"Кречет. Книга I" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

«AULTRE N'AURAY…»

Сидя неподвижно в седле, тогда как Мерлин нетерпеливо бил копытом, Жиль смотрел на Тресессон со смесью восхищения и боли, удивленный тем, что замок кажется ему таким красивым, несмотря на ужасное воспоминание, с ним связанное.

Ни мрачность окружавшего замок зимнего леса с облетевшей листвой, ни грозный вид,

который придавали ему ворота в виде маленькой крепостцы и шестиугольная башня с высокими стрельчатыми сводами, ни низкое небо с тяжелыми дождевыми тучами, цеплявшимися за крыши из тонкого шифера, не нарушали очарования этого карминно-красного здания, увитого плющом, погруженного в сон на берегу пруда. Замок словно принц из сказки: прелестный и надменный. События той ночи, развернувшиеся на его фоне, не оставили на нем никакого следа, как будто ничего не могло уязвить его, отгороженного от всего мира своими дремлющими водами, покой которых нарушали лишь утки и крикливые лягушки.

Молодой человек немного задержался перед замком, как будто убеждал себя в чем-то; может быть, он хотел дать улечься волнению, сжимавшему ему горло. В эту бессонную ночь он испытал адские муки горя, смешанные с ненавистью и жаждой мести. Он мечтал устроить Сен-Мелэнам казнь в самых зверских традициях ирокезов. Пуля, удар шпаги — это было слишком мало для чудовищ, способных заживо похоронить прелестную девочку, его русалочку из устья руки… Представляя себе ее агонию в глубокой могиле, последний из кровавого рода Турнеминов мечтал услышать нескончаемые вопли братьев под жестокими пытками.

Мерлину не нравилось стоять на одном месте.

Он заржал, встряхнув изящной головой, чем вывел Жиля из мрачной задумчивости.

— Ты прав, — вздохнул он, — мы теряем время! Надо пойти… и удостовериться. Может быть, я ошибаюсь…

Но он сам не верил в это.

На звон колокола прибежал конюх и почтительно склонился перед надменного вида дворянином. Нет, господина графа в замке нет, но госпожа графиня дома…

— В таком случае доложите ей, что шевалье де Турнемин де Лаюнондэ просит оказать ему честь принять его и побеседовать по важному делу…

Вслед за конюхом Жиль проехал по опущенному мосту, затем под сводами въезда в замок и оказался во дворе, который выходил в расположенный террасами прекрасный сад, переходивший в густую заросль леса. Конюх взял Мерлина под уздцы, а дворецкий тут же отправился доложить о госте. Через несколько минут его провели в маленькую гостиную на первом этаже. Это была красивая комната со светлыми деревянными панелями; окна ее выходили во двор и на пруд, в камине потрескивал огонь, а на стенах висело несколько фамильных портретов.

Перед камином в глубоком мягком кресле, покрытом ковром с вышитыми на нем букетами цветов сидела молодая женщина в кружевной наколке и в просторном бархатном коричневом платье, искусно скрывавшем временно располневшую талию. Она сматывала большой клубок шерсти, которая была натянута на руках молоденькой крестьяночки, сидевшей на табуретке у ее ног. Кивком головы молодая женщина приветствовала гостя.

— Мне сказали, сударь, что вы желаете поговорить со мной о важном деле; не скрою, что вы поставили меня в затруднительное положение.

Господин де Шатожирон рано утром уехал в Коэткидан по делу о межевании, и я точно не знаю, когда он вернется. К сожалению, я вовсе не уверена, что смогу заменить его. Но проходите, прошу вас, проходите и присаживайтесь, — добавила она, указывая на стоявшее рядом с ней кресло.

Жиль поклонился и сел.

— Я умоляю вас, сударыня, поверить, что я не позволил бы себе побеспокоить вас, если бы не весьма важное дело, не терпящее отлагательств.

Простите меня… и поймите, что речь идет о самом дорогом для меня в этом мире.

Агате де Тресессон, супруге Рене-Жозефа Лепрестра, графа де Шатожирона маркиза д'Эспинэ, было лет двадцать пять или двадцать шесть. Она не отличалась красотой, но ее серьезное личико, обрамленное прекрасными светло-русыми волосами, источало нежность, хотя и было несколько утомленным, что можно было заметить по темным кругам под карими глазами. Она рассматривала посетителя внимательно и немного недоуменно.

— Неужели это так важно? — произнесла она наконец.

— Больше, чем я могу это выразить, госпожа графиня.

— Ну хорошо! — вздохнула молодая женщина. — Оставь нас, Перрина! Шерсть подождет…

Девочка встала, ища куда бы положить большой моток, который был натянут на ее руках. Жиль предложил свои, повинуясь внезапному порыву.

— Если позволите! Я часто это делал, когда был ребенком…

Веселая искорка промелькнула в усталых глазах будущей матери, а Жиль встал с кресла и, согнув свои длинные ноги в коленях, расположился на табуретке.

— Первый раз мне моток будет держать военный, — с улыбкой сказала молодая женщина. — Ведь вы солдат, не правда ли, шевалье? Это видно по вашей манере держаться.

— Вы правы, сударыня. Я лейтенант «на очереди» в Драгунском полку королевы.

Графиня взяла клубок и начала наматывать на него толстую шерстяную нить; моток в руках молодого человека становился все меньше.

— А вы знаете, что ваше имя меня удивило, когда о вас доложили? — сказала она через некоторое время. — Я не знала, что род Турнеминов еще существует. Я думала, что он угас.

— Он не угас, сударыня, или, скорее, он угас бы вместе с моим отцом, графом Пьером, если бы он, смертельно раненный в битве при Йорктауне, не признал меня своим сыном в присутствии всех высших офицеров армии. Король соблаговолил подтвердить мои права.

Внезапный интерес оживил лицо молодой женщины.

— Йорктаун? Где это?

— В Америке, сударыня… а если быть более точным, в Вирджинии. Разве вы не слышали о победе, одержанной нашими войсками над англичанами?

— Америка? Значит, вы там были, сударь?

— Вот уже два месяца, как я вернулся оттуда вместе с герцогом де Лозеном, которому граф де Рошамбо и генерал Вашингтон поручили отвезти , — в Версаль сообщение об их победе.

— Победа? В Америке? Решительно, мы здесь несведущи, как дикари! Ах, шевалье, вы должны дождаться возвращения моего супруга. Он будет очень сердит на меня за то, что я не задержала такого интересного человека. Я не отпущу вас.

— Увы, сударыня… Боюсь, я не могу задержаться. Позвольте мне напомнить вам, что я здесь по очень важному делу… и неотложному.

Владелица замка покраснела и смущенно улыбнулась.

— Простите, я забыла об этом. Вы так располагаете к себе, что мне уже кажется, будто меня навестил мой старый друг…

— Надеюсь, вы не измените отношения ко мне, когда я расскажу вам о цели моего визита. Мне придется вам напомнить об одной неприятной вещи, сударыня… Не так давно, накануне Рождества, перед замком произошла ужасная трагедия. Молодая женщина, одетая в подвенечное платье…

Госпожа де Шатожирон встала, уронив клубок шерсти, покатившийся в середину гостиной, и так побледнела, что Жиль на минуту испугался, как бы она не упала в обморок. Графиня зажала руками уши, как будто из прошлого, о котором знала только она, до нее доносились крики.

— Ради Бога, сударь, не говорите об этой отвратительной истории! Я больше не хочу об этом слышать… Я не вынесу этого… Она мучает меня по ночам…

— Теперь моя очередь сказать: ради Бога, сударыня, сжальтесь! Я догадываюсь, как это воспоминание тягостно для вас, но поймите, что меня эта история убивает! С тех пор как я ее услышал, я боюсь… Боже мой! Нет, я просто умираю от страха узнать, что жертвой была девушка, которую я люблю, та, ради которой я сражался в Америке, та, за которой я приехал. Выслушайте меня, сударыня! Не отказывайтесь меня слушать…

Вы должны мне помочь.

Соскользнув с низкого табурета, он встал на колени перед графиней, которая медленно опустила руки. Краска понемногу возвращалась к ее лицу.

— Если вам уже рассказали эту историю, сударь, вряд ли я смогу что-нибудь добавить, — едва слышно пролепетала она. — К тому же… кто вам ее рассказал?

— Некий Геган, башмачник из Кампенеака.

— Человек, который сидел на дереве? Понимаю…

— Этот несчастный тоже потерял сон. Он пьет, а когда напьется, рассказывает. Сударыня, прошу вас, я не хотел причинить вам боль, но мне нужно, чтобы вы ответили на один вопрос… только на один!

— Какой?

— По словам Гегана, жертва была еще жива, когда ее вытащили из… Прошло довольно много времени, пока ваш супруг не объявил о ее кончине. Быть может, к ней на минуту вернулось сознание… она могла назвать вам свое имя.

— Если в этом ваш вопрос, шевалье, я на него не отвечу…

Жиль медленно встал и посмотрел в глаза владелице замка…

— Нет. Мой вопрос не в этом. Вы действительно на него не ответите, так как, возможно, у вас осталось ко мне некоторое недоверие. Я сейчас задам свой вопрос. Я скажу вам имя, госпожа графиня. Взамен я прошу лишь одно слово: да… или нет! Больше ничего!.. — Он на голову был выше молодой женщины и старался поймать ее ускользающий взгляд; в конце концов ему удалось завладеть им. Ужас, который он в нем прочел, не был притворен, и тревога, впрочем, тоже.

— Но, шевалье, что заставило вас подумать, что я могу ответить на этот вопрос? Кто вам сказал, что эта бедная девочка могла…

— Ничто и никто, сударыня, только мое сердце и моя вера в Бога. Он не мог позволить совершить такое гнусное злодеяние, не оставив малейшего следа, который мог бы направить руку мстителя!

— Мстителя? Другими словами, если бы я ответила на ваш вопрос и ответила бы «да»?..

— Правосудие свершилось бы сегодня же. Я клянусь памятью моего отца. Вы мне ответите?..

Госпожа де Шатожирон опустила голову и отвернулась, будто пыталась спрятаться от этого властного взгляда, который, казалось, готов был проникнуть в самую глубину ее души. С минуту она молчала. Затем направилась к дверям гостиной.

— Идемте! — только и сказала графиня.

В вестибюле молодая женщина взяла из рук служанки плащ с капюшоном и закуталась в него.

— Куда мы идем? — спросил Жиль.

— В часовню, что на другом конце двора, вы видите ее отсюда.

Действительно, Жиль различил очертания часовни сквозь моросящий дождь, окутавший ее дымкой.

Это была маленькая часовня, построенная в эпоху Возрождения, узкая и изящная как шкатулка, несмотря на то, что опиралась на два мощных контрфорса. У нее было единственное окошко на фасаде, готический переплет которого был украшен лилией. Дверь легко подалась под рукой графини, открывая взору темные плиты пола, несколько искусно отделанных скамей и скромный алтарь, перед которым молился старый седовласый священник.

На цыпочках, чтобы не помешать ему, госпожа де Шатожирон подвела Жиля к крошечной ризнице. Там она открыла сундук, вытащила запачканную вуаль и букет увядших цветов, при виде которых Жиль, несмотря на свое самообладание, побледнел.

— Мы похоронили ее под плитами часовни, но сохранили это в качестве доказательства, — прошептала графиня. — Теперь я готова ответить на ваш вопрос… Но лишь на один.

— Других не будет. Я только хочу знать, не звали ли ту несчастную девочку, которую вам не удалось спасти от страшной смерти, Жюдит де Сен-Мелэн?

— Да…

Как молодой человек ни готовил себя к этому «да», удар был столь силен, что он пошатнулся, закрыл на минуту глаза и стиснул зубы. Когда он немного пришел в себя, то увидел изумленное лицо графини.

— Вам так тяжело? — спросила она.

— Больше, чем я думал… больше, чем я могу выразить! Я так ее любил, увы, сам того хорошо не сознавая! Простите меня, сударыня…

Жиль быстро схватил букетик увядших цветов, которые украшали волосы Жюдит, вуаль, послужившую саваном этому прелестному телу, воспоминание о котором — он теперь это чувствовал — будет неотвязно преследовать его. Страстно прижавшись к ним губами, он скомкал все это, сунул графине и, даже не попрощавшись, с хриплым стоном выбежал из часовни и бросился через двор. Молодая женщина побежала за ним, крича ему вслед:

— Шевалье! Прошу вас, постойте!.. Не уезжайте так… Вернитесь!

Но Жиль ничего не слышал, кроме собственного сердца, разрывающегося от отчаяния и угрызений совести. Он добежал до свода, вскочил на Мерлина, которого конюх укрыл там от дождя, и вихрем вылетел из замка, позабыв даже о своем плаще и шляпе. Он поднялся на небольшой холм в промозглом тумане, который, казалось, каплями сочился с неба, пустил коня галопом, и тот полетел легко, как птица. Жиль не чувствовал ни дождя, ни холода, лишь адское пламя, которое пылало у него в груди — ему казалось, что он вот-вот взорвется, словно перегретый котел. Он сорвал свой белый парик, и теперь его растрепанные ветром волосы свободно развевались. У него была только одна цель: достичь Френа и раздавить палачей Жюдит, как мерзких тварей.

Конь нырнул в гущу леса, перескакивая через камни и овраги. Утром, перед отъездом из Плоэрмеля, Лекоз объяснил Жилю дорогу к Сен-Мелэнам.

— Это ближе к Тресессону, — сказал он. — Ищите деревню, которая называется Неан…

Название заставило тогда Жиля поморщиться. Но теперь он находил его почти приятным. Он хотел отправить убийц в небытие, но если он падет в бою, если смерть настигнет его в этом доме, в котором прошло детство Жюдит, с какой радостью он отправится в небытие вместе с обоими Сен-Мелэнами, хотя бы для того, чтобы испросить для них у Господа вечных мук. С тех пор как он услышал рассказ Гегана, жизнь для него потеряла цену. Зачем ему были нужны его старинное имя, титул, звание, слава и богатство — ничто больше не могло скрасить его одиночество!

На берегу какого-то пруда, встретив двух мужчин, резавших камыш, он сильно натянул поводья Мерлина, который в знак протеста заржал и встал на дыбы.

— Где дорога на Неан? — крикнул Жиль.

— Поезжайте все прямо… до следующей развилки. А там направо!

Он пошарил в кармане, бросил наугад мелкую монету и как ураган помчался дальше, а крестьянин снял свою голубую шерстяную шапку и перекрестился, уверенный в том, что встретил Проклятого Охотника, который направлялся к пропасти Мрака. Тем не менее он принялся искать упавшую монету…

Проехав деревню, где напугал женщин в черных накидках, выходивших из церкви. Жиль без труда нашел все ориентиры, которые ему указал Лекоз, и съехал с Динанской дороги на ухабистый проселок, но там ему пришлось скакать медленнее, чтобы Мерлин не сломал себе ногу, попав в яму. Но до цели было уже недалеко. Теперь надо было изучить окрестности, чтобы не попасть в капканы, которыми оба мерзавца наверняка окружили свое логово. И он скоро увидел его сквозь дыру в изгороди…

Это был массивный дом из камня густо-красного цвета, стоявший вплотную к черному лесу.

Изящные слуховые окошки и каменная наружная лестница, ведущая на второй этаж, который возвышался над надворными постройками, окружавшими дом, придавали ему некоторое благородство. В узких окнах, тусклых и серых от пыли, свет не горел, но над одной из печных труб поднималась ниточка дыма. С правой стороны тяжелым ртутным блеском отливал маленький прудик рядом с большим деревом — это был наверняка тот самый ясень, что дал название усадьбе . Издалека она скорее была похожа на большую ферму, чем на помещичий дом.

Дождь прекратился. Жиль поднял голову и посмотрел на небо — бледно-серое, печальное, без облаков. До ночи было еще далеко! Затем его взгляд остановился на лесе, который защищал дом сзади. Может быть, лучше объехать дом со стороны леса и зайти с тыла, чтобы застать братьев врасплох?

Он недолго размышлял над этим вопросом.

Послышался частый стук сабо, и из-за угла показалась женщина, с ног до головы закутанная в большой плащ с капюшоном. Она с легкостью трясогузки перепрыгивала через лужи. Увидев лошадь и всадника, женщина на мгновение остановилась, затем не спеша направилась к ним, покачивая бедрами.

Когда она подняла голову, на фоне черного капюшона обрисовалось ее лицо, широкоскулое, с гладким лбом под светлыми, почти белыми волосами. Пухлые губы были красными, как свежая рана, и девушку можно было бы назвать красивой, если бы не огромный синяк под опухшим, полузакрытым глазом. Она нахально смерила Жиля взглядом.

— Я тебя еще никогда не видела. Ты их друг?

— А что, похоже?

— Н…нет, не похоже. Тогда лучше уходи: мы здесь чужих не любим.

— Мне плевать на твои советы. Ответь только на один вопрос: братья там?

Она со смехом пожала плечами и собралась продолжить свой путь, но Жиль уже спрыгнул на землю и схватил ее за плащ так резко, что она вскрикнула от испуга и чуть не упала, но он крепко стиснул ее руку.

— Я задал тебе вопрос, изволь ответить! Я ждать не люблю.

— Мне больно, — простонала она. — И потом… Не смотри на меня так, как будто собираешься прочесть все, что у меня на уме! У тебя глаза холоднее, чем лезвие ножа… Отпусти меня!

Хватит с меня этого дома и тех, кто в нем…

— Значит, они там? Отвечай! Я не отпущу тебя, пока не ответишь.

— Что тебе от них надо?

— Я мог бы сказать, что тебя это не касается, но ты, похоже, их не очень любишь, и я отвечу тебе: я пришел их убить, обоих! И если ты мне скажешь все, что ты знаешь, я дам тебе монету.

Здоровый глаз девушки — он оказался красивого зеленого цвета — сверкнул дикой радостью.

— Ты правду говоришь? Ты хочешь их убить?!

— Клянусь честью!

— Тогда пошли! Я не только отвечу тебе, но и помогу! Я знаю, как проникнуть в дом, не проходя через двор, где постоянно дежурят трое мужчин. Там есть и псарня с собаками, они мигом растерзают тебя на куски. Возьми свою лошадь под уздцы: я покажу тебе, где ее спрятать, не то они тебя убьют лишь для того, чтобы украсть.

Он хотел дать ей монету, но она отказалась.

— Оставь свои деньги себе, красавчик. Я уже давно мечтаю увидеть мертвыми эти два мешка с тухлятиной. Смотри, — добавила она, показывая на свой глаз. — Кто, ты думаешь, мне это сделал?

— Один из них?

— Да. Свинья Тюдаль, старший. Я уже два года его любовница. Любовница! — повторила она с горечью. — Лучше было бы сказать — его собака, его рабыня. Когда ему хочется другую девушку, он бьет и прогоняет меня. Вот, посмотри еще на это.

И, закатав рукав, она показала странно искривленную руку, видно, после перелома кость не правильно срослась.

— Тогда почему ты возвращаешься к нему?

Два года… это немалый срок.

— Да разве это я возвращаюсь? Он за мной посылает! Когда у него нет другой, он хочет мое тело! И горе мне, если я ему не подчинюсь или даже просто заставлю ждать. У меня в деревне беспомощная мать: он угрожает убить ее, если я не приду. Иногда он оставляет меня в покое на месяц или на два, смотря какая девушка ему нравится в это время. Сейчас это девчонка, которой нет и пятнадцати. Ее привели к нему вчера, как корову к быку. Не знаю, где он ее нашел. Но тише, мы пришли…

Они пересекли поле, укрываясь все время за изгородью, затем обогнули поместье, прошли мимо прудика, на берегу которого рос ясень, и оказались в лесу, пройдя между двумя кустами остролиста. Красноватые стены дома были совсем близко.

— Оставь свою лошадь здесь. Ее никто не увидит, а я тебя проведу через винный погреб, — прошептала девушка. — Кстати, я забыла тебе сказать: в доме только один Тюдаль. Тебе будет нетрудно его убить: у него подагра, он не может и шага сделать, чтобы не заорать, но это не мешает ему баловаться с девчонкой и пить как бочка!

Жиль нахмурил брови.

— А Морван? Где он? Я должен свести счеты с ними обоими…

— Он уехал утром с двумя мужчинами. Я не знаю куда, но наверняка сделать какую-нибудь пакость. Могу только сказать, что он вернется вечером. Подожди его здесь.

Жиль привязал Мерлина к дереву, достал пистолеты из седельной кобуры, засунул их за пояс, положил в карман пороховницу и пули и проверил шпагу.

— Кстати… как тебя зовут?

— Моя мать зовет меня Корентина, — прошептала она, — но остальные зовут…

— Я не хочу это знать… Завтра ты снова для всех станешь Корентиной. Теперь пошли.

Он чуть было не спросил ее о Жюдит, но какая-то стыдливость удержала его: образ молодой новобрачной из Тресессона не должен был вставать между ним и этой бедняжкой, чья невинность была лишь далеким воспоминанием. Может быть, позже, когда кровь Сен-Мелэнов омоет их грязное жилище…

Следуя за Корентиной, он снова прошел через кусты остролиста, спрыгнул в неглубокий ров и очутился перед очень низкой дверью. Девушка открыла эту дверь осторожно, чтобы она не заскрипела. Тошнотворный запах прокисшего вина и гнилых фруктов ударил им в ноздри, и они оказались в винном погребе, в котором за исключением двух внушительных размеров бочек, казалось, было больше разбитых бутылок, чем полных.

Две крысы с визгом убежали при их приближении. Ни слова не говоря, Корентина указала на несколько каменных ступеней, что вели к другой двери, и направилась к ней, стараясь не наступить на осколки, чтобы не привлечь внимания стражи.

Поднявшись по ним, она остановилась:

— Эта дверь ведет в коридор. Напротив нее дверь в общую залу. Тюдаль там…

— Один?

— Наверняка. Когда он с девчонкой, он не любит ни с кем делиться, а девушка у него только с этой ночи.

Как будто опровергая ее слова, до них вдруг донеслись пронзительные звуки бинью-бретонской волынки, и так близко, что Корентина вздрогнула. Она нервно вцепилась в руку Жиля и быстро потащила его обратно в погреб.

— Нет! Я ошиблась! Йан тоже там. Это он играет.

— Кто это?

— Это их преданный слуга и сообщник! Его зовут Йан Буксовая Башка, потому что у него голова лысая и гладкая как буксовое полено. Это он набирает охранников, приводит девиц и всех обкрадывает. Нет такой мерзости, на какую он не способен! Он у них мастер на все руки…

— И за кучера тоже?

В глазах девушки промелькнул испуг.

— Да… так было недавно. Откуда ты знаешь?

— Я много чего знаю. Ведь людей не приходят убивать без причины. Когда же ты видела Йана, правящего лошадьми?

— На прошлое Рождество братья вернулись среди ночи с каретой, которую они, должно быть, где-нибудь украли. И Йан ею управлял.

— А эту карету, куда они ее поставили? В каретный сарай?

— Нет. Это-то и странно: они ее сожгли! Остались только железные ободья от колес.

Тут Жиль не удержался и задал вопрос, который вертелся у него на языке:

— Скажи мне, до этой ночи сюда не приезжала их сестра?

Недоумение на лице Корентины было искренним.

— Их сестра?.. Боже мой, нет! Я знаю, что у них есть сестра, потому что до смерти баронессы и отъезда старого барона ее часто видели. Говорят, очень красивая была девочка… и настоящая дикая кошка, но она уже давно уехала, вроде стала где-то монашкой.

Жиль не стал терять времени, раздумывая, что Сен-Мелэны делали со своей сестрой между тем, как забрали из монастыря в Эннебоне и опустили в яму в Тресессоне. На эти вопросы Тюдаль сам ответит, не захочет добром — он его заставит силой. Наверху волынка все еще играла, сопровождаемая ритмичным постукиванием сабо. Корентина презрительно хихикнула:

— Должно быть, Тюдаль приказал девчонке танцевать. Он это обожает.

— Ну что ж, значит, мы помешаем празднику…

Выхватив пистолеты. Жиль взбежал по ступенькам, распахнул взвизгнувшую дверь, пересек коридор и, увидев перед собой другую дверь, выбил ее ударом ноги. За ней открылась странная картина: большой зал с низким потолком крытыми ставнями, освещенный свечами и огнем камина.

Там, возле стола, заваленного остатками еды и пустыми бутылками, сидел Тюдаль де Сен-Мелэн. Его нога, перевязанная широкой грязной повязкой, покоилась на мягком табурете, он хлопал в ладони в такт девочке, приплясывавшей перед огнем. На ней был один лишь полотняный чепчик и башмаки. В углу сидел сам музыкант, на его лысой голове играли отблески огня.

Увидев входящего Жиля, все трое на мгновение замерли. Волынка издала душераздирающий звук, девочка застыла с поднятой ногой, как будто боялась, что если она ее опустит, то нацеленные пистолеты выстрелят, Сен-Мелэн же так и остался сидеть с расставленными руками, его нижняя челюсть отвисла. Он стал похож на механическую куклу, у которой лопнула пружина. Однако он быстро пришел в себя, нахмурился, его лицо, почти такого же цвета, что и волосы, побагровело.

— Кто вы? — заорал он. — Что вам надо?

— Поговорить с тобой! А потом сам увидишь…

— Странная манера приходить поговорить с пистолетами в руках.

— Вот именно! Я плохо выразился. Мне следовало сказать: допросить… допросить тебя, Тюдаль де Сен-Мелэн, о смерти твоей сестры, которую ты подло убил.

За спиной Жиль услышал тихий испуганный возглас Корентины, а затем ее вопль:

— Осторожно!

Из угла, где сидел Йан Буксовая Голова, со змеиным свистом вылетел нож, пущенный умелой рукой. Инстинктивно дернув головой. Жиль уклонился от него, но лезвие все же оцарапало ему щеку. Его реакция была мгновенной: выстрел из пистолета — и человек с волынкой согнулся пополам; поток крови хлынул из его рта…

— Первый! — невозмутимо ответил Жиль.

Тюдаль хмуро смотрел, как умирает его верный слуга, глаза его были мутными от выпитого.

Вдруг, обезумев от ярости, он рванулся к столу, чтобы схватить лежавший на нем пистолет. Но Корентина опередила его. Проскользнув, словно змея, между столом и крестом, она схватила оружие и исчезла под толстой дубовой столешницей.

Тюдаль с остервенением выругался. Оставшись безоружным, он был похож на загнанного кабана.

— Шлюха! Мерзавка! Ты мне за это заплатишь, тварь! Твоя мать сдохнет!

— Не успеешь, — холодно произнес Жиль. — Корентина, закрой двери и хорошенько забаррикадируй их, чтобы верные подданные этого жирного борова не пришли ему на помощь. А ты, танцовщица в сабо, можешь одеться! Ты слишком молода для такого представления. Да перестань же реветь!

— Мне… мне холодно! И я голодна… Он не давал мне есть со вчерашнего дня.

— Так одевайся и поешь! Здесь наверняка что-нибудь осталось…

Пока Корентина с неожиданной силой тащила сундук к одной из дверей и задвигала большие засовы на другой, выходившей во двор, Тюдаль злобно смотрел на нее. Происходящее, казалось, отрезвило его, и он ухмыльнулся.

— Баррикадируйте двери, сколько вашей душе угодно. Но вам очень скоро придется выйти отсюда! У меня еще трое людей во дворе, и собаки, и мой брат вот-вот вернется с остальными охранниками!

— Я с ним еще потолкую. А теперь давай о наших с тобой делах! Я сказал, что мне надо задать тебе несколько вопросов…

— Я тебя знать не знаю! Кто ты, черт возьми?

— Мое имя Жиль де Турнемин, сеньор де Лаюнондэ. А пришел я вот почему: я любил Жюдит… а она любила меня!

Сильные удары в дверь прервали его. Слуги Сен-Мелэнов пришли на помощь своему хозяину.

Должно быть, их привлек пистолетный выстрел.

— Потише, вы там! — закричал Жиль на бретонском наречии. — Мой пистолет нацелен на вашего хозяина. Если вы не успокоитесь, я его прикончу!

Шум мгновенно утих. Было слышно только потрескивание огня и чавканье девчонки, жадно евшей прямо из блюда.

— Никогда не слыхал о тебе! — проворчал Тюдаль. — Откуда ты?

— Из Америки, где видел, какими делами занимался твой брат! Но, в конце концов, это тебя не касается. Вопросы задаю я.

— Ладно! Задавай сколько влезет, но не думаю, что отвечу на них…

— Посмотрим! Ты заставил госпожу де ла Бурдоннэ отдать тебе Жюдит, чтобы выдать ее замуж за очень богатого старика. Тогда объясни мне, почему в вечер свадьбы ты решил ее убить?..

Убить?! Этого слова недостаточно, чтобы описать весь ужас твоего злодеяния: ведь ты закопал ее живой, не правда ли, живой в черную землю в подвенечном платье вместо савана? Я хочу знать, почему? Почему?

Рыжий негодяй расхохотался, показывая зубы, которые были бы красивыми, если бы не многочисленные дырки. Под рыжими бровями его красно-коричневые глаза светились злорадством.

— Значит, ты думаешь, что можно вот так приходить к людям с пистолетом в руке, пострелять а разные стороны, а потом изображать из себя благородного мстителя, судью…

— И даже палача! Ты будешь отвечать?

— Иди ты…

— Что ж, ты сам этого хотел!

Спокойно засунув за пояс пистолет, который еще не был пущен в ход. Жиль протянул Корентине другой вместе с мешочком пуль и пороховницей.

— Заряжать умеешь?

— Конечно! Дай…

Освободив руки, юноша подошел в камину, снял с каминного колпака длинный кучерский кнут, который он заметил, входя в комнату, взвесил его на руке, крепко взялся за рукоятку и быстро, как молния, ударил… Свист узкого ремня на полсекунды опередил отчаянный вопль. С дьявольской точностью кончик кнута обвился вокруг больной ноги Тюдаля. Жиль сильно дернул.

Тюдаль вылетел из кресла и грохнулся оземь.

Толстяк распластался на полу, обливаясь потом, и ревел, словно раненый бык. Он попытался подняться, но взвыл от боли. К тому же Жиль уже вскочил на него, перевернул, как блин на сковороде, отчего тот заорал еще громче, и прижал к полу коленом.

— Найди мне веревку, — приказал он Корентине, чей здоровый глаз с восхищением следил за происходящим.

Она побежала к сундуку и вытащила из него целую кучу разных веревок. В мгновение ока руки Тюдаля были связаны за спиной. Уткнувшись в пол носом, он брызгал слюной, ругался на чем свет стоит, почти обезумев от бешенства и боли.

— Ты не выйдешь отсюда живым, ублюдок! — орал он. — Мой брат прикончит тебя!..

— Я не боюсь твоего брата. Я уже вздул его однажды, дойдет очередь и теперь до него. Говори, не то поджарю твою ногу!..

Так как Тюдаль продолжал изрыгать потоки грязных ругательств. Жиль подтащил его грузное тело довольно близко к камину, чтобы тот мог почувствовать его жар. Снаружи, однако, слышались приглушенные удары.

— Осторожно, — прошептала Корентина. — Пока он орет, они стараются выбить ставни.

— Если пистолет, который ты у него забрала, заряжен, стреляй в первого, кто покажется. А ты, Тюдаль, говори быстрей, не то я зажарю тебя целиком, как кабана!

— Хватит, хватит! Довольно!.. Я расскажу тебе, что произошло. В конце концов, зачем мне это скрывать? У меня были все права на эту потаскуху, которая нас надула. Я наказал ее по заслугам.

Мы нашли ей прекрасную партию, очень богатого человека, который однажды увидел ее в приемной монастыря, где навещал свою кузину.

— Воферье? Я знаю! Дальше!

— Старик влюбился в нее до безумия и хотел получить любой ценой, предлагал целое состояние, чтобы жениться на ней. Тогда мы поехали за ней, чтобы привезти к нему, в его большой замок, что недалеко от Малеструа. Там должна была состояться свадьба, и мы, конечно, отвезли туда невесту. Воферье принял ее, как королеву.

Он заказал для нее платья, драгоценности… бросил к ее ногам целое состояние, а она едва взглянула на него с презрением. Говорила, что не хочет выходить за него замуж, что никто и ничто не заставят ее сделать

это… Идиотка…

— Если ты еще раз оскорбишь ее, я займусь твоей ногой, — прогремел Жиль.

— Иди к черту!.. Я хотел сразу же потащить ее к алтарю, но этот дурак Воферье на старости лет вообразил себя Адонисом. Он надеялся завоевать ее лаской, говорил, что она в конце концов смягчится, что он усмирял и не таких недотрог, и надо ей дать немного времени… Ну, ей отвели самые красивые комнаты замка и оставили под присмотром приставленной к ней женщины и целой армии слуг. Но она была хитра, как лисица, прикинулась, будто стала более благосклонна к Воферье, чтобы за ней так строго не смотрели, и однажды утром пошла на мессу в маленькую уединенную церковь в глубине парка, а там оглушила ту женщину, ударив суком по голове, и сбежала…

И долго же мы ее искали! Но все впустую! Как будто она растворилась в полях вместе с утренним туманом. Воферье в конце концов обозлился и прогнал нас с Морваном. Вернувшись сюда, мы по счастливой случайности узнали, что с ней стало.

Ее приютил врач из Ванна, некий Жоб Керноа; он нашел ее под колесами своей кареты, полумертвую от голода. Она рассказала свою историю, и он спрятал ее в своем доме в Ланво, в Ландах.

Тоже втюрился в ее рыжие волосы. Парень он был состоятельный, молодой… не урод и убедил ее, что она может спастись, только выйдя за него замуж. Он говорил, что у него есть связи в парламенте, что он знаком с высокопоставленными людьми. Короче, она согласилась… Да, согласилась! Тебе это не по вкусу, а? Ты заявился сюда незваный и хвастаешь направо и налево, что вы любите друг друга и что ты имеешь на нее права.

Незачем изображать из себя благородного борца за справедливость, Турнемин. Плевать ей было на тебя…

— Продолжай! — холодно приказал Жиль.

Насмешливые глаза Тюдаля ничего не смогли прочесть ни на его затвердевшем, как камень, лице, ни в ледяном взгляде, но сердце Жиля пронзила невыносимая боль, соединенная со жгучей ревностью. Жиль, сделав над собой усилие, приказал себе успокоиться: у него было такое чувство, будто он совершил святотатство…

Рыжий разочарованно пожал плечами.

— Мы напали на ее след как раз вовремя. В день свадьбы мы были в Ландах — Морван, Йан и я.

Мы дали им провести церемонию. Народу было мало: священник и двое свидетелей. Скромная свадьба… А потом, уверившись, что никого нет поблизости… что голубки одни или почти одни, мы перешли в наступление. Это было нетрудно и недолго. Новобрачная была еще в белом платье, они с супругом пили шампанское. Бедняга, он даже не успел осушить свой бокал: моя шпага проткнула его насквозь, как иголка протыкает шелк.

Он упал, даже не поняв, что происходит… В сарае стояла карета; мы посадили туда новоиспеченную госпожу Керноа, которая рыдала в три ручья… а следующей ночью, ты и сам знаешь, что с ней произошло…

— Но почему следующей ночью? Почему в лесу Тресессона?

Смех Тюдаля скребком прошелся по обнаженным нервам молодого человека.

— Чтобы убить сразу двух зайцев. Во-первых, потому что никому в голову не пришло бы искать ее там, и, во-вторых, потому что мы были рады сделать такой подарок господину де Шатожирону, с которым не поладили в прошлом году. Надеюсь, ты теперь достаточно знаешь?.. И что-то мне подсказывает, что у тебя начинаются неприятности.

И действительно, один из ставней с треском отлетел. Раздался выстрел, и пуля просвистела на волосок от Корентины. Она вскрикнула, и, как эхо, раздался безумный смех Тюдаля. Но Жиль был уже возле наружной двери, отодвинув засовы, открыл ее и спрятался за одной из створок.

Прямо перед собой он увидел мужчину и выстрелил. Тот рухнул наземь. Тем временем Корентина смело пробралась ко взломанному окну и, держа двумя руками тяжелый пистолет Тюдаля, резко выпрямилась и выстрелила наугад… Наградой был ей стон, перешедший в хрип.

— Попала! — воскликнул Жиль. — Молодец, малышка!

Впервые он увидел, как она улыбнулась. Это была странная, робкая улыбка, казавшаяся гримасой на ее покалеченном лице.

— Рядом с таким парнем, как ты, шевалье, нетрудно самой стать храброй! — воскликнула она. — Если тебе еще когда-нибудь понадобится устроить что-нибудь подобное в Бретани, вспомни о Корентине! Мой отец служил в Корабельном полку: это он научил меня стрелять… но зевать нельзя: остался еще один, и Морван недалеко.

— Собаки! — проревел Тюдаль. — Почему эти олухи не спускают собак?

Жиль был уже во дворе. Он увидел человека, бегущего к сараю, из которого доносился неистовый лай.

— Стоять! — крикнул он. — Бросай ружье и ни с места или тебе конец…

Крестьянин, одетый в куртку из козьих шкур и широкие в складку штаны, с волосами, торчавшими словно солома из-под круглой шляпы, остановился как вкопанный, но ружья не выпустил, резко повернулся и выстрелил. Пуля попала в дверной косяк, но второй пистолет Жиля уже произвел свою смертоносную работу. Последний охранник Тюдаля пошатнулся, ноги его подкосились, и он упал лицом в грязь.

Жиль спокойно вернулся в дом, тщательно закрыл дверь и прислонился к ней. Его холодный взгляд окинул всю комнату, остановился на недавно танцевавшей девочке, которая теперь, зажав в руке кость, с отсутствующим взглядом притаилась под столом, затем повернулся к своей союзнице, смотревшей на него так, как будто он был самим Архангелом Михаилом.

— Возьми эту малышку с собой, Корентина, и ступай домой. То, что я сейчас буду делать, — не для женских глаз.

Девушка рассмеялась.

— А то, что ты делал до этого, — для женских глаз? Знаешь, шевалье, мой покойный отец сказал мне однажды: хороший солдат не идет спать в разгар сражения.

— Он был прав, и ты хороший маленький солдатик! Но бой закончен. Настал час правосудия, и я не хочу, чтобы ты стала помощником палача…

Она встала перед ним с вызывающим видом и улыбнулась во весь свой большой красивый рот.

— Думаю, что ради тебя я и не на то бы пошла, шевалье. Ты от меня так просто не избавишься! Я остаюсь! Я хочу видеть все до конца. А эта…

Она вытащила девчонку из-под стола и заставила ее встать на ноги, но тотчас отпустила, а девчонка, икая, снова рухнула на пол.

— Фу! — сморщилась Корентина. — Она пьяна в стельку! Пока мы на нее не смотрели, она, видно, вылакала все, что осталось в бутылках.

Надо положить ее на скамью, она на ногах не стоит: засыпает.

Пожав плечами. Жиль подошел к Тюдалю, который все еще лежал около камина. Он теперь молчал, но посеревшее лицо, пот, стекавший широкими струйками по щекам, выдавали его страх.

Гибель его людей поубавила у него гонору, и он с ненавистью и ужасом смотрел на стоявшую перед ним высокую мрачную фигуру.

— Если ты знаешь какую-нибудь молитву, Тюдаль де Сен-Мелэн, сейчас самое время ее прочесть, — сурово произнес Жиль.

— Ты и вправду хочешь убить меня? Дай мне хотя бы возможность защищаться! — взмолился тот.

— А ты дал Жюдит возможность защищаться?

— Я имел право делать то, что я сделал! — проревел Тюдаль. — Она не подчинилась мне, старшему брату… Она опозорила имя Сен-Мелэнов, связавшись с этим отродьем. Я вынес ей приговор!

Девушка из нашего рода не может стать госпожой Керноа!

Волна отвращения захлестнула Жиля. У этого ничтожества Тюдаля было еще достаточно дворянской спеси, и он воображал себя поборником справедливости!

— Я тоже свершу правосудие… — только и сказал он. — Вот твой приговор!

Взяв вытащенные Корентиной веревки, он выбрал самую длинную, затем, измерив на глаз высоту потолка, вскочил на стол, расшвырял ногами блюда и тарелки с остатками еды, и перекинул веревку через главную балку под потолком, Тюдаль с тревогой следил за его приготовлениями.

— Что ты хочешь делать? — заикаясь выговорил он. — Ты же не…

— Повешу тебя? Да! Я сказал тебе, что я твой палач! А ты не заслуживаешь смерти дворянина… Не осквернять же шпагу твоей кровью…

— Трус… Ты просто трус!.. По крайней мере, дерись… О, ты пользуешься моей беспомощностью…

— Я окажу честь твоему брату и скрещу с ним шпагу, когда он вернется. Большего вся ваша семья не заслуживает. Молись…

Жиль спрыгнул на пол и хладнокровно начал делать скользящий узел, Корентина почти вырвала веревку у него из рук.

— Дай! — жестко сказала она, глядя ему в глаза. — Это я должна надеть ему петлю на шею! Я люблю платить долги! Ты освободил меня. Я не хочу, чтобы ты испачкал руки, прикоснувшись к нему! Ты лишь потянешь за веревку…

Через несколько минут Тюдаль де Сен-Мелэн раскачивался в петле, словно большое гнилое яблоко, повешенный на главной балке своего дома. Жиль и Корентина, бледные, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Рыжий негодяй умер как жил — отвратительной и презренной смертью. Он то изрыгал ругательства, то рыдал и молил о пощаде, но последний из Турнеминов ни на секунду не почувствовал даже тени жалости в своем сердце. Образ Жюдит, живьем брошенной в могилу, больше не покидал его. С виду очень спокойный, Жиль подошел к столу, взял бутылку рома, еще наполовину полную, и сделал большой глоток.

— Второй! — выдохнул он, ставя бутылку на стол. — Осталось только дождаться Морвана.

И он неспешно начал заряжать пистолеты…

Руки его не дрожали. Затем отпер дверь, приоткрыл ее и, держа в каждой руке по пистолету, расположился в кресле напротив, которое еще недавно занимала его жертва. Корентина закуталась в свой плащ и присела у камина, словно домовой… Жилю оставалось лишь ждать последнего из Сен-Мелэнов. А потом… Он точно не знал, что он будет делать потом, но чувствовал бесконечную усталость. За сутки он постарел на десять лет. А за последний час — еще больше…

Его юношеская любовь, такая нежная и чистая, зародившаяся сентябрьским вечером в сиянии заходящего солнца, умирала во мраке, в ужасе и крови. У него был терпкий вкус недозрелых плодов, но он знал: когда появится Морван, он снова ею насытится. Он принес пятерых в жертву на алтарь той, которую, сам того не сознавая, никогда не переставал любить. Надо было принести еще одну, но, будь жертв даже сто, его боль не утихла бы: ему не суждено было больше увидеть Жюдит… Даже ее прощальное письмо теперь не имело никакого значения, потому что она искала поддержки и спасения в объятиях другого… Жиль вытащил письмо из кармана и небрежно бросил в огонь. Его взгляд остановился на левой руке, которую он поднес к лицу. На ней тускло поблескивал золотой перстень с голубой эмалью, принадлежавший его отцу. Жиль провел пальцем по рисунку, по готической вязи девиза «Aultre n'auray». Вдруг он порывисто прижал перстень к губам и стиснул зубами, борясь с поднимавшимися из груди рыданиями, но не смог удержать слезу, которая выскользнула из-под его сухих век и скатилась по щеке.

— Только ты, любовь моя, — тихо прошептал он, — никто, кроме тебя… если бы ты этого действительно захотела.

Он не вернется ни в Версаль, ни в Эннебон, ни в Понтиви… Завтра, когда все будет кончено, он доберется в Брест, взойдет вместе с Мерлином на корабль и вернется в Америку, где жизнь достойна настоящих мужчин, где война и опасность. Он снова станет Кречетом, отважным как никогда, пока смерть не увенчает легенду, которую будут передавать из поколения в поколение.

Тихий шепот Корентины вернул его к действительности.

— Послушай!.. Лошади скачут!.. Едет Морван.

— Спрячься под стол, чтобы тебя совсем не было видно.

Девушка беспрекословно повиновалась, но Жиль заметил, что она еще сжимала в руках пистолет Тюдаля. Поднявшись с кресла, он потянулся и встал против двери, расставив для упора ноги, готовый к бою. День клонился к вечеру, до ночи было недалеко. Зал с низким потолком был полон пляшущих теней, отбрасываемых огнем. Теперь Жиль услышал приближающийся конский топот, всадников было трое или четверо. Скоро копыта застучали во дворе. Лошади заржали, было слышно, как всадники спрыгнули на землю. У приоткрытой двери раздались шаги — шаги одного человека.

— Входи, Морван! — крикнул Жиль. — Я уже давно жду тебя!

Чья-то рука толкнула дверь, она медленно со скрипом открылась. На пороге появился человек.

— Морван не придет, — сказал он любезным тоном. — Я видел его по дороге сюда: он бежал от этого дома, как будто за ним гнались черти. Я думаю, зрелище, что он увидел во дворе, привело его в ужас, к тому же он был один.

Не опуская пистолетов. Жиль окинул незнакомца взглядом с головы до ног и нахмурил брови. По всей видимости, перед ним был дворянин.

Это чувствовалось по изысканной вежливости его речи, по элегантному серому охотничьему костюму из бархата, по изящной манере держаться.

Ему на вид было лет тридцать, открытое лицо его показалось Жилю симпатичным. Но какого дьявола ему здесь нужно?

— Могу ли я узнать, сударь, кто вы?

— Я вам охотно представлюсь. Меня зовут Рене Лепрестр де Шатожирон. Сегодня утром вы приходили ко мне в дом и, думаю, очень разволновались… судя по тому, что я вижу. Ваш суд был грозным, шевалье… и очень скорым!

Не спеша, как ценитель произведений искусства, пришедший в музей, владелец Тресессона долго смотрел на труп Тюдаля, все еще покачивающийся на балке. Затем он взглянул на лысого музыканта, застывшего в луже запекшейся крови.

— После той трагедии, что произошла на ваших землях, граф, вы ведь не считаете, что моя рука была слишком тяжела? — вскинулся Жиль.

— Никоим образом, друг мой… вы позволите вас так называть? Эти мерзавцы уже давно заслуживали самой страшной кары. Я даже думаю, что было бы жаль, если бы графине удалось догнать вас. К тому же я пришел сюда только за тем, чтобы предложить вам помощь, а не затем, чтобы нарушить ваши планы.

— Однако, если я вас правильно понял, вы дали Морвану убежать от меня?

— Бог мой, ну да! Мне не хотелось тратить драгоценное время, гоняясь за ним. Подумайте, я ведь не знал, что произошло в этом доме. А потом, откровенно говоря, я думаю, вы уже должным образом отомстили за безвременную смерть этой несчастной и очаровательной девушки. Пусть Морван убирается на все четыре стороны, все равно он кончит на эшафоте — поверьте, это не замедлит случиться…

— Безвременная… смерть! Вы думаете, сударь, что говорите? Ваш тон слишком легкомысленен для такого чудовищного преступления!

— Думаю, шевалье, и признаюсь, только об этом и думаю. Мы зарыли в нашей часовне… мешок с песком по просьбе мадемуазель де Сен-Мелэн. Она взяла с нас клятву держать это в тайне, чтобы сохранить жизнь, которую Господь чудом оставил ей. Сегодня утром, когда моя супруга повела вас в часовню, она испытывала вас. Но, видя ваше волнение, чуть было не рассказала вам все. Она побежала следом, звала вас, но вы были уже далеко.

В голове у Жиля зашумело, он чуть не задохнулся от безмерной радости, пришедшей после стольких страданий. Он вынужден был опереться о каминную полку, почти теряя сознание. Жюдит, Жюдит… неужели она жива?

— Ну же! — рассмеялся граф. — Не собираетесь ли вы упасть в обморок, как кисейная барышня? Если верите в то, что я вам рассказал, мы сейчас покинем это гадкое место. Мои люди, которых я оставил во дворе, займутся… уборкой, а мы вернемся ко мне домой. Там вас ждет моя жена, а также хороший ужин и уютная постель.

По дороге мы поговорим… Но что вы ищете под столом? Если ту симпатичную девушку с подбитым глазом, которая сидела здесь, притаившись с огромным пистолетом, то ставлю вас в известность, что она выскочила оттуда уже целых пять минут назад и умчалась прочь… Может быть, я ее напугал…

Краски медленно возвращались к лицу Жиля.

Он слабо улыбнулся.

— Нет. Но она — настоящий солдат. Когда битва закончена, такие возвращаются в свои казармы, ничего ни у кого не прося! Я навещу ее, перед тем как уехать!

И снова был отлив… Большой отлив, тот, что бывает в конце зимы, могучий и властный, уносящий в океан бледно-голубые воды Блаве…

Стоя рядом с жалким шалашиком из диких трав в том самом месте, где когда-то рыбачил босоногий крестьянский мальчишка, шевалье де Турнемин смотрел, как барки под красными парусами спускались одна за другой вниз по течению и уходили в море на ночную рыбную ловлю. Казалось, все было, как и когда-то, но на самом деле от прежнего не осталось и следа…

По ту сторону этих нескончаемых вод он завоевал все, что было в человеческих силах… все, кроме Любви, которую Судьба подарила ему именно здесь. Все было как прежде, но не было той, чьи огненно-рыжие волосы мелькали в илистых водах, шевелясь, как красные водоросли, той, чей властный голос обрушивал проклятье на его голову.

— Жюдит, — прошептал он нежно, — Жюдит, надменная и несчастная, благоразумная и безрассудная, нежная и жестокая… где же ты, моя любимая Жюдит, в эту минуту, когда я зову тебя?

Кто мог ответить, не боясь ошибиться? Может быть, очень далеко, а может, и совсем близко? Она никому не сказала о своих намерениях. Покидая Тресессон в глубочайшей тайне, Жюдит и словом не обмолвилась, где надеялась найти достаточно надежное убежище, чтобы скрыться от гнева своих братьев. Она обронила лишь одну фразу, совсем коротенькую, которая могла бы что-то прояснить:

— Лучшее убежище — сердце самого большого города…

И графиня де Шатожирон из этого заключила:

— Я думаю, она выбрала Париж!

Возможно, искать ее надо было именно там.

Жиль решительно поднялся по склону к дереву, где его ждал Мерлин. Он вдруг наклонился и поцеловал шелковистую морду коня, который ласково потерся о него головой, обнажив большие зубы.

— Что скажешь, дружище? Пока мы вместе, для нас нет ничего невозможного, и, если надо будет отправиться на край света, чтобы найти ее, мы помчимся туда. Но сейчас нас ждет Понтиви!

Поехали знакомиться с господами из Драгунского полка королевы, в котором мы получили необходимое и очень важное звание лейтенанта «на очереди», затем… ну что ж, там будет видно, может, нам удастся как можно скорее поехать в Париж, посмотреть, что там делается. Тем более что мы еще не засвидетельствовали своего почтения нашему главному командиру — королеве.

Это недосмотр, и мне как благородному человеку следует исправить его!

И, вскочив на своего радостно заржавшего коня, шевалье де Турнемин поглубже надвинул шляпу и галопом поскакал по ландам, где так часто шлепали босые ноги маленького бастарда Жиля Гоэло.

Первые побеги дрока тянули к небу свои крошечные нежные ростки, они были зеленые, как цвет самой надежды. В деревне звонили к вечерне, и печальные, нежные звуки наполняли морской воздух, в котором вскоре заблагоухает весна…