"Если это любовь" - читать интересную книгу автора (Ренье Элизабет)

Глава 9

Кэролайн казалось, что она пытается вынырнуть на поверхность моря. Когда наконец ей удалось вырваться из темноты, она поняла, что лежит в своей кровати. Она медленно обводила взглядом стены, гобелены, знакомые резные статуэтки, плимутский фарфор. Ничего не изменилось. Может, ей просто приснился страшный сон?

В комнате было так тихо, что сначала девушка подумала, что одна в комнате, но тут увидела у окна свою мать, голова которой склонилась над шитьем.

Кэролайн села, но сейчас же закрыла глаза от внезапного приступа головокружения. Она прильнула к Амелии, которая подбежала к ней, и, когда комната снова остановилась, тревожно спросила:

– Мама, что произошло? Мне… мне трудно вспомнить.

– Ты заболела, дитя мое. Должно быть, у тебя уже поднимался жар, когда мы выезжали из Лондона, а потом столько всего произошло…

Кэролайн отодвинулась, внимательно вглядываясь в лицо Амелии, когда та красноречиво замолчала.

– Значит, мне это не приснилось? – прошептала она. – Это произошло на самом деле. Тимоти?

Амелия прижала дочь к себе и ответила чуть дрогнувшим голосом, пытаясь скрыть свои чувства:

– Тимоти похоронили два дня назад, а лорда Бренкомба через день после него.

Кэролайн вскрикнула, как от физической боли, и спрятала лицо на плече матери.

– Это из-за меня, – говорила она между рыданиями. – Я позвала его на помощь. Но я не хотела, чтобы он…

– Выхватил шпагу и бросился на офицера? Мы никогда не узнаем, почему он это сделал. Это было совершенно на него не похоже; думаю, он на время просто потерял голову.

– Это было какое-то безумие! На что он надеялся, выступив против трех вооруженных людей, не умея владеть шпагой?

Амелия вздохнула:

– Мы даже догадаться не можем, что происходило у него в голове. Может, вид мальчика…

Кэролайн высвободилась из объятий матери и устремила взгляд в окно.

– Нет, это потому, что я его позвала. Я хотела только, чтобы он оттащил Пирса, но, должно быть, он подумал… Я позвала его на помощь точно так же, как тогда на берегу реки, когда он спас девочку. Это я убила его, как будто выстрелила из ружья.

– Нет, дитя мое, нет. Ты не должна упрекать себя.

– Но это так, – слабо сказала она.

В душе Кэролайн воцарилась мертвящая пустота, в сердце затаилась тоскливая боль, которая только и ждала, чтобы напасть на нее. Пытаясь отодвинуть этот момент, она спросила:

– Что с Пирсом?

– Он здесь, в Трендэрроу.

– А с папой?

– Он вернулся в Лондон.

Она больше не могла терпеть и задала вопрос, который мучил ее:

– А что с Майлсом?

Амелия сжала ее холодные пальцы.

– Его заключили в Ньюгейт. Поэтому твой отец и вернулся в Лондон.

Смертельно побледнев, Кэролайн в отчаянии выдохнула:

– Но его не повесят? Мама, они поступают с изменниками ужасно жестоко. Но ведь Майлс не изменник! Он не желал причинить зло королю. Он только хотел обратиться к правительству. Да, он иногда неосторожно высказывался, доверял крамольные мысли бумаге, но…

– Боюсь, он доверил бумаге как раз самые свои безрассудные мысли. Отец говорит, что в том письме Майлс писал о своем намерении вернуться в Виргинию и поднять вооруженное восстание.

У Кэролайн вырвался отчаянный крик. Амелия заставила ее выпить приготовленную микстуру на травах й снова уложила.

– Я не стала бы говорить тебе об этом, дитя мое, но только ты еще больше волновалась бы от неизвестности. Постарайся успокоиться. Имя твоего отца имеет вес в обществе, у него есть друзья, которые ему помогут. Кроме того, здесь находятся мистер Франклин, лорд Чэтхем и Эдмунд Берк, они будут хлопотать за Майлса. В конце концов, Юстас всего лишь банкир.

– Юстас? – переспросила Кэролайн. – Значит, за всем этим стоял мистер Хардэйкр?

– У нас с отцом на этот счет имеются сильные подозрения.

– Мама, а мы можем вернуться в Лондон? Я могу чем-нибудь помочь Майлсу?

Амелия печально покачала головой:

– Ничем дитя мое, только молитвой. Думаю, женщины только это и могут делать: ждать и молиться. А теперь постарайся уснуть. Отдых поможет тебе восстановить силы.

Для чего ей восстанавливать свои силы? Чтобы встретить известие, что Майлса повесили? Чтобы посмотреть в глаза леди Бренкомб и прочесть в них немое обвинение? Чтобы на каждом шагу ей слышался смех юноши, одетого в голубое? Тимоти так боялся смерти! Только вчера… Или это было неделю назад? Он сказал: «Смерть, особенно насильственная, вызывает во мне отвращение и ужас». И она навлекла на него этот ужас. Он упал у ее ног, с раной в груди и с удивлением в глазах, потому, что она позвала его на помощь. Ее товарищ, так редко отваживающийся принимать самостоятельные решения, без колебаний бросился навстречу опасности по мановению ее руки. Кровь Тимоти обагрила ее платье, на нее легло бремя вины, которое будет угнетать ее до конца дней. Она, только она виновата в его смерти. Он безгранично доверял ей, а она готова была его предать. Несмотря на данное Тимоти обещание, она пыталась заставить Майлса полюбить себя.

Кэролайн уткнулась лицом в подушку и горько заплакала, молча и не чувствуя облегчения от слез. Амелия сидела рядом, держала ее за руку и гладила по волосам, но ничем не могла ее утешить.

Силы Кэролайн постепенно восстанавливались. Каждый день приносил ей новые силы, и, наконец, она спустилась в гостиную. Лекарство, которое давала ей Амелия, вызывало у девушки дремоту, таким образом смягчая неизбежный переход к действительности. Она неосознанно цеплялась за это сумеречное состояние, не желая сталкиваться с болью, тревогой и… с Пирсом.

Мальчик явно ее избегал. При встречах он быстро ей кланялся, осведомлялся о здоровье и, как только чувствовал, что может уйти, тут же исчезал. Чтобы хоть немного облегчить боль собственного приговора, она стала винить Пирса и за смерть Тимоти, и за арест Майлса. Если бы мальчик так не хвастался, Юстас Хардэйкр никогда бы не услышал про Майлса, у него не было бы причин преследовать его. Если бы он не набросился на того офицера, Тимоти сейчас был бы жив. Она разговаривала с мальчиком только в тех случаях, когда вынуждена была это делать, и предпочитала отделываться односложными замечаниями.

– Что с ним будет? – спросила она у матери. – Он останется здесь… пока не освободят Майлса?

– Это уж решать твоему отцу. Мальчик стал очень тихим и не причиняет никакого беспокойства. Но ему нужно учиться. Когда ты наберешься сил, ты сможешь с ним заниматься.

– Нет! – возразила Кэролайн. – Я не хочу иметь с Пирсом ничего общего. Он причинил слишком много бед.

Амелия с удивлением посмотрела на нее. Помолчав, она тихо сказала:

– Сегодня я получила письмо от твоего отца.

Кэролайн подалась вперед, сердце ее было готово выскочить из груди.

– Что он пишет?

– Очень мало. День суда еще не назначен. Очевидно, в таких делах часто бывают проволочки. Отец навестил Майлса в тюрьме и говорит, что тот чувствует себя хорошо.

– Он не передал никакой записки?

– Нет, только выразил сожаление, что принес нашей семье столько беспокойства.

– Я думала, что он напишет мне что-нибудь.

– По словам отца, Майлс считает, что ты никогда не простишь ему горе, которое из-за него перенесла.

Кэролайн встала и нервно заходила по комнате.

– Если бы он не появился в нашем доме, Тимоти был бы жив и бедный Бенджамен тоже. И папа отдыхал бы летом здесь, в Трендэрроу, вместо того, чтобы заниматься этим ужасным делом в Лондоне.

– А ты?

– Я была помолвлена и сейчас занималась бы приготовлениями к свадьбе и чувствовала себя такой же счастливой, как в день своего рождения.

Амелия опустила свое шитье.

– Ты обманываешь себя, дитя мое. На твой чистый небосклон набежала тучка сомнения, но слишком маленькая, чтобы ее распознать. Появление Майлса только открыло тебе глаза.

– Если бы он не приехал, – упрямо настаивала Кэролайн, – мы с Тимоти могли бы быть счастливы. И если у меня и были небольшие сомнения, они бы улеглись.

– Если! – резко воскликнула Амелия. – Это бессмысленное слово ни к чему не ведет. Майлс приехал. И ты узнала, что может по-настоящему значить для человека любовь. Хотя это принесло тебе боль и страдания, ты не можешь ничего изменить. В сожалении нет будущего.

Кэролайн уныло сказала:

– Будущего вообще нет. Просто надо жить день за днем.

Амелия встала прямая и суровая рядом с дочерью.

– Ты болела, поэтому я была с тобой терпелива. Теперь болезнь существует только в твоем воображении. Ты думаешь только о себе. А думаешь ли ты о своем отце, о Майлсе, которого ты якобы любишь… И о бедном мальчике, которого ты так старательно избегаешь? Тоскуешь ли ты о Тимоти? Разве мало того, что мы ходим в трауре, который он так ненавидел, чтобы ты еще мучилась чувством вины? Я достаточно долго старалась тебя утешить. Но теперь настала твоя очередь взять на себя эту роль.

Она собрала шитье и с каменным лицом вышла из комнаты. Кэролайн, пораженная и глубоко задетая, уставилась невидящим взглядом в окно, где пышно цвели великолепные розы, испуская дивный аромат. Вот на этой дорожке она стояла с Майлсом и рассказывала ему о юноше в голубом, который всегда был таким жизнерадостным фантазером и так любил разные шутки…

В небе над голубятней порхали белокрылые голуби. Как часто она заглядывала в эту голубятню, разыскивая своего дружка, или в туннель, где Майлс самоуверенно заявил: «Я никогда не дал бы себя схватить».

Но он сдался без малейшего сопротивления. Поклонившись, ни разу не повысив голос, он предложил забрать у него шпагу, спокойно отказался от свободы.

Она закрыла руками лицо. В Трендэрроу больше не было покоя. Дом и сад полнились воспоминаниями, в комнатах ей слышался смех Тимоти, она различала его голос в саду. Даже часовня…

Кэролайн подняла голову и сложила руки под подбородком. Тропинка в часовню усеяна камнями, и назад придется подниматься по крутому подъему, а она после болезни еще ни разу не покидала дом. Но мать, которая выходила ее с младенчества, сказала: «Болезнь существует только в твоем воображении».

Кэролайн взяла плащ и незаметно вышла из дому. В саду было тихо, если не считать неугомонного щебета птиц и монотонного жужжания пчел. Ноги ее были еще слабыми, и раза два она споткнулась. Дойдя до часовни, она немного постояла, опираясь на стену, вспоминая… Затем толкнула дверь.

На каменном полу стоял на коленях Пирс с низко опущенной головой. Плечи мальчугана вздрагивали. Раздававшиеся в тишине отчаянные рыдания ошеломили девушку, и она застыла как вкопанная. Сердце у нее сжалось и вдруг расширилось так, что едва не разорвалось. Она шагнула вперед и упала на колени рядом с мальчиком.

– Пирс! Дорогой мой!

Тот посмотрел на нее глазами, полными слез, в которых плескалось глубокое отчаяние. Она обняла мальчика, а он положил голову ей на плечо, снова превратившись в маленького ребенка, впервые столкнувшегося с горем, которое не в силах пережить один. Она подняла взор на алтарь и почувствовала, что силы вновь возвращаются к ней, что ее дух оживает и она готова встретить новые трудности.

Ровно через неделю возвратился из Лондона капитан. Кэролайн проверяла арифметические задачи, которые задала Пирсу, когда они услышали подъезжающую к дому карету. Они переглянулись, затаив дыхание, и, схватившись за руки, бросились бежать через двор к воротам. Они ждали, чувствуя дрожь друг друга, пока карета не подъехала ближе. Внезапно вспыхнувшая надежда тут же угасла, когда на землю спустился один капитан.

Кэролайн протянула к нему руки:

– Папа, как приятно видеть тебя. Ты привез… хорошие новости?

– Я привез новости, – мрачно сказал капитан. – Хотя хорошие они или плохие… – Он поймал тревожный взгляд побледневшего Пирса, застывшего в нескольких шагах. – Не бойся, мальчуган. Майлса не повесят. Тайбэрн-Три не для него.

Пирс с трудом перевел дыхание и заявил с оттенком ранее свойственной ему бравады:

– А я об этом и не думал, сэр. Даже британское правительство не может быть таким несправедливым.

Кэролайн, которой не терпелось забросать отца вопросами, заметила, что он слегка покачнулся и провел рукой по лбу. Она взяла его под руку.

– Папа, ты выглядишь таким усталым. Мы не будем приставать к тебе с расспросами, пока ты не усядешься в свое любимое кресло со стаканом портвейна.

Капитан похлопал дочь по руке:

– Я вижу, ты кое-чему научилась у своей матери. Где она?

– У реки, пошла навестить заболевшего рыбака. Она скоро вернется.

Они вошли в дом, Пирс принял шляпу капитана, стащил с него сапоги, нашел домашние туфли и придвинул низкую скамеечку ему под ноги. Не успел капитан усесться, как тут же появился однорукий Томас с бутылкой вина и стаканами. Капитан, вытянув уставшие ноги, шумно вздохнул:

– Как хорошо снова оказаться дома и знать, что за тобой поухаживают после тяжелой дороги. Квартира, которую я снял в Лондоне, оставляла желать лучшего, но после дома лорда Бренкомба, где хозяйствовал Тимоти… – Он осекся, покраснел и виновато взглянул на Кэролайн: – Прости, дорогая. Никак не могу привыкнуть…

– Понимаю, папа. Я тоже по временам… – Она закусила губу, не в силах продолжать.

Капитан смущенно кашлянул и обратился к Пирсу:

– Ты учишься ремеслу лакея, мальчик мой?

Пирс вытянулся:

– Вообще-то нет, сэр. Я только хотел выразить вам свою благодарность.

Единственный глаз капитана округлился от удивления.

– В самом деле? Это что-то новенькое. Черт, ты говоришь в точности, как Майлс. «Вообще-то нет, сэр. Вы неправильно меня поняли, сэр. Я только хотел повторить, что не желаю зла королю». Вот так он говорил в суде. Как его ни подстрекали, не смогли вырвать у него ни одного резкого слова, ни одного проклятия. Час за часом он отвечал им в своей медленной манере, от которой можно было сойти с ума. И в результате теряли терпение его обвинители, а не он. Он был так спокоен, будто произносил речь на Ассамблее у себя в Уильямсбурге, а не боролся за свою жизнь в английском суде.

«Боролся за свою жизнь». Кэролайн вдруг ясно осознала смысл этих слов. Так вот как он предпочел сражаться – словами, публично, так, чтобы мог просить за свое дело, как и за свою жизнь. Она закрыла глаза, всем своим существом желая оказаться в здании суда, передать ему все силы, которые у нее есть. Но разве капитан не дал ясно понять, что сила Майлса в нем самом? Даже в тюрьме, писал ей отец из Лондона, Майлс отказался от более удобных условий, которые мог получить благодаря своему состоянию, и предпочел жить в камере с остальными заключенными, помогая им всем, чем только мог.

Вот Тимоти действительно нуждался в ее поддержке, но Тимоти умер. А Майлс уедет домой и исчезнет из ее жизни, он уже это решил.

Девушка пыталась забыть о своем разочаровании и радоваться его оправданию, но в голове вертелась главная мысль: больше она Майлса не увидит. Он для нее потерян, как если бы его продолжали держать в тюрьме.

В комнату вошла Амелия, шурша черным шелковым платьем, и, нагнувшись, поцеловала мужа в щеку.

– Извини, что не могла встретить тебя, дорогой. Ты выглядишь таким уставшим. Кэролайн, ты, наверное, замучила отца своими вопросами?

Капитан взял ее за руку и улыбнулся:

– Думаю, тебе нужно было бы стать учительницей. – Увидев, что она нахмурилась, быстро добавил: – Я хотел сделать тебе комплимент, дорогая. Ребята были очень терпеливыми. А теперь, когда ты пришла, я расскажу все подробно.

– Но, папа, – воскликнула Кэролайн, – разве ты этого еще не сделал? Ты описал, какое хорошее впечатление произвел Майлс. Ты сказал, что его сочли невиновным и отпустят на свободу.

Капитан одним глотком осушил свой стакан.

– Этого я не говорил, дитя мое.

Услышав его тон, увидев выражение лица, она вся похолодела. Только теперь девушка поняла, что причиной резких морщин, пересекших его лоб, и потускневших глаз была не только усталость от дороги. Она опустилась на пол рядом с ним и положила руки ему на колени.

– Папа? – еле выговорила она.

Николас глубоко вздохнул и накрыл ее руки своими.

– Я сказал, что Майлса не повесят, но не сказал, что отпустят на свободу.

Пирс вскочил на ноги. Рука Амелии крепко стиснула руку мужа. Она тихо спросила:

– Что же тогда с ним будет?

Избегая смотреть на жену, капитан угрюмо сказал:

– Он находится в Ньюгейтской тюрьме. Его приговорили к трем годам заключения.

– Я не хочу ехать домой! – заявил непримиримо Пирс.

– Если ты намерен стать солдатом, – сурово сказал ему капитан, – то должен научиться исподнять приказания без всяких возражений.

– Но я еще не солдат. И меня ждут неприятности, когда я приеду домой, а Майлса рядом не будет, чтобы…

– Черт, так ты мужчина или тряпка? – загремел капитан Пенуорден. – Я надеюсь на тебя, мой мальчик. Если ты слишком боишься порки…

– Боли я не боюсь, сэр! – возразил Пирс. – А боюсь языка матери, как и мой отец.

Капитан хлопнул себя по колену и разразился хохотом.

– Вот оно что! Значит, у вас дома бабье царство? Так было бы и в доме Кэролайн, если бы… – Он шумно закашлялся, искоса взглянув на дочь, которая подшивала рубашку Пирса. – Что ж, этого не изменишь, – поспешно добавил он. – Это желание Майлса, да и я думаю, что тебе лучше вернуться в Виргинию на том судне, на котором должен был уехать он. Я написал твоему отцу, и Майлс кое-что приписал, объясняя твое поведение. Ты был глупым несмышленышем. А с каким мальчишкой такого не случается? Да еще когда мой племянник, твой крестный отец, забил тебе голову своими опасными идеями…

– Это идеи здравые, сэр, потому-то Майлс и находится в тюрьме.

– Майлс сидит в темнице, потому что оказался слишком наивным и доверил свои мысли бумаге. Это было очень, очень неразумно. Когда письмо зачитали в суде, я подумал, что надеяться больше не на что. Хорошо еще, что лорд… один член правительства, – поправился он, снова кинув взгляд на дочь, – заявил, что в письме Майлса не говорится, против кого он собирается поднять оружие. Вполне может быть, что речь идет о французах или индейцах, предположил этот джентльмен. А у Майлса хоть на этот раз хватило ума воздержаться от возражений. Поэтому его отправили в тюрьму только за подстрекательство к бунту. Знаешь, мой мальчик, если бы все высказывали свои мысли вслух или допустили, чтобы секретные письма попадали в руки врагу, то расстреливать пришлось бы каждого второго. Вот так! Надо уметь держать язык за зубами.

Кэролайн подняла взгляд:

– Папа, а ты не сердишься на Майлса за то, что он вовлек тебя в столь неприятное дело?

Капитан вытянул вперед уставшие ноги.

– Я уже начал закисать здесь, в Трендэрроу. И, кроме того, мне было интересно посмотреть, как начнут развиваться события. Я никогда не принадлежал к тем, кто резко меняет курс, чтобы избежать борьбы. Ну и, признаться, ничто меня так не восхищает, как смелость.

Кэролайн грустно напомнила ему:

– Тимоти тоже был храбрым, но ты им не восхищался.

Капитан смущенно сказал:

– Тимоти, упокой Господи его душу, был иным. Он бросился на твою защиту, не раздумывая, как и Пирс, который начал драку, увидев, что Майлса хотят арестовать. Майлс – смелый человек, без промедления идущий навстречу опасности, ему бы, правда, неплохо было научиться тактике ведения боя, но это придет с годами. В суде он хладнокровно, пункт за пунктом, выкладывал обвинения против правительства, которые невозможно было оспорить. По существу, его аргументы были подтверждены лордом Чэтхемом и мистером Франклином, а также письмом Эдмунда Берка. И поскольку он говорил спокойно и убедительно, не упомянув ни одного из своих товарищей по имени и не высказав ни единого упрека в адрес губернатора Виргинии, он многих привлек на свою сторону. Я знаю, что сейчас в кофейнях и клубах только и говорят о несправедливостях, допущенных по отношению к американским колонистам.

Пирс радостно воскликнул:

– Значит, сэр, в конце концов, вы на нашей стороне!

Капитан покачал головой:

– Нет, дорогой, это не так. Я офицер флота его величества, и если мне дадут под командование корабль и прикажут войти в Джеймс-Ривер и разнести в куски верфи моего племянника, мне придется это сделать.

Мальчик испуганно вздрогнул. Кэролайн сказала:

– Папа тебя дразнит, Пирс. Он больше не выйдет в море.

Капитан вздохнул:

– Ты права, моя дорогая. Только новая война с Францией может заставить командование вспомнить о старом одноглазом моряке.

Покраснев, Пирс неуверенно сказал:

– Я… Я хотел бы, чтобы вы были на нашей стороне, сэр, и командовали нашим кораблем, а я бы служил под вашим началом.

Николас сдвинул парик и почесал голову.

– Черт побери, мальчик, ты же хотел быть солдатом. Жизнь матроса тяжела, Пирс, Порой с морем приходится сражаться так же, как и с коварным врагом. Но зато, – сказал он, хлопнув себя по колену, – в море тебе нечего бояться женского языка. – Он захохотал.

– Папа, постыдился бы ты, – укоризненно сказала Кэролайн. – Можно подумать, что мы с мамой только и делаем, что пилим тебя.

– Ну, меня-то Бог миловал, – усмехнулся он. – Майлс наверняка сейчас мне завидует. Бьюсь об заклад, он многое дал бы, чтобы променять тюремную камеру на Трендэрроу и твое общество. Хотя поначалу ты с ним и ссорилась, он здорово к тебе привязался. Он всегда спрашивал о тебе, когда я приходил к нему в тюрьму.

Низко склонившись над шитьем, Кэролайн спросила:

– Папа, а женщинам позволяют навещать заключенных?

– Да, конечно. Но я бы не советовал. И Майлс этого не хотел бы, я уверен. Думаю, ему было бы неприятно предстать перед тобой в тюремной робе. Кроме того, его единственное желание – уберечь тебя от дальнейших несчастий, он хочет, чтобы ты забыла…

– Он знает, что это невозможно. По-моему, он не сделал ничего дурного, кроме… – Девушка замолчала, увидев удивленные взгляды отца и Пирса, не ожидавших ее столь пылкого тона.

Отец встал и положил руку ей на плечо.

– Тогда будет лучше, моя дорогая, если ты напишешь ему об этом. Потому что ему кажется, будто ты никогда не простишь его из-за тех неприятностей, которые он на тебя навлек. – Он повернулся к Пирсу: – А теперь, мой мальчик, мы отправимся по реке в Плимут и встретимся там с капитаном Майклмором, который любезно согласился доставить тебя в Америку на своем корабле.

Кэролайн снова принялась за шитье. Действительно ли она простила Майлса? Неужели в душе она все еще винит его в своих несчастьях, в смерти Тимоти?

Заключенный в сырой темной камере среди настоящих преступников, думает ли Майлс о ней? Винит ли ее или вспоминает с любовью? Мечтает ли о встрече с ней или она вовсе не занимает его мысли?

Нет, не Майлса следовало винить в смерти Тимоти. Она, только она в ней виновата. Да, она пытается ослабить свое горе, навещает больных, приносит еду старикам, деньги нуждающимся. Она нанесла визит леди Бренкомб, стараясь утешить ее как могла, занимается с Пирсом уроками. Единственный человек, которому ничем нельзя помочь, – это Майлс. Ее Майлс…

Отложив шитье, Кэролайн прошла в библиотеку. Сидя за бюро, она вспоминала его лицо, голос, прикосновение ласковых губ. Затем она взяла перо и стала писать.