами, лишенными всего живого, исключая эскимосов, моржей и белых медведей. В действительности Алеутские острова расположены всего на несколько градусов севернее Сиэтла. Более того, их согревает идущее от берегов Японии теплое течение, которое омывает также и калифорнийское побережье, сообщая этому штату столь мягкий климат. Даже зимой ртуть здесь редко падает ниже двадцати градусов по Фаренгейту [34] и зимы на Алеутских островах намного мягче, чем, например, зима в Мериленде. Конечно, зимой погода в этих местах сырая и холодная, часто выпадает мокрый снег. Но зимы в Анн-Арборе и Мичигане намного суровее.

Летом на островах бывает приятная погода с температурой в среднем 51,3° по Фаренгейту [35]; ртуть редко поднимается выше 75° [36]. Даже в самой северной части Берингова моря, где уж во всяком случае можно было бы ожидать холодной зимы, средняя температура января всего 3,4° [37] - не такая низкая, как в Виннипеге, Канаде или в отдельных частях Миннесоты.

Но Алеутские острова - скопище ветров. Буйные ветры постоянно образуются над островами там, где теплый воздух над японским течением встречается с холодными массами воздуха, идущими с севера. Алеутские штормовые ветры, прозванные "уиллио", нежданно-негаданно устремляются с гор и, налетая на море, вспенивают его. Немало таких штормов устремляется на восток через весь континент; другие же берут направление на север Тихого океана, создавая опасность для судоходства на многие мили вокруг. Поистине, Алеутские острова - колыбель ветров.

Военные систематически ведут здесь метеорологические наблюдения и передают сводки погоды. Когда мы подходили к южной стороне Амухты, радио в машинном отделении без конца трещало от атмосферных помех. В промежутках между треском мы кое-как разобрали прогноз погоды, передаваемый Адахом. Навстречу снова несся ураган. Районы с низким давлением выстроились в ряд, готовые принять на себя удар налетающего шквала. Каждый циклон нагрянет и пройдет, ветры же остаются и будут дуть со всех четырех сторон света.

Мы с беспокойством прислушивались в течение часа: но как только начинали принимать сообщение, вмешивалась какая-то станция восточнее нас, и эфир наполнялся пронзительным женским голосом. Неизвестная особа трещала пуще атмосферных помех и, насколько мы могли судить, надрывалась, обмениваясь кулинарными рецептами с другой, по-видимому учительницей государственной школы в какой-то деревне, находящейся на этой же линии. Мы выходили из себя и ругались, но отключиться нам не удавалось. Она проболтала все время, пока радировали сводку погоды, и в заключение пообещала: "Короче говоря, Эмма - брррааак-грррааак - я вернусь через три часа - брррааак".

- Господи боже, - взмолился Дон, который чуть не рвал на себе волосы. Следующий прогноз погоды должны были передавать только через три часа.

Посовещавшись, мы решили отказаться от поисков пещеры на Амухте, а вместо этого полным ходом направились к островам Четырех гор, где имелись лучшие условия для стоянки, на случай, если нас все-таки застигнет шторм.

Становилось прохладнее, и, возвращаясь в открытое море, чтобы пройти трудный участок от Амухты до островов Четырех гор, экипаж катера усиленно согревался горячим кофе. Мы держались северного берега острова Юнаска в надежде увидеть действующий вулкан, но его скрывали облака. Все же нам удалось разглядеть огромные потоки застывшей лавы, некогда изверженной из кратера. Берега острова были черными - черный песок, черные скалы, черные волны. Солнце отражалось от скал северо-восточного склона вулкана, и при блеске лучей они походили на гигантские эбонитовые стены.

Я находился под впечатлением сказочной картины - невероятного скопления морских птиц, населяющих острова, на которых мы побывали за последние дни. На Юнаске над береговыми скалами кружится несчетное количество пернатых. Это одно из самых красивых зрелищ, свидетелем которых мне довелось бывать, - белоснежные птицы на фоне черных, как смоль, скалистых громад.

Много времени проводил я, рассматривая птиц в бинокль. Они отличались необыкновенной подвижностью. Небеса постоянно оживали от взмахов крыльев. Несметное множество и разнообразие морских птиц составляет одну из самых поразительных особенностей жизни на Алеутских островах. Здесь гораздо больше различных видов морских птиц, чем где бы то ни было.

Сильные ветры, постоянно дующие навстречу береговым скалам, создают мощные восходящие потоки воздуха. Мириады птиц пользуются этим, чтобы заняться всякого рода удивительной воздушной акробатикой. Белые чайки соперничают с черными воронами в забавных проделках и мертвых петлях, поражающих своей смелостью. Но вороны превосходят их в ловкости.

Когда бы я ни наводил бинокль на скалы, я видел, как птицы упражняются в полетах. Целые тучи птиц летали не только над высокими скалами; их было полно и на море, где они ныряли, плавали, взлетали, отдыхали. Я видел множество кайр с острым, как бритва, клювом - этих охотников за рыбами, чьи гнезда буквально усеивают берега. При нашем приближении они ныряли с высоких уступов в окружавший нас океан, щелкая по воде подобно граду пуль. Я направлял бинокль на тихоокеанских глупышей, исландских морских чаек, буревестников, гагарок и голубокрылых чаек, которые, казалось, были вездесущими. Когда мы шли близко к берегу, было удобно разглядывать ряды больших красноклювых бакланов, чьи черные туловища усеивали прибрежные скалы, напоминая кегли.

Проплывавшие перед нами острова как бы составляли части постоянно сменяющейся панорамы. Не успевали мы оставить один остров позади, как на горизонте, подобно громаде черных скал, вырастал другой. Джордж все время кипятил на плитке кофе, и мы немало его поглотили, пока стояли, уцепившись одной рукой за канат и впиваясь глазами в проплывающие берега.

Свежий ветер крепчал. Время от времени мы выбирались из тумана и шли по освещенному солнцем морю.

К востоку от Юнаски, в проливе, нам встретились мириады невиданных до сих пор крошечных темных птичек. Птиц было такое множество, что они напоминали черное облако. Кружась над несколькими горбатыми китами и неустанно следуя за ними, птицы подкарауливали остатки пищи, выскальзывавшие у самок при кормлении детенышей.

Однажды мы увидели гигантское животное. Думаю, что это был голубой кит. Такие киты иногда достигают девяноста футов [38] в длину и являются самыми крупными животными из известных человеку - гораздо крупнее любого ископаемого динозавра.

Почти через три дня после нашего отплытия с Атхи мы подошли к острову Карлайл, входящему в группу островов Четырех гор, - название, возникшее в связи с тем, что на них сконцентрировалось четыре вулкана - Карлайл, Кливленд, Кагамил и Герберт. В действительности здесь пять островов: пятый - Уляга - расположен севернее Кагамила.

На мой взгляд, эти острова самые внушительные и красивые во всем архипелаге. Их вулканы обладают симметричной формой, выступают прямо из воды и почти целиком покрыты снегом. Самое большое впечатление производит Кливленд на острове Чугинадах, возвышающийся на добрых шесть тысяч футов.

Острова Четырех гор называют также островами мумий. Самые знаменитые на Алеутском архипелаге пещеры с мумиями были обнаружены на Кагамиле. Об этих островах у алеутов сложены легенды, которые рассказывают о больших, ныне исчезнувших селениях, где жили могущественные племена. Согласно одной из легенд, с острова Чугинадаха происходит вся алеутская раса.

Мы вошли в пролив Карлайл, соблюдая всяческие предосторожности, потому что пролив очень узкий и плыть по нему небезопасно. Меня поразили огромные коричневые луга морских водорослей, на которые мы вступали не без опаски. Вся поверхность воды представляла собой сплошные переплетения морских растений и напоминала с виду легендарные поля Саргассова моря.

Несмотря на то что в сотне миль за нами собирался шторм, мы решили ненадолго сойти на берег Карлайла. Едва был спущен якорь близ скалистого уступа, известного под именем Драконова мыса, как я заметил на близлежащем склоне небольшую, но быстро растущую лавину. Пыль и обломки скал взлетали в воздух. По-видимому, как раз в этот момент на острове происходило землетрясение.

На Алеутских островах землетрясения - явление частое, и однажды, уже в исторические времена, из морских глубин поднялся новый остров. Его нанесли на морскую карту и назвали Богословским, хотя, быть может, он больше известен под именем "Шкатулка с выскакивающей фигуркой", которое соответствует его внезапному появлению из океана. Алеуты рассказывают, что с давних времен их предки оказывались свидетелями появления островов из воды, и даже показывают, в каком месте проходили раньше береговые линии на много ярдов выше существующих ныне.

Когда мы сошли на Карлайл, землетрясение, по-видимому, затихло. Через несколько минут мы приметили углубление в скале, высоко над прибрежными камнями, и вместе с Джорджем забрались туда. Несмотря на то что снаружи отвесная скала была влажной, внутри оказалось сухо, и мы обнаружили тут целые груды птичьих и тюленьих костей и клочки какого-то меха. Но наиболее интересной находкой была циновка, сплетенная из травы, похожая на те, что, по описаниям Андрея Снегирева, употреблялись на обертывание мумий. От нее осталось лишь несколько кусочков, и когда я подобрал их из пыли, они почти тут же рассыпались у меня под пальцами.

- Смотри, - взволнованно закричал Джордж и поднял берцовую кость человека. В гальке лежали еще какие-то кости, но черепов и других следов захоронения не было. И все же по всем признакам мы искали там, где следовало. По словам алеутов, здесь много углублений в прибрежных скалах, но, поскольку мы не знали точно, где их искать, у нас ушел бы весь день на то, чтобы обследовать несколько сот ярдов.

Ветер возобновился, и прибой усилился. Я быстро принял решение и, хотя мне это не улыбалось, отказался от поисков пещер - по крайней мере на ближайшее время. Было целесообразнее плыть прямо в село Никольское, где мы рассчитывали получить более полную информацию и уточнить местонахождение пещер. При гаком условии можно будет рациональнее распределить свое время между поисками пещер и раскопками.

[Map_5.gif]

Дождавшись полуночи, мы покинули острова Четырех гор и уже около семи часов утра приблизились к западной оконечности Умнака, держа курс на село. Эриксон дал гудок, и не прошло и трех минут, как несколько алеутов, спустив лодки, направилось к нашему катеру... Когда они поднялись на борт, я узнал среди них Марша. Он тут же подошел ко мне с другим белым человеком, представив его как Чарлза Шейда, студента-антрополога, прикомандированного к Гарвардской экспедиции.

Сидя за чашкой кофе, Марш выложил мне все новости о других членах гарвардской группы. В Никольском оставлены лишь он и Шейд. Все остальные участники экспедиции выехали на острова Прибылова.

- Милости просим присоединиться к нам, - великодушно предложил он. Увидите, с этим народом договориться легче, чем с жителями Атхи.

Алеуты провели наш катер по узкому проходу между рифами во внутреннюю гавань и свезли на берег оборудование, продовольствие и людей, проделав для этого несколько рейсов.

Я тут же направился к школе, стоявшей на краю села в стороне от других домов, чтобы засвидетельствовать почтение здешним учителям. Кэрри и Джордж Дирингер были назначены в Никольское управлением по делам туземцев Аляски. Кэрри, крупная женщина с решительным характером, была учительницей; муж помогал ей. Я заметил, что Джордж всегда ждал, пока Кэрри выскажет свое мнение, прежде чем отважиться и сообщить свое собственное. Они приняли меня очень дружелюбно, несмотря на то что миссис Дирингер подозрительно отнеслась к моим спутникам и осведомилась не без колкости, намерены ли они остаться в селе на ночь.

- Знаете, мы не можем допустить, чтобы матросы баловали с местными девушками, - сказала она. - Я категорически возражаю против всего такого.

Подобная постановка вопроса застала меня врасплох, но я заверил миссис Дирингер, что наши люди пойдут ночевать к себе на катер. Затем, желая показать ей, что у экипажа добрые намерения, я сообщил о привезенных с Адаха фильмах, которые мои спутники охотно показали бы с ее согласия. Учительница пришла в восторг и обещала организовать просмотр. Сеанс должен был состояться в помещении школы.

Остаток дня я посвятил встречам с людьми. Жители Никольского казались гораздо приветливее атханцев. Они не так дичились, были общительнее и сразу почувствовали к нам расположение.

Демонстрировавшийся в тот вечер фильм "Мрачный путь" был мелодраматичным творением Голливуда, но он необычайно понравился жителям Никольского, и хотя алеуты не все поняли, они потребовали второго сеанса.

После картины ко мне подошла миссис Дирингер.

- Я слышала от мистера Марша, что вы намерены остаться в нашей деревне для изучения туземцев.

Она произнесла слово "туземец" так, как будто опасалась при этом накликать беду. Я ответил учительнице, что мне действительно хотелось остаться в деревне, хотя бы ненадолго, но, конечно, все зависит от ее согласия. По-видимому, миссис Дирингер было очень приятно получить такой ответ. После взаимного обмена любезностями она дала мне свое благословение, настояв, чтобы я остановился в школе и ночевал в классе, который гарвардцы использовали под кладовую.

Я предпочел бы выразить ей всяческую благодарность и отказаться, так как мне было бы значительно удобнее ночевать на катере. Но в тот вечер Эриксон получил из Адаха предписание отправиться в Форт-Гленн и помочь в разгрузке судна. Он предполагал затратить на это всю неделю, и мы условились, что я пробуду в деревне, собирая интересующие меня сведения, до возвращения катера. Затем мы отправимся на Кагамил и продолжим поиски погребальных пещер.

Я поблагодарил миссис Дирингер за предложение и вечером, после кинофильма, распрощался с экипажем катера.

- Не беспокойтесь, док, - сказал Эриксон, отчаливая, - мы вернемся за вами. - Он бросил многозначительный взгляд на школу и покачал головой. Было ясно, что Дирингеры произвели на него далеко не благоприятное впечатление и он не слишком надеялся, что я с пользой проведу время в их деревне.

Катер поглотила темнота. После затянувшейся беседы с Маршем и Шейдом об их работе в Никольском я отправился спать. В ближайшие несколько дней мне предстояло немало дел.

Немного времени спустя я услыхал, как дверь приоткрылась и кто-то Джордж или Кэрри Дирингер - заглянул в комнату, желая удостовериться, что я и в самом деле лежу в постели, а не разгуливаю по деревне. Я усмехнулся про себя, повернулся на другой бок и заснул.

ГЛАВА XXII

Первые два дня своего пребывания в селе Никольском я знакомился с его жителями. Они производили впечатление людей приятных и приветливых и, казалось, понимали цель моего приезда лучше жителей острова Атха. Местные алеуты наперебой отвечали на наши вопросы, почитая это за честь.

Подобно алеутам с Атхи и Атту, они также носили русские фамилии. Но если на Атхе преобладали Снегиревы, Невзоровы, Дирксы, Голые и Прокопьевы, то здесь, в Никольском, чаще всего встречались такие фамилии, как Ермиловы, Черкешины, Безъязыковы, Крюковы, Суворовы и Дашкины.

Первый человек, которого я разыскал в деревне, был Афиноген Ермилов. Еще на Атхе мне характеризовали его как выдающегося историка своего народа. И в самом деле он оказался таким, мудрым и приветливым, каким мне его описывали.

Афиноген был невысок и коренаст. Широкий овал лица, дубленая кожа и морщинки в уголках глаз придавали ему сходство с совой, а когда он смеялся, то напоминал довольную лису. В свои почти шестьдесят лет старик был еще подвижен и энергичен.

Обладая далеко не заурядным умом, Афиноген отличался также поразительной начитанностью, если принять во внимание условия жизни в деревне. Он одинаково хорошо владел русской и алеутской грамотой. Его английский язык был далек от совершенства, но молоденькая сноха по имени Мей помогала ему и переводила, когда в этом возникала необходимость.

Афиноген отличался природным чувством юмора, украсившим многое из того, что он мне поведал. Он рассказал, как алеуты впервые приобщились к спиртным напиткам - "по чистой случайности", выразился он, подмигивая.

- Алеуты знали, что пить дурно, - заключил он. - Разве учительница не говорила нам этого? Конечно, в церковные праздники немного вина за компанию не повредит. Верно я говорю? Ну, что из того, если алеуты приберегут для такого повода самогонку и должным образом отметят праздники? Правда, добавил он, усмехаясь, - им безразлично, по какому календарю отмечается праздник - католическому или русскому православному.

Для человека, который дает пустые обещания, у Афиногена имелось особое прозвище "джуношник", потому что из Джуно ежегодно наезжал уполномоченный и расспрашивал, в чем нуждается деревня. Он исправно заносил в свою записную книжку все просьбы, обещая прислать необходимое. Так повторялось из года в год, но алеуты до сих пор ничего не получили.

- Теперь, - добавил Афиноген сухо, - в этом списке уже насчитывается много страниц.

Афиноген с большой серьезностью учил меня говорить по-алеутски. В отличие от других алеутов, оказывавших мне помощь, он понимал, как трудно иностранцу освоить гортанные звуки алеутского языка, и поэтому медленно повторял слоги, терпеливо выписывая каждое слово на бумагу. Казалось, старик знал, что его язык обречен на исчезновение, поскольку американские учителя запрещали детям разговаривать по-алеутски. И он всячески пытался как можно лучше запечатлеть алеутский язык в памяти тех белых, которые доброжелательно относились к его соплеменникам. Большой труд вложил Афиноген в составление словаря письменного языка алеутов - огромную работу, перед которой человек меньших дарований спасовал бы, еще не приступив к ней.

Временами казалось, что языковая преграда между нами почти непреодолима, однако удивительно, до чего хорошо могут понимать друг друга двое людей, говорящих на разных языках. Выражение глаз, движение плечом, несколько рисунков в воздухе указательным пальцем - и тебя поняли. Сложные мысли также можно передать, но не сразу, и для этого требуется больше терпения.

Афиноген уделил мне много времени. Когда я сказал ему, что хочу знать, какие лекарственные растения применялись раньше, он, отложив все свои дела, совершал со мной далекие прогулки к местам, где, как ему было известно, росли травы, обладающие целебными свойствами.

Когда мы шли по краю стоячего болота, он нагнулся и сорвал росшую в воде траву со словами:

- По-русски она называется трилистник; это сильное средство употребляется в виде настойки при расстройстве желудка и ломоте в костях.

Или же он останавливался у скалы и указывал на другой цветок:

- Ромашка - употребляется при рези в животе. - Увидев тысячелистник, он пояснял: - Это сингатудакс; стоит, растерев между пальцами, наложить на порез - и сок остановит кровь.

Он показал мне икукс - морской салат, который годился в пищу, и тмакс - длинные водоросли, некогда употреблявшиеся в качестве лески. Он водил меня туда, где лучше росла трава таксук, идущая на плетение корзин, и показал, где растет амадакс - оранжево-розовая брусника. Идя берегом, мы встретили кавак, или морского льва. Мой спутник показал мне также, как лучше всего извлекать и есть восхитительно сладкие яйца морского ежа агугнакс.

Вечерние беседы всегда велись у него в доме, содержавшемся заботами Мей в безукоризненной чистоте. Мы усаживались втроем за кухонный стол, и наши разговоры при свете керосиновой лампы затягивались далеко за полночь; при этом мы выпивали бесчисленное количество чашек чая.

Меня тянуло расспросить Афиногена о погребальных пещерах, но я удерживался. Осведомляясь о моих прежних занятиях, старик узнал, что я интересовался подобными местами, и если бы ему хотелось побеседовать со мной на эту тему, он и сам завел бы такой разговор. Тем не менее за это время я почерпнул немало нового для себя о других обычаях алеутов.

Афиноген помнил много древних легенд. Одна из них, повествующая о появлении алеутов, особенно поразила меня, так как она до смешного перекликалась с современными теориями эволюции человека. Легенда гласила, что вначале на земле не было ни животных, ни людей - ничего, кроме растений. Однажды с неба упали два существа, отдаленно напоминавших человека, только их тело покрывала длинная шерсть. Из них выскочила пара таких же существ, но с голой кожей. От этих последних и произошли народы земли, которые потом расселились по всему свету.

- Алеуты явились на эти острова из большой страны по названию "Алякска", - продолжал Афиноген. - Зимы там не бывает и всегда стоит теплая погода. Но так как в народе пошли распри, люди стали покидать родные места. Они уходили все дальше и дальше, пока, наконец, не сели на лодки и не отправились в открытое море. После долгих странствий некоторые из алеутов наткнулись на острова, где и нашли себе пристанище.

Это были предки алеутского народа. Но они оказались не первыми людьми, жившими на этих островах. Строя свои землянки - бараборы, древние алеуты обнаруживали кости людей другой расы - более длинные и тяжелые, чем кости их покойников. И хотя то были голые скелеты, они издавали сильный запах, подавляющий все другие. Алеутские знахари утверждали, что это останки высоких людей, которые населяли архипелаг в давние времена и погибли при наводнении.

Первые алеуты жили на островах мирно, но потом начали ссориться между собой. Позднее между ними и индейцами, занимавшими полуостров Аляска, разгорелась война. С той поры за алеутами пошла слава воинственного народа.

И тем не менее, сказал Афиноген, его предки больше прославились своими морскими подвигами. Они отваживались на гораздо более дальние плавания, чем другие народы Аляски, иногда заходя по воде так далеко, что совершенно теряли из виду землю. Часто мужчина покидал свою деревню на много недель и бульшую часть времени в любую погоду проводил в своей кожаной байдаре. В древние времена алеуты были сильными людьми и жили в довольстве.

Афиноген гордился культурным наследием своего народа и хотел, чтобы его история приобрела известность. Просто и с достоинством рассказывал он все легенды, какие знал сам. И хотя его речь была мне непонятна, они не потеряли своего интереса в переводе Мей. Я слушал его как зачарованный.

Случалось, что Марш и Шейд ходили к Афиногену вместе со мной, но чаще я посещал его один, а они проводили работу в других домах.

Марш продолжал изучать алеутский язык. Шейд, который в начале лета помогал вести археологические раскопки, занимался сбором сведений об обычаях алеутов. Одновременно он пополнял список алеутских наименований частей женского тела, что вполне оправдано с точки зрения науки, но эта его деятельность была для миссис Дирингер несомненно одним из поводов для опасения, что в "ее деревне" ученые до добра не доведут.

Часто, когда я возвращался в свою комнату в школьном доме, Дирингеры приглашали меня пить чай. Обычно разговор, который я не поддерживал, вертелся вокруг "туземцев", и ни одного щепетильного вопроса о том, чем именно занимаются мистер Шейд и мистер Марш. Опасения миссис Дирингер в отношении моей личной деятельности, вероятно, отчасти смягчались тем, что я собирал растения и меня интересовали только их наименования - такое занятие представлялось педагогам в достаточной мере невинным.

Ввиду того что в составе гарвардской экспедиции не было сотрудника, обладающего опытом в собирании и изучении проб грунта в археологическом разрезе, Лофлин еще раньше осведомлялся, не возьмусь ли я проводить для них такую работу. Так как это составило бы для меня лишь незначительную дополнительную нагрузку, а результаты представляли интерес для обеих экспедиций, я дал свое согласие.

Как только позволила погода, я начал закладывать шурфы по краям раскопок, которые велись ими на месте древнейшего поселения. Оно стояло на значительном возвышении, пересекаемом ручейком и примыкающем к нынешней деревне. Это возвышение само по себе было внушительным - высота его достигала почти двадцати футов, а длина почти двухсот футов. В начале лета гарвардская группа глубоко врезалась в него с одного конца, вскрыв сотни пластов рыбьей чешуи, костей и культурных остатков. Здесь когда-то стояло множество примитивных жилищ; по-видимому, люди начали селиться тут многие тысячелетия назад. Археологи достигли основания холма, лишь углубившись более чем на двадцать пять футов.

Руководил работой Алэн Мей. Садовод по профессии, он стал настолько блестящим археологом, что Хрдличка сделал его своим первым помощником в экспедиции 1936-1938 годов. Теперь он руководил археологическими раскопками гарвардской группы. На его работу по раскопкам алеутского поселения было любо-дорого посмотреть - вертикальные стены и чистые линии срезов свидетельствовали о крайней осторожности. А на практике это достижимо ценой геркулесова труда.

Насыпи, на которых располагались алеутские деревни, состоят из бесчисленного множества отдельных свалок - здесь и иглы морского ежа, и ракушки морских моллюсков, и спрессовавшиеся рыбьи кости, и раковины улиток, и кости морских млекопитающих, и растительные остатки. Нелегко разобраться во всей этой стратиграфии и исследовать прошлое, лежащее за тысячами куч этих отбросов, тем более что в них попадаются весьма разнообразные вещественные находки - каменные ножи, скребки, гарпунные наконечники и другое.

Мей обнаружил в Никольском много скелетов того типа, который был назван доктором Хрдличкой "предалеутским". Ближе к верхнему слою насыпи Мей нашел другой тип скелетов, отличающийся очень широкой черепной коробкой. Такие скелеты Хрдличка назвал "алеутскими". Трудно объяснить наличие этих двух разнящихся между собой типов черепов и скелетов. Быть может, как полагал Хрдличка, на месте Никольского в разное время селились два различных народа. А может быть, причина различий в костных остатках совсем иная.

Помимо сотен поврежденных каменных наконечников, лопаток, скребков и разнообразных обломков, Мей обнаружил на этом участке много уцелевших наконечников для гарпуна и остроги. Они сбивали с толку разнообразием форм и рисунка. Создавалось впечатление, что среди жителей этой деревни ни один стиль не получил преобладания. Как будто люди заменяли одну форму другой в виде эксперимента, так же как в наше время они меняют формы автомобилей.

Остроги, обнаруженные в нижних пластах, имели раздвоенные концы, между которыми закреплялся небольшой каменный наконечник, тогда как у острог, относящихся к более позднему времени, имелось неглубокое ложе или желобок. По-видимому, первые жители этих мест скрепляли две кости желобками вместе в форме гнезда, упирая наконечник в древко. Однако позднее эта конструкция была заменена одним куском кости с углублением, в которое вставлялся наконечник.

Шли века, и древние люди по-всякому изменяли свое оружие. Однако все эти новшества вводились последовательно, а не сразу, что могло бы свидетельствовать о наплыве новых пришельцев, а это как раз и подразумевается Хрдличкой, говорящим о "предалеутах" и "алеутах".

Я был рад возможности бурить горизонтально, отбирая образцы грунта и торфяников в стенках археологической раскопки. Если бы эти раскопки не велись, мне пришлось бы бурить вертикально, начиная с верхнего пласта. Я брал пробы каждые пять сантиметров - всего на глубину пять метров десять сантиметров. В основании холма залегал слой бесплодного красноватого грунта.

Самой трудной проблемой в этих условиях оказалось избежать перемешивания проб почвы, взятых на разных горизонтах. Из-за дождя со стен разреза непрерывно стекала грязь, а ветер все время надувал в ящики с образцами землю и иглы морского ежа, которые попадали и в глаза.

При каждом переходе на следующий уровень приходилось тщательно очищать бур от грязи. Все пробы надо было тут же помещать в целлофановые мешочки с ярлычками, показывавшими локализацию проб. А с небес непрерывно поливало дождем.

Плохая погода порождает грязь и дурное настроение. Поэтому, чтобы оградить пробы и самого себя, я поставил палатку непосредственно в раскопе. Но ветер забирался под тент и принимался раздувать мое укрытие, точно гигантские кузнечные мехи. Каждые несколько минут палатка опрокидывалась. Алеутские дети часами наблюдали за этой сценой, которая казалась им комической и вызывала хохот, тогда как я выходил из себя. Ребята считали, что я устраиваю такое представление специально для них.

Наконец, я взял все необходимые пробы и отослал один комплект Лофлину для его целей, а второй подготовил к отправке в Мичиганский университет. Там он должен был храниться до моего возвращения, когда я смогу заняться обработкой проб кислотами и другими сильнодействующими химикалиями и многократной промывкой. После этих процедур у меня должны остаться в осадке ископаемые семена, брошенные в землю растениями, произраставшими в давние времена. При их изучении особое внимание будет обращено на то, как с течением времени изменялись типы семян, что служит показателем изменений, которые претерпевали соответствующие растения.

Семена, извлеченные из почвы с большой глубины, могут указать на то, что раньше в районе Никольского имелись такие виды растений северных широт, которых в наши дни тут нет, и, следовательно, климат Алеутских островов изменяется от холодного и сухого к влажному и теплому. Эти сведения помогут определить, какова была природа в те времена, когда на островах появились первые люди, и какие изменения произошли в ней с тех пор. Тем самым приоткроется завеса и над будущим.

Спустя несколько дней после моего приезда в Никольское я получил приглашение помыться в деревенской парной бане. Было заведено, что по субботам во второй половине дня моются мужчины и мальчики. Затем наступала очередь женщин, девочек и малышей. Баня - маленькая хижина типа бараборы, крытая дерном, через который проходила труба, - помещалась на возвышении, где когда-то стояла деревня, неподалеку от места раскопок. Внутри топился очаг, сложенный из булыжников.

Мы с Маршем вошли в предбанник, разделись и, захватив мыло, протиснулись в баню, где уже мылось несколько мужчин алеутов. Рядом с низкой скамьей стоял чан с водой, а пол был выложен свежей травой. Здесь было жарко, как в печке. Улыбаясь, мы кивнули головой каждому из присутствующих. Кто-то из алеутов осведомился, не поддать ли парку, на что Марш ответил утвердительно. Тогда на раскаленные камни был плеснут ковш воды, и тотчас баня наполнилась горячим паром. Первое мгновение я не решался дышать, опасаясь, как бы не ошпарить себе все внутренности.

- Еще? - донесся из облака пара вопрошающий голос.

- Анг, - последовал положительный ответ, после чего был выплеснут еще один ковш. Очевидно, в этом закупоренном помещении влажность сильно повысилась, потому что дышать можно было, только пригнув голову и вдыхая воздух маленькими порциями.

А между тем алеуты продолжали плескать воду на камни, поддавая пару. Они нас испытывали. Выдержим мы или удерем? Мы вытерпели, но я старался припомнить, поддаются ли лечению ошпаренные легкие. Впрочем, парная баня чудесным образом очищала тело. Обливаясь потом, мы обильно намыливались, а чтобы смыть пену, поливали друг друга из ковшей теплой водой, что, естественно, еще увеличивало влажность воздуха.

Некоторые алеуты забирались на верхнюю полку, но там они долго не выдерживали. Стив Безъязыков, забавный добродушный парень, совершал свое омовение в самом жарком месте. Он оставался на верхней полке дольше всех и, не жалея сил, стегал себя пучком сухой травы, прикрепленным, к палке минихакс. При этом он не переставая пел ритмичную алеутскую песню. Стив представлял собой забавное зрелище: рассказывая всякие смешные небылицы и чуть ли не сдирая кожу со своего пухлого тела, он водил глазами то вправо, то влево и походил на располневшую танцовщицу с веером.

Пробыв в парной почти целый час, Марш и я перешли в предбанник отдохнуть на скамейках, перед тем как выйти на улицу и окатиться. Чтобы окончательно смыть мыло, мы ополоснулись холодной водой, потом попрыгали по траве на ветру. Мы чувствовали себя так, словно промылись насквозь и впали в состояние полнейшей расслабленности - дремотное и блаженное, какого я не испытывал еще ни разу в жизни. Одевшись, мы поспешили к Маршу, чтобы выпить у него по чашке горячего бульону.

Подкрепляясь, я разговорился со своим собеседником о расположенной поблизости овцеводческой ферме, которой заведовал белый по имени Белл.

На Алеутских островах разведение скота - занятие не совсем новое, так как домашний скот был завезен сюда русскими еще более ста лет назад. Американцы почему-то не спешили последовать их примеру. Между тем условия для овцеводства тут самые подходящие - зимы достаточно мягкие, а снег обычно выпадает рыхлый и совершенно сухой; луга с сочной травой являются превосходными естественными пастбищами. Временами в ветреную погоду кажется, что по пышным травянистым склонам пробегают волны и колышется вся долина.

Мистер Белл был чрезвычайно доволен обширными пастбищами Умнака. Они почти круглый год обеспечивали его овец кормом, так что ему приходилось добавочно ввозить лишь несколько кип хлопковых жмыхов. Настриги шерсти здесь больше и шерсть лучше, чем ему когда-либо удавалось получать на самых отменных пастбищах в Штатах. В среднем его овца весит триста фунтов, а баранов он откармливает до ста семидесяти фунтов [39]. Но главное, у него незначительный зимний падеж - менее пятнадцати процентов в год, а по овцеводческим нормам такой процент считается очень низким; стадо мистера Белла имеет постоянный прирост.

Тем не менее алеуты приобщаются к разведению овец с большим прохладцем.

- Им не по душе проводить долгие часы за стрижкой шерсти, - сетовал Белл. - Они предпочитают охотиться или заниматься рыбной ловлей.

Однако я не сомневаюсь в том, что такое отношение к овцеводству изменится. Алеуты или новые белые поселенцы будут все больше и больше заниматься скотоводством. Наступит время, когда с улучшением сообщения появятся условия для сбыта баранины, и Алеутские острова превратятся в важный центр животноводства. Можно поручиться, что в будущем Алеутские, острова станут для Аляски источником высоких прибылей.

ГЛАВА XXIII

Афиноген соглашался с моим предположением, что придет время, когда к Алеутским островам опять устремятся люди и для этого края настанет пора нового расцвета жизни, чего уже так давно ждут его единоплеменники. В десятилетия, последовавшие за появлением среди алеутов первых белых, то одни, то другие пришельцы наезжали на острова, чтобы, разграбив их, снова уехать. И только его народ неизменно верил, что Алеутские острова - это земля обетованная.

Должно быть, прошло немало миллионов лет между тем временем, когда со дна моря поднялись первые остроконечные вулканы, и тем, когда, плавая по морю, алеуты встретили эти острова. И много сотен поколений алеутского народа прожило в безвестности, прежде чем император Петр Великий не обратил своего взора на восток и не заинтересовался тем, что находится за сибирскими реками и Становым хребтом. Конечно, ему ничего не было известно об алеутах, но со временем казаки, следовавшие за промышленникамизвероловам и, собиравшими для царя ясак, или дань, повстречали на берегах моря, которое теперь зовется Беринговым, своеобразный воинственный народ.

То были чукчи и коряки, оказывавшие яростное сопротивление продвижению белых охотников. От них казаки узнали о людях, живших еще восточнее - на неизведанных скалистых островах, о людях, носивших костяные украшения и парки - накидки из птичьих шкурок. Это были алеуты.

Когда слухи об алеутах дошли до Петра, его охватило горячее желание узнать об этом народе побольше и в первую очередь, конечно, выяснить, чем он богат и нельзя ли тут поживиться. Петр стремился также разузнать, сообщаются ли между собой Сибирь и Америка.

И вот в 1724 году, когда Бостон был еще деревушкой, а американские колонисты ограничивали свою деятельность пограничными стычками с индейскими племенами, русские снарядили в Санкт-Петербурге первую большую экспедицию, которой предстояло пересечь всю Сибирь, преодолев расстояние свыше шести тысяч миль. Главой экспедиции, которая двинулась в путь в начале 1725 года, был назначен датчанин Витус Беринг [40].

Возвратившись спустя несколько лет, Беринг сообщил, что ему удалось провести судно вдоль всего восточного побережья Сибири и вывести в Ледовитый океан, простиравшийся и туда, где лежала конечная цель его путешествия. Но этим дело не ограничилось. Была снаряжена вторая экспедиция на восток, во главе с тем же Берингом.

Претерпевая неимоверные трудности и лишения, Берингу удалось вторично достичь Камчатки, и в 1741 году вместе со своим лейтенантом Чириковым [41] он на двух судах вышел в Ледовитый океан. Штормы разъединили их, и долгие месяцы экипажи обоих судов испытывали муки голода и страдали от цинги. Многих участников экспедиции не стало еще до ее завершения, а сам Беринг умер на острове, ныне носящем его имя.

Но оба, Чириков и Беринг, видели берега Северной Америки, открыли Алеутский архипелаг и повстречались со странными островитянами, которые и в самом деле носили костяные украшения в ушах, и одевались в накидки из разноцветных птичьих шкурок [42].

Русских купцов интересовали не столько эти сообщения, сколько ценная пушнина, привезенная членами экипажа, а также рассказы о том, какое множество морской выдры и тюленей водится на берегах вновь открытых островов. Все это разжигало алчность промышленников и вызвало массовый приток людей на Алеутские острова, сравнимый лишь с золотой лихорадкой в Клондайке полтора столетия спустя.

В те времена алеуты населяли почти каждый остров архипелага, а также полуостров Аляску. На некоторых островах, например на Умнаке и Уналашке, насчитывалось двадцать и больше деревень. Коренные жители островов великолепно приспособились к суровой местной природе, о чем свидетельствовала их многочисленность. По-видимому, они были невосприимчивы к болезням, и смерть обычно являлась здесь следствием несчастных случаев, войн или старости [43]. У алеутов сложились великолепные традиции, свой уклад хозяйства и жизненная философия.

Они верили, например, что свет есть источник жизни и пока дневной свет не угас, ложиться спать нельзя. Поэтому алеуты вставали с рассветом. Они считали, что проточная вода является источником силы, а морская действует еще более благотворно. Купание в море придает бодрость, и они практиковали морские купания перед всеми важными событиями и в трудные минуты жизни. А детей, даже новорожденных, закаляли тем, что купали их в море круглый год.

Обычно сибирские охотники останавливались на острове Беринга, чтобы погрузить на борт запас мяса морских коров. Бесчисленное множество этих медлительных животных подвергалось беспощадному убою, и вскоре ламантины стали переводиться. Согласно историку Зауэру, последний из них был убит в 1768 году, всего через двадцать семь лет после того, как их впервые увидел белый человек. Столь же беспощадно истреблялись и пушные звери.

Но когда безрассудное истребление пушного зверя поставило под угрозу доходы зверопромышленников, они начали создавать компании по мирной торговле с туземцами и постепенно стали на путь менее хищнического промысла.

Для сохранения промыслового зверя целые общины алеутов в принудительном порядке выселялись с островов, где жили их предки, в такие места, которые русские считали более удобными для осуществления административного надзора. Некоторых алеутов переселили на острова Прибылова; других отправляли южнее, до самого форта Росс [44] в Калифорнии. Партии мужчин и подростков на сотнях кожаных байдар совершали разведывательные поездки в поисках пушного зверя. За эти услуги русские пушные компании давали охотникам продукты, одежду и вообще учили алеутов жить по-новому.

Русские священники принесли местным жителям новую религию, а также письменность, изобретенную отцом Вениаминовым [45] в 1826 году. Алеуты ухватились за дары этих белых людей, казавшихся добрее всех, с кем им приходилось сталкиваться до сих пор. Постепенно новое религиозное учение вошло в быт алеутов, вытесняя песни, мифы и легенды о смелых подвигах вождей и охотников [46].

К сожалению, священники, неправильно истолковав языческие обряды алеутов, налагали на них запреты. Алеуты смиренно восприняли православное учение, в том числе и все его запреты. Они отказались от множества вековых традиций и в своем усердии отбросили не только то, что было противно церкви, но также и много хорошего и ценного, обеспечивавшего им здоровье и благополучие.

В 1867 году Аляску купили Соединенные Штаты. Трудно предположить, чтобы алеутам было понятно это событие. В последующие десятилетия им пришлось стать невольными свидетелями возврата к хищничеству и эксплуатации. Если Россия настойчиво стремилась к охране пушного зверя, то Америка мало заботилась о своих новых владениях и сразу же передоверила их браконьерам и биржевым дельцам. Алеуты вновь оказались между молотом и наковальней, что угрожало самому их существованию.

Когда над котиками, поголовье которых было постепенно восстановлено русскими, снова нависла угроза истребления, наше правительство с опозданием ввело особые правила [47]. И только тогда американцы обратили внимание на самих алеутов. На острова нагрянули администраторы и учителя. Но все они почти без исключения не понимали того, что в этой бренной жизни алеутам больше всего необходима твердая вера и определенность. А из их жизни пытались вытравить остатки влияния русских. Им вменяли в обязанность изучать английский язык, глумились над их обычаями, старались перестроить весь экономический уклад жизни. В тех же случаях, когда алеуты не принимали сразу все перемены, их упрекали в неблагодарности.

Отныне что бы ни предпринимали американцы, алеуту это представлялось посягательством на его личность, гонением на родной язык и веру. Его ответом было усиленное обращение к религии русских, и самое преподавание английского языка в алеутских школах он рассматривал как стремление отвратить от православной веры. Он относился ко всем американцам с недоверием и не преодолел этого чувства и по сей день.

В то время как американские патрули редко утруждали себя длительными остановками в алеутских деревнях, русские и японские суда были в них частыми гостями. По-видимому, русские корабли вызывали у старейших алеутов приступы тоски по родине, зато к визитам японцев они относились с опаской.

Алеуты с Атхи и Никольского замечали японские "рыболовные" суда, бороздившие прибрежные воды.

- Они не рыбу ловят, - рассказывал старик алеут, - а забрасывают линь, и как только он коснется дна, отплывают на другое место.

Майк Ходиков, прозорливый старик - староста деревни, раскинувшейся на крайнем западе Атту, просил американские власти заняться расследованием, предупреждая о намерении японцев захватить его остров вместе с жителями.

В июне 1942 года предсказание Майка сбылось. Японцы подвергли бомбардировке Датч-Харбор и Атту. День спустя, воспользовавшись туманом, они пробрались на Атту и убили белого учителя С. Фостера Джонса, попытавшегося передать о высадке японцев по телеграфу. Жена Джонса и все аттуанцы были вывезены в Японию. Что же сталось с Майком? Майк Ходиков, как и все его родственники, за исключением двух человек, умерли в концлагере.

После вторжения японцев на Атту американцы поспешно эвакуировали алеутов, а на Атхе даже сожгли их дома и церковь, чтобы они не достались японцам. Люди были вывезены в эвакопункты юго-восточной Аляски в одном носильном платье. Здесь, среди индейцев, которые еще немногим более столетия тому назад являлись заклятыми врагами алеутов, им приходилось ловить рыбу и работать на консервных заводах. Их дети в молчаливом, благоговейном трепете взирали на огромные леса - ведь за всю жизнь им не приходилось встречать ни единого деревца. Алеуты столкнулись с новыми людьми и увидели много необычного. Кое-кто из них даже побывал в Штатах.

И все же, когда в 1945 году алеутам объявили, что желающие могут возвратиться в безлесные, не защищенные от ветра и пропитанные туманом острова Берингова моря, их радость не имела границ. Для белых чиновников это было непостижимо, так как они не понимали одного: какого бы мнения ни были американские солдаты об Алеутских островах, для алеутов они были родиной.

ГЛАВА XXIV

Правительственные учителя отказывались понимать, как это мы можем чему-либо учиться у алеутов. Для них алеуты являлись "туземцами", людьми отсталыми и никчемными. Кэрри Дирингер была о них столь низкого мнения, что у меня невольно вырвался вопрос, почему же она остается в Никольском:

- Знаете, мы с мужем, конечно, не оставались бы тут и одного дня, если бы приходилось сталкиваться только со старшим поколением туземцев, ответила она с сердцем. - Мы уложили бы чемоданы и только бы нас и видели. Пускай себе пьянствуют и делают что хотят. Но здесь живут дети, о которых нельзя не подумать. Быть может, удастся спасти хотя бы их - обучить и вызволить из деревни до того, как они пойдут по стопам своих родителей. Это для них единственный выход. Верно, Джордж?

- Совершенно верно, Кэрри.

- Понимаете, Бенк, я слишком хорошо знаю этих туземцев, и мне незачем ходить к ним в дом да расспрашивать о старинных обычаях. Взрослые прескверная публика. Но если мне удастся отвратить ребят от зла и мерзких привычек, которых придерживаются все прочие, то для них еще не все потеряно. Верно ведь, Джордж?

- Совершенно верно, Кэрри.

- Поверьте, мы с Джорджем не знаем здесь ни минуты покоя. Случается, что мне приходится бывать резкой и занимать твердую позицию. Поступай я иначе, в селе только усилилось бы повальное пьянство и разврат, словно мало того, что есть сейчас. Они себе воображают, будто меня можно провести, и думают, я не знаю, что они варят самогон. А мне это доподлинно известно. Я прекрасно вижу все, что творится вокруг. Погодите, пока они растратят на свое зелье все деньги и придут к вам попрошайничать. Я-то знаю, куда их послать. Вот вы и другие молодые люди, судя по тому, что они разыгрывают перед вами сейчас, наверное, вообразили, что алеуты народ работящий, непьющий и верующий. Как бы не так! Видели бы вы, что приходится сносить нам с Джорджем - пьянки, которые они устраивают, дикий разгул. Верно, Джордж?

- Совершенно верно. Бывает у них, конечно, и такое.

Мне пришлось спрятать улыбку. Алеуты были о Кэрри не лучшего мнения, чем Кэрри о них. И все-таки в ее словах звучала правда - ее труд был нелегок, если учесть те цели, которые она перед собой ставила. Нет сомнения, что ею руководили лучшие побуждения. Алеуты и в самом деле могли бы узнать от нее много полезного. Однако я убежден, что для успеха дела было необходимо обоюдное усилие. Кэрри могла почерпнуть у алеутов не меньше, чем они у нее. Но тогда ей пришлось бы посещать их дома и чаще вести с ними беседы. Что же касается целей, которые она ставила перед собой - отвратить их от пьянства, греховных занятий и нечистоплотности, то я хотел бы знать, каково на этот счет мнение самих алеутов.

При создавшемся положении вещей дело, по-видимому, не сдвигалось с мертвой точки: Кэрри ворчала, критиковала, строила презрительную мину, а жители Никольского с неиссякаемым терпением оставались верными самим себе и, не мешая учительнице думать, что она добилась своего, во многом поступали в быту так, как им заблагорассудится.

Я был несколько озабочен тем, чтобы алеуты не подумали, по крайней мере сначала, что коль скоро я ночую в помещении школы, значит выступаю против них заодно с Дирингерами [48]. Я спрашивал себя, действительно ли они доверяют и симпатизируют мне. Внешне это было так, потому что мне никогда не отказывали в помощи и не было случая, когда я чувствовал бы себя в доме алеута непрошеным гостем. Мне ни разу не приходило в голову, что им тоже интересно узнать, отношусь ли я к ним с доверием и симпатией.

Однажды, разговаривая с Мей Ермиловой и Дженни Крюковой, другой алеуткой, я заметил, что, на мой взгляд, их деревня красива и намного приятнее Атхи и что мне нравятся здешние жители. Глаза женщин заблестели от удовольствия [49]. Слухи об этом разговоре быстро распространились. Казалось бы, пустяк, а ведь как важно было им узнать, что мне хотелось стать их другом.

Что касается алеутов, то вежливость, обходительность и терпеливость просто вошли у них в плоть и кровь - все это было для них само собой разумеющимся. А как часто подобных чудесных качеств недостает многим людям, принадлежащим к так называемому цивилизованному миру.

Во вторую неделю пребывания в деревне меня угостили некоторыми алеутскими блюдами. Местные женщины превосходно готовят рыбный форшмак по рецепту русской кухни, а также подают к столу свежую кетовую икру, приправленную чесноком и солью. Кроме того, меня потчевали здесь каким-то необыкновенно вкусным блюдом, по-моему это были маленькие рачки, приготовленные наподобие сырых креветок и политые тюленьим жиром. Я не сразу привык к вкусу тюленьего жира, но впоследствии он мне даже нравился. Его отличает резкий привкус, напоминающий некоторые изысканные рыбные пасты, с той разницей, что это жир.

С другим деликатесом, принятым у жителей Никольского, мне привелось познакомиться совершенно случайно. Однажды, сидя на рифе и наблюдая, как ребятишки ловили мелкую рыбу в приливных лужицах, я вдруг почувствовал, что меня кто-то дернул за сапог. В следующее мгновение ко мне под штанину просунулись холодные скользкие щупальца. Сам того не подозревая, я наступил осминогу на руку или на ногу, если только можно считать, что у него имеется то или другое, и бедняге удалось, наконец, обратить на это обстоятельство мое внимание. Неприятное прикосновение было столь неожиданным, что мне стало не до шуток. Взвизгнув от испуга, я отскочил на несколько футов в сторону. Осьминог начал отступать с такой поспешностью, с какой ему позволяли все его конечности, а алеутские ребятишки заливались веселым смехом.

Когда Афиноген узнал о происшествии с осьминогом, он с аппетитом причмокнул. Нам с Маршем хотелось отведать осьминожьего мяса, которое, по свидетельству Афиногена, было необыкновенно нежным и сочным. Поэтому уже на следующий день он повел нас в час отлива к рифам ловить осьминога.

Для поимки этого неуловимого создания Афиноген прихватил с собой багор длиной в четыре фута с четырьмя крючками на конце. Этим багром он шуровал между скалами на отмели. Вскоре лицо его засияло.

- Ага, попался! - закричал он радостно.

Но зацепить осьминога багром старику не удалось. В конце концов опустившись на колени, он начал шарить в воде под камнями рукой, но тут же выдернул ее, извлекая на свет извивающуюся массу щупальцев. Это была безобразная тварь красного цвета с коричневыми и белыми пятнами. Пока Афиноген протягивал нам осьминога, тот обвил щупальцами его руку и шею. Старик заверил нас, что хотя эта тварь и безобразна на вид, зато она хороша на вкус, затем показал, как нужно ее разделывать, отсекая толстые куски от извивающегося тела.

Многие считают осьминогов опасными, однако в действительности это вполне безобидные и безвредные создания. Главная забота осьминога при встрече с человеком заключается в том, чтобы как можно скорее удрать. Мясо осьминога считается съедобным у многих народов. Особенно вкусно оно у верхней части щупалец и вокруг рта. После варки его кожа обычно розовеет, как у омара. В тот вечер, сварив и отведав осьминога, мы нашли, что своим вкусом он не уступает самым нежным устрицам.

Приближался конец августа, а катер за мной все еще не приходил. Я уже начал изрядно беспокоиться. Однако такая отсрочка предоставляла неоценимую возможность собрать и записать сведения как об обычаях, бытовавших в Никольском в древности, так и об обычаях наших дней. Теперь бульшую часть времени я проводил в обществе Афиногена.

Моя записная книжка пестрела всякого рода заметками, начиная от сказаний о древних алеутских войнах и кончая советами, как поймать лису живьем.

Афиноген прекрасно знал повадки зверей, так как в молодости был хорошим охотником. Он рассказал, что алеуты охотятся на тюленей круглый год, но летом вблизи деревни тюленей бывает мало, так как они собираются на лежбищах. Молодые неопытные тюлени очень любопытны, чем и пользуются охотники, подражая звуку, который издает тюлень. Мужчина обычно берет с собой на охоту напарника, который, одевшись во что-нибудь темное, подползает к месту скопления греющихся на солнышке тюленей. Пока тюлени смотрят в его сторону, он лежит без движения или же, сложив ноги вместе, мотает головой вверх-вниз, подражая тюленю. Самцы непременно приблизятся, чтобы проверить, не самка ли это, и охотники без труда убивают их.

Когда тюлень находится в воде, охотник должен стрелять очень метко и сразить животное наповал так, чтобы его глотка мгновенно сжалась. В противном случае подстреленный тюлень наберет полный рот воды и затонет. По словам Афиногена, беременные самки при всех обстоятельствах обычно не тонут.

Провести морских львов намного труднее, чем тюленей. В начале весны они подплывают к отмелям, и охотнику приходится сторожить иногда с раннего утра до позднего вечера, выжидая, когда покажется морской лев. Если в нем разбудить любопытство, он станет плавать взад и вперед, выглядывая из воды на охотника и снова ныряя в воду. Охотник должен выстрелить в тот момент, когда, по его расчетам, морской лев покажется над водой.

Афиноген рассказал, что в прежнее время для хранения зимних запасов использовали выпотрошенный и очищенный желудок морского льва. Желудок взрослого морского льва вмещает до четырехсот вяленых нерок [50]. После того как в него кладется рыба, воздух высасывается. В старину таким образом хранили также жир и воду.

Неподалеку от деревни я заметил странную постройку и спросил Афиногена о ее назначении. Это был деревянный домик приблизительно пяти футов высоты. Но самым необычным являлось то, что в нем не было ни двери, ни окон, ни какого-либо иного отверстия.

- Этот дом называется "атэм", - торжественно объяснил Афиноген. - В нем хранятся остатки старого-престарого дерева. И тут он поведал мне алеутскую легенду о древе жизни.

"Давным-давно, в те времена, когда земля еще была покрыта льдом, на эти острова пришли наши предки и увидели, что, как и в нынешнее время, здесь не растут деревья - нигде за исключением острова Умнак. У нас же росло одно-единственное дерево - без веток и листьев, с кривым-прекривым стволом. Дерево было такое высокое, что его макушка скрывалась в облаках. Глядели алеуты на это дерево и диву давались. Потом людям стали слышаться голоса. И говорили голоса, что дерево то - залог алеутской жизни, а потому алеутский народ должен вечно его оберегать. Допустят алеуты, чтобы дерево погибло - и алеутский народ навсегда исчезнет с лица земли.

Люди обратили внимание, что ствол дерева состоял из множества побегов, походивших на морские водоросли, какие обычно шли на удочки. Вот отчего это место и было названо Умнакс, что по-алеутски означает "удочка". Отсюда пошло название острова Умнак.

Когда на Умнак пришли русские, которые были здесь первыми белыми, они срубили дерево, чтобы выстроить себе жилище. Но вскоре все эти белые люди умерли. Тогда алеуты перепугались и огородили пень, чтобы уберечь остатки дерева. Так до сих пор и стоит на этом месте домик. Сейчас в нем хранится лишь несколько кусков старого дерева. Вот и сказу конец".

Легенда, рассказанная Афиногеном, произвела на меня тяжелое впечатление, потому что я невольно сопоставил ее мрачный смысл с реальными фактами. Двести лет назад, когда на Алеутские острова явились первые русские, алеутов насчитывалось около двадцати тысяч человек. В настоящее время их осталось меньше тысячи. Интересно отметить, что подобно тому как ныне от древа жизни алеутов уцелело лишь несколько щепок, так и в живых остались лишь немногие представители алеутской народности.

По-видимому, старинная легенда напомнила Афиногену, что я интересовался таинственными местами на островах, потому что, закончив ее, он перевел разговор на пещеры с захоронениями.

Подобно другим алеутам, он испытывал перед ними суеверный страх и говорил на эту тему почти что шепотом. Мей, служившая мне переводчицей, тоже говорила тихо, с опаской. Ей, как женщине, до сих пор не разрешалось многого знать о пещерах, и те сведения, которые она передавала мне, были для нее так же новы, как и для меня. Переводя слова Афиногена, она иногда вздрагивала и качала головой.

Многое из того, что поведал старик, было мне уже известно из научных отчетов Хрдлички, Иохельеона [51] и других лиц, обследовавших несколько таких пещер. Тем не менее разговор с Афиногеиом был очень важен, поскольку он сообщил мне алеутскую версию о том, что находится в пещерах. Но из всего рассказанного стариком меня, конечно, больше всего интересовали данные о местонахождении пещер-могильников.

У алеутов практиковалось три способа избавления от трупа: зарывание в землю, кремация и захоронение в пещерах. Старик Диркс уже описал мне юлахюк, или могилы, встречающиеся на острове Иллах, в которые клали покойников. Афиноген тоже знал об этом способе хоронить мертвых. Сжигание трупа, по-видимому, практиковалось в случаях, когда покойник занимал второстепенное положение в обществе, и распространялось главным образом на женщин, детей и рабов. Самым необычным и эффектным способом избавления от трупа, принятым у алеутов, была мумификация с последующим захоронением в пещерах.

По словам Афиногена, при подготовке трупа к захоронению в пещере ему делали надрез над желудком и удаляли все внутренности. Грудную клетку и полость желудка набивали благовонными травами, и труп облачали в парку из морской выдры или птичьих шкурок, а иногда поверх парки еще в водонепроницаемое одеяние из кишок морского льва. Затем труп забинтовывали в сидячей позе, с крепко прижатыми к торсу руками и ногами. Наконец, мумию завертывали в циновки, сплетенные из тончайшей травы, в шкуры морского льва и туго перевязывали. Охотников хоронили вместе с оружием и даже байдарами. Воинов и вождей облачали в деревянные доспехи, а рядом клали их копья и дубинки. Алеуты верили в то, что пещеры - это общины мертвых, в которых покойники продолжают вести в мире духов в основном тот же образ жизни, что и до кончины.

- Некоторые пещеры до сих пор остались в неприкосновенности, торжественно заключил Афиноген, - в них по-прежнему темно и жутко, а мумии похожи на живых людей с кожей и волосами, хотя они давным-давно скончались...

Впервые Афиноген слыхал о мумиях от своего отца. Позднее, когда он был уже молодым человеком, ему посчастливилось во время охоты обнаружить несколько таких мрачных пещер и, преодолевая страх, он заглянул внутрь.

По словам Афиногена, он видел там на земляном полу много окаменевших трупов в сидячей позе. Некоторые были подвешены на кожаных ремнях, продетых под мышки и державшихся за колышки, вбитые в стены пещеры. В одной пещере высохшая, страшная мумия с длинными спутавшимися и падающими на лицо волосами сидела в своей старинной байдаре, выпрямившись и устремив глаза к морю, а рядом валялись копья, костяные наконечники и деревянные миски.

Афиноген не мог объяснить, почему у алеутов было принято хоронить покойников с поджатыми к подбородку коленями, но он полагал, что умершим придавали такую позу, чтобы помешать их душам вернуться и тревожить живых. Другой причиной могло быть желание сэкономить место и облегчить переноску трупов на большие расстояния к пещерам. Однако раньше я читал еще одну версию, согласно которой сгибание трупа вдвое означало попытку воспроизвести положение человеческого зародыша в утробе матери.

- Существуют мумии двух видов, - пояснил Афиноген. - К тем, которые подвешены к каменным стенам пещеры, нельзя прикасаться. Это мумии богатых людей. Люди, жившие в старину, втирали в их трупы специальную "мазь", приготовленную из кишок, жира и печени, извлекаемых из тела покойника. Процедура длилась несколько месяцев, пока не пропитывалась кожа трупа и он не становился забальзамированным. Кожа, пропитанная подобным способом, не высыхает. Именно такие мумии встречаются на острове Иллах.

- Другие мумии можно трогать, но нельзя выносить из пещеры, так как это приносит беду и даже смерть. Это мумии бедняков. У них делали надрез над желудком, вынимали внутренности, вместо которых набивали мох или траву, но не натирали мазями; иногда кожа высыхает сама по себе и труп сохраняется, хотя случается, что он сгнивает и остаются одни кости. Таких мумий много на Танаге, Шипроке, Канаге и других островах.

С тех пор как русские священники заклеймили мумифицирование и внушили алеутам, что пещеры-могильники греховны, во многие пещеры никто из алеутов не входил уже около двух столетий. В некоторые забирались лисы, которые грызли трупы; бывали случаи, когда белые звероловы отваживались на похищение мумий.

Из всех ученых, разыскивавших пещеры, больше всего возможностей было у Хрдлички. Береговая охрана предоставила в его распоряжение катер и команду, и в течение трех лет он плавал от острова к острову в сопровождении целой группы ассистентов - студентов колледжа. Однако, поскольку Хрдличка являлся специалистом главным образом в области физической антропологии, а не археологом, его методы во многом оставляли желать лучшего. Он стремился набрать как можно больше скелетов со всех поселений, но его работе зачастую не хватало точности. Тем не менее Хрдличка открыл несколько важных пещер и вывез множество мумий.

Рассказывая мне об этой экспедиции, Афиноген качал головой. Он сказал, что Хрдличка сам накликал на себя беду. Афиноген предупреждал его, что пещеры - пагубное место, в них "дурной дух" из-за древних трупов, а мазь, которой пропитаны мумии, крайне ядовита. Прикасаясь к мумиям, человек может навлечь на себя слепоту, страшные болезни и даже смерть. Пренебрегая добрыми советами, Хрдличка забирался в пещеры, а через несколько лет пришел его конец. Афиноген был убежден, что его предостережения были не напрасны.

Афиноген рассказал, что знал человека, который только дотронулся до костяной фигурки, смазанной мазью для мумий, а через некоторое время у него начала сохнуть рука, а потом совсем перестала действовать. Был еще такой случай: желая показать свое пренебрежение к разного рода запретам, белый зверолов вошел в пещеру и отсек голову одной из мумий Кагамила. Вскоре у него сошла кожа с тех мест, которые коснулись мумии, а позже этот охотник, промышлявший зверя на соседнем острове, помешался и выстрелил себе в висок [52].

По моей просьбе, Афиноген отметил на карте известные ему места расположения пещер. Он сказал, что в былое время на Кагамиле стояло много деревень. Их обитатели смертельно враждовали с алеутами, жившими на Умнаке, в результате чего на Кагамиле подверглись разрушению все деревни, за исключением одной, которая просуществовала до прихода на Алеутские острова русских.

Когда в этой деревне оказывались покойники, их бальзамировали и относили в находившиеся поблизости сухие пещеры. Со временем в этих пещерах скопилось столько мумий, что их стали складывать в несколько этажей. Некоторые из мумий покрылись минеральной коркой от выделений вулканических газов, проходящих через пещеры.

Как раз перед второй мировой войной Хрдличка разыскал и вывез мумии из двух самых больших пещер острова.

- В одной из них находились опасные мумии, - сказал Афиноген. - Они были натерты мазью для бальзамирования. В другой пещере покоились главным образом бедняки. Их трупы были изъедены лисами. Доктор Хардликер (Хрдличка) увез то, что там оставалось.

Затем Афиноген указал пальцем на западное побережье Кагамила.

- Есть пещеры и тут. В них еще не бывал ни один белый: трудно отыскать вход. Я думаю, что доктор Хардликер не нашел самых древних мумий. - Далее старик сказал, что входы во многие пещеры оказались засыпанными после обвалов, а некоторые из них скрыты валунами и высокой травой. Никто не знает точно, в каком месте их искать. Это исчезнувшие пещеры Кагамила.

Когда Афиноген закончил свой рассказ, мы продолжали молча сидеть и пить чай.

В доме было темно и тихо, и каждый из присутствующих погрузился в собственные мысли.

Я размышлял над словами Афиногена о том, что Хрдличка не обнаружил древнейших мумий. Гарвардская группа заглядывала в обе кагамилские пещеры Хрдлички уже этим летом, но они оказались пустыми. Лофлин был убежден, что Хрдличка вывез все, что представляло научную ценность. У меня не было такой уверенности, и я считал, что имело полный смысл отправиться в пещеры и убедиться в этом собственными глазами.

Когда я высказал такую мысль вслух, Афиноген взглянул на меня так же печально, как раньше Андрей на Атхе, и покачал головой.

- В пещерах очень опасно. Стоит тебе войти, дотронуться до мумий или хотя бы до места, где они когда-то лежали, ты заболеешь, как доктор Хардликер, и можешь умереть.

Видя, что меня не разубедить, Афиноген долго молчал. Затем он простодушно сказал, что будет молиться за меня и надеется, что мне повезет больше, чем другим.

Мы допивали последнюю чашку чая, когда в ночной тишине с моря донесся резкий свисток. За ним послышался другой.

- Вот судно и пришло за тобой, - с грустью произнес Афиноген.

Я побежал к школе собирать вещи. Один из алеутов предложил перевезти меня в своей плоскодонке. Пришли ребята с катера, чтобы перетащить мои ящики и вещевые мешки. Жители деревни молча собирались на берегу для прощания.

Жаль было расставаться с алеутами, особенно с Афиногеном. Они научили меня терпению и доброте, а это скоро не забывается.

По мере того как лодка уходила в море, темнота смыкалась вокруг тех, кто остался на берегу, и лишь тускло освещенные окна домов напоминали, что я покидаю Никольское. Обернувшись, я увидел поджидавший меня сразу же за рифами катер и задумался над всем тем, что рассказал мне Афиноген о Кагамиле, посетить который нам предстояло назавтра.

ГЛАВА XXV

На борту все были в приподнятом настроении. Эриксон объяснил, что их задержали штормы, а также работа в Форт-Гленне, которой оказалось больше, чем предполагалось; но теперь можно было отправиться на поиски пещер и захоронениями.

- Ну, док, наверное вы все разузнали об этих пещерах, - радостно встретил меня Рыжий. - Мне они снятся теперь чуть ли не каждую ночь.

Весь экипаж говорил только о предстоящем путешествии, а когда я пересказал все, что узнал от Афиногена, глаза присутствующих заблестели от изумления. Джордж сварил нам кофе, и мы уселись в камбузе, обсуждая, как станем причаливать к берегу. До чего же было приятно вновь оказаться среди команды катера, члены которой, по-видимому, тоже были рады, что я опять с ними.

Мы вышли из залива Никольского почти с рассветом, так как на пересечение бурного пролива Самалга достаточно пяти часов.

Освещенный восходящим солнцем, Кагамил предстал нашему взору в кроваво-красных тонах. Старая застывшая лава подступала к совершенно раскаленному кратеру, и весь остров выглядел зловещим и неприступным.

Катер подплыл к его крутому южному берегу. Волны прибоя высоко разбивались о скалы и облизывали их. В тени, отбрасываемой вулканом, мириады морских птиц, взметнувшись вверх, пикировали к самой воде.

Катер бесшумно двигался вдоль берега, а мы напряженно всматривались в каждую темную щель, так как именно она и могла оказаться пещерой предметом наших поисков.

Обогнув остров с юга, мы заметили отверстие в форме перевернутой буквы V. Ошибиться было невозможно - это не иначе, как "Холодная пещера", которой Хрдличка дал такое название потому, что через нее перестали проходить горячие вулканические газы.

Люди столпились у поручней, чтобы в бинокль рассмотреть вход в пещеру. Весь экипаж с удовольствием ринулся бы за мной на берег, но Дон решил, что сможет отпустить только двоих. Был брошен жребий, и удача выпала на долю Кена и Джорджа. Не успели мы спустить лодку, как, перегнувшись через борт, Эриксон крикнул:

- Если с вами что-нибудь случится, пускайте красную ракету!

Я кивнул.

- Мне бы хотелось, док, чтобы с вами было побольше народу, - продолжал он, с опаской поглядывая на пролив Кагамила, - но вдруг здесь что-нибудь стрясется, тогда мне потребуется бульшая часть команды на борту. - Он имел в виду трудности, которые могут возникнуть при отливе.

- Не беспокойтесь. Нам хватит и трех человек, - заверил я его. Смотрите, чтобы у вас тут кофе не остыл.

Мы отчалили.

[Map_6.gif]

Вдоль всего юго-западного берега Кагамила тянулась широкая лента густых водорослей, какие нам уже встречались у Карлайла. Эти морские растения образовали барьер, почти непреодолимый для нашей лодчонки, взявшей курс на остров. Нам снова пришлось прокладывать себе путь через него пренеприятная работенка при такой холодной погоде, когда с неба надает колючая изморось, и поэтому мы запакованы в тяжелые куртки и прорезиненные дождевые плащи...

Казалось, что вдоль всей этой части неприступного каменистого берега торчат подводные рифы и огромные, поросшие водорослями валуны, порой превосходящие своими размерами наш катер. С каждым натиском моря волны дробились о скалы, отбрасывая брызги высоко в воздух. Наша лодчонка неминуемо превратилась бы в щепки, если бы мы допустили, чтобы ее понесло на волне. Пришлось несколько минут держаться от берега на расстоянии, с тревогой всматриваясь вперед и пристально разглядывая каждый фут воды.

Потом Кену показалось, что он рассмотрел узкий проход между рифами. Мы решили сделать попытку грести вперед кормой. Последние несколько ярдов нас подхватила волна и со скрежетом бросила к берегу. Мы поспешили перетащить лодку через скользкие водоросли и крепко привязали ее к большому камню. И хотя нам очень не хотелось оставлять ее тут, выбора не было.

Когда я поднял глаза к пещере, находившейся над нашими головами, во мне все затрепетало. Наконец-то после стольких отсрочек мы добрались сюда. И что за внушительное зрелище представилось нашему взору! Какие масштабы! Отверстие зияло в вертикальном скалистом дейке [53], который был почти на сто футов выше покрытого галькой берега моря. Оно производило впечатление огромной пасти, скорчившей недовольную мину и грозившей нам с высоты.

Повсюду на берегу виднелись оставленные приливом лужицы и вымытые прибоем лунки. Валуны диаметром в десять и больше футов и весом в несколько тонн валялись в хаотическом беспорядке, преграждая путь к пещере. Из воды торчали остроконечные зубцы скал, напоминая скопище окаменевших призраков.

Прибрежная часть острова представляла собой лишь узкую отмель под скалистой стеной, поднимавшейся почти вертикально до самых крутых склонов действующего вулкана. Повсюду между валунами валялись засохшие или гниющие морские водоросли, а склон, ведущий к пещере, покрывали непроходимые травяные заросли.

Перепрыгивая с камня на камень, мы все трое устремились к пещере. Чтобы добраться до нее, нам пришлось перелезать через глубокое горное ущелье и огромные каменные плиты, которые почти совершенно загораживали вход. И вот мы заглядываем в пещеру, но она тонет в полнейшей темноте.

- Дайте фонарь, - крикнул я Кену, замыкавшему шествие, - тут ничегошеньки не видно.

Каменная глыба обвалилась внутрь пещеры, и, для того чтобы стать на дно, нам пришлось сползать, держась руками за край. Воздух в пещере оказался сырым и затхлым, словно ее стены были покрыты плесенью, а пол таким рыхлым, что совершенно не походил на земляной.

Наш фонарик с трудом рассеивал темноту. Постепенно, направляя лучи вокруг себя, мы определили, что пещера достигала примерно пятнадцати футов в ширину, тридцати - в длину, а высота в некоторых местах, по-видимому, была не менее сорока футов. В противоположной от входа стороне пещера сужалась, образуя небольшой туннель, который исчезал в чернильной тьме. Мы так и не рассмотрели, где он заканчивался.

- Братцы! Ведь тут нечисто! - вскричал Джордж. - Эй, гляньте сюда!

На полу валялись расколотые человеческие черепа. То там, то тут лежали разрозненные кости, обрывки циновок и куски дерева. Все было изломано и отсырело. Только в дальнем углу грунт оказался на диво сухим и даже пыльным. Здесь вперемежку со скелетами были нагромождены кучи плавника, по-видимому использовавшегося для подставок, которые поддерживали разные ярусы мумий. Мы извлекли на свет огромные китовые кости. В одном углу нами были обнаружены части остова деревянной байдары с уцелевшими деревянными гвоздями и ремнями из кишок.

- Похоже, что Хрдличка не слишком интересовался поломанными черепами, - проворчал я. - Посмотрите, сколько обломков он оставил.

Я отобрал некоторые из них. Циновки оказались настолько истлевшими, что стоило до них дотронуться, как они рассыпались в прах.

Джордж поддал ногой консервную банку из пайка команды спасательной лодки.

- Только не уговаривайте нас, док, что древние алеуты питались консервированными продуктами.

- Возможно, что это следы экспедиции Хрдлички.

Всюду обнаруживались другие признаки пребывания белых людей: тряпки, коробки из-под армейского пайка и пустые пачки от сигарет.

- Чем это пахнет, док?

Кен зажал нос. Запах в пещере стоял удушающий.

- Это трупный запах. В древности в пещере хранились мумии, - объяснил я. - Возможно, что они загнивали, когда сюда просачивалась вода.

- Тьфу! - сплюнул Кен. - Пойду-ка подышу свежим воздухом и посмотрю на природу.

Мы с Джорджем остались и осмотрели стены и трещины. По-видимому, когда-то пещера представляла собой одну большую фумаролу. Вся юго-западная сторона Кагамила была неспокойна - здесь струился пар, дули газовые ветры, били горячие источники и стекала лава; в пещере и до сих пор ощущался запах серы.

После того как мы тщательно осмотрели пещеру и не отыскали ничего, кроме разрозненных костей скелета и мусора, я начал опасаться, что Лофлин был прав. То, что осталось в этой пещере, не представляло почти никакой ценности. Кажется, Хрдличка вывез все, за исключением поломанных скелетов. Я старался скрыть свое разочарование от Джорджа, не растерявшего энтузиазма и радовавшегося даже таким ничего не стоящим находкам.

Мы облазили всю эту сырую обомшелую пещеру, желая убедиться, что какая-нибудь мумия не завалялась в темном углу или вверху, на уступах, но и при таком тщательном осмотре не обнаружили ничего, кроме большого количества птичьего помета.

- Эй, Джордж! - позвал я. Джордж подскочил ко мне.

Мой голос отдался эхом, а наступившая затем тишина казалась просто сверхъестественной.

- Док, ради бога не устраивайте таких номеров! - нервно рассмеялся Джордж.

- А нет ли чего-нибудь под камнями у входа? - произнес я на этот раз не так громко. - Почему бы вам не взглянуть?

Я наклонился к полу и дошел до Джорджа как раз в тот момент, когда тот вышел из-под двух огромных плит, стоявших на ребре и выносивших на себе всю тяжесть камней.

- Не-ет, под ними ничего нет, не считая нескольких кусков плавника да пары поломанных скелетов. Зато здесь, под плитами, много пыли или чего-то в этом роде, пожалуй слой в несколько футов.

- Ага, и здесь тоже, - отозвался я, притаптывая ногой дно пещеры. Наверное, скопилось за долгие века...

И тут меня осенила догадка... Толстый слой грунта? Великое множество мумий - разве не об этом рассказывали алеуты? Новые трупы нагромождались на старые; ярусы вырастали постепенно, в течение многих поколений, возможно за сотни в сотни лет.

- Боже мой, Джордж, - промолвил я взволнованно. - А что если мы сделали выдающееся открытие? Возможно, что Хрдличка вовсе не потрудился раскопать верхний слой грунта и посмотреть, что находится под ним. Возможно даже, что этот грунт вовсе не является естественным дном пещеры, и мы стоим на остатках мумий!

Джордж понял мою мысль. Он схватил лопату и принялся копать. На глубине нескольких дюймов он наткнулся на дерево. Мы в нетерпении бросились на колени и стали разрывать грунт лопатами. Вскоре нам удалось откопать длинное бревно с небольшими отверстиями на конце, в которое когда-то вставлялись деревянные гвозди.

- Эге! Тут внизу что-то есть. Это обломок остова байдары, я может быть деревянный настил, на который когда-то укладывали мумии.

Мы пришли в неописуемое волнение. Джордж был готов разрыть все дно пещеры, но я сдержал его пыл. Сначала следовало удалить мусор, лежавший сверху, - обломки скелетов, плавник и обвалившиеся камни. Камней здесь было много. Тут и там валялись огромные глыбы, наполовину засыпанные землей. Нужно было все убрать, а затем нанести сетку, чтобы ориентироваться при раскопках.

Я разъяснил Джорджу, что если бы мы разрыли все дно, не проделав такой предварительной работы, то, извлекая предметы по частям, забыли бы, где были найдены отдельные части и в каком порядке. Общая картина была бы безвозвратно нарушена, и мы никогда не смогли бы точно определить, как все это выглядело под верхним слоем дна пещеры. Поделив же всю площадь на квадраты, а каждый из них еще на четыре части и тщательно помечая бирками, откуда извлечен предмет, размечая пещеру по мере того, как идут раскопки, и постепенно перенося отметки на бумагу, можно установить общее расположение находок.

Пол-утра ушло у нас на то, чтобы очистить дно пещеры от мусора. Это был тяжелый труд. Поднять крупные камни оказалось нам не под силу, и мы откатывали их в сторону. Наиболее сохранившиеся куски дерева с резьбой и неполные скелеты, обнаруженные на поверхности, мы оставляли просто как образцы находок. Все остальное сваливали у входа.

Когда с этим делом было наполовину покончено, возвратился Кен и объявил, что нашей лодке угрожают волны. Пришлось оставить работу и перетаскивать лодку в безопасное место. Нам было видно, как на расстоянии около четверти мили от берега взад и вперед курсировал катер.

К полудню, сняв тонкие слои органической массы в двух квадратах передней части пещеры на глубину двух футов, мы обнаружили разрозненные кости двух скелетов и большое количество сплетенных из трав циновок. Кен и Джордж увлеклись как никогда. Такие находки уже что-то значили!

Мы молча копали. Когда один из нас натыкался на какой-нибудь предмет, он подавал голос, и двое других бросались к нему на подмогу. Я стремился увидеть все в нетронутом виде.

Иногда это оказывалось практически невозможным. Чаще всего дерево и рогожи настолько истлели, что при первом прикосновении рассыпались в прах. В некоторых местах, там где ветер захлестывал воду в пещеру через вход, наши находки были пропитаны влагой. Именно от них исходили самые тяжелые запахи. Казалось, все дно пещеры состоит из прогнившего дерева, циновок и, возможно, разложившихся трупов. Оно было мягким, рыхлым, и хотя перед обедом мы тщательно вымыли руки в соленой воде, все же лучше было не думать, в чем они только что копались. Во время еды мы услышали настойчивые гудки катера.

- Интересно, что у них случилось? - спросил я Кена.

- Кто его знает. Пожалуй, лучше выяснить, что хочет капитан.

- Возьмите с собой Джорджа, а я останусь здесь и до вашего возвращения продолжу осмотр пещеры.

С высокого наблюдательного пункта у входа в пещеру мне было видно, как оба моих спутника уходили на веслах все дальше и дальше от берега. Я уже собирался возвратиться в пещеру, когда мой взор привлекло несколько орхидей, росших поблизости. Они казались какими-то линялыми - не ярко-розовыми, а коричневыми и блеклыми. Наверное, это объяснялось тем, что август для орхидей - слишком поздняя пора, но мне невольно пришло в голову, что и они похожи на своего рода мумии.

В пещере царила гнетущая тишина. Мне стало не по себе и захотелось снова выбраться на волю. По-видимому, виной моего состояния были рассказы Афиногена. И хотя я уговаривал себя, что в пещере нет ровно ничего, кроме древних погребений да кучи лисьего помета, тем не менее мне было понятно, отчего алеуты испытывали перед этой огромной пещерой благоговейный трепет, особенно в ту пору, когда из нее выходили пары и газы. Это место идеально соответствовало своему назначению - служить склепом для мумий. Тут господствовала атмосфера тайны и смерти, а мрак и тишина лишь усугубляли тяжелое впечатление.

Я начал работать в среднем квадрате, откапывая скелеты, еще остававшиеся под верхним слоем грунта. Спустя некоторое время до моего слуха донесся едва слышный оклик, и когда я выглянул из пещеры, то увидел, что лодка уже причалила. Однако в ней оказался один Джордж. Я побежал вниз помочь ему вытащить лодку на камни.

- Эриксон начал беспокоиться, - объяснил он. - Здесь во время прилива море становится бурным - появляется много прибрежных течений. Кроме того, капитан опасается, как бы не грянул шторм.

На всякий случай Эриксон оставил Кена на борту в помощь остальным. Он обещал Джорджу, что команда попытается справиться с приливом; если же придется искать укрытия и стать на якорь, катер вернется за нами, как только представится возможность.

Хотелось надеяться, что Эриксону не придется покидать нас. Мне вовсе не улыбалась перспектива задержки на берегу до его возвращения, потому что в случае какой-нибудь неприятности нам пришлось бы срочно вернуться на катер.

Теперь, оставшись в пещере вдвоем с Джорджем, мы начали замечать тишину. Пока мы работали, было еще не так страшно, но стоило прервать работу - становилось невыносимо. Тишина нарушалась лишь нашим собственным дыханием да скрипом лопат о грязь и камни.

- Док, у меня от этой пещеры пошли мурашки по коже.

- Знаю, у меня то же самое. Постарайтесь представить себе, как она выглядела, если бы по стенам в ряд лежали мумии.

- Было бы лучше. А то не знаешь, что за чертовщина у тебя под ногами именно это меня и раздражает.

Беседуя между собой, мы постигали тайну пещеры. Иногда казалось, что мы нажали на скрытую от непосвященных глаз кнопку, и вот верхние слои дна пещеры сдвинулись, обнажив погребенные трупы, куски облачения мумий и различные предметы из кости и моржового зуба. В одном квадрате мы откопали куски дерева необычной формы, украшенные орнаментом. Как подсказал мой план с нанесенной на него сеткой, вместе эти куски составляли почти полный остов байдары, но она лежала близко к поверхности дна, и ее растоптали. Рядом мы нашли скелет. Куски набальзамированной кожи с волосами все еще держались на черепе. Предплечье сохранилось почти целиком и ничуть не подверглось гниению.

Попадались и другие предметы. С большими предосторожностями мы откопали гарпунные наконечники, сломанное лезвие каменного ножа, наконечники стрел из обсидиана, костяной гарпун и обломки резных древков с прикрепленными к ним обрывками какой-то снасти.

Стало невозможно распознавать разрозненные части различных захороненных предметов, лежавших в несколько слоев, так как при таком непосредственном соседстве легко было их перемешать. В одном месте мы нашли слишком много нижних челюстей по сравнению с количеством черепов. Это оставалось для меня загадкой до тех пор, пока я не сообразил, что, когда пещера была забита мумиями, черепа могли скатываться на дно с верхних ярусов.

Нам попадались затычки для пузырей, костяные лопатки, шила из рыбьих костей, пучки спутавшихся человеческих волос, костяные пуговицы, кости для крепления гарпунных наконечников; некоторые древки были украшены художественной резьбой и даже выкрашены в необычный переливчатый зеленый цвет.

Копая глубже, мы обнаружили маленькие, по-видимому детские, нижние челюсти - их было немало на земляном полу. Время от времени нам попадались небольшие черепа. Очевидно, наряду со взрослыми у алеутов было принято хоронить в пещерах также и детей.

В одном углу рядом с детской нижней челюстью мы обнаружили миниатюрную резную деревянную лодку, похожую на эскимосскую кожаную байдару. Возможно, что это была игрушка. Рядом с ней лежали обрывки одежды из птичьих шкурок и морской выдры. Постепенно мы извлекли на свет весь скелет - очевидно, ребенок умер в возрасте приблизительно четырех лет. Вместе с его трупом были похоронены кристаллики чистой серы, каменный гарпунный наконечник и кусок оленьего рога неизвестного назначения.

Меня поразило, что умершего ребенка намеренно окружили снаряжением, предназначенным для охоты на морского зверя. Возможно, что отец захороненного был отважным охотником и пожелал, чтобы его сына после смерти сопровождали предметы, необходимые для его будущего занятия, если бы он стал взрослым.

К вечеру мы с Джорджем устали, перепачкались и пропитались отвратительным запахом, зато откопали отдельные части мумий, большое количество циновок и других предметов, захороненных вместе с мумиями. Мы с удовлетворением осмотрелись.

- Как, по-вашему, док, улов недурен?

- Хорош, просто-напросто хорош, - ответил я, серьезно кивая головой. Мы славно потрудились, и хотя пещера далеко не исследована - на это потребовалось бы еще день-два, - нами положено неплохое начало делу.

- Почему все, что мы нашли, оказалось погребенным под землей? Неужели это дело рук самих алеутов?

- Сомневаюсь. Скорее похоже на то, что они клали мумии и предметы на дно пещеры, а дном раньше являлась та скала, которую мы обнаружили под мягким грунтом. В течение жизни многих поколений одни мумии накладывались поверх других и постепенно они начали разлагаться, образуя то, что всеми учеными принималось за дно пещеры. А поверх всего насыпались мусор и земля, заносившиеся извне.

- Странно, что до сих пор никому не приходило в голову взглянуть, что находится под верхними слоями.

- Думаю, что никто не хотел тратить время. Каждый интересовался только тем, что лежало перед глазами.

Меня осенила мысль. Подняв электрический фонарик, я направил его луч в узкий лаз, которым заканчивалась пещера, и заглянул туда.

- Вам через него не пробраться, док, - предупредил Джордж, всматриваясь через мое плечо.

- Может быть, при моей комплекции мне это и удастся. Во всяком случае попытаюсь. - Я полез в отверстие. - Если застряну, тащите меня за ноги.

Продвигаться можно было только ползком на животе, почти касаясь лицом затхлой пыли. Я чувствовал себя зажатым со всех сторон и временами впадал в паническое состояние - мне казалось, что я задыхаюсь. Один раз я испытал непреодолимое желание позвать Джорджа на помощь. На меня непрерывно сваливались комья породы; пыль и мусор набились под рубашку, в волосы и уши. В лазе валялись лисий помет и клочки шерсти. Стояла невыносимая вонь.

Я прополз около двадцати футов, пока не добрался до места, оказавшегося для меня слишком узким. Неужели придется вернуться ни с чем? Нет, пожалуй, можно протиснуться. Когда мне это удалось, я снова испытал паническое чувство. Что, если я уже никогда не выберусь отсюда? В моем сознании пронеслось, что узкий туннель - ловушка, и от этой мысли я покрылся холодным потом. Какую злую шутку может сыграть со мной судьба. И тогда через много лет археологи найдут здесь мой скелет и зададутся вопросом, что за экземпляр алеутской расы я собой представляю!

Но тут я осветил лаз фонарем и обнаружил, что он заканчивается отверстием. Я подтягивался к нему до тех пор, пока мое тело не перегнулось через выступ. При свете фонаря я с трудом рассмотрел небольшое расширение, напоминавшее склеп, со множеством трещин и ходов, которые вели из него. Я удивился, что мне удалось выпрямиться. Здесь было просторнее, чем казалось на первый взгляд. Я обошел все вокруг. Вдруг нога моя наткнулась на что-то мягкое. Наклонившись, я увидел, что это кусок сфагнума (торфяного мха), почти засыпанного пылью. Торфяной мох, которым набивались мумии! Я стал осматриваться.

С узкого уступа свешивалось что-то неопределенное. Я дернул изо всех сил, и на меня обрушился сверток, состоявший из пыльных шкур и мха. Упав у моих ног, он раскрылся, и из него выпала крошечная мумия, головка которой откатилась в сторону. Все это произошло мгновенно, и, прежде чем она рассыпалась в прах, я только успел заметить, что это была мумия ребенка, судя по размерам, новорожденного, завернутая в мех, сплетенную из травы циновку, и птичьи шкурки.

Проклиная себя за неловкость, я собрал все уцелевшие куски и оставил их у входа в лаз, а сам продолжил поиски. Когда меня позвал Джордж, его голос показался мне далеким-далеким. Я ответил, что у меня все в порядке.

- Скоро вернусь! Я обнаружил в конце лаза расширение и в нем - мумию ребенка. - Возникающее в закрытом помещении эхо вернуло мне мои слова.

Другие обрывки циновок и несколько скелетов торчали из трещин, как будто их придавило там сместившимися пластами. Очевидно, в прошлом это расширение было намного просторнее; возможно, что оно даже представляло собой часть большой пещеры. Но горные породы сдвинулись, и пещеру разделило на отсеки. Это могло произойти лишь в результате землетрясения.

Стены и дно пещеры покрылись вкраплениями минеральных отложений, особенно вокруг трещин, которые уходили в глубь горы. Когда-то через них вырывался пар и газы, выбрасываемые вулканом. Действовала ли еще эта отдушина, когда алеуты хоронили своих покойников? Сколько столетий миновало с того дня, когда мумия младенца была помещена в эту каменную могилу?

Я полз, как червяк, обратно в просторную часть пещеры, толкая перед собой свои трофеи. Джордж вытащил меня, радуясь благополучному возвращению.

- Слава богу, док, я боялся, как бы вы у нас здесь не остались навечно, - сказал он, стряхивая с меня пыль. - Что вы нашли?

Мы осмотрели сверток. Между шкурой морской выдры и птичьими шкурками, в которые была завернута мумия, до сих пор сохранились куски кристалла. Крошечный череп таращил на нас пустые глазницы, как бы упрекая за то, что мы нарушили его долгий покой в укромном месте.

[Map_7.gif]

Когда мы разглядывали находки, сзади, у входа в пещеру, вдруг послышалась возня, а потом... сверхъестественный, режущий слух писк на очень высокой ноте.

Затем что-то пробежало по полу, скрываясь в тени противоположной стены.

- Господи Иисусе! - вскричал Джордж. - Здесь, кроме нас, есть еще живое существо.

"Живое существо" оказалось рассерженным песцом. Он промчался мимо нас стрелой и юркнул под груду камней. А когда он выбрался из пещеры, к нам донеслось сердитое тявканье, которым он выражал свое отношение к тем, кто посягнул на его владения.

Джордж выкарабкался из пещеры с намерением отогнать песца, но тут же вернулся. Он был очень расстроен.

- Ну и тьма, док! Катера совсем не видать, а лодку, кажется, отбросило прибоем на скалы...

Мы оба сбежали под гору посмотреть, что произошло. Джордж забил тревогу не зря. Тяжелые валы устремлялись к берегу, и каждый ударял нашу лодку о валуны. Мы попытались подтянуть ее на более высокое место, но все наши усилия ни к чему не привели. В лодку уже набралась вода, а в корпусе образовались зловещие вмятины. Стоя по колено в возникшем водовороте, мы отчаянно напрягали последние силы, невзирая на то, что скользя на водорослях, неоднократно падали в воду. Дюйм за дюймом нам удалось избавить лодку от опасного соседства с камнями и перетащить по морским уточкам и ракушкам на более безопасное место.

Поднялся ветер. Густой туман и мелкий дождик отгородили пролив непроницаемой завесой. Катера нигде не было видно, однако несколько минут спустя мы услышали с моря звук рожка, к которому Эриксон прибегал при тумане. Он пытался сообщить нам о своем местонахождении - где-то в проливе, недалеко от острова.

- Как нам поступить? - озабоченно спросил Джордж. - При такой волне слишком рискованно спускать лодку. Но как сообщить об этом Дону?

- У нас в запасе несколько ракет, - вспомнил я и вернулся за ними в пещеру.

Мы запустили зеленую ракету в темноту, надеясь, что Эриксон поймет ее смысл - с нами все в порядке, беспокоиться нечего. Но догадается ли он о прибое? Казалось сомнительным, что он вообще заметил нашу зеленую ракету, свет которой был почти совершенно поглощен туманом.

Подставив согнутые спины холодному дождю, мы стояли на берегу, вглядываясь в море и прислушиваясь к звукам рожка. Жалобное завывание ветра и грохот, с которым валы разбивались о рифы, звучали мрачной симфонией. Еще немного, и черная мгла должна была окутать все вокруг. Возможно, что надвигался шторм, и тогда Эриксону пришлось бы покинуть нас, пока он не стихнет.

Нам ничего не оставалось, как, удостоверившись, что морская стихия больше не угрожает нашей лодке, вернуться в пещеру, некогда служившую склепом. Теперь эта перспектива уже не вызывала в нас прилива воодушевления и напряженного интереса, испытанного нами раньше. Мы вымокли, продрогли и очень тревожились.

Мысль, что придется провести в пещере всю ночь, была не из приятных. Желая как-то подбодрить себя, мы попытались шутить, но в конце концов оба приуныли и каждый ушел в свои мысли.

Джордж докуривал последнюю сигарету, взобравшись на высокие камни у входа в пещеру, а я сидел с мрачным видом на груде камней, которые мы откатили к одной из стен пещеры.

В пещере стояла могильная тишина. У дальней стены наискосок от нас рядами лежали выкопанные нами мумии и скелеты; черепа мрачно ухмылялись, словно злорадствуя по нашему адресу. Что говорил Афиноген о злом роке, преследующем тех, кто...

- Что ж, мы можем расположиться и с удобствами, - произнес я, намереваясь развести костер, и принялся собирать куски дерева, которые мы откинули в один из углов. Однако все мои попытки разжечь костер оставались безуспешными, потому что древесина слишком отсырела. Я спрашивал себя, надолго ли хватит нам батарей от фонариков.

Снаружи ветер крепчал, о чем можно было судить, даже не выходя из пещеры, где мы сидели в полной темноте. Хотелось надеяться, что ночью не разразится жестокий шторм или по крайней мере он не затянется. В противном случае нам пришлось бы туго с перетаскиванием тяжелой лодки через огромные валуны туда, где она находилась бы в полной безопасности. А на борту катера другой лодки не было.

В тот момент, когда я собрался предложить Джорджу поискать для ночлега местечко посуше, стены пещеры задрожали. С потолка стали сыпаться куски породы, и один из них задел мне плечо. После этого ни я, ни Джордж не ощущали больше никакого движения, но нас охватило какое-то странное чувство... Скрипящий звук трущихся друг о друга пород и вид обвалившихся камней - все это подсказало нам... Землетрясение! Растерявшись, мы вскочили на ноги, не зная, куда бросаться. Однако сотрясение прекратилось так же внезапно, как и началось.

- Знаете ли, нам оставаться тут не слишком безопасно, чего доброго этот проклятый остров затеет пляску святого Витта. - Джордж поднял глаза к потолку и навел на него луч фонаря, выхватывая из тьмы страшные зазубренные глыбы камня, нависавшие в тридцати футах над головой, подобно гигантским ножам мясника. Каждая из них, должно быть, весила не менее тонны.

- Если мы почувствуем еще одно сотрясение, то уйдем из пещеры, согласился я в надежде, что нас минует эта доля. Погода стояла отвратительная, а в пещере по крайней мере не лил дождь, и мы были защищены от ветра. Но холод здесь был не меньше, чем снаружи, - пронизывающий, неослабевающий, леденящий.

Держась за стену, я добрался до груды камней и стал раздвигать их, чтобы сесть поудобнее. При этом я сдвинул большой камень и несколько высвободившихся кусков породы покатилось вниз. Я отскочил в сторону.

- Берегитесь, док! - предостерегающе крикнул Джордж, но слишком поздно. Тяжелый зубчатый кусок породы с неприятным глухим звуком обрушился на меня с высокого уступа и ударил по правой руке, придавив пальцы к другим камням. Я вскрикнул от боли, и на мгновение у меня потемнело в глазах. Запах в пещере стал мне просто невыносим, и я ощутил такую слабость, что вынужден был присесть. В темноте я едва различал свои пальцы, но чувствовал, что они занемели; вся рука дрожала.

Джордж поднес фонарь поближе. Кровь стекала тонкой струйкой из кончика мизинца, который был поранен до самой кости. Остальные пальцы тоже были разбиты и кровоточили, а грязь со дна пещеры забилась в ранки.

- Скорее вытащите носовой платок из моего бокового кармана, - попросил я Джорджа.

Но платок оказался ненамного чище моих рук, потому что я уже использовал его в качестве полотенца.

- Лучше промойте рану, док, - предложил Джордж.

- Чем?

- Давайте я помогу вам спуститься со скал к морю.

Мы вместе спускались к рифам, скользя по размытой грязи ущелья. Куда ни кинешь глазом - непроглядная тьма. С таким же успехом я мог бы промыть руку, высунув ее из пещеры, потому что дождь лил как из ведра, но надеялся, что соленая вода остановит кровь, и поэтому мы пробивались во тьме к берегу. Когда я опустил руку в воду, ее сначала обожгло, а вместе с ударами волн возобновилась и боль. Но я не вынимал руки из воды до тех пор, пока она снова не онемела от холода. Затем Джордж, разорвав платок на бинты, сделал мне перевязку, и мы возвратились в пещеру.

Казалось, что этой ночи не будет конца. Джордж то и дело выглядывал из пещеры. К полуночи шторм, видимо, несколько утих, и мы с тревогой выжидали, не отваживаясь спустить лодку. Вскоре ветер унялся окончательно. Было похоже, что прибой становился слабее. Ни Джордж, ни я все еще нигде не могли рассмотреть огней катера, но временами слышали его сигнальный колокол. Добрый старина Эриксон! Как он все время переживал за нас.

Хотя еще не было и двух часов ночи, а в небе появился тусклый свет. Такие предрассветные проблески зари характерны для северных широт. Мы решили воспользоваться наступившим затишьем и сделать попытку возвратиться на катер. Поскольку я намеревался продолжить работу в квадратах, оставшихся неисследованными, необходимо было хоть немного поспать. Мы живо перетащили все скелеты из пещеры на берег, осторожно погрузили их на нос лодки, а затем начали спускать ее на воду.

Эта операция закончилась благополучно, но грузная волна тут же выбросила лодку на камни. Как мы ее ни толкали, она прочно сидела, и было невозможно ее сдвинуть с места.

Каждая новая волна заклинивала нашу посудину еще основательнее, и я уже опасался, что ее дно превратится в щепки. По счастью, в этот момент девятый вал приподнял лодку. Нам удалось отчалить и направить ее нос в открытое море. Джордж тут же прыгнул в нее и вставил весла в уключины.

Однако не успели мы проплыть и десяти футов, как громадный вал высоко поднял нас и снова швырнул на острые камни; при этом лодка так резко накренилась, что Джордж в ужасе вскрикнул. За то мгновение, пока мы висели в таком положении, я успел выпрыгнуть из лодки и, стоя по грудь в воде, делал все возможное, чтобы она не перевернулась. Но передняя волна опять усадила нас на риф - на сей раз еще более основательно.

Мы снова попытались столкнуть лодку в воду, но волна подняла ее, и она зачерпнула изрядное количество воды.

Несколько раз лодка чуть было не перевертывалась. Мы промокли до мозга костей, и оба были слишком измучены, чтобы мыслить логично, а поэтому выкрикивали взаимоисключающие команды и предостережения. Волны становились все больше, и казалось, что нам уже никогда не удастся выйти из этого затруднительного положения.

Наконец, угадав момент, когда волна разбилась под нами, последним отчаянным усилием мы счастливо снялись с рифа. Джордж уже сидел за веслами.

- Прыгайте, док, прыгайте! - крикнул он и нажал на весла.

Я прыгнул, но, как ни пытался сохранить равновесие, свалился поперек сиденья и стукнулся спиной о борт. Наступил критический момент, когда мы снова повисли на высоком гребне девятого вала. Вниз мы летели с ужасающей быстротой, и хотя я уже находился в состоянии полного отчаяния, все же расслышал треск, раздавшийся, когда мы ударились о камни... Вот оно... Мне показалось, что днище под моими ногами разлетается в щепы. Лодка неуверенно закачалась. Следующая волна снова подняла нас, и Джордж навалился на весла. На этот раз нас откатило отраженной волной, а вскоре мы уже оказались на глубокой воде среди водорослей.

Пока Джордж выходил на веслах в море, позади нас, подобно огромной черной тени, маячил остров Кагамил. Вода под нами была чернее черного, и только извивающиеся густые пучки водорослей при тусклом свете раннего утра выделялись в ней, подобно светлым прожилкам. Едва мы успели облегченно вздохнуть, как позади нас из пещеры донесся протяжный надсадный вой. Он достиг неестественной высоты, внезапно оборвался и послышался вновь. Потом наступила тишина - ничем не нарушаемая, абсолютная, зловещая тишина.

- Что это было? - спросил Джордж, перестав грести и прислушиваясь.

- Не знаю, просто не имею представления, - отвечал я.

И в самом деле, что это было? Ветер? Лисица?

Внезапно звук повторился - протяжный и выворачивающий нутро наизнанку.

- А не лучше ли выбросить все эти мумии в воду, док? - пошутил Джордж, хотя, судя по тому, как нервно он налегал на весла, ему было явно не до шуток.

- Да-а, пожалуй, лучше нам убираться отсюда подобру-поздорову.

Но как он ни нажимал на весла, мы не трогались с места.

- Эге, да нас здесь что-то держит! Я не могу двинуть веслом!

Мы поглядели друг на друга в недоумении, но уже через секунду Джордж, высвободив весло, рассмеялся:

- Всего-навсего водоросли.

В темноте мы угодили прямо в густые, липкие заросли. Я пролез на нос лодки и за спиной Джорджа принялся неистово прорубать путь. Мы осторожно пробирались вперед, пока не вышли в открытое море. Вот уже оно простирается под нами - безбрежное и бездонное.

- Ау-у, - закричал я, насколько хватило голоса, сложив руки рупором. Ответа из темноты не последовало.

- Может быть, они все-таки где-нибудь стали на якорь, - унылым голосом предположил Джордж. Мы оба страшились того, что нам придется повернуться на сто восемьдесят градусов и снова причаливать среди скал и бурунов.

- Это не в духе Дона, - с надеждой произнес я. - Прежде всего он удостоверится, что с нами ничего не случилось. - Я позвал вторично. Тишина. Затем мы уловили далекий свисток. Вскоре по темной воде пролегла яркая световая дорожка, отблески которой упали и на лодку.

Вне себя от радости, Джордж и я замахали руками и стали звать. Прошло еще несколько минут, и мы услышали успокоительное ток-ток-ток приближающегося катера.

На расстоянии двадцати ярдов мотор умолк, и катер бесшумно направился к нам. При ярком свете бортовых огней мы могли рассмотреть обеспокоенное лицо Эриксона, перегнувшегося через поручни. Здесь были и Рыжий со своей улыбкой до ушей, и Ганс, державший наготове швартовы.

Все наши страхи будто рукой сняло, и мы с Джорджем, промокшие до нитки, испачкавшиеся, в ссадинах и кровоподтеках, дрожа от холода, хохотали как безумные.

ГЛАВА XXVI

На остаток ночи был спущен якорь в просторной укрытой бухточке Эплгейт, находящейся с северной стороны острова Чугинадах. Мы с Джорджем выбились из сил и, несмотря на то что нам не терпелось вернуться на Кагамил, проспали полутра. Это было 31 августа - в двадцать пятый день моего рождения.

Когда я проснулся, разбитая камнем рука угрожающе распухла. Было необходимо наложить швы, но так как никто на борту не мог проделать такой операции, пришлось ограничиться тугой повязкой. По счастью, все это не мешало мне пользоваться рукой.

Сначала Эриксон противился тому, чтобы вторично отпустить кого-либо на берег, - его встревожил наш рассказ о пережитых на острове треволнениях. Но море было спокойно, а ветер казался благоприятным. Я серьезно переговорил с капитаном о важности сделанных нами находок и необходимости возвращения в пещеру. Ведь мы успели раскопать там только два квадрата в ее передней части. Оставалось обследовать еще шесть квадратов. Только тогда можно будет с уверенностью говорить, что со дна пещеры извлечено все достойное внимания.

В конце концов мои доводы убедили Эриксона. Катер вторично пересек пролив Кагамила, и снова была спущена лодка. На этот раз меня сопровождали на остров Рыжий и Кен. Мы присмотрели для себя бухточку южнее пещеры. Но и здесь пристать к берегу оказалось задачей далеко не легкой. Разбивающиеся о берег валы никогда не успокаиваются до такой степени, чтобы высадка обходилась без риска.

Мы потратили почти четверть часа, добираясь от берега до пещеры, хотя и использовали при этом все свое акробатическое искусство, зато по пути исследовали местность. Несколько подающих надежды углублений в скалах на поверку оказались пустыми. Лишь одно из них, образовавшееся высоко в каменистом склоне, осталось необследованным. Позднее, если у меня еще окажется время...

На этот раз холодная пещера выглядела уже усмиренной, словно ее покорили люди. Возможно, мы уже к ней попривыкли или теперь, благодаря проблескам солнца в небе, в нее проникало больше света. Но скверный запах и ощущение мертвечины не пропали. Был здесь и вчерашний приятель - песец, который удрал при нашем появлении, выражая свое неудовольствие тявканьем.

Мы приступили к раскопкам в самой удаленной от входа части пещеры. Слой наносов был здесь тоньше, и очень скоро показалось скальное основание, которое и являлось естественным дном пещеры. Вдоль северной стены нам попались различные предметы: костяные втулки [54], наконечники острог, обрывки одежды, в которые были завернуты мумии. Все эти предметы здесь были очень сухими и хорошо сохранились.

В полдень Кен возвратился на катер, а вскоре на остров прибыли Эриксон и помощник капитана. Я совершил с ними полный обход пещеры, а потом препоручил их Рыжему, который с воодушевлением описывал сделанные нами находки.

Эриксон пробыл на Кагамиле недолго: его беспокоило, что катер остался без капитана. Однако он снова прислал мне в помощь Джорджа. Во второй половине дня мы докопались до дна в четырех квадратах. Нераскопанными оставались еще два квадрата и, кроме того, толстый слой грунта, лежавший под валунами у входа в пещеру. Для завершения работы требовался еще день, а поскольку благоприятная погода удерживалась, Эриксон дал согласие на такую задержку.

Мы вышли подышать свежим воздухом. Джордж и помощники капитана отправились искать новые пещеры по южному берегу, а я пошел на север вдоль скалистой стены. Где-то в этом направлении находилась вторая пещера, обнаруженная Хрдличкой, - знаменитая теплая пещера, представляющая собой и поныне действующую фумаролу. Все обнаруженные в ней мумии идеально сохранились, а некоторые даже почернели и обуглились из-за выделяющегося тепла. Идти было трудно. Путь преграждали огромные необкатанные валуны, заросшие морскими водорослями, так что прыгать с одного на другой было крайне рискованно.

Повсюду остались следы бушевавших штормов. Прибой выбросил длинные косы водорослей далеко на берег, а тяжелые бревна, проделавшие до Кагамила тысячи миль, почти скрывались в высокой траве на расстоянии добрых двадцати ярдов выше самой высокой линии прилива.

Отвесные утесы выстроились почти сплошной стеной, и только в некоторых местах в результате обвала от нее оторвались громадные обломки породы и скатились на берег. Я тщательно осмотрел и обследовал каждый дюйм основания скалы и менее чем через сотню ярдов увидел то, что искал. Над берегом моря навис уступ черной породы, а под ним параллельно подножию горы тянулась узкая щель - обыкновенная трещина, почти неприметная для глаз из-за травы и валунов. Я заметил ее, только приблизившись на расстояние в несколько футов.

Раздвинув траву, я просунул в трещину руку, но тотчас же отдернул, вскрикнув от удивления. Весь грунт вокруг трещины был горячим, а из нее выбивался пар.

Разгребая пепел, лежавший у входа, я ощутил его теплоту. Это было странно. Поблизости не замечалось других признаков вулканической деятельности. Сняв на несколько дюймов верхний слой пепла и сухой травы, я наткнулся на скелет. Он тоже был теплым и очень хрупким. Сначала мне показалось, что это скелет детеныша морского млекопитающего, но, судя по бедренной кости, я понял, что ошибался, - она принадлежала человеку, маленькому человеку, по всей вероятности, ребенку.

Я принялся разгребать всерьез, но наткнулся на каменную плиту. Она нависла над щелью и, по-видимому, была очень большой; сдвинуть ее оказалось мне не под силу. Зато самая щель стала теперь достаточно широкой, и мне удалось просунуть в нее руку. Там было жарко, но вполне терпимо. Моя рука коснулась горячей сухой пыли, рыхлой и невесомой на ощупь.

В щели лежало что-то еще. Я извлек кусок дерева, очень похожий на часть байдары, которая встретилась нам в холодной пещере. Дело принимало интересный оборот. Лежа на животе и вытянув руку как можно дальше - по самое плечо, я продолжал ощупывать. Моя рука задела за нечто похожее на высохшую кожу. Я с трудом дотягивался до нее пальцами, но после нескольких попыток мне все же удалось оторвать кусок.

Это оказалась часть циновки, сплетенной из травы. В отличие от тех, что мы находили в холодной пещере, она была еще прочной, не рассыпалась от прикосновения и представляла собой интересный образец окрашенного плетения.

Я издал победный клич и вскочил на ноги. Еще одна пещера - теплая пещера, а в ней мумия, и я прикоснулся к ней!

Но как в нее проникнуть? Сколько я ни старался расширить щель, мне это было не под силу - нависавшая над входом в пещеру плита была настолько массивной, что сдвинуть ее с места не представлялось возможным. Чтобы попасть в пещеру, мне пришлось бы сначала переместить немыслимое количество земли и камня.

После тщательного осмотра отверстия мне стало ясно, что я нашел одну из тех "потерянных" пещер, о которых рассказывал Афиноген - пещеру, запечатанную обвалом. Чтобы распечатать ее, потребуется взрывчатка или несколько помощников.

Решив возвратиться сюда назавтра вместе с остальными членами экипажа, я пошел вперед по краю утеса на разведку. В нескольких ярдах от первого отверстия я обнаружил еще одно - на этот раз оно вело в маленькое укрытие, образованное нависшими породами, но и здесь было тепло, а в пыли, покрывавшей дно, мне удалось найти еще один скелет человека. Он был черным, почти обуглившимся. Похоже, что и это был скелет ребенка. Испытывая необыкновенный прилив энергии и, сделав на карте новую пометку, я пошел дальше.

Когда я вскарабкался на гребень горы и оглянулся, то увидел холодную пещеру, а впереди - возвышавшийся вдали коричневый утес. Из него вырывалась густая струя пара. Верная примета! Значит, рядом находится теплая пещера, которую открыл Хрдличка!

Несколько минут я боролся с собой: пойти ли мне туда одному или вернуться за Джорджем и остальными? Я избрал второе. Для них мое открытие будет приятной новостью. Я легко представил себе, с каким волнением воспримет Джордж эту добрую весть.

Однако новость ждала вовсе не их, а меня, и притом новость далеко не из приятных. Эриксон вторично высадился на остров и, завидев меня, поспешил навстречу.

- Эй, док! Только что принята радиограмма из Адаха. Нам приказано покинуть эти воды и направиться в бухту Колд-Бей.

Я был ошеломлен.

- Но ведь не сейчас, не хотите же вы сказать, что мы должны выехать сегодня?

- Вот именно. Мне действительно очень жаль, док, но в радиограмме сказано, что нас ждет сверхсрочное задание, а мы - ближайшее судно от Колд-Бей. Сказано "выезжать немедленно".

- Но мы не можем уехать, не закончив дела. Я еще только подошел к цели своего путешествия.

Когда я описал все увиденное на берегу, глаза Эриксона выразили изумление. К нам подошли Джордж с Рыжим, и все заговорили одновременно.

В конце концов Дон решил, что вернуться на катер необходимо, но он позволит мне воспользоваться радиосвязью и попытаться договориться с Адахом об отмене приказа.

Мы собрали и погрузили в лодку трофеи, добытые в холодной пещере. Когда я, наконец, связался с Адахом, к аппарату подошел сам майор Беккер. В эфире слышался страшный треск, и слова так искажались, что мы едва понимали друг друга. Майор искренне сожалел, но остался непоколебимым - нужно было выезжать немедленно. Меня довезут до Форт-Гленна, где я пересяду в самолет, направляющийся на Адах. Катер будет занят в бухте Колд-Бей несколько недель, возможно, месяц, а то и дольше.

Мои планы рушились. Я повесил трубку, так как не имел права ни спорить, ни жаловаться. Ведь я обещал не мешать проведению военных операций и вести экспедиционные работы по согласованию с военными. Поэтому, несмотря на горькое разочарование, мне оставалось лишь смириться и благодарить за то, что удалось хотя бы в известной мере обследовать легендарный Кагамил.

У членов экипажа настроение было не лучше моего.

Джордж выглядел таким огорченным, что я опасался, как бы он не расплакался. Эриксон беспрестанно извинялся, хотя он, собственно, был тут ни при чем. Я сказал ему об этом и, желая ободрить всех присутствующих, заявил с большей убежденностью, нежели обладал на самом деле:

- Никуда эти пещеры не денутся. Мы вернемся сюда будущим летом, и в следующий раз будем уже точно знать, куда направить свои стопы. Не беспокойтесь, судьба еще улыбнется нам!

Я стоял один у поручней и наблюдал, как отступал суровый берег Кагамила. Наконец, громадная черная пасть холодной пещеры исчезла за выступами горного кряжа. Сколько еще пещер скрывалось за этим кряжем, там, в направлении большой струи пара? Сколько из них было почти что запечатано, подобно той пещере, которую обнаружил я, и когда - да и произойдет ли это вообще - в них ступит нога белого человека?

Я спустился в кубрик, где вместе с Джорджем мы выпили по чашке кофе. Разговор зашел о сделанных находках и о тех, которые могли быть сделаны, если бы мы располагали временем. Я был твердо убежден, что пещеры, как соты, усеивают прибрежные скалы Кагамила.

- Что все это означает, док? Неужели вы и в самом деле считаете важными находки, сделанные в пещере? - спросил Джордж, рассматривая набросанную мною карту.

- Да, мы осуществили нечто очень важное. Быть может, наши трофеи не так эффектны, как те, с которыми возвратились другие экспедиции, - им удалось снять сливки; зато мы открыли то, что проглядели они, - древнейшие захоронения, следы первого использования пещеры в качестве могильника. И найти их было, пожалуй, важнее, чем найти все то, что попадало туда в более позднее время. Если Хрдличка обнаружил древние мумии, то мумии, найденные нами на скальном основании пещеры, относятся к еще более древнему периоду.

- К какому же времени они относятся, по-вашему?

- Трудно сказать, потому что это не поддается вычислению. Однако известно, что мумии, лежавшие сверху, были захоронены в пещере еще до прихода русских на Алеутские острова, то есть до 1741 года. Хрдличка считал, что им приблизительно пятьсот лет. Наши находки, отделенные от них пластами минеральных отложений, должны быть намного древнее.

- Как думаете на сколько?

- Возможно, что им тысяча лет (последующие радиокарбоновые анализы [55] циновок, вывезенных нами из холодной пещеры, показали, что им было 950 лет!).

Глаза Джорджа расширились от удивления.

- Да не может быть!

Джордж наблюдал, как я заносил в свой дневник сведения о расположении пещер.

- А откуда, по-вашему, пришли алеуты? Я хочу сказать, откуда они родом, из Японии, что ли?

- Нет, не из Японии, хотя и выглядят людьми восточной расы, вероятно оттого, что алеуты относятся к монголоидам, выходцам из Азии. Никто не знает точно, откуда они явились. Вот мы и занимаемся розысками пещер и древних поселений, чтобы, изучив их, сделать правильные выводы. Однако сейчас существует солидно аргументированная теория, которой я лично буду придерживаться, пока не будет выработана новая. По этой теории алеутов относят к эскимосам - самым западным и самым южным. Может выясниться, что они также и самые древние эскимосы. Подобно другим эскимосам, алеуты, по-видимому, происходят из Сибири. Но они расселялись не по побережью Ледовитого океана, а мигрировали вдоль берегов Берингова моря и через Берингов пролив попадали на Алеутские острова.

Вошедшие в камбуз Рыжий и Эриксон тоже прислушались к разговору.

- Боже ты мой, зачем же потребовалось им, чудакам этаким, ехать сюда? - покачал головой Рыжий, и сам ответил на свой вопрос: - По-моему, у них просто не все дома, ведь сказал же этот парень, Джонни Прокопьев с Атхи, что ему очень нравятся Алеутские острова.

Кажется, Алеутские острова многим рисуются безлюдной, негостеприимной, бесплодной цепью скал. На самом же деле Алеутский архипелаг, богатый природными ресурсами и отличающийся довольно хорошим климатом, был настоящим магнитом для мигрирующих народов. Здесь имелось все, что было необходимо для жизни первобытных людей. Поэтому они устремлялись на его острова сознательно, отдавая себе отчет в том, что этот район - самая богатая часть Севера. К тому времени, когда на сцену вышел белый человек, на Алеутских островах и на побережье Берингова моря проживало две трети всех эскимосов.

Предки людей, хоронивших мумии своих покойников в холодной пещере, безбедно жили от Азии до берегов Аляски - по всей цепи Алеутского архипелага, вплоть до Атту. По-видимому, впервые они достигли островов четыре или пять тысяч лет назад (новейшие данные радиокарбоновых исследований предметов, обнаруженных на местах древних алеутских поселений, показали, что это произошло более четырех тысяч лет назад). Постепенно население островов росло, проживавшие здесь люди достигли процветания и положили начало культуре, которая во многих отношениях была самой изумительной из всех, созданных в северной части Северной Америки.

Не исключено, что некоторые из первых мигрантов попадали на Алеутские острова прямо из Азии. Однако гораздо правдоподобнее гипотеза о том, что самым западным алеутам случалось отправляться в своих легких, обтянутых кожей байдарах к Камчатке. Это в значительной степени только предположение. Но многие алеутские черты прослеживаются и у жителей Восточной Азии, и вполне вероятно, что между ними имело место непосредственное общение, а не на расстоянии - через Берингов пролив.

Новые партии эскимосов продолжали оседать на Алеутском архипелаге намного позже того времени, когда первые группы поселенцев уже достигли самых дальних западных островов. Эти поселенцы были одарены от природы, о чем свидетельствует созданная ими культура, отличавшаяся яркой самобытностью и своеобразием по сравнению с культурой других эскимосов. Многое из созданного ими, например некоторые художественные стили, раскраска тела, каменные изделия, было воспринято и скопировано соседними народностями, вплоть до индейцев северо-западной Америки. По-видимому, алеуты выступали также в роли посредников в оживленном культурном обмене между другими жителями Азии и Северной Америки. Позднее новые эскимосы, несколько отличавшиеся от других представителей этого племени, прибыли в южную часть Аляски, обосновались на полуострове Аляска и близлежащих островах, вклинившись между алеутами и их соседями - индейцами. В результате местопребывание алеутов стало строго ограничиваться пределами занятых ими островов [56].

Со временем алеутский народ распался на племена, более или менее изолированные географически из-за условий их островного существования. У них появились даже существенные различия в языке, приведшие к образованию по меньшей мере трех основных диалектов [57]. Изменился также и физический склад народа. Они часто враждовали как между собой, так и с соседними эскимосскими племенами. К 1741 году, когда сюда явились русские, алеуты подразделялись на множество изолированных кланов, расселившихся почти по всем островам архипелага, а также на большей части территории полуострова Аляска.

Я не намеревался читать лекцию, но экипаж, казалось, был настолько увлечен моим рассказом, что мне пришлось изложить им суть сделанных мною записей. Матросы получили огромное удовольствие от своего столь необычного летнего плавания. Они уже прославились среди других армейских экипажей. Почему бы не посвятить их также и в научную сторону дела, чтобы это нашло отражение в историях, которые станут рассказывать моряки о том, как вместе с "доком" они искали пещеры с мумиями. А запаса таких историй им, пожалуй, хватит до конца дней!

ГЛАВА XXVII

Не было еще и восьми часов утра, когда мы причалили к Форт-Гленну на восточной оконечности Умнака. С грустью я обменялся рукопожатиями с командой катера BSP-311, который отчалил от пристани, оставляя меня среди вещевых мешков и ящиков с коллекциями, и долго наблюдал за катером, пока он пересек пролив и взял курс на далекий берег Уналашки.

Затем я погрузил свои ящики на военный самолет и вскоре был в пути на Адах.

Мне было приятно возвращаться к теплу и ароматам лаборатории. А спустя несколько дней приехал Боб, возбужденный и счастливый от всего того, что ему удалось повидать на Севере. Он привез много записей эскимосских танцев и песен, изделий из кости и даже несколько засушенных растений, которые преподнес в дар нашей экспедиции. Вскоре он снова отбыл, на этот раз в Анкоридж, чтобы попытать счастья и устроиться там на работу.

Я завершал обработку летних коллекций. Предстояло упаковать их в плетеные корзины и отправить в университет. В Адахе распространились слухи о находках на Кагамиле, и все стали заходить в мой тесный барак, чтобы послушать рассказ о сделанных открытиях из первоисточника.

Сначала мне было нелегко заглушить в себе чувство разочарования, которое я испытывал, покидая против собственной воли остров мумий до завершения работы, тем более что теперь мне стало известно местоположение таких пещер, куда еще не ступала нога белого человека. Но, как и прежде, когда не представлялось возможности немедленно преодолеть какое-либо препятствие, я дал себе мысленно обет, что когда-нибудь непременно вернусь на Кагамил.

Однако меня постигли еще и другие неприятности, бороться с которыми оказалось не в моих силах. Был упущен сезон полевых работ, а мне самому вскоре предстояло покинуть острова.

Меня не оставляло ощущение, что экспедиция провалилась, а ее участники проявили полную несостоятельность, не сумев довести до конца ни одно из своих начинаний.

В довершение ко всему слухи об открытиях на Кагамиле просочились за пределы Алеутских островов, и за них ухватилась анкориджская газета. В результате в прессе появилась сильно приукрашенная версия. Нам ошибочно приписали открытие самых древних мумий из всех, когда-либо обнаруженных на Аляске. Согласно этим писаниям, они насчитывали по меньшей мере десятитысячелетнюю давность и являлись одним из величайших открытий нашего века. Будь у меня побольше опыта за плечами, я бы понимал, что подобные казусы случаются даже и с крупнейшими учеными. Но в то время искажение научной истины представлялось мне самым черным пятном, какое только могло лечь на мою экспедицию.

Я решил, что должен уйти от всего и всех - от работы и симпатизирующих мне друзей с военной базы, и, чтобы хорошенько осмыслить происшедшее, отправился в "затерянную" долину, где еще в 1945 году, более двух лет назад, открыл пещеру-могильник.

За эти годы долина почти не изменилась, и я нашел пещеру, но она была пустой. Кто-то, возможно охочие до сувениров американские солдаты, побывал там и унес все черепа, оставив после себя лишь обломки остова байдары и несколько каменных наконечников.

Тем не менее, расположившись лагерем у моря, я пробыл в долине несколько дней, обследовал побережье и за это время обнаружил еще несколько мест древних поселений, пополнил коллекции растений и животных, а самое главное, вновь обрел душевный покой.

Я просиживал на берегу часами, просто так, наблюдая за морем. Огромные морские валы беспрестанно перекатывались через рифы, вселяя в меня чувство успокоения. Мысленно перебирая все проделанное нами за лето, я понял, что это было не так уж ничтожно мало. Помимо сбора коллекций растений и животных, помимо находок, сделанных на Кагамиле, мы нанесли на карту расположение многих древних поселений, остававшихся до сих пор неизвестными, а наши записи впервые отразили старинные рецепты использования трав алеутами.

Я размышлял об алеутах, которых мне довелось встречать этим летом, и о их будущем. Алеутский народ исчезает, почти не жалуясь, лишь с робким упреком во взгляде, направленном на тех, кто лишил их родины и, не считаясь ни с чем, увел с принятого ими пути.

За эти дни я серьезно обдумал также свое собственное будущее и покидал долину с решимостью остаться на островах, чтобы продолжить начатую здесь работу. Кроме того, мне хотелось, чтобы хорошенькая блондинка Джанет, мой товарищ по университету, стала моей женой и с самого начала нашей совместной жизни делила со мной все ее испытания. Возвращаясь на базу, я ощущал подъем духа и был полон радужных надежд.

Я немедленно отправил в управление по делам туземцев Аляски телеграфную просьбу о разрешении использовать помещение школы на Атхе в качестве лаборатории. Через несколько дней прибыл ответ. Аляска не только давала желаемое разрешение, но и предложила мне штатное место школьного учителя в алеутской деревне! Я незамедлительно принял это предложение.

Отныне все зависело от ответа на другую телеграмму - ответа от Джанет.

Допускаю, что с ее точки зрения мое предложение сулило мало романтики. Провести медовый месяц в далекой, кишащей инфекциями алеутской деревне, на самой крайней западной точке Северной Америки! Ее родителям, по-видимому, оказалось еще труднее усмотреть в этом какую бы то ни было романтику. Они были очень расстроены.

Прежде чем Джанет приняла решение, немало радиограмм было передано в Америку и обратно. И вот выяснилось, что она приедет!..

Мы решили пожениться двадцать пятого сентября в Джуно, на Аляске. В ожидании этой столь важной даты я был занят на Адахе, где по просьбе морского министерства читал лекции об Алеутских островах и вел занятия по естествознанию. Кроме этого, я был научным консультантом фильма о летчиках, потерпевших аварию над Алеутскими островами, снимавшегося по заданию министерства воздушного флота. Меня радовала представившаяся тем самым возможность помочь армейцам и в какой-то мере отплатить им за любезность и помощь, оказанную мне этим летом.

Двадцать первого сентября я сел в самолет, который должен был доставить меня в Джуно. Последнее "прости" провожавшим друзьям, и вот мы уже в воздухе. Еще немного - и Адах остается позади.

Мне было трудно оторвать глаза от островов, пока мы летели над вулканами Большой Ситкин и Касаточий. Вскоре мы обогнули Атху.

Под правым крылом нашего самолета, где-то за облаком, лежала деревушка, мужское население которой как раз в эту минуту спускало лодки в воду, отправляясь на рыбную ловлю, а женщины, готовясь к визиту соседей, кипятили очередной чайник. Лососина теперь, должно быть, уже провялилась, ее сняли с жердей и уложили для зимнего хранения. Кухонная плита отдает тепло греющимся у нее старикам, а те, наверное, сидят на своих излюбленных местах, попивая утренний чай и размышляя о чужеземцах, которые жили у них этим летом и расспрашивали про старину. Но вот позади осталась и Атха.

Несколько часов спустя мы летели почти над самыми островами мумий, на которых я побывал еще так недавно. Над облаками показалась снежная вершина Кливленда, но Кагамил затерялся под облаками. Пролетая над Кагамилом, я задавался вопросом, шумят ли там волны, разбиваясь о скалистый берег перед пещерой, как в тот день, когда мы с Джорджем высадились на этот необитаемый остров...

Алеутские острова! До чего своенравна их природа! Для тех, кому эти острова чужие, они представляются лишь в своей ярости и неистовстве. А ведь у них бывает и другое настроение. И я вспомнил о той нежной красоте, с какой они порой являлись моему взору.

Мы приземлились на Умнаке, чтобы заправиться горючим, и когда я сходил с самолета на посадочную площадку, то был очень удивлен, услышав, как меня окликает солдат, размахивая зажатой в руке бумажкой.

- Вы мистер Бенк? Мистер Бенк из экспедиции Мичиганского университета?

Получив утвердительный ответ, он передал мне какую-то бумагу.

- Это воздушная почта из Адаха. Меня просили вручить вам лично.

По-видимому, телеграмма была принята после вылета самолета, и кто-то позаботился дослать ее по нашему маршруту через служебные каналы воздушного флота. Она была послана профессором Бартлетом из Анн-Арбора.

Я распечатал.

"Поздравляю праздником Сегодня сообщено телефону проект контракта алеутскую экспедицию принят тчк Национальный совет по научным исследованиям финансирует твою работу задним числом включая расходы после июля текущего года по 30 июня 1949 тчк Подробности письмом тчк Это почти день твоей свадьбы Наилучшие пожелания

Дядя Харли".

Я не верил своим глазам. Все тяготы и разочарования минувшего лета отошли на задний план.

Я понял, что наша экспедиция перестала быть предприятием на свой страх и риск. Мы дождались признания и поддержки со стороны властей.

Когда я снова забрался в самолет, мысли мои летели вперед, и я едва сдерживал волнение. Разве есть на свете место лучше, чем наша планета?

Произойди со мной еще что-нибудь приятное... и я, кажется, лопнул бы от радости.

Я положил телеграмму в карман. Вскоре мы снова оторвались от земли и ринулись навстречу сумеркам. Наш путь пролегал над Уналашкой, Акутаном, Акуном и Унимаком. Вот самолет несется над полуостровом Аляска. Я оглянулся на острова.

На одно мгновение заходящее солнце разожгло вершины вулканов Шишалдина и Исаноцкого, и они превратились в два пылающих факела, каждый с венцом из прозрачных белых облаков.

Трудное это было лето, но какое замечательное! А впереди меня ждут еще другие.

Я наблюдал, как уплывали вдаль оба больших вулкана, охраняющие вход к этим чудесным своенравным островам, все еще освещаемым последними лучами заходящего солнца, и казалось, что они посылали мне с моря последний безмолвный привет.

До новой встречи!

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Шангри-Ла - вымышленная, отрезанная от всего мира долина, изображенная в американском фильме "Потерянный горизонт" (сценарий Роберта Рискина по роману Джеймса Хилтона). (Прим. перев.)

2. Райграс - род травянистых растений семейства злаков. Несколько видов, в Евразии и Северной Африке. Райграс высокий и другие виды кормовые травы. (Прим. выполнившего OCR.)

3. Пастернак - род дву- и многолетних трав семейства зонтичных, овощная культура. 15 видов в Евразии. Выращивают пастернак посевной (в корнеплодах сахара, витамин С), в Евразии, Северной и Южной Америке. (Прим. выполнившего OCR.)

4. Борец (аконит) - род многолетних трав семейства лютиковых. Около 300 видов, в умеренном поясе Северного полушария. Ядовиты. Многие акониты разводят как декоративные. Клубни некоторых видов используют в медицине как жаропонижающее и болеутоляющее средство. (Прим. выполнившего OCR.)

5. Каяк - одноместная лодка у народов Севера - каркас, обтянутый кожей, с двух-, реже однолопастным веслом. (Прим. выполнившего OCR.)

6. Роберт Эдвин Пири - американский полярный путешественник, впервые достигший Северного полюса. Ричард Бёрд - американский полярный исследователь, руководивший рядом экспедиций в Арктику и Антарктику. Рой Чепмен Эндрюс - американский естествоиспытатель, руководивший экспедициями на Аляску, в Центральную и Восточную Азию. Карл Экли - американский путешественник по Африке; известен своими усовершенствованиями в таксидермии (набивке чучел). (Прим. А.И. Першица.)

7. "Истмен Кодак" (Eastman Kodak) - американская компания, первая в мире по производству фото- и оптического оборудования и материалов; выпускает также химикаты, искусственные волокна и военную аппаратуру. Основана в 1880 г. (Прим. выполнившего OCR.)

8. Шкала Фаренгейта - температурная шкала, 1 градус которой (1°F) равен 1/180 разности температур кипения воды и таяния льда при атмосферном давлении, а точка таяния льда имеет температуру +32°F. Температура по шкале Фаренгейта связана с температурой по шкале Цельсия (t°С) соотношением t°С = 5/9 (t°F - 32). Предложена Г. Фаренгейтом в 1724. Следовательно, 80°F должно соответствовать 27°С (Прим. выполнившего OCR.)

9. Барабора - русское сибирское слово, употреблявшееся для наименования различных видов полуподземных жилищ коренного населения Северной Сибири. (Прим. А.И. Першица.)

10. Алеш Хрдличка, или Грдличка (1869-1943) - известный антрополог, чех по национальности, с 1882 года живший и работавший в США. (Прим. А.И. Першица.). Основные труды по палеоантропологии и расоведению. Автор теории азиатского происхождения индейцев Америки. Обосновал неандертальскую стадию в эволюции человека. (Прим. выполнившего OCR.)

11. Смитсоновский институт - одно из крупнейших научных учреждений США, ведущее работу в различных областях естественных и гуманитарных наук. Основан на средства английского ученого Дж. Смитсона. (Прим. А.И. Першица.)

12. Пеммикан (индейск.) - растертое в порошок сушеное мясо. В настоящее время в США изготовляется в виде консервов. (Прим. А.И. Першица.)

13. Парка - глухая (нераспашная) одежда из птичьих шкурок. (Прим. А.И. Першица.)

14. Пирокластические породы (от греч. pyr - огонь и klao - ломаю) обломочные горные породы, образовавшиеся в результате накопления обломочного материала, выброшенного при извержении вулканов (вулканические брекчии, туфы, игнимбриты). (Прим. выполнившего OCR.)

15. 5740 футов - 1750,7 метров. (Прим. выполнившего OCR.)

16. Глухая непромокаемая одежда из кишок морского зверя, надевается в сырую погоду поверх парки. (Прим. А.И. Першица.)

17. Явно за счет детской смертности. (Прим. выполнившего OCR.)

18. Аккультурация - культурная ассимиляция, поглощение одной национальной культуры другой. В современной американской этнографии культура понимается как самодовлеющая и саморазвивающаяся субстанция, а аккультурация - как механическое взаимодействие культур, происходящее независимо от общего исторического развития народов. В действительности отмечаемое автором разрушение традиционных форм хозяйства алеутов было вызвано не усвоением ими современных форм американской культуры, а причинами прямо противоположного порядка. Не имея современного технического оснащения, алеуты не могли соперничать с капиталистическими зверобойными компаниями и были вынуждены из самостоятельных промышленников превратиться в наемных промысловых рабочих. (Прим. А.И. Першица.)

19. Автор рассказывает здесь о различных остатках группового брака, впервые описанных у алеутов русским этнографом И.Е. Вениаминовым (см. прим. 45). Групповой брак - наиболее ранняя форма брачных отношений, свойственная эпохе материнско-родового строя, но иногда пережиточно сохраняющаяся и в последующие исторические периоды. К числу таких пережитков относятся отмечаемые Бенком у алеутов многомужество (полиандрия), женитьба на нескольких сестрах (сорорат) и сожительство с женами старших братьев; напротив, упоминаемое им ранее многоженство отражает уже распад материнско-родового строя и переход к патриархальным формам семьи и брака. (Прим. А.И. Першица.)

20. Автор неточен. Инсценировка похищения невесты лишь внешне выглядела как "развлечение", на деле же она отражала широко распространенный у ряда народов обычай, по которому переход невесты на жительство в род жениха сопровождался некогда действительной, а затем инсценированной борьбой за нее между обоими заинтересованными родами. (Прим. А.И. Першица.)

21. Искусственный пневмоторакс (введение воздуха или газа в полость плевры специальной иглой) применяется для лечения туберкулеза: вызывает сдавливание больного легкого и спадение каверны. (Прим. выполнившего OCR.)

22. Sears Roebuck - крупная торговая фирма, основанная в 1886 г. в Чикаго и имеющая филиалы во многих странах мира. (Прим. перев.)

23. Описанный автором обычай является остатком экономических отношений, свойственных первобытно-общинному родовому строю с его коллективным производством и потреблением. (Прим. А.И. Першица.)

24. Автор непоследователен, вначале правильно объясняя терпимость алеутов к внебрачным связям остатками психологии группового брака, а затем называя эту терпимость "развращенностью" и "моральной неустойчивостью". Мораль - понятие историческое: в родовом обществе с его коллективным хозяйством и групповым браком и в современном буржуазном обществе с его частной собственностью и моногамной семьей нормы морали различны и подчас прямо противоположны. Поэтому автор при всем стремлении объективно разобраться в данном вопросе допускает грубую ошибку, деля ответственность между местным населением и американской военщиной, которая, спаивая и развращая алеуток, бросает на произвол судьбы своих "незаконных" детей. (Прим. А.И. Першица.)

25. 2900 футов - 885 метров. (Прим. выполнившего OCR.)

26. Клинкер (нем. Klinker): 1) металлургический - твердый спеченный остаток после вельцевания (вельцевание - извлечение металлов). Клинкер перерабатывают для извлечения из него меди, серебра и других элементов; 2) цементный - полупродукт, получаемый (в виде гранул) при обжиге тонкоизмельченной смеси известняка с глиной. Применяется в производстве цементов; 3) дорожный - высокопрочный кирпич, получаемый из специальных глин обжигом до спекания. Используется для мощения дорог, полов в промышленных зданиях и т.д. (Прим. выполнившего OCR.)

27. Топорки - птицы семейства чистиковых отряда ржанкообразных. Гнездятся обычно колониями, образуя птичьи базары. (Прим. выполнившего OCR.)

28. Строфа из стихотворения английского поэта Томаса Грэя (1716-1771 гг.) "Элегия, написанная на сельском кладбище". (Прим. перев.)

29. Арника - род многолетних трав семейства сложноцветных. Свыше 30 видов, главным образом в Северной Америке, а также в Евразии. Некоторые виды используются в медицине как желчегонное и кровоостанавливающее средства. Арника горная - редка, охраняется. (Прим. выполнившего OCR.)

30. Автор смешивает здесь два совершенно различных обычая - авункулат и левират. Авункулат, впервые описанный у алеутов И.Е. Вениаминовым, представляет собой комплекс обычаев, восходящих ко времени разложения материнского рода и ведущих к установлению тесной и многосторонней связи между племянником и его дядей по материнской линии. Дядя воспитывает племянника до его совершеннолетия, женит его (часто на своей дочери), делает его наследником своего имущества и т.п. Левират - обычай, возникающий с появлением патриархальной семьи, которая в случае смерти одного из своих членов отдает вдову в жены брату умершего и, таким образом, сохраняет в своей среде приобретенную за выкуп женщину. (Прим. А.И. Першица.)

31. Около 150 фунтов - порядка 68 кг. (Прим. выполнившего OCR.)

32. В СССР прямо запрещаются какие бы то ни было археологические раскопки без специального разрешения - так называемого "открытого листа", выдаваемого Академией наук СССР. Преследуя самовольные раскопки, закон охраняет древние памятники как общенародное культурное достояние. Тем самым в СССР делается невозможным столь распространенное в капиталистических странах уничтожение этих памятников досужими дилетантами, охотниками за сувенирами, искателями древнего золота и т.п. (Прим. А.И. Першица.)

33. 3500 футов - 1068 метров. (Прим. выполнившего OCR.)

34. +20°F = -6,7°C. (Прим. выполнившего OCR.)

35. +51,3°F = +10,7°C. (Прим. выполнившего OCR.)

36. +75°F = +24°C. (Прим. выполнившего OCR.)

37. +3,4°F = -15,9°C. Но следует учитывать крайнюю сырость и сильные ветры. Как в Прибалтике, например. (Прим. выполнившего OCR.)

38. 90 футов - 27,5 метров. (Прим. выполнившего OCR.)

39. Сомнительно, что овца весит в полтора раза больше барана. Видимо, неверный перевод - не бараны, а барашки, ягнята. (Прим. выполнившего OCR.)

40. Беринг (Bering) Витус Ионассен (по документам - Иван Иванович) (род. 5 августа 1681 в Хорсенсе, Дания; ум. в декабре 1741 г. на острове, позднее названном его именем) - русский мореплаватель, первооткрыватель Берингова пролива, исследователь Северо-Западной Америки, северной части Тихого океана и северо-восточного побережья Азии, капитан-командор (1730 г.). Служба на голландском и российском флотах.

По происхождению датчанин. Взяв фамилию матери (по отцу - Свендсен), в юности Беринг дважды ходил в Индию на голландских кораблях. В 1703 г. в Амстердаме закончил морской кадетский корпус и был принят на российский Балтийский флот лейтенантом. В 1710 г. капитан-лейтенантом был переведен на Азовский флот и участвовал в Прутском походе Петра I (1711 г.). В 1712-1723 гг., повышаясь в чинах и командуя различными судами, плавал на Балтике. В феврале 1724 г. уволен по собственной просьбе, однако уже в августе по приказу Петра вновь на флоте в чине капитана I ранга.

В 1725 г. В. Беринг возглавил Первую Камчатскую экспедицию, главной задачей которой было выяснить, соединяется ли Азия с Америкой или между ними находится пролив. Он вышел 8 июня 1728 г. из Нижнекамчатска на боте "Св. Гавриил". Между 14 июля и 16 августа 1728 г. нанес на карту тихоокеанское побережье Северо-Восточной Азии, в том числе полуострова Камчатки, открыл Камчатский и Карагинский заливы с островом Карагинский, залив Креста, бухту Провидения и остров Святого Лаврентия. В Чукотском море, пройдя Берингов пролив (но не поняв этого), достиг 67°24' северной широты и, не обнаружив из-за тумана американского берега, повернул назад. Летом 1729 г. Беринг от Камчатки двинулся к востоку на 200 км, но из-за сильных ветров и туманов вернулся. Проследив часть берега, обнаружил Авачинский залив и Авачинскую бухту; впервые заснял свыше 3,5 тыс. км западного побережья моря, позже названного Беринговым.

Через два месяца после возвращения в Петербург (апрель 1730 г.) Беринг предложил план исследования северного побережья Азии, а также поиска морского пути в Японию и Америку. 4 июня 1741 г. В. Беринг - начальник Второй Камчаткой экспедиции, и его заместитель Алексей Чириков, командуя двумя пакетботами "Св. Петр" и "Св. Павел", вышли в море из Авачинской губы, где был основан город Петропавловск. Суда направились на юго-восток в поисках "Земли Жуана да-Гамы", помещавшейся на некоторых картах XVIII в. между 46° и 50° северной широты. Потеряв больше недели и убедившись в отсутствии даже клочка суши в северной части Тихого океана, где они оказались первопроходцами, оба корабля взяли курс на северо-восток. 20 июня на море пал густой туман, и суда потеряли друг друга. Три дня Беринг на "Св. Петре" искал Чирикова, пройдя на юг около 400 км, потом двинулся на северо-восток и впервые пересек центральную акваторию залива Аляска.

17 июля за 58° северной широты моряки увидели высокий хребет (Святого Ильи) - это была Америка. Но радости от открытия Беринг не испытал, так как чувствовал себя плохо - началась цинга. 20 июля экспедиция подошла к острову Каяк, где высадились ученый Стеллер и штурман Хитрово. Недостаток продовольствия заставил на следующий день отправиться в обратный путь. Беринг шел вдоль берега на запад и при редких прояснениях наблюдал высокие горы (Чугач). Он открыл остров Туманный (Чирикова), пять островов (Евдокеевские), снеговые горы (Алеутский хребет) на "матером берегу" (полуостров Аляска), у юго-западной оконечности которого обнаружил острова Шумагина, где впервые встретился с алеутами. Продолжая идти на запад, Беринг видел иногда на севере сушу (острова Алеутской цепи).

4 ноября волна прибила судно к неизвестному острову (впоследствии названному именем Беринга), где капитан-командор и многие члены экипажа умерли. Оставшиеся в живых 46 моряков провели тяжелую зиму, но построили из остатков пакетбота небольшое суденышко и 26 августа 1742 г., почти не пользуясь парусом, на веслах достигли Петропавловска, где их считали давно погибшими.

По найденному в 1991 г. в могиле черепу восстановлен истинный облик Беринга, что было важно, так как многократно публиковавшееся изображение капитан-командора в действительности является портретом его родного дяди.

Именем Беринга названы: море, пролив, остров (где сооружен памятник командору), ледник, залив (Якутат), два мыса, исчезнувшая суша (Берингия), соединявшая Азию с Северной Америкой, озеро, полуостров, река. (Прим. выполнившего OCR.)

41. Чириков Алексей Ильич (13 (24) декабря 1703 г., Тульская губерния - 24 мая (4 июня) 1748 г., Москва) - российский мореплаватель, исследователь Северо-Западной Америки, северной части Тихого океана и северо-восточного побережья Азии, навигатор, капитан-командор (1746 г.). Родился в небогатой дворянской семье. В 1715 г. поступил в Московскую навигационную школу и в следующем же году был переведен в Петербургскую Морскую академию, которую успешно закончил в 1721 г.; произведен в унтер-лейтенанты и назначен на Балтийский флот. В 1722 г. по приказу Адмиралтейств-коллегии определен преподавателем навигации той же академии, а в 1725-1730 гг. в чине лейтенанта принимал участие в Первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга.

На всем пути от Петербурга до Охотска Чириков определил 28 астрономических пунктов, что позволило впервые выявить истинную широтную протяженность Сибири, а следовательно, и северной части Евразии. На судне "Св. Гавриил" вместе с мичманом Петром Чаплиным Чириков вел судовой журнал, представляющий собой ценный документ по истории первой в России морской научной экспедиции. Совместно с Берингом и Чаплиным Чириков составил итоговую карту плавания, значительно превосходившую все существующие до тех пор карты по точности и достоверности изображения тихоокеанского побережья Северо-Восточной Азии.

В 1733-1741 гг. Чириков командовал пакетботом "Св. Павел" во Второй Камчатской экспедиции Беринга в должности его заместителя. По причине тумана у 49° северной широты 20 июня 1741 г., потеряв из виду пакетбот Беринга "Св. Петр", направился на восток-северо-восток и в ночь с 15 на 16 июля под 55°21' северной широты первым увидел тихоокеанский берег Северо-Западной Америки - горы, местами покрытые снегом и лесом (остров Принца Уэльского или остров Бейкер). В поисках удобной гавани мореходы повернули на северо-запад и прошли немногим более 400 км вдоль архипелага Александра, принятого ими за материк. У 58-ой параллели пропали без вести посланные на берег (к островам Чичанова или Якоби) за водой две шлюпки. На 25 июля открыв неизвестные горы (хребет Святого Ильи), "Cв. Павел" повернул на запад; 1-3 августа обнаружил часть полуострова Кенай и острова Афогнак и Кадьяк, то есть Чириков одновременно с Берингом плавал в водах залива Аляска; 5-22 сентября открыл несколько островов из Алеутской цепи, где встречался с алеутами. На судне не хватало продовольствия и пресной воды, многие болели цингой, из 75 человек были живы чуть больше 50; "весьма от цинги изнемог" и сам Чириков, не выходивший из каюты с 21 сентября. Штурман Иван Елагин 10 октября благополучно привел пакетбот "Св. Павел" в Петропавловск. Рапорт Чирикова в Адмиралтейств-коллегию от 7 декабря 1741 г. о результатах экспедиции стал первым в истории описания северо-западного побережья Америки. Летом 1742 г. на "Св. Павле" Чириков совершил плавание на восток от Камчатки, но дошел лишь до острова Атту и из-за непогоды повернул назад. На обратном пути видел остров Беринга, открыл остров Медный (позже весь архипелаг получил название Командорских островов, в честь Беринга).

По возвращении Чириков просил отозвать его из Сибири; в марте 1746 г. прибыл в Петербург, участвовал в составлении итоговой карты русских открытий в северной части Тихого океана и около года возглавлял Морскую академию. В сентябре 1746 г. произведен в капитан-командоры с переводом в Москву, где и скончался от туберкулеза и последствий цинги. Он был женат и имел двоих сыновей и трех дочерей. Его именем названы остров, подводная гряда, море, мели и четыре мыса. В Петропавловске-Камчатском ему установлен памятник. (Прим. выполнившего OCR.)

42. Автор излагает здесь своеобразный "алеутский вариант" весьма распространенной в американской историографии версии о том, что, снаряжая экспедицию Беринга - Чирикова, правительство Петра I преследовало лишь узкие географические и торговые цели. В действительности, как показал советский историк А.В. Ефимов, посылка этой экспедиции, явившейся завершением длительного этапа русского освоения Сибири и важной вехой в ее дальнейшем продвижении на восток, была частью несравненно более широких планов обеспечения безопасности восточных границ государства и утверждения в северной части Тихого океана. Вместе с тем экспедиция Беринга Чирикова - это одна из блестящих страниц в истории русских географических открытий. На первом этапе экспедиции (1725-1730 гг.) было повторено открытие Семена Дежнева и доказана раздельность азиатского и американского континентов; на втором этапе (1733-1742 гг.) произведено открытие Америки со стороны Сибири, открыт ряд островов Тихого океана и найден северный путь в Японию. (Прим. А.И. Першица.)

43. Наверное, автор имеет в виду простудные заболевания, а также всякие сердечно-сосудистые (венерические и туберкулез еще занесены не были). Иначе не понять, что значит умирали преимущественно "от старости" (не считая несчастных случаев и насильственных смертей). В старости тоже умирают не от чего-то, а от болезней. (Прим. выполнившего OCR.)

44. Росс - русское поселение в Калифорнии, основанное в 1812 г. Российско-Американской компанией для снабжения продовольствием населения "Русской Америки". (Прим. А.И. Першица.)

45. И.Е. Вениаминов (1797-1879) - русский этнограф и естествоиспытатель, проработавший 10 лет миссионером среди алеутов и оставивший ценную монографию об Алеутских островах и культуре их населения ("Записки об островах Уналашкинского отдела"). И.Е. Вениаминов пользовался доверием алеутов и, стремясь помочь им, много сделал для насаждения в крае русской культуры, в частности огородничества и ремесел. Для обучения алеутов грамоте им был создан на основе русской графики алеутский алфавит; им же составлена первая научная грамматика алеутского языка. (Прим. А.И. Першица.)

46. В основном правильно излагая историю колонизации Алеутских островов, автор не говорит о главном. Действительно, поведение первых появившихся здесь зверопромышленников - мелких и жестоких хищников - подчас близко напоминало деятельность американских колонизаторов в землях индейских племен. Однако в целом русская колонизация Алеутских островов и Аляски по своим целям и методам выгодно отличалась от английской колонизации Североамериканского континента. В то время как последняя, ставя своей целью овладение землями индейцев, сопровождалась планомерным и систематическим истреблением коренного населения, первая имела своей главной задачей получение пушнины и поэтому уже в скором времени привела к установлению мирных отношений с алеутами и другими племенами "Русской Америки". Российско-Американская компания, получив в 1799 г. монополию на ведение промыслов и управление колонией, эксплуатировала алеутов как "действительно зависимое" (фактически крепостное) население, но никому не позволяла убивать и грабить их "беззаконно". Испытывая на себе гнет русских купцов и помещиков, алеуты в то же время много получили в результате тесного общения с русским народом, принесшим на острова не только миссионерскую пропаганду и письменность. Простые русские поселенцы, прежде всего беглые крепостные крестьяне и ссыльные "бунтовщики", налаживали с местным населением добрососедские отношения и, становясь пионерами русской культуры в крае, знакомили алеутов с новыми, более современными видами хозяйственной деятельности - земледелием, скотоводством, кузнечеством и т.п. (Прим. А.И. Першица.)

47. Имеется в виду так называемый "Органический акт" 1884 г., в соответствии с которым на Аляску были посланы губернатор и гражданские чиновники. (Прим. А.И. Першица.)

48. Автор был молод и, кроме того, не нес никакой ответственности за алеутов, тем более за их детей, в отличие от малосимпатичной, конечно, Кэрри Дирингер с ее подкаблучником-мужем. Сам же Тед Бенк II писал про пьянство-разврат у алеутов. И про то, как их мужчины встают утром в десять часов, а затем еще продолжительное время отплевываются-отхаркиваются, прежде чем приняться за дела. И про патологическую лень, которая не позволяет охотникам содержать в порядке даже самое "святое" для охотников ружья. И про заброшенных детей. Научиться же у современных автору алеутов многому вряд ли удалось бы: разве что съедобным и лекарственным растениям да проходу между рифов близ тех или иных островов. Поэтому полагаю, что автор судит тут с ограниченностью молодости (когда пьянство-разврат и лень, конечно, мелочами кажутся). Ну, а выспрашивать у алеутов об их обычаях за чаем или бутылкой, в добром дружеском кругу, конечно легче, чем пытаться изменить их дурные привычки хотя бы применительно к молодому поколению. (Коммент. выполнившего OCR.)

49. А в Атхи автор, наверное, говорил наоборот. И там глаза блестели от удовольствия. (Коммент. выполнившего OCR.)

50. Нерка (красная) - проходная (иногда пресноводная) рыба семейства лососей. Длина до 65 см, весит до 3,5 кг. Водится в бассейне северо-западной части Тихого океана; нерест в озерах и ключевых водах Северной Америки, Камчатки, Курильских о-вов и о. Хоккайдо. Ценный объект промысла. Нуждается в охране. (Прим. выполнившего OCR.)

51. В.И. Иохельсон - русский этнограф, исследователь северо-восточной Сибири, куда был сослан царским правительством за принадлежность к обществу "Народная воля". Незадолго до Великой Октябрьской революции эмигрировал в США. (Прим. А.И. Першица.)

52. Оригинал представленной книги увидел свет в 1956 г., а русский перевод - в 1960 г. Никто тогда не думал, что примеры и предостережения Афиногена можно будет отнести и к самому Теду Бенку II. Прошел 21 год со времени издания труда "Географгизом", и его автор, закончив составление карты своих находок алеутских мумий (наверное, на пике научной карьеры), покончил с собой. Интересно, как: не выстрелил ли он себе в висок, как тот помешавшийся зверолов, о котором рассказывал Афиноген? (Коммент. выполнившего OCR.)

53. Что такое "дейк" точно не ясно. Нет ни в русском, ни в Большом англо-русском словарях. Видно, и переводчик озадачился. Наверное, это стена. (Прим. выполнившего OCR.)

54. Имеются в виду костяные украшения, в прошлом носимые алеутами в нижней губе, в которой специально для этого проделывалось небольшое отверстие. (Прим. А.И. Першица.)

55. Радиокарбоновый метод (при помощи изотопа углерода 14С) - новейший способ установления абсолютного возраста ископаемых органических веществ, основанный на определенных изменениях в соотношении изотопов углерода с течением времени. (Прим. А.И. Першица.)

56. Вопрос о происхождении и древнейшем расселении алеутов до настоящего времени остается спорным. Однако большинство современных исследователей разделяет точку зрения В.И. Иохельсона, согласно которой заселение Алеутских островов шло не из Азии, а из Америки и, таким образом, как бы являлось обратной по своему направлению миграцией населения, некогда попавшего в Северную Америку через Берингов пролив. (Прим. А.И. Першица.)

57. Автор не совсем точен. В алеутском языке различаются два основных диалекта - восточный, или уналашкинский, и западный, или аттуанский, в последнем выделяется еще атхинский поддиалект. (Прим. А.И. Першица.)