"Роботы-мстители" - читать интересную книгу автора (Белаш Александр, Белаш Людмила)

ГЛАВА 6

— Войне киборгов не хватает битв, — болтал Доран, ужиная по-походному с Сайласом и старшим оператором Волком Негели под приглушенный шум ливня за окнами. К вечеру он настолько пришел в себя, что смог спокойно и с аппетитом поесть. — Ты скажешь, что я кровожаден?

— Да, — кивнул Сайлас с бутербродом во рту.

— Правильно. Репортер идет по трупам к премии «Глаз-алмаз», иначе он — дешевка. Скоро неделя пройдет после пальбы у тоннеля и взрыва в Бэкъярде, а мы кормим публику сказками и бреднями. Какой-то Фанк, какая-то взъерошенная кукла! Томпак цена всей этой информации, если мы ее кровцой не сдобрим. На Эрле Шварц далеко не уедешь, «Доран — козел» — потеха на день-два; надо вводить в тыквы зрителям что-то свеженькое.

— Тинейджеры стали рядиться под киборгов из этой банды, — намекнул Волк Негели. — Это телегенично.

— Это был товар лет двадцать пять назад, когда Хлип делал диски «Под контролем» и «Срок годности», или во время шумихи о Короле Роботов, как он там подчинял чужих кукол, — отмахнулся Доран.

— Варлокеры закрыли посторонним доступ в свои храмы, — предложил Сайлас, прожевав. — Канал «Религия» это почти не освещает; может, мы…

— Черт бы взял всех варлокеров! Мне нужно событие! Хит недели! А анализ мы расслюнявим после, на излете. Ну-с, кто еще предложит что-то дельное? Я плачу вам бутки за то, чтобы вы каждую минуту думали для меня!..

Пискнул трэк Сайласа.

— Да. Повторите. Да, я вас понял. Это пароль «Мальчик с собакой», о котором ты предупреждал, — менеджер протянул трэк Дорану, предварительно нажав кнопку защиты от прослушивания. «Мальчик с собакой» — это Маска! — искрой пробило ведущего «NOW», и все страхи приготовились вернуться.

— Мальчик мой, где и когда мы встречались? — заговорил Доран, пытаясь не поддаться подступающему снизу холодку и заклиная Бога, чтобы опять не схватило живот. Господи! Если Ты отозвался на мольбу раба Твоего о сенсационном репортаже — смилуйся, не омрачи Своего дара кишечными спазмами!.. Это проверка, малыш.

— Рано утром, в субботу, на пустыре.

— Хорошо; какой пароль я назвал тогда первым?

— Раскрашенная кук… а что, это обязательно повторять? — голосок в трэке стал сварливым.

Доран убедился — это НЕ контрольный звонок истязателей в респираторах. Они НЕ знали о том неудачном пароле, который кукла отвергла. Осталось узнать, висят ли они сейчас «на проводе», чтоб убедиться в его лояльности. Он пальцами показал Сайласу — «Проверка звонка, САМАЯ-САМАЯ, какую только можно сделать». «Дай мне минуту», — ответил жестом менеджер и с селектора вызвал безопаску канала V.

— У тебя есть новости для меня, детка?

— Ага, я кое-что сварганила. Тебе понравится. Я приведу на интервью Фанка.

— Ооо, это подарок! Можешь просить у меня любую информационную поддержку, если встреча состоится.

— Это не все, — голос Маски стал лукавым. — Угадай — кто еще там будет?

— Хиллари Хармон! — брякнул Доран, чтоб не молчать, и лишь потом сообразил, что вырвалось совсем не то, что он хотел сказать.

— Да чтоб он сдох, твой Хармон!.. Мимо. Будет киборг высшего класса, биокомпозит, который выступил на нашей стороне! Он давным-давно живет сам по себе. Возможно, он из другого мира.

Сайлас показал — «Линия не прослушивается, говори спокойно».

— Спасииибо, милая… — пропел Доран, торжествуя. — Ну, и где мы увидимся?

— Завтра, в восемь ноль-ноль. На Энбэйк есть магазин, это дом 217 — вот там, на втором этаже, в подсобке за торговым залом, где на двери красным написано НЕ ВХОДИТЬ. Вход с улицы. Это такой гадючник, сам увидишь.

Биокибер из высшего мира!!! Да, все это здорово — если… если не считать тайного договора с мучителями.

К Тиу-Тиу слуги-туа относились настороженно. Во-первых, он был из расы нидэ, и в Великой Сеньории среди туа выделялся как бинджа в Сэнтрал-Сити; к тому же все туа доподлинно знали, что нидэ невесть сколько лет назад сожгли планету, а сами отсиделись на орбите и в колониях. Во-вторых, туа с их поющим языком угнетала необходимость называть хозяина паспортным титулом «даграким» и именем Гартамо Рэг; здесь и сейчас титул звучал примерно как для централа «римский всадник» или «сатрап милостью царя царей». Но Энрику Тиу-Тиу был близок — оба они были чужими на Туа-Тоу, оба жили под сценическими псевдонимами, обоим им не доверяли и обоих обожали — одного как чудо-модельера, а другого как духовного вождя, чей бог — Мертвый Туанец.

Кроме того, Тиу-Тиу как нидэ больше походил на эйджи — рядом с тонкими туа Тиу выглядел ширококостным крепышом, но на фоне Энрика с его гармоничной фигурой атлета — просто белобрысым подростком.

Наконец, синеглазый брюнет Энрик, бурый мохнач Калвич и блондин Тиу с шоколадными глазами составляли корпорацию ЭКТ — гений Энрика, деньги Калвича и связи Тиу внедряли в три мира идеи Церкви Друга. И именно Тиу-Тиу понял, что Энрик — супермонстр шоу-бизнеса, когда безвестный эйджи устроил дебош и погром с повальной дракой на конкурсе красоты «Стиль — насилие»…

Иными словами, Тиу-Тиу был влюблен в Энрика высшей любовью и был взаимно любим. И он счастлив был принимать у себя в замке друга и кумира, как вдруг Энрик объявил, что летит в Сэнтрал-Сити. Вот прямо так, ни с того ни с сего.

— Но почему? — растерянно недоумевал Тиу-Тиу. — Что случилось? Объясни мне!

— Надо ехать, — взгляд Пророка был прозрачен, как море в штиль; обычно за этим взглядом следовали непредвиденные поступки — Тиу-Тиу не забыл (забудешь, как же!), как Энрик в самый разгар раскрутки ушел бомжевать на три месяца, чтобы что-то понять (что — он так и не сказал). Правда, после этого ЭКТ выдала диск «Ночной Мир», не выходящий и по сию пору из первой пятерки межвидового рейтинга.

Убеждать Энрика, когда он глядит сквозь тебя, — пустая трата сил. Он все равно сделает по-своему.

— Тебя ждут?

— Да, и очень скоро.

— Клипер-курьер летит туда пять суток…

Или — шесть по-федеральному. Но труппа, реквизит — они не вместятся в скоростной кораблик, где каюты стиснуты двигателем.

— Твоя команда полетит ближайшим регулярным рейсом, — Тиу-Тиу говорил за Энрика, догадываясь, что сейчас Пророка лучше не тревожить. — Они прибудут… через три дня после тебя, если ты летишь сегодня…

Энрик в задумчивости опространствил весь реальный мир, поэтому аренда клипер-курьера, формальности и сбор багажа достались Тиу-Тиу и его туанцам. Энрик еле-еле оделся сам и направился к флаеру в полном отсутствии. Тиу бы сам с ним полетел, но его модное предприятие, визиты, презентации — так плотно все слежалось, что дня свободного не выкроишь. Вся надежда была на приближенных Энрика, умеющих угадывать его желания и знающих, что если у хозяина глаза стали косить каждый по-своему, значит — в него вселился Друг.

Между тем Энрик сейчас Друга не ощущал. А Друг был очень ему нужен — на том конце межзвездного скачка Энрика ждал Город, критическая масса алчности, насилия, безумия и одиночества. Каждый раз Энрика ломало на входе в тоннель, ведущий на сцену, в огонь и рев невидимой за слепящим светом толпы, и тяжело, невыносимо тяжело давался этот шаг, отделяющий негу покоев в замке Тиу-Тиу от осознания себя пушинкой в пламени костра, потом — птицей в буре, потом — зверем, вцепившимся в добычу, и наконец — богом, чей поцелуй ввергает стадион в немую тишину, а улыбка взрывает толпу единым криком: «Эн-рик! Эн-рик!» Сделать шаг, отдать себя толпе и овладеть ею — поможет только Друг, а Друга рядом не было, и Энрик мучился в молчании, спрятав глаза. К орбитальному лифту он шел без мыслей, опустошенный и холодный, бездумно повторяя шаг сопровождающих. Он был один, он ничего вокруг себя не видел — ни охранников-нидэ, ни того, как ловят папарацци и ломают его видеокамеру, ни стройного капитана лифта, нарочно вышедшего отсалютовать чужаку, в которого вселяется Мертвый Туанец, бог-мститель, тоже бывший астронавт.

Загляни Энрик в рубку, он сразу бы заметил над экраном черный прямоугольник объемного постера с бледным лицом и горящими над ним из тьмы синими глазами. И только шесть слов из строгих знаков новотуанского алфавита — «БОГ ЕСТЬ, И ОН ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ЗДЕСЬ». Осенью 248-го (а на Яунге, на Острове Грез, было сухое лето) Энрик скорей ощупью, чем зрением, запомнил эту надпись, вырезанную ножом внутри пустого ствола дерева, куда забился и где умер и истлел молодой космолетчик Эку Нэинии, сбежав из подневольного гарема в джунгли Острова. Теперь первые буквы завещания Друга туанская молодь выводила струей краски по стенам, подростки-яунджи вышивали на головных повязках, а юное манхло в Сэнтрал-Сити выкалывало у себя на запястьях. И все ждали его — Пророка, избранного Другом.

— Экипаж лифта рад приветствовать…

— Пророк в трансе, ему нужен полный покой, — предупредил на ходу Тиу-Тиу; проскочив капитана, они вошли в каюту экстра-класса — Энрик впал в кресло, менеджер приглушил свет, а Тиу заходил восьмерками, поглядывая на Пророка.

— Странно, у меня в прислуге нет киберов, — тихо произнес Энрик одну из мыслей и опять умолк. Менеджер с шепотом отжал Тиу в уголок:

— Какая-то война киборгов в Сэнтрал-Сити; патрон хочет поучаствовать. Плюс — эстрадная крыса его оскорбила при всех, надо воспользоваться взлетом рейтинга.

У Тиу улеглось смятенье на душе. О, Энрик! Кто с тобой сравнится в умении ловить момент!.. Разве что я, Тиу-Тиу, диктующий бюрократам и дворянам высшей цивилизации, что им носить в следующем месяце.

— Нагруз будет полный, — менеджер с малозаметным поклоном принял у повелителя моды золотую форскую сигарку. — Штаб социальных прогнозов Церкви предполагает сорок-пятьдесят исков к патрону за воображаемые приставания десятилетней давности; это мы загасим, не дав дойти до суда, а вот с возбуждением молодняка придется повозиться. «Верные» раззадорены, ждут только его кивка, чтоб начать крупномасштабные акции. Патрон их придержал — надолго ли, не знаю. Если власти сочтут, что индекс агрессивности ребят выше 17, концерты могут запретить. А, представляете?..

— Зато продажа дисков возрастет в три раза.

— …и патрон устроит что-нибудь из ряда вон, — поделился опасениями менеджер. — Его крутит сильнее, чем обычно.

— Подготовь запасной вариант — выступление в элитном клубе; уж это запретить они не смогут. Пусть он хоть подожжет клуб — истеблишмент будет в восторге.

— Этого мало, — менеджер мыслил рейтингом, пиаром и опросами электората, и Город знал лучше, чем Тиу, чья сфера — «солнечная тысяча» престижнейших семейств, Двор, Канцелерат, парламент и дворянская палата. — Чтоб взять приз по максимуму, нужен охват низовой массы, от манхла и чуть выше в «синий» слой — там религия воздаяния лучше идет. Полный стадион и скандал нам выгоднее, чем любые выходки в тусовке VIP…

— Вы оба умные, — громко подытожил Энрик, не поворачивая головы. — Кончайте болтовню. Или я выкину обоих.

В коллекции впечатлений менеджера не хватало зрелища «Пророк считает углы головой поставщика Двора Его Величества Правителя», но — все впереди, с Энрика и это станется. Организатор выступлений с кутюрье-магнатом отступили в коридор и рассуждали там об Энрике, пока нежный бесполый голос не велел всем провожающим покинуть лифт.

Громоздкий ящик лифта стыковался с орбитальным вокзалом, команда клипер-курьера деловито и быстро готовилась к старту, кто-то ласково предлагал Энрику занять место в гелевом ложементе — «Предстоит скачок, господин», а Энрика здесь не было, Энрик с незримыми муками пробивался сквозь запредельную тьму в поисках бледного лица без глаз, которое — одно оно — может дать ему уверенность в себе. Друг, Друг мой единственный, где ты?..

— …а глаза у него — как у Туанского Гостя, — вещал штурман, проверив расчет перехода в скачок, — синие! Это не случайно, это знак Судьбы…

— Так называемый Туанский Гость, — заметил командир, — робот-разведчик Аллу-Халь-882, и глазки его — лазерный параллактический дальномер. Чистое совпадение. Внимание, готовность.

— Есть готовность.

Клипер-курьер каплей сорвался с причала и начал ускоряющееся падение в великую пустоту Космоса, вдаль от иссиня-серого шара планеты.

— Тридцать шесть сотых до рубежа скачка.

Огни на пультах гасли и загорались ожившей мозаикой. Во тьме Энрик почувствовал прохладное дуновение, словно открылась дверь и потянуло сквозняком — колкий озноб прошел по коже, воздух стал свеж и легок, дыхание освободилось от томительного гнета. Сияние возникло прямо в голове, расширяя зрение, слух, осязание за пределы корабельной скорлупы. Он видел горящие звезды, он ощущал ногами влажный мох, он, как змея, скользил между деревьев, его оглушал цокот ночных насекомых.

— Девять сотых до рубежа скачка.

— Автоматический режим, телеметрическая проверка ближнего пути.

— Достигнуто безопасное удаление от всех объектов Кон-Туа; в радиусе поля скачка, и по курсу кораблей нет.

Энрик прорвался сквозь ночь — у костерка, озаренный слабеющим пламенем, сидел, положив голову на колени, Друг. Темный от неизбывного горя, бледный от боли за всех, кто страдает, Друг поднял лицо:

— Ничего не бойся. Наступай; я буду рядом, — голос казался шорохом листвы и исходил не от сидящего, а сзади.

Костер, полыхнув напоследок, погас; тьма сомкнулась, облегла мягким, податливым гелем, а другой, куда более призрачный голос произнес:

— Начинается переход в скачок. Выдохните и расслабьтесь; переход продлится восемь секунд.

Энрик неслышно рассмеялся; его переполняла невесомая божественная сила; казалось — пожелай, и обгонишь корабль.

Звезды погасли, и все на борту притворились на восемь секунд мертвецами, чтобы воскреснуть в ином пространстве, где лежат пути кораблей, обгоняющих свет и само время.

Город поражает своей величиной. Рукотворный многоярусный лабиринт захватывает все поле зрения, уходит под землю, заслоняет небо и продолжается за горизонтом. И все это создано людьми, покорившими небо и землю. Город насквозь искусствен, в нем нет ни одной линии, взятой из Природы, и уже потому он есть фальшь и ложь. Все порабощено человеком и служит ему. Все ли? А солнце, следующее своим путем?.. Его не видно из-за стен, а горожане идут, не останавливаясь и не поднимая глаз. А ветер?.. Он не может проникнуть в теснины между стенами домов; те аэродинамические потоки, которые в любое время дуют в одном направлении и всегда в лицо, являются скорей порождением улиц, чем истинным дыханием земли.

Но — дождь! Дождь невозможно ни заслонить, ни отменить, и он свободно льется, омывая стены и стучась в окна. Дома сереют, темнеют и словно набухают, становясь больше; вершины домов теряются в тучах, спустившихся ниже и своим брюхом почти скользящих по земле. Огни горят тусклым масляным блеском, сливаясь и подрагивая. Бетон и асфальт намокают и пропитывают воздух густым, тяжелым запахом камня. Воздух наполняется водой, она льется и льется, журча и шурша, отовсюду — с крыш, с козырьков, со стен. А на улицах вскипают и пенятся бегущие реки, которые точно отмечают малейший уклон, чтобы, набрав силу, с ревом водоворота исчезнуть в жерлах зарешеченных стоков. Город не любит текущую воду. Она чересчур свободна и своевольна — ее прячут пожизненно в трубы, обуздывая ее бег. Но дождь не упрячешь в трубу, и живая вода льется, журчит и стучит.

Люди тоже не любят дождь — и если нет крайней нужды (а кому придет охота идти поздним вечером гулять под проливным дождем?), то сидят дома. Все разбежались и попрятались туда, где сухо и тепло, только дождь царил в Городе…

…Лильен никогда не было так хорошо. Обнявшись с Фосфором, они шли по безлюдным улицам, разговаривая и смеясь. Она чувствовала, как упругие капли воды барабанят по ее коже, по лицу и голове, но ей это было безразлично, скорее даже радовало. Волосы намокли и слиплись в прядки, и с их кончиков спадали быстрые капли. Струйки, свивающиеся на щеках, на шее, текли вниз, под одежду, приятно щекоча разогревшееся тело. Ногами она шлепала по лужам, поднимая снопы брызг. Фосфор держал ее то за плечи, то за талию, и она прижималась к нему в ответ. Его намокшие волосы тяжелыми змеями падали на лицо, глаза его блестели. Они целовались под дождем и пили дождь с губ, развлекались и дурачились. Улицы были пустынны, кроме них никого не было, и они наслаждались счастьем вдвоем. Такого легкого, искрящегося счастья, похожего на опьянение, Лильен еще не знала. Ночь, Город, дождь и тепло их тел. Смех и мокрая одежда. Никто им не мешал, и они были хозяевами пустых улиц — дождь и влюбленная пара.

Рыбак долгим взглядом смотрел в окно, по стеклу которого бил дождь; огни домов, видимые сквозь водяную пленку, расплывались разноцветными шарами. Сегодняшний день и дождь окончательно доконали Рыбака. Он сидел на кровати, привалившись к стене, и телевизор вспыхивал и переливался в его руках, как большой невиданный кристалл. Рыбак устал, страшно устал от всего и сильно ослаб. Даже история жизни Звона ему была неинтересна, тем более что он слышал ее в тысяча первый раз. Но Звон завелся, и остановить его было некому. Он сыпал и сыпал зерно на свою мельницу; его язык молол без устали… Чара внимательно слушала, серьезно кивая. А Звон, найдя свежего человека, расходился все пуще:

— Мне не верит никто, а это правда. Чистая правда. Мой папаша — корг, я в Белом Городе во дворце жил. Кругом прислуга и роскошь, один бассейн с пресной водой, другой — с соленой. И климатрон был, и зимний сад — все было. Я в частном колледже учился, по рейтингу класса из первой тройки не вылезал. И вдруг — бах, как удар — переходной возраст и восемьсот пятен на Стелле. Гормоны в крови заиграли, и кинуло меня в дурь. А папаша мой — чтоб его перекосило, строгий такой, как из камня сделанный, ни дать ни взять форский князь — вместо того, чтоб меня на очистку крови сводить, взялся воспитывать.

— Правильно сделал, что не повел, — с трудом проговорил Рыбак, оторвавшись от окна, — не помогло бы…

— Почему?

— Потому что тебе не кровь, а мозги надо промывать, тут медицина бессильна…

— Пошел ты, — беззлобно бросил Звон и продолжил: — Ну и влюбился я. Вмазался со всей силы в одну девочку, она в детском баре пела. Глаза как море, я и утонул. Привел ее домой, души в ней не чаял, ничего вокруг себя не видел. Ну и просмотрел, как мой папан сначала со мной здороваться перестал, а потом и в упор замечать. Я думал, перебесится, а он, как стукнуло мне восемнадцать, позвал к себе в кабинет и преподнес дар к совершеннолетию. «На тебе, — говорит, — документы, деньги — твое содержание на год, и чтобы ноги твоей в этом доме не было. По закону ты можешь жить отдельно — вот и живи. Я от тебя не отрекаюсь, через год ты можешь прийти со счетом, и если деньги потрачены с умом, я тебе выпишу чек еще на год».

— А ты? — заволновалась Чара.

— Сказал: «Спасибо», взял деньги и ушел. Ты не думай, я все спланировал: сколько на еду, сколько за жилье, где и за сколько учиться буду, где работать, даже на машину осталось. Я и квартиру сам снял. Моя девочка была очень рада, змея. Пока я туда-сюда, возвращаюсь — ни денег, ни документов. И девочка пропала, как и не было ее. Она, оказывается, с дружком все заранее рассчитала — ободрали меня и смылись. Так я и остался ни с чем. К отцу идти — да лучше утопиться, чем с таким балансом являться. Зажил я самостоятельной жизнью, и ничего, жив пока. Другие-то и половины того, что я имел, сроду не имели. Да что там, десятой части. Я не жалуюсь, я радуюсь, что я хоть в детстве пожил, как человек. Здоровье у меня есть, образование элитное — что еще надо? На харч и шмотки всегда заработаю. А вот с девчонками мне не везет. Как началась неправильно моя любовь шальная, так все и дальше катится. Вот и Лильен сбежала, а я к ней со всей душой, на полном серьезе. Куда там…

— Если ты из-за девчонки в дело ввязался, — мрачно сказал Рыбак, — можешь идти, тебя никто не держит.

— Ты что?! — испугался Звон. — Я? Я с вами до последнего буду. Я себе доказать хочу, что я могу. Даже если нас всех повяжут, я…

— Тьфу, тьфу, тьфу! — суеверно заплевался через плечо Рыбак. — Замолчал бы ты лучше!

— Просто, — оскалил зубы Звон, — тогда во всех газетах пропечатают, кто я по-настоящему, и все поверят. Мне, — с неожиданной тоской он посмотрел на Чару, — никто не верит. Никто. Что я могу что-то в самом деле. А я могу. Мне только с девчатами не везет. Меня, должно быть, запрограммировали на облом. Отец и запрограммировал. Может, я ему отомстить хочу таким образом. Чтоб ему тошно стало.

Рыбак плюнул еще раз — уже с досады, — медленно встал и побрел на кухню, оставив Звона исповедоваться Чаре. Когда он шел по коридору, он слышал, как взлетал и прерывался голос Звона. Странный он парень, с двойной начинкой. Живет здесь, без документов, а образование имеет очень хорошее. Зарабатывает тем, что делает проекты и доклады для ребят из высшей школы, а сам никуда не поступает. Давно бы уже колледж закончил, профессию получил, а он все без дела болтается. Ничего до конца не доводит, хотя может. Глупо все это, глупо. «А ты как сам подставился, — прозвучал некий внутренний голос, очень похожий на его собственный, — тебе уже каждый встречный и поперечный в лицо говорит, что ты скоро сдохнешь. Тебе лет-то сколько?» «Пусть, — упрямо ответил Рыбак, — никто не смеет мне указывать, что делать. Я сам сделал свой выбор. Когда захочу, тогда и помру — я хозяин своей жизни. Захочу — удавлюсь, захочу — с крыши брошусь. Но я тоже хочу доказать, что я — Рыбак, больной, с гнилыми легкими, тоже кое-что могу и являюсь хозяином не только своей, но и ваших жизней! Завтра повеселимся вместе! Спокойной ночи, централы!»

Думая так, Рыбак тихо-тихо шел, буквально плелся вдоль стены, затаившись на грани света из кухни. Там тоже звучали голоса. Это Гильза изливала наболевшее Косе. Похоже, это был вечер исповедей, как то часто и бывает на рубеже, отделяющем прошлое от будущего, когда люди стремятся друг к другу и рассказывают свою жизнь, чтобы проститься с нею.

— Вот вы по тусовкам разъезжали, а я сидела дома, читала книги да сочиняла. Я так хотела, чтобы мои мечты сбылись, — Гильза шмыгнула носом. Потом, помолчав, спросила: — Коса, а ты не звонила своему парню?

— Зачем? — голос Косы звучал как-то отстраненно. — Он поймет все сам, зачем надрывать ему сердце. Он был хороший парень, но прошлое умерло, его не вернуть. Теперь каждый из нас сам по себе. Достаточно того, что я любила его…

— Вот, — опять всхлипнула Гильза, — а Фосфор надо мной посмеялся. Я год к нему бегала, веру из-за него сменила, а он… Обещал меня научить любви, а сам все время врал. С Лильен-то сразу сошелся, а про меня тут же забыл. А Лильен и рада, вцепилась в него. Сестры так не поступают! Одно слово — Лильентэ, жена бога смерти и сама смерть. Сколько горя она принесла в нашу семью и сколько еще принесет…

— Это в тебе говорят боль и обида. Она красивая, не то что мы.

— Она роковая. Есть такие — кто с ними связался, обречен на гибель…

Рыбак выполз на свет, чтобы не быть застигнутым за подслушиванием. Коса и Гильза сидели за столом визави и цедили питьевую воду из одной бутылки. Услышав его, они одновременно вскинули головы:

— Рыбак…

— Я тут, — извиняющимся тоном начал Рыбак, — уснуть не могу. Вот и подумал, что… Впрочем, все это ерунда. Знаешь, Гильза, если бы мы встретились с тобой года на полтора пораньше, я бы не раздумывая обучил тебя любви. А сейчас… ну какой из меня друг. Так, видимость одна…

Неожиданная улыбка осветила лицо Гильзы:

— Правда? Ты считаешь, что меня можно полюбить?

— Только так я и считаю. Я тебя уже полюбил.

Гильза прижала ладони к щекам.

— Здорово. Я тоже тебя люблю. Ты не представляешь, как сильно. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты выздоровел и никогда не страдал. Я же вижу, как тебе тяжело. Будь в моих силах, я бы все для тебя сделала, я бы жизнь за тебя отдала! Правда-правда!

Уходили с кухни они вдвоем, и Рыбак зарылся лицом в волосы Гильзы. Спать они легли тоже вдвоем, и Рыбак, согретый теплотой ее тела, уснул глубоко и спокойно, никакие сны ему не снились, и он был даже рад, потому что сны — это кошмары. А Коса осталась сидеть на кухне и ждать, когда же стукнет входная дверь.

Еще днем, разъезжая по Баканару, Хиллари заметил, как потемнело небо в стороне Города, как свинцовые тучи медленно и неотвратимо стали громоздиться друг на друга и заслонять синеву. «Будет дождь», — подумал Хиллари и чертыхнулся про себя. Оставалась еще масса дел, и пока он их все не свалил с плеч, нельзя было покинуть Баканар вообще и проект в частности.

Домой — а теперь он направлялся в отчий дом, где провел детство и вырос, — Хиллари летел в темноте и под дождем, в узком горизонте между подошвой туч и верхушками домов, медленно и осторожно, а когда флаер вошел в плотную завесу дождя — и вовсе вслепую, ориентируясь по пеленгу диспетчерской службы. Красная линия маршрута, изгибаясь, ползла по экрану, приближаясь к зеленой точке — концу пути. «Птица полетит домой, даже если ей вырвать перья», — вспомнил Хиллари старинную поговорку. А еще он вспомнил, что отец до сих пор сохраняет его детские комнаты в полной неприкосновенности — «Чтобы ты всегда мог вернуться в детство»; словно у него было безмятежное детство, полное шалостей и беззаботного веселья!.. В детстве, учась, работая и снова работая и учась, Хиллари мечтал поскорее вырасти и удрать из этих трех комнат — детской, спортзала и рабочего кабинета, где стоял мощнейший комп. Теперь эта могучая машина казалась Хиллари игрушкой по сравнению с тем, что стояло у него в проекте. Но и это не предел. Сегодня он побывал в проекте «Сефард», и Джомар Даглас показал, что ожидает Хиллари, если он перейдет к нему, — гибридные «мыслящие станки» поражали воображение, и на каждом работали три оператора, так как один человеческий мозг был не в состоянии контролировать процессы.

Хиллари раньше видел Джомара Дагласа лишь издали, а сегодня наконец-то смог подержать его за руку. Джомар Даглас, полумифическая личность, создатель принципиально нового направления в кибер-науке и практике, испытавший безвестность и славу, суд и шельмование, тюрьму и присуждение национальных премий двух цивилизаций, оказался энергичным сухощавым мужчиной среднего роста, с черными глазами навыкате и с шапкой густых вьющихся волос, смуглым и быстрым, как ртуть. Он согласился поговорить с Хиллари из чистого любопытства — узнать, как же выглядит тот, о ком так много говорят, но не показывают. Хиллари держался ровно и уверенно, как равноправный партнер, а не как руководитель гиблого проекта, и, как истинный искуситель, соблазнил Джомара, обещав живые деньги чистоганом. Речь шла о том, чтобы задействовать мощности Дагласа на копирование защитных программ «Антикибера». «Как монополисты, реагирующие на ажиотажный спрос, мы можем взвинтить цены. Прибыль пополам…» Джомар, возглавляющий куда более мощный, но полностью сидящий на субсидиях и грантах проект «Сефард», и не имеющий права истратить ни басса, предварительно не записав его в три отчетные ведомости, пал в руки Хиллари, как переспелое яблоко. Пришел он в себя уже после того, как соглашение состоялось, и множительные машины Дагласа начали выдавать вместо уникальных разработок «Сефарда» поточный ширпотреб «Антикибера». Джомар потирал руки, хохотал и, качая головой, довольно повторял: «Теперь я понимаю, что такое — хватка настоящего централа!.. И правда, есть в этом парне что-то от Принца Мрака. Любого другого я бы в шею прогнал с таким предложением!..»

Но Хиллари этого не услышал. Он был рад, что свалил с плеч такую гору — к 17.00 «Роботех» получил заявленное число копий противоугонных программ с припиской, что завтра поступит вдвое больше — и по какой цене, о чем тут же был поставлен в известность коммерческий директор, уже примирившийся с мыслью, что «Антикибер» провалит все продажи, и готовивший замену; ну а если клиенты будут настаивать на своем — вот он, контракт на тиражирование программ в BIC. Хармону оставалось только подписать капитуляцию. Все было решено в воскресенье на закрытом совещании директоров BIC и «Роботеха». В воскресенье очередь росла и росла, в понедельник коммерческий директор позвонил Анталю Т.К. Дарвашу и премило с ним побеседовал об уик-энде (номера трэка Хармона у него не было); оставалось ждать означенного в договоре времени, чтоб влепить «Антикиберу» предупреждение о срыве поставок и та-а-акую неустойку… как вдруг буквально за час до срока пришло сообщение, что обязательства выполнены полностью, копии поступили, причем отменного качества. Директор выругался как последнее манхло и распорядился отобрать несколько экземпляров для экспертизы — а ведь на совещании звучало, что у Хармона всего три свободных машины, что он физически не сможет написать на них 20 000 копий за 36 часов!..

Хиллари не зря боялся шпионов из Brain International Company. Глава ее отдела промышленной разведки, как показал военный совет глав двух корпораций, знал даже, куда выходят чьи окна в проекте, и очень досадовал, что Хиллари Р. Хармон разместил свой кабинет где-то в недрах здания, и окон у него нет. «Воистину, Принц Мрака! Только искусственное освещение…» «А подключаться через сеть не пробовали?» «Там автономный внутренний контур, — гробовым голосом сообщил главный шпион, — и, по-моему, не один…» Директора переглянулись, и все почувствовали неприязнь к Хармону. Чем это он там занимается, сидя вдали от белого света, в автономном контуре? Не иначе как изучает тайны BIC; нет чтобы открытые методички читать, а он по мозгам киборгов шарит! Зачем шарит, чего шарит, что-то он нащупает?..

…Флаер заходил на посадку уже в сплошной тьме и под проливным дождем. Хотя к нему проворно и услужливо подбежал парень с огромным прозрачным зонтом, Хиллари прошел по мокрому покрытию площадки, покрытому тонкой пленкой воды; туфли сразу намокли, а настроение испортилось. Как истый централ, к тому же проводивший жизнь в закрытых помещениях с искусственным климатом, Хиллари не любил атмосферных явлений. Вдобавок он был чистоплотен, как кошка, и мокрые следы, которые тянулись за ним по полу холла, вызывали у него раздражение. Портье приветствовал его — «Лифт уже ждет». На 32-м этаже престижного небоскреба «Мадли Монт» была только одна квартира — четы Хармонов.

Хиллари внятно назвал себя, не глядя, набрал шифр и приложил ладонь к пластине папиллографа. Родной дом опознал его — в стене, доселе ровной, появилась дверь и отъехала вбок — вход свободен.

Он вошел в коридор; дверь сзади слилась со стеной. Его не ждали — из арки, соединяющей коридор с гостиной, доносились жуткие вопли, и проем ежесекундно озарялся разноцветными сполохами. «Вечеринка, что ли?..» — пронеслось в голове Хиллари, пока он крался по коридору, чтобы внезапно появиться на пороге гостиной — где его встретил мощный рев музыки. Ударник бешено отбивал ритм, а мелодия состояла из синтезаторного воя, непрерывно изменяющего частоту.

— Та-а-ак, — протянул Хиллари, разглядывая помещение. Можно было подумать, что он вышел на крышу высотки, где нет ограждения. Перед ним неслись белые перистые облака, то заволакивая небо полностью, то распадаясь на полосы. Купаясь в облаках, неистово танцевал, вскидывая ноги выше ушей, миниатюрный, но резкий парень; его Хиллари узнал сразу: виртуальный плясун Bezz, порождение компьютерной графики — босиком, в красных брюках и в переливах затейливых татуировок; кордебалет ему составляли четыре женщины-кошки, которые извивались как змеи, обмахиваясь хвостами. Кругом летали стаи фиолетовых бабочек величиной с газетный лист. Танцоры прыгали по щиколотку в воде, разбрызгивая ее при каждом па. Волны, как и облака, привольно гуляли по полу. Хиллари посмотрел под ноги — прозрачные воды уходили в бездну этажа на три, и в синих струях двигались зловещие силуэты хищных рыб…

— Визуализированная паранойя, — констатировал Хиллари и, закрыв глаза, чтобы не мешали, смело шагнул в аквариум. Легко ориентируясь вслепую, Хиллари прошел с детства знакомую гостиную, нащупал штекер на комби-центре и вырвал его из порта. После чего открыл глаза. Вой оборвался. Голографический проектор на потолке погас; гостиная приняла свой обычный облик — широкой светлой комнаты, соединенной арками с двумя соседними, и с лестницей, ведущей вверх. У стены колыхалась квадратная гидрокровать, на которой, лежа на спине, сучил ногами и руками, словно запутавшись в проводах, человек в видеомаске, скрывавшей лицо, — он еще пару раз дрыгнул ногами в воздухе, затем сел и стал отстегивать намордник. Из одежды на нем были только трусы и майка в жуках и бабочках. Хиллари встал перед кроватью и скрестил руки на груди. Человек наконец-то открыл лицо — скуластое, с прямым носом, тонкими губами и веселыми глазами, чем-то неуловимо похожее на лицо самого Хиллари, только более мужественное и энергичное.

— Хиллари! Сынок! — приглядевшись и узнав, воскликнул отец, снимая с себя контакты, приклеенные к телу там и сям. — Привет!

— Здравствуй, Хармон-старший, — голос Хиллари был жестяным, с плохо скрытой неприязнью. — Что здесь происходит? Кто тебе позволил включать крайч-музыку?

— На прошлой неделе я завершил профилактику, и врач…

— Какой?

— Наш личный врач…

— Ты видишь в моих руках трэк? Я набираю номер…

— Я сменил врача.

— Я набираю номер. На счет «три» будет коннект. Раз, два…

— Он берет двадцать бассов за звонок с консультацией.

— Для родного отца мне ничего не жалко.

— Вот как! Тогда давай двадцатку мне, и я скажу тебе правду. Деньги должны оставаться в семье. Никто мне не разрешал, я решил отдохнуть.

Отец поснимал все наклейки и сидел, скрестив мускулистые ноги; сухожилия натянулись, а на голенях и тыле стоп росли черные волоски, контрастируя с матовой бело-розовой кожей.

— От крайч-музыки наступает разжижение мозгов, — менторским тоном начал отчитывать отца Хиллари. — Даже у молодых неоднократно отмечались спазмы сосудов сердца и мозга, влекущие за собой инфаркты, инсульты и скоропостижную смерть; а ты-то что принялся за старое?

— Может быть, я хочу, чтобы меня парализовало и ты бы подтирал мне зад, — парировал отец, развлекаясь.

— Тут и без меня найдется, кому это делать, — Хиллари улыбнулся подошедшей к нему симпатичной девушке. — Как дела, Силико?

— Здравствуй, Хиллари, — засияла она радостной улыбкой. — Тебе что-нибудь нужно?

— Чашку кофе наверх, переодеться и сухую обувь, милочка.

— Ну почему, почему, Хиллари, ты говоришь со мной как андроид, а с андроидами — как человек? — развел руками отец.

— Все уже предопределено, Хармон-старший. Таким я родился. А где мать?

— Не выдержала осады и уехала на месяц на Пасифиду.

— Хм-м…

— Ты должен был догадаться, Хиллари, что после того, как ты стал знаменит, нас буквально засыпали предложениями телестервятники и газетные хищники. Просят рассказать о твоем зачатии и прочих таких же интимных деталях. Мать сбежала, а я отключил всю внешнюю связь, взял большой заказ и как раз попробовал отдохнуть, чтобы решить эту проблему.

— Разом? Вот так?

— Мозг, Хиллари, работает даже во сне. Задействуя полисенсорные каналы, я открываю подсознательные, и тут наступает интуитивный пробой. Когда слишком много и упорно думаешь над чем-нибудь, в конце концов упираешься в мертвый узел — тогда надо полностью переключиться, отсоединить ставшее тормозом сознание, и мозг, предоставленный сам себе, где-то в глубине автоматически решит задачу — и все, готово…

— Что за проблема?

— В одной фирме сделали модернизацию, поставили новейшее железо от TRC. Команда наладки выполнила свою работу и ушла, после чего все стало сыпаться, а треть сотрудников сошла с ума. Как приходят наладчики — все работает, как уйдут — все вновь разваливается; люди болеют, фирма несет убытки… Надо в неделю все это выправить — так, плевая работа, чистая потеха.

— А это по силам тебе и трем твоим сообщникам, для смеха называющим себя «Спасителями»?

— Да только мы и можем что-то сделать в этой ситуации. Любой инженер из группы наладки будет предлагать только те решения, которые указаны в концепции фирмы и вбиты ему в голову. Лишь незацикленный и свежий человек может найти выход из тупика; тут не надо много людей, надо уметь нестандартно думать.

— Никогда не размышлял над этим. Просто мне интересно, как ты еще не прогорел, — Хиллари говорил подчеркнуто неприязненным тоном. Но было видно — это часть игры, маска, к которой он давно привык и которую надевал с тайным удовольствием. Отец же был просто и искренне рад и не обращал на тон Хиллари никакого внимания.

— Когда твой проект закроют, приходи ко мне. Я возьму тебя младшим стажером, и ты, работая пять месяцев в году, будешь получать втрое больше, чем сейчас. Все остальное время ты можешь посвятить играм в куклы.

— Джомар Даглас тоже меня приглашает…

— Не советую. Он уже заложил базис теории, ты будешь одним из многих, кто перенесет его идеи в практику. Надо самому стоять у истоков — тогда зазвучит твое соло. Соло твоего имени. А если нет — то лучше перенести упор на бизнес. Надо уметь с выгодой продавать то, что нам дано. А нам дан особый неотъемлемый дар — интеллект, ум в действии. Да и пора тебе позаботиться о семейном достатке, — отец хитро подмигнул. — Говорят, у тебя девушка есть?

— Да.

— А зачем скрывать, что у вас серьезные отношения? Привел бы в дом, познакомил…

— Боюсь. При твоей обаятельности и напористости, Хармон-старший, тебе ничего не стоит отбить у меня подругу. А что буду делать я? Коротать время с матерью?..

— Правильно делаешь. Я времени даром не теряю. Я уже сходил на вернисаж — по сети, разумеется — и купил картину «Цветы и бабочки». Плотоядные туанские цветочки превращаются в бабочек-людоедов и вторгаются в сознание. Написана мнемоническими фосфоресцирующими красками, меняет цвет в зависимости от погоды и настроения и светится в темноте. Воплощенный онейроид с парашизоидным смещением. Чудо! Блеск! Мечта крайчера!..

Хиллари, уже собравшийся уходить, развернулся вполоборота и, держась неестественно прямо, полюбопытствовал:

— А откуда тебе известно имя моей девушки?

— Ты можешь скрывать что угодно от отца, но от Дорана тебе скрыть ничего не удастся. Сегодня в «NOW» он все рассказал почтеннейшей публике. Но, Хиллари, ты не устаешь меня поражать! Я думал, что я знаю тебя как облупленного, а оказалось, что я ничего не знаю о тебе!..

«Значит, Доран все-таки побывал на вернисаже и растрепал о моих личных делах на весь Город! Я это предчувствовал — но почему отец в таком бешеном восторге? Что-то еще произошло?» Хиллари вновь надел непроницаемую маску и направился к лестнице. Отец протянул ему вслед руки и голосом, в котором звучал еле сдерживаемый смех, продолжил:

— Хиллари, куда же ты? Не уходи, сынок! Ты, дипломированный психолог, объясни мне, дураку, как ты решил связаться с нимфоманкой, наркоманкой и жить в коммунальной семье? Ты, который в юности извел меня, отказываясь прикоснуться к папиллографу, потому что он «грязный»! Ты, с твоим комплексом чистоты и брезгливости! Ты, который даже с людьми не здоровался, боясь какой-то мифической заразы! И вдруг — тройной брак! А как же зараза? Как же гепатит и всякие срамные язвы? А туанская гниль из салона «Ри-Ко-Тан»?..

Последние слова отец выкрикивал, корчась на кровати от хохота и махая ногами, будто он продолжал слушать крайч-музыку. Хиллари, вне себя от ярости, взлетел наверх, прыгая через три ступеньки.

Он отдышался и успокоился уже у себя. Странно приходить в эти комнаты, где ты провел большую (пока еще большую) часть своей жизни, в гости, брать в руки книги, диски — как в библиотеке, с каким-то тягостным и горьким ощущением, что вещи, составлявшие твою жизнь, твое окружение, часть самого тебя, — больше тебе не принадлежат и уже не волнуют тебя, не интересуют. Все, что ты взял здесь, ты должен положить обратно. Словно ты вырос из этого мира, как раньше вырастал из штанов и ботинок, но ты еще не доиграл, не надышался вволю этим ароматом — и так хочется вернуться назад, в ту пору, когда время казалось бесконечным, а мир — частью твоего сна.

Хиллари коснулся полировки стола, посидел в своем рабочем кресле — было удобно и мягко. Он гордился тем, что может открыть гардероб и надеть любой костюм двадцатилетней давности; он ничуть не изменился с тех пор — тот же рост, та же фигура. Вот только чуть тесновато в плечах и жмет под мышками. Да он и не наденет ничего — все это вещи подростка, а он вырос ментально — другой возраст, другое лицо, другой взгляд. Не энергично-вызывающий, а спокойно-сосредоточенный, несущий силу зрелого человека. Он смешно будет выглядеть, надев вещи подростка. Другие времена, другие песни… А кто сказал, что любимое прошлое должно умереть? Слушает же отец крайч-рок — музыку своей молодости… То, что мы любили в юности, мы пронесем в душе через всю жизнь — это самая сильная и светлая любовь, навсегда.

Хиллари подошел ближе к стене, на которой был наклеен большой постер: Хлип и два его киборга, Санни и Файри. Hleep — «торчок», «висяк» — тощий, жилистый, с темными, близко посаженными глазками на узком, крысином лице. Взгляд его выражал ненависть и отчаяние. Он попытался противостоять всему Городу, а Город — это мир. Он открыто высказывал ему обвинения в бездушии, угнетении, в человеконенавистничестве. Он не забыл, откуда он родом. Он один встал на войну с серыми стенами. Он погиб, сражаясь, но погиб непобежденным. Он не разожрался, не утонул в роскоши, не перепел свои песни, не обозвал их ошибкой юности. Он никого не предал. Он умер. Но умер бунтарем. Его нельзя ни изменить, ни зачеркнуть, ни переписать. Он красил волосы в зеленый цвет, как андроид, и кричал, что все запрограммированы. Его близкими друзьями были киборги, люди его не понимали, люди хотели от него только песен и денег. Санни — «Солнечный» — мягкий, томный, с копной золотистых волос, в ярко-желтом костюме, и Файри — «Огненный» — упрямый, рыжий, в оранжевых брюках, присел в полной растяжке. На самом деле он шатен, со взглядом, в котором сквозят страх и горечь, в помятой, невзрачной одежде. «И я его не узнал. Как же далеки бывают грезы от действительности. Как же тяжела бывает жизнь, что устают даже киборги…» Хиллари сел в кресло, включил музыкальный центр и выбрал кассету Хлипа «320x320».

Его воспоминания прервал Вальс, кибер-камердинер:

— Ужин готов, молодой господин.

— Можешь звать меня просто Хиллари.

— У меня есть свои принципы, которые я не хочу менять.

— Это обращение двусмысленно. Если есть господин, то есть и раб.

— Я и есть раб.

— Ерунда. Ты просто начитался книг по древней истории и Эридану.

— Меня такое положение вполне устраивает. Я не собираюсь ни воевать, ни бунтовать.

— Смотришь телевизор?

— Иногда, но все же достаточно часто, чтобы знать, что есть недорогие, но надежные защитные программы «Антикибера»…

— Мелкий льстец. У тебя же есть что-то от «Роботеха»?

— Боюсь, оно ненадежно. Я не хочу быть угнанным и выполнять приказы неизвестных мне людей.

— Держи, вот.

— Спасибо, молодой господин.

— Я не хочу, чтобы ты меня так называл.

— Не беспокойтесь, мне комфортно. Раб — это предпочтительнее, чем зомби или механизм. Раб — это существо подчиненное, но не лишенное воли, им управляют, но не программируют.

— Ты становишься философом.

— Я просто начал вникать в смысл слов. Быть рабом тяжело, тебя могут купить, продать; быть зомби — страшно, тебя могут угнать, перепрограммировать, вложить в голову мысли, которых ты не хочешь.

— Они считают, что они становятся людьми.

— Они знают, что никогда ими не станут. Ужин готов. Вас ждет отец.

Отец действительно ждал его, не приступая к еде. Он переоделся. Глубокий синий ровный тон домашнего свободного костюма очень ему шел. Хиллари сел рядом. Ни единого намека на произошедшую рокировку не было. Ясно, что это была особая игра, с давних пор установившаяся между отцом и сыном. Теперь они разговаривали не в пример дружелюбнее.

— Ешь, — говорил отец, с аппетитом принимаясь за еду, — натуральное мясо, натуральное пиво.

— Предпочитаю трезвый ум и полуголодный желудок. Чего-нибудь полегче нет?

— Вальс, посмотри в холодильнике, там мать запасла каких-то каракатиц — и быстро на стол. Постоянно надо приказывать, никакой инициативы. А телевизор сутками смотреть и книги из шкафа таскать — это он и без приказа справляется.

— Это хорошо. У него потребность в информации. Он развивается, переходит на новый уровень.

— Спасибо за консультацию. Еще одно скажу особо, если ты мне посоветуешь хорошую развивающую программу. Ты меня знаешь, я считаю, что если машина отлажена на первичной сборке, незачем ее без конца перенастраивать — только хуже будет. Если делать вливание — то однократно.

— Таких программ нет.

— А мне предлагали.

— Это реклама.

— Вот тебе и простор для бизнеса. Напиши, если нет.

— Времени у меня нет. Я завяз в текущей оперативной работе.

— Я уж вижу, опять кожа побелела. Устаешь очень?

— Не то слово. Работаю даже во сне.

Молчание. Тихое звяканье вилок. Хиллари что-то чертит на тарелке, опустив глаза.

— Есть проблема. Более философского плана… Ты бы мог поделиться наблюдениями?

— Ни с кем и никогда. Идеи носятся в воздухе. У интеллектуалов теперь страшная конкуренция, не успеешь договорить, а слово уже запатентовано. Но с тобой — другое дело. В чем проблема?

— В тебе. Я уже неоднократно задавался вопросом — как вы вчетвером противостоите этим громадинам с их группами наладки? В чем причина вашего успеха? Все это напоминает наше противостояние с Банш. Решив эту проблему, я бы решил проблему Банш.

Отец негромко, но довольно рассмеялся.

— Разгадка в том, что мы спецы-универсалы; мы очень талантливые люди, Хиллари, объединенные общим делом.

— Да, и у вас прекрасное обеспечение. Но у «отцов» Банш нет ни оборудования, ни машин…

— Э-э!.. Тут сложнее. Мы мастеровые — и я тоже, а уж инженеры BIC — те вообще работают только на продажу. Вот тут-то и разница. Они работают только в часы, отведенные для работы, они наемные рабочие умственного труда. Раб даже за хорошие деньги — всегда раб, без собственной воли и инициативы. А баншеры — фанатики, подлинные ученые; они работают годами, круглые сутки за идею. А если человек бьется, он обязательно добьется. Даже если говорить вслух полный бред, можно сложить гениальную строку. Из хаоса, из полного хаоса создаются идеи, а не из расчерченной схемы. Надо все сломать, чтобы начать сначала. Таков путь любой идеи. Осмысленная речь родилась из воя и бессвязных криков дикарей.

— вспомнил Хиллари строки Хлипа, — но они же одиночки? Что может сделать одиночка?

— Все. Запомни, Хиллари, идеи рождаются только в одной голове; не в коллективе, не в команде — они нужны для разработки. Только в отдельно взятой голове. В основе любой науки всегда стоял один человек. Фанатик идеи! Он и закладывал основы развития в дровяном сарае — один, вооруженный только ручкой и блокнотом.

— Но ведь это может далеко не всякий.

— Разумеется! Талант для этого нужен, талант. Или ты думаешь, что его выдают на выходе из универа? Там выдают бумагу, что имярек усвоил знания, необходимые для работы, и только. А талант — это способность творить, генерировать новое, принципиально новое. Это в крови. Кровь, Хиллари, все решает кровь. Породу создает не стадо, а производитель, родоначальник, непредсказуемое сочетание особо удачных генов. Идея, записанная в генах, и вырванная Природой из хаоса небытия. Аналогии, Хиллари, ищи аналогии. Природа одна для всех, ее информационные конструкции едины и дополняют друг друга.

— Спасибо, Хармон-старший. Кажется, я что-то нащупал.

— А помолвка-то когда? — отец так резко сменил тему разговора, что вилка Хиллари зависла в воздухе.

— Я еще не думал…

— Подумай, пожалуйста, а то следующим, кому Эрла Шварц смажет сумочкой по физиономии, будешь ты!