"Недостойные знатные дамы" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ МАДАМ ЛАФАРЖ

1. «ПРЕКРАСНАЯ ПАРТИЯ»

Однажды майским утром 1839 года барону Полю Гара, члену генерального совета Французского банка, доложили о приходе необычного посетителя. Барон кивнул, и лакей ввел незнакомца под роскошные своды старинного особняка Тулуз, где располагался банк и проживал вышеуказанный член генерального совета.

Прибывшего звали месье Фуа, и в Париже он был известен как весьма тактичный и компетентный руководитель солидного брачного агентства.

Разумеется, барон Гара призвал месье Фуа не для себя. Давно женатый на добродетельнейшей женщине, отец семейства и обладатель прочного положения в обществе, член генерального совета тем не менее нес свой крест — подобно любому простому смертному в этом бренном мире. Этим крестом была его собственная племянница Мари Капель, сирота, оставшаяся без отца и матери. Мари было двадцать три года, и, судя по всему, она не имела склонности к заключению брачных уз. Нельзя сказать, что девушка была непривлекательна — тоненькая, темноглазая, с пламенным взором и молочно-белой кожей, она обладала великолепными черными, как смоль, волосами и дивной фигурой. Все обозначенные качества заставляли забыть об ее излишне заостренном носе и слишком тонких, в ниточку, губах. Кроме всего прочего, Мари была прекрасно образованна, наделена острым умом и вдобавок получила превосходное воспитание и весьма солидное приданое (около ста тысяч франков золотом). Но тем не менее она отталкивала всех, кто, соблазненный ее привлекательной внешностью, пытался за ней ухаживать.

Подобное положение объяснялось определенной свободой поведения и высказываний, а также тем, что девушка привыкла фантазировать и отдавалась своим фантазиям целиком. Это была прирожденная выдумщица, существовавшая более в мечтах, нежели в действительности: в конце концов она принималась сама верить в свои сказки. Мари выдумывала виртуозно, с удовольствием, можно даже сказать — с наслаждением. Недостаток сей служил причиной рождения всевозможных слухов, в частности, о ее предках по материнской линии. Говорили, что ее бабушка, Эрмини Кантон, якобы была незаконной дочерью герцога Орлеанского и мадам де Жанлис — самой знаменитой ученой женщины своего времени, наделенной вдобавок богатейшим воображением. Но текла или не текла в жилах Мари Капель королевская кровь, жизнь ее дяди и тети от этого не становилась легче. Они смертельно устали существовать в атмосфере вечных фантазий, царившей у них в доме из-за присутствия в нем племянницы.

Были и причины посерьезнее: некоторое время назад в доме пропало несколько ценных предметов, и баронесса не скрыла от супруга, что она считает виновницей их исчезновения свою племянницу. Тем более что у лучшей подруги девушки, графини Леото, исчезло бриллиантовое ожерелье — при обстоятельствах, весьма для Мари неблагоприятных. Именно поэтому член генерального совета Французского банка вынужден был обратиться к милейшему месье Фуа и дал ему вполне определенные инструкции:

— Мы с баронессой не видим никаких препятствий в том, чтобы будущий зять был родом из провинции. Однако он должен быть человеком уважаемым и обладать приличным состоянием, иначе вряд ли он сможет угодить утонченным вкусам девушки, получившей изысканное воспитание.

Восхищенный оказанным ему высоким доверием, месье Фуа поклялся, что барон будет доволен, и мгновенно отправился на поиски. Спустя несколько недель он заявил, что нашел.

«Случайная» встреча была устроена в зале Вивьенн, где выступал оркестр под управлением знаменитого Филиппа Мюзара. В антракте Мари, прибывшая на концерт вместе с теткой, увидела, как к ним приближается один из дядюшкиных приятелей, персонаж весьма невыразительный и с ее точки зрения не представляющий никакого интереса. Приятеля сопровождал какой-то незнакомец, которого девушка удостоила взглядом, лишь когда его представили:

— Господин Шарль Пуш-Лафарж, один из наших выдающихся промышленников…

«Выдающемуся промышленнику» на вид было лет двадцать восемь. Он был высок, склонен к полноте и, как это свойственно подобным людям, полнокровен; более всего он походил на крестьянина, вырядившегося по случаю воскресного дня во фрак, носить который явно не привык. Разговор его также был ничем не примечателен, так что Мари, исполнив все надлежащие светские обязанности, перестала им интересоваться.

Поэтому она была чрезвычайно удивлена, когда через несколько дней после концерта тетка сообщила ей, что Шарль Лафарж просит ее руки.

— Моей руки?! Мне придется выйти замуж за этого толстяка? Вы это серьезно, тетушка?

— А почему бы и нет? Он очень приличный молодой человек.

Мари рассмеялась:

— Очень приличный? Тетушка! Вам, кажется, впервые изменил ваш прекрасный вкус! Неужели вы все время смотрели в другую сторону и не заметили, что у этого Лафаржа бычья шея, руки погонщика и — да простит мне бог — ногти, как у угольщика? Да, чуть не забыла: он потеет, словно масло на солнце!

— Ты преувеличиваешь. Просто он сангвиник, а в июле очень жарко.

— Откуда такая снисходительность? Обычно она вам несвойственна. К тому же разве вы не почувствовали, как от него пахнет чесноком? Согласна, совсем чуть-чуть, но все же пахнет. А мне казалось, что вы ненавидите чеснок…

— Все это глупости, Мари! — нетерпеливо воскликнула баронесса. — Женщина со вкусом всегда может исправить столь несущественные недостатки. Главное, что у этого Лафаржа кузнечное дело в Коррезе, и говорят, что он очень богат. Он мэр селения, возле которого расположен его замок, и всем этим отнюдь не следует пренебрегать. Вот послушай, как он описывает свой замок в письме.

Баронесса вынула из конверта листок и прочла:

— «Это приятный на вид дом, крытый голубой черепицей, сливающейся с голубизной неба. Белая терраса выходит в сад с квадратными куртинами, обрамленными самшитом, с фонтанами в стиле рококо…» Впрочем, сюда вложен акварельный рисунок, посмотри сама. Разве тебе приходилось видеть более очаровательное жилище? Какой прекрасный парк!.. В самом деле, Мари, по-моему, ты излишне требовательна.

Мари не ответила. Держа в одной руке письмо, а в другой акварель, она размышляла и постепенно приходила к выводу, что тетушка ее, быть может, не так уж и не права. Состояние, достойное положение в обществе и красивый дом вполне заслуживали внимания. Более того, если Шарль Лафарж, по его собственному утверждению, влюбился в нее, то ей и не составит труда сделать его более презентабельным… К тому же, если говорить откровенно, ей порядком надоело быть единственной незамужней в кругу своих более счастливых подруг.

Итак, Мари согласилась, чтобы молодой человек, как того требовал обычай, стал ухаживать за ней, и вскоре приняла судьбоносное решение. Ровно через месяц, то есть 12 августа, в самую жару в церкви Пети-Пер в присутствии блистательнейшего общества она стала супругой Шарля Пуш-Лафаржа, дабы делить с ним радости и горести…

Честно говоря, когда священник благословлял их, Мари уже задумывалась над тем, не совершила ли она глупость, поскольку у нее из головы никак не выходила сцена, разыгравшаяся накануне в ее собственной комнате. Дело в том, что после совершения гражданского обряда бракосочетания Шарль решил безотлагательно исполнить свои супружеские обязанности. Перепугавшись, Мари позвала на помощь. Прибежала тетушка, пристыдила излишне торопливого супруга, и тот, извинившись, сконфуженно удалился. Однако невеста была поражена самым неприятным образом и теперь, во время брачной церемонии, постоянно вспоминала об этом происшествии.

Воспользовавшись тем, что Шарль уже успел перед ней провиниться, она решила провести свою первую ночь замужней женщины в одиночестве. Она заявила, что устала, и сослалась на утомительные приготовления к отъезду: на следующий день молодожены должны были отбыть в свой замок Гландье. Шарль не осмелился возражать, и Мари осталась у себя в спальне вместе с Клементиной, своей верной горничной, которая согласилась последовать за хозяйкой в глухую провинцию, иначе говоря — в ссылку. Новоиспеченная мадам Лафарж уснула с трудом: будущее представлялось ей неопределенным и пугающим…

Почтовая карета везла супругов в Орлеан, где им предстояло сделать остановку. Воображение уже рисовало Мари картины жизни в роскошном старинном замке, когда Шарль заявил, что хочет есть. Мари подумала, что они остановятся перекусить в какой-нибудь гостинице, но ее супруг не собирался швырять деньги на ветер. Она была неприятно удивлена, увидев, как он открыл дорожную сумку и извлек оттуда холодную курицу и бутылку вина, завернутую в какие-то тряпки. Ничуть не смущаясь, Шарль принялся поглощать пищу с завидным аппетитом, свидетельствовавшим о том, что ему не впервые приходится есть в подобных условиях. Разорвав руками курицу пополам, он откусывал от нее устрашающие куски и глотал их, запивая вином прямо из горлышка.

Урчание в животе, сопровождавшее трапезу, переполнило чашу терпения молодой женщины. Она попросила остановить экипаж и, заявив, что ей слишком жарко, поменялась местами с Клементиной: отправила горничную в карету, а сама устроилась на облучке рядом с кучером. Так, под палящим солнцем и в тучах пыли, она и доехала до Орлеана — солнце и пыль казались ей менее неприятными, нежели общество собственного мужа.

Мари так пропылилась, что по прибытии в гостиницу тут же заказала ванну, и ее доставили прямо к ней в номер. Но едва она с наслаждением погрузилась в воду, как дверь буквально прогнулась под градом яростных ударов.

— Откройте, Мари! Это я!..

Мари и Клементина в растерянности переглянулись.

— Скажи ему, что я не могу его принять! — воскликнула молодая женщина, указывая рукой на дверь. Подойдя к двери, Клементина громко произнесла:

— Мы не можем открыть, сударь! Мадам принимает ванну!

В ответ раздался такой громкий и грубый смех, что обе женщины сразу поняли: стоящий по ту сторону двери человек пьян.

— Что может быть лучше! Я хочу войти — и побыстрее!.. Я муж, черт побери! Открывайте или я высажу дверь!

— Если вы настолько забылись, что осмелитесь выломать дверь, я выпрыгну в окно! — в отчаянии воскликнула Мари.

Привлеченный криками и ударами в дверь, прибежал хозяин гостиницы; только пригрозив буяну выселением, его с трудом удалось урезонить. Шарль действительно выпил больше чем следует, поэтому хозяину пришлось проводить его вниз. Через несколько минут Клементина с чопорным видом явилась сообщить месье, что мадам чувствует себя дурно, а потому не выйдет к ужину и эту ночь также проведет одна.

Шарль чуть не задохнулся от злости:

— Скажи ей, что как только мы прибудем домой, я не стану больше терпеть! — в ярости проорал он. — С меня хватит парижских кривляний, я ей покажу, кто в доме хозяин!..

Впрочем, остальное путешествие, продолжавшееся еще два дня, прошло без происшествий. Супруги Ла-фарж, насупившись, сидели каждый в своем углу кареты, но по мере приближения к цели Шарль все больше нервничал, и Мари никак не могла понять, почему.

Вечером третьего дня миновали Юзерш.

— Мы почти приехали, — пробормотал Шарль.

— Я очень этому рада, — заявила Мари. — Наше путешествие нельзя было назвать приятным, поэтому я хочу как можно скорее попасть в замок.

И она устремила взор к горизонту в надежде увидеть вдали крышу из голубой черепицы, белые стены, террасу и сад возле дома — словом, поместье, приглянувшееся ей гораздо больше, чем его владелец.

Неожиданно карета свернула на узкую дорогу, спускавшуюся по крутому склону в долину. Дорога вела к запущенному, отвратительного вида серому дому, подле которого высилось почерневшее здание небольшого завода. Стены дома растрескались, черепичная крыша кое-где провалилась, а в окнах, темных от грязи, не хватало стекол. Отсутствующие стекла были весьма неудачно заменены промасленной бумагой. Что же касается сада, то он являл собой пустошь, заросшую густой, сочной сорной травой. Лишь несколько чахлых деревьев свидетельствовали о том, что когда-то там действительно был сад… Долина, окруженная гигантскими черными елями, выглядела зловещей, дом был мрачен, от него даже издали тянуло сыростью, всюду царило небрежение, чтобы не сказать нищета. Мари повернулась к супругу:

— Куда вы меня привезли? Что это за место?

Шарль пожал плечами и отвел глаза — ему явно было не по себе.

— А вы как думаете, что это? Это наш дом, замок Гландье.

— Замок?!

Едва первое изумление прошло, Мари охватила неописуемая ярость. Ее обманул, одурачил, обвел вокруг пальца продувной деревенщина, крестьянин, сыгравший с ней с чьей-то неведомой помощью отвратительную шутку. Неужели ее дядя и тетя настолько обрадовались предоставившейся возможности сбыть ее с рук, что не позаботились даже собрать подробные сведения о женихе? Как бы то ни было, не следовало ей во всем идти у них на поводу…

Но Мари была слишком горда, чтобы выказать свое разочарование, которым, возможно, собирался насладиться этот толстяк.

— Интересно, когда была сделана акварель, присланная вами моей тетушке? — ледяным тоном спросила она. — В период религиозных войн? А может быть, во времена Столетней войны? Разумеется, если только вы не прислали нам рисунок какого-то другого дома.

— Я показал вам Гландье, именно Гландье! — визгливо крикнул Шарль, покраснев до самых ушей.

— Значит, мы с вами говорим о разных домах. Очевидно, где-то здесь есть еще один замок Гландье, более похожий на жилище, чем это сооружение.

— А что вам в нем не нравится? Это прекрасный дом, прочный, просторный… Таких уже больше не строят!

— К счастью, действительно не строят!

Дискуссия грозила затянуться, но карета наконец остановилась перед позеленевшим крыльцом «замка». На пороге стояли три женщины: старая крестьянка, уродливая и грязная; крупная блондинка, больше походившая на корнеплод, чем на существо, привыкшее к свежему воздуху, и длинная девица, такая тощая, что, казалось, вся она состояла исключительно из острых углов и колючек.

Не обратив внимания на поданную супругом руку, Мари вышла из кареты. Словно во сне она слышала, как ее представили старой крестьянке, которая оказалась ее свекровью, а затем крупной блондинке, которую Шарль назвал своей сестрой Аменой Бюфьер. Что же касается колючей девицы, то она оказалась кузиной Шарля, и ее звали Эмма Понтье.

Процедура знакомства не затянулась. Но Мари было уже все равно: щемящее чувство обиды и страшного разочарования достигло высшей точки. Она не смела взглянуть на Клементину, которая бурчала себе под нос: «Ну и ладно, ну и ладно!..» — что весьма красноречиво свидетельствовало о ходе ее мыслей.

Между тем Мари с изумлением заметила, что не одна она не в восторге от встречи: в лагере противника ее прибытие также не вызвало энтузиазма. Три женщины внимательнейшим образом изучали ее элегантный парижский наряд, и их двусмысленные улыбки лучше всяких слов говорили об испытываемых ими чувствах. У Мари не осталось никаких иллюзий: вся троица была настроена к ней явно враждебно, а это определенно не сулило ей безоблачную семейную жизнь…