"Конец странствий" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

Глава IV ПОЖАР

Их взгляды скрестились только на мгновение. Марианна уже открыла рот. Она хотела что-то сказать, воскликнуть, быть может… Но странный сторож быстро повернулся к ним спиной, буркнув, что он идет предупредить аббата Сюрже, и исчез со свечой, оставив их в почти полном мраке прихожей, пахнувшей ладаном и капустой.

Тогда Марианна спохватилась. Крестный, как она поняла, не желал быть узнанным, может быть, из-за присутствия Ванины… может быть, по совершенно другой причине. Причине загадочной, а их у него всегда был полон короб, как и подобало хозяину церковного ордена, который, став тайным, не потерял свое могущество. Видимо, он пребывал здесь инкогнито. Возможно, он скрывался, но от кого? Почему?

Несмотря на истощение, любопытство Марианны, всегда бодрствующее и ненасытное, предъявило свои права и, странное дело, добавило ей сил. С какой целью римский кардинал, генерал ордена иезуитов, то есть самый могущественный человек в Церкви после Папы, если не до него, с тех пор как Наполеон превратил того в пленника, решил укрыться под скромной личиной церковного сторожа?

Конечно, сколько она его знает, Готье де Шазей относился к одежде и роскоши с примерным пренебрежением. В памяти его крестницы он навсегда сохранился в простом темном одеянии. И пурпурная мантия, в которой она увидела его в Тюильри в тот памятный день скандала, показалась ей маскарадным костюмом. Но на этот раз его черное одеяние было не только скромным, но и сомнительной чистоты.

«Да простит мне Бог! — подумала Марианна. — Но мне показалось, что крестный не бреется, не умывается. Настоящий мужик!»

Пока ей не представилась возможность проверить свои предположения, так как вместо него пришел священник в сутане, среднего возраста, с приятным лицом, над которым седоватые кудри пытались прикрыть начинающуюся лысину. Увидев женщин, сидящих в мокрой одежде на скамейке в прихожей, он воздел руки к небу.

— Бедные мои дети! — воскликнул он с заметным южным акцентом, словно принесшим частицу солнца в это мрачное помещение. — Вы тоже пришли искать здесь убежище. Но мой дом переполнен. Половина московских французов сбежалась сюда. Куда же прикажете вас положить?

— Нам не нужно много места, padre, — взмолилась Ванина. — Любой уголок в вашей церкви, например…

— Она забита. Мне пришлось запереть наружную дверь, чтобы больше никто не вошел… Еще одного добавить, и начнут задыхаться.

— Тогда здесь! Если бы я была одна, я чудесно устроилась бы на этой скамье, но моя подруга ранена, измучена… любой матрас…

Священник удрученно пожал плечами.

— Я не говорил бы вам всего этого, если бы у меня был матрас. Но я только что отдал матрас Гильома, моего сторожа, старшей продавщице мадам Обер, которая ожидает ребенка. Что касается моего…

— Я понимаю, вы о нем уже давно забыли, — сказала Марианна, пытаясь улыбнуться. — Если у вас найдется охапка соломы, нам будет достаточно. Мы артистки… И комфорт не всегда является нашим уделом…

— Наверное! Но в любом случае я не могу закрыть перед вами дверь в такую ужасную ночь… и в такую погоду. Следуйте за мной…

Они пошли за ним по коридору. С обеих сторон из-за закрытых дверей доносились разные звуки: бормотанье молитв, перешептывание, храп, всхлипывания, подтверждавшие, что жилище священника действительно переполнено.

В самом конце аббат открыл низкую дверь рядом с кухней.

— Здесь кладовая, где хранятся различные инструменты. Я найду немного соломы и думаю, что вы обе сможете устроиться. Затем я принесу что-нибудь, чтобы высушиться и согреться.

Немного спустя женщины нашли среди метел, ведер и садовых инструментов относительный уют, благодаря постеленной на пол соломе, полотенцу, чтобы обтереться, двум покрывалам, в которые они завернулись, сняв мокрую одежду и повесив ее сушиться на грабли, и дымившемуся кувшину горячего вина с корицей, выпитого ими с наслаждением при свете свечи, после чего хозяин пожелал им доброй ночи.

Перед тем как лечь, Ванина заботливо проверила перевязку. Она была сырая, но густой слой мази не пропускал влагу к ране. Сделав новую перевязку из сухого куска полотенца, она пощупала лоб подруги.

— Вы быстро поправитесь, — с удовлетворением заявила она. — После всего, что вам пришлось вынести, у вас даже нет лихорадки. Святая Мадонна! Вашему здоровью можно позавидовать.

— Для меня большая удача, что я встретила вас.

— Можно подумать! «Удача — женщина…» — замурлыкала Ванина, — и я могу вернуть вам комплимент. Я уже давно мечтала познакомиться с вами…

Заснули быстро, но сон Марианны был тревожный. События длинного и трудного дня: паника, встреча с Чернышевым, дуэль, арест Язона, вероломное нападение цыганки, ранение и, наконец, пожар дворца, бегство под ливнем — все это сильно подействовало на молодую женщину. Потеряв власть над заснувшим телом, разум ее метался, как обезумевшая птица, не находя успокоения. Страх осаждал его непрерывно, страх, против которого выступал добрый гений в виде ангела, задрапированного в огненный пеплум, со смешным украшением из перьев на голове.

Снова она увидела старый сон, неоднократно угнетавший ее. Море… Покрытое бушующим волнами море вздымает вспененную преграду между нею и кораблем, летящим на всех парусах к горизонту. Несмотря на ярость встречных потоков, Марианна отчаянно старается догнать его. Она борется изо всех сил, до предела напрягая волю, и в момент, когда она начинает тонуть, над океаном простирается гигантская рука и обрушивается на нее, чтобы вырвать из бездны. Но на этот раз море было красное, а рука не появилась. Пришло что-то неопределенное, слегка встряхнуло ее… и Марианна, внезапно проснувшись, увидела, что над нею склонился крестный и осторожно тормошит ее.

— Идем! — прошептал он. — Идем в коридор. Мне надо поговорить с тобой.

Она бросила взгляд на подругу, но Ванина, свернувшись клубочком, мирно спала и не шелохнулась, когда Марианна, вставая, зашуршала соломой.

В коридоре было темно. Только ночник над входной дверью едва рассеивал мрак. Достаточно, впрочем, чтобы убедиться, что больше никого здесь нет. Тем не менее Марианна и кардинал остались в углублении двери.

— Прости, что я разбудил тебя, — сказал последний. — Ты как будто ранена?

— О, не особенно серьезно: удар, полученный в толпе, — солгала молодая женщина, не чувствуя ни желания, ни смелости пуститься в длинные объяснения.

— Тем лучше! Потому что завтра утром тебе надо покинуть этот дом… И вообще Москву. Я не могу понять, что привело тебя сюда. Я считал, что сейчас ты в море, по пути во Францию.

Голос его был сухой, задыхающийся. В его дыхании ощущалась лихорадка, а в тоне — никакой нежности, только раздражение и недовольство.

— Я могла бы на ваш вопрос ответить вопросом, — отпарировала Марианна. — Что делает под видом сторожа кардинал Сан-Лоренцо в Москве, в момент, когда сюда идет Император?..

Даже в темноте она увидела, как молния гнева сверкнула в глазах прелата.

— Это тебя не касается! И у нас нет времени для объяснений. Уезжай, говорю тебе. Я знаю, что этот город обречен. Беги!..

— Кем обречен? И за что? Неужели вы считаете Наполеона настолько безумным, чтобы разрушить его? Это не его стиль! Он ненавидит разрушение и грабеж. Если он возьмет Москву, ей нечего бояться.

— Не задавай мне вопросы, Марианна. Делай то, что я приказываю. Дело идет о твоем спасении… о твоей жизни… Кто эта женщина с тобою?

— Ванина ди Лоренцо, знаменитая певица с очень доброй душой…

— Певица мне известна, но не ее душа. Хотя это неважно, я предпочел бы, чтобы ты не была одна, а она должна знать город. Утром… или сейчас же, ибо день вот-вот наступит, вы уйдете отсюда. Скажи ей, чтобы она показала дорогу, по которой ведут сосланных в Сибирь. В Кускове вы найдете замок графа Шереметева. Это недалеко: около полутора лье. Граф — мой друг. Скажешь ему, что ты моя крестница. Он тебя сердечно примет, и ты подождешь, пока туда приеду я.

— Обязана ли я также сказать ему, что я княгиня Сант'Анна, Друг Императора? Я сомневаюсь, что тогда прием будет такой же сердечный, — съязвила Марианна. Затем, более строго, она продолжала: — Нет, крестный! Я не поеду в Кусково, где мне нечего делать. Простите меня за непослушание вам впервые в жизни, но я хочу остаться в Москве.

Внезапно она ощутила холодную сухую руку кардинала на своей руке.

— Что за упрямство! — проворчал он. — Почему ты хочешь остаться? Только чтобы увидеть его, не так ли? Признайся же, что ты ждешь Бонапарта?

— У меня нет никаких оснований не признаваться в этом, как вы говорите! Да, я надеюсь встретить Императора, потому что хочу побеседовать с ним.

— О чем?

Марианна поняла, что попала на скользкую почву. Еще немного, и, забыв, что Готье де Шазей был одним из злейших врагов корсиканского Цезаря, она могла совершить непоправимое. Но она вовремя спохватилась и после легкого колебания продолжала:

— О моих пропавших друзьях. Я приехала сюда с Жоливалем, Язоном Бофором и его помощником, ирландским моряком. Я потеряла их: Жоливаля и О'Флаерти вчера, в толкучке на Красной площади… а Язона увели пленником русские после того, как он ранил на дуэли графа Чернышева.

Ей показалось, что кардинал взорвется.

— Безумец, трижды безумец! Дуэль! В охваченном паникой городе и с одним из фаворитов царя! И из-за чего дуэль?

— Из-за меня! — выйдя из себя, вскричала Марианна, не думая больше приглушать голос. — Когда уже вы перестанете считать моих друзей разбойниками, а своих святыми? Не у графа же Шереметева должна я искать Жоливаля и Крэга О'Флаерти или моего бедного Язона? Бог знает, что сделали с ним казаки. Жив ли он?

Дрожь в ее голосе подействовала на кардинала и заставила его смягчиться.

— Если его противник жив — безусловно! Но если нет… в любом случае Шереметев может быть полезен, чтобы найти его. У него огромное влияние, и его друзьям в армии нет счета. Умоляю тебя, отправляйся к нему.

Но после короткой внутренней борьбы она отрицательно покачала головой.

— Не раньше, чем я найду Жоливаля. После этого, да, может быть, я пойду к нему. Я не могу поступить иначе. Зато вас, такого могущественного и всезнающего, вас умоляю я попытаться узнать, что случилось с Язоном. В таком случае… да, я буду ждать вас в Кускове.

Она воздержалась добавить, что Жоливаль необходим ей, чтобы выполнить взятую ею на себя добровольную миссию для Наполеона, обещавшую ей возможность уехать в Америку. Наступила очередь кардинала заколебаться. В конце концов он пожал плечами.

— Скажи мне, где и как произошла эта глупая дуэль. Куда, по-твоему, увели казаки американца?

— Я не знаю… Они сказали, что атаман решит его судьбу. Что касается дуэли…

В нескольких словах она описала ее, упомянула имя князя Аксакова и стала ждать реакцию крестного. После краткого молчания он прошептал:

— Я знаю, где находится атаман Платов. Постараюсь навести справки. Но ты делай то, что сказал я! Попытайся найти своих друзей, если это для тебя так важно, но будь готова покинуть Москву до завтрашнего вечера. Дело идет о твоей жизни.

— Но почему же, наконец?

— Я не могу тебе это сказать. Не имею права. Но умоляю тебя послушаться: необходимо, чтобы завтра вечером ты была в Кускове. Там мы встретимся.

И, не говоря ни слова больше, Готье де Шазей круто повернулся и ушел. Небольшая его фигура словно растаяла во мраке коридора, Марианна вернулась в свое убежище, где Ванина продолжала мирно спать. Она легла рядом с нею и, чувствуя облегчение, переложив заботы по розыскам Язона на более крепкие плечи, постаралась забыть об угрожавшей ей таинственной опасности. К тому же у нее было в запасе тридцать шесть часов. И на этот раз она заснула спокойным сном без кошмаров…

Ее разбудил сигнал трубы, и, открыв глаза, она при свете свечи, ибо дневной свет не проникал сюда, увидела Ванину, с трудом пытавшуюся надеть черное платье, безусловно более подходящее в этих условиях, чем ее невероятный костюм античной царицы. Дело шло с трудом: застряв в поясе, который она забыла развязать, певица бранилась сразу на нескольких языках.

Марианна поспешила освободить ее, развязав узел и потянув платье вниз.

— Спасибо! — вздохнула Ванина, красная и всклокоченная, начавшая уже задыхаться под плотной тканью. — Я обязана этим изящным туалетом щедрости нашего хозяина, который только что принес его мне. Должно быть, это подарок какой-то дамы, милосердной, но… не до такой степени, чтобы пожертвовать новое платье, — добавила она, сделав гримасу. — Мне не нравятся ни ее духи, ни запах, который они должны перебить…

Сон и мазь Ванины сотворили чудо. Плечо у Марианны онемело, но почти не болело, и признаков лихорадки не ощущалось.

— Который может быть час? — спросила она.

— Признаться, я и сама не знаю. Мои часы остались в театре, а в этой комнатушке трудно определить время, тем более что я забыла спросить об этом у аббата.

Легкий на помине, он тут же появился с подносом, на котором дымились две чашки чая со сливками рядом с двумя кусками черного хлеба.

— Сейчас полдень, — сказала он, — и, к сожалению, это все, что я могу вам предложить. Уж извините меня!

— Вы не нуждаетесь в извинениях, padre. Самая красивая в мире дева может дать только то, чем ее наделил Господь, — легкомысленно прощебетала Ванина.

Но аббата сравнение, похоже, не шокировало, и, не распространяясь больше, певица поспешила сменить тему, спросив, что означают эти сигналы трубы.

— А вы что подумали? — вздохнул аббат, пожав плечами. — Это армия Бонапарта вступает в Москву…

Только «Бонапарт» объяснил Марианне больше, чем долгий разговор. Еще один, у кого в сердце нет Императора! Впрочем, раз такой великий конспиратор, как Готье де Шазей, остановился у него… Тем не менее она с признательностью улыбнулась ему.

— Мы больше не будем затруднять вас, господин аббат, — сказала она. — Раз французы пришли, нам уже нечего бояться.

Они торопливо съели завтрак, поблагодарили аббата за гостеприимство и покинули дом, не вызвав, впрочем, попыток удержать их. Марианна теперь спешила подальше уйти от их убежища, которое казалось ей логовом заговорщиков.

Выходя, она обратила внимание, что никто из укрывавшихся здесь не появлялся, и сделала вывод, что приход соотечественников их не радует. У Ванины, кстати, было такое же ощущение.

— Аббат Сюрже славный малый, — сказала она, — но, интересно, не занимается ли он политикой и что за люди прячутся у него? Таких церковных сторожей, как у него, я еще не встречала.

Марианна не смогла удержаться от смеха.

— А я тем более, — с легким сердцем сказала она. Когда они вышли на улицу, яркое солнце сменило ночную грозу, о которой напоминали широкие лужи, сломанные ветки деревьев и разбитые цветочные горшки, а в окрестностях церкви не было ни единой души.

— Пойдем на Красную площадь, — предложила Ванина. — Это сердце Москвы, и именно к ней стремятся войска. Я думаю, что Император расположится в Кремле.

По таким же безлюдным улицам, где изредка в окнах и дверях появлялись жители, женщины добрались до набережной Москвы-реки и прошли по ней до площади Наместника. Тогда они увидели, что осталось только два моста. Остальные восемь были, очевидно, взорваны ночью, и их остатки выглядывали из воды.

Странным казался этот обезлюдевший город, без всякого движения, почти мертвый. Ни единого шума, кроме еще далеких, но приближающихся звуков труб, катящихся пушек и грохота барабанов. Все это вызывало ощущение подавленности, и обе подруги, обрадованные возможностью свободно пройтись по свежему воздуху, постепенно перестали делиться впечатлениями и продолжали путь молча.

Гигантская Красная площадь открылась перед ними во всем своем величии и пустоте. Только двое русских солдат, видимо, отставших, стояли на коленях перед удивительно расцвеченным красно-сине-золотым собором Василия Блаженного и несколько быков бродили по брусчатке.

Но за зубцами Кремля мелькали какие-то фигуры, напомнившие Марианне ночные события.

— Что-то не заметно пока французов, — прошептала она. — Где же они? Их слышно, но не видно…

— Напротив! — воскликнула певица, обернувшись к реке.. — Смотрите! Они переходят вброд…

Действительно, против западного крыла Кремля кавалерийский полк форсировал Москву-реку, не особенно глубокую в этом месте, ибо вода доходила лошадям только по грудь.

Марианна нагнулась над парапетом и смотрела во все глаза.

— Французы? Вы уверены? Я их не узнаю!

Ванина радостно рассмеялась.

— Еще не французы! Великая Армия — да! Господи, неужели вы не можете узнать солдат Императора? Я знаю назубок все униформы, все соединения. Армия! Солдаты! Это моя страсть. Нет ничего прекрасней, чем эти люди.

Такой энтузиазм позабавил Марианну, которая подумала, что вкусы Ванины и ее дорогой Фортюнэ в этом вопросе равны.

— Смотрите на первых! — заволновалась певица. — Это польские гусары 10-го полка Умиеньского! За ними я вижу прусских улан майора Вертера, затем… мне кажется, это егеря Вюремберга перед несколькими полками французских гусар! Да, это они! Я узнала их плюмажи. Ах, как же чудесно снова увидеть их! Я понимаю, что их приход ставит всех нас в невозможное положение, но, Боже правый, это стоит того, и я ни о чем не жалею…

Зачарованная, увлеченная заразительным пылом ее спутницы, Марианна смотрела на приближающиеся войска, в четком порядке пересекающие реку. Нагнувшись рядом с нею через парапет, с широко открытыми глазами и трепещущими ноздрями, Ванина нетерпеливо перебирала ногами. Вдруг она вскрикнула и протянула руку.

— О, смотрите! Смотрите, там… всадник, который обогнал колонну и галопом скачет через реку.

— Этот офицер в зеленом, с громадным султаном из белых перьев?

— Да! О, я узнаю его среди тысяч! Это неаполитанский король! Мюрат… самый очаровательный кавалерист Империи!..

Восторг певицы достиг предела, и Марианна позволила себе улыбнуться. Она давно знала о склонности зятя Наполеона к пышным, даже невероятным нарядам. Но сейчас он, пожалуй, превзошел самого себя. Только он мог решиться на такой необычный и великолепный костюм: польский казакин из зеленого бархата с широкими золотыми шнурами, подпоясанный алой перевязью с золотыми полосами, и шапка того же цвета, увенчанная султаном из белых страусовых перьев, высотой не менее трех футов. И самое удивительное заключалось в том, что он умел не казаться смешным в этом наряде…

Ванина выглядела такой счастливой, что Марианна посмотрела на нее с некоторой завистью.

— Похоже, вы питаете глубокое уважение к Неаполитанскому королю? — улыбнулась она.

Певица обернулась, взглянула подруге в глаза и с величественной гордостью сказала:

— Это мой возлюбленный! Ради него я брошусь в огонь.

— И было бы очень жаль. Ни один мужчина, даже самый замечательный, не достоин того, чтобы такая женщина, как вы, погибла из-за него! Живите… и если вас любят, наслаждайтесь счастьем.

— О, я думаю, что он любит меня! Но вокруг него крутится столько женщин…

— Начиная с его супруги! Вы не боитесь грозной Каролины?

— Почему я должна бояться? Она не так уж дурна, но если бы ее брат не был императором, она никогда не стала бы королевой и никто не обратил бы на нее внимание. Она даже не умеет петь. И затем, верные супруги бывают и получше…

По всей видимости, для примадонны в этом заключался главный недостаток. Марианна предпочла оставить Каролину Мюрат ее судьбе, которая, кстати, никогда ее не волновала, ибо она не питала симпатии к самой юной из сестер Наполеона. Она всегда считала ее форменной ведьмой.

Так что она снисходительно отнеслась к встрече Ванины с ее царственным возлюбленным. Когда белая лошадь Неаполитанского короля влетела на площадь, итальянка в порыве бросилась почти под ее копыта с риском быть опрокинутой. Не будь такой реакции у Мюрата, который, внезапно нагнувшись, с криком радости схватил ее за талию и втащил в седло, неосторожная могла пострадать. После чего, не обращая внимания на окружающих, король и певица страстно поцеловались, обменялись несколькими словами и снова слились в поцелуе. Затем, так же просто, как он взял ее к себе, Мюрат опустил свою возлюбленную на землю.

— До завтра! — крикнул он. — Придете прямо в Кремль и спросите генерала Дюронеля. Он покажет, где я расквартировался…

Он тронулся, но Марианна удержала его.

— Сир! — воскликнула она. — Ваше Величество может сказать, следует ли за ним Император?

Мюрат придержал лошадь, с удивлением посмотрел на Марианну и захохотал.

— Как? Вы тоже здесь? Черт возьми, милая дама, я надеюсь, что Император как следует оценит этот приятный сюрприз…

— Но я смогу его увидеть, сир? Он следует за вами? Мне необходимо поговорить с ним.

— Я надеюсь, что, щадя его нравственность, вы будете только говорить. Он на Воробьевых горах сейчас, но я не думаю, что он вступит в Москву сегодня вечером. Я должен до его прихода проехать по городу и преследовать Кутузова! Старая лиса далеко ушла?

— Он проехал вчера утром, но его армия продолжала идти всю ночь в направлении на Рязань. Еще даже есть отставшие!

— Превосходно! Вперед, господа!.. Их надо догнать! Что касается вас, сударыня, не пытайтесь пробраться к Императору сейчас. Завтра он будет в Кремле, где сегодня вечером займутся приготовлениями. Потерпите немного. От этого он не будет менее счастлив увидеть вас.

И, сорвав одной рукой свою нелепую и великолепную шапку, Мюрат поклонился и с места пустился в галоп вдоль Москвы-реки, сопровождаемый несколькими эскадронами и… взглядом Ванины, сверкавшим, как двойная звезда.

— Завтра! — вздохнула она. — Как это долго! Что мы будем до тех пор делать? Надеюсь, у вас нет желания вернуться в Сен-Луи?

— Никакого! Я хочу попытаться найти моих друзей. Если вас не затруднит, пройдемся к дворцу губернатора. Именно там мы потерялись два дня назад.

Взявшись за руки, они не спеша направились к дворцу Ростопчина, поглядывая на войска Наполеона, постепенно занимавшие Красную площадь. Не теряя ни минуты, артиллерийские батареи развернулись, став в боевое каре. Из-за стен Кремля раздались редкие выстрелы. Одну батарею установили против гигантских Спасских ворот, тогда как группа офицеров подошла к ним с польским уланом, переводчиком, по-русски потребовавшим открыть ворота.

— У них не будет много хлопот, — заметила Ванина. — Там внутри всякий сброд, который не выдержит осаду.

Сразу потеряв интерес к происходящему, она увлекла подругу к губернаторскому дворцу, перед которым собралась редкая толпа пришедших посмотреть на захватчиков. Одна элегантная дама, стоявшая среди просто одетых девушек, отделилась от них и побежала к группе высших офицеров, собиравшихся спешиться.

— Девочки, идите сюда! — закричала она. — Не бойтесь, это наши! Может быть, они помогут вернуть вашего несчастного отца, которого эти дикари увели с собой.

— У меня создается впечатление, что русские увезли больше заложников, чем можно было подумать, — сказала Ванина. — Эта дама — мадам Обер, знаменитая французская портниха. Последнее время она особенно не скрывала радости по поводу новостей с войны. Проклятый Ростопчин отомстил, арестовав ее мужа.

Но Марианна больше не слушала. Среди стоявших перед дворцом она только что узнала Крэга О'Флаерти. Опустив голову и заложив руки за спину, ирландец с меланхолическим видом неторопливо мерил мостовую шагами, словно кого-то ожидая.

С криком радости Марианна бросилась ему на шею, забыв о своей ране, которая сразу же напомнила о себе, вызвав резкую боль. И крик радости завершился стоном, не привлекшим, впрочем, внимания ирландца.

— Наконец-то вы здесь! — воскликнул он, как пушинку подхватывая ее на руки. — Святой Патрик! Я уже начал думать, что никогда вас не увижу… А где Бофор?

Марианна быстро рассказала их приключения после того, как они расстались, представила Ванину, чей вид произвел невероятное впечатление на моряка, затем, не переводя дыхания, добавила:

— Теперь вы знаете все. Я надеюсь скоро получить новости о Язоне. Но вы, вы хоть знаете, где Жоливаль и Гракх?

— Гракх бродит по городу в поисках вас. А Жоливаль там, внутри, — сказал он, показывая большим пальцем назад, на дворец Ростопчина. — Когда мы вчера выбирались из той свалки, его узнал какой-то француз, один из тех молокососов во фраках, которые при любом случае хватаются за шпагу. Они погнались за ним, чтобы сыграть плохую шутку, и, убегая, он так неудачно упал, что сломал ногу…

— Как же так? О, Господи! Надеюсь, они не убили его?

— Нет. Я обезоружил одного, забрав его штрыкалку, и освободил нашего друга. Конечно, ему было плохо, но нам повезло, что нашелся доктор, тоже француз, который тоже прятался, тем более что он служил личным лекарем губернатора и не знал, какую судьбу уготовил ему его хозяин. Он видел, как упал Жоливаль, и, к счастью, клятва Гиппократа оказалась сильней страха. Он пришел к нам и помог отнести пострадавшего в дворцовую конюшню, где он прятался. Лошадей оттуда уже увели. Затем, когда Ростопчин и его банда испарились, мы спокойно перебрались к нему. В настоящий момент, — добавил он смеясь, — наш дорогой виконт сибаритствует в постели губернатора. Однако пойдем… ваше присутствие будет самым лучшим лекарством.

Сидя в громадном кресле с изголовьем, с ногой, покоящейся на табурете с большой подушкой, Аркадиус расположился в нише высокого окна, словно царственная особа, поглядывая на роскошное убранство этой просторной комнаты. Золото блестело здесь почти повсюду в облицовке, но убранство состояло исключительно из трофейного оружия и батальных картин, что при полном отсутствии ковров делало эту комнату такой же уютной, как тронный зал.

Видимо, виконт изнывал здесь от скуки. Это ощутилось в его приеме: Марианну он встретил криком радости, Ванину-с почтением, подобающим инфанте. Благодаря его устным заботам и более действенным — доктора Дариньи, оставшегося единственным хозяином дворца, женщины получили в свое распоряжение находившуюся рядом комнату графини Ростопчиной.

Затем, когда Ванина ушла на поиски своих товарищей по сцене, прихватив с собою Дариньи, Марианна и Жоливаль остались одни с Крэгом.

У кресла виконта состоялся совет. Сейчас было не до секретов. Ведь ирландец явил достаточно доказательств дружбы и верности, чтобы посвятить его во все…

И Марианна подробно рассказала о трагических событиях, пережитых Язоном и ею самою, затем о ночи у аббата Сюрже и неожиданной встрече, имевшей там место.

— Я никак не могу представить, что за опасность нам угрожает, если кардинал потребовал покинуть Москву до завтрашнего вечера, — вздохнула она в заключение. — Мне кажется, наоборот, — раз Император прибудет, нам больше нечего бояться…

Но Жоливаль, видимо, не разделял такую уверенность. Напротив, по мере того как Марианна говорила, он становился все более мрачным.

— Кардинал — один из наиболее осведомленных людей, известных мне, — угрюмо сказал он. — Поэтому, если он сказал нам бежать, значит, так надо. Доктор Дариньи слышал какие-то странные пересуды, которым, по правде говоря, не придал большого значения, зная склонность русских к драмам и трагедиям. Но то, что вы сообщили, придает этим сплетням оттенок достоверности.

— А что за сплетни?

— В горячке уязвленного патриотизма отцы этого города и, конечно, сам губернатор решили ради спасения Империи пожертвовать Москвой.

— Пожертвовать?

— Вот именно, на библейский манер. Москва будет превращена в костер, на котором в угоду оскорбленному в его гордыне царю погибнет армия Наполеона. Говорят, что уже за несколько недель в Воронцове, в имении князя Репнина, расположенном в шести верстах отсюда, устроили целый арсенал, где изготовляют петарды, ракеты и еще не знаю что, чтобы ими нагрузить гигантский шар, как у господ Монгольфье, который взорвут над городом.

— Что за безумие! — воскликнула Марианна, взяв Жоливаля за руку. — Всего несколько дней назад русские считали, что они победили под Бородином, и еще вчера, отступая, они твердо верили, что Кутузов закрепится в городе, чтобы защищать его.

— Я знаю! Вот почему Дариньи не поверил слухам, а я тем более. Однако нам нужно отнестись серьезно к предупреждению кардинала. Лучше всего, если вы уедете сегодня вечером, мое дорогое дитя…

— Об этом не может быть и речи. Ваша нога меняет все. Вы не можете двигаться, значит, я остаюсь с вами, и если появится опасность… что ж, мы встретим ее вместе. Кроме того, вы забыли об Императоре. Завтра состоится его торжественный въезд в город, и я любой ценой должна увидеть его и поговорить с ним…

— Не могли бы вы доверить это проклятое письмо О'Флаерти? Он сможет передать его так же хорошо, как и я…

— Конечно, — поддержал ирландец. — Я полностью к вашим услугам…

Но Марианна не хотела ничего слышать.

— Благодарю, Крэг, но я должна отказать. Вы не пробьетесь даже до камердинера Наполеона. А я дойду до него, и, если действительно завтра вечером может случиться что-то ужасное, я обязана предупредить его. Эта ловушка неизмеримо опасней той, о которой я хочу сообщить, ибо, если русские решили сжечь Москву, может так случиться, что пути отступления Императора и его войск будут отрезаны.

Жоливаль не был человеком, легко признающим себя побежденным, когда дело шло о безопасности Марианны. Он продолжал отстаивать свою точку зрения, когда О’Флаерти положил конец спору, заявив, что за двадцать четыре часа до предполагаемой опасности Марианна вполне успеет повидаться с Императором, а затем отправиться с друзьями в замок графа Шереметева.

— Я найду для вас какую-нибудь повозку, виконт, — с обычным оптимизмом заверил он, — и если в Москве не найдется лошадей, мы с Гракхом повезем вас! Теперь же проведем спокойно вечер, слушая приятною музыку трубачей кавалерии Неаполитанского короля. А ночью выспимся…

Но их благие намерения были нарушены прибытием новой воинской части, сопровождавшимся громкими командами, топотом копыт и лязгом оружия, заглушившими музыку кавалерийских труб.

— Что там еще происходит? — нетерпеливо спросил Жоливаль, пытаясь выглянуть наружу.

— Ничего или почти ничего, — сказал Крэг. — Прибыл новый полк. По-моему, гренадеры. Вырос целый лес медвежьих шапок. Великая Армия готовится взять нас штурмом.

Не прошло и минуты, как высоченный голубоглазый блондин в свежевычищенном мундире, с шапкой на согнутой руке вошел в комнату, по-военному поздоровался и, заметив женщину, просиял в улыбке, открывшей крепкие белые зубы под красивыми, чуть рыжеватыми усами.

— Адриан Жан-Батист-Франсуа Бургонь, — представился он звонким голосом, — родом из Конде-сюр-Эско, сержант гренадер императорской гвардии. Добрый вечер честной компании!

— Гвардия! — вскричала Марианна. — Значит ли это, что Император уже в Москве?

— Нет, сударыня! Это значит только, что мы пришли занять кварталы вокруг этого древнего замка, — он махнул рукой в сторону Кремля. — Император еще за городом. Я слышал, как он сказал, что ждет делегацию бояр…

— Бояр? — рассмеялся Жоливаль. — Сейчас не Средние века! Их больше нет, бояр! Что касается какой-нибудь делегации… я полагаю, что Его Величеству придется долго ждать. Этот город такой же пустой, как мой карман…

— Похоже на то, — подтвердил сержант Бургонь, философски пожав плечами. — Все, что удалось обнаружить, — это каких-то голодранцев с физиономиями висельников, которые пытались в нас стрелять. Почему эти проклятые русские так боятся нас? Ведь мы не желаем им зла. У нас самые добрые намерения. Впрочем, и приказы очень строгие…

— Кстати, — спросил Жоливаль, — что привело вас сюда, сержант? Хотите здесь расположиться?

— Если это вам не помешает, да. Похоже, дворец принадлежит губернатору?

— Да, но я не губернатор. Просто мы беженцы, французы и…

— Я в этом не сомневаюсь. Уверяю вас, господа, сударыня, никто не собирается вас стеснить. Мы расквартируемся на первом этаже и во дворе и постараемся не помешать вам спокойно спать. Желаю вам спокойной ночи и приятных снов! Под нашей охраной вам нечего бояться сброда, который еще болтается в этом городе!..

Но ночь оказалась гораздо менее спокойной, чем пожелал бравый сержант. Кроме того, что не вернулась Ванина и это обеспокоило Марианну, несколько раз совсем поблизости раздавались сильные взрывы.

От Гракха, появившегося рано утром после того, как он патрулировал часть ночи с людьми сержанта, который сразу внушил ему симпатию, узнали, что в районе Яузы взлетел в воздух большой дом, огонь сожрал часть базара в Китай-городе, а возле Петровского моста казенная винная лавка, одна из немногих оставшихся целых, сгорела до фундамента, и ничего нельзя было сделать, потому что, добавил юноша: «Во всем городе не оказалось ни единой пожарной помпы действующей. Нашли, правда, две, но в непригодном состоянии».

Эта последняя деталь особенно усилила опасения постояльцев дворца Ростопчина. Исчезновение помп угрожающе подтверждало слухи, сообщенные доктором Дариньи, который также не вернулся, и предупреждение кардинала.

— Не нравится мне это, — сказал виконт. — До наступления ночи нам надо покинуть Москву. Приступайте к поискам повозки, дорогой Крэг! А вы, Марианна, попытайтесь увидеть Императора, как только он появится.

— По словам сержанта, это произойдет рано, — вмешался Гракх. — В шесть или семь часов, может быть…

— Тем лучше, вы пораньше с этим покончите, мое дорогое дитя, а Наполеон сможет принять любые меры, какие сочтет необходимыми. Затем возвращайтесь побыстрей. Гракх проводит вас, ибо среди такой массы солдат неизвестно, что может случиться с молодой красивой женщиной без защитника.

В шесть часов Марианна с Гракхом вышла во двор, где ее приветствовал сержант, который колдовал над котелками с супом, висевшими над бивачными кострами. Полным гордости жестом он указал ей на четверых крепко связанных людей подозрительного вида, лежавших в углу.

— Сегодня ночью хорошо поработали, мадам! Удалось поймать этих «паломников», которые подожгли дом, здесь рядом. Там были женщины, их удалось спасти. К несчастью, одного человека потеряли.

— И что вы с ними сделаете? — спросил Гракх.

— Расстреляем, конечно! Судя по тому, что нам сказали, — это преступники. Жалеть таких нечего…

— Сержант, — оборвала его Марианна, — скоро вы убедитесь, что таких людей много еще на свободе. Ходят слухи, что губернатор отдал приказ сжечь Москву.

— Да, об этом известно! Кое-где уже были такие попытки, но их пресекли. Идите спокойно, милая дама, наш Отец-Победа знает, что надо делать…

— А есть какие-нибудь новости? Он уже прибыл?

— Император? Еще нет! Но уже скоро. Слушайте… Оркестр играет «Победа с нами»! Он приближается!..

Подхватив юбки, Марианна поспешила из дворца. На площади ее глазам открылось неожиданное зрелище; можно было подумать, что находившиеся на ней войска готовились к костюмированному балу, ибо они занимались примеркой просто экзотической одежды. Одни, сплошь покрытые мехами, напоминали медведей, другие нарядились в костюмы калмыков, китайцев, турок, татар, персов и знатных вельмож времен Екатерины Великой. Это происходило среди нагромождения провизии всех видов, такой, как колбаса, ветчина, открытые бочки с вином, рыба, хлеб, сладости, — гигантский маскарад, удивительный карнавал, благодаря которому солдаты старались, как дети, возместить недели страданий и лишений бесконечного пути. Это немного напоминало базар в Самарканде после прохода Чингисхана…

Но внезапно все прекратилось. Грохот барабанов и выкрикиваемые во всю глотку команды перекрыли шум. Люди торопливо складывали свои пожитки, принимая военный вид и выстраиваясь таким образом, чтобы прикрыть съестные припасы. Еще несколько мгновений слышались звуки марша гвардейского оркестра, затем снова воцарилась гробовая тишина, двадцать четыре часа назад опустившаяся на Москву. Раздался лязг оружия, какая-то отрывистая команда, затем невероятный рев потряс все вокруг: показался Император.

Вопреки ее воле у Марианны перехватило дыхание, и она поднялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он ехал шагом на Эмире, одном из своих любимцев, с задумчивым видом, в привычной форме егерей, заложив руку в вырез жилета. Он смотрел только на мощную красную крепость, куда он сейчас въедет, ставшую еще красней под лучами восходящего солнца. Иногда он бросал также взгляд в сторону базара, откуда еще поднимался черный дым.

— Похоже, что он потолстел, — шепнул рядом Гракх. — И он совсем неважно выглядит!..

Действительно, лицо Наполеона имело желтушный оттенок, а сам он, бесспорно, заметно погрузнел. Около него гарцевали Бертье, Коленкур, Дюрок, мамелюк Али, кто-то еще, кого Марианна не могла рассмотреть. Он поднял руку, приветствуя неистовствующих солдат, затем вся кавалькада в сопровождении эскорта исчезла за Спасскими воротами, которые немедленно взяли под охрану егеря.

— Вы думаете, что они нас пропустят, мадемуазель Марианна? — забеспокоился юноша. — Мы в нашей грязной одежде имеем тот вид!..

— Нет никаких оснований не пропустить нас. Я заметила гофмаршала двора. Вот его я и попрошу позвать. Идем!

И без всяких колебаний она, в свою очередь, направилась к высокой Спасской башне. Но, как и предполагал Гракх, часовые отказались пропустить ее, хотя она и назвала свое имя и титул.

— Еще не было приказа, — объяснил ей юный лейтенант. — Подождите немного.

— Но я прошу вас только предупредить гофмаршала Дюрока. Он один из моих друзей.

— Возможно! Но дайте ему время хотя бы прийти в себя, а нам — получить инструкции.

Марианна немного подождала и, видя, что офицер, похоже, забыл о ней, повторила свою просьбу. Но не с большим успехом, чем в первый раз. Спор грозил затянуться до бесконечности, когда за гигантским сводом появилась разукрашенная галунами фигура.

Марианна сразу же узнала их хозяина.

— Вот капитан де Тробриан, — воскликнула она, — пустите меня к нему!

— Вы отстали от жизни, сударыня, теперь он майор. Он бывший командир эскадрона, и я не вижу… Эй! Вернитесь!

Марианне надоело объясняться, и она, нырнув под преграждавшую ей путь руку, побежала к офицеру. Она действительно давно знала Тробриана. С того памятного вечера в Мальмезоне, когда Язон и она смогли предупредить Наполеона о покушении, которое подготовил шевалье де Брюслар. После чего красивый офицер егерей довольно часто появлялся в салоне особняка д'Ассельна, и ему не потребовалось и секунды, чтобы узнать бегущую к нему бледную скромно одетую женщину.

— Вы? Но что вы здесь делаете? Слово чести, сударыня, я не знал, что вы в России, и думаю, что и сам Император…

— Мне нужно увидеть его, Тробриан. Умоляю вас, помогите мне пройти к нему. Вы знаете меня: я не сумасбродка, но мне необходимо поговорить с Его Величеством немедленно. У меня сообщения чрезвычайной важности. Дело идет о спасении всех!

Он внимательно посмотрел ей в глаза. То, что он там увидел, должно быть, убедило его, так как он, не задавая больше вопросов, взял под руку молодую женщину.

— Идем! — сказал он.

Затем, обернувшись к своему подчиненному, приказал:

— Пропустите малого, который сопровождает княгиню Сант'Анна, Бреге, это ее кучер!

Откуда я мог знать? — пробормотал тот. — Кучера без кареты и лошадей так же трудно себе представить, как… княгиню в наряде горничной…

— От тебя и не требуется столько! Надеюсь, что я отыщу дорогу в этом скопище дворцов, — добавил он, улыбаясь молодой женщине. — Может быть, вы знакомы с ним лучше меня?

— Ничуть! Я тоже только приехала.

Вместе с офицером они прошли по садам и дворам, отделявшим церкви и дворцы, направляясь к самому большому из них, удивительно соединявшему в себе готический стиль и модерн, верхняя часть которого была построена царицей Елизаветой. Повсюду располагались солдаты и уже сновали императорские слуги, осваивая новое жилище.

— Император доволен? — спросила Марианна, когда они поднимались по широкой каменной лестнице.

— Вы хотите знать, в хорошем ли он настроении? — смеясь, сказал офицер. — Я думаю, да… Только что, когда он пересек ограду, я слышал, как он воскликнул: «Все-таки я наконец в Москве, в древнем дворце царей, Кремле!» Как чудесно, что он это воспринял так, а то, когда мы увидели обезлюдевший город, появилось опасение, что разочарование будет жестоким. Но нет… Император считает, что люди боятся, прячутся, однако они появятся, когда увидят, до какой степени он расположен к ним…

Марианна печально покачала головой.

— Они не появятся, друг мой. Этот город — гигантская западня…

Она больше ничего не сказала. Они вышли в огромную галерею, посреди которой граф де Сегюр, церемониймейстер, и маршал Боссэ, префект двора, прибывшие накануне, чтобы приготовить квартиры, занимались их распределением среди тех, кто заполнял помещение.

Все были настолько заняты, что не обратили ни малейшего внимания на новоприбывших, и Тробриан, заметив бесстрастную фигуру мамелюка Али, который стоял, скрестив на груди руки, перед высокой, искусно отделанной дверью, направился к нему.

Али сделал знак, подтверждение, затем показал, что у Наполеона в комнате только его камердинер.

— Констан? — воскликнула Марианна. — Его-то мне и надо. Бога ради, позовите его! Скажите, что княгиня Сант'Анна здесь и хочет немедленно увидеть Императора.

Спустя минуту слуга-фламандец выскочил из двери и, чуть не плача, буквально упал в объятия Марианны, к которой он всегда питал слабость.

— Мадмуа… Княгиня! Ваше Светлейшее Сиятельство! Какая неожиданная радость! Но какому счастливому случаю мы обязаны?..

— Позже, мой дорогой Констан, позже! Я хочу видеть Императора. Возможно ли это?

— Конечно же. Мы не успели еще ввести протокол. И он будет так доволен. Идите! Идите скорей!

Несколько дверей, анфилада салонов, снова дверь, и Марианна, чье появление объявил, как победу, торжествующий голос Констана, влетела в заваленную багажом громадную комнату, где возле кровати с пышным балдахином, увенчанным двуглавым орлом и императорской короной, Наполеон с помощью Дюрока закреплял на стене портрет белокурого мальчика.

Когда мужчины обернулись, она уже склонилась в глубоком реверансе.

Наступила такая напряженная тишина, что молодая женщина, стоя почти на коленях, не смела приподнять голову. Затем до нее донесся голос Наполеона.

— Как?.. Это вы?

— Да, сир, это я! Простите мое внезапное вторжение, но я проделала очень длинный путь, чтобы увидеть вас.

Снова молчание, но на этот раз она решилась поднять голову, посмотрела на него и тотчас ощутила, как ее охватывает разочарование и одновременно беспокойство. После того, что ей сказал Мюрат, после горячего приема Тробрианом и просто восторженного — Констаном она рассчитывала на радушную встречу. Увы, об этом, очевидно, нечего и думать. Лицо Императора мгновенно приняло такое выражение, как в самые худшие времена. Нахмурив брови, он с мрачным видом смотрел на нее, машинально перебирая за спиной руками. И, поскольку он и не подумал разрешить ей подняться, она прошептала:

— Я имела честь сказать Вашему Величеству, что я проделала длинную дорогу. Я очень устала, сир…

— Вы… Ах, да! Ну встаньте же. Уйди, Дюрок! Оставь нас и проследи, чтобы мне не мешали.

Улыбка, которую адресовал ей, проходя мимо, гофмаршал двора, немного утешила Марианну, поднявшуюся с трудом, так как сказывалось отсутствие практики.

Тем временем Наполеон вполне естественно возобновил свою привычку из Сен-Клу или Тюильри в этом чужом дворце, начал прохаживаться по толстому ковру, время от времени бросая взгляды на открытые окна, откуда открывался вид на Москву-реку и всю южную часть города. И только легкий стук закрывшейся двери напоминал ему, что он один с Марианной, заставив остановиться и посмотреть на нее.

— Для придворной дамы вы довольно странно одеты, — сухо заметил он. — Честное слово, ваше платье в дырках. Оно грязное. И хотя ваша прическа не в таком уж большом беспорядке, вы от этого не выглядите лучше. Что вы, собственно, хотите?

Оскорбленная грубостью этого выпада, Марианна ощутила, как кровь ударила ей в лицо.

— Мое платье такое же, как и я, сир! Оно пересекло от Одессы три четверти России, чтобы добраться до вас! И хотя в нем и есть дыры, оно смогло сберечь это…

Она достала из внутреннего кармана бумаги, которые ей удалось сохранить, несмотря на все передряги, так же, впрочем, как и зашитый в ее сорочке бриллиант.

— Что это такое? — брезгливо спросил Наполеон.

— Письмо наследного принца Швеции его доброму другу царю, — сказала она, четко выговаривая каждый слог, чтобы он не смог притвориться, что не понял, — письмо, в котором, Ваше Величество это увидит, этот республиканский экс-генерал дает удивительные советы. Вы найдете также, сир, сообщение из того же источника с пожеланиями этого высокого господина! И что он желает получить взамен.

Он скорее вырвал, чем взял, письмо из ее руки и, бросив быстрый взгляд на молодую женщину, стал его пробегать. По мере того как он читал, Марианна могла видеть, как трепещут его ноздри и набухает маленькая жилка на виске. Зная, как он ведет себя в гневе, она ждала взрыва проклятий, но ничего не произошло. Словно избавляясь от грязной тряпки, он бросил бумагу на кровать.

— Где вы взяли это? — спросил он только.

— На столе герцога де Ришелье, сир, после того как дала ему снотворное… и перед пожаром, уничтожившим несколько кораблей в порту Одессы!..

На этот раз он посмотрел на нее с изумлением, высоко подняв левую бровь.

— Снотворное? — пробормотал он. — Пожар!..

Затем, внезапно расхохотавшись, он протянул руку молодой женщине.

— Садитесь на диван, княгиня, и расскажите мне об этом! Вы в самом деле самая сногсшибательная женщина из всех, кого я встречал. Вас посылают с миссией, которая превосходно проваливается, но вы выполняете другую, которой никто вас не обязывал, и делаете это невероятным образом…

Он уже расположился рядом с нею, когда легкое царапанье по двери заставило его вздрогнуть.

— Я же сказал, чтобы мне не мешали! — закричал он. В приоткрытую дверь осторожно просунулась голова Констана.

— Это генерал Дюронель, сир! Он настаивает, чтобы его приняли. Он говорит, что это крайне важно…

— И он тоже! Решительно, в это утро все важно. Пусть войдет!

Появился офицер и, вытянувшись в струнку, отдал честь.

— Сир, простите! Но Ваше Величество должны немедленно узнать, что моих жандармов недостаточно, чтобы обеспечить порядок в городе таких размеров. Этой ночью были пожары. Часто попадаются вооруженные бандиты, которые стреляют в моих людей…

— Ну и что же вы предлагаете?

— Немедленно назначить губернатора, сир. Отборной жандармерии не хватает. Если Ваше Величество позволит, я осмелюсь посоветовать облечь полагающимися правами и званием господина герцога де Тревиза!

— Маршала Мортье?

— Да, сир. Свежая гвардия, которой он командует, уже расположилась в Кремле и прилегающих улицах. Следует срочно доверить ему высшее командование в Москве.

Наполеон слегка задумался, затем сказал:

— Решено! Пришлите ко мне Бертье! Я отдам ему соответствующие распоряжения. Вы можете готовиться… Но вернемся к вам, дорогая моя, — добавил он, снова поворачиваясь к Марианне, — расскажите немного ваш роман, это развлечет меня.

Сир, — воскликнула молодая женщина, сложив руки, как на молитву, — умоляю Ваше Величество отказаться сейчас от этого рассказа, ибо у меня есть сообщить нечто гораздо более серьезное.

— Более серьезное? Что же, Господи?

— Вы в опасности в этом городе, сир… В очень большой опасности. Если вы согласитесь поверить мне, вы не останетесь ни часа больше ни в этом дворце, ни в городе вообще! Потому что завтра, быть может, не останется ничего ни от Москвы… ни от вашей Великой Армии…

Он так резко встал, что диван качнулся, едва не сбросив Марианну на пол.

— Что еще за история? Честное слово, вы сходите с ума!

— Если бы так, сир. К несчастью, я опасаюсь, что я права…

Тогда, поскольку он не откликнулся, она поспешила рассказать все, что узнала во дворце Ростопчина: об арсенале в Воронцове, о воздушном шаре, выпущенных из тюрем преступниках, бегстве горожан.

— И они не вернутся, сир! Уже прошедшей ночью вспыхивали пожары. Это начнется сегодня вечером, сейчас, быть может, а раз в Москве не осталось ни одной помпы, вам грозит смертельная опасность, сир, и я умоляю вас послушаться меня. Уезжайте! Уезжайте, пока не будет поздно!.. Я знаю, что те, кто хочет остаться в живых, должны до вечера покинуть город.

— Вы знаете, говорите вы? Откуда же вы это знаете?

Она ответила не сразу, а когда начала, сделала это медленно, подбирая слова, дабы не скомпрометировать крестного.

— Позавчера… мне пришлось попросить убежище у одного католического священника. Там были беженцы… эмигранты… по-моему, ибо я слышала, как один убеждал других любой ценой покинуть Москву до сегодняшнего вечера…

— Имена этих людей?

— Сир, я не знаю. Я только три дня здесь. И вообще никого не знаю…

Он помолчал несколько мгновений, затем вернулся к ней и сел рядом.

— Не придавайте значения этим пересудам. Они, безусловно, исходят, как вы правильно заметили, от эмигрантов, людей, которые ненавидят меня и всегда выдают желаемое за действительность. Русские не настолько безумны, чтобы из-за меня сжечь свой святой город. Кстати, еще до наступления вечера я пошлю царю предложение заключить мир!

Но, несмотря на все, чтобы успокоить вас, я отдам приказ прочесать город густым гребнем. И я абсолютно спокоен… Сжечь этот прекрасный город было бы больше чем преступлением… ошибкой, как сказал бы ваш добрый друг Талей-ран! А теперь расскажите вашу историю.

— Это займет много времени.

— Не имеет значения! Могу же я немного отдохнуть. Констан! Кофе! Много кофе и пирожные, если ты их найдешь…

Стараясь излагать все ясно и по возможности кратко, Марианна рассказала невероятную одиссею, которую она пережила после Флоренции, ничего не скрывая, даже то, что затрагивало ее стыдливость. И в том, кто с напряженным вниманием слушал ее, она перестала видеть Императора и даже своего прежнего возлюбленного. Он был теперь только человеком, которого она любила прежде всем сердцем и к которому, несмотря на все его недостатки, сохранила глубокое уважение и подлинное доверие. Ей приходилось видеть его грубым, иногда безжалостным, но она знала также, что в этом гениальном человеке невысокого роста, чьи плечи несли груз целой империи, билось сердце настоящего дворянина, вопреки всему, что измышляли непримиримые эмигранты.

Поэтому же она без малейших колебаний открыла ему тайну князя Сант'Анна и почему этот знатный сеньор хотел иметь сына с императорской кровью; но хотя она и не колебалась, все-таки немного побаивалась его реакции. Однако ее сомнения быстро рассеялись.

Когда после небольшой остановки она хотела продолжать рассказ, она почувствовала, как рука Императора легла на ее руку.

— Я упрекал тебя тогда, Марианна, за то, что ты вышла замуж без моего согласия, — сказал он, машинально переходя на прежнее «ты» с той удивительной, глубокой нежностью, свойственной только ему. — Сейчас я прошу за это прощения. Я никогда не смог бы найти тебе супруга с подобными достоинствами.

— Неужели? Ваше Величество не шокированы? Должна ли я так понимать, что Ваше Величество считает…

— Что ты вышла замуж за человека исключительного, редкого. Надеюсь, это ты понимаешь?

— Конечно! Это сама очевидность. Однако…

На этом слове он встал, поставил колено на диван и взял ее за подбородок, чтобы заставить смотреть ему прямо в глаза.

— Однако что? — спросил он с не предвещавшим ничего хорошего металлическим оттенком в голосе. — Не собираешься ли ты случайно говорить мне еще о твоем американце? Смотри, Марианна! Я всегда считал тебя женщиной незаурядной. Я не хотел бы изменить это мнение…

— Сир, — испуганно воскликнула она, — прошу вас! Я… я еще не все вам рассказала…

Он оставил ее и отошел в сторону.

— Тогда говори! Я слушаю тебя…

Что-то изменилось в атмосфере, ставшей на некоторое время такой же, как когда-то. Наполеон снова стал ходить по комнате, но медленней, опустив голову на грудь, слушая и размышляя одновременно. И когда наконец Марианна умолкла, он обернулся и устремил на нее взгляд серо-голубых глаз, из которых снова исчез гнев.

— И что же ты собираешься теперь делать? — серьезно спросил он.

Она заколебалась на мгновение, ибо, сознательно умолчав о пребывании в Москве кардинала де Шазея, теперь невозможно признаться в намерении встретиться с ним в имении графа Шереметева. К тому же и без этого Наполеон мог посчитать отступничеством ее желание уйти к врагу.

Опустив голову, чтобы избавиться от его пронизывающего взгляда, она прошептала:

— Я думаю покинуть Москву… сегодня вечером. Мой друг Жоливаль укрылся во дворце Ростопчина. У него сломана нога, и в случае пожара ему будет трудно спастись.

— Куда вы направитесь?

— Я… я еще не знаю!..

— Ты лжешь!

— Сир! — возмутилась она, злясь на себя за то, что покраснела.

— Не кипятись! Я вижу, что ты лжешь, и ты это прекрасно знаешь. Просто ты хочешь броситься за казаками. Чтобы, невзирая ни на что, найти этого Бофора, которым ты увлечена до потери сознания. Неужели ты не отдаешь себе отчета, что он приведет тебя к гибели?

— Это неправда! Я люблю его…

Достойная причина! Я тоже любил Жозефину, и, однако, я прогнал ее, потому что я хотел иметь наследника. Я и тебя любил, тебя… Да, ты можешь улыбаться, но я любил тебя по-настоящему и, быть может, люблю еще. Однако я женился на другой, потому что эта другая — дочь императора, а основание династии требует этого…

— Это не одно и то же.

— Почему? Потому что ты воображаешь, что не выдумала эту любовь? Потому что ты считаешь себя женщиной одной-единственной страсти? Полно, Марианна… Не глупи! Разве ты не любила, выходя замуж за человека, которого по моему приказу гильотинировали в Венсенне?

— Он сам позаботился убить ту любовь. И то было просто детское увлечение…

— Да нет же! Если бы на месте того негодяя оказался достойный человек, ты бы спокойно жила с ним, не думая о других. Однако ты уже тогда видела сьера Бофора… А как насчет меня?

— Вас?

— Да, меня! Меня ты любила? Да или нет? Или ты разыгрывала комедию? В Трианоне? В Тюильри?

Она с ужасом смотрела на него, чувствуя, что теряет почву под ногами перед лицом такой безжалостной логики.

— Я надеюсь, — прошептала она, — «что вы не верите в это. Да, я любила вас… до потери разума от ревности в день вашей свадьбы.

— И если бы я женился на тебе, ты была бы самая верная из императриц. Однако ты познакомилась с Язоном Бофором! Скажи мне, Марианна, можешь ли ты точно установить момент, когда ты заметила, что любишь его?

— Я не знаю. Это так неопределенно… Такое не случается сразу. Хотя… мне кажется, что я почувствовала это… на балу в австрийском посольстве!

Император покачал головой.

— Когда ты увидела его рядом с другой. Когда ты узнала, что он женат, значит, потерян для тебя. Это именно то, что я думал…

— Что вы хотите сказать?

Он коротко улыбнулся ей улыбкой, вернувшей ему его двадцать лет, и с большой нежностью обнял ее за плечи и привлек к себе.

— Ты — как все дети, Марианна. Они всегда желают того, чем не владеют, и чем трудней цель, тем больше желание. Из-за какого-нибудь пустяка они пренебрегают самыми красивыми, иногда очень дорогими игрушками и украшениями. И чтобы добраться до отражения звезды, сверкающего в глубоком колодце, они готовы рисковать жизнью. Ты похожа на них… Ты готова оставить землю ради отражения в воде, ради чего-то, чем ты никогда не овладеешь и что уничтожит тебя.

Она запротестовала, но не так пылко, как недавно.

— Он тоже… он любит меня.

— Ты сказала это тише, потому что не совсем уверена в этом, и ты права… Что он особенно любит, так это собственное изображение, которое он видит в твоих глазах. О, конечно, он по-своему может любить тебя. Ты достаточно красива для этого. Но признай, что он явил тебе плохие доказательства своих чувств. Поверь мне, Марианна, оставь эту идею. Откажись от этой пагубной любви… Ты должна перестать жить несвойственной тебе жизнью. Жить ради одного, забывая о другом…

— Я не могу! Я не могу!

Он ничего не ответил и отпустил ее, тогда как слезы засверкали на глазах молодой женщины. Он быстро подошел к стене, снял недавно укрепленный им портрет и подал его ей.

— Смотри! Вот мой сын. Этот портрет, написанный Жераром, привез мне из Парижа накануне вступления в Москву Боссэ. У меня нет более драгоценного сокровища… Посмотри, как он красив!

— Очень красив, сир!

С непонятным отчаянием она смотрела сквозь слезы на изображение великолепного белокурого малыша со взглядом уже серьезным, несмотря на едва укрывавший его муслин и гирлянды роз. Голос Императора стал более проникновенным, доверительным, но и более настойчивым.

— У тебя тоже есть сын. И ты сказала, что он превосходный. Ты утверждаешь, что не можешь разлюбить Бофора, но разве так легко не любить своего сына, Марианна? Ты прекрасно знаешь, что нет! Если ты упорствуешь в безумных поисках невозможного счастья, преследуя человека женатого, — не забывай этого, ибо сеньора Бофор существует, даже если вы решили забыть о ней, — да, так если ты упорствуешь, наступит день, когда желание вновь обрести своего ребенка станет невыносимым, даже и особенно если у тебя будут другие, потому что ты не изведаешь его любви.

Неспособная больше вынести это, она выронила из рук портрет и навзничь рухнула на диван, сотрясаясь от конвульсивных рыданий. Она едва расслышала голос Императора, который прошептал:

— Плачь! Тебе это необходимо… Оставайся здесь, я скоро приду!

Некоторое время она проливала слезы, даже не отдавая себе отчета — почему? Она не могла определить, кем вызвано это отчаяние, принесшее ей такую боль: мужчиной, которого она упорно обожала, или ребенком, о котором ей так неожиданно напомнили…

В конце концов она почувствовала, что ее приподняли и чья-то заботливая рука провела по ее лицу смоченной в одеколоне салфеткой, из-за чего она чихнула.

Открыв глаза, она узнала Констана, который склонился над нею с таким беспокойством и сочувствием, что, несмотря на ее горе, она улыбнулась ему.

— Уже так давно вы не дарили мне ваши заботы, мой дорогой Констан.

— Действительно, госпожа княгиня. Я часто жалел об этом. Вы чувствуете себя лучше? Я приготовил еще немного кофе…

Она охотно приняла чашку горячего напитка, залпом выпила и сразу почувствовала облегчение. Оглянувшись и увидев, что, кроме верного слуги, в комнате никого нет, она спросила:

— А где Император?

— В соседней комнате, где он устроил свой кабинет. Говорят, что вспыхнули новые пожары вдоль реки, которую называют Яуза, совсем рядом с дворцом… Балахова, где Неаполитанский король разместил штаб…

Она сейчас же вскочила и подбежала к окнам, но они не выходили на нужное направление. Виднелся только легкий дым в восточной стороне.

— Я говорила ему, что это начнется, — сказала она нервно. — Возможно, новые пожары заставят его решиться эвакуироваться…

Это меня сильно удивило бы, — заметил Констан. — Эвакуироваться? Его Величество не знает этого слова. Так же, как и слова «отступление». Он даже не знает, что это значит. Какова бы ни была опасность. Погодите, сударыня, взгляните на этот сафьян, — добавил он, показывая молодой женщине большой зеленый портфель, который он достал из дорожного кофра, — вы видите этот тисненный золотом венок?

Она сделала знак, что да. Тогда, с нежностью проводя пальцем по вдавленному в кожу рисунку, Констан вздохнул.

— Этот венок воспроизводит тот, который в Нотр-Дам в день коронации он сам возложил себе на голову. Обратите внимание на рисунок листьев. Они заострены, как стрелы наших древних лучников, и, как и они, всегда устремлены вперед, никогда не пятясь…

— Но они могут быть уничтожены! Что станет с ними среди огня, с вашими лаврами, мой бедный Констан?

— Ореол, госпожа княгиня, более сияющий, чем ореол мученика. Огненный венок в некотором роде…

Быстрые шаги возвращавшегося Императора оборвали его речь, и он отступил в глубь комнаты, тогда как появился Наполеон. На этот раз он был мрачен, и его нахмуренные брови слились в одну линию, под которой глаза приобрели оттенок стали.

Подумав, что она будет лишней, Марианна хотела сделать реверанс.

— С разрешения Вашего Величества…

Он посмотрел на нее с враждебным видом.

— Воздержитесь от реверанса, княгиня. Не может быть и речи, чтобы вы уехали. Я хочу, чтобы вы остались здесь. Напоминаю вам о вашем недавнем ранении. Я не могу позволить себе отпустить вас бродить по неизвестным дорогам, подвергаясь любым опасностям войны.

— Но, сир… это же невозможно!

— Почему? Из-за ваших… предсказаний? Вы боитесь?

Она слегка пожала плечами, скорей от усталости, чем от непочтительности.

— Ваше Величество хорошо знает, что нет! Но я оставила на галерее моего юного кучера, а во дворце Ростопчина — старых друзей, которые ждут меня и, наверное, тоже уже волнуются…

— Глупости! Со мной вам ничто не угрожает, насколько мне известно! Что касается дворца Ростопчина, там расквартированы гренадеры герцога де Тревиза, так что ваши друзья не оставлены без присмотра! Нужды нет! Я не хочу и слышать о том, чтобы позволить вам совершить какую-нибудь глупость. Кто вас привел сюда?

— Майор Тробриан.

— Еще один старый знакомый! — заметил Наполеон с лукавой улыбкой. — Решительно, они притягиваются к вам, словно к магниту. Хорошо, я пошлю за ним, чтобы он занялся вашим Жоливалем и этим… ирландцем, мне кажется, о котором вы говорили. Он приведет их сюда. Слава Богу, в этом дворце есть где разместить целый народ… Констан займется вами, а вечером мы поужинаем вместе. Это не приглашение, сударыня, — добавил он, заметив, что Марианна собирается сделать протестующий жест, — это приказ…

Оставалось только подчиниться. После глубокого реверанса молодая женщина последовала за императорским слугой, который с уверенностью человека, давно привыкшего ориентироваться в самых огромных дворцах, привел ее через два коридора и небольшую лестницу в довольно приятную комнату с окнами, выходившими примерно над окнами Императора.

— Завтра мы постараемся найти уборщиц, — с извиняющейся улыбкой показал он на запыленные окна. — Пусть госпожа княгиня на этот раз проявит снисхождение…

Оставшись одна, Марианна попыталась обрести немного спокойствия и усмирить разрывающую сердце боль. Она чувствовала себя беспомощной, покинутой, несмотря на проявленное к ней неподдельное участие Наполеона в такой момент, когда у него, безусловно, было достаточно более важных дел, чем личная драма женщины. Что сказал он только что? Что он, может быть, любит ее еще? Нет, это не было возможно! Он сказал это, только чтобы утешить ее. Той, кого он любил, была его белокурая австрийка… и, кстати, теперь это имело так мало значения. Но самым серьезным, самым волнующим также было это бессмысленное категорическое утверждение, что она не женщина одной любви, что она может быть чувствительной к очарованию другого мужчины, а не только Язона. Как он не понимает, что это не так, что она никогда никого, кроме него, не любила, даже тогда, после Корфу…

Она сильно сжала руки, и по спине пробежала дрожь. Корфу! Почему это название вдруг всплыло в ее памяти? Может быть, потому, что ее мозг подсознательно искал подтверждение доводам Императора? Корфу… грот… и тот рыбак, тот загадочный мужчина, которого она даже не видела, но в объятиях которого тем не менее познала истинное опьянение, упоение, какое ни один мужчина, кроме этого незнакомца, у нее не вызывал… даже Язон. Той ночью она вела себя как девка. И однако, ничуть об этом не жалела. Наоборот… Память о том безликом любовнике, которого она про себя называла Зевсом, хранила нетронутым его волнующее очарование…

И Марианна, столкнувшись с самой трудной проблемой, какая ей когда-либо встречалась, запутывалась в ней, теряя всякое представление о времени. Безусловно, прошли часы, ибо солнце шло к закату, когда в дверь постучали и появился Констан. Найдя Марианну сидящей на низком стуле с твердой спинкой, он всполошился.

— О, госпожа княгиня ни минутки не отдыхала, мне кажется. Она выглядит такой усталой…

Она безуспешно попыталась улыбнуться и провела по лбу рукой, показавшейся ей ледяной.

— Это правда. Я устала. Который уже час?

— Начало седьмого, и Император настойчиво просит Ваше Светлейшее Сиятельство…

— Господи! Но я даже не подумала хоть немного заняться туалетом…

— Это не имеет значения. Его Величество хочет показать кое-что госпоже княгине, кое-что очень серьезное.

Ее сердце пропустило один удар.

— Серьезное? Мои друзья…

— Уже прибыли… в полном порядке, не волнуйтесь. Идите скорей!

На этот раз он проводил ее в какой-то вестибюль, где ей открылась странная сцена: целая группа мужчин окружала носилки, на которых лежало прикрытое красной тряпкой тело. Император стоял рядом с носилками вместе с мужчиной выдающейся внешности, которого Марианна не знала. Немного дальше полулежал на кушетке Жоливаль, закутанный в слишком большой для него халат. Около него переминался с ноги на ногу очень бледный Гракх.

— Слава Богу, вы здесь… — начала она. Но Наполеон подозвал ее к себе.

— Мне сказали, что вы знаете эту женщину! Что это она пыталась убить вас… Это правда?

Глаза Марианны расширились. Да, это была Шанкала… Бледная, со струйкой крови, текущей из угла рта, цыганка дышала с большим трудом.

— У нее раздавлена грудь, — сказал Император. — Она проживет не больше часа, и это для нее лучше: так она избежит веревки. Хотите услышать, что она рассказала?

— Конечно… Но как она попала сюда?..

Гракх робко осмелился подать голос:

— Это мистер Крэг нашел ее, возвращаясь с повозкой, на набережной Яузы, когда там начался пожар! Она была еще жива, он и взял ее с собой в надежде узнать новости о господине Бофоре. Он как раз привез ее, когда комендант пришел со мной, чтобы позвать этих господ, и господин виконт попросил отвезти ее к вам.

Теперь Марианне стало все ясно.

— Язон! Господи! Они убили его…

— К несчастью, нет! — проворчал Наполеон. — Он жив. Перестаньте же терзать себя из-за этого человека! Лучше послушайте, что вам скажут. Вот барон д'Идевиль, мой переводчик. Ему удалось заставить говорить эту женщину и понять то, что этот бравый малый не смог полностью ухватить.

— Нет, сир, прошу вас, — взмолился Жоливаль. — Позвольте мне самому сказать ей. Это будет менее тягостно. Для барона мы только чужие люди. Но это не значит, что я не признателен ему за помощь.

Барон д'Идевиль поклонился, сделав знак, что он понимает все, и отошел на несколько шагов с Наполеоном. Марианна повернулась к своему другу.

— Итак, Жоливаль? Что вы хотите сообщить мне?

— О, собственно, пустяк, — сказал он, пожав плечами, — и в этом деле нет ничего ужасного… увы, только не для вас!

— Объяснитесь же! Ведь Язон не расстрелян?

— Нет. Он в полном здравии и в настоящий момент должен спокойнейшим образом ехать в Санкт-Петербург. В окрестностях Москвы, куда переместился лагерь Кутузова, казаки привели его к офицеру… некоему полковнику Крылову.

— Крылову? Но это же фамилия его друзей, к которым он хотел попасть?

— Безусловно, это один из них. Шанкала не смогла много рассказать, но она запомнила фамилию и видела, как Язон шел рука об руку с русским офицером. Оба казались в прекрасном настроении. Тогда, подумав, что опасность миновала, цыганка подошла к Язону. Он спросил ее, где вы и почему не вместе с нею…

— И что она ответила?

— Что она не знает. Что она потеряла вас на каком-то перекрестке…

— И он поверил ей? — вскричала Марианна.

— Очевидно! Он прекратил расспросы и ушел со своим новым другом. Но она упрямая и осталась, что не составило труда, так как женщин там было много. История с американцем наделала шуму, и ей удалось разведать, что Крылов добился разрешения проводить его в Петербург, чтобы поручить заботам своей семьи. Она хотела последовать за ними, но Кутузов приказал избавиться от женщин, и всех их отправили в город. Шанкалу прихватили вместе с другими, и волей-неволей ей пришлось возвратиться. Вот, собственно, и все…

— Но это невозможно! — вскричала Марианна, не веря своим ушам. — Язон попытается найти меня.

— Перед уходом Шанкала видела, как он сел на лошадь. Сейчас он уже далеко…

— Неправда! Невозможно! Она лжет…

Донесшийся с носилок стон заставил Марианну обернуться. Она увидела, что глаза цыганки полуоткрыты, а на бесцветных губах застыла слабая улыбка.

— Говорю вам, что она лжет!..

— Перед смертью не лгут, — строго сказал Жоливаль, тогда как Гракх живо нагнулся к женщине.

Послышался шепот, завершившийся хриплым стоном. Пожелтевшая рука, которую держал Гракх, обмякла.

— Она умерла… — прошептал юноша.

— Что она сказала? Ты что-нибудь понял?

Он кивнул головой, затем отвел глаза.

— Она сказала: «Простите меня, мамзель Марианна». Она сказала: «Дура!.. Такая же дура, как и я!..»

Чуть позже Марианна, которая с пустотой в голове и тяжестью в сердце готовилась приступить к ужину, позволила Императору увлечь себя на террасу дворца. Пришел Дюрок с сообщением, что огонь охватил несколько новых кварталов, и Наполеон, бросив салфетку, встал из-за стола и направился к лестницам, сопровождаемый приглашенными на ужин. То, что он увидел, вызвало у него проклятие. Легкий ветерок колебал черные смерчи дыма, распространявшие противный запах серы и смолы. К востоку пламя вырывалось из домов, расположенных вдоль длинной улицы, а на берегу Москвы-реки горел большой пакгауз.

— Там запасы зерна, — сказал кто-то, — и огонь пошел со стороны базара. Кажется, это район складов растительного масла и сала… К счастью, нет сильного ветра, иначе усмирить огонь было бы невозможно.

— Какая дикость! — в сердцах бросил Наполеон. — Но я вижу там солдат с бочками и ведрами.

Он отдал несколько приказов и направился к Марианне, которая смотрела на это зрелище.

— Я начинаю верить, что вы были правы… по меньшей мере частично. Эти кретины лишат нас продовольствия…

Она обратила к нему пустой взгляд и покачала головой.

— Они не удовольствуются этим, сир, уверяю вас. Но для меня теперь это не имеет значения… Надо думать о вас…

— Какая же ты дурочка! — пробормотал он сквозь зубы. — Неужели ты думаешь, что я позволю тебе погибнуть? Ты — бравый маленький солдат, Марианна, даже когда ты говоришь глупости, а я люблю своих солдат, как собственных детей. Или мы погибнем здесь вместе, оба… или вместе спасемся. Но еще рано говорить о смерти.

Затем, видя, что она смотрит на него с улыбкой, более печальной, чем слезы, он добавил еще тише:

— Верь мне. Твоя жизнь не окончилась. Наоборот, она открывается перед тобою. Я прекрасно понимаю, что ты страдаешь. Я знаю, ты воображаешь, что я мелю вздор, но наступит день, когда ты убедишься, что я был прав. Подумай о твоем сыне, который пробуждается к жизни без тебя. Забудь, наконец, этого Бофора. Он недостоин тебя. И думай о том, чье имя ты носишь. Вот он достоин тебя… и он так любит…

— Неужели вы прорицатель, сир? Кто мог сказать вам?

— Никто… если не считать мое знание людей. Все, что он делал, он делал только из-за любви… Не пытайся больше поймать звезду на дне колодца.

Он отстранился от нее, но не отвел глаза. Затем, бросив быстрый взгляд на город, он сделал несколько шагов в сторону присутствующих. Похоже, огонь уменьшался.

Император остановился, обернулся.

— Ну так как? — сказал он. — Я жду!

Марианна медленно склонилась в глубоком реверансе.

— Я попытаюсь, сир… Даю вам слово.